Жан де Лафонтен

Басни Лафонтена — С.-Петербург: Типография П.П.Сойкина, 1895

Басни Лафонтена в переводах: Крылова, Измайлова, Дмитриева, Хемницера, Коринфского, Талина, Лихачева, Юрьина, Жукова

ОГЛАВЛЕНИЕ

Жан де-Лафонтен. Биографический очерк
Басни

 

ЖАН де-ЛАФОНТЕН
биографический очерк

ЖАН ДЕ-ЛАФОНТЕН родился 8-го июля 1621 года, в маленьком городе Шато-Тьерри в Шампаньи, где отец его, Шарль де-Лафонтен, служил лесничим. В школе юный Лафонтен учился довольно небрежно и школьная наука не оказала никакого влияния на развитие его гения. Двадцати лет, прочитав несколько книг духовного содержания, он решил поступить в Сен-Маглуарскую семинарию, но пробыл там всего год. Его примеру последовал брат Лафонтен-Клод, который окончил курс с успехом и сделался священником. По выходе из семинарии будущий баснописец вел в родительском доме праздную, полную удовольствий жизнь, грозившую иметь на него пагубное влияние.

Когда Жану минуло двадцать шесть лет, отец женил его и передал ему свои обязанности лесничего. Демон поэзии все еще не посещал Лафонтена.

Как-то Лафонтену пришлось слышать декламацию одной из од Мальэрба; это произвело впечатление на будущего поэта: он прочел всего Мальэрба и пытался подражать ему. Но Мальэрб один мог бы испортить вкус Лафонтена, если бы друзья его Пентрель и Макруа не посоветовали ему прочесть образцы других авторов, имеющее большее значение в литературном отношении. Из древних авторов Платон и Плутарх вскоре сделались его любимцами; ему приходилось читать их в переводе, так как греческого языка Лафонтен не знал. Он увлекался также Горацием и Виргилием, которых в состоянии был понимать в подлиннике. Из современных ему авторов он предпочитал Рабеле, Маро, Де-Перье, М. Ренье и Урфе.

Брак не изменил его переменчивых вкусов, не ослабил его увлечения удовольствиями. Mapия Герикур, на которой родители заставили его жениться в 1647 году, была женщина красивая, неглупая; но природа не одарила ее твердым характером, любовью к порядку и труду; вообще, у нее не было тех качеств, который могли бы оказать дисциплинирующее влияние на мужа. В то время, как она зачитывалась романами, он искал развлечении на стороне, или грезил собственными стихами и произведениями его любимцев. Семейное счастье молодых супругов длилось не долго.

После смерти своего отца Лафонтен, по собственному выражению, скоро «проел» полученное от него наследство; приданого жены хватило также ненадолго. Волей-неволей семье приходилось довольствоваться содержанием, которое Лафонтен получал в качестве лесничего. Никакого другого занятия он себе не выбрал.

Есть основания думать, что Лафонтен-лесничий ограничивался продолжительными прогулками по лесу, отдаваясь своей природной склонности к мечтательности. Действительно, делом он, повидимому, занимался очень мало, так как после многолетней службы он не имел некоторых элементарных понятий о лесном хозяйстве и технике. Его очаровывала поэзия; первые попытки его ограничивались небольшими стихотворениями, написанными по поводу различных случаев жизни; в Шато-Тьеррском обществе вещицы эти пользовались большим успехом. Лафонтен задумал тогда написать комедию, но за недостатком изобретательности, он заимствовал интригу у одного из своих любимых классиков, изменил имена действующих лиц, и следил за текстом подлинника, в подражательной форме. Но выбранная пьеса не подходила к французскому театру, автор не пытался добиться постановки ее на сцену, но выпустил ее в свет; этим произведением, с недурною версификацией, Лафонтен обратил на себя внимание. Ему было тогда 32 года.

В ту пору один из родственников Лафонтена, советник короля, Жаннарт, представил его суперинтенданту Фуке, покровительствовавшему литераторам; он любезно принимал и щедро одарял их. Фуке предложил Лафонтену сделаться его постоянным поэтом, назначив ему содержание в тысячу ливров. Каждую I четверть года Лафонтен представлял своему патрону по одному стихотворению. О годах, проведенных Лафонтеном в роскошной обстановке дворца Фуке, где ему постоянно приходилось вращаться в избранном обществе, Лафонтен вспоминал впоследствии с особым удовольствием. Влияние этой жизни отразилось в его Songe des Vaux,—первом произведении, в котором проглядывает талант, развившейся с годами до гениальности. Первою музою его было чувство благодарности, но печаль воодушевила его счастливее, так как, Elegie aux nymphes de Vaux, написанная по поводу немилости, в, которую впал суперинтендант, поставила его на высоту первоклассных мастеров. Раньше Лафонтен был остроумный, веселый, доступный каждому версификатор; теперь он стал в ряды поэтов, и его трогательные жалобы в названном произведены считаются по своему языку образцовыми. После заточения Фуке, Лафонтен не только оплакивал прекращение удовольствий и разрушение своих надежд: его угнетало несчастье человека, которого он искренне любил благодарною любовью, и блестящие качества которого его очаровывали. Грусть, охватившая Лафонтена, не была скоропреходящим чувством: уже по прошествии нескольких лет, после смещения Фуке, будучи проездом в Амбуазе, верный друг пожелал посетить комнату во дворце, в которой начиналось заточение Фуке; но, когда его туда не пустили, он остановился у порога, плакал горькими слезами и «ушел только по наступлении ночи».

В обществе выдающихся умов и знатных женщин Лафонтен имел несомненный успех. Его любили как остроумного, благовоспитанного, интересного собеседника, искреннего и благодушного. По характеру своему Лафонтен предпочитал молча наблюдать и мечтать, но когда желал, то бывал очень любезен в обществе.

С того времени, как Фуке впал в немилость, Лафонтену пришлось проводить большую часть времени в своей семье; но, как и раньше, он тяготился обязанностями семьянина. Даже сын, родившийся у него, не в состояние был привязать его к семье; детей Лафонтен, вообще, никогда не любил: "этот маленький народ", как он их называл, был для него невыносим: "они крайне требовательны, нетерпеливы, шумливы, нуждаются в постоянном за ними уходе, тираничны до последней степени, в особенности по отношений к равнодушным". При том, он видел в детях своих соперников. Лафонтен всю свою жизнь был избалованным ребенком, а потому требовал, чтобы домашние ухаживали исключительно за ним, исполняли все. его желания. Ему было неприятно и досадно видеть, что часть этих забот, и при том часть довольно значительная, выпадала на долю его сына.

Шато-Тьерри казался Лафонтену могилою. Чтобы рассеяться он последовал в Лимож за своим родственником Жаннартом, высланным вместе с мадам Фуке, делами которой он управлял. Поэт описал свое пребывание в Лиможе в письмах к своей жене, в которых проза беспрестанно прерывается остроумными стихотворениями. Но в Лиможе ему пришлось пробыть не долго. По возвращении оттуда он делил свое время между Шато-Тьерри и Парижем, куда в первое время он приезжал с женой, а потом — один.

Жизнь двумя домами расстраивала его и без того сильно пошатнувшиеся дела; но, благодаря свойственной ему беспечности и немалой доле эгоизма, это его беспокоило очень редко. С этого времени начинается его дружба с Расином, с которым Лафонтен познакомился чрез Мольера. Расин был дружен с Буало1), а Мольер — с литератором Шапелем. Образовался дружеский кружок, весело проводивший часы досуга в беседах, спорах и нередко — в безшабашных оргиях. Лафонтен был душою этой компании, которой, однако, вскоре суждено было распасться. Неблаговидный процесс, в который был замешан Расин, заставил Мольера порвать с ним знакомство, а также и с его другом Буало. Лафонтен, однако, сумел остаться в хороших отношениях со всеми членами бывшего кружка.

От времени до времени Лафонтен вместе с Буало ездил в Шато-Тьерри, где он продавал свои участки земли для того, чтобы «несколько урегулировать свои расходы и доходы». Легкомысленная жизнь, которую вел Лафонтен, заставила, наконец, супругу его разойтись с ним, но до формального развода у них долго не доходило...

Лафонтену, между тем, минуло уже сорок лет, а он все еще считался салонным поэтом. В эту пору его пригласила в качестве личного секретаря герцогиня Орлеанская, вдова Гастона, брата Людовика XIII. При маленьком Люксембургском дворе, где Лафонтен был любезно принят, он вскоре сумел приобрести всеобщую симпатию. Герцогиня Булльонская также не пренебрегала обществом поэта; она предложила Лафонтену применить свой талант для подражания Ариосто и Бокаччио. Совет этот возбудил к деятельности одну из струн его гения и поставил его на путь аполога. Лафонтен дебютировал Жокондою. Рассказ этот, представляющий свободное подражание Ариосту, вызвал полемику, во время которой Буало стал на сторону своего друга. Но, как бы то ни было, Жоконда имел успех, и Лафонтен написал еще нисколько новелл в том же роде.

Однако, характер этих последних произведений не понравился Людовику XIV и Кольберу. При том и падение Фуке далеко еще не было забыто, и бросало тень на его бывших друзей. Монарх обещал вернуть Лафонтену свою милость, если он даст слово «исправиться» — переменит характер своих произведений. Лафонтен дал слово. Он решил искупить свои заблуждения безукоризненными произведениями. Он решил поработать на пользу обучения и развлечения начинавшего свое образование Дофина. Это был почетный способ для поправления своей репутации в глазах Монарха и его приближенных. Лафонтену явилась мысль подражать Федру и Эзопу, и он принялся за работу.

Первый сборник басен, состоявший из шести книг, вышел в свет в 1668 г., под скромным заглавием: Басни Эзопа, переложенные в стихи Ж. де-Лафонтеном, он был посвящен Дофину.

Из сказанного видно, что талант Лафонтена развивался постепенно, медленно; но за то он дал бессмертные плоды, искупающие некоторые промахи в его жизни; ему нужно было сознание своего действительного призвания и назначения, и это призвание он нашел, выпустив первый сборник своих басен. С этого момента Лафонтен достиг настоящего своего значения.

По смерти герцогини Орлеанской ему оказала свое покровительство М-м де-Ла-Саблиер, собиравшая в своем салоне ученых и литераторов. До 72-летнего возраста Лафонтен оставался другом дома в отеле М-м де Ла-Саблиер где вращался в обществе наиболее выдающихся людей Франции того времени. Двадцать лет он прожил в этом доме, не зная никаких забот; ему не приходилось искать иных покровителей: будущность казалась обеспеченной. При таких условиях он отдался вполне демону поэзии, который не покидал его с тех пор почти до самой смерти.

Первые басни Лафонтена встретили сочувственный прием, имели всеобщий успех; дальнейшие — поддерживали его реноме. Урывками им написан был роман Психея, в котором проза местами прерывается небольшими стихотворениями. Впоследствии Корнейль и Квино переделали этот роман в оперу, причем музыка написана была Люлли. Попытки Лафонтена в области драматической литературы оказались менее успешными. На сцену была поставлена только небольшая комедия его Флорентинец, в которой есть сцены, достойные Мольера.

Поэтические произведения Лафонтена нисколько не умаляют его значения; они бледнеют в лучах его славы, как баснописца: как баснописец Лафонтен сделался бессмертным. Басня, в той форме, которую ей придал Лафонтен — одно из счастливейших творений человеческого ума. Апология его напоминает эпопею — по форме рассказа, драму — по игре действующих лиц и обрисовке характеров, поэзию — по своей музыкальности. Басни его очаровывают в особенности своею жизненностью; иллюзия полная: она была пережита автором, а поэтому внушается и читателю. Лафонтен действительно видит то, что описывает, и рассказ его представляет яркую картину. Такая картинность басни Лафонтена обясняется его слогом: все в нем образно, жизненно, естественно. Собственно говоря, басни Лафонтена не читаешь и не запоминаешь: их смотришь и слышишь.

