ИСПАНИЯ

КРИСТОБАЛЬ ДЕ МЕСА

* * *

Гонясь за счастьем, уделил я прежде
пустой придворной жизни много лет,
в которой правдолюбцу места нет,
но дверь открыта чванному невежде,

где фаворит в сверкающей одежде
роскошеством своим прельщает свет,
где познает немало горьких бед
простак, наивно верящий надежде;

пускай смеется чернь, но во сто крат
блаженней тот, кто на клочке земли,
хваля судьбу, живет себе в усладу,

кто мир вкушает, кто покою рад
от балагана этого вдали,
от мерзости его, подобной аду.

БАРТОЛОМЕ ЛЕОНАРДО ДЕ АРХЕНСОЛА

* * *

Вот, Нуньо, двух философов портреты:
один рыдал и хохотал второй
над бренною житейскою игрой,
чьи всюду и во всем видны приметы.

Когда бы я решил искать ответы
вдали от этой мудрости и той —
чье мненье мне служило бы звездой?
Из двух — какая сторона монеты?

Ты, видящий повсюду только горе,
мне говоришь, что в трагедийном хоре
пролить слезу — утеха из утех.

Но, зная, что слезами не поможешь
добру и зла вовек не изничтожишь,—
я, не колеблясь, выбираю смех.

* * *

Сотри румяна, Лаис, непрестанно
их кислый запах выдает обман.
А если въелся в щеки слой румян,
потри их мелом — и сойдут румяна.

Хотя природа и в руках тирана
и сталь кромсает сад, где сплошь бурьян,
но разве хоть один найдешь изъян
в глухом лесу, чья прелесть первозданна?

И если Небо коже подарило
правдивых роз румяна и белила,
зачем же пальцем в щеки грим втирать?

Красавица моя, приди же в чувство!
Для совершенной красоты — искусство
не в том ли, чтоб искусство презирать?

ХУАН ДЕ АРГИХО

ВРЕМЕНА ГОДА

Рассыпав щедро в чистоте простора
свой свет и блеск, весиа приходит к нам;
полянам зелень, радость пастухам
за долгое терпенье дарит Флора;

но солнце переменчиво, и скоро
оно сместится, оказавшись там,
где жгучий Рак погибель шлет цветам,
лишая землю яркого убора;

и вот уж осень мокрая, она
плодами Вакха скрасит свой приход,
а после зимний холод воцарится;

чередованье, смена, новизна —
какой страдалец горький вас не ждет?
Какой счастливец гордый не страшится?

* * *

Карают боги гнусного Тантала,
чья низость на пиру ввела их в гнев.
Своим обманом мудрость их презрев,
изведал он, что значит их опала:

к воде ладони тянет он устало,
почти касается рукой дерев,
но Эридан уходит, обмелев,
и дерево ему плода не дало.

Ты удивлен, страдальцу сострадая,
что плод, в его уста не попадая,
приманкой служит для его очей?

Ну что ж, окинь округу трезвым взглядом,
и ты увидишь сто Танталов рядом —
несчастных, средь богатства, богачей.

О ТЕСЕЕ И АРИАДНЕ

«Кому пожаловаться на обман?
Молчат деревья, слез пе понимая,
здесь небо слепо, а земля чужая,
любовь обманна, как морской тумап.

Уплыл — один — любви моей тиран,
и плачу я, тоски не утоляя,
надеюсь исцелиться, понимая,
что исцеленья нет от этих ран!

О боги, если кто-нибудь когда-то
вас холодностью ранил, — пусть расплата
на моего обидчика падет!»

Так Ариадна небо молит в горе,
а слезы между тем уносит море,
а ветер вздохи горькие крадет.

* * *

Покорная напевам Амфиона,
сама росла Троянская стена,
его хранила нежная струна
в подземном царстве ужаса и стона.

Не от ее ли отворялись звона
алмазные врата, дабы она
спасала, волшебством наделена,
страдальцев из жестокого полона?

И если столь волшебно лиры пенье,
смиряющее бурных рек кипенье
и самых необузданных зверей,—

то тщетны почему мои старанья,
и то, что всех спасает от страданья,
лишь миожит тяготы души моей?

РОДРИГО КАРО

РУИНАМ ИТАЛИКИ

Оплачем, Фабьо, сей, застывший сонно,
увядший холм, среди полей пустынных —
Италикой в иные времена,
колонией победной Сципиона
была сия, сокрытая в руинах,
суровая и славная стена,
так сделалась она
реликвией слепою.
Печальною тропою
герои в царство теней отошли,
их даже память видеть перестала.
Здесь храм стоял, там площадь клокотала,
чей контур еле различим в пыли.
Гимназия искрошена веками,
от дивных терм остались только камни,
а шпили башен, ранившие высь,
ее покою вечному сдались.

Амфитеатра рухнувшие стены,
богов жестоких славившие ране,
унизил беспощадно желтый дрок.
В безмолвии трагической арены
струится время, как напоминанье,
сколь жалок давней пышности итог.
Все поглотил песок.
Умолк народ великий,
в столетьях стихли крики.
Где тот, который на голодных львов
шел обнаженным? Где атлет могучий?
Здесь превращен судьбою неминучей
в безмолвие многоголосый рев.
Но до сих пор являют нам руины
былых ристаний страшные картины,
и чудится душе в седых камнях
предсмертный хрип, звучавший в давних днях.

Здесь был рожден сын молнии военной —
Траян, отец испанского народа,
воитель доблестный и честь страны,
пред кем земля была рабой смиренной
от колыбели алого восхода
до побежденной кадиксской волны.
О славные сыны,—
здесь Адриан и Силий,
и Теодосий были
детьми: слоновая сияла кость
на колыбелях, облаченных в злато,
жасмин и лавр венчали их когда-то
там, где былье глухое разрослось.
Дом, сложенный для Кесаря, — глядите,—
сегодня гнусных ящериц укрытье.
Исчезли кесари, дома, сады
и камни, и на них имен следы.

Коль ты не плачешь, Фабьо, — долгим взглядом
окинь умерших улиц вереницы,
разбитый мрамор арок, алтарей,
останки статуй, ставших жалким сором,
все — жертва Немезидовой десницы
там, где безмолвье погребло царей
в столетней тьме своей.
Так Троя предо мною
встает с ее стеною,

 

Рембрандт ван Рейн. Фауст.

и Рим, чье имя только и живет
(где божества его и властелины?!),
и плод Минервы — мудрые Афины
(помог ли им законов честных свод?!).
Вчера — веков соперничество, ныне —
ленивый прах в безропотной пустыне:
ни смерть не пощадила их, ни рок —
и мощь, и разум спят в пыли дорог.

Но почему фантазии неймется
искать в былом пример для состраданья?
И нынешних не счесть: то там, то тут
заблещет огонек, дымок пробьется,
то отголосок прозвучит рыданья:
душа — видений призрачных приют —
томит окрестный люд,
который изумленно
вдруг слышит отзвук стона
в ночи немой — немолчный хор кричит:
«Прощай, Италика!», и эхо плачет:
«Италика!», и слово это прячет
в листве, но и в листве опо звучит:
«Италика!» — так имя дорогое
Италики, не ведая покоя,
в руинах повторяет теней хор…
Им сострадают люди до сих пор!

Гость благодарный, — этим славным теням
я краткий плач смиренно посвящаю,
Италика, простертая во сне!
И если благосклонпы к этим пеням
останки жалкие, чьи различаю
следы в стократ печальной тишине,—
открой за это мне
в любезной благостыне
таящийся в руине
приют Геронсия, — направь мой шаг
к могиле мученика и прелата,
пусть я — слезами горестного брата —
открою этот славный саркофаг!
Но тщетно я хочу разжиться частью
богатств, присвоенных небесной властью.
Владей своим богатством, дивный храм,
на зависть всем созвездьям и мирам!

АНТОНИО МИРА ДЕ АМЕСКУА

ПЕСНЬ

Веселый, беззаботный и влюбленный,
щегол уселся на сучок дубовый
и крылья отряхнул, собой гордясь:
над белой грудкой клюв его точеный
сверкал, как иней на кости слоновой,
желтела, в перья нежные вплетясь,
соломенная вязь;
и, облекая в сладостные звуки
любовь свою и муки,
защебетала птичка: все вокруг
внимало ей — цветы, деревья, луг…
Но вдруг, ее рулады
прервав, охотник вышел из засады,
и острая стрела
пронзила сердце бедного щегла —
замолкший, бездыханный,
упал певец на луг благоуханный…
Ах, жизнь его — портрет
моих счастливых дней и тяжких бед!

Стремясь в луга, в раздольные просторы,
шалун ягненок вырвался на волю
из-под родного крова, променяв
живительный и чистый сок, которым
его вспоила мать, любя и холя,
на запахи цветов и свежесть трав,
на множество забав
в долинах пышных, где светлы и новы
весенние покровы,
где можно мять зеленый шелк полей,
вкушая сладость молодых стеблей.
Но счастье так недолго!..
И вот уже ягненок в пасти волка,
чьи хищные клыки
его порвали в мелкие куски,
и, кровью залитая,
пурпурной стала шерстка золотая.
Как высока цена
тех радостей, что дарит нам весна!

Кичась своим роскошным опереньем,
задумала напыщенная цапля
достичь досель невиданных высот,
и распластала крылья с упоеньем,
и взмыла вверх, и в блеске звезд, как сабля,
сияет хохолок ее; и вот,
под самый небосвод
взлетев, она в безудержной гордыне
решила стать отныпе
царицей птиц и рвется дальше ввысь,
где не страшна ей никакая рысь.
Но недреманным оком
узрел ее на облаке высоком
орел, и в небо вмиг
вспарил, и птицу гордую настиг;
остались пух и перья
от цапли и ее высокомерья.
Ах, горький сей исход —
портрет моих несчастий и невзгод!

Гудит тугая кожа барабана,
поют призывно боевые горны,
построен эскадрон за рядом ряд;
пришпоренный красавцем капитаном,
храпя, летит галопом конь проворный
и увлекает за собой отряд;
уже рога трубят
желанный клич к началу наступленья,
вперед без промедленья
отважный капитан ведет войска:
победа, мыслит он, уже близка…
Но что там? Строй расколот!
Был капитан неопытен и молод
и вел на бой солдат
без должного порядка, наугад;
и в схватке той кровавой
простился он и с жизнью и со славой.
О, как изменчив лик фортуны, чью вражду и я постиг!

Красотка дама в зеркало глядится
и мнит себя Венерой в упоенье;
безмолвное стекло — искусный льстец;
но впрямь не зря прелестница гордится;
в игре любовной, в сладостном сраженье
немало ею пленено сердец;
и старец и юнец
под взглядом глаз ее прекрасных млеет,
и перед пей бледнеет
самой Дианы девственной краса,
за что кокетка хвалит небеса…
Но ах! — какое горе:
откуда ни возьмись — недуги, хвори,
нет больше красоты,
искажены прелестные черты,
и на лице у дамы
сплошь оспины, рубцы, морщины, шрамы.
О, горестный итог —
сник луч, затмился свет, увял цветок!

Влекомый ветром, парусник крылатый
скользит, качаясь, по равнине пенной;
на судне том, своей добычей горд,
из Индии плывет купец богатый,
тростник бенгальский, перламутр бесценный,
духи и жемчуг погрузив на борт;
родной испанский порт
блеснул вдали — корабль уже у цели,
все флаги ввысь взлетели,
и щедрые дары купец раздал
тем, кто отчизну первым увидал.
Но… рулевой небрежный,
в тумане не приметив риф прибрежный,
наткнулся на утес,
который в щепу парусник разнес,
п поглотили воды
купца, его надежды и доходы.
Все кануло на дно,
где счастье и мое погребено!

К вершинам ваших совершенств, сеньора,
веселый, беззаботный и влюбленный
мечты моей заоблачный полет
победой славной был увенчан скоро —
ей удалось, любовью окрыленной,
развеяв холод и расплавив лед,
достигнуть тех высот, г
де красоты слепящее светило
мне душу озарило,
и радостный поток
понес по морю страсти мой челнок…
Ах, в этот миг победный
я, как щегол и как ягненок бедный,
как цапля в вышине,
как капитан на резвом скакуне,
как дама и как судно,
играл своей удачей безрассудно.
Так, жизнь сгубив себе,
я сплавил судьбы их в своей судьбе.

Та прочная колонна,
что жизнь мою держала неуклонно,
подточена, и вот
лишь женщина — последний мой оплот.
Судьбы моей твердыня,
ты на песке построена отныне!

