Су Сяомэй трижды озадачивает жениха

Входит в сборники:

• «Удивительные истории нашего времени и древности» («Цзинь гу цигуань»)
• Фэн Мэнлун. «Слово бессмертное, мир пробуждающее» («Син ши хэн янь»)

Звездочками (*) обозначены ссылки на общие для всех повестей комментарии.

* * *

18. СУ СЯОМЭЙ ТРИЖДЫ ОЗАДАЧИВАЕТ ЖЕНИХА

Мужчине — талант
    высокие званья сулит,
Для женщины умной
    путь службы закрыт.
Но дали б ей доступ к *экзаменам,
    те же права,
Не уступила б вельможам
    и важным ученым двора.

Едва разделился *хаос, небо породило мужское начало — *ян, земля — начало женское инь. И хотя сози­дательная сила природы была беспристрастна, она все же обособила инь от ян: ян свойственно движение, инь — покой; ян осуществляет, инь воспринимает; ян действует вовне, инь — внутри. Поэтому муж­чина ведает всеми делами в стране, а женщина занята лишь хозяйст­вом. Кто ведает всеми делами в стране, носит парадную шапку, пояс роскошный по чину, и мужем его величают. Он полководец, он и ми­нистр, он всюду на самых различных постах. Такой человек обязан разбираться в современной жизни и в делах минувших лет, должен постичь суть правления, понимать причины нарождающегося и пред­видеть его последствия. А женщина хозяйничает в доме, носит про­стую прическу, одета в обычное платье. Ее повседневные заботы ограничиваются колодцем да ступкой, посудой да кухней, и вся ее жизнь сводится к тому, чтобы рожать и воспитывать детей. Поэтому если в богатой семье женщину и обучают грамоте, то от нее требуют всего лишь умения кое-как разбираться в фамилиях и именах да за­писать в книгу счет. Она не держит экзаменов, не добивается славы, а к поэзии, изящной словесности и вовсе не имеет отношения. Но каждому свое. Иная женщина так тупа, что легче взобраться на небо, чем научить ее хоть как-то читать. А другая, бывает, настолько та­лантлива, что взглядом лишь текст пробежит, тут же прочтет наи­зусть. Ее и учить не приходится — все постигает сама. В стихах она не уступит *Ли Бо и *Ду Фу, в одах — *Бань Гу и *Сыма.

Но, конечно, такие одаренные женщины встречаются лишь по­тому, что самое лучшее в природе иногда случайно достается им, а не мужчине. В период *Хань, например, жили Бань Чжао, сестра Бань Гу, о котором мы только что упоминали, и *Цай Янь. Бань Чжао за брата закончила *«Историю Ранней династии Хань», Цай Янь сочи­нила «Восемнадцать напевов для северной свирели», которые испол­нялись и последующими поколениями. В период *Цзинь была извест­на *Се Даоюнь. Как-то с братьями, воспевая снег, она произнесла: «Словно пух ивы по ветру летит». Так прекрасно о снеге никто из ее братьев сказать не сумел. Во времена династии *Тан была придвор­ная дама Шангуань Ваньэр. Когда император *Чжун-цзун попросил ее оценить стихи сановников двора, она безошибочно отметила их дос­тоинства и недостатки. А уж сколько было выдающихся женщин при *Сун. Назовем только двух — *Ли Цинчжао и *Чжу Шучжэнь. Обе они изяществом своих стихов и широтой познаний были первыми среди женщин. И коль говорить о том, что достойная женщина за­служивает достойного супруга, то этим одаренным особам, казалось, должны бы найтись под стать и талантливые мужья. Но что подела­ешь, если, внося записи в брачную книгу, *старец под луною ошибся и эти женщины вышли замуж за бездарных неучей; не случайно по­этому в их творениях нет-нет да звучит скорбь и досада. Вот что го­ворят стихи:

Журавль неуклюжий с красавицей уткой
    ютятся в запруде одной;
Ни силою крыльев, ни перьев нарядом
    не сходны они меж собой.
Когда забывает Весны повелитель
    заботы свои о цветах,
Неужто, как тесно сплетенные ветви,
    цвести они будут весной?