Не следует полагать, что до Лафонтена у французов не было басни: одно из лучших произведений этого рода — Роман Лисицы — представляет действительную историю из жизни средневековых феодалов; действующие лица — животные, аллегорически изображающая людей. Лафонтену не было известно, что в XIII столетии были попытки подражать Эзопу; поэтому, он и не мог ими заимствоваться. Лафонтен непосредственно пользовался древними оригиналами: Эзоп, Федр, Бидпаи — вот обычные его образцы. Хотя Бланше (автор басни Адвокат Пателин) и Клемент Маро оказывали небольшое влияние на Лафонтена, они не нарушили его самобытности в манере писать.

Оригинальность Лафонтена не исчерпывается складом его ума и воображения, но проявляется и в его языке. Слог его изящный, естественный, своеобразный, вследствие некоторых архаических форм и старинных оборотов.

После выхода в свет второго сборника басен, который Лафонтен приподнес Людовику XIV, баснописец быль избран в члены Парижской Академии. Заседания Академии его очень интересовали, и он аккуратно посешал их.

Во время тяжкой болезни Лафонтена, когда со дня на день ожидали его смерти, умерла в уединении его патронесса М-м де-Ла-Саблиер.

По выздоровлении Лафонтена один из его друзей — Гервар — предложил ему поселиться в его отеле на улице Платриер. В этих роскошных покоях, украшенных произведениями кисти Миньярда, Лафонтен провел последние два года своей жизни. Он посещал еще Академию, но чаще ходил в церковь; он переложил в стихотворную форму несколько псалмов и Dies irae, и продолжал писать басни. Кроме того, он, совместно с Фенелоном, принимал деятельное участие в воспитании молодого герцога Бургундскаго. До самой смерти Лафонтен сохранил свежесть ума и любезность обращения.

Лафонтен мирно скончался 13 февраля 1695 г., после нескольких месяцев крайней слабости, на 74-м году от рождения. Когда Макруа получил известие о смерти его старинного друга, он написал следующие трогательные строки: «Мой дорогой и верный друг, г. де-Лафонтен, умер. Мы с ним были друзьями более пятидесяти лет, и я благодарю Бога, что до самой старости ни одно облачко не омрачало нашей дружбы, и что я одинаково нежно любил его до самого конца. Я не знал человека более искреннего и правдивого, чем Лафонтен: не знаю солгал ли он хоть раз в своей жизни».

ВОЛК и ЖУРАВЛЬ

Перевод: И. А. Крылов

Что волки жадны, всякий знает:
Волк, евши, никогда
Костей не разбирает.
Зато на одного из них пришла беда:
Он костью чуть не подавился.
Не может волк ни охнуть, ни вздохнуть;
Пришло хоть ноги протянуть!
По счастью, близко тут журавль случился.
Вот, кой-как знаками стал волк его манить
И просит горю пособить.
Журавль свой нос по шею
Засунул к волку в пасть и с трудностью большою
Кость вытащил, и стал за труд просить.
«Ты шутишь!» зверь вскричал коварный
«Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унес?
Поди-ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне не попадайся!»

 

ЛАСТОЧКА и ПТИЧКИ

Перевод: И. И. Дмитриев

Летунья Ласточка и там и сям бывала,
Про многое слыхала,
И многое видала,
А потому она
И боле многих знала.
Пришла весна
И стали сеять лен.— «Не по сердцу мне; это!» —
Пичужечкам она твердит:
«Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето,
«И это семя вам напасти породит;
«Произведет силки и сетки,
«И будет вам виной
«Иль смерти, иль неволи злой;
«Страшитесь вертела и клетки!
«Но ум поправить все, и вот его совет:
«Слетитесь на загон и выклюйте все семя».
— «Пустое!» — рассмеясь, вскричало мелко племя:
«Как будто нам в полях другого корма нет!»

Чрез сколько дней потом, не знаю,
Лен вышел, начал зеленеть,
А птичка ту же песню петь.
«Эй, худу быть! еще вам, птички, предвещаю:
«Не дайте льну созреть;
«Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!»
— «Молчи, зловещая вралиха!» —
Вскричали птички ей:
«Ты думаешь легко выщипывать все поле!»
Еще прошло десяток дней,
А может и гораздо боле,
Лен вырос и созрел.
— «Ну, птички, вот уж лен поспел;
«Как хочете меня зовите» —
Сказала Ласточка: «а я в последний раз
«Еще пришла наставить вас:
«Теперь того и ждите,
«Что пахари начнут хлеб с поля убирать,
«А после с вами воевать:
«Силками вас ловить, из ружей убивать,
«И сетью накрывать;
«Избавиться такого бедства
«Другого нет вам средства,
«Как дале, дале прочь. Но вы не Журавли,
«Для вас ведь море - край земли;
«Так лучше ближе приютиться,
«Забиться в гнездышко, да в нем не шевелиться».
— «Пошла, пошла! других стращай
«Своим ты вздором!»—
Вскричали пташечки ей хором:
«А нам гулять ты не мешай».
И так он в полях летали, да летали,
Да в клетку и попали.

                ————

Всяк только своему рассудку вслед идет;
А верует беде не прежде, как придет.

 

ЛОШАДЬ и ОСЕЛ

Перевод: И. И. Хемницер

Добро, которое мы делаем другим,
Добром же служит нам самим,
И в нужде надобно друг другу
Всегда оказывать услугу.
          ______

Случилось лошади в дороге быть с ослом,
И лошадь шла порожняком,
А на осле поклажи столько было,
Что бедного совсем под нею задавило.
— «Нет мочи, говорит: — я право упаду,
До места не дойду.»
И просит лошадь он, чтоб сделать одолженье,
Хоть часть поклажи снять с него.
— «Тебе не стоит ничего,
А мне б ты сделала большое облегченье»,—
Он лошади сказал.
«Вот, чтоб я с ношею ослиною таскалась!»—
Сказала лошадь, отказалась.
Осел потуда шел, пока под ношей пал.
И лошадь тут узнала,
Что ношу разделить напрасно отказала,
Когда ее одна
С ослиной кожей несть была принуждена.

 

ПОДАГРА и ПАУК

Перевод: И. А. Крылов

Подагру с пауком сам ад на свет родил:
Слух этот Лафонтен по свету распустил.
Не стану я за ним вывешивать и мерить,
Насколько правды тут, и как, и почему;
Притом же, кажется, ему,
Зажмурясь, в баснях можно верить.
И, стало, нет сомненья в том,
Что адом рождены подагра с пауком.

Как выросли они, и подоспело время
Пристроить деток к должностям
(Для доброго отца большие дети — бремя,
Пока они не по местам!),
То, отпуская в мир их к нам,
Сказал родитель им: «Подите
Вы, детушки, на свет, и землю разделите!
Надежда в вас большая есть,
Что оба вы мою поддержите там честь,
И оба людям вы равно надоедите.
Смотрите же отселе наперед,
Кто что из вас в удел себе возьмет.
Вон, видите-ль вы пышные чертоги?
А там, вон, хижины убоги?
В одних простор, довольство, красота; —
В других и теснота,
И труд, и нищета.»
— «Мне хижин ни за что не надо»
Сказал паук. — «А мне не надобно палат» —
Подагра говорит: «пусть в них живет мой брат.
В деревне, от аптек подале, жить я рад
А то меня там станут доктора
Гонять из каждого богатого двора.»
Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире
В великолепнейшей квартире
Паук владение себе отмежевал:
По шкафам пышным, расцвеченным
И по карнизам золоченным
Он паутину разостлал,
И мух бы вдоволь нахватал:
Но к рассвету, едва с работою убрался,
Пришел и щеткою все смел слуга долой.
Паук мой терпелив: он к печке перебрался,
Оттоле паука метлой.
Туда, сюда паук, бедняжка мой;
Но где основу ни натянет,
Иль щетка, иль крыло везде его достанет,
И всю работу изорвет,
А с нею и его частехонько сметет.
Паук — в отчаяньи, и за город идет
Увидеться с сестрицей.
«Чай, в селах» — говорит — «живет она царицей».
Пришел, а бедная сестра у мужика
Несчастней всякого на свете паука:
Хозяин с ней и сено косит,
И рубит с ней дрова, и воду с нею носит.

Примета у простых людей,
Что чем подагру мучишь боле,
Тем ты скорей
Избавишься от ней.
— «Нет, братец» — говорит она: «не жизнь мне в поле!»
А брат
Тому и рад,
Он тут же с ней уделом обменялся:
Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался
И, не боясь ни щетки, ни метлы,
Заткал и потолок, и стены, и углы.

Подагра же — тотчас в дорогу;
Простилася с селом;
В столицу прибыла, и в самый пышный дом
К превосходительству седому села в ногу.
Подагре рай! Пошло житье у старика:
Не сходит с ним она долой с пуховика.
С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;
Всяк при своем у них остался,
Доволен участью равно:
Паук по хижинам пустился неопрятным,
Подагра же пошла по богачам и знатным;
И оба делают умно.

 

ФОРТУНА и ДИТЯ

Перевод: Аполлон Коринфский

Однажды, на краю глубокого бассейна,
В кустах, склонившихся пред ним благоговейно,
Дремал ребенок после школьного труда...
Ведь детям ложе всякое кушеткой иль кроваткой —
Когда им сон смежит ресницы дремой сладкой —
Покажется всегда!
Прохожий, увидав в опасности ребенка,
Шагов бы за двадцать, пожалуй, крикнул звонко,
Чтоб разбудить (и погубить!) дитя...
На счастье тут Фортуна проходила,
На колесе своем, как по ветру, летя, —
Вплотную подошла, малютку разбудила
И молвила: «Прошу, мой крошка, об одном:
«Будь осторожнее потом!..
«Ведь, если б ты упал, — смерть мне бы приписали
«А между тем, была б виновна я едва-ли
«В оплошности твоей!..
«Что ж было бы тогда, коль по вине моей
«В бассейне ты лежал?!»
И с этими словами —
Пропала за кустами...

Мы все случайности приписываем той,
Что сыплет нам с небес дождь счастья золотой...
И правильно, по мне, Фортуна говорила:
Толпа — ее одну во всем бы обвинила!
Кто век живет глупцом — тот видит корень зла
Лишь в том, что от него Фортуна прочь ушла;
Для мудрого ж она — наивна, простовата...
Короче — бедная пред всеми виновата!..

 

ВРАЧИ

Перевод: В. С. Жуков

У смертного одра
Какого-то больного
Весь день и ночь до самого утра
Все плакали, сказать не смея слова.
А доктора между собой
На перебой
Вели дебаты в час досуга,
Как приступить к лечению недуга?
— Припарки и компресс! — настаивал один.
Другой кричал: — Тут нужно сделать ванны!
И знает только Бог один,
К чему бы мог прийти их разговор пространный, —
Когда-бы не больной:
Смирясь пред грозною судьбой,
Он бросил мир болезни и печали,
Пока два доктора о «способах» кричали.

Один из них, дорогою домой,
С упреком говорил: — Когда бы способ мой
Был принят, он бы жив остался.
— А я давно уж знал,—
Другой сказал,—
Что он одной лишь смерти дожидался!

 

ВОЛК и ЯГНЕНОК

Перевод: И. А. Крылов

У сильного всегда бессильный виноват;
Тому в истории мы тьму примеров слышим,
Но мы истории не пишем;
А вот о том, как в баснях говорят.
               ____

Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питье
Мое
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву!»
— «Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручыо
От светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу».
— «Поэтому я лгу?!
Негодный! слыхана-ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
Мне здесь же как то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!»
— «Помилуй, мне от роду нет и году»,—
Ягненок говорит. — «Так это был твой брат
— «Нет братьев у меня.» — Так это кум и сват.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите;
Но я с тобой за их разведаюсь грехи».
— «Ах, я чем виноват?»  — «Молчи! устал я слушать.
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать.»
Сказал, и в темный лес Ягненка поволок.

 

ОРЕЛ и СОВА

Перевод: В. В. Жуков

Орел с Совою помирились
И, закрепить союз покрепче силясь,
По братски обнялись
И поклялись,
(Чтобы видней была услуга):
Птенцов не трогать друг у друга.
«Ты знаешь ли моих птенцов?»
Сова Орла спросила.
— «Нe знаю!» — молвит тот. — «Ах, в том-то вот и сила!
Не зная их, ты их пожрешь в конце концов».
— «Так опиши мне их фигуры!» —
Сказал Орел,
И взгляд пронзительный и хмурый
На собеседницу навел.
«Ах, молвила Сова, мои птенцы так малы,
Изящны, полны красоты,
Что их из жалости, пожалуй,
Не тронешь ты».