ОРТЕНСИО ПАРАВИСИНО

ПОСЛАНИЕ ЧЕРНЫМ ОЧАМ

О дивные черные очи!
Ваш раб, нарушая молчанья смиренный обычай,
Мысль, сердце, а молвить короче —
Себя целиком объявляющий вашей добычей,
Почтет за безмерное счастье,
Коль встретит у вас он к его вдохновенью участье.

Подобные звездам лучистым,
Что вкраплены в черную неба ночного порфиру,
Мерцаньем высоким и чистым,
Сулящим бессмертие света померкшему миру,
Вы блещете, дивные очи,
Похитив сиянье у дня, цвет похитив у ночи.

Два зеркала — верх совершенства
(Любовь да послужит для вас драгоценной оправой),
Смягчите бальзамом блаженства
Страданья мои, причиненные сладкой отравой;
Надеяться небо велит нам,—
Иль могут быть очи хрустальными, сердце гранитным?

О вы, ледяные озера,
Где тонет мой дух, захлебнувшись бездонною жутью!
Точь-в-точь как в забаву для взора
Стекло покрывают с изнанки сверкающей ртутью,
Так вас небеса зачернили,
Дабы там свой образ узреть в полной славе и силе.

Из Индии нам мореходы
Привозят алмазы и жемчуга скатного груды,
Лишенья терпя и невзгоды,
Везут из Китая песок золотой, изумруды,
Однако в их грузе богатом
Сокровищ нет равных двум этим бесценным агатам.

Вы, очи, две черные шпаги,
Подобны клинкам вороненым толедской работы,—
Коль метите в сердце бедняге,
Спасения нет ему, с жизнью покончены счеты,
И, черным покорствуя чарам,
Он падает, насмерть поверженный первым ударом.

Любуюсь я, сколь грациозно
Врага вы слепите каскадами выпадов ложных;
Оружие ваше столь грозно,
Что ранит смертельно оно и тогда, когда в ножнах,
А раненый враг поневоле
Скрывает свое упоенье от сладостной боли.

Как жизнь холодна и бесцветна
Для тех, кому сердце не жжет ваше черное пламя;
Неволю сношу безответно,
Не ропщет мой дух, он простерся во прахе пред вами,
Но жду я с терпеньем упорным:
Любовь да воздаст мне за все этим счастием черным.

 

ЛУИС КАРРИЛЬО ДЕ СОТОМАЙОР

ОБ ОСТАНКАХ ДЕРЕВА, ИСПЕПЕЛЕННОГО ЮПИТЕРОМ

Смотри, как ствол могуч и величав,
он горд — сторукий! — молодым цветеньем,
и, даже рухнув, он глядит с презреньем
на небо, распростертый среди трав.

Но Громовержец, гордеца поправ,
уже карает дерево смиреньем:
цветение унижено гниеньем —
где гордой кроны непокорный нрав?

Смотри, что сотворяет луч разящий,
подумай о Юпитеровой власти,
о том, как ствол печально наземь лег.

Умерь гордыню и для пользы вящей
открой глаза, чтоб на чужом несчастье
усвоить жизни горестный урок.

ПРИМЕР ТОГО, КАК ИСЧЕЗАЕТ ТО, ЧТО БЫЛО

Тот, кто Пегасом был во время оно,
покорно сносит гнев хозяйских рук,
дрожит, едва заслышит окрик слуг,
уже на нем дырявая попона.

Он, попиравший злато, смотрит сонно,
состарившись в ярме, на все вокруг,
униженный — тяжелый тянет плуг,
снося удары плети удрученно.

Когда-то пролетал он ветром быстрым,
с дыханьем состязаясь норовистым,
а ныне — самый дряхлый из коней.

Он гордым был в свое младое время,
но на его хребет легло, как бремя,
седое время, всех времен сильней.

ЛЕГКОСТИ ВРЕМЕНИ И ЕГО УТРАТЕ

О суетное время, ты как птица,
как молодая лань среди полян,
ты дней моих и радостей тиран,
судьбой моей вершит твоя десница!

Поймать ли то, что так привольно мчится,
лукаво ускользает, как туман?
Приманка дивная, чья суть — обман!
Мой свет, в конце которого темница!

Твой гнев изведав, я смирился разом,
сбирая крохи за косой твоею,—
о просветленье, горькое стократ!

Я был слепцом, стал Аргусом стоглазым,
я вижу, как ты мчишь — и цепенею!
Как таешь ты, утрата из утрат!

О ПРИГОВОРЕ, ВЫНЕСЕННОМ САМСОНУ СУДЬЯМИ

На путы в удивленье зрит Самсон,
и путы в удивлении: что стало
с тем, кто, как нити, их срывал, бывало?
Они дрожат, но ведь дрожит и он.

Тот, что врата вознес на горный склон,
гигант, неистощимых сил зерцало,—
перед врагами клонится устало,
коварно взятый хитростью в полон.

Судья жестокий входит, обрекая
его глаза на смерть, а он, вникая
в обман, с улыбкой молвит палачам:

«Коль я не мог увидеть, что Далила
меня, могучего, перехитрила,—
я сам проклятье шлю моим очам!»

К БЕТИСУ, С ПРОСЬБОЙ ПОМОЧЬ В ПЛАВАНЬЕ

О светлый Бетис, весла пощади,
не будь хрустальной кораблю препоной,
остепенись, приют в тиши зеленой
дай путнику и гавань для ладьи.

Поющий у Леванта на груди
(он скуп на злато в щедрости хваленой),—
чело укрась коралловой короной
и бисерной росою остуди.

Но только, царь с трезубцем, сделай милость —
не сдерживай ладью, чтобы сравнилась
с крылатою стрелою на ветру!

Коль ты не внял моей мольбе унылой,
царь седовласый, внемли зову милой:
он и моря смиряет поутру.

МОЛЬБА К АМУРУ О МИЛОСЕРДИИ

Амур, покинь меня! Да пропадет
дней череда, истраченных на страсти,
когда, страдая от слепой напасти,
душа в слезах явленья милой ждет.

Пусть выжгло мне глаза огнем забот,
пусть я все слезы истощил в несчастье,
пусть сердце разрывается на части,
не вынеся любовной пытки гнет,—

лишь дай восстать душе испепеленной
из пепла, мальчик со стрелой перенной,
все остальное — унеси с собой!

Дитя Амур, услышь мой голос слабый,
я знаю, ты бы мне помог, когда бы
меня увидеть мог!.. Но ты слепой…

ВЯЗУ, В УТЕШЕНИЕ

Когда-то, полноводный Эбро зля,
ты возвышался гордым исполином —
под кружевным зеленым балдахином
ты нежил Бетис и его поля.

Но время сокрушило короля,
и плачешь ты на берегу пустынном,
и горько плачет, разлученный с сыном,
широкий Бетис и его земля.

Грозила небу вздыбленная крона,
но и тебя земли сокроет лоно —
и в этом так похожи мы с тобой.

Тебя оплакивает Бетис ясный,
но кто оплачет мой удел злосчастный?
Я даже в этом обойден судьбой.

* * *

На побелевший Тисба смотрит лик
любимого, сраженного судьбиной,
она в слезах — любовь тому причиной,
а он в крови — слепой любви должник

И меч в себя вонзает в тот же миг
несчастная, сочтя себя повинной,
но боль не чувствует: с его кончиной
иссяк обильных чувств ее родник.

Она упала, кровь ее струится
к его, остывшей, — так отроковица
в объятия любимого легла.

Так смерть свела два стылых тела властно
которые любовь, трудясь напрасно,
соединить живыми не смогла.

ХУАН ДЕ ТАССИС-И-ПЕРАЛЬТА, ГРАФ ВИЛЬЯМЕДИAHA

ПОКИДАЯ ПРИДВОРНУЮ СУЕТУ СУЕТ

Коль есть святой среди тщеты оплот,—
пусть будет им души покой смиренный
в уединении, где дух согбенный —
добыча мудрости, а не забот.

Пускай в ладони алчные течет
металла золотого ливень бренный,
и лестью тешится глупец надменный
среди дворцовых суетных щедрот.

Тщета манит сиреной лицедея:
ключами от его души владея,
она замкнет все чувства на замок.

А я у тихих волн, под птичьи трели,
свободные от льстивой канители,
остыну от печали и тревог.

ХУАН ДЕ ХАУРЕГИ

О ВРЕМЕНАХ ГОДА

В блаженном детстве, принимая в дар
мхи, травы и цветы, земля одела
в их блеск и свежесть девственное тело,
украсив лоб ярчайшей из тиар.

Став женщиной, она познала жар
безбрежной страсти неба и, несмело
прильнув к нему, в его объятьях млела,
и плыл, как вздохи, над лугами пар.

Потом она плодами разрешилась,
отверзли чрево щедрые долины,
стал нрав ее суровей и грубей.

И вот она морщинами покрылась,
увяла, в кудрях — снежные седины:
все губит время в ярости своей.

О РАЗБИТОМ СУДНЕ, ВЫБРОШЕННОМ НА БЕРЕГ

Погиб корабль, который не пугали
ни Эвр, ни Нот, ни штормы, ни туман;
с презреньем созерцает океан
его обломки, полные печали.

Он грезил о сверкающем металле,
раб кормчего, гордыней обуян,
везя сокровища индейских стран
в Иберию сквозь пенистые дали.

Он сгнил, с родимой рощей разлучен,
где мог бы зелень сохранять и ныне
верней, чем сохранить богатства смог.

Кто алчен и наживой увлечен,
погибнет точно так же на чужбине,
отвергнут всеми, нищ и одинок.

ДИАЛОГ ПРИРОДЫ, ЖИВОПИСИ И СКУЛЬПТУРЫ, В КОЕМ ОСПАРИВАЮТСЯ И ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ДОСТОИНСТВА ДВУХ ИСКУССТВ(Фрагменты)

Посвящается практикам

и теоретикам этих искусств

Скульптура

Ты, наставница и гений
Всех искусств и всех творений,
Мы две дочери твои,
Будь же нам взамен судьи —
Кто из нас всех совершенней?
Возникая из сумбура,
Хочет Живопись, чтоб ей
Поклонялся род людей.

Живопись

Превзошла меня Скульптура
Только тем, что тяжелей.
Но граненый монолит
Матерьялен лишь на вид.
Во сто раз хитрей работа —
Превратить Ничто во Что-то,
Чем мой труд и знаменит.

Скульптура

Пусть в начале бытия
Идолов творила я,—
Ныне же резцами строго
Сотворяет образ бога
Длань умелая моя!
Ты — обманный облик в раме,
Я — объем, живая стать.
И различье между нами —
Суть различье меж словами
«Быть» и лишь «Напоминать».

Живопись

Но главнейшее уменье —
В подражанье естеству.
А твои, увы, творенья
Я лишь камнем назову.
На моих холстах родится
Из тончайших красок лес.
А попробуй ты, сестрица,
Чтобы воспарила птица,
Гром с небес метал Зевес!

Скульптура

Все же мой резец умелей:
И без красок может он
Передать объем и тон
Воскресающих моделей,
Так что зритель потрясен.

Грубый камень нежным чувством
Сердце скульптора ожег,
Этот миф — тебе упрек:
Ты холста с таким искусством
Не напишешь, видит бог.

Природа

Я хотела бы унять
Ваши яростные споры,
Не обидев вас, сеньоры;
Мастер истинный принять
Может правду и без ссоры.

Раз уж я вам за судью,
То обеим вам даю
Первенство в главнейшем деле:
В том, как служите вы цели —
Сущность отражать мою.

Но, о средствах говоря,
Мастерице светотени —
Живописи — предпочтенье
Я отдам (Скульптура зря
Смотрит на меня в смятенье).

Ибо в мире все подряд,
Что увидеть может взгляд,
Совершенным колоритом
И умением маститым
Только кисти повторят.

Краски, в тонком сочетанье,
На эскиз, готовый ране,
Мой пейзаж наносят так,
Что в него поверит всяк,
Не подумав об обмане.

А резец создаст едва ли
На природном матерьяле
Луч, огонь костра, волну,
Звезды, полевые дали,
Небо, солнце и луну.

Но и труд повыше есть —
Человека превознесть,
Чей прообраз — сам Создатель:
И художник и ваятель
Борются за эту честь.

Живопись сильна и в этом,
Удается цветом ей
И обличив людей
Передать, и тем же цветом —
Мир их мыслей и страстей.

Разве сердцу не отрада —
Живость благородных лиц,
Кожа нежная девиц,
Блеск потупленного взгляда
И живая тень ресниц?

Живопись и тем славна,
Что придумывать должна
То, чего и нет порою,
Что единственно игрою
Гения творит она.

Если ж скульптор скажет мне,
Будто устает втройне,
Значит, труд его от века —
Труд жнеца иль дровосека,
И в такой же он цене.