(Перевод Л. Н. Меньшикова)

У Ли Цинчжао, о которой мы сейчас говорили, есть стихотворе­ние «Осенняя печаль», написанное на мотив «Тихий и грустный на­пев»:

Все думы да думы,
    все скорбь да печаль,
        да сердца щемящая грусть,
Как пустынно кругом.
    Вернулась холодная осень,
        веет последним теплом.
Что чарка-другая простого вина,
    если ветер так резок в ночи.
Пролетела вдали
    стайка милых гусей,
Сердце сжалось в груди:
    стайка старых друзей.
Желтеет сорвавшийся лист,
    повсюду опали цветы.
Кто же с любовью ветку сухую
    с улыбкой поднимет с земли?
Сумерки. Дождь моросит.
    Отчетливо слышу, как капля за каплей
        по листьям платана стучит.
Как темно. Я одна у окна.
    А все, что во мне и вокруг,
        разве выразить словом «тоска».

Чжу Шучжэнь как-то осенью, когда муж уехал, сидела одна при светильнике и грустила. За окном мерно покрапывал дождь. И вот строка за строкою у нее сложились стихи:

Плачу я — слезы мне очи слепят,
    тоска мою душу терзает.
Сердце трепещет при мысли о ночи,
    а ночь уже вновь наступает.
Сумрак вечерний, унылый, холодный
    и нитями тянется дождь;
Тусклый светильник один предо мной
    в осеннюю длинную ночь.

Впоследствии был составлен сборник стихов Чжу Шучжэнь, ко­торому дали название «Скорбь души».

Рассказчик, спросите вы, а почему ты говоришь о тех именно двух женщинах, которым так не повезло в браке?

А потому только, что я собираюсь рассказать вам о том, как од­ной умной девице все же попался и умный муж. Жили они душа в душу, а об их супружеской жизни сложили много занимательных историй. И право,

Приятно читать интересную повесть,
О славной девице беседу вести.

Итак, начнем рассказ. В провинции Сычуань есть округ Мэйчжоу, который некогда назывался областью Шу, потом — Цзячжоу, затем — Мэйшань. Есть там горы Маи1 и Эмэй; из рек и озер — Хуаньху и Миньцзян.

Всем прекрасным одарила природа в тех краях и самого челове­ка, дав миру знаменитого ученого по фамилии Су, по имени Сюнь. *Второе имя этого ученого было Минъюнь, литературный псевдо­ним — Лаоцюань. В те времена его называли «Старый Су». У Су Сюня было двое сыновей — Старший Су и Младший Су. Старшего зва­ли Ши, второе имя его было Цзычжань, литературный псевдоним — Дунпо; младшего звали Чэ, второе имя его было Цзюю, литературный псевдоним — Инбинь. Оба обладали врожденным талантом к наукам, оба были сведущи в военном деле и отличались обширностью позна­ний как о прошлом, так и о настоящем. И тот и другой держали эк­замены, и оба получили звание *цзиньши. Их высоко ценили при дворе и обоих назначили на должность в Придворную академию. Го­воря о братьях, их обычно называли Двумя Су, а вместе с отцом — Тремя Су. Но речь не о них самих, куда удивительнее другое.

Совершенство, которым природа может наделить человека, было почему-то сосредоточено в одной семье. Два талантливых брата — все же не диво. Но у Су Сюня была еще дочь, Су Сяомэй, которая вряд ли имела равных себе по уму. О ней поистине можно сказать: что ни услышит — поймет до конца, спросят о чем — на все даст ответ.

Поскольку отец и братья Сяомэй были людьми большой учено­сти, то в доме постоянно говорили о классических книгах, об истории и философии. К тому же Сяомэй доводилось читать и слышать немало стихов, песен, од и различных напевов, а исстари говорят: кто возле красной краски — красный, кто рядом с черной тушью — черный.

И так как Сяомэй своими дарованиями намного превосходила других, то чего только она не знала!

Когда Сяомэй было десять лет, она вместе с отцом и братьями жила в столице. Дома у них рос куст гортензий. Была весна, и гор­тензии распускались пышным цветом. Как-то раз Лаоцюань, очаро­ванный прелестью цветов, взял кисть, чтобы в стихах выразить свои чувства. Он успел написать лишь четыре строки, и тут доложили о госте. Лаоцюань бросил писать и вышел. Сяомэй, которая случайно зашла в это время к отцу в кабинет, заметила на столе стихи:

Посмотришь — куст яшмы увешан шарами,
Лишь ветки мелькают живыми тенями.
И мнится, что тучки в тех вьются ветвях,
Что месяц укрылся в их гуще, в цветах.