Случилось так, что Бог послал Сове семейство.
Однажды вечером, едва
Сова
Помчалась на злодейства,
Орел по воздуху парил,
И вдруг в расщелине развалин
Птенцов каких-то он накрыл,
Их вид был так жалок и печален,
А голос так ужасен и уныл,
Что наш Орел решил сердито,
Что у Совы таких не может быть детей.
И тут же ими сытно
Позавтракал злодей.
Сова вернулась... но... о, боги!..
Детей уж нет... остались только ноги...
Сова рыдает, мечет, рвет,
Сова разбойников клянет...
Но, вот,
Ей кто-то молвит таровато:
«Сова! Сама ты виновата!
Ты вздумала, бедняга, без пути
В своей семье прекрасное найти...
Расхвасталась и разболталась,—
Ну, и попалась!»

 

ИСКАТЕЛИ ФОРТУНЫ

Перевод: И. И. Дмитриев

Кто на своем веку Фортуны не искал?
Что, если б силою волшебною какою
Всевидящим я стал
И вдруг открылись предо мною
Все те, которые и едут и ползут,
И скачут и плывут,
Из царства в царство рыщут,
И дочери Судьбы отменной красоты
Иль убегающей мечты
Без отдыха столь жадно ищут?
Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках...
Уж сердце в восхищеньи бьется...
Хоть только что схватить... хоть как, так увернется
И в тысяче уже верстах!
Возможно-ль, многиe, я слышу, рассуждают:
Давно-ль такой-то в нас искал?
А ныне как он пышен стал!
Он в счастии растет, а нас за грязь кидают!
Чем хуже мы его?» — Пусть лучше во сто раз,
Но что ваш ум и все? Фортуна ведь без глаз;
А к этому прибавим:
Чин стоит ли того, что для него оставим
Покой, покой души, дар лучший всех даров,
Который в древности уделом был богов?
Фортуна — женщина: умерьте вашу ласку,
Не бегайте за ней, сама она смягчится к вам.
Так милый Лафонтен давал советы нам,
И сказывал в пример почти такую сказку.

В деревне ль, в городке,
Один с другим невдалеке,
Два друга жили;
Ни скудны, ни богаты были.
Один все счастье ставил в том,
Чтобы нажить огромный дом,
Деревни, знатный чин -то и во сне лишь видел;
Другой богатств не ненавидел,
Однако ж их и не искал,
А кажду ночь покойно спал.
«Послушай, — друг ему однажды предлагает, —
На родине никто пророком не бывает;
Чего ж и нам здесь ждать, со временем — сумы?
Поедем лучше мы
Искать себе добра; войти, сказать умеем;
Авось и мы найдем, авось разбогатеем».
«Ступай, — сказал другой, —
А я остануся; мне дорог мой покой,
И буду спать, пока мой друг не возвратится».
Тщеславный этому дивится,
И едет. На пути встречает цепи гор,
Встречает много рек и напоследок встретил
Ту самою страну, куда издавна метил:
Любимый уголок Фортуны, то есть двор.
Не дожидаяся ни зову, ни наряду,
Пристал к нему, и по обряду
Всех жителей его он начал посещать:
Там стрелкою стоит, не смея и дышать,
Здесь такает из всей он мочи,
Тут шепчет на ушко — короче, дни и ночи
Наш витязь сам не свой;
Но все то было втуне!
«Что за диковинка! — он думает. — Стой, стой,
Да слушай об одной Фортуне,
А сам все ничего!
Нет, нет! Такая жизнь несноснее всего!
Слуга покорный вам, господчики, прощайте
И впредь меня не ожидайте;
В Сурат, в Сурат, лечу! Я слышал в сказках, там
Фортуне с давних лет курится фимиам...»
Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.
Но что же? Не прошло недели,
Как странствователь наш отправился в Сурат,
А часто, часто он поглядывал назад,
На родину свою: корабль то загорался,
То на мель попадал, то в хляби погружался;
Всечасно в трепете, от смерти на вершок;
Бедняк бесился, клял, известно, лютый рок,
Себя, и всем, и всем изрядно песня пета!
«Безумцы! — он судил. — На край приходим света
Мы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»
Синеют между тем Индийски берега,
Попутный дунул ветр; по крайней мере, кстати
Пришло мне так сказать, и он уже в Сурате!
«Фортуна здесь?» —его был первый всем вопрос;
«В Японии», — сказали.
«В Японии? — вскричал герой, повеся нос. —
Быть так! Плыву туда». И поплыл; но, к печали
Разъехался и там с Фортуною слепой!
«Нет! Полно, — говорит, — гоняться за мечтой».
И с первым кораблем в отчизну возвратился.
Завидя издали отеческих богов,
Родимый ручеек, домашний милый кров,
Наш мореходец прослезился
И, от души вздохнув, сказал:
«Ах! Счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху знал
И двор, и океан, и о слепой богине!
Умеренность! С тобой раздолье и в пустыне».
И так, с восторгом он и в сердце, и в глазах,
В отчизну, наконец, вступает;
Летит ко другу — что ж? Как друга обретает?
Он спит, а у него Фортуна в головах!

 

ПЕТУХ И ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО

Перевод: И. А. Крылов

Навозну кучу разрывая,
Петух нашел Жемчужное Зерно
И говорит: «Куда оно,
Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
Да сытно».

Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

 

ДРЯХЛЫЙ ЛЕВ

Перевод: А. Е. Измайлов

Когда Лев силен был и царствовал в лесах, —
Как все его боялись!
А сделался Лев стар, все звери взбунтовались.
На злых одна узда — лишь страх.
Клятвопреступники присягу позабыли,
И своего царя ко смерти осудили, —
Царя, который был для них всегда отцом.
В пещере дряхлый Лев лежал перед концом
Один, всех сил лишенный,
Болезнью, голодом и жаждой изнуренный;
От слабости едва-едва уж он стонал
И прежнее свое величье вспоминал.
Вдруг, с бешенством к нему убийцы прибежали,
На полумертвого напали:
Огромный, страшный Бык
Колол его рогами,
Конь бил копытами, а Волк кусал зубами
Скрепился бедный Лев-старик:
Молчал, хотя страдал чрез меру;
Но видя, что Осел бежит к нему в пещеру
Затрясся и взревел:
«О, боги! умереть я с твердостью хотел,
И терпеливо все переносил мученья;
А от Осла снести не в силах посрамленья!;

 

ПАВЛИН, ЖАЛУЮЩИЙСЯ ЮНОНЕ

Перевод: В. В. Жуков

Павлин Юноне говорил:
«Меня Юпитер одарил
Противным голосом... В природе
Он самый худший в птичьем роде...
Уж я не то, что соловей!
Простая птица, а ведь пенье
Его приводит в восхищенье
Весной всех тварей и людей!»
Юнона в гневе отвечала:
«О, злой завистник! Перестань!
Тебе ль завидовать пристало
И возносить на небо брань?
Не ты ли носишь ожерелье
С роскошной радугой цветов,
Что так похоже на изделье
Из ловко собранных шелков?
Ты только плачешь, забывая
О том, что твой уж хвост один
Похож, каменьями играя,
На ювелирный магазин!
Скажи-ка мне, какая птица
С тобой сумела бы сравниться
Такою массою чудес?
Нет совершенства в группе птичьей,
Но каждой птице дан удел, —
Особый признак и отличье:
Орел отважен, горд и смел,
А сокол легкостью гордится,
Ворона — вестник всяких бед,
А ворон нам открыть стремится
Глубокий мрак грядущих лет…
И все довольны... Не мешало б,
Друг, и тебе, забыв мечты,
Не приносить мне больше жалоб,
Чтоб не лишиться красоты,
Которой мной отмечен ты!»

 

ВОДОПАД и РЕКА

Перевод: А. Е. Измайлов

С ужасным шумом низвергался
Ручей кристальною стеной
С горы высокой и крутой,
О камни с пеной раздроблялся,
Кипел, крутил песок, ревел,
И в берегах стрелой летел;
Ни птица, ниже — зверь к нему не приближались,
И ноги смертного в него не опускались.
Нашелся, наконец,
Один отважный молодец,
Который на коне через него пустился:
Он от разбойников бежал
И смелым от боязни стал.
До бедр конь только замочился.
И вынес на берег противный седока.
Разбойники за ним. Он лошадь погоняет;
Скакал, скакал, и видит, что река
Ему дорогу пресекает.
Река была не широка;
Притом весьма тиха, как зеркало гладка:
И так он смело въехал в воду.
Но что ж? В мгновение одно
Пошел с конем на дно,
И на съедение немых достался роду.

Иной угрюм, суров, сердит,
Шумит, но только не вредит;
Другой так смирен, тих и на речах прекрасен,
Но он-то и опасен. 

 

БЕСХВОСТАЯ ЛИСИЦА

Перевод: А. Е. Измайлов

Преосторожная, прехитрая Лисица,
Цыплят и кур ловить большая мастерица,
На старости своей так сделалась проста,
Что в западню попалась;
Вертелась всячески, туда-сюда металась,
И вырвалась кой-как, но только без хвоста.
Как в лес бесхвостой показаться?
Плутовка вздумала на хитрости подняться.
Взяв важный и степенный вид,
Идет в пещеру, где сбиралися лисицы.
«Подруги и сестрицы! —
Так говорит она. — Какой нам, право, стыд,
Что по сие мы время
Все носим гнусное и тягостное бремя, —
Сей хвост, который по земли
За нами тащится в грязи или в пыли.
Какая польза в нем, скажите?
А вред весь от него я доказать могу.
Вы, верно, сами подтвердите,
Что без хвоста быть легче на бегу,
Что часто за хвосты собаки нас ловили;
Но если бы теперь хвосты мы обрубили...»
«Остановись, остановись!» —
Одна ей из сестер сказала.
«А что?» — "Пожалуйста, к нам задом обернись».
Кургузая тут замолчала,
Попятилась назад и тотчас убежала.

«Как страшно замуж выходить!»
Невестам всем твердит увядшая девица.
Конечно, что ж ей говорить?
Такая ж и она бесхвостая Лисица.

 

МОР ЗВЕРЕЙ

Перевод: И. А. Крылов

Лютейший бич небес, природы ужас — мор
Свирепствует в лесах. Уныли звери.
В ад распахнулись настежь двери;
Смерть рыщет по полям, по рвам, по высям гор;
Везде разметаны ее свирепства жертвы;
Неумолимая, как сено, косит их,
А те, которые в живых,
Смерть видя на носу, чуть бродят полумертвы:
Перевернул совсем их страх;
Те ж звери, да не те в великих столь бедах:
Не давит волк овец и смирен, как монах;
Мир курам дав, лиса постится в подземелье:
Им и еда на ум нейдет.
С голубкой голубь врознь живет,
Любви в помине больше нет, —
А без любви какое уж веселье?
В сем горе на совет зверей сзывает Лев.
Тащатся шаг за шаг, чуть держатся в них души.
Сбрелись и в тишине, царя вокруг обсев,
Уставили глаза и приложили уши.
«О други! — начал Лев. — По множеству грехов
Подпали мы под сильный гнев богов,
Так тот из нас, кто всех виновен боле,
Пускай по доброй воле
Отдаст себя на жертву им!
Быть может, что богам мы этим угодим
И теплое усердье нашей веры
Смягчит жестокость гнева их.
Кому не ведомо из вас, друзей моих,
Что добровольных жертв таких
Бывали многие в истории примеры?
Итак, смиря свой дух,
Пусть исповедует здесь всякий вслух,
В чем погрешил когда он вольно иль невольно.
Покаемся, мои друзья!
Ох, признаюсь, — хоть это мне и больно, —
Не прав и я!
Овечек бедненьких — а что? — совсем безвинно
Дирал бесчинно;
А иногда — кто без греха? —
Случалось, драл и пастуха, —
И в жертву предаюсь охотно.
Но лучше б нам сперва всем вместе перечесть
Свои грехи: на ком их боле есть,
Того бы в жертву и принесть.
И было бы богам то более угодно»
«О царь наш, добрый царь! От лишней доброты, —
Лисица говорит, — в грех это ставишь ты.
Коль робкой совести во всем мы станем слушать,
То прийдет с голоду пропасть нам наконец;
Притом же, наш отец!
Поверь, что это честь большая для овец,
Когда ты их изволишь кушать.
А что до пастухов, мы все здесь бьем челом:
Их чаще так учить — им это поделом.
Бесхвостый этот род лишь глупой спесью дышит,
И нашими себя везде царями пишет».
Окончила Лиса; за ней, на тот же лад,
Льстецы Льву то же говорят,
И всякий доказать спешит наперехват,
Что даже не в чем Льву просить и отпущенья.
За Львом Медведь, и Тигр, и Волки в свой черед
Во весь народ
Поведали свои смиренно прегрешенья;
Но их безбожных самых дел
Никто и шевелить не смел.
И все, кто были тут богаты
Иль когтем, иль зубком, те вышли вон
Со всех сторон
Не только правы, чуть не святы.
В свой ряд смиренный Вол им так мычит: «И мы
Грешны. Тому лет пять, когда зимой кормы
Нам были худы,
На грех меня лукавый натолкнул:
Ни от кого себе найти не могши ссуды,
Из стога у попа я клок сенца стянул».
При сих словах поднялся шум и толки;
Кричат Медведи, Тигры, Волки:
«Смотри, злодей какой!
Чужое сено есть! Ну, диво ли, что боги
За беззаконие его к нам столько строги?
Его, бесчинника, с рогатой головой,
Его принесть богам за все его проказы,
Чтоб и тела нам спасть и нравы от заразы!
Так, по его грехам, у нас и мор такой!»
Приговорили —
И на костер Вола взвалили.