Это значит, что работа
Кисти и резца — всего-то
Плод физических потуг,
Дело не души, а рук,
Грубый труд, лишенный взлета.

Но главнейшее уменье
И важнейшая черта
В этом деле — вдохновенье,
Ликов мира сотворенье
Из гранита и холста.

В миг высокого порыва
Скульптор, в рвении своем,
В грубой массе, всем на диво,
Форму обнажит правдиво,
И движенье, и объем.

А художник — ни движенье,
Ни объем не передаст,—
Он потерпит пораженье,
Если кисть его предаст
И покинет вдохновенье.

Все останется мертво:
Ни обмер, ни глаз, ни руки,—
А чутье спасет его,
Мастера лишь мастерство
Охранит от смертной муки.

Живописец перспективой
Может делать чудеса:
Чистой ложью, в миг счастливый.
Он вместит в пейзаж правдивый
Дальний лес и небеса.

Этим овладев секретом,
Может тенью он и цветом
В редком ракурсе предмет
Показать, в уменье этом
Поразив ученый свет.

Скульпторы таких забот
Знать не знают, что дает
Всем художникам по праву
Пальму первенства, почет
И немеркнущую славу.

Изучивши беспристрастно
Все, что истинно прекрасно,
Кто из вас велик и чем,—
Вас обеих громогласно
Я хвалю пред миром всем.

ФРАНСИСКО ДЕ РИОXА

* * *

Я полон самым чистым из огней,
какой способна страсть разжечь, пылая,
и безутешен — тщится зависть злая
покончить с мукой сладостной моей.

Но хоть вражда и ярость все сильней
любовь мою преследуют, желая,
чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,
душа не хочет расставаться с ней.

Твой облик — этот снег и розы эти —
зажег во мне пожар, и виновата
лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,

тускнеет, умирая в час заката,
а не растет, рождаясь на рассвете,
огонь, горящий ярче всех светил.

* * *

В тюрьме моей, где в скорбной тишине
лишь вздохи раздаются одиноко
и цепь звенит, сдавив меня жестоко,
я мучаюсь — и мучаюсь вдвойне

из-за того, что по своей вине
я променял покой на чад порока,
на жар страстей, чтобы сгореть до срока
в оковах тяжких, жгущих тело мне,—

как бурная волна в спокойном море,
отвергшая родные воды ради
чужой земли, блеснувшей вдалеке,

и к берегу, взбив пенистые пряди,
бегущая, чтобы, себе на горе,
окончить жизнь, разбившись на песке.

* * *

Уже Борея гневные порывы
утихли, и холодная зима
сошла в глубины, где гнездится тьма,
и залил нежный свет луга и нивы.

В листву оделся тополь горделивый,
избавившись от снежного ярма,
и обвела зеленая кайма
Гвадиамара светлые извивы.

Вы счастливы, деревья: сбросив гнет
застывшей влаги, под лучами Феба
искрятся ваши пышные венки.

А я грущу: хотя жестокий лед
по-прежнему сжимает мне виски,
затеряй светоч мой в просторах неба.

К РОЗЕ

Пылающая роза,
соперница пожара,
что разожгла заря!
Ты счастлива, увидев свет, — но зря:
по воле неба жизнь твоя — мгновенье,
недолгий взлет и скорое паденье;
не отвратят смертельного удара
ни острые шипы, ни дивный твой цветок —
поспешен и суров всесильный рок.

Пурпурная корона,
что нынче расцвела
из нежного бутона —
лишь день пройдет — в огне сгорит дотла.
Ты — плоть от плоти самого Амура,
твой венчик — золото его волос,
а листья — перья легкого крыла;
и пламенная кровь, что полнит вены
богини, из морской рожденной пены,
свой алый цвет похитила у роз.

Но солнце жжет, и никакая сила
смягчить не властна ярости светила.
Ах, близок час, когда
в лучах его сгорят
дыханье нежное, роскошный твой наряд;
и лепестки, обугленные крылья,
на землю упадут, смешавшись с пылью.
Жизнь яркого цветка
безмерно коротка;
расцветший куст едва омоют росы,
Аврора плачет вновь — о смерти розы.

ЛУИС ДЕ УЛЬОА-И-ПЕРЕЙРА

* * *

Божественные очи! Не тая
Вулканов своего негодованья,
Отриньте страсть мою без состраданья,
Чтоб горечь мук познал без меры я.

Коль ваша гордость и любовь моя,
Как равный грех, заслужат наказанья,
Нас в темной бездне будет ждать свиданье
Там, далеко, за гранью бытия…

Но если вы за нрав, что столь надменен,
А я за страсть, которую кляну,
В аду должны попасть в два разных круга,

Останется удел наш неизменен:
Мы будем в муках искупать вину,
Ни здесь, ни там не обретя друг друга,

ПРАХУ ВОЗЛЮБЛЕННОГО, ПОМЕЩЕННОМУ ВМЕСТО ПЕСКА В ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Струится, сокращая ежечасно
Нам жизни срок, отпущенный в кредит,
И о печальном опыте твердит
В сосуде крохотном сей прах безгласный,

То прах Лисардо, кто любим был страстно
И ветреностью был столь знаменит…
Сон жизни завершив, сном смертным спит
Источник горьких мук, к ним безучастный.

Огнем любви он обращен был в прах,
И ввергло в сей сосуд его отмщенье
За то, что предал он любви закон.

За то, что жил он с ложью на устах,
Ему и после смерти нет прощенья,
И в смерти не обрел покоя он.

ПЕДРО СОТО ДЕ РОХАС

АД ЛЮБВИ В СЕРДЦЕ

В груди моей — кромешный ад: вражда
зловещих фурий, жар ослепшей страсти,
мучительная грусть —
ничьей печали не сравниться с нею.
Я страх и ужас сею,
я приношу отчаянье. И пусть
нет утешенья для моих несчастий,—
в чужую память, как в речную гладь,
вглядевшись, их вовек не увидать;
как в зеркале, беда
в реке забвенья моего всегда.

ЭСТЕБАН МАНУЭЛЬ ДЕ ВИЛЬЕГАС

К ЗЕФИРУСапфические строфы

Рощи зеленой постоялец нежный,
Вечный любимец младости цветущей,
Друг и сопутник матери — Киприды,
Зефир приятный;

Если б ты ведал все мои томленья,
Ты, доносящий вздохи всех влюбленных,
Плач мой услышав, расскажи ты нимфе,
Что умираю.

Филис когда-то я поведал душу.
Тронулась Филис тайной скорбью сердца,
Даже любила! Но бегу я ныне
Гнева прелестной.

Вечные боги с преданностью отчей,
Небо благое так с любовью кроткой
Да остановят в дни, когда блажен ты,
Снежные вихри!

Да не заденет пасмурная туча
В пору рассвета на вершине горной
Плеч твоих хрупких; град да не поранит
Ввек твоих крыльев!

 

Виллем Хеда. Завтрак

ПЕДРО КАЛЬДЕРОН

* * *

Нет, меня не веселит
Волн и сада состязанье,
Бурной зыби в океане,
Зыблющихся веток вид.
Для меня не развлеченье,
Что увлечены борьбой
Моря пенного прибой
И земля в цветочной пене.
У стихий старинный счет:
К морю сад давно завистлив;
Морем сделаться замыслив,
Раскачал деревьев свод.
С подражательностью рабьей
Перенявши все подряд,
Он, как рябью волн, объят
Листьев ветреною рябью.
Но и море не внакладе:
Видя, как чарует сад,
Море тоже тешит взгляд
Всей расцвеченною гладью.
Воду бурно замутив
Тиною со дна пучины,
Выкошенной луговиной
Зеленеется залив.
Друг для друга став подспорьем
И держась особняком,
Море стало цветником,
А цветник — цветочным морем.
Велика моя печаль,
Раз не облегчают горя
Небо мне, земля и море.

НАСТАВЛЕНЬЯ ПЕДРО КРЕСПО СЫНУ ИЗ ДРАМЫ «САЛАМЕЙСКИЙ АЛЬКАЛЬД»

А пока сеньор дон Лопе
Собирается в дорогу,
Пред Инее и Исавелью
Слушай то, что я скажу.
Божьей милостью, Хуан,
Из семьи ты вышел чистой,
Чище солнца, но крестьянской.
Ты в себе не унижай
Гордость духа и отвагу
И стремленья не теряй
Выше стать, а вместе с тем
Бойся гордости чрезмерной.
Будь всегда во всем смиренным,
И тогда ты победишь
То, что в гордых иногда
С здравым смыслом несогласно.
Сколько есть людей таких,
Кто, имея недостатки,
Их стирал своим смиреньем!
И у скольких находили
Недостатки (а они
Не имели их) затем,
Что о них судили плохо!
Будь изысканно любезен,
Щедрым будь, великодушным;
Помни: шляпа и кошель
Нам друзей приобретают;
И не столько ценно злато,
Что в земле родит индийской
Солнце и везут моря,
Сколько быть для всех приятным.
Никогда не говори
Ты про женщину дурное:
Знай, достойна уваженья
И скромнейшая из них.
Не от них ли мы родимся?
Не дерись по пустякам;
Если кто-нибудь при мне
Учит драться, я стократно
Повторяю: «Эта школа
Не по мне…» Я разумею,
Что не нужно человека
Обучать уменью драться
С пылом, ловкостью, искусством,
Но должны мы научить
Познавать его, за что
Он дерется. Утверждаю:
Объявись средь нас учитель
И задайся целью мудрой
Научить нас не тому,
Как нам драться, а за что —
Все б к нему детей послали.
С наставленьями моими
И с деньгами, что берешь
Ты в дорогу (их вполне
Хватит на обмундировку),
С покровительством дон Лoпe
И с моим благословеньем,
Я уверен, что тебя,
С божьей помощью, увижу
Я другим. Прощай же, сын мой,
Я растрогался совсем!

СЛЕПЕЦ

Слепца я знал одного,
что и средь солнца сиянья
не различал очертанья
собеседника своего.
Нынче я встретил его
(было пасмурно, вечерело):
он по улице шел несмело,
и, путь осветив незнакомый,
немного стеблей соломы
в руках у него горело.
Кто-то спросил, проходя:
На что тебе этот свет,
раз в глазах твоих света нет? —
И услышал под шум дождя:
Коли света не вижу я,
то, увидев меня, другой
избежит столкновенья со мной;
так что свет, что увидел ты,
не рассеяв моей темноты,
осветит для людей меня.

ЩЕДРОСТЬ

Оборванным, бедно одетым
предстал ученый Терпандр,
когда послал Александр
за венчанным славой поэтом.
И кесарь, стремясь благородно
примирить богатство и гений,
наградил (хоть и нет сомнений:
таковое стремленье бесплодно)
поэта дарами такими,
что рассеют тщеславье любое,
даже если б тщеславье людское
было атома неразделимей.
Мудрец в испуге застыл,
подобную щедрость видя,
и, бесстрастьем монарха обидя,
молчал. Александр спросил:
— Ты даруешь забвенье добром,
а память — презреньем коварным?
Но будучи неблагодарным,
можно ли быть мудрецом?
Но если благо рождает
рука того, кто дает,
а не того, кто берет,—
Терпандр ему отвечает,—
То не я благодарен тебе
должен быть за щедрость твою,
а ты за бедность мою
должен быть благодарен мне:
ты щедрость свою проявил,
бедность мою награждая,
и, щедрость твою вызывая,
воистину щедр я был!

ПРЕЗРЕНЬЕ К СЛАВЕ

Подумай над этим примером:
философ, что жил когда-то
на горе иль в долине (не важно
для завязки, высоко иль низко),
встретил однажды солдата,
что шел по дороге мимо;
философ заговорил с ним,
и, после беседы долгой,
воин спросил: — Возможно ль,
что ты никогда не видел
Великого Александра,
кесаря, чье величье
увенчано громкой славой
властителя шара земного? —
И философ ему ответил:
— Не человек он разве?
Так почему важнее
не тебя, а его мне видеть?
А коль я не прав, то внемли:
чтоб отучиться от лести,
цветок, что растет у канавы,
сорви и снеси Александру,
и скажи, что его просил я
сделать другой такой же.
И тогда ты увидишь, приятель,
что трофеи, триумфы и лавры,
что хвала, и величье, и слава
не превышают предела
человеческой сути, ибо
после стольких побед великих
не сумеет твой Александр
сделать цветка полевого,
что растет у любой канавки.

УТЕШЕНИЕ

Я слышал про одного
мудреца: он был нищ настолько,
бедняк, что трава лишь только
была питаньем его.
На свете нет никого
беднее, он был убежден.
Но как он был удивлен,
когда увидал случайно
мудреца другого, что тайно
ел траву, что выбросил он!