Она поняла, что в этих строках воспевается прелесть гортензий, в почерке признала руку отца и тотчас, не задумываясь, докончила стих, приписав:

Что каждый цветок окружен мотыльками,
Что ветер играет их крыл лепестками,
И дай аромат им, развея в садах,
Не стали бы *мэй восхищаться в горах.

Положив листок со стихами на прежнее место, Сяомэй тихонь­ко вышла из кабинета. Тем временем Лаоцюань, проводив гостя, вер­нулся к себе, и когда снова взялся за кисть, то увидел, что стих за­кончен. Прочел: и размер и содержание — все прекрасно! Заподоз­рив, что это дело рук дочери, он велел позвать ее. Оказалось, дейст­вительно, стихи дописаны ею.

— Жаль, что она женщина, — произнес со вздохом Лаоцюань, — а то, спору нет, и она бы у меня прославилась на экзаменах.

С тех пор Лаоцюань стал еще больше лелеять свою дочь. Теперь он уже не следил за тем, занимается ли она женским трудом, предо­ставив ей возможность вволю читать книги и расширять свои позна­ния. Когда Сяомэй шел шестнадцатый год, отец решил во что бы то ни стало подобрать ей мужа из первых талантов в стране. Но сразу найти такого было, конечно, нелегко.

Случилось как-то, что министр Ван, князь удела Цзин, пригла­сил Лаоцюаня побеседовать. Министр Ван — это тот, чье имя — Аньши и второе имя — Цзефу. Человек этот стал пользоваться боль­шой известностью сразу же, как только выдержал экзамены. Но *Ван Аньши, случалось, не умывался, ложился спать не раздеваясь, и оде­жда на нем была полна вшей. Лаоцюаня такая дикость отталкивала. Он предполагал, что в будущем Ван Аньши станет коварным и опас­ным царедворцем, и высмеял его в своем * «Трактате о подлых мини­страх». Ван Аньши затаил на Лаоцюаня злобу, но, увидев, как Стар­ший и Младший Су один за другим выдержали экзамены, подавил обиду и решил сблизиться с ним. Когда Ван Аньши был произведен в министры, то и Лаоцюаню из опасения за карьеру своих сыновей во­лей-неволей пришлось поддерживать с ним добрые отношения. Вот уж право,

Близкие духом и мыслью
    в древности дружбу водили,
Ныне же дружат с расчетом
    на силу и власть.

Итак, в назначенный день Лаоцюань отправился к министру. Сначала, как водится, поговорили о том, о сем, побеседовали о госу­дарственных делах, а затем стали пить рюмку за рюмкой, незаметно увлеклись и оба порядком захмелели. Разговорившись, Ван Аньши невзначай похвалил своего сына Ван Пана, заявив, что стоит ему лишь раз прочесть что-нибудь, как он тут же запоминает.

— А кто же для этого по два раза читает? — спросил охмелев­ший гость.

— Простите, оплошал1 Мне ль перед *Лу Банем хвастать уменьем владеть топором!

— Не только моим сыновьям, но и дочери моей дважды читать не приходится!

— Вот как! — удивился министр. — О том, что сыновья у вас выдающиеся таланты, я знал давно, но что и дочь ваша так талантли­ва, я, признаться, не слышал. Как видно, все прекрасное, все совер­шенное, что только может дать нам природа, досталось именно вашей семье.

Лаоцюань пожалел, что лишнее сорвалось с языка, и стал по­спешно прощаться. Но Ван Аньши задержал его, приказав отроку-служке принести какую-то тетрадь.

— Это *ученические упражнения моего сына, — ска ал ми­нистр, протягивая тетрадь гостю. — Не затрудню ли вас, e .J.i по­прошу взять с собой, просмотреть и сделать замечания?

Лаоцюань *положил тетрадь в рукав, поспешно откланялся и вышел. Дома он сразу же лег спать. Среди ночи проснулся. Хмель весь вышел. Ему вспомнился визит к министру, и он пожалел о том, что стал расхваливать перед ним свою дочь. «Неспроста Ван Аньши дал мне прочесть сочинение сына, — рассуждал про себя Лао­цюань, — не иначе как прочит его в зятья. Но этот брак мне вовсе не по душе. А как теперь отказать?» Мысли обо всем этом не давали Лаоцюаню заснуть. Утром, умывшись и причесавшись, он вынул тет­радь Ван Пана и принялся внимательно читать. Невольно чувство любви к таланту заговорило в нем, когда он увидел, как на каждой странице речь стелется парчою цветистой и жемчугом редким бли­стают слова.