И в людях так же говорят:
Кто посмирней, так тот и виноват.

 

КОТ и ЛИСИЦА

Перевод: В. В. Жуков

С Лисицей Кот, как добрые святоши,
Паломничать отправились вдвоем.
Из них двоих был каждый плут хороший,
И дальний путь им стоил нипочем!
В один прекрасный день от скуки и печали
Они друг с другом спорить стали,
Да и едва-ли
Развлечься способ есть другой,
Как спор горячий и большой!
— Спасенье, счастие и сила, —
Лисица говорила, —
Не в ловкости, мой друг,
А в хитрости... Их до ста штук
Я нынче накопила.
А Кот в ответ:
— Ну, нет!
Чтоб обмануть собачью стаю,
Один лишь фокус я и знаю!
Спор шел все громче!.. Так и сяк
Они друг друга убеждали,
Покамест их не услыхали
Толпы охотничьих собак...
Кот молвил тут Лисице:
— Ну, милая! Изволь-ка ухитриться!
А я...
Вот хитрость лучшая моя!..
Сказавши это, кот счастливый
Вбежал на дерево и ловко и красиво...
Лисица-ж бегала кругом,
То так, то этак ухищрялась
И обмануть собак старалась
Лисичьей сметкой и умом...
Но легконогие собаки,
В охоте ловкие во всем,
Догнав ее, прикончили без драки!
      ____

Избыток средств нередко портит дело!
Имей одно, — но пользуйся умело.

 

ПЕТУХ, КОТ и МЫШОНОК

Перевод: И. И. Дмитриев

О дети, дети! Как опасны ваши лета!
Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он о ней
Рассказывал в семье своей.
«Оставя нашу нору
И перебравшися чрез гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой Мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребенок.
Вдруг с размаху на двух животных набежал:
Какие звери,сам не знал;
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой: нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;
Весь в перьях, у него косматый крюком хвост,
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И будто две руки, служащи для полета;
Он ими так махал
И так ужасно горло драл,
Что я таки не трус, а подавай бог ноги —
скорее от него с дороги.
Как больно! Без него я, верно бы, в другом
Нашел наставника и друга!
В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня,
Головка пестрая, и вдоль спины узоры;
А уши, как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатия с нами,
Высокородными Мышами».
«А я тебе на то скажу, —
Мышонка мать остановила, —
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот... Кот!
Под видом кротости, он враг наш, злой губитель;
Другой же был Петух, миролюбивый житель.
Не только от него не видим мы вреда,
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда.
Впредь по виду ты не делай заключенья».

 

ВОРОНЕНОК

Перевод: И. А. Крылов

Орел
Из-под небес на стадо налетел
И выхватил ягненка;
А Ворон молодой вблизи на то смотрел.
Взманило это Вороненка,
Да только думает он так: «Уж брать так брать,
А то и когти что марать!
Бывают и орлы, как видно, плоховаты;
Ну, только ль в стаде что ягняты?
Вот я, как захочу
Да налечу,
Так царский подлинно кусочек подхвачу!»
Тут Ворон поднялся над стадом,
Окинул стадо жадным взглядом:
Из множества ягнят, баранов и овец
Высматривал, сличал и выбрал наконец,
Барана, да какого?
Прежирного, прематерого,
Который доброму б и волку был в подъем.
Изладясь, на него спустился
И в шерсть ему, что силы есть, вцепился.
Тогда-то он узнал, что добычь не по нем.
Что хуже и всего, так на баране том
Тулуп такой был прекосматый,
Густой, всклокоченный, хохлатый,
Что из него когтей не вытеребил вон
Затейник наш крылатый
И кончил подвиг тем, что сам попал в полон.
С барана пастухи его чинненько сняли;
А чтобы он не мог летать,
Ему все крылья окарнали
И детям отдали играть.

Нередко у людей то ж самое бывает,
Коль мелкий плут
Большому плуту подражает:
Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют.

 

ЛЕС и ДРОВОСЕК

Перевод: Ф. Талин

Какой-то Дровосек сломал иль потерял
Свой топорище. Что за диво!
Когда бы лес себя не охранял,
Беду поправил бы он живо.
И лес он начал умолять,
Позволить осторожно взять
Ему лишь ветку небольшую,
Чтоб к топору приделать рукоять другую.
На заработок он отсюда-де уйдет,
Пусть этот лес спокойно здесь растет,
Пусть сосны и дубы цветут здесь на просторе...
Лес сжалился над ним и дал, себе на горе,
Орудие ему. Топор опять готов,
И Дровосек без дальних слов,
Как прежде, вновь вооруженный,
Тот Лес рубить нещадно стал, —
И Лес несчастный застонал,
Своим же даром пораженный!

Таков весь свет; случается подчас,
Сумеют обратить ваш дар противу вас.
Я говорить устал об этом! Иль бесплодно
Мы все грустим, что все, что чисто, благородно
Всегда добычей станет зла!
Увы! Напрасен крик и тщетны речи эти, —
Неблагодарность, как была,
Все тою же останется на свете.

 

КОРШУНЫ и ГОЛУБИ

Перевод: В. В. Жуков

Всесильной волею Арея,
Давно когда-то, в старину,
В воздушных сферах грозно рея,
Вели пернатые войну.
То воевали не пичуги,
Что, понабравшись сил на юге
И к нам весной слетаясь вновь,
Поют про счастье и любовь,
То, с клювом загнутым, упругим,
Боролись Коршуны друг с другом.
Летели перья, пух летел,
Валились груды мертвых тел,
И кровь струилася потоком!
Заря ль всходила над востоком,
Иль месяц в небе выплывал, —
Как, точно в море с валом вал,
Враги друг с дружкою сшибались...
Так дело шло немало дней,
И стены ада наполнялись
Толпами новыми теней...
И вот в конце концов уныло
Война такая возбудила
Прискорбье в сердце Голубей...
Они собрались и решили,
Что надо действовать без слов:
Послов послали и смирили
Порывы грозные врагов...
И что же вышло в заключенье?..
А то, что первых примиренье —
Хотя и легкое, как дым, —
Несчастьем сделалось вторым...
Ведь эти Коршуны едва ли
В другое время убивали
Такую массу Голубей,
Как после мира в пять-шесть дней...

И поделом, — скажу я смело:
Теперь, по нашим временам,
Чтоб поразить врагов умело,
Их перессорить нужно нам!

 

ОТКУПЩИК и САПОЖНИК

Перевод: И. А. Крылов

Богатый Откупщик в хоромах пышных жил.
Ел сладко, вкусно пил;
По всякий день давал пиры, банкеты;
Сокровищ у него нет сметы.
В дому сластей и вин, чего ни пожелай,
Всего с избытком, через край.
И, словом, кажется, в его хоромах рай.
Одним лишь Откупщик страдает,
Что он недосыпает.
Уж Божьего ль боится он суда
Иль просто трусит разориться,
Да только все ему не крепко как-то спится.
А сверх того, хоть иногда
Он вздремлет на заре, так новая беда:
Бог дал ему певца, соседа.
С ним из окна в окно жил в хижине бедняк
Сапожник, но такой певун и весельчак,
Что с утренней зари и до обеда,
С обеда до ночи без умолку поет
И богачу заснуть никак он не дает.
Как быть и как с соседом сладить,
Чтоб от пенья его отвадить?
Велеть молчать — так власти нет;
Просил — так просьба не берет.
Придумал, наконец, и за соседом шлет.
Пришел сосед.
«Приятель дорогой, здорово!» —
«Челом вам бьем за ласковое слово».
«Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?»
(В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.) —
«Делишки, барин? Да не худо!» —
«Так от того-то ты так весел, так поешь?
Ты, стало, счастливо живешь?» —
«На Бога грех роптать, и что ж за чудо?
Работою завален я всегда;
Хозяйка у меня добра и молода:
А с доброю женой, кто этого не знает,
Живется как-то веселей». —
«И деньги есть?» — «Ну, нет, хоть лишних не бывает,
Зато нет лишних и затей». —
«Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?» —
«Я этого не говорю,
Хоть Бога и за то, что есть, благодарю;
Но сам ты, барин, знаешь,
Что человек, пока живет,
Все хочет более: таков уж здешний свет.
А чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало,
И мне бы быть богатей не мешало». —
«Ты дело говоришь, дружок:
Хоть при богатстве нам есть также неприятства,
Хоть говорят, что бедность не порок, —
Но все уж коль терпеть, так лучше от богатства.
Возьми же: вот тебе рублевиков мешок:
Ты мне за правду полюбился.
Поди, дай Бог, чтоб ты с моей руки разжился.
Смотри, лишь промотать сих денег не моги,
И к нужде их ты береги!
Пятьсот рублей тут верным счетом.
Прощай!» Сапожник мой,
Схватя мешок, скорей домой
Не бегом, лётом;
Примчал гостинец под полой;
И той же ночи в подземелье
Зарыл мешок — и с ним свое веселье!
Не только песен нет, куда девался сон
(Узнал бессонницу и он!);
Все подозрительно, и все его тревожит:
Чуть ночью кошка заскребет,
Ему уж кажется, что вор к нему идет;
Похолодеет весь, и ухо он приложит.
Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку.
Сапожник бился, бился
И наконец за ум хватился:
Бежит с мешком к Откупщику
И говорит: «Спасибо на приятстве,
Вот твой мешок, возьми его назад:
Я до него не знал, как худо спят.
Живи ты при своем богатстве;
А мне за песни и за сон
Не надобен и миллион». 

 

ЛИСА и ВИНОГРАД

Перевод: И. А. Крылов

Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись,
А кисти сочные как яхонты горят;
Лишь то беда — висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь». 

 

МЫШЬ, УДАЛИВШАЯСЯ ОТ СВЕТА

Перевод: И .И. Дмитриев

Восточны жители в преданиях своих
Рассказывают нам, что некогда у них
Благочестива Мышь, наскуча суетою,
Слепого счастия игрою,
Оставила сей шумный мир,
И скрылась от него в глубокую пещеру:
В голландский сыр.
Там, святостью одной свою питая веру,
К спасению души трудиться начала:
Ногами
И зубами
Голландский сыр скребла, скребла,
И выскребла досужным часом,
Изрядную келейку с достаточным запасом.
Чего же более? В таких-то Мышь трудах
Разъелась так, что страх!
Короче — на пороге рая!
Сам Бог блюдет того,
Работать миру кто отрекся для него.
Однажды пред нее явилось, воздыхая,
Посольство от ее любезных земляков;
Оно идет просить защиты от дворов
Против кошачьего народа,
Который вдруг на их республику напал
И Крысополис их в осаде уж держал.
«Всеобща бедность и невзгода, —
Посольство говорит, — причиною, что мы
Несем пустые лишь сумы;
Что было с нами, все проели,
А путь еще далек! И для того посмели
Зайти к тебе и бить челом
Снабдить нас в крайности посильным подаяньем».
Затворница на то, с душевным состраданьем
И лапки положа на грудь свою крестом:
«Возлюбленны мои! — смиренно отвечала,
Я от житейского давно уже отстала;
Чем, грешная, могу помочь?
Да ниспошлет вам Бог! А я и день и ночь
Молить Его за вас готова».
Поклон им, заперлась, и более ни слова.