РАССКАЗ ФАБЬО О МАРТЫШКАХ

Один испанец жил в Оране,
Он мастер был стекольных дел,
И закадычного имел
Приятеля он в Тетуане.
Влюбившись в юную испанку,
Узнал стекольщик от своей
Возлюбленной, что, дескать, ей
Иметь угодно обезьянку.
Влюбленный пишет сим же часом
Посланье другу в Тетуан,—
А там ведь пропасть обезьян,—
И просит трех прислать, с запасом.
Но вышел в том письме изъянец:
«Три» — римской цифрой он проставил,
Три палки (был он старых правил).
И вот читает тетуанец:
«У вас полно мартышек, друг;
К тебе я с просьбою немалой,—
Пришли. Достаточно, пожалуй,
Мне… ста одиннадцати штук».
В заботах о такой поставке
Приятель бедный сбился с ног,
Но что, спустя известный срок,
Творилось в той стекольной лавке,
Где сотня с лишним чертенят
Проказничала с диким гамом,
В воображенье пылком самом
Нельзя представить, как бог свят!

РАССКАЗ ФАБЬО О БЛОХЕ

Раз некий щеголь своей крале
Любовную плел чепуху,
И тут голодную блоху
Мечты о крови обуяли.
«При даме, — думает она,—
Он не посмеет почесаться,
И кровушки я насосаться
Смогу досыта, допьяна!»
Извелся бедный франт от зуда
И, улучив удобный миг,
Залез к себе за воротпик,—
Попалась наконец, паскуда!
Была та схватка коротка,
Но не укрылось от красотки,
Что держит что-то он в щепотке —
Как бы понюшку табака.
Смутился бедный воздыхатель,
Когда сеньора на весь зал
Спросила: «Значит, смертью пал
Ваш кровожадный неприятель?»
Однако, поборов смущенье,
Врага еще сильней сдавив,
Он отвечал: «Пока он жив,
Но в безысходном положенье».

К ЦВЕТАМ

Казались сада гордостью цветы,
Когда рассвету утром были рады,
А вечером с упреком и досадой
Встречали наступлепье темноты.

Недолговечность этой пестроты,
Не дольше мига восхищавшей взгляды,
Запомнить человеку было надо,
Чтоб отрезвить его средь суеты.

Чуть эти розы расцвести успели, —
Смотри, как опустились лепестки!
Они нашли могилу в колыбели.

Того не видят люди-чудаки,
Что сроки жизни их заметны еле,
Следы веков, как миги, коротки.

* * *

Рассыпанные по небу светила
Нам темной ночью поражают взгляд
И блеск заемный отдают назад,
Которым солнце их, уйдж снабдило.

На вид цветы ночные так же хилы.
Нам кажется, не дольше дня стоят
Горящие цветы садовых гряд,
А звезды выживают ночь насилу.

И наши судьбы — зданья без опор.
От звезд зависит наша жизнь и рост.
На солнечном восходе и заходе

Основано передвиженье звезд.
На что же нам, затерянным в природе,
Надеяться, заброшенным в простор?

* * *

Взглянув на кудри, коим ночь дала,
рассыпавшимся по плечам, свободу,
вздохнула Синтия и вновь в угоду
тирану-дню их строго прибрала.

Но царственность ее волос, чела
обязана не холе, не уходу.
Краса, что составляет их природу,
не послушаньем людному мила.

Лик, чистый, как снега вершины горной,
где отразился заревом восток,
не возвеличить модою притворной.

Прикрасы хитроумные не впрок
той красоте, природной и бесспорной,
что расцветает в свой заветный срок.

ХУАН ПЕРЕС ДЕ МОНТАЛЬВАН

О РАКОВИНЕ

Ты видел раковину в море:
вбирая дивный пот зари,
она с невиданным усердьем
жемчужину творит внутри
и вырастает с нею вместе,
и — связи родственной залог —
их трепетно соединяет
едва заметный узелок.
Из раковины материнской
ее попробуй извлеки,—
не раньше створки покорятся,
чем разлетятся на куски.
Так и мое немое сердце,
под стать затворнице морей,
годами пестовало нежно
жемчужину любви моей,
росло, соединяясь с нею,
пока не сделалось одной
нерасторжимою душою,
соединив ее со мной.
Попробуйте проникнуть в сердце
и вырвать с корнем то, что в нем
я нежно пестовал, — и слезы
жемчужным истекут ручьем.
От вас не сможет скрыть печали
несчастная душа моя:
мне истерзают грудь нещадно
ее обломков острия.

* * *

Идет Ревекка, ливнем золотым
волос тяжелых плечи отягчая,
одной тесьме их груз препоручая,
и дразнит мир сокровищем своим.

К источнику придя, играет с ним,
хрусталь певучий на руке качая,
и он, с ее красой свою сличая,
печально ропщет, завистью томим.

Глаза подняв, Ревекка над собою
увидела глядящего с мольбою
и огненной водой его поит.

Уже сыграли свадьбу Исаака —
Любовь, чья сущность дерзкая двояка,
начав с воды, огнем сердца казнит.

* * *

Не поборов сомненьями томленье,
младая Дина, изменив свой вид
нарядами, в чужих глазах спешит
увидеть собственное отраженье.

Спасая честь, чтоб скрыть свое волненье,
она лицо под кисеей таит,
но это красоту ее ланит
лишь умножает, взглядам в искушенье.

Навстречу Сихем! Красные гвоздики
еще прекрасней на девичьем лике —
любовь свой нежный промысел вершит.

И плачут очи о погибшей чести,
ну что ж: поддавшимся коварной лести,
им первым сокрушаться надлежит.

САЛЬВАДОР ХАСИНТО ПОЛО ДЕ МЕДИНА

РОМАНС

Ах, как мчится по полянам
ручеек в стремленье рьяном,—
травы пышные колебля,
спотыкается о стебли;
меж гвоздик и белых лилий,
средь душистых изобилий,

меж цветов благоуханных,
меж препон блаженно-пряных
вьется, светлый, прихотливый,
мужественно-горделивый!
Приближаясь, углубляясь
и хрустально убыстряясь
(вдруг — задержано движенье,
чтоб затмилось отраженье,—
помутилось и затмилось,
чтобы впал Нарцисс в немилость!)
И, в цветов изящной рамке,
он, спеша, обходит ямки
и колдует, не спокоен,
в царстве радуяшых промоин!
Он течет, листву листая,
где алеет пышность мая,—
он, грустя, выводит трели
в царстве белого апреля,
где пастух любовью призван,
и в прелестнице капризной
вдруг испуг сменил отвагу,
право, к твоему же благу,
Сильвио!
Обозначали
мы обманами печали,—
но ручей, бегуч и весел,
хрустали вдруг поразвесил.
Меж камней в стеклянном блеске
он выводит арабески
и течет, в веселье рьяном,
по лугам благоуханным!
В нем полей святая треба
и совсем немного неба,—
и все небо, все — в полмира,—
и лазурь, и блеск сапфира!
Здесь, в долине вешних жалоб,
нам склониться надлежало б
над его, меж здешних кущей,
светлокрылостью бегущей!
Ах, ручей, ручей нарядный,
до всего цветенья жадный
и до головокруженья
в непрестанности движенья!

ГАБРИЭЛЬ БОКАНХЕЛЬ-И-УНСУЭТА

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД МАСЛЯНОЙ ЛАМПАДКОЙ, ВДЕЛАННОЙ В ЧАСЫ

Вот облик нашей жизни, он двулик:
в часах горящих, в цифровой лампадке,
под ветром времени мгновенья кратки,
как трепетные лепестки гвоздик.

С восходом солнца мечется ночник,
как мотылек в предсмертной лихорадке,
и обреченный круг играет в прятки
со смертью, умирая каждый миг.

Не прячься, Фабъо, от живых сравнений,
все хрупко, мига краткого мгновенней —
и красота и время канут в ночь.

Разумная пружина круговерти
дана лишь солнечным часам, но смерти
и солнцу вечному не превозмочь.

ФРАНСИСКО ДЕ ТРИЛЬО-И-ФИГЕРОА

* * *

Надежда, ты подвох и суета, виновница горячки и печали, тобою подслащенная вначале, кончается оскоминой мечта.
Меня подобьем легкого листа ты словно ветер, уносила в дали к другой, обратной стороне медали, будь проклята святая простота!
Оставь меня! Любовь и рок злосчастный не раз срезали твой бутон прекрасный — что пользы от засохшего цветка?
Не дав плода, ты вянешь до расцвета, а если даришь плод — то пища эта для горькой жизни чересчур сладка.

ФРАНСИСКО ЛОПЕС ДЕ САРАТЕ

* * *

Уже она, попав под острый плуг,
душистый пурпур ветру подарила —
та, что яснее вешнего светила
своим сияньем озаряла луг.

Отрада глаз, — она исчезла вдруг,
услада сердца, — землю обагрила.
Красу — железа ярость покорила,
а трепет — бессердечность грубых рук.

Отпущено ей было наслаждений
не больше, чем простым цветам, чьи глазки
навек смыкает меркнущий Восток.

А ты, всех роз прекрасней и надменней,—
ты знаешь, что краса — всего лишь краски,
что смерть всему невечному итог?

* * *

Щедра на воду гордая река,
когда в Египте небо жарче ада
и моря необъятная громада
от брега собственного далека.

Слезами горькими моя тоска
уберегает твой поток от спада,
и зною вопреки течет прохлада,
обильно заливая берега.

Сжигает Солнце шапки гор лучами,
вода в иссякший Нил течет ручьями,
чтоб снова сделать пашню молодой.

При виде Солнца моего я тоже
рыдаю, только слезы эти схожи
с бесплодною горячею водой.

БЕРНАРДО ДЕ БАЛЬБУЭНА

МЕКСИКАНСКАЯ ВЕСНА

Зажжет лучами гордый Фаэтон
Колхиды златорунные просторы,—
И мертвый мир вновь к жизни возрожден.

Извечной щедростью прекрасной Флоры
Вновь зацветают нива, луг и сад,
И одеваются цветами горы.

Шлейф Амальтеи розами богат,
И ветер полн любовного привета,
И гиацинтов прянен аромат,

И слышится во всем дыханье лета,
Чья сладость легкая напоена
Благоуханьем нового расцвета.

Повсюду на земле царит весна,
Но мнит себя лишь в мексиканском рае
Властительницей истинной она,

Как, если бы творец, сам выбирая,
Где на земле быть перлу красоты,
Садовником трудился в нашем крае…

Весь год здесь поли весенней теплоты;
Умерен зной, и холода не злые,
И воздух свеж, и небеса чисты.

ХУАН ДЕЛЬ ВАЛЬЕ-И-КАВЬЕДЕС

СЛАДОСТНАЯ КАТАЛИНА

Сладостная Каталина!
Смерть моя в тебе. И все же —
Незачем кривить душою:
Знай, ты жизни мне дороже.

Страсть, сей дротик Купидона,
Что метнул он для потехи,
Расколола, как скорлупку,
Крепкие мои доспехи.

Твои очи мечут стрелы,
Где, скажи, от них защита?
Градом смертопосных взоров
Сердце на куски разбито.

За удар плачу ударом,
Не страшусь смертельной схватки.
И хотя горька погибель,
Но зато сколь раны сладки.

От тебя не жду смиренья,
Но и ты не жди, — напрасно!
Впрочем, знает ли смиренник.
Сколь во гневе ты прекрасна?

Что ж, сдаюсь. Ты одолела.
Радостный триумф изведай.
Но пожду: вдруг обернется
Поражение — победой.

ПРЕИМУЩЕСТВА БЕДНЯКА

Бедняк молчит, твердят — «тупица»,
Заговорит — он «пустозвон»,
Коль сведущ он, зовут зазнайкой
И хитрецом, когда умен.
Общителен — зовут втирушей,
Учтив — зовут его льстецом,
Коль скромен — называют мямлей,
А коль отважен — наглецом.
Коль независим — он «невежа»,
Почтителен — он «лизоблюд»,
Заспорит — назовут мужланом,
Уступит — трусом назовут.
Коль в старом платье он — ухмылки,
А если в новом — град острот,
Его оплошность — преступленье,
Его достоинства — не в счет.
Когда on трудится, — «стяжатель»,
Когда не трудится, — «лентяй».
Бедняк, вот сколько преимуществ
Есть у тебя, — лишь знай считай!