«Кто знает, какая судьба предназначена дочери? — размышлял вслух Лаоцюань. — Дам-ка я ей прочесть. Интересно, понравится или нет». Имя автора он решил от Сяомэй скрыть и потому, вручая тет­радь служанке, сказал:

— Это тетрадь одного известного молодого ученого, который попросил меня *разметить его сочинение. У меня сейчас нет свобод­ного времени. Передай тетрадь молодой госпоже. Пусть она просмот­рит, а когда кончит, сразу же вернешься с этой тетрадью ко мне.

Служанка вручила Сяомэй тетрадь и передала ей распоряжение отца.

Сяомэй тут же растерла киноварь и взялась за кисть. Через мгновение все было размечено.

— Хорошо написано! Сразу видно ученого и одаренного челове­ка, — со вздохом произнесла она. — Однако талант его уже иссяк, цветисто все, но животворного зерна не видно — пожалуй, недолго осталось блистать ему своим дарованием.

Рассудив так, Сяомэй на заглавном листе тетради написала:

В новизне и изяществе — сила,
    в нищете содержания — слабость.
Чтобы чин получить, он талантлив сверх меры,
    но прожить суждено ему мало.

Впоследствии Ван Пан в девятнадцать лет первым выдержал эк­замены на звание цзиньши, но вскоре умер. Этот случай ясно говорит о необыкновенной прозорливости Сяомэй. Но мы забежали вперед.

Итак, написав заключение, Сяомэй велела служанке отнести тетрадь отцу. Взглянув на тетрадь, тот испугался: «Как же с такой оценкой возвращать тетрадь? Обидится ведь! Что ж теперь делать — заглавный-то лист испорчен!»

Размышления Лаоцюаня прервал слуга:

— Явился человек от министра за известной, говорит, вам тет­радью. Кроме того, посланный имеет передать нашему господину еще кое-что лично.

Лаоцюань совсем растерялся. Ему ничего не оставалось, как вырвать первый лист, заменить его новым и на нем написать по­хвальный отзыв. Тетрадь он собственноручно передал посланному от Ван Аньши.

— Мне приказано еще осведомиться, не просватана ли дочь почтенного господина Су, — сказал тот, принимая тетрадь. — Если нет, то министр желал бы, как говорится, предложить вам союз, по­добный *союзу меж Цинь и Цзинь.

— Посмею ли я возражать против желания министра пород­ниться с моей семьей? Но только дочь у меня уродлива. Боюсь, что не оправдает павший на нее выбор столь почтенного и богатого дома. Прошу вас взять на себя труд в самых учтивых выражениях сообщить об этом министру. И если министр пожелает, то ему нетрудно будет разузнать и убедиться, что с моей стороны это отнюдь не предлог для отказа.

С этим посланец вернулся к министру.

Ван Аньши был недоволен уже тем, что заглавный лист тетради заменен, а слова Лаоцюаня вызвали в нем опасение, что, может быть, Сяомэй действительно не блещет красотой и не понравится сыну. По­этому он тайком послал людей разузнать о ней.

Тут надо сказать, что Дунпо, брат Сяомэй, часто подсмеивался над сестрой, а Сяомэй — над ним. У Дунпо были такие усы, что Сяомэй по этому поводу шутила:

Бранит меня, но не пойму
    откуда брань несется?
И вдруг я слышу — из щетины
    голос раздается.

Дунпо, в свою очередь, высмеивал выпуклый лоб сестры:

С крыльца сойдет два-три шага,
    но только повернется,
Как лоб в гостиной у двери,
    сама ж еще плетется.

Сяомэй подсмеивалась над длинным лицом брата:

Две струи горьких слез
    прошлогодней тоски
Лишь теперь наконец
    до губы дотекли.

Дунпо в ответ издевался над ее глубоко посаженными глазами:

Трет глаза пятый день,
    но до глаз не достать,
А слезливый родник
    не спешит высыхать.

Все эти шутки стали известны тем, кто по поручению Ван Ань­ши разузнавал о Сяомэй. Министру доложили, что внешность Су Сяомэй уступает ее блестящим талантам. Тогда Ван Аньши оставил мысль об этом сватовстве.