Кто, спрашиваю вас, похож на эту Мышь?
Монах? — Избави Бог и думать! Нет, дервиш.

 

ВОРОНА и ЛИСИЦА

Перевод: И. А. Крылов

Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близехонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
И говорит так сладко, чуть дыша:
"Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие перышки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!"
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье сперло,
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова. 

 

КОТ и СТАРАЯ КРЫСА

Перевод: В. В. Жуков

Какой-то Кот — гроза мышей,
Примерной службою своей,
И кровожадностью, и силой
Прослывший в округе Аттилой, —
Задумал истребить в один поход
Не только у себя в холодной клети,
Но весь на свете
Крысиный род.
Умолкли Крысы... их головки
Не помышляют о былом...
Что им пустые мышеловки
В сравнении с котом!
А кот в восторге, в восхищенье,
И чтоб поболее явить свое уменье,
Он, наконец,
Вниз головой повесился, хитрец!
Не дышит грудь… не слышно храпа…
Совсем мертвец
(А между тем за шнур вцепилась лапа).
Крысиный род решил,
Что Кот, должно быть, нашалил:
Украл жаркое,
Иль что другое —
Ну, словом, пойман был
И, без сомненья,
Повешен был за преступленье!
И вот
Крысиный род
Пошел к Коту на погребенье.
Шныряют, бегают, скребут
И торжества в восторге ждут...
Но вдруг... о ужас!.. Кот сорвался,
Двух-трех ближайших Крыс поймал
И так сказал:
«Вас наказать не так я собирался!
Ведь это что?!! Я знаю план другой!
Ступайте-ка покудова домой!»
Кот не соврал. Осыпавшись мукою,
В квашню забрался он,
И Крысы все, со всех сторон,
К нему посыпались толпою.
Но Крыса старая (конечно, неспроста:
Была та Крыса без хвоста)
Коту на это проворчала:
Не соблазняюсь я нимало,
Будь ты хоть не Котом,
А впрямь мучным мешком!

Старуха верно рассуждала,
И можно ль лучше рассуждать?
Ведь недоверчивость есть счастья мать
И безопасности начало!

 

КРЕСТЬЯНИН и СМЕРТЬ

Перевод: И. А. Крылов

Набрав валежнику порой холодной, зимней,
Старик, иссохший весь от нужды и трудов,
Тащился медленно к своей лачужке дымной,
Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.
Нёс, нёс он их и утомился,
Остановился,
На землю с плеч спустил дрова долой,
Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:
«Куда я беден, Боже мой!
Нуждаюся во всём; к тому ж жена и дети,
А там подушное, боярщина, оброк…
И выдался ль когда на свете
Хотя один мне радостный денёк?»
В таком унынии, на свой пеняя рок,
Зовёт он Смерть: она у нас не за горами,
А за плечами.
Явилась вмиг
И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?»
Увидевши её свирепую осанку,
Едва промолвить мог бедняк, оторопев:
«Я звал тебя, коль не во гнев,
Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».

Из басни сей
Нам видеть можно,
Что как бывает жить ни тошно,
А умирать ещё тошней. 

 

РАЗБОРЧИВАЯ НЕВЕСТА

Перевод: И. А. Крылов

Невеста-девушка смышляла жениха;
Тут нет еще греха,
Да вот что грех: она была спесива.
Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умен,
И в лентах, и в чести, и молод был бы он
(Красавица была немножко прихотлива):
Ну, чтобы все имел — кто ж может все иметь?
Еще и то заметь,
Чтобы любить ее, а ревновать не сметь.
Хоть чудно, только так была она счастлива,
Что женихи, как на отбор,
Презнатные катили к ней на двор.
Но в выборе ее и вкус и мысли тонки:
Такие женихи другим невестам клад,
А ей они на взгляд
Не женихи, а женишонки!
Ну как ей выбирать из этих женихов?
Тот не в чинах, другой без орденов;
А тот бы и в чинах, да жаль, карманы пусты;
То нос широк, то брови густы;
Тут этак, там не так;
Ну не прийдет никто по мысли ей никак.
Посмолкли женихи, годка два перепали;
Другие новых свах заслали:
Да только женихи середней уж руки.
«Какие простаки! —
Твердит красавица. — По них ли я невеста?
Ну, право, их затеи не у места!
И не таких я женихов
С двора с поклоном проводила:
Пойду ль я за кого из этих чудаков?
Как будто б я себя замужством торопила,
Мне жизнь девическа ничуть не тяжела:
День весела, и ночь я, право, сплю спокойно:
Так замуж кинуться ничуть мне не пристойно».
Толпа и эта уплыла.
Потом, отказы слыша те же,
Уж стали женихи навертываться реже.
Проходит год,
Никто нейдет;
Еще минул годок, еще уплыл год целый:
К ней свах никто не шлет.
Вот наша девушка уж стала девой зрелой.
Зачнет считать своих подруг
(А ей считать большой досуг):
Та замужем давно, другую сговорили;
Ее как будто позабыли.
Закралась грусть в красавицыну грудь.
Посмотришь: зеркало докладывать ей стало,
Что каждый день, а что-нибудь
Из прелестей ее лихое время крало.
Сперва румянца нет, там — живости в глазах,
Умильны ямочки пропали на щеках;
Веселость, резвости как будто ускользнули;
Там волоска два-три седые проглянули:
Беда со всех сторон!
Бывало, без нее собранье не прелестно;
От пленников ее вкруг ней бывало тесно;
А ныне, ах, ее зовут уж на бостон!
Вот тут спесивица переменяет тон.
Рассудок ей велит с замужством торопиться:
Перестает она гордиться.
Как косо на мужчин девица ни глядит,
А сердце ей за нас всегда свое твердит.
Чтоб в одиночестве не кончить веку,
Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней присватался, пошла:
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку.

 

ЛЯГУШКА и ВОЛ

Перевод: И. А. Крылов

Лягушка, на лугу увидевши Вола,
Затеяла сама в дородстве с ним сравняться:
Она завистлива была
И ну топорщиться, пыхтеть и надуваться.
"Смотри-ка, квакушка, что, буду ль я с него?"
Подруге говорит. "Нет, кумушка, далёко!"
"Гляди же, как теперь раздуюсь я широко.
Ну, каково?
Пополнилась ли я?" — "Почти что ничего".
"Ну, как теперь?" — "Все то ж". Пыхтела да пыхтела
И кончила моя затейница на том,
Что, не сравнявшися с Волом,
С натуги лопнула и — околела.

Пример такой на свете не один:
И диво ли, когда жить хочет мещанин,
Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин. 

 

КОШКА, ПРЕВРАЩЕННАЯ В ЖЕНЩИНУ

Перевод: А. Е. Измайлов

Был в старину такой дурак,
Что в Кошку по уши влюбился;
Не мог он жить без ней никак:
С ней вместе ночью спать ложился,
С одной тарелки с нею ел,
И наконец, на ней жениться захотел.
Он стал Юпитеру молиться с теплой верой,
Чтоб Кошку для него в девицу превратил.
Юпитер внял мольбе и чудо сотворил:
Девицу красную из Машки — Кошки серой!
Чудак от радости чуть не сошел с ума:
Ласкает милую, целует, обнимает,
Как куклу наряжает.
Без памяти невеста и сама,
Охотно руку дать и сердце обещает:
Жених не стар, пригож, богат еще притом:
Какая разница с котом!
Скорей к венцу; и вот они уж обвенчались;
Все гости разошлись, они одни остались.
Супруг супругу раздевал,
То пальчики у ней, то шейку целовал;
Она сама его, краснея, целовала,
Вдруг вырвалась и побежала...
Куда же? — Под кровать: увидела там мышь.

Природной склонности ничем не истребишь.

 

ВЛЮБЛЕННЫЙ ЛЕВ

Перевод: В. В. Жуков

О, Севинье, все прелести которой
Служили грациям прекрасным образцом!
Прочтите басню без укора
И не пугайтесь перед львом!
Он, вопреки бессильному злословью,
Был усмирен всесильною любовью.
Любовь — есть нечто странное во всем,
И счастлив тот, кто с нею не знаком...

Какой-то лев, из важного сословья,
Пастушку встретил на лугу
И воспылал к ней страстною любовью,
Какой любить я, право, не могу!
Он стал ухаживать за нею,
Отца ее повергнувши в печаль;
А тот искал зятька себе смирнее,
Да ведь ему и дочки было жаль.
Но как откажешь? Ведь опасно!
И знал то он прекрасно
(Кто с этим делом незнаком?),
Что обвенчаться можно и тайком,
Тем паче дочь его нимало
Любовь слепая не пугала!
Отец промолвил тут:
«Послушай-ка, зятек,
Ведь дочь моя нежна, как фея сказки,
А твой-то ноготок
Совсем устроен не для ласки!
Так вот, коль хочешь зятем быть,
То, не боясь за целость шубы,
Изволь-ка когти обрубить
Да подпилить получше зубы!
Твой поцелуй тогда не будет грубый,
Да и жена
С тобою будет более нежна!»
Лев согласился!.. Ослепила
Его коварная любовь,
Но без когтей и без зубов
Исчезла в нем былая сила,
И стая псов
От сватовства безумца отучила...

Любовь, любовь!.. И я скажу в раздумье, —
Когда мы страстью возгорим,
Мы говорим:
Прощай, прощай, благоразумье!

 

МЕДВЕДЬ и ДВА ОХОТНИКА

Перевод: А. Е. Измайлов

Лихие два у нас Охотника здесь были;
Случилось запродать медвежью кожу им:
Медведя хоть они еще и не убили,
Но думали убить, — и долго ли вдвоем?
Принесть покупщику мех славный обещали,
В задаток денег взяли,
Поели, выпили, пустились смело в лес,
И вдруг навстречу нырь медведь к ним из берлоги.
У них тут подкосились ноги.
Один на сосну взлез,
И, сидя на суку, крестился;
Другой же мертвым притворился,
Ничком на землю пал,
Не шевелился, не дышал.
Зверь страшный и мохнатый
Приблизился к нему и так его проклятый,
Перевернул, обнюхав раза два,
Что тот едва-едва
Не закричал, и кой уж как скрепился;
Но, к счастию, Медведь великий был глупец,
А может быть и трус, что тотчас удалился;
Смельчак тут с дерева спустился;
Открыл глаза мертвец,
Ощупал сам себя, вздохнул и приподнялся.
«С тобою, брат, Медведь шептался? —
Товарищ у него спросил. —
Скажи, что на ухо тебе он говорил?»
«Что по порядку должно
Медведя наперед убить,
А после этого уж можно
И мех продать, и пить». 

 

УСТРИЦА и ДВОЕ ПРОХОЖИХ

Перевод: А. Е. Измайлов

Шли два Прохожие по берегу морскому,
И видят: Устрица большая на песке
Лежит от них невдалеке.
«Смотри, вон Устрица!» — сказал один другому.
А тот нагнулся уж и руку протянул.
Товарищ тут его толкнул;
И говорит: «Пожалуй, не трудися,
Я подыму и сам: ведь Устрица моя».
«Да, как бы не твоя!» —
«Я указал тебе...» — «Что ты! Перекрестися!» —
«Конечно, первый я увидел...» — «Вот-те раз!
И у меня остер, брат, глаз». —
«Пусть видел ты, а я так даже слышал носом».
Еще у них продлился б спор,
Когда б не подоспел судья к ним Миротвор!
Он начал с важностью по форме суд допросом,
Взял Устрицу, открыл
И — проглотил.
«Ну, слушайте, — сказал, — теперь определенье:
По раковине вам дается во владенье;
Ступайте с миром по домам».

Все тяжбы выгодны лишь стряпчим да судьям. 