БЛИЗКОЙ МОЕЙ СМЕРТИ

Мне отнюдь не угрожает
Злая участь старика:
Хором лекари пророчат,—
Не дожить до сорока.
Говорят, от несваренья
Отойду я в мир иной:
Лопнув, зазвенит утроба
Перетруженной струной.
Это для меня не новость,
Знаю, срок мне краткий дан;
Но не мните, что со страху
Перейду во вражий стан.
Жил с презреньем к медицине,
С ним же встречу смерть свою:
Точно так, как у лафета
Падает пушкарь в бою.
Пусть словами убивают,
Но микстурами — ни-ни!
Отравлять им не позволю
Считанные мои дни.
Не поддамся сводням смерти,
Всеученейшим глупцам!
Кыш, стервятники! Сумею
Помереть без вас я сам.
От «Зубастого Парнаса»
Чтоб отрекся я? Ну нет!
Пусть потомки посмеются,—
Им оставлю свой завет.
Иисус свое ученье
Крестной мукой подкрепил;
Буду тверд, не опорочу
Обличительный свой пыл.
Я умру? Что ж, слава богу!
Я умру? Что ж, в добрый час!

Лекари, я стану пищей
Для червей, — но не для вас.
Пусть придет со мной проститься
Друг (коль сыщется такой),
Да монашек-францисканец
Стих прочтет за упокой,
И — туда, где будет каждый
(Жил он впроголодь иль всласть),
Где и без меня, должно быть,
Негде яблоку упасть.

ХУАНА ИНЕСДЕЛАКРУС

ДЕСИМА ВОИНУ-СОЧИНИТЕЛЮ

На твой плюмаж смотрю теперь я
Без удивления, затем
Что и чернильницу и шлем
Равно увенчивают перья.
Могу сказать без лицемерья —
Таких достоинств нет ни в ком:
В сраженьях блещешь ты умом,
В своих писаниях — отвагой;
Как перышком, владея шпагой,
Как шпагой, ты разишь пером.

СОНЕТ, В КОТОРОМ СОДЕРЖАТСЯ РАССУЖДЕНИЯ О ПРИХОТЯХ ЛЮБВИ

Его люблю я, но не любит он,
Безмерна скорбь моя, мне жизнь постыла,
А тот, кого презреньем я дарила,
Увы, в меня без памяти влюблен.

Сносить любимого надменный тон,
Быть может, сил бы у меня хватило,
Но день и ночь в моих ушах уныло
Звучит немилого докучный стон.

Его влюбленность я ценю так мало:
Ведь я другого о любви молю,
Но для него любимой я не стала…

Двух безответных чувств я муки длю:
Я от любви немилого устала,
От нелюбви любимого скорблю.

СОНЕТ,В КОТОРОМ ВООБРАЖЕНИЕ ТЩИТСЯ УДЕРЖАТЬ УХОДЯЩУЮ ЛЮБОВЬ

Виденье горького блаженства, стой!
Стой, призрак ускользающего рая,
из-за кого, от счастья умирая,
я в горести путь продолжаю свой.

Как сталь магнитом, нежностью скупой
ты сердце притянул мое, играя…
Зачем, любовь забавой полагая,
меня влюбленной сделал ты рабой!

Но ты, кто стал любви моей тираном,
не торжествуй! И пусть смеешься ты,
что тщетно я ловлю тугим арканом

твои неуловимые черты,—
из рук моих ты вырвался обманом,
но ты навек — в тюрьме моей мечты!

СОНЕТ, В КОТОРОМ СОДЕРЖИТСЯ СУЖДЕНИЕ О РОЗЕ И СОЗДАНИЯХ, ЕЙ ПОДОБНЫХ

Богиня-роза, ты, что названа
цветов благоуханною царицей,
пред кем заря алеет ученицей
и снежная бледнеет белизна!

Искусством человека рождена,
ты платишь за труды ему сторицей…
И все ж, о роза, колыбель с гробницей
ты сочетать в себе осуждена.

В гордыне мнишь ты, пышно расцветая,
что смерть твоей не тронет красоты…
Но миг — и ты, увядшая, больная,

являешь миру бренности черты…
Нам жизнью праздной ложь надея;д внушая,
нас мудрой смертью поучаешь ты.

СОНЕТ, КОТОРЫЙ УТЕШАЕТ РЕВНИВЦА, ДОКАЗЫВАЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЛЮБОВНОГО НЕПОСТОЯНСТВА

Любовь приходит, унося покой,—
с бессонницей, горячкой и томленьем,
растет с тревогами и подозреньем,
питается слезами и мольбой.

Потом она ведет неравный бой
с уловками, обманом, охлажденьем,
потом даст ревность волю оскорбленьям,
и жар любви угаснет сам собой.

Любви закономерность такова.
Угаснувшие чувства не воспрянут.
И мнить меня неверной — есть ли прок?

Ведь скорбь твоя, поверь мне, не права,
и вовсе ты любовью не обманут,
а просто срок любви уже истек.

СОНЕТ, В КОТОРОМ ПОЭТЕССА ОПРОВЕРГАЕТ ВОСХВАЛЕНИЯ, РАСТОЧАЕМЫЕ ЕЕ ПОРТРЕТУ ПРИСТРАСТНОЙ ЛЕСТЬЮ

Портрет мой не хвали — он не похож:
Здесь чванного искусства ухищренья
И красок хитроумное сплетенье
Глазам внушают вкрадчивую ложь.

Не льсти мне, лесть, ведь все равно ты лжешь:
Неумолимо времени теченье,
Непобедимы старость и забвенье,
От них, как ни надейся, не уйдешь.

И твоему усердью я не рада:
Ты — слабый ветер в мертвых парусах,
От рока ненадежная ограда,

Блуждающее в немощных мечтах
Желание. И беспристрастье взгляда
Здесь обнаружит призрак, тленье, прах.

ДЕСИМЫ, В КОТОРЫХ БЛАГОРОДНЫЕ УСИЛИЯ РАЗУМА ПРОТИВОБОРСТВУЮТ ТИРАНИЧЕСКОМУ ИГУ СТРАСТИ

Скажи, Амур, мальчишка злой,
моим упорством побежденный,
зачем, гордыней упоенный,
ты возмущаешь мой покой?
Я знаю, ты своей стрелой
пронзишь любое сердце разом,
столь метким наделен ты глазом,—
но есть ли толк в твоей стрельбе,
коль, сердце подчинив себе,
в живых ты оставляешь разум?

Ты власти сказочной достиг,
и велики твои владенья,
но все же камень преткновенья
мой разум пред тобой воздвиг,
и пусть ты в сердце мне проник,
пусть я люблю тебе в угоду,
насилуя свою природу,—
не вечно будет длиться плен —
я вырвусь из тюремных стен
и возвращу себе свободу.

Моя душа разделена
на две враждующие части;
одна, увы, — рабыня страсти,
другая — разуму верна.

И не потерпит ни одна,
чтоб верх взяла над ней другая,—
нет распре ни конца, ни края…
Но им — нн той и ни другой —
не выиграть смертельный бой:
обеих ждет погибель злая.

С Любовью шутим мы, доколе
мы близко не знакомы с ней…
Но коль она в душе моей,
то с нею справиться легко ли?
И все ж, Любовь, ты, в ореоле
своих бесчисленных побед,
меня не завоюешь, нет.
Душа не пленена тобою,—
лишь замок ты взяла без боя,
владельца же простыл и след.

Войска, овеянные славой,
мой разум кликнет, и с тобой
на бранном поле сердца — в бой
он вступит, долгий и кровавый.
Напрасно в ярости неправой
меня стремишься, злой божок,
ты у своих увидеть ног.
Я крикну и на смертном ложе,
что ты убил меня, но все же
ты победить меня не смог.

 

 

 

Луис де Гонгора-и-Арготе (1561–1627) — Один из крупнейших поэтов Испании. Родился и вырос в эпоху глубокого национального кризиса, ощущавшегося тем более остро, что всеобщий упадок последовал за эпохой расцвета испанской государственности и культуры. Гонгора первым откликнулся на вопросы, поставленные эпохой, и предложил свою реформу поэтического стиля, получившую название «гонгоризма». Под его непосредственным влиянием или в полемике с поэтической практикой и теорией Гопгоры протекала целая эпоха в развитии испаноязычной поэзии.

Студент Саламанкского университета, затем священник (с 1585 г.), он провел значительную часть жизни в родном городе Кордове. Первые его стихи были опубликованы в 1580 г.; современники хорошо знали творчество Гонгоры по многочисленным спискам произведений, ходившим по рукам. Первый сборник гонгоровских стихов — «Собрание в стихах испанского Гомера» — вышел в год смерти поэта, а полное собрание поэтических произведений осуществлено в 1633–1634 гг. Устоявшаяся точка зрения, согласно которой творчество поэта отчетливо делится на два периода — «ясного стиля» до 1610 г. и «темного стиля» позднее, была отвергнута в XX в., поскольку исследования показали, что сознательное смешение поэтических стилей, проблематизация собственного художественного решения, смелое увеличение словаря поэзии за счет латинизмов и неологизмов, решительное преобразование синтаксиса присущи поэзии Гонгоры на всех этапах, а его пристрастие к традиционным формам стиха — романсам, летрильям, сонетам — легко отметить и после 1616 г. Есть, правда, основания считать, что некое принципиальное изменение в творчестве Гонгоры связано с жанром большой поэмы («Полифем», «Уединения») и произошло в 1612–1613 гг.

Поэтический авторитет Гонгоры был очень велик. Среди его поклонников мы находим Сервантеса, который с похвалой отозвался о нем в «Галатее» (1584). Множество эпигонов разрабатывали провозглашенные Гонгорой принципы, доводя их порой до абсурда. Среди литературных его врагов мы находим Лопе де Вега и Франсиско Кеведо, которые, однако, и сами не вполне избежали влияния гопгоровской поэтики. Критика со стороны Лопе и Кеведо, а также вырождеиие гонгоризма привели к тому, что с начала XVIII в. Гонгору считали «темным», «заумным» поэтом элитарного толка, и влияние его преодолевалось в рамках испанского классицизма. Активный интерес к творчеству Гонгоры пробудился лишь в конце XIX в. во Франции, а в начале XX в. — и в Испании. Отмечая трехсотлетний юбилей со дня смерти поэта, испанские литераторы младшего поколения (X. Диего, Ф. Гарсиа Лорка, Д. Алонсо) призвали к новому осмыслению опыта Гонгоры.

Стр. 346, «Ты, что целишься так метко…» — романо 1580 г.

…Мстишь за мать свою, богиню… — То есть богиню любви Венеру.

Стр. 347…Десять лучших лет ей отдал… — Строка показывает, что романс — чисто литературное упражнение и никакой биографической основы не имеет, поскольку поэту в момент его создания было всего девятнадцать лет.

Башню в пустоте возвел я… — Намек на библейский миф о строительстве Вавилонской башни и последовавшем затем «смешении языков».

Стр. 347. «Где башня Кордовы гордо й…» — Романс 1581 г.

Алкион влюбленный. — Имя «Алкион» выбрано поэтом, вероятно, в связи с тем, что оно означало чайку (или зимородка), которая в греческой мифологии считалась символом постоянства в любви.

Стр. 349. Пасха девушкам мила, да прошла! — Романс 1581 г.

…словно гарпии, уносят // наши яства со стола — Гарпии — первоначально богини вихря в греческой мифологии; позднее их стали изображать в виде крылатых чудовищ, птиц с девичьими лицами — такими они являются в сказании об аргонавтах, где мучают слепого фракийского царя Финея, похищая и оскверняя его пищу.

Стр. 351. Испанец из Орана. — Романс написан в 1585 г. и посвящен, наряду с другими произведениями Гонгоры, походам испанцев в район нынешнего Алжира. Там в 1509 г. ими был завоеван город Оран.

Стр. 352. Вождь флотилии корсарской, // Мой отец погиб в сраженье… — На протяжении всего XVI в. испанцам пришлось вести изнурительную борьбу с пиратами, основавшими при поддержке Турецкой империи несколько баз на побережье, откуда они совершали рейды на города Пиренейского полуострова.

Тлемсен — крупный торговый город неподалеку от Орана, в сорока шести километрах от побережья.

Мелионезцы. — Так называли население долины Мелиано между Тлемсеном и Ораном. Считалось, что жители Мелиано — потомки мавров, изгнанных из Испании во время Реконкисты.

Золотой стрелой во мне он… — Золотая стрела — обязательный атрибут Амура. От этих стрел не был защищен никто, даже боги (римск. миф.).

Стр. 353. Романс об Анхелике и Медоро (1602). — Написан по мотивам известного эпизода о любви китайской принцессы Анжелики и пастуха Медоро пз XXIII песни поэмы Ариосто «Неистовый Роланд». Фрагмент из этой же сцены позднее выбрал для перевода А. С. Пушкин.

Стр. 354…доняла алмаз Катая. — То есть Анхелику; под именем «Катай» Китай был известен европейцам со времен Марко Поло.