Тем не менее желание министра породниться с семейством Су привело к тому, что слава о Сяомэй разнеслась по всей столице. Позже, когда выяснилось, что сватовство так и не состоялось, не счесть было тех, кто, восхищаясь одаренностью Сяомэй, приходил просить ее руки.

Лаоцюань предлагал каждому написать сочинение и давал его дочери на просмотр. Одни она сразу перечеркивала взмахом кисти, в других отмечала два-три хороших места, и только. Но среди этих сочинений попалось одно, которое она нашла прекрасным. На заглав­ном листе значились фамилия и имя автора — Цинь Гуань. И вот на этом сочинении Сяомэй написала:

Сегодня — лишь умный *сюцай,
Завтра — известный ученый.
Жаль, что два Су помешают ему
Над веком царить восхищенным.

Таким образом, Сяомэй явно говорила, что по своим литератур­ным дарованиям Цинь Гуань стоит в одному ряду с ее братьями и что никто другой с ним сравниться не может.

Лаоцюань прочел стихи дочери, понял, что выбор ее остановил­ся на этом человеке, и тут же отдал распоряжение привратникам:

— Как только появится сюцай Цинь Гуань, сразу же просите его ко мне. Остальных не принимать.

Но оказалось, что за ответом приходили все представлявшие свои сочинения и не явился лишь Цинь Гуань.

Почему же это?

Уроженец Гаою, сюцай Цинь Гуань, второе имя которого Шаою, был таким человеком, о котором поистине можно сказать: клад зна­ний — в нем самом, мир пуст в его глазах. Лишь братьям Су отдавал он должное, а прочих ни во что не ставил. Теперь же он преклонялся еще и перед талантом их сестры. И хотя Сяомэй была яшмой преле­стной, ждущей владельца, однако Цинь Гуань, не желая ронять соб­ственного достоинства, не хотел плестись за толпою искателей, домо­гавшихся приятных известий.

И так как Цинь Гуань все не являлся, Лаоцюань попросил своих друзей дать ему понять, что его ждут. Цинь Гуань очень этому обра­довался, но подумал: «О талантах Сяомэй я знаю лишь понаслышке, лично мне не приходилось в этом удостовериться. Кроме того, гово­рят, что она не блещет красотой — лоб выпуклый, глаза впалые. Не­известно еще, на какого беса она похожа. Повидать бы ее, тогда на душе было бы поспокойнее». Узнав, что в первый день второго месяца Сяомэй будет в храме, он решил воспользоваться этим. Чтобы раз­глядеть ее как следует, он задумал пойти туда переодетым. Правиль­но говорят:

Не верь тому,
    что сам не можешь видеть,
В людской молве
    нередко правды нет.
И если будешь
    слухам верить всяким,
Тогда кривым
    предстанет целый свет.

(Перевод Л. Н. Меньшикова)

Обычно женщины из знатных семейств отправляются в храмы возжечь свечи рано утром или поздно вечером, когда там меньше на­роду. Зная это, в первый день второго месяца Цинь Гуань поднялся до рассвета, умылся, причесался и стал наряжаться странствующим *даосом: на голову надел высокую шапку из простого темно-синего холста, к ушам подцепил кольца из искусственной яшмы, облачился в темно-синий халат, подпоясался желтым шнуром, надел белые чул­ки, обулся в соломенные башмаки, на шею повесил четки из бусин величиной с большой палец, а в руки взял позолоченную чашу для сбора подаяний.

Рано утром он уже стоял у храма и поджидал Сяомэй. Палан­кин ее прибыл, как только занялся день. Пока Сяомэй сходила с паланкина и поднималась в главный зал, Цинь Гуань успел ее раз­глядеть: хотя она не была красавицей, но в ней нельзя было найти ничего ни грубого, ни резкого, и внимание невольно привлекали благородное изящество осанки и спокойная непринужденность ма­нер. Осталось узнать, действительно ли она так талантлива и умна?

Рассчитав, что Сяомэй должна была уже покончить с возжига­нием свечей, Цинь Гуань пошел вдоль галереи, возле которой остановился паланкин, и у входа в зал столкнулся с Сяомэй. Подражая сдержанному тону монаха, он обратился к ней:

Смиренно желаю вам долгого века и счастья
    и к щедрости вашей взываю.