 

ВОЛЯ и НЕВОЛЯ

Перевод: И. И. Хемницер

Волк, долго не имев поживы никакой,
Был тощ, худой
Такой,
Что кости лишь одни да кожа.
И Волку этому случись
С Собакою сойтись,
Которая была собой росла, пригожа,
Жирна,
Дородна и сильна.
Волк рад бы всей душой с Собакою схватиться,
И ею поживиться;
Да полно для того не смел,
Что не по нем была Собака,
И не по нем была бы драка.
Итак, со стороны учтивой подошел,
Лисой к ней начал подбиваться:
Ее дородству удивляться
И всячески ее хвалить.
"Не стоит ничего тебе таким же быть", —
Собака говорит, — "как скоро согласишься
Идти со мною в город жить.
Ты будешь весь иной, и так переродишься,
Что сам себе не надивишься.
Что ваша жизнь и впрямь?
Скитайся все, рыщи,
И с горем пополам поесть чего ищи:
А даром и куском не думай поживиться:
Все с бою должно взять!
А это на какую стать?
Куда такая жизнь годится?
Ведь посмотреть, так в чем душа-то право в вас!
Не евши целы дни, вы все как испитые,
Поджарые, худые!
Нет, то-то жизнь-то, как у нас!
Ешь, не хочу, всего, чего душа желает!
После гостей
Костей, костей,
Остатков от стола, так столько их бывает,
Что некуда девать!
А ласки от господ уж подлинно сказать!"
Растаял Волк, услыша весть такую,
И даже слезы на глазах
От размышления о будущих пирах.
"А должность отправлять за это мне какую?"
Спросил Собаку Волк.
"Что? должность? ничего!
Вот только лишь всего:
Чтоб не пускать на двор чужого никого,
К хозяину ласкаться
И около людей домашних увиваться!"
Волк, слыша это все, не шел бы, а летел
И лес ему так омерзел,
Что про него он уж и думать не хотел;
И всех волков себя счастливее считает.
Вдруг на Собаке он дорогой примечает,
Что с шеи шерсть у ней сошла.
"А это что такое,
Что шея у тебя гола?" —
"Так, это ничего, пустое".
"Однако нет, скажи". —
"Так, право ничего.
Я чаю,
Это оттого,
Когда я иногда на привязи бываю".
"На привязи? — тут Волк вскричал, —
Так ты не все живешь на воле?"
"Не все, да полно, что в том нужды?" —
Пес сказал.
"А нужды столько в том, что не хочу я боле
Ни за что всех пиров твоих:
Нет, воля мне дороже их;
А к ней на привязи, я знаю, нет дороги!"
Сказал, и к лесу дай Бог ноги. 

 

ЛОШАДЬ и ВОЛК

Перевод: В. В. Жуков

Весною раннею, когда
Сбежала вешняя вода
И поле травкой опушилось,
У Волка старого явилось
Желанье завтрак приобресть
(Ведь в мире каждый хочет есть),
И, выйдя в поле,
Он там, на воле,
Увидел чудного коня.
«О! Завтрак царский для меня!
Во мне забилось уж сердечко,
Одно лишь жаль, что это не овечка;
Ну, все ж попробую!»
И вот
Он на себя роль доктора берет!
«Послушай, Конь! Ты, брат, наверно болен?
Я это вижу по всему!
Но я, как Иппократ, спасти больного волен:
Болезни все доступны моему уму!
В мои способности овечка даже верит!» —
«Ах, да! — промолвил Волку Конь. —
В моем копыте веред
Меня измучил, как огонь!»
Волк, не жалея ценной шубы,
К копыту подошел... копыто осмотрел,
А Конь тем временем так дал копытом в зубы,
Что «Иппократ» на сажень отлетел.
«Ну, — с грустию подумал волк, — за дело Волку мука!»

У всякого своя наука!
Того, что знает дровяник,
Не сделает мясник.

 

ХОЗЯЙСКИЙ ОБЕД

Перевод: В. С. Лихачев

Чужим добром мы тешим взоры,
Когда нельзя его стащить:
А если уж по правде говорить —
Мы все в душе отъявленные воры.

Собака своему хозяину обед
В урочный час из лавки приносила,
И никогда куска не утаила,
Хоть был велик соблазн. Таков уж белый свет!
Всем добродетелям собаку мы научим,
А ближнего начнем учить да вразумлять,
Лишь попусту несчастного измучим:
Чуть плохо что лежит, ему не устоять.
И вот однажды на Собаку,
Иль на обед, сказать верней,
Накинулась другая. Та скорей
Корзину на землю (так легче было ей) —
И в драку.
Но тут голодных псов вдруг столько набралось
(Где есть возможность поживиться,
Испытанный в боях бродячий пес
Увечий не боится),
Что против всех обед хозяйский защищать
И глупо было бы, да кстати и опасно;
Как ни увертывайся, ясно:
Защитнице самой бы сдобровать,
А уж хозяину обеда не видать!
Однако
Благоразумная Собака
Смекнула, что и ей здесь может перепасть,
И отстоять свое решилась твердо;
И вот, оскалив грозно пасть
И лапой придавив кусок отборный, гордо
Промолвила она голодным псам:
«Вот это мне, а остальное вам!»
Те не заставили просить себя вторично
И, ринувшись гурьбой,
Наперебой
Обед убрали преотлично.

Мне вспоминается общественный пирог:
Пока десятки глаз его оберегают,
Десятки рук проворно, под шумок,
Весь растаскают.
Кто поискусней, тот дает
Пример другим: гляди да потешайся,
Как люди рвут куски и набивают рот,
Но обличать их опасайся.
Когда ж какой-нибудь чудак
У пирога вдруг явится на страже,
С ним говорить не станут даже,
А прямо в сторону: не суйся, мол, дурак!
Поэтому, чем зря другим перечить,
Не лучше ль первого себя же обеспечить?

 

СМЕРТЬ и УМИРАЮЩИЙ

Перевод: И. И. Дмитриев

Один охотник жить, не старее ста лет,
Пред Смертию дрожит и вопит,
Зачем она его торопит
Врасплох оставить свет,
Не дав ему свершить, как водится, духовной,
Не предваря его хоть за год наперед,
Что он умрет.
«Увы! — Он говорит. — А я лишь в подмосковной
Палаты заложил, хотя бы их докласть;
Дай винокуренный завод мой мне поправить
И правнуков женить! А там... твоя уж власть!
Готов, перекрестясь, я белый свет оставить».
«Неблагодарный! — Смерть ответствует ему. —
Пускай другие мрут в весеннем жизни цвете,
Тебе бы одному
Не умирать на свете!
Найдешь ли двух в Москве, десятка даже нет
Во всей Империи, доживших до ста лет.
Ты думаешь, что я должна бы приготовить
Заранее тебя к свиданию со мной,
Тогда бы ты успел красивый дом построить,
Духовную свершить, завод поправить свой
И правнуков женить; а разве мало было
Наветов от меня? Не ты ли поседел?
Не ты ли стал ходить, глядеть и слышать хило?
Потом пропал твой вкус, желудок ослабел,
Увянул цвет ума и память притупилась;
Год от году хладела кровь,
В день ясный средь цветов душа твоя томилась,
И ты оплакивал и дружбу и любовь.
С которых лет уже отвсюду поражает
Тебя печальна весть: тот сверстник умирает,
Тот умер, этот занемог
И на одре мученья?
Какого ж более хотел ты извещенья?
Короче: я уже ступила на порог,
Забудь и горе и веселье;
Исполни мой устав!» —
Сказала, и Старик, не думав, не гадав,
И не достроя дом, попал на новоселье!!
Смерть права: во сто лет отсрочки поздно ждать;
Да как бы в старости страшиться умирать?
Дожив до поздних дней, мне кажется, из мира
Так должно выходить, как гость отходит с пира,
Отдав за хлеб и соль хозяину поклон.
Пути не миновать, к чему ж послужит стон?
Ты сетуешь, старик! Взгляни на ратно поле:
Взгляни на юношей, на этот милый цвет,
Которые летят на смерть по доброй воле,
На смерть прекрасную, сомнения в том нет,
На смерть похвальную, везде превозносиму,
Но часто тяжкую, притом неизбежиму!..
Да что! Я для глухих обедню вздумал петь:
Полумертвый пуще всех боится умереть! 

 

ПУСТЫННИК и МЕДВЕДЬ

Перевод: И. А. Крылов

Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за нее не всяк умеет взяться:
Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.

Жил некто человек безродный, одинокий,
Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякий:
Утешно нам и грусть, и радость разделить.
Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?»
«Прекрасны, что и говорить!
А все прискучится, как не с кем молвить слова».
Так и Пустыннику тому
Соскучилось быть вечно одному.
Идет он в лес толкнуться у соседей,
Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.
В лесу кого набресть,
Кроме волков или медведей?
И точно, встретился с большим Медведем он,
Но делать нечего — снимает шляпу,
И милому соседушке поклон.
Сосед ему протягивает лапу,
И, слово за слово, знакомятся они.
Потом дружатся,
Потом не могут уж расстаться
И целые проводят вместе дни.
О чем у них и что бывало разговору,
Иль присказок, иль шуточек каких,
И как беседа шла у них,
Я по сию не знаю пору:
Пустынник был неговорлив,

 

ВИНОГРАДНИК и ОЛЕНЬ

Перевод: В. В. Жуков

Однажды, в некий страшный день
Олень
Благодаря густому винограду
Нашел себе спасенье и ограду
Он за листвой
Его густой
Невидим был охотничьему взгляду!
Опасность минула... И вот
Мой скот
Давай, без всякого смущенья,
Глодать кору и листву огражденья...
Поднял он шум такой,
Что все охотники толпой
Назад вернулись и Оленя
Убили из ружья без сожаленья...
«И поделом! —
Сказал безумец, умирая. —
Я оскорбил меня же спасший дом,
Его услугу забывая!»
Не забывай
И отдавай
Тому почтенье,
В ком ты нашел защиту и спасенье! 

 

ЛЯГУШКИ, ПРОСЯЩИЕ ЦАРЯ

Перевод: И. А. Крылов

Лягушкам стало не угодно
Правление народно,
И показалось им совсем неблагородно
Без службы и на воле жить.
Чтоб горю пособить,
То стали у богов Царя они просить.
Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,
На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:
Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,
И плотно так он треснулся на царство,
Что ходуном пошло трясинно государство:
Со всех Лягушки ног
В испуге пометались,
Кто как успел, куда кто мог,
И шепотом Царю по кельям дивовались.
И подлинно, что Царь на диво был им дан:
Не суетлив, не вертопрашен,
Степенен, молчалив и важен;
Дородством, ростом — великан,
Ну, посмотреть, так это чудо!
Одно в Царе лишь было худо:
Царь этот был осиновый чурбан.
Сначала, чтя его особу превысоку,
Не смеет подступить из подданных никто:
Со страхом на него глядят они, и то
Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;
Но так как в свете чуда нет,
К которому б не пригляделся свет,
То и они сперва от страху отдохнули,
Потом к Царю подползть с преданностью дерзнули;
Сперва перед Царем ничком,
А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком,
Дай попытаться сесть с ним рядом;
А там, которые еще поудалей,
К Царю садятся уж и задом.
Царь терпит все по милости своей.
Немного погодя, посмотришь, кто захочет,
Тот на него и вскочит.
В три дня наскучило с таким Царем житье.
Лягушки — новое челобитье,
Чтоб им Юпитер в их болотную державу
Дал подлинно Царя на славу!
Молитвам теплым их внемля,
Послал Юпитер к ним на царство Журавля.
Царь этот не чурбан, совсем иного нраву:
Не любит баловать народу своего;
Он виноватых ест, а на суде его
Нет правых никого;
Зато уж у него,
Что завтрак, что обед, что ужин — то расправа.
На жителей болот
Приходит черный год.
В Лягушках каждый день великий недочет.
С утра до вечера их Царь по царству ходит
И всякого, кого ни встретит он,
Тотчас засудит и проглотит.
Вот пуще прежнего и кваканье, и стон,
Чтоб им Юпитер снова
Пожаловал Царя иного;
Что нынешний их Царь глотает их, как мух;
Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)
Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;
Что, наконец, их Царь тошнее им засух.
«Почто ж вы прежде жить счастливо не умели?
Не мне ль, безумные, — вещал им с неба глас, —
Покоя не было от вас?
Не вы ли о Царе мне уши прошумели?
Вам дан был Царь — так тот был слишком тих:
Вы взбунтовались в вашей луже,
Другой вам дан — так этот очень лих:
Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!» 

