«Фауст» Гёте (1 часть) в переводе А. Струговщикова (1856)
В 1840-е гг. как переводчик Гете на первый план выдвигается А. Н. Струговщиков — фигура значительная и симптоматичная в истории русского перевода. Один младший его современник свидетельствовал: «Состоя на службе в Военном министерстве, где он занимал довольно видный и хорошо оплачиваемый пост и, кроме того, происходя из зажиточной семьи, Струговщиков, как он сам часто повторял, занимался переводами „не ради металла“, а con amore, из любви к делу». И в этой деятельности con amore центральное место занимали переводы из Гете.
После 1848 г. Струговщиков на время перестал печататься, полностью, по-видимому, отдавшись переводу I части «Фауста» Гете. Отдельные сцены трагедии публиковались в его переводе с 1838 по 1843 г. Белинский, высоко оценивая эти публикации, побуждал Струговщикова перевести трагедию целиком: «Помоги Вам бог поскорее перевести всего „Фауста“ — это будет перевод, а не то, чем плюнул на публику Губер», писал он в 1841 г. Белинскому не суждено было дожйть до опубликования полного перевода I части, появившейся в печати лишь в 1856 г.(Фауст: Трагедия Гете. Часть первая. Перевод А. Струговщикова. — Современник. 1856, т. 59, № 10, отд. 1, с. 131—280; Отд. отт. — СПб., 1856. 150 с.)
Сохранилось любопытное свидетельство историка и мемуариста С. Ф. Либровича о работе Струговщикова над своим переводом. «Для него (Струговщикова. — Ю. Л.) „Фауст“ был альфою и омегою всемирной литературы, величайшим из произведений, созданных человеческим гением, своего рода литературным божеством, к которому надо подходить только для совершения священнодействия <...>. Он знал всего „Фауста“ в подлиннике наизусть и готов был в любое время цитировать целые страницы. Перевел он гетевскую трагедию шесть раз подряд и каждый раз сызнова.
— Окончив перевод, — рассказывал он, — я клал рукопись в большой конверт, накладывал на этот конверт шесть сургучных печатей, прятал его в один из шести ящиков моего письменного стола, а ключ от данного ящика бросал в Неву, дабы случайно у мепя не явилось желания, при новом переводе, взглянуть, как перевел я раньше то или другое место, тот или другой стих. И это я повторял шесть раз в течение десяти лет, которые я посвятил переводам „Фауста“. Когда, наконец, во всех шести ящиках оказалось, таким образом, по готовому переводу, я велел вскрыть все ящики и стал сличать сделанные в разное время переводы — и составил, так сказать, сводный седьмой перевод».
Свой перевод Струговщиков считал совершенным. По утверждению того же Либровича, он кричал в книжном магазине Вольфа, цитируя то одно, то другое место своего перевода: «Тысячу рублей я готов немедленно отдать тому, кто лучше п вернее меня переведет вот эти четыре строки „Фауста“!».
По инициативе Чернышевского перевод Струговщикова был помещен вместе с повестью Тургенева «Фауст» в одной книжке «Современника». В этой связи Чернышевский писал Некрасову, находившемуся тогда в Италии: «Перевод во многих местах очень не лишен поэзии и вообще довольно близок к подлиннику, так что может назваться хорошим». Чернышевский снабдил перевод примечаниями, которые были набраны, по затем исключены и в печати не появлялись.
«Фауст» Струговщикова отличается теми же особенностями, что и его переводы стихотворений Гете. При гладкости и литературности языка и в общем верной передаче содержания оригинала (за исключением мест, измененных по цензурным соображениям) его отличает многословие, распространение текста и известная банализация гетевской образности, употребление романтических и сентименталистских поэтических штампов, усиление торжественного тона в монологах, чем ослабляется страстность оригинала. Нередко Струговщиков изменял форму стиха, в результате чего нарушалась гармоническая структура трагедии. Особенно пострадала в его переводе Гретхен, из речей которой исчезли простота и естественность.
