Андрей Ранчин. «Стихи не для дам» М. Н. Лонгинова

Михаил Николаевич Лонгинов (1823—1875) — библиограф, критик, сочинитель водевилей — был известен современникам также и как автор шутливых стихотворений непечатного характера.

Пишу стихи я не для дам,
<Все больше о п...е и х.е?>
Я их в цензуру не отдам,
А напечатаю в Карлсруэ1, —

писал сам Лонгинов о своих непристойных стихотворениях. Сообщения о сборнике произведений такого рода, якобы в самом деле изданном Лонгиновым в Карлсруэ, скорее всего не соответствуют действительности и восходят к этому четверостишию. По крайней мере, поиски книги в зарубежных и отечественных библиотеках, предпринятые С. А. Рейсером и продолженные в последние годы рядом исследователей, не дали никаких результатов. Существуют, однако, сведения, подтверждающие известие о выходе сборника Лонгинова, выпущенного, правда, позднее, в 1872 году. Это донесение полицейского агента за ноябрь 1872 года о том, что в целях дискредитации Лонгинова (начальника Главного управления по делам печати) в Лейпциге была издана книжка стихотворений Михаила Николаевича «Приключения дяди Пахома», тираж которой в количестве двух тысяч экземпляров был скуплен автором с целью уничтожения (справка 3. И. Перегудовой по данным ЦГАОР для статьи «М. Н. Лонгинов» в словаре «Русские писатели. 1800—1917» издательства «Большая Российская энциклопедия»). С просьбой достать ему сборник Лонгинова обращался к одному из корреспондентов известный революционер-народник П. Л. Лавров.

Любопытно, что о желании устроить «злую шутку» Лонгинову писал 18 января 1873 года И. С. Тургенев П. В. Анненкову: «взять да напечатать его стихотворения за границей». Знал ли Тургенев, что такая акция уже была предпринята, неизвестно.

Возможно, впрочем, что основанием для полицейского донесения и просьбы Лаврова послужили распускаемые недоброжелателями Лонгинова слухи, а на самом деле книга издана не была2.

* * *

В конце 1840 — начале 1850-х годов Лонгинов сближается с кругом «Современника»: Н. А. Некрасовым, И. И. Панаевым, А. В. Дружининым, И. С. Тургеневым. Отойдет он от журнала в 1856—1857 гг., вслед за Дружининым и на несколько лет раньше Тургенева, не приняв проводимых Чернышевским и Добролюбовым радикальных идей и не разделяя принципов «реальной критики».

В 1854 г. Лонгинов регулярно публикует на страницах «Современника» цикл статей «Библиографические записки», печатает (под псевдонимом «Серебрицкий») повесть «Широкая натура» из жизни театралов. Но Лонгинова сблизил и подружил с литераторами «Современника» не только интерес к истории российской словесности, но и любовь к юмору, шутке, пародии — к «чернокнижию»3.

Чернокнижная словесность, которой занимались Дружинин и его друзья, носила в значительной своей части «порнографический» характер и не предназначалась для печати. Этим занятиям члены кружка находили идейное оправдание: в ответ на упрек в цинизме Тургенев разъяснял, что в сочинении такого рода поэм и стихотворений находит выход стесненная тяжелой общественной атмосферой и цензурными запретами энергия протеста. «Чернокнижной» поэзии Дружинина, Некрасова и Тургенева действительно не чуждо политическое фрондерство.

Среди персонажей сквернословных стихотворений оказался и сам Лонгинов. «Несколько дней тому назад проводил я от себя петербургских гостей Тургенева и Некрасова, с которыми провел время начиная с прошлой пятницы <...>. В свободные минуты занимались чернокнижной словесностью, как-то: сочинением «Послания к Лонгинову» и ответа на оное, «Гимна Боткину» и так далее в том же роде. Результатом трудов вышла забавная тетрадь, исполненная сквернословия», — записал Дружинин в дневнике 31 июля 1854 года4. В «Послании к Лонгинову», печатавшемуся в полных собраниях сочинений Н. А. Некрасова и И. С. Тургенева с неизбежными доселе купюрами, перечислены основные нецензурные сочинения «любезного друга Михаила Николаевича». Знакомые литераторам и окололитературной публике 1840 — 1860-х годов, эти непристойные поэмы известны сейчас только по названиям даже исследователям. Однако этот пробел может быть отчасти заполнен.