Стр. 355…первой страсти Адониса // и второй тщеты Арея. — Имеется в виду богпня любви и красоты Афродита (Венера).

Стр. 356…от Орландовой десницы… — То есть от гнева графа Роланда, влюбленного в Анжелику, который в поисках ее набрел на хижину и поляну, где обнаружил свидетельство взаимной страсти Анжелики и Медора.

Стр. 357. «Поет Алкиной — и плачет…» — Романс написан в 1602 г.

Гвадиана — река в Андалусии.

Стр. 357. «Девица, и статью и ликом краен а…» — Романс 1580 г.

Стр. 359. Фортуна. — Стихотворение написано в 1581 г. в жанро летрпльи, то есть послания. Примыкает по теме к весьма давней традиции описания судьбы, ее изменчивости и превратностей.

Санбенито — в данном случае доска, которую инквизиторы выставляли подле храма; на ней писали имя грешника и присужденное ему наказание.

Стр.363. Был бы в сытости живот… — Летрилья 1581 г.

Стр. 364. «Куль я видел у менялы…» — Летрилья 1593 г.

Стр. 366. «Над рекой горянки пляшут…» — Романс 1603 г.

Стр. 368. «О влага светоносного ручья…» — Сонет написан в 1582 г. и считается подражанием Тассо.

…с трезубцем в длани мрачный властелин. — Имеется в виду античный бог морей Посейдон-Нептун.

Стр. 368. «Как зерна хрусталя на лепестках…» — Сонет паппсан в 1582 г.

Стр. 369. «От горьких вздохов и от слез смущенных…» — Сонет написан в 1582 г.

Алкид — Геракл; ему посвящены были олива, серебристый тополь (часто упоминается в стихах Гонгоры) и плющ.

Стр. 369. «Я пал к рукам хрустальным…» — Сонет написан в 1582 г. В одном из списков есть эпиграф: «Солнцу, потому что оно взошло, когда я был с дамой и мне трудно было ее оставить».

…за сыном вслед пусть небо с высоты // тебя низринет… — С небес на землю, по греческим мифам, был низринут Фаэтон, сын бога солнца Гелпоса; Фаэтон занял место отца в солнечной колеснице и повел ее столь близко к Земле, что угроза пожара заставила Зевса молнией поразить Фаэтона.

Стр. 370. «Пока руно волос твоих течет…» — Сонет написап в 1582 г. Тематическая параллель (недолговечность цветка и быстротечность человеческой жизни) сближает этот сонет с плодотворной традицией античной и средневековой поэзии. В Испании эта тома была особенно популярна в связи с влиянием Горация, и ее разрабатывали многие — как предшественники Гонгоры, так и позднейшие поэты.

Стр. 370. «В озерах, в небе и в ущельях гор…» — Написано в 1583 г. Считается, что здесь Гонгора переложил на испанский язык сонет итальянского поэта Луиджи Грото (1541–1585), слепого от рождения.

Стр. 371. «Кость Ганга, мрамор Пароса, блестя- щ и й…» — Сонет написап в 1583 г. и считается подражанием Ариосто.

Кость Ганга, мрамор Пароса… — То есть слоновая кость из Индии и мрамор особо высокого качества с острова Парос в Эгейском море.

Клори — поэтическое имя, которое фигурирует во многих стихах Гонгоры. Современники отождествляли Клори либо с доньей Каталиной де ла Серда, либо с доньей Бриандой де ла Серда.

…мой сладкий враг… — Строка из четверостишия итальянского поэта-импровизатора Серафино Аквилано (1466–1500), которое было также использовано Сервантесом в «Дон-Кихоте» (часть II, глава 38).

Стр. 371. «Зовущих уст, которых слаще нет…»— Вольной перевод сонета Тассо; написан в 1584 г.

Ганимед — мальчик, похищенный богами за необычайную красоту н взятый на небо, где он стал виночерпием Зевса-Юпитера.

Огонь пурпурных роз, благоуханье // их бисерной росы, что будто пала // с сосцов самой Авроры… — Сближение роз, росы и Авроры не случайно, поскольку богиня зари — свидетельница зарождения розы из пены Афродиты. Традиция часто изображала Аврору с сосудами для сбора росы.

…яблоки Тантала… — То есть плоды, которые, согласно греческому мифу, ускользали от рук Тантала, мучимого жаждой и голодом в подземном царстве; символ близости и недоступности желанной цели.

Стр. 372. «Не столь смятенно обойти утес…» — Сонет написан в 1584 г.

Стр. 372. «Вы, о деревья, что, над Фаэтоном…» — Один из многих сонетов, посвященных Гонгорой белым тополям; паписап в 1584 г. Здесь имеются в виду Гелиады, сестры Фаэтона, которые так горестно оплакивали гибель брата, что боги превратили их в тополи, а их слезы стали янтарем.

Стр. 373. «О Кордова! Стобашенный чертог!..»— Сонет, паппсанный в 1585 г., посвящен родному городу поэта.

…где средь чужого края // течет Хениль, руины омывая… — То есть в Гранаде, которая стоит на берегу реки Хениль и была сильно разрушена и запущена после изгнания арабов в 1492 г.

Стр. 373. «Величественные слоны — вельможи…» — Сонет написан в 1588 г. Слоны упоминаются здесь потому, что в 1581 г. губернатор острова Явы прислал в дар Филиппу II слонов и носорога.

Стр. 374. На Христово рождени е. — Сонет написан в 1600 г.

Стр. 374. На погребение герцогини Лермской. — Сонет написан в 1603 г. в связи со смертью супруги герцога де Лерма (ок. 1555–1625), бездарного государственного деятеля, корыстного фаворита Филиппа III; ему посвящено несколько стихотворений Гонгоры.

Феникс. — Имя этой сказочной птицы, по традиции, связывалось с Аравией, откуда, согласно мифу, она прилетала раз в пятьсот лет в Египет, место культа Феникса.

Стр. 375. «Вальядолид. Застава. Суматоха!..» — Сонет написан в 1603 г. и связан с перемещением в 1601 г., по настоянию герцога де Лерма, столицы Испании из Мадрида, где население роптало в связи о расточительной и корыстной политикой двора, в Вальядолид. Через пять лет столица была возвращена в Мадрид.

Дон Дъего — Диего де Айала, чиновник, у которого обязаны были отмечаться все приезжавшие в то время в Вальядолид.

Чего здесь нет, в испанском Вавилоне… — Вавилон — символ греха и безнравственности, как часто в христианской традиции (ср. Апокалипсис, XVII).

Стр. 375. Послание Лопе де Вега. — Сонет приписывается Гонгоре и адресован великому поэту и драматургу Лопе де Вега. Этот сонет — один из многих образцов ожесточенной и безжалостной полемики между Говгорой и его противниками в литературе. Упоминаемые произведения «Анхелика», «Аркадия» и «Драгонтея» принадлежат Лопе де Вега.

На четырех наречьях околе… // несешь ты… — Намек на сонет CXCV из сборника «Рифмы» Лопе де Вега, написанный на испанском, португальском, итальянском и латыни.

…шестнадцать книг… и озаглавил их «Иеруса…»— Очень интересно здесь упоминание поэмы «Иерусалим» в шестнадцати книгах — таково было обещание Лопе в прологе к «Рифмам». Эта поэма вышла в 1609 г. и делилась на двадцать песен. Таким образом устанавливается приблизительная датировка этого сонета Гонгоры: 1604–1609 гг.

Стр. 376. «В могилы сирые и в мавзолеи…» — Сонет написан в 1612 г.

Стр. 376. Надпись на могилу Доменико Греко. — Сонет 1515 г. посвящен великому живописцу Доменико Теотокопулосу по прозвищу Эль Греко (ок. 1540–1614).

Ирида — богиня радуги, Морфей — бог сновидений, Феб (блистающий) — Аполлон, божество солнечного света, покровитель поэзии в греческой мифологии.

Древо савское — очевидно, ладанное дерево, привозимое из Аравии (местоположение легендарного Савского царства).

Стр. 377. «Сеньора тетя! Мы стоим на страже…» — Сонет написан в 1614 г. и связан с нападением арабов, осадивших в это время город Мамору в Андалусии.

Стр. 377. «Доверив кудри ветру, у ствола…» — Сонет написан в 1621 г.; в одном из вариантов он предварялся посвящением: «Даме, которую во время сна пчела ужалила в рот».

Стр. 378. О старческом измождении, когда близится конец, столь вожделенный для католик а. — Сонет написан в 1623 г.

Стр. 378. Наисиятельнейшему графу — герцогу. — Сонет написан в 1623 г. незадолго до смерти, когда больной Гонгора остро переживал денежные затруднения (приняв священнический сан, поэт уступил права наследства младшему брату и с тех пор жил лишь на свое жалованье). Сонет посвящен графу-герцогу Оливаресу (1587–1645), всесильному фавориту Филиппа IV (изображен на знаменитом портрете Веласкеса).

В часовне я, как смертник осужденный, // собрался в путь… — Намек на королевскую часовню, где Гонгора с 1617 г. был капелланом, и на твердое решение поэта оставить Мадрид и вернуться в родную Кордову.

Стр. 379. О долгожданной пенсии. — Как и предыдущий сонет, написан в 1623 г.

Стр. 379. Тщеславная роз а. — Принадлежность этого сонета Гопгоре оспаривается, поскольку его нет ни в одной из рукописей поэта.

Кристобаль де Меса (1561–1633) — Поэт, священник. Много путешествовал по Италпи, где познакомился с Т. Тассо. Переводил античную поэзию (Вергилий, Гомер). В оригинальной его поэзии преобладают длинные поэмы на исторические темы — «Лас Навас де Толоса» (1594), «Восстановление Испании» (1607). Свои лирические стихотворения под общим названием «Рифмы» Меса опубликовал вместе с эпопеей «Покровитель Испании» в 1612 г.

Бартоломе Леонардо де Архенсола (1562–1631) — Поэт, прозаик, гуманист, заслуживший у современников прозвище «испанского Горация». Учился в университетах Уэски, Сарагосы и Саламанки. Первые стихи опубликовал в 1578 г. В следующем году принял монашеский сан. В 1609 г. он написал прозой «Историю завоевания Молуккских островов». Через год вице-король Неаполя герцог де Лемос взял его к себе секретарем. В 1615 г. Архенсола перебрался в Рим, где получил от папы назначение в епископат Сарагосы. В 1618 г. опубликовал первую часть «Истории народных мятежей в Сарагосе в 1591 г.». На протяжении всей жизни писал лирические стихотворения и — наряду со своим братом, Луперсио Леонардо де Архенсола, — заслужил высокую похвалу Лопе де Вега.

Хуан де Аргихо (1567–1622/23?) — Поэт севильской школы, меценат, занимал пост рехидсра в Севилье. Автор блестящих сонетов, Аргихо выбпрал для стихов преимущественно темы античности; подражал Горацию.

Стр. 383. Покорная напевам Амфиона, // сама росла Троянская степа… — Среди легендарных музыкантов древности Аргихо выбрал Амфиона, одного пз Диоскуров; под звуки его кифары камни складывались в стену вокруг Фив (греч. миф.). Троянская стена упоминается в данном сонете в контексте сближения разных мифов, поскольку Амфпону поэт приписывает подвиги иных героев-музыкантов, в частности — Орфея.

Родриго Каро (1573–1647) — Гуманист, археолог и поэт севильской школы. Он учился в Осуне и, вероятно, в Севилье; принял сан священника и занимал высокие церковпые посты. Среди его друзей было много писателей (Риоха, Кеведо и др.). Каро занимался археологией и изучением древностей, ему принадлежит известный труд «Древности Севильи» (1634). Литературной славой обязан знаменитой поэме «Руинам Италики». Поело него осталось также собрание сонетов и переводы классиков.

Стр. 383…Италикой в иные времена, // колонией победной Сципиона… — Италика — римская колония на юге Испании, основанная в 207 г. до н. э. Публием Корнелием Сципионом. Считалась родиной нескольких римских императоров — Траяна, Адриана и Теодосия. Силий Италик — римский поэт I в., автор эпопеи в духе Вергилия о II Пунической войне.

Стр. 384…все — жертва Немезидовой десницы… — Немезида — богиня возмездия у греков; здесь символ неумолимого времени.

Стр. 385…и плод Минервы — мудрые Афины… — Поэт использовал римское имя богини Афины, чтобы избежать тавтологии.

Геронсий — мученик I в., считался первым епископом Италики, его день в святцах — 25 августа, что, вероятно, указывает на приблизительную дату написания стихотворения.