Недостаток поэтичности в его переводе бросается в глаза даже при сравнении с «Фаустом» Губера. Вот как, например,, переданы у Струговщикова слова Маргариты в темнице:
Это он! это он! где мученье?
Где страх темницы и цепей?
С тобой, с тобой мое спасенье,
С тобою радость наших дней!
А вот и улица, где я
Тебя впервые повстречала!
А вот и сад, где я тебя
С соседкой Мартой поджидала!
Короче говоря, «Фауст» в интерпретации Струговщикова не явился тем достижением, какого можно было от него ожидать, судя по тем усилиям, которые затратил на него переводчик. И неслучайно особого успеха этот перевод не имел. В. П. Боткин, ознакомившись с ним, писал И. И. Панаеву 15 октября 1856 г.: «Есть места хорошо переведенные, по глубокомысленная сторона трагедии вообще, как мне показалось, понята слабо <...>. И очень, часто, там где у Гете глубокомысленное созерцание, — у переводчика выходит пустое резонерство». В. Р. Зотов, посвятивший пространную критическую рецензию обоим «Фаустам», появившимся в «Современнике», подверг перевод безжалостному разносу. Он ставил его ниже предшествующих версий, из которых Струговщиков, по его утверждению, якобы заимствовал отдельные места, и заключал: «Г. Струговщиков забыл, кажется, прежде всего главное обстоятельство, необходимое для перевода всякого поэтического произведения: надобно иметь уважение к подлиннику и поэтическое чувство; иначе люди, знакомые с оригиналом и уважающие его, пазовут дерзким — пересказывание Гете своими словами, а поэты сочтут бесполезными — прозаические стихи перевода, не передающие ни одной искры поэзии подлинника».
Ярым противником нового перевода «Фауста» был М. Л. Михайлов, который в 1859 г., рецензируя издание сочинений Губера, мимоходом заметил, что перевод Струговщикова «безобразен до крайности; не говоря уже об отсутствии в нем всякой поэзии, и знание немецкого языка в переводчике сомнительно».1
* * *
По изд.: Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877
(фрагменты)
2. ПРОЛОГЪ ВЪ НЕБѢ.
Духъ Свѣта, Архангелы и потомъ -- Мефистофель.
РАФАИЛЪ.
Звуча, какъ встарь, и въ поднебесной
Ликуя и гремя хвалой,
Свершаетъ солнце кругъ чудесный,
Творцомъ указанной стезей.
И вѣковѣченъ хоръ согласный
Ему, Зиждителю всего,
И днесь, какъ въ первый день, прекрасны
Творенья дивныя его!
ГАВРІИЛЪ.
И вотъ земля въ своёмъ убранствѣ!
Тму свѣтомъ, свѣтъ смѣняя мглой,
Она вращается въ пространствѣ
Съ непостижимой быстротой.
Моря шумятъ и съ ихъ скалами,
Незримо движима вперёдъ,
Въ связи съ небесными тѣлами,
Она свершаетъ свой полётъ.
МИХАИЛЪ.
Здѣсь огнь земли подъемлетъ море,
Тамъ сушь волной поглощена:
То споръ стихій; но въ этомъ спорѣ
Нетлѣнной жизни сѣмена.
Всё та же твердь, природа та же,
И день, Владыка, тотъ же онъ;
Твои стратиги, мы на стражѣ
И святъ и вѣченъ твой законъ.
ВСЕ ТРОЕ.
Любовь и сила, хоръ согласный,
Греми хвалой Творцу всего!
Хвала! Какъ въ первый день, прекрасны
Творенья дивныя Его!
Является Мефистофель.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Я здѣсь довольно пошатался
И про людей могу сказать,
Что, не отвыкни хохотать,
Надъ ними бъ ты расхохотался.
Въ наукѣ сферъ я не смышленъ
И звуковъ сферъ не понимаю;
Но родъ людской я лучше знаю --
Божокъ земли, какъ въ первый день, смѣшонъ.