Сяомэй холодно ответила:

Какие заслуги, какие деянья монаха,
    что смеет просить подаянья?

Но Цинь Гуань продолжал свое:

Желаю вам древом целебным расти,
    болезней-недугов не знать.

Не останавливаясь, Сяомэй на ходу бросила:

Монаха уста могут лотоса цветом цвести,
    ему ни гроша не видать.

Цинь Гуань следовал за ней до самого паланкина:

Молодая особа богатству так рада,
    из рук разве выпустит клад золотой.

Сяомэй, не задумываясь, ответила:

Сумасшедший монах! До чего же он жаден!
    Не горы ль возить золотые с собой?

Последние слова Сяомэй произнесла, уже садясь в паланкин. Отходя в сторону, Цинь Гуань пробормотал:

Сумасшедший монах тем уж счастлив безмерно,
    что с вами он встретился ныне.

Сяомэй села в паланкин, не обращая внимания на его слова. Но сопровождавший ее старый слуга расслышал сказанное монахом и, возмущенный его распущенностью, кинулся было к нему, как вдруг заметил, что на галерее появился какой-то красивый отрок с косич­ками. Мальчик окликнул монаха:

— Молодой господин, переодеваться прошу сюда!

Монах прошел вперед, мальчик последовал за ним. Тут старый слуга тихонько дернул мальчика за плечо и шепотом спросил:

— Кто этот господин?

 Это господин Цинь Шаою из Гаою.
 
 Слуга больше не стал ничего говорить, решив не вмешиваться. Однако, возвратись домой, он рассказал обо всем жене, та, конечно, разболтала на женской половине, и таким образом Сяомэй узнала, что даос, просивший у нее подаяния, был переодетым Цинь Гуанем. Она лишь посмеялась над этим и приказала служанкам помалкивать.

Теперь вернемся к Цинь Гуаню. После того как Цинь Гуань вдо­воль нагляделся на Сяомэй, увидел, что она вовсе не безобразна, и убедился в том, как она даровита — раз так легко отвечала ему сти­хами на стихи, — он выбрал *благоприятный день и отправился к Лаоцюаню просить руки его дочери. Тот дал согласие. Последовали обычные при сватовстве подарки и подношения. Все это происходило в начале второго месяца. Цинь Гуань был намерен в ближайшие дни отпраздновать свадьбу. Сяомэй была против — она не сомневалась в том, что Цинь Гуань успешно выдержит экзамены, ждать остава­лось недолго, и Сяомэй хотела при свадебном обряде среди торже­ственных украшений и ярко горящих свечей видеть будущего мужа в облачении, соответствующем его сану. Цинь Гуаню пришлось под­чиниться.

Столичные экзамены в Палате обрядов проходили третьего чис­ла третьего месяца. Цинь Гуань блестяще выдержал их, получил сте­пень цзиньши и явился поклониться будущему тестю. Заодно он со­общил ему, что желал бы совершить брачный обряд в его доме, так как сам он не имеет здесь близких.

Лаоцюань, улыбаясь, сказал:

— Сегодня ваше имя вывешено в Палате обрядов, сегодня вы сменили простую одежду на парадное платье чиновника — ведь это самый счастливый день, и незачем выбирать другой. Что может быть лучше, если мы совершим свадебный обряд нынче же вечером в моем доме?

Дунпо, который присутствовал при разговоре, одобрил решение отца, и в тот же вечер молодые люди, отбивая поклоны в торжест­венном обряде, навек воедино слили свои судьбы. Вот когда действи­тельно можно сказать:

Нашла ученая девица
    ученого супруга.
Он выдержал большой экзамен,
    экзамен держит малый.

(Перевод Л. Н. Меньшикова)

В тот вечер ярко светила луна, и было светло как днем. После пира в парадных комнатах Цинь Гуань направился в брачный фли­гель, но, подойдя, обнаружил, что дверь заперта. Перед флигелем стоял столик, на котором были приготовлены бумага, тушь, тушечница, кисть, три конверта и три кубка — яшмовый, серебряный и гли­няный. Возле столика стояла служанка.

— Почему не открыты двери? — обратился Цинь Гуань к слу­жанке. — Потрудись доложить молодой госпоже, что явился ее супруг.

— Молодая госпожа распорядилась передать вам, — ответила служанка, — что здесь для вас приготовлены три задачи и что во флигель вам будет разрешено войти лишь в том случае, если все три ответа она признает правильными. Содержание каждой задачи вы найдете вот в этих конвертах.