Антонио Мира де Амескуа (или Мескуа) (между 1574 и 1578–1640) — Поэт и драматург. Учился в университете Гранады каноническому праву; доктор теологии. Занимал различные государственные должности, служил в 1606–1616 гг. секретарем у вице-короля Неаполя герцога де Лемос, позднее стал капелланом у принца Фернандо Австрийского. Был известен прежде всего как автор многих комедий и ауто в стиле Лопе де Вега. Из его лирических стихотворений сохранились канцоны, сонеты, десимы, кин- тильи, поэма «Актеон и Диана», басня «Стрекоза и Муравей». Под влиянием Мира де Амескуа написаны некоторые из драм Кальдерона.

Ортенсио Феликс Парависино-и-Алиага (1580–1633) — Проповедник, прозаик, драматург и поэт. Учился в иезуитском колледже Оканьи, потом в университетах Алькала-де-Энарес и Саламанки. В 1600 г. стал монахом ордена тринитариев. Его сочинения — характерный образец религиозного красноречия в эпоху барокко. Парависино цитировали Лопе де Вега и Кеведо, Кальдерон высмеивал его, Грасиан превозносил. Сохранился его портрет работы Эль Греко, которому Парависино посвятил четыре сонета. Тринитарии издали сочинения Парависино в 1641 г. — «Посмертные произведения, религиозные и светские». В позднейшем издании (1650) были опубликованы также комедия «Гридониа, или Небо отмщенной любви», а также лоа «Предложенная одной придворной дамой для праздника, устроенного королевой и ее фрейлинами».

Франсиско де Кеведо-и-Вильегас (1580–1645) — Крупнейший испанский сатирик XVII в. Принадлежал к знатному роду; после окончания университета в Вальядолиде находился при дворе, где прославился остроумием, ученостью и язвительными сатирическими стихами. В 1611 г. после дуэли вынужден был покинуть родину, участвовал в итальянских походах. В Испанию он вернулся лишь после смерти Филиппа III, в 1621 г., а через два года получил почетный пост королевского секретаря, но и 1039 г. был обвинен в сочинении памфлета против короля и его любимцев, арестован и провел в тюрьме четыре года. Он вышел оттуда больным и вскоре умер.

Как поэт, Кеведо был яростным противником Гонгоры. Чтобы противодействовать популярности гонгоризма, он опубликовал собрания стихов поэтов «золотого века» (напоминая, очевидно, о классической норме поэзии) — Луиса де Леон и Франсиско де ла Торре. Кеведо трагически переживал упадок страны, всеобщее разложение нравов, царившие в обществе корыстолюбие и эгоизм. Его летрильи, романсы, сатирические сонеты окрашены резким чувством горечи и отвращения. Лишь любовные сонеты составляют исключение: в них Кеведо не беспощаден, а полон печали. Однако и в его любовной лирике образ смерти и разложения встречается весьма часто.

Стр. 392. Леандром новым… — Леандр каждую ночь переплывал пролив Геллеспонт, чтобы встретиться с возлюбленной (греч. миф.).

Икар — сын легендарного строителя и художника Дедала, который изготовил ему крылья из перьев, скрепленных воском; в полете Икар слишком высоко поднялся — солнце растопило воск, и Икар упал в море.

Феникс — см. прим. к с. 374.

Мидас — фригийский царь, славившийся невероятным богатством (греч. миф.).

Тантал — см. прим. к с. 371.

Стр.396. Актеон — мифический охотник; увидел купающуюся Диану- Артемиду, богиню-деву; разгневанная Диана превратила его в оленя, и собаки Актеона растерзали его на части.

Эфесская охотница… — В Эфесе существовал знаменитый храм Артемиды-Дианы; в этом городе культ богини был особенно развит.

…когда гнойный небосвод // на Пса направил солнечные жала… — То есть когда лучи солнца освещали созвездие Пса — в полдень.

Нарцисс — прекрасный юноша, увидевший, согласно греческому мифу, свое отражение в воде и влюбившийся в самого себя.

Стр. 397…пернатых струн // своим касаясь… плектром пьяным… — Плектр (или плектрон) — пластинка из дерева, кости или металла, которой играющий на струнных греческих пнструментах задевал за струны; в поэтическом языке — синоним вдохновения.

Стр. 398. Ты не по консулам считаешь годы… — В Древнем Риме консулов избирали сроком на один год, начиная с января.

Стр. 400. Препоручи же зеркало Венере… — Намек на модный в то время обычай стареющих красавиц посвящать свои зеркала Венере.

…чем воитель Сид в бою. — Сид — Родриго Руй Диас де Бивар, прозванный Воителем (ок. 1030–1099), — национальный герой Испании (см. 10-й т. БВЛ).

Луис Каррильо де Сотомайор (1585 или 1586–1610) — Поэт. Офицер галерного флота. Сын государственного деятеля при дворе Филиппа III; учился в Саламанке. В 1609 г. участвовал в операциях протнн восставших морисков. Его стихи были собраны братом поэта и изданы в 1611 г. Через два года семья снова опубликовала сочинения Каррильо де Сотомайора, исправив ошибки предыдущего издания. Кроме сонетов, романсов, песен и поэмы «Акид и Галатея», ему принадлежат переводы из Сенеки и Овидия, а также трактат «Книга о поэтической эрудиции», в котором — прежде Гонгоры — провозглашены важнейшие принципы «темной» поэзии. Один из них сформулирован так: «Поистине ошибается тот, кто думает, будто плоды Поэзии созревают для черни».

Стр. 403…кто Пегасом был во время оно… — Пегас— крылатый конь в греческой мифологии.

Стр. 404. Аргус — см. прим. к с. 63.

Самсон — наделенный невероятной силой библейский герой, который совершил ряд подвигов в войне против филистимлян; предательница Далпла узнала, что сила Самсона в его волосах, и, пока он спал, отрезала их. Самсон попал в плен к филистимлянам, и они присудили его к ослеплению.

Тот, что врата вознес на горный склон… — Имеется в виду один из подвигов Самсона по Библии (Книга Судей Израилевых, XVI).

Стр. 405. Бетис — древнее название реки Гвадалквивир в Андалусии.

Поющий у Леванта на груди… — В Испании Левантом называют юго- восточную часть страны, где протекает Гвадалквивир.

…царь с трезубцем (как и царь седовласый ниже) — Нептун, бог моря.

Стр. 406. Эбро — река, протекающая на северо-востоке Испании; уроженец Андалусии, поэт противопоставляет две реки — Эбро и Бетис-Гвадалквивир — и две области страны.

Тисба. — Имеется в виду античный миф о Пираме и Тисбе, обработанный Овидием; решив, что Тисба погибла, Пирам покончил с собой; увидев мертвого Пирама, Тисба умирает.

Хуан де Тассис-и-Перальта, граф Вильямедиана (1582–1622) — Поэт, драматург и солдат. Ученик гуманистов, восторженный последователь Гонгоры. После окончания курса в Саламанке служил при дворе, приобрел скандальную известность как карточный игрок, за что в 1608 г. был сослан. Участвовал в итальянских походах и вернулся в Испанию лишь в 1617 г., но за сатирические стихи против влиятельных при дворе лиц был снова сослан и опять вернулся ко двору в 1621 г. Через год при загадочных обстоятельствах поэт был убит в Мадриде. Его подражание Гонгоре ощущается больше в поэмах на мифологические сюжеты («Фаэтон», «Венера и Адонис»); в малых формах Тассис-и-Перальта самостоятельней.

Хуан Мартинес де Хауреги (1583–1641) — Художник и поэт. Годился в Севилье, жил в Мадриде. Яростный противник Гонгоры («Противоядие от заразной поэзии Уединений», «Поэтический трактат»). Много занимался переводами («Фарсалия» Лукана, «Аминта» Т. Тассо). В своих поэмах, однако, не сумел избежать влияния гонгоризма — «Орфей» (1624).

Стр.407…она познала жар // безбрежной страсти неба… — Здесь поэт и духе мифологии отождествляет землю с женским началом, а небо — с мужским.

Стр. 408. Эвр — в греческой мифологии бог восточного ветра. Нот — бог южного ветра, приносивший туманы и дожди.

…сокровища индейских стран // в Иберию… — Имеются в виду сокровища, привозимые тогда из американских колоний в Испанию (Иберия — древнее название Пиренейского полуострова).

Франсиско де Риоха (1583–1659) — Поэт севильской школы. Близкий друг графа-герцога Оливареса, он был в годы его правления библиотекарем Филиппа IV, хронистом Кастилии и чиновником инквизиции в Испании. В 1643 г. Риоха сопровождал Оливареса в изгнание и вернулся лишь после смерти покровителя (1654) в Севилью, а затем в Мадрид. Наиболее удачные из его стихотворений написаны в форме «сильвы» или сонета. Поэтический дар Риохи озарен тонким чувством природы, многие из его стихотворений посвящены теме времен года или обращены к растениям. Исследователи отмечают в лирике Риохи определенное влияние Горация.

Стр. 413. Борей — бог северного ветра у древних греков.

Гвадиамара — река в Андалусии.

Стр. 414…и пламенная кровь, что полнит вены // богини, из морской рожденной пены… — В греческой мифологии роза сотворена из той же пены, из которой родилась Афродита, богиня любви.

Луис де Ульоа-и-Перейра (1584–1647) — Поэт и прозаик; занимал пост коррехидора. Состоял в дружбе с графом-герцогом Оливаресом и дал ему приют у себя, когда фаворит попал в опалу. В прозе он написал интересные «Литературно-семейные воспоминания». Поэтические его произведения, изданные в 1674 г., включалп любовные сонеты, песпи, эклоги, а также сонеты, обращенные к Оливаресу. Целый раздел в книге отведен стихам на религиозные темы. Большой известностью пользовалась поэма Ульоа Перейры «Ракель» (1650), написанная «королевской октавой», о любви короля Альфонса VIII к еврейской красавице. В целом его творческие принципы были близки к поэтике гонгоризма.

Педро Сото де Рохас (1584–1658) — Поэт гранадской школы. Учился в университете Гранады, принял священнический сан. Жил некоторое время в Мадриде, где познакомился с Лопе де Вега и Гонгорой, и в Севилье; был чиновником инквизиции; с 1616 г. стал каноником одной из церквей в родном городе — Гранаде. Первые стихи Сото де Рохаса стали известны в 1612 г., когда он участвовал в заседаниях одной из поэтических академии Мадрида. Там же он опубликовал «Трактат о поэтике», написанный в духи гонгоризма. Долгое время творчество Сото де Рохаса было забыто, но в начале XX в. его стал страстно популяризировать Ф. Гарсиа Лорка, который особенно хвалил поэму «Рай, закрытый для многих, сад, открытый для избранных» (1652), написанную в духе медитаций о созданиях природы и человека как символах красоты и величия бога, традиция которых восходит — через поэзию Луиса де Гранады — к неоплатонизму средневековья. Кроме того, Рохас написал поэму «Лучи Фаэтона» (1639) и «Стихи о разочаровании и любви» (1623), откуда взято приводимое стихотворение «Ад любви в сердце».

Эстебан Мануэль де Вильегас (1589–1669) — Поэт и гуманист. Учился в Саламанке. После женитьбы и рождения семерых детей жил бедно, вынужден был работать судебным писцом в провинции. В поэзии подражал Анакреонту и Катуллу (сб. стихов «Эротикас», 1618). Переводил Горация. Много работал над развитием метрики испанского стиха. За неосторожные высказывания по вопросам веры был арестован и судим инквизицией, которая приговорила поэта к четырем годам ссылки. Отбывая срок, Вильегас сделал один из лучших переводов на испанский язык трактата Боэция «О философском утешении». Вильегас, вероятно, единственный из поэтов XVII в., которому активно подражали в XVIII в.

Педро Кальдерон де ла Барка Энао де ла Баррера-и-Рианьо (1600–1681) — Поэт, драматург. Учился у иезуитов в Мадриде, потом в университетах Алькала-де-Энарес (1614), Саламанки (1615–1620). Первую комедию в стихах сочинил между 1623 и 1625 гг. Позднее воевал в Италии и Фландрии. Был посвящен в рыцари ордена Ка- латравы. В 1640–1642 гг. участвовал в военных действиях в Каталонии и проявил немалую храбрость. В 1651 г. принял монашеский сан, с 1653 г. — королевский капеллан в Толедо. По возрасту и творческим устремлениям он относится к поколению художников Веласкеса и Мурильо, которое так много значило в истории испанской культуры. Драматический поэт, Кальдерон оставил комедии, драмы, ауто. Стих его — емкий, необычайно гибкий (в традиции Лопе де Вега, у которого Кальдерон, несомненно, на первых порах учился) и всегда напряженный силой мысли. Философская лирика кальдероновских драм остается непревзойденной в испанской поэзии.