Чудакъ, бѣду бѣдой онъ накликаетъ,
Высокое въ себѣ подозрѣваетъ --
И дважды въ дуракахъ. Но если бъ на него
Порой та блажь не находила,
Ему бы здѣсь гораздо лучше было.
И странно: то, что онъ зовётъ умомъ
И что разумника отъ твари отличаетъ,
Частенько онъ на то употребляетъ,
Чтобъ со скотами быть скотомъ.
Онъ, съ позволенія, походитъ
На длинноногаго сверчка,
Который вѣкъ -- не то что ходитъ,
Не то летаетъ; далъ стречка --
Ну и пускай: не тутъ-то было!
Ко всякой дряни суетъ рыло.
ДУХЪ СВѢТА.
Думъ-отрицатель, на землѣ
Всегда и всё не по тебѣ.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Да не съ чѣмъ и тебя поздравить.
А люди... чортъ рѣшился ихъ оставить:
Везъ жалости ихъ видѣть не могу.
ДУХЪ СВѢТА.
А Фауста?
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Доктора?
ДУХЪ СВѢТА.
Достойнаго слугу!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
По чести, онъ на прочихъ не походитъ --
И ѣстъ, и пьётъ не по плечу другимъ;
Но снѣдь его не изъ земли исходитъ
И аппетитъ его неутолимъ:
То полнъ земныхъ и страстныхъ вожделѣній,
То алчетъ звѣздъ въ безуміи хотѣній;
Но широко волнуемая грудь
Нигдѣ и ни на чёмъ не можетъ отдохнуть.
ДУХЪ СВѢТА.
Добра ещё въ его служеньи нѣтъ;
Но скоро озаритъ его небесный свѣтъ.
Весной лишь узнаётъ хозяинъ вертограда,
Что осенью пожнётъ отъ гроздій винограда.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Такъ, значитъ, стоитъ согласиться --
Изъ рукъ звѣрёкъ не ускользнётъ?
ДУХЪ СВѢТА.
Блуждаетъ онъ, пока стремится.
Пытай его, покуда онъ живётъ,
Пока въ нёмъ кровь играетъ и струится
МЕФИСТОФЕЛЬ.
По мнѣ, чтобъ кровь играла съ молокомъ!
Благодарю -- я не терплю тщедушныхъ;
А съ мёртвыми я вовсе не знакомъ
И въ этомъ сходствую съ котомъ;
Особенно люблю великодушныхъ:
Будь краснощёкъ, рѣзовъ -- и чѣмъ живѣй,
Тотъ и согласнѣе съ политикой моей.
ДУХЪ СБѢТА.
Сперва рѣши, потомъ хвались задачей!
Источникъ чистъ и бьётъ живымъ ключёмъ!
Съумѣй его испортить зломъ;
Но знай, стыдяся неудачи,
Правдивый и среди невзгодъ
На путь прямой, на прежній слѣдъ придётъ.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
О, если такъ, я не заставлю ждать!
Съ богоподобіемъ, ручаюсь, онъ простится.
Его горстями я заставлю пыль глотать,
Причемъ онъ будетъ ею же хвалиться,
Какъ это дѣлаетъ почтенная моя
Прабабушка, проклятая змѣя.
ДУХЪ CBѢTA.
Твой путь открытъ; тебя не отвергаетъ
Святая власть. И изо лжей,
Что нынѣ Бога отрицаютъ,
Прямая ложь сноснѣе для людей:
За зломъ добро, за тьмою свѣтъ виднѣй,
И въ мудрости своей судилъ Создатель,
Чтобъ тёмный демонъ-отрицатель
Противникомъ ихъ доброй воли сталъ
И зломъ добро всечасно искушалъ,
Зане въ борьбѣ со злымъ началомъ,
Того бъ добра побѣда означала
Его грядущее, святое торжество.
А вы, поборники прямые Провидѣнья,
Мужайтесь: вамъ готовитъ божество
Залогъ любви и чудо воскресенья.
(Небо открывается, Чистый Духъ и три архангела исчезаютъ.)