 

ДУБ и ТРОСТЬ

Перевод: И. А. Крылов

С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел.
«Поистине, роптать ты вправе на природу, —
Сказал он, — воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
Ты зашатаешься, начнешь слабеть
И так нагнешься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как наравне с Кавказом горделиво
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям и грозам,
Стою и тверд, и прям,
Как будто б огражден ненарушимым миром:
Тебе всё — бурей, мне всё кажется зефиром.
Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой;
Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
«Ты очень жалостлив, — сказала Трость в ответ, —
Однако не крушись: мне столько худа нет.
Не за себя я вихрей опасаюсь;
Хоть я и гнусь, но не ломаюсь:
Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что еще доселе их свирепость
Твою не одолела крепость
И от ударов их ты не склонял лица;
Но — подождем конца!»
Едва лишь это Трость сказала,
Вдруг мчится с северных сторон
И с градом и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится, — к земле Тростиночка припала,
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел — и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался. 

 

ВОЛЧЬЯ ХИТРОСТЬ

Перевод: А. Е. Измайлов

По нужде Волк постился;
Собаки стерегли и день и ночь овец;
Однако же и Волк был не глупец:
Вот думал, думал он и ухитрился,
Да как же? пастухом, проклятый, нарядился.
Надел пастуший балахон,
Накрыл себя пастушьей шляпой,
И, опершись о посох лапой,
Подкрался в полдень к стаду он.
Пастух под тенью спал; собаки тоже спали,
И овцы все почти, закрыв глаза, лежали,
Любую выбрать мог.
«А что? — Волк думает. — Когда теперь примуся
Душить овец, то вряд отсюда уберуся:
Начнут блеять, а я не унесу и ног.
Дай, лучше,отгоню подалее все стадо.
Постой, да ведь сказать хоть слово дурам надо:
Я слышал, как пастух с овцами говорил».
И вот он пастуха как раз передразнил:
Завыл.
Поднялся вдруг Барбос, за ним Мурза вскочил;
Залаяли, бегут. Мой Волк уж прочь от стада,
Но в амуниции плохая ретирада:
Запутался он в платье и упал.
Барбоска вмиг его нагнал,
Зубами острыми за шею ухватился,
Мурза тут подоспел, за горло уцепился;
Пастух же балахон и шкуру с Волка снял.

О святках был я в маскараде;
Гляжу, стоит в кружку какой-то генерал,
В крестах весь, вытянут, как будто на параде, —
И как о Тактике он врал!
Что ж вышло? это был... капрал.

 

СКУПОЙ, ПОТЕРЯВШИЙ СВОЕ БОГАТСТВО

Перевод: В. В. Жуков

Хотел бы я спросить скупца,
Который страстно и сердечно
Одни лишь деньги копит вечно
С начала жизни до конца,
Ничем буквально не согретый, —
Какая польза в жизни этой?
Да никакой!.. Я знал Скупого...
Он жизни ждал себе второй,
Чтоб насладиться снова
Своей несметною казной.
Но в том-то, видите ль, и дело,
Что — слух прошел со всех сторон —
Не он,
А им казна его владела!
Гулял ли он, иль приходил домой,
Сидел ли скромно за едой,
Иль шел ко сну, людьми забытый, —
Он мыслью занят был одной
О месте том, где деньги были скрыты.
Туда так часто он ходил,
Что кто-то как-то проследил
И обокрал казну скупого!..
Скупец, конечно, зарыдал,
Захныкал, застонал,
Произнести не в силах слова...
«Чего ты плачешь, милый друг?» —
Его спросил один прохожий.
«Ах, у меня... Великий Боже!..
Украли с деньгами сундук!..»
«Да где ж лежал сундук с деньгами?» —
«Вот тут! Вот в этой яме!»
«И поделом! Теперь ведь не война
На свете!
Твоя казна
Могла б лежать и в кабинете!» —
«Но кто ж украсть ее посмел,
Когда я сам к деньгам не прикасался?» —
«Ну, при таком порядке дел
Один конец тебе остался:
На яму камень навали
И от нее вдали
Воображай, что там лежит твое богатство!»

И я замечу без злорадства,
Что тот лишь деньгами владел,
Кто их расходовать умел.

 

ГОСПОЖА и ДВЕ СЛУЖАНКИ

Перевод: И. А. Крылов

У Барыни, старушки кропотливой,
Неугомонной и брюзгливой,
Две были девушки, Служанки, коих часть
Была с утра и до глубокой ночи,
Рук не покладывая, прясть.
Не стало бедным девкам мочи:
Им будни, праздник — все равно;
Нет угомона на старуху:
Днем перевесть она не даст за пряжей духу;
Зарей, где спят еще, а уж у них давно
Пошло плясать веретено.
Быть может, иногда б старуха опоздала,
Да в доме том проклятый был петух:
Лишь он вспоет — старуха встала,
Накинет на себя шубейку и треух,
У печки огонек вздувает,
Бредет, ворча, к прядильщицам в покой,
Расталкивает их костлявою рукой,
А заупрямятся — клюкой,
И сладкий на заре их сон перерывает.
Что будешь делать с ней?
Бедняжки морщатся, зевают, жмутся
И с теплою постелею своей,
Хотя не хочется, а расстаются.
Назавтрое опять, лишь прокричит петух,
У девушек с хозяйкой сказка та же:
Их будят и морят на пряже.
«Добро же ты, нечистый дух! —
Сквозь зубы пряхи те на петуха ворчали. —
Без песен бы твоих мы, верно, боле спали;
Уж над тобою быть греху!»
И, выбравши случай, без сожаленья,
Свернули девушки головку петуху.
Но что ж? Они себе тем ждали облегченья;
Ан в деле вышел оборот
Совсем не тот:
То правда, что петух уж боле не поет —
Злодея их не стало;
Да Барыня, боясь, чтоб время не пропало,
Чуть лягут, не дает почти свести им глаз
И рано так будить их стала всякий раз,
Как рано петухи и сроду не певали.
Тут поздно девушки узнали,
Что из огня они да в полымя попали.

Так, выбраться желая из хлопот,
Нередко человек имеет участь ту же:
Одни лишь только с рук сживет,
Глядишь — другие нажил хуже!

 

МАРТЫШКА и КОТ

Перевод: А. Е. Измайлов

Каштаны жарились в печи на угольках;
Мартышка на полу перед огнем сидела
И пристально на них глядела,
А Кот лежал у ней в ногах.
«Что, Васька, — говорит Мартышка, —
Достань каштана два, так будешь молодец!»—
«Да, лапу обожги! Нет, я ведь не глупец!»—
«Э! Неженка какой! Трусишка!
Трус! Трус!»
Вскочил мой Кот, в дугу себя согнул,
На лапки задние у печки приподнялся,
Переднюю к каштанам протянул,
Ожегся и назад подался;
За дело принялся опять:
То прочь ее, а там другою трогать станет,
И вытащил он так уже каштанов пять.
Каштаны Васька вынимает,
Мартышка же их подбирает,
Облупит, да и прямо в рот.
Вдруг, на беду, слуга идет.
Плутовка наутек; а кот не догадался, —
Работою все занимался.
Слуга на цыпочках к мошеннику подкрался,
Да за уши схватил, и ну его таскать.
Кот бедный от побой, как мертвый, протянулся,
Насилу через час очнулся,
И полно с той поры без пользы воровать.
Мартышка вот умна: не обожглась, не бита,
Сыта;
А Васька глуп, так с ним случилася напасть,
То ль дело для себя украсть!.. 

 

ДВА ГОЛУБЯ

Перевод: И. А. Крылов

Два Голубя как два родные брата жили,
Друг без друга они не ели и не пили;
Где видишь одного, другой уж верно там;
И радость и печаль — все было пополам;
Не видели они, как время пролетало;
Бывало грустно им, а скучно не бывало.
Ну, кажется, куда б хотеть
Или от милой, иль от друга?
Нет, вздумал странствовать один из них — лететь,
Увидеть, осмотреть
Диковинки земного круга,
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой.
«Куда ты? — говорит сквозь слез ему другой. —
Что пользы по свету таскаться?
Иль с другом хочешь ты расстаться?
Бессовестный! Когда меня тебе не жаль,
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны,
И все, чем странствия опасны!
Хоть подожди весны лететь в такую даль,
Уж я тебя тогда удерживать не буду.
Теперь еще и корм и скуден так, и мал;
Да, чу! И ворон прокричал:
Ведь это, верно, к худу.
Останься дома, милый мой!
Ну, нам ведь весело с тобой!
Куда ж еще тебе лететь, не разумею,
А я так без тебя совсем осиротею.
Силки, да коршуны, да громы только мне
Казаться будут и во сне;
Все стану над тобой бояться я несчастья:
Чуть тучка лишь над головой,
Я буду говорить: ах! Где-то братец мой?
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья?»
Растрогала речь эта Голубка;
Жаль братца, да лететь охота велика,
Она и рассуждать, и чувствовать мешает.
«Не плачь, мой милый, — так он друга утешает, —
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь,
Все наскоро в пути замечу на полете
И, осмотрев, что есть диковинней на свете,
Под крылышко к дружку назад я ворочусь.
Тогда-то будет нам о чем повесть словечко!
Я вспомню каждый час и каждое местечко;
Все расскажу: дела ль, обычай ли какой,
Иль где какое видел диво.
Ты, слушая меня, представишь все так живо,
Как будто б сам летал ты по свету со мной».
Тут — делать нечего — друзья поцеловались,
Простились и расстались.
Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром,
Под ним, как океан, синеет степь кругом.
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался.
Кой-как угнездился, прижался
К нему наш Голубок;
Но ни от ветру он укрыться тут не мог,
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,
Желанье позывать бедняжку дале стало.
Встряхнулся и летит, — летит и видит он:
В заглушье под леском рассыпана пшеничка.
Спустился — в сети тут попалась наша птичка!
Беды со всех сторон!
Трепещется он, рвется, бьется.
По счастью, сеть стара, кой-как ее прорвал,
Лишь ножку вывихнул да крылышко помял;
Но не до них: он прочь без памяти несется.
Вот пуще той беды беда над головой:
Отколь не взялся ястреб злой;
Невзвидел света Голубь мой!
От ястреба из сил последних машет.
Ах, силы вкоротке! Совсем истощены!
Уж когти хищные над ним распущены;
Уж холодом в него с широких крыльев пашет.
Тогда орел, с небес направя свой полет,
Ударил в ястреба всей силой —
И хищник хищнику достался на обед.
Меж тем наш Голубь милый,
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем.
Но тем еще не кончилось на нем:
Одна беда всегда другую накликает.
Ребенок, черепком наметя в Голубка, —
Сей возраст жалости не знает —
Швырнул и раскроил висок у бедняка.
Тогда-то странник наш, с разбитой головою,
С попорченным крылом, с повихнутой ногою,
Кляня охоту видеть свет,
Поплелся кое-как домой без новых бед.
Счастлив еще: его там дружба ожидает!
К отраде он своей,
Услуги, лекаря и помощь видит в ней;
С ней скоро все беды и горе забывает.

О вы, которые объехать свет вокруг
Желанием горите!
Вы эту басенку прочтите
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг;
Что б ни сулило вам воображенье ваше,
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше,
Где ваша милая иль где живет ваш друг. 

 

МОЛОЧНИЦА и ГОРШОК С МОЛОКОМ

Перевод: В. В. Жуков

Издалека
С кувшином молока
Шла в город девушка Пьеретта.
Она была одета
В простое платьице коричневого цвета,
И торопилась поскорей
С бесценной ношею своей
Поспеть на рынок до рассвета.
Но путь далек… вокруг кусты,
Как тени вещие толпились,
И вот — наивные мечты
В ее головке зароились, —
Она мечтательна была
И грезой тайною могла
Пополнить жизни недостаток:
«Я молоко продам за двадцать су,
Куплю яиц один-другой десяток,
Домой их бережно снесу
И посажу на них куриных пару маток;
Они мне высидят цыплят;
За ними приглядят
И братец, и сестрица;
О, я уверена, — лисица
На всех, конечно, не польстится, —
Останется штук пять,
Чтоб можно было обменять
Их на большого поросенка!
Я ж знаю дело очень тонко:
Его я живо откормлю,
Продам повыгодней и тотчас же куплю
Корову — прочим всем к досаде...
А там помчатся дни... Фортуна мне не враг...
Теленок явится... и скоро в нашем стаде
Он вдруг запрыгает — вот так!..»
Пьеретта увлеклась... Пьеретта позабылась...
И крынка с молоком... увы!..
С ее упала головы
И вдребезги разбилась.