Стр. 417. «Нет, меня не веселит…» — Фрагмепт из драмы «Стойкий принц» (д. I, явл. 3), которая написана в 1629 г. и впервые напечатана в 1640 г.

Стр. 417. Наставленья Педро Креспо сыну. — Фрагмент из драмы «Саламейский алькальд» (д. II, явл. 15); время ее создания определяется приблизительно между 1640 и 1645 гг.; первая публикация в 1651 г. Это одна из самых демократичных по духу пьес Кальдерона. Приводимый фрагмент весьма напоминает наставления Дон-Кпхота Санчо Пансе из романа Сервантеса.

Стр. 419. С л е и е ц. — Фрагмент из драмы «Ересь в Англии», написанной около 1634 г. и впервые напечатанной в 1684 г.

Стр. 420. Щедрость. — Фрагмент из драмы «Знание добра и зла» (д. I, явл. 12); пьеса датируется между 1625 и 1627 гг., напечатана впервые в 1636 г.

Терпандр — древнегреческий поэт (VIII в. до п. э.).

Александр. — Имеется в виду Александр Македонский (356–323 гг. до п. э.). Анахроннзм здесь объясняется тем, что Кальдерон опирался на легендарную традицию, для которой очень характерны диалоги типизированных «царя» и «мудреца», не имеющих прямого отношения к реальпой истории.

Стр. 420. Презренье к славе. — Фрагмент из драмы «Ересь в Англии».

Стр. 421. Утешение. — Монолог Росауры из драмы «Жизнь есть сон» (д. I, явл. 3), которая написана в 1631–1632 гг. и впервые опубликована в 1636 г. Источником фрагмента обычно называют книгу Хуана Мануэля «Граф Луканор» (пример X), куда эта история могла попасть из многих средневековых источников. Однако более вероятно, что — наряду с книгой Хуана Мануэля — источником для Кальдерона послужил анекдот из жизнеописания Абд ал-Рахмана ибн Марван ал-Ансари ал-Канази ал-Куртуби (952/953—1013), знаменитого арабского мыслителя.

Стр. 422. Рассказ Фабьо о мартышках. — Фрагмент из драмы «По секрету вслух», написанной около 1642 г. и напечатанной в 1715 г.

Оран. — См. прим. к с. 351.

Тетуан — приморский город на территории нынешнего Марокко, основан в 1492 г. беглецами из отвоеванной испанцами Гранады.

Стр. 422. Рассказ Фабьо о блох е. — Фрагмент из той же драмы.

Стр. 423. К цветам. — Монолог Фернандо пз драмы «Стойкий принц» (см. прим. к с. 417); написанный в форме сонета, этот монолог почти всегда включается в антологии испанской поэзии.

Стр. 424. «Рассыпанные по небу светила…»— Ответный монолог Феникс пз драмы «Стойкий принц».

Хуан Перес де Монтальван (1602–1638) — Поэт, прозаик и драматург, автор около шестидесяти комедий. Страстный почитатель Лопе де Вега, он получил исключительное право на издание произведений великого драматурга. Учился в Алькала-де-Энарес; доктор теологии. В 1625 г. принял священнический сан. Сын придворного книгопродавца, Перес де Монтальван подвергался жестоким насмешкам за «аристократизацию» собственной фамилпп (его отец был просто Пересом), за подражательность Лопе и претенциозность. Среди насмешников самым жестоким был, конечно, Ко. ведо. Первое стихотворное произведение Монтальвана — «Орфей на испанском языке» (1624), поэма в четырех частях, авторство которой настойчиво приписывали Лопе де Вега, и великий драматург столь же настойчиво утверждал, что автором «Орфея» был Монтальван. В том же году вышел в свет сборник новелл Монтальвана «Случайности и чудеса любви», проданных с огромной по тем временам выгодой. Драмы и стихи Монтальвана издавались неоднократно с 1635 по 1638 г. Поэт умер, сойдя с ума, что было предречено ему Кеведо.

Стр.425. «Идет Ревекка, ливнем золотым…» — Сонет написан на основе библейской истории о первой встрече и любви Ревекки н Исаака, одного из патриархов еврейского народа (Бытие, XII–XV).

Стр. 426…младая Дина, изменив свой вид… — Дина — дочь Иакова и Лии, героиня того эпизода Библии, где рассказано о соблазнении ее сыном царя в городе Сихем (Бытие, XXXIV).

Сальвадор Хасинто Поло де Медина (1603–1676) — Поэт и гуманист. Поло де Медина объявил себя противником гонгоризма, хотя влияние этого течения в его стихах вполне ощутимо. Как и многие из его современников — поэтов, он вступил в монашеский орден и занимал пост секретаря у епископа Луго. После него осталось довольно большое литературное наследство, которое включает множество сатирических стихотворений. Наибольшую славу ему принесло произведение «Нравственное руководство Лелию», нечто вроде трактата о практической морали, куда введены сонеты, завершающие, как правило, главы трактата.

Габриэль Боканхель-и-Унсуэта (1608?—1658) — Поэт и драматург. Служил библиотекарем во дворце кардинала-инфанта дона Фернандо, которому посвятил поэму «Лира муз» (1637). Учился в Алькала-де-Энарес, с 1637 г. занимал пост официального хрониста. Его поэтическое наследие полнее всего представлено в сборнике «Рифмы и проза, а также история Леандра и Геро» (1627), где явно влияние двух великих — и весьма разных — поэтов того времени: Гонгоры и Кеведо. Излюбленной формой стихов Боканхеля были сонет и романс.

Франсиско де Трильо-и-Фигероа (1615?—1665?) — Поэт и историк. Почти всю жизнь прожил в родном городе Ла-Корунья и в Гранаде. Молодым человеком принимал участие в итальянских походах. Его поэзия создавалась при серьезном влиянии Гонгоры. Помимо длинной исторической поэмы (весьма посредственного качества) «Неаполисеа», Трильо-и-Фигероа сочинил много лирических стихотворений, изданных в сборнике «Любовные, сатирические и героические стихотворения» (1651), где преобладают переводы из Анакреонта, стихи на библейские темы. В подражание Овидию он сочинил поэму «История Леандра».

Франсиско Лoпec де Сарате (1580–1658) — Поэт-гонгорист, драматург. В юности был солдатом, позднее служил секретарем у Родриго де Кальдерона, одного из влиятельнейших министров Филиппа III. После казни Родриго де Кальдерона в 1621 г. Лопес де Сарате занимался исключительно поэзией. Он пользовался покровительством многих знатных вельмож и был очень популярен в литературных кругах, где ему присвоили прозвище «Рыцаря Розы», поскольку один из лучших его сонетов был посвящен этому пиетку. Лопеса де Сарате хвалили в своих произведениях Лопе де Вега и Сервантес (за поэму «Изобретение креста»). Впервые его стихи были опубликованы в 1619 г., более полное издание — сборник «Любовные и героические рифмы» — вышло в 1625 г.

Бернардо де Бальбуэна (1562–1627) — Поэт и теолог. Годился в вице-королевстве Новая Испания и учился в Гвадалахаре (Мексика). Юношей отправился в Испанию, учился в университете Сигуэнсы и защитил там в 1607 г. диссертацию по теологии. Избрав церковную карьеру, Нальбуэна занимал высокие посты на Ямайке и в Пуэрто-Рико. Всю жизнь писал стихи; выше всего он ценил свои поэмы, которые содержат немало удачных фрагментов; но они не имели особенного успеха по причине невероятной длины. Из них очень известна (фрагментами всегда входит в антологии) поэма «Бернардо, или Победа при Ронсевале» (1624). Приводимый в данном томе отрывок взят из поэмы «Величие Мексики» (1604), написанной элегантными терцинами. Творчество Бальбуэны в равной степени принадлежит испанской и мексиканской литературам; его произведения — характерный пример того, как веяния и традиции метрополии реализовались в культурной жизни американских колоний Испании.

Хуан дель Валье-и-Кавьедес (1653?—1694) — Поэт и прозаик. Родился в Андалусии, в семье торговца, ребенком был перевезен в Перу. В возрасте двенадцати лет отец послал его в Испанию, где он пробыл три года и познакомился в Мадриде со многими знаменитостями культурного центра страны. Валье-и-Кавьедес дружил с Кальдероном и другими литераторами. Вернувшись в Перу, поэт очень скоро промотал отцовское наследство и умер опустившимся пьяницей. Современники считали его замечательным сатириком, продолжателем традиции Кеведо, у которого Валье-и-Кавьедес действительно учился мастерству. Валье-и-Кавьедес — один из самых ранних представителей новой перуанской литературы: тематика, тональность, словарный состав, интонация его стихов уже принципиально отличны от поэтической практики метрополии. В течение долгого времени стихи Валье-и-Кавьедеса не были напечатаны. Часть пз них опубликовал под названием «Зуб Парнаса» Рикардо Пальма в 1899 г. Позднее были найдены рукописи поэта, среди которых обнаружено, помимо сатирических стихов, немало лирических и мистических произведений.

Хуана Инес де Ла Крус (наст. имя — Хуана де Асбахо-и-Рамирес де Сантильяна; 1651–1695) — Считается в испаноязычной литературе поэтом первой величины. Она родилась и прожила всю жизнь в вице-королевстве Новая Испания, поэтому ее чтут как родоначальницу мексиканской поэзии. Писать стихи она начала в шесть лет и проявила величайшие способности к наукам. Двадцати уроков латыни ей хватило, чтобы приступить к сочинению стихов на языке классической древности. Ореол чудо-ребенка сопровождал Хуану все детство и отрочество. Страсть к поэзии и наукам определила ее дальнейшую судьбу: шестнадцати лет поэтесса приняла монашеский обет в ордене босоногих кармелиток. С тех пор вся ее жизнь была посвящена делам монастыря, заботам о бедных и, главное, занятиям литературой. Инес де Ла Крус писала прозу, драмы и стихи. Ее поэтическое дарование легко и органично выразилось в традиционных жанрах: сонетах десимах, редондильях, романсах. Школа гонгоризма, господствовавшая тогда в испаноязычной поэзии, определила главные черты стиля Хуаны Инее де Ла Крус. Философский склад ума, редкая эрудиция и богатство духовного опыта помогли поэтессе достигнуть исключительного своеобразия и глубины в любовной лирике — изысканных и лаконичных стихах. Большая часть сочинений Хуаны Инес де Ла Крус была издана тремя томами в Испании (1690

Стр. 433. Десима воину-сочинителю (из раздела «Литературных посланий»). Написана и издана в 1692 г. Адресат этого стихотворения точно не известен. Наиболее вероятная фигура — капитан дон Алонсо Р амирес де Варгас, лауреат нескольких поэтических состязаний (1665, 1683)

Стр.433. Сонет, в котором содержатся рассуждения о прихотях любви, — Напечатан в 1692 г. в разделе «О любви и сдержанности». Поэтесса при создании его опиралась на мощную стихотворную традицию аналогичных «споров» и «размышлений» у Боскана и других поэтов XVI в. (в ее наследии есть еще несколько сонетов того же рода)

Стр. 434. Сонет, в котором воображение тщится удержать уходящую любовь — Напечатан в 1692 г. в разделе «О любви и сдержанности».

Виденье горького блаженства, стой!.. — Вероятно, реминисценция из испанской поэзии «золотого века»; аналогичные начала стихов встречаются у Кальдерона («Самое страшное чудовище ревность») и Кеведо.

Как сталь магнитом… ты сердце притянул мое… — Сравнение страсти с магнитом введено в испанскую поэзию Кальдероном («Дом с двумя дверями»).

Стр. 434. Сонет, в котором содержится суждение о розе и созданиях, ей подобных. — Из раздела «Философско-моральных сонетов». Сонет впервые напечатан в 1692 г. Обычно начало его сравнивают с первыми строками кальдероновского сонета «Казались сада гордостью цветы…» (см. с. 423 наст. тома).

Стр. 435. Сонет, который утешает ревнивца, докалывая неизбежность любовного непостоянства. — Напечатан в 1692 г. в разделе «О любви и сдержанности». В подлиннике он обращен к Альсино — имя, заимствованное у Гарсиласо де ла Веги (эклога III).

Стр. 435. Сонет, в котором поэтесса опровергает восхваления, расточаемые ее портрету пристрастной лестью. — Из раздела «Философско-моральных сонетов». Напечатан в 1689 г.

Стр. 436…Здесь обнаружит призрак, тленье, прах. — Аналогичные строки встречаются в финалах сонетов у Гонгоры и Кальдерона.

Стр. 436. Десимы, в которых благородные усилия разума противоборствуют тираническому игу с т р а с т и. — Из раздела «О любви и сдержанности». Напечатан в 1692 г.

А. Грибанов