— А это что означает? — спросил Цинь Гуань, указывая на кубки.

— Яшмовый — для вина, серебряный — для чая, глиняный — для простой воды, — отвечала служанка. — Если вы правильно отве­тите на все три задачи, то трижды выпьете из яшмового кубка и две­ри во флигель будут пред вами раскрыты. Если справитесь лишь с двумя, то из серебряного кубка душистым чаем жажду утолите и завтра вновь придете на экзамен. Ну а коль одолеете только одну за­дачу, а две останутся нерешенными, из глиняного кубка отопьете гло­ток воды и отправитесь месяца на три к себе в кабинет толком за­няться книгами.

Цинь Гуань, усмехаясь, заявил:

— Любой простой сюцай без труда справится с тремя задачами. Я же прошел столичные экзамены, где мои сочинения выделялись среди тысяч других. Что мне три задачи, да пусть их будет хоть три­ста — не страшно.

— Наша госпожа, знаете ли, не какой-нибудь экзаменатор, ко­торому вы наговорите всяких «и вот», «итак», «и так далее», «и тому подобное» — и отделались. Нет, с ее задачами справиться не так-то просто. Первая задача — это *оборванные строфы. Причем ответ должен быть в стихах и соответствовать смыслу темы. Только тогда будет считаться, что с первой частью вы справились. Вторая зада­ча — четверостишие, в котором есть намек на четыре исторических лица. Если вы отгадаете всех четырех, будет считаться, что и с этим справились. Ну а третья задача уже совсем простая — нужно только подобрать вторую строку для *парных строк. Если вы справитесь и с этим, то пьете прекрасное вино и входите к молодой.

— Ну что же. Давайте первую.

Служанка взяла один из конвертов, распечатала его и передала Цинь Гуаню.

В конверте оказался листок, на котором были написаны сле­дующие строки:

*Железо и медь бросают в плавильную печь;
По белой стене ползут муравьи чередой.
Две силы — инь, ян, но сущность одна в них;
Я в центре всегда, меж небом стою и землей.

(Перевод Л. Н. Меньшикова)

Цинь Гуань призадумался: «Пожалуй, кроме меня, никто не до­гадался бы, в чем здесь дело. Но я-то наряжался странствующим мо­нахом и просил подаяния у Сяомэй. А здесь все стихотворение наме­кает на слова: „Монах, собирающий подаяние". Ясно, она специально написала такой стих, чтобы посмеяться надо мной». Он взял кисть и при свете луны написал следующее:

Могучий творец!
    О, зачем ты весну подгоняешь?
Осчастливь лишь заботой цветок —
    он раскроет свои лепестки.
Напрасно спешат все к цветку,
    как к игривому ветру:
Ароматный привет он хранит свой
    и зря не пошлет никому.
Холоден нежный цветок —
    он доступен лишь мне одному.

Служанка дождалась, пока Цинь Гуань кончил писать, взяла от него листочек, сложила втрое и громко провозгласила:

— Молодой супруг сдает работу. Первое испытание законче­но. — С этими словами она просунула бумагу в дверную щель.

Сяомэй пробежала взглядом стихи и невольно усмехнулась: по первым знакам каждой строки она сразу же прочла слово «монах». Тем временем Цинь Гуань уже раскрыл второй конверт. В нем тоже лежал листок со стихами. Стихи были такие:

*Как и его могучий дед,
    он силой одарен;
При свете из дыры в стене
    читает книги он;
В пути навеет штопки нить
    о матери печаль;
Почтенный старец у ворот,
    склонившись, смотрит вдаль.

(Перевод Л. Н. Меньшикова)

Прочитав стихи, Цинь Гуань, не задумываясь, сразу же написал против первой строки Сун Цюань, против второй — Кунмин, против третьей — Цзысы, против четвертой — Цзян Тайгун. Ответ был пе­редан тем же путем.

Раскрывая третий конверт, Цинь Гуань рассуждал: «На первых двух задачах ей явно не удалось провалить меня. Третья — это пар­ные строки, а их я умел подбирать еще шестилетним мальчишкой, этим меня не озадачишь!» На листке, который оказался в последнем конверте, Цинь Гуань прочел:

Двери прикрыв, оттолкнула луну,
    что в покои глядела ко мне.