В черновике «Послания к Лонгинову» упоминается об удачном выпаде «приятеля Миши» против Нестора Васильевича Кукольника (1808—1868), автора трескуче-величавых ультраромантических драм (первой из них была драматическая фантазия «Торквато Тассо»), в большинстве из которых проводились официозно-патриотические идеи: «Кем не был пощажен певец Торквата Тасса». Комментаторы «Послания...» в Полном собрании сочинений и писем И. С. Тургенева увидели в этой строке аллюзию на резко отрицательную рецензию Лонгинова («Современник», 1854, N5 2, отд. IV, с. 36—38) на драму Кукольника «Морской праздник в Севастополе»5.

Но контекст «Послания...», в котором названы исключительно «сквернословные» сочинения, предполагает скорее иное истолкование: не подразумевали ли Дружинин, Некрасов и Тургенев какого-то скабрезного сочинения против Кукольника?

Такой текст разыскан нами в Отделе рукописей РНБ. Речь идет о списке баллады «Свадьба поэта». Это произведение, упоминаемое, по-видимому, под названием «Свадьба» в пьесе Некрасова «Как убить вечер», — выпад против «угодливой», «продажной», «торгашеской» литературы, олицетворенной фигурами издателя газеты «Северная Пчела» Фаддея Венедиктовича Булгарина (1789—1859) и Н. В. Кукольника, известного изречением: «Прикажут — буду акушером».

И Булгарина и Кукольника отличали неприязнь к «литературной аристократии», пушкинскому кругу, с одной стороны, и нападки на «Современник» с его «вредным» и «антиэстетическим» направлением — с другой. Лонгинов, причислявший себя к аристократам и постоянно сотрудничавший в «Современнике», не мог не увидеть в Булгарине и Кукольнике своих естественных врагов, заслуживающих убийственной сатиры. Тем более что многое в нравственном облике обоих само просилось в сатиру. Кукольник, «за пьянство свое прозванный Клюкольник», «не отличался нравственностью», — вспоминал современник, посещавший дружеские пирушки поэта6.

Примерно с 1836 по 1840 год Нестор Васильевич устраивал литературно-музыкальные «среды», на которых собиралась многочисленная и самая разношерстная публика7. Вечера, непременными участниками которых были друзья Кукольника М. И. Глинка и К. П. Брюллов, отличались богемной атмосферой; часто они переходили в пьяные оргии. Один из кукольниковских знакомых оставил красочное описание празднования именин Нестора Васильевича в обществе Глинки и скульптора Н. А. Рамазанова на даче графа Кушелева-Безбородко.

«Ночью второго дня оказался положительный недостаток в вине и водке, посылали в единственный в то время в Кушелевке погреб: оказалось, что все вино в погребе истощилось, благодаря именинам Кукольника <...>. Тут хозяин экспромтом, невзирая на то, что был «еле можахом», прочел следующий сочиненный им куплет:

Дом Безбородки —
Подлая земля:
Ни вина, ни водки
В ней найти нельзя!

Успех экспромта был колоссален: Рамазанов заставил Глинку играть «Камаринскую» и пустился плясать вприсядку; Кукольник вздумал делать то же, но тотчас же упал, и мы подняли его с большим трудом (он был как пень грузен), чтобы положить на диван. Но, слава Богу, все обошлось благополучно, за исключением нескольких синяков, вследствие которых почтенный Нестор Васильевич не мог отправиться, по обязанностям службы, к военному министру»8.

С ультраромантическим костюмом, в который любил рядиться «певец Торквата Тасса», комически контрастировала непрезентабельная внешность; на образ «одинокого певца» накладывалось реальное поведение Кукольника, вступившего в позорный альянс с Булгариным, Плюшаром и прочими одиозными личностями, гордящегося вниманием шефа жандармов Л. В. Дубельта и самого императора Николая Павловича.

В «Свадьбе поэта» изображен скабрезный антиобряд, гнусный шабаш литературной нечисти. Похабное венчание, совершаемое в присутствии булгаринской тли и при благословении самого Фаддея, — удачно найденный гротескный образ: на самом деле, по воспоминаниям А. Н. Струговщикова, «Н. Кукольник был обвенчан без особой церемонии, без гостей, в предобеденное время»9.

Баллада «Свадьба поэта» — глубоко литературна.

Ощутима в произведении «низкая» бурлескная традиция, восходящая к XVIII веку (В. Майков). В «Свадьбе поэта» в пародийном освещении предстает поэтика романтической баллады: мотив несчастной, роковой или ложной свадьбы традиционен для этого жанра. В роли жениха нередко выступал пришелец из дьявольского мира, мертвец и т. д; у Лонгинова все персонажи — духовные мертвецы и уроды.