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Повременамъ люблю со старикомъ
Потолковать: онъ дѣло разумѣетъ;
Да какъ и но любить, когда, притомъ,
Онъ вѣжливымъ и съ чортомъ быть умѣетъ?
5. САДЪ СОСѢДКИ МАРТЫ.
Маргарита и Фаустъ.
МАРГАРИТА.
Такъ обѣщай же!
ФАУСТЪ.
Всё, чего желаешь.
МАРГАРІТА.
Скажи, религію ты точно уважаешь?
Ты, Генрихъ, добръ: но въ этомъ какъ-то мнѣ
Сомнительно -- не вѣрится тебѣ.
ФАУСТЪ.
Дитя моё, оставимъ это.
Я ближняго люблю -- и ту любовь
Я кровью искупить готовъ.
Священны мнѣ священные предметы,
И никогда, и ни за что на свѣтѣ
У ближняго любви не отыму.
МАРГАРИТА.
Но надо также вѣрить самому!
ФАУСТЪ.
Что надо?
МАРГАРИТА.
Власть имѣть бы надъ тобою...
Тогда бы ты Святыя Тайны чтилъ.
ФАУСТЪ.
Я уважаю ихъ.
МАРГАРИТА.
Не возносясь душою
Къ Всевышнему, ты церковь позабылъ.
Ты въ Бога вѣруешь?
ФАУСТЪ.
Кто знаетъ,
Кто можетъ -- "вѣрую" сказать?
Духовный и мудрецъ не хочетъ понимать
И на вопросъ двулично отвѣчаетъ.
Что нужды, если я съ тобой?
МАРГАРИТА.
Такъ стало-быть ты вотъ какой!
ФАУСТЪ.
Не осуждай меня, прекрасное созданье!
Кто можетъ великое имя назвать,
Кто можетъ, спросясь у разсудка, сказать:
Воистину вѣрю въ него?
Кто можетъ заглушить святое упованье
И, сердцу отказавъ и голосу призванья,
Сказать: я не вѣрю въ Него?
Единый, Предвѣчный,
Въ вѣкахъ безконечный,
Хранитель тебя и меня,
Не Онъ ли, въ созданьи, хранитъ и Себя?
Кто сводъ сей воздвигнулъ небесный
На комъ оперлася земля,
Откуда свѣтъ солнца чудесный,
Кѣмъ блещетъ ночная звѣзда?
Когда, подъ огнёмъ вожделѣнья,
Я въ очи твои погружонъ,
Въ нихъ блещетъ заря наслажденья,
Блаженный мнѣ видится сонъ.
Невидно сила святая
Прольётся и, въ ней утопая,
Твоя переполнится грудь:
Въ величіи всё позабудь!
Тогда, блаженная сознаньемъ,
Его какъ хочешь назови --
Творцомъ, источникомъ любви:
Ему не вѣдаю названья!
Всё въ ощущеньи, милый другъ.
Природа жь вся лишь дымъ и звукъ!
МАРГАРИТА.
И это хорошо и съ поученьемъ схоже.
Нашъ духовникъ хотя почти и тоже,
Да какъ-то иначе объ этомъ говоритъ.
ФАУСТЪ.
И нынѣ, какъ вчера -- и всякъ и всюду
Святую истину по-своему твердитъ.
Зачѣмъ же исключеньемъ буду?
МАРГАРИТА
Покуда слушаешь -- куда ещё не шло;
А какъ подумаешь -- выходитъ, что не то.
А знаешь ли, что этому причина?
Ты позабылъ про долгъ христіаннна.
ФАУСТЪ.
Наставница моя!
МАРГАРИТА.
И тѣмъ ужь потерялъ,
Что ты въ недобрую компанію попалъ.
ФАУСТЪ.
Какъ такъ?
МАРГАРИТА.
Да тотъ, что всё съ тобою,
Ужь вовсе мнѣ не по нутру.
Лицо его -- какъ посмотрю --
Такъ я не знаю, что со мною!
ФАУСТЪ.