На первый взгляд ему показалось, что найти вторую строку совсем нетрудно, но вскоре он убедился, что тема задана очень тон­ко, и если ответ сделать заурядным, в нем не выявится искусство и находчивость автора. Цинь Гуань задумался. Параллель, достойная заданной строки, все никак не приходила. Сторожевая башня воз­вестила уже о конце третьей *стражи, а Цинь Гуань так ничего и не смог придумать, и чувство растерянности все больше и больше овла­девало им.

В это время в саду показался Дунпо, он решил перед сном на всякий случай заглянуть в сад к новобрачным: был он как-то неспо­коен за Цинь Гуаня. Уже издали Дунпо заметил, как Цинь Гуань в растерянности описывал круги перед флигелем и бормотал про себя одни и те же слова: «Двери прикрыв, оттолкнула луну, что в покои глядела ко мне». При этом молодой ученый беспрерывно делал дви­жения рукой, словно отталкивая что-то от себя.

«Не иначе как этими строками сестра поставила его в затрудне­ние, — подумал Дунпо. — Если я не помогу, не справиться ему с се­строй». Дунпо стал искать параллель, но и ему ничего удачного не приходило на ум.

Посредине сада, перед самым флигелем, стоял чан для цветов, доверху наполненный чистой водой. И вот, погруженный в свои мыс­ли, Цинь Гуань случайно оказался возле чана и, облокотясь на него, стал глядеть в воду. Когда Дунпо увидел это, его сразу осенило и он нашел подходящий ответ. Но подсказать побоялся — уронит достоин­ство Цинь Гуаня в глазах сестры, если она заметит. Тогда Дунпо остановился поодаль, кашлянул, поднял с земли камешек и кинул его в чан. Всплеск — и несколько капель брызнуло в лицо Цинь Гуаню. Отражение луны и неба в воде заколебалось и слилось. Цинь Гуань тут же понял, в чем дело, взял кисть и написал:

Камень метнув, разорвал небосвод,
    что глубоко светился на дне.

Служанка передала листок с решением третьей задачи. Дверь растворилась, и из флигеля вышла вторая служанка. В руках у нее был серебряный чайник с вином. Наполнив яшмовый кубок, она под­несла его Цинь Гуаню:

— Прошу вас, три кубка в награду за ваши труды!

Цинь Гуань, счастливый и довольный собой, осушил три кубка и был торжественно введен в брачные покои.

Можно себе представить, как счастлива была в ту ночь эта достойная пара. Да,

Час тоски бесконечен,
    Счастливая ночь коротка.

Нечего говорить, в каком согласии и как радостно жили моло­дожены. Потом Цинь Гуань направился в провинцию Чжэцзян, куда получил назначение, а ученый Дунпо жил к тому времени в столице. Сяомэй, часто думавшая о брате, как-то раз поехала навестить его в столицу. [...]2

Сяомэй и Цинь Гуань так часто обменивались поэтическими экспромтами, что подробно рассказать об этом просто невозможно. Со временем Цинь Гуань прославился своими способностями, был призван в столицу и назначен в Придворную академию ученых, где служил с двумя братьями Су. Случилось даже, что все трое в одно и то же время занимали должности историографов, а такое с древних времен редко бывало. Когда вдовствующая императрица Сюаньжэнь прослышала о талантах Сяомэй, она частенько стала посылать под­ношения в виде лучших шелков, с тем чтобы Сяомэй писала на них свои стихи. Во дворце эти стихи полюбили, передавали из уст в уста, и о них уже часто говорили в столице. Цинь Гуань пережил Сяомэй, всегда ее помнил и больше не женился. В подтверждение этой исто­рии приведу стихи:

С глубокой древности
    прославлены Три Су в литературе,
Сестра их — Сяомэй
    умом могла поспорить с мужем.
Три раза озадачить жениха —
    поистине, большое диво;
И не бывало, чтоб одна семья
    талантов столько миру подарила.

• 1. В оригинале, по-видимому, описка: Машунь вместо Маи.
• 2. Далее почти три страницы оригинала занимает текст сложных поэтических ребусов и шарад, которые Дунпо и Сяомэй сочиняли друг для друга в столице. Некоторые нз них Сяомэй посылала мужу в Чжэцзян. Эта часть потребовала бы для русского читателя обильного комментария, и потому в переводе она опущена.