Стихотворный размер произведения Лонгинова отчасти напоминает метр «Леноры» В. А. Жуковского (различна строфика) и сходен с тем, которым написаны поэмы Жуковского «Двенадцать спящих дев», «Певец во стане русских воинов» и «Певец в Кремле», неоднократно пародийно «перелагавшиеся» в литературно-полемических целях в 1830— 1840-е годы.

Отразился в «Свадьбе поэта» и жанр литературной эпиграммы. Стихи «Мы в сорта высшего говно // Должны ступить ногою» — бесспорно, реминисценция из эпиграммы В. А. Соллогуба и А. С. Пушкина «Коль ты к Смирдину войдешь...», которая оканчивается «Иль в Булгарина наступишь». Прозаизированной интонацией доверительного разговора Лонгинов обязан также Пушкину — автору «Евгения Онегина», «Графа Нулина», «Домика в Коломне».

Поэма М. Н. Лонгинова «Бордельный мальчик» (ее герой Мильгофер фигурирует в стихотворении А. В. Дружинина (?), Н. А. Некрасова и И. С. Тургенева «Послание к Лонгинову»; она же упоминается под названием «Мильгофер» в пьесе Некрасова «Свадьба») — травестийно переосмысленная романтическая поэма. Все признаки данного жанра легко обнаружимы. Это и мотив отчужденности героя от мира, от окружения* в котором он вынужден пребывать; мотив утраты прежнего счастья и безмятежности. Традиционна для романтической поэмы и форма исповеди героя, часто как бы обращенной в никуда... Романтический персонаж (одинокий скиталец, пленник, разбойник) появляется внезапно, прошлое его неизвестно, скрыто мраком, таинственно; он неожиданно открывает себя. Он непохож на других людей: порою странно одет, у него высокий «задумчивый», «мечтательный» лоб — «чело»10.

В лонгиновской поэме все «общие места», топосы жанра сохранены. Герой появляется в мрачный ночной час, внезапно:

В дверях, рисуясь в полумраке,
Пред ним стоял в дырявом фраке
Борделя сумрачный жилец.

Его прошлое никому не ведомо:

Откуда он? Никто не знает,
Живет уж он в борделе год
И никому не поверяет
Своей минувшей жизни род.

Он дичится людей («И никому он даже спьяна // Не вверил повести своей»), и лишь одному завсегдатаю борделя поведал о себе (ср. исповедь героя романтических поэм, например, у М. Ю. Лермонтова). Его преследует жестокая судьба («Есть грозный рок: он проявленья // Всегда различные берет. // И нас иль в горние селенья, // Или на съезжую ведет») так же, как и романтического персонажа («и я гоним судьбою» — говорит о себе русский черкешенке в «Кавказском пленнике» А. С. Пушкина). Его портрет подчеркнуто «цитатен» («И грустная мелькала дума // По бледному его челу»). Одиночество несчастного Мильгофера, как и подобает романтическому несчастному, абсолютно, «метафизично». Его горестный рассказ остается неуслышанным:

Умолк! И безотрадным взором
Вокруг себя Иван повел,
Но страха этим приговором
Ни на кого он не навел.
Пред ним печальную картину
Огарок сальный озарял:
В постеле бздела Акулина
И ебарь наш во сне рыгал.

На этом сходство с романтической поэмой заканчивается. Приемы поэмы, ее «форма» наполнены совсем не романтическим смыслом, семантикой. «Снижено» все: место действия, герой и его конфидент... Душевные горести, разочарование в мире и людях подменены вполне тривиальными злоключениями: потерей состояния промотавшимся светским жуиром и кутилой. Собственно, ни разочарованным, ни непонятым лонгиновский бордельный мальчик не является; отчуждения, удаления героя от мира не происходит. Мильгофер не противостоит окружению: но «изгоняется» из него. Он теряет деньги, состояние, — на языке лонгиновского бордельного слуги это значит: теряет все.

Комическое, пародическое обыгрывание обветшалых романтических схем потребовало заменить романтические антитезы и «двоемирие», отрицание обыденного существования весьма практичным и рассудительным морализаторством. Мильгофер произносит «исповедь» на языке героев «восточных» поэм Байрона и «южных» поэм Пушкина, но содержание исповеди и «урок», извлеченные им из своей судьбы (подлинный романтический герой никогда не учит) чрезвычайно «плоскостны», прагматичны: неумеренные кутежи губительны для кошелька, в итоге вивер и мот, оставшись ни с чем, будет лишь вспоминать о светских барышнях и дорогих ресторанах, найдя последний приют в борделе. Уже не как желанный гость, но как «мальчик на побегушках».