Наедине
Вполне
Возможно в грезах позабыться!
Ты царь!.. Ты властелин!..
Ты всеми властвуешь один…
Но лишь действительность в окошко постучится,
И все, развеявшись, умчится!

 

СКУПОЙ и КУРИЦА

Перевод: И. А. Крылов

Скупой теряет все, желая все достать.
Чтоб долго мне примеров не искать,
Хоть есть и много их, я в том уверен,
Да рыться лень: так я намерен
Вам басню старую сказать.

Вот что в ребячестве читал я про Скупого.
Был человек, который никакого
Не знал ни промысла, ни ремесла,
Но сундуки его полнели очевидно.
Он Курицу имел (как это не завидно!),
Которая яйца несла,
Но не простые,
А золотые.
Иной бы и тому был рад,
Что понемногу он становится богат;
Но этого Скупому мало,
Ему на мысли вспало,
Что, взрезав Курицу, он в ней достанет клад.
Итак, забыв ее к себе благодеянье,
Неблагодарности не побоясь греха,
Ее зарезал он. И что же? В воздаянье
Он вынул из нее простые потроха.

 

СТАРИК и ТРОЕ МОЛОДЫХ

Перевод: И. А. Крылов

Старик садить сбирался деревцо.
«Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,
Когда уж смотришь вон из света! —
Так Старику, смеясь в лицо,
Три взрослых Юноши соседних рассуждали.—
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать столь дальние расчеты?
Едва ли для тебя текущий верен час!
Такие замыслы простительны для нас:
Мы молоды, цветем и крепостью, и силой,
А старику пора знакомиться с могилой».
«Друзья! — смиренно им ответствует Старик. —
С детства я к трудам привык;
А если оттого, что делать начинаю,
Не мне лишь одному я пользы ожидаю,
То, признаюсь,
За труд такой еще охотнее берусь.
Кто добр, не все лишь для себя трудится.
Сажая деревцо, и тем я веселюсь,
Что если от него сам тени не дождусь,
То внук мой некогда сей тенью насладится,
И это для меня уж плод.
Да можно ль и за то ручаться наперед,
Кто здесь кого переживет?
Смерть смотрит ли на молодость, на силу
Или на прелесть лиц?
Ах! в старости моей прекраснейших девиц
И крепких юношей я провожал в могилу!
Кто знает, может быть, что ваш и ближе час
И что сыра земля покроет прежде вас».
Как им сказал Старик, так после то и было.
Один из них в торги пошел на кораблях;
Надеждой счастие сперва ему польстило;
Но бурею корабль разбило:
Надежду и пловца — все море поглотило.
Другой в чужих землях,
Предавшися порока власти,
За роскошь, негу и за страсти
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.
А третий в жаркий день холодного испил
И слег; его врачам искусным поручили,
А те его до смерти залечили.
Узнавши о кончине их,
Наш добрый Старичок оплакал всех троих. 

 

ЗАЯЦ и ЛЯГУШКИ

Перевод: Н. Юрьин

Раз Заяц размышлял в укромном уголке
(В укромных уголках нет лучше развлеченья);
Томился Зайчик наш в тоске —
Печальны и робки все зайцы от рожденья.
«Ах, — думал он, — кто так пуглив, как я,
Тому на свете нет житья!
Спокойно не проглотишь и кусочка,
Ничто не радует, беды отвсюду ждешь,
Трясешься день, без сна проходит ночка —
И так весь век живешь...
Зачем же, скажут, ты так мечешься тревожно?
Да разве страх осилить можно?
Кто что ни говори, а я уверен в том,
Что даже людям он знаком».
Так Заяц размышлял, но размышлял с оглядкой.
Опасность чуял он со всех сторон;
Чуть листик шелохнет, чуть тень мелькнет, — и он
Уж трясся лихорадкой...
Вдруг наш зверек
Среди своих печальных размышлений
Услышал легкий шум... Без долгих рассуждений,
Что было мочи, он пустился наутек.
Не чуя ног, бежит — и добежал до пруда.
Что ж видит он? О, чудо!..
Лягушки от него к воде скорей бегут,
Лягушек дрожь берет, Лягушки скачут в пруд.
«Ого! — промолвил он. — Как пригляжуся,
Так в этой стороне
Таким же, как другие мне,
И сам я кой-кому кажуся.
Должно быть, я не так уж плох,
Коль мог произвести такой переполох.
Как! Я один сумел повергнуть их в смятенье!
Им чудится во мне
Призыв к войне!
Да, для меня теперь уж нет сомненья:
Как ты ни будь труслив, найдется, наконец,
Тот, перед кем и ты окажешься храбрец».

 

ЛЕВ и КОМАР

Перевод: И. А. Крылов

Бессильному не смейся,
И слабого обидеть не моги!
Мстят сильно иногда бессильные враги;
Так слишком на свою ты силу не надейся!
Послушай басню здесь о том,
Как больно Лев за спесь наказан Комаром.

Вот что о том я слышал стороною:
Сухое к Комару явил презренье Лев;
Зло взяло Комара: обиды не стерпев,
Собрался, поднялся Комар на Льва войною.
Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань
И вызывает Льва на смертоносну брань.
Льву смех, но наш Комар не шутит:
То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит!
И, место высмотрев и время улуча,
Орлом на Льва спустился
И Льву в крестец всем жалом впился.
Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача.
Увертлив наш Комар, да он же и не трусит!
Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет;
Лев голову крутит. Лев гривою трясет,
Но наш герой свое несет:
То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит.
Вздурился Лев,
Престрашный поднял рев,
Скрежещет в ярости зубами,
И землю он дерет когтями.
От рыка грозного окружный лес дрожит.
Страх обнял всех зверей; все кроется, бежит:
Отколь у всех взялися ноги,
Как будто бы пришел потоп или пожар!
И кто ж? Комар
Наделал столько всем тревоги!
Рвался, метался Лев и, выбившись из сил,
О землю грянулся и миру запросил.
Насытил злость Комар; Льва жалует он миром:
Из Ахиллеса вдруг становится Омиром
И сам
Летит трубить свою победу по лесам.

 

ПАСТУХ и МОРЕ

Перевод: И. А. Крылов

Пастух в Нептуновом соседстве близко жил:
На взморье, хижины уютной обитатель,
Он стада малого был мирный обладатель
И век спокойно проводил.
Не знал он пышности, зато не знал и горя,
И долго участью своей
Довольней, может быть, он многих был царей.
Но, видя всякий раз, как с Моря
Сокровища несут горами корабли,
Как выгружаются богатые товары
И ломятся от них анбары,
И как хозяева их в пышности цвели,
Пастух на то прельстился;
Распродал стадо, дом, товаров накупил,
Сел на корабль — и за Море пустился.
Однако же поход его не долог был;
Обманчивость, морям природну,
Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,
Как буря поднялась;
Корабль разбит, пошли товары ко дну,
И он насилу спасся сам.
Теперь опять благодаря морям
Пошёл он в пастухи, лишь с разницею тою,
Что прежде пас овец своих,
Теперь пасёт овец чужих
Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,
Чего не сделаешь терпеньем и трудом?
Не спив того, не съев другого,
Скопил деньжонок он, завёлся стадом снова
И стал опять своих овечек пастухом.
Вот некогда, на берегу морском,
При стаде он своём
В день ясный сидя
И видя,
Что на Море едва колышется вода
(Так Море присмирело)
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг! — сказал. — Опять ты денег захотело,
Но ежели моих — пустое дело!
Ищи кого иного ты провесть,
От нас тебе была уж честь.
Посмотрим, как других заманишь,
А от меня вперёд копейки не достанешь».

Баснь эту лишним я почёл бы толковать;
Но как здесь к слову не сказать,
Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдётся тысячу несчастных от неё
На одного, кто не был ей обманут,
А мне, что говорить ни станут,
Я буду всё твердить своё:
Что впереди — Бог весть; а что моё — моё!

 

МОЛОДАЯ ВДОВА

Перевод: А. Е. Измайлов

О мертвом как ни плачь, а он уже не встанет,
И всякая вдова
Поплачет месяц — много два,
А там и плакать перестанет:
Жаль мужа, и себя ведь жаль!
На крыльях времени летит от нас печаль,
И нечувствительно спокойствие приходит.
Большое Лафонтен различие находит
Во всех вдовах чрез день и через год.
И подлинно: теперь вдова горюет, плачет,
И через год, смотри, мазурку пляшет, скачет.
Таков уж, видно, женский род!
Одна красавица, лишь только овдовела,
Кричала, билася, рыдала и рвалась,
Ни пить, ни есть, ни жить на свете не хотела —
Река горчайших слез из глаз ее лилась.
Отец печалиться дал полную ей волю,
Но, видя, что уже проходит шесть недель
И что она слегла в постель,
Свою оплакивая долю,
Сказал ей: «Полно плакать, дочь!
Слезами ведь нельзя помочь.
Не ты одна вдова на свете;
Еще ты очень молода.
Муж умер — экая беда!
Есть у меня жених прекрасный на примете,
Уж не покойному чета!
Красавец, молодец, почти в твои лета...»
«Ах, батюшка! — Вдова прервала. —
Мне замуж?! Мне другой венец?
Нет, нет, я в монастырь пойду!» — и зарыдала.
Смолчал и прочь пошел отец.
Источник слез помалу иссыхает.
Проходит месяц и другой.
Вдова уж менее вздыхает;
Почти забыт муж дорогой,
И слезка на глазах ее не навернется;
Невольно иногда и улыбнется,
Увидя в зеркале, что траур ей к лицу.
Прошло уж полгода, глядит в глаза отцу,
Но тот не говорит ни слова.
Решилась, наконец, она спросить его.
«Что ж, батюшка, увижу я...» — «Кого?» —
«Кого хвалили вы». — «Кого же?» — «Молодого...
Ну сами знаете... Ха! ха!..
Красавца жениха?»

 

СТРЕКОЗА и МУРАВЕЙ

Перевод: А. И. Крылов

Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Все прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
"Не оставь меня, кум милый!
Дай ты мне собраться с силой,
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!"
"Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?"
Говорит ей Муравей.
"До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так что голову вскружило".
"А, так ты..." — "Я без души
Лето целое все пела".
"Ты все пела? это дело:
Так поди же, попляши!" 

 

ДВА ПСА и МЕРТВЫЙ ОСЕЛ

Перевод: В. В. Жуков

Два пса, гуляя мирно, чинно,
Однажды видят на реке,
Что вдалеке
Плывет куда-то труп ослиный;
Раздутый ветром грозный вал
Его все дальше отгонял.
Тут первый пес промолвил другу:
— Ты к дальнозоркости привык,
Так посмотри — туда, по речке, к югу, —
Что это? Лошадь или бык?
— Скажи, а нам какое дело,
Чье это тело? —
Товарищ говорит, —
Ты позабыл наш нрав собачий!
Подумай лучше о задаче,
Как нам себе его добыть?
За трупом плыть?
Далечко!...
Так вот что сделаем, мой друг:
Возьмем-ка вылакаем речку
В единый дух!
Ослиный труп останется на месте,
А мы по чести
Его разделим меж собой...
Такой
Совет понравился обоим.
И вот они, с голодным воем,
От благомыслья далеки,
Давай лакать водицу из реки.
И до тех пор они лакали,
Пока на берегу без жизни не упали...

Бывает так, что человек
Весь век
Стремится к цели,
Забывши обо всем,
А между тем, на самом деле,
Стремится к ней не тем путем!

  • 1. Буало-Депрео — французский поэт и критик, родился в 1636 г. в Париже. В литературе стяжал себе известность своими «Сатирами».