Не бойся, ангелъ мой!
МАРГАРИТА.
Я, право, всѣхъ люблю,
Лишь одного его за плута почитаю;
Къ тому жь и видъ имѣетъ онъ такой,
Что я невольный трепетъ ощущаю
При мысли видѣться съ тобой.
Но -- да простить мнѣ Богъ, коль согрѣшила
И я невиннаго невольно оскорбила!
ФАУСТЪ.
Дружочекъ мой, да какже быть:
Нельзя и безъ такихъ.
МАРГАРИТА.
Но только съ ними жить
Избави Богъ: врагу не пожелаю!
Войдётъ онъ въ двери -- я не знаю --
На всѣхъ насмѣшливо глядитъ
И будто сердится, когда заговоритъ;
Ни въ комъ не приметъ онъ участья,
Такъ равнодушенъ ко всему
И, кажется, какъ-будто счастья
Онъ не желаетъ никому.
ФАУСТЪ.
Да ты въ сердцахъ людей читаешь?
МАРГАРИТА.
Какъ-будто самъ его не знаешь?
А подойдётъ -- себя не узнаю.
Я и тебя тогда, сдаётся, не люблю,
И -- что мнѣ сердце раздираетъ --
При нёмъ молиться не ногу.
Вотъ что меня такъ сильно огорчаетъ!
ФАУСТЪ.
Ну, антипатію имѣешь ты къ нему.
МАРГАРИТА.
Пора домой.
ФАУСТЪ.
Намъ ночь не улыбнётся?
Знать, никогда ужь не придётся
Мнѣ провести часокъ съ тобой
Грудь съ грудью и душа съ душой?
Хотя бы разъ вздохнуть свободно!
МАРГАРИТА.
Ахъ, если бъ я одна спала,
Тебѣ охотно бы сегодня
Я двери въ спальню отперла;
Но маменька не крѣпко почиваетъ --
И... тутъ бы я со страху умерла!
ФАУСТЪ.
Тебя напрасный страхъ смущаетъ.
Вотъ сткляночка: три капли ей въ питьё --
И крѣпкій сонъ возьмётъ своё:
Ему натура помогаетъ.
МАРГАРИТА.
И это ей не сдѣлаетъ вреда?
ФАУСТЪ.
Не сталъ бы я совѣтовать тогда.
МАРГАРИТА.
Ахъ, милый другъ! ты такъ плѣнилъ женя,
Я такъ твоей покорна стала волѣ
И сдѣлала ужь столько для тебя,
Что ничего почти не остаётся болѣ!
(Уходитъ.)
Къ Фаусту подходитъ Мефистофель.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Котёнокъ улизнулъ?
ФАУСТЪ.
Подслушивалъ опять?
МЕФИСТОФЕДЬ.
Мнѣ только удалось узнать,
Что господинъ профессоръ -- катихизисъ
Изволилъ съ кѣмъ-то повторять.
Дѣвчонки нынче навострились,
Мораль читаютъ намъ, смекая про-себя:
Вѣрнѣе тотъ, кто вѣруетъ любя.
ФАУСТЪ.
Чудовище! Того не понимаетъ,
Что вѣра тёплая одна,
Какъ мать любимое дитя,
Её собою согрѣваетъ,
Что, ею счастлива, она
За гибель ближняго страшится...
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Какъ это въ сказкахъ говорится.
И кто жь морочитъ насъ? -- дитя!
ФАУСТЪ.
Исчадье грязи и огня!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
И это потому, что ей при мнѣ неловко?
Въ физіогномикѣ плутовка
Понавострилась до того,
Что генія во мнѣ подозрѣваетъ,
А можетъ-быть и чорта самого.
Моя фигура ей на что-то намекаетъ!
Такъ, въ эту ночь?
ФАУСТЪ.
Что въ томъ тебѣ?
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Здѣсь не безъ радостей и мнѣ.
- 1. Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. и развитие художественного перевода.-- Л.: Наука, 1985 (Глава 4. А. Н. Струговщиков)