В литературности, иронической цитатности лонгиновских опытов в непристойном стихотворстве проявилась склонность автора к словесным курьезам, «забавам», интерес к текстам с «двойным дном», интерес, проявившийся и в библиографических статьях. Только такой стиль мог передать парадокс эротического неприличия, «бордельной темы», закрепленных за запрещенной лексикой, но неустранимых из культурного сознания и существования человека.

Вытесненная на литературную периферию романтическая традиция и не допущенное в приличную словесность неприличие нашли друг друга. Так мат и похабщина приобщались к литературе.

* * *

С конца 1850-х годов Лонгинов все более обнаруживает склонность к консерватизму, постепенно переходящую в ретроградство. В 1871 году он был назначен начальником Главного управления по делам печати и на этом посту снискал известность цензурными преследованиями (в частности, сатирических и юмористических изданий). Бывшие друзья от него отвернулись.

В последние годы жизни Михаила Николаевича сопровождала не только репутация «чудовища» и «тирана», но и двусмысленная слава автора «замечательных по форме, но отвратительных по цинизму» стихов11, сочинителя непристойной литературы, которая «своим содержанием могла бы возбудить зависть в Баркове»12.

Известный поэт-сатирик Д. Д. Минаев (1835—1889) адресовал нашему герою следующее послание:

За что — никак не разберу я —
Ты лютым нашим стал врагом.
Ты издавал стихи в Карлсруэ,
Мы — их в России издаем.
Мы шевелить старались вместе
Ты — мозг спинной, мы — головной;
Читает нас жених невесте,
Тебя же муж перед женой
Читать, наверно, побоится
И только, может быть, хмельной
Иным стихом проговорится.
За что ж накладывать на нас
Ты любишь цензорскую лапу?
За то ль, что новый наш Парнас
Не служит более Приапу?
Иль, наконец, твоя вражда
В различьи наших свойств таится?
Так мать-блудница иногда
На дочь невинную косится.

На смерть М. Н. Лонгинова он откликнулся следующим четверостишием:

Стяжав барковский ореол,
Поборник лжи и мрака,
В литературе раком шел
И умер сам от рака13.

• 1. Опубликовано с заменой второй строки точками в: 3отов В. Петербург в сороковых годах. — Исторический Вестник. 1890, № 6, с. 53.
• 2. О безрезультатности розысков С. А. Рейсера сообщается в  комментарии Б. Ф. Егорова в кн.: Дружинин А. В. Повести. Дневник. М., 1986, с. 473. См. также письмо В. Н. Смирнова П. Л. Лаврову от 23 февраля 1873 г. в кн.: Лавров. Годы эмиграции. Архивные  материалы / Отобрал Б. Сапир. Dordrecht — Boston, 1974, т. 2, с. 12 (указано А. К. Рябовым).
• 3. О «чернокнижной» словесности см.: наст, изд., с. 7—26. Письма М. Н. Лонгинова Дружинину см. в изд.: Письма к А. В. Дружинину. М., 1948 (Летописи Гослитмузея. Вып. 9); Лонгинов и его непристойные стихотворения неоднократно упоминаются в дневнике А. В. Дружинина.  
• 4. РГАЛИ, ф. 167, оп. 3, ед. хр. 108, л. 151; Дружинин А. В. Повести. Дневник, с. 308.
• 5. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Соч., т. 12, М., 1986, с. 600 (автор комментария — Е. А. Гитлиц). См. также примеч. к «Посланию...» в наст, изд., с. 381—387.
• 6. Соколов П. П. Воспоминания. — Исторический Вестник, 1910, № 8, с. 403.
• 7. Ср. о вечерах Кукольника: Шубин В. Ф. Поэты пушкинского Петербурга. Л., 1986.
• 8. Арсеньев И. А. Слово живое о неживых (из моих  воспоминаний). — Исторический Вестник, 1887, № 2, с. 356.  
• 9. Струговщиков А. Н. Михаил Иванович Глинка. Воспоминания. 1839—1841. — Русская Старина, 1874, № 9, с. 710—711 (примеч.). (Сохранился анекдот о женитьбе Кукольника, записанный Лонгиновым: «Кукольник бросил свои литературные бредни для службы в сороковых годах (это не вполне верно. — А. Р.), а потом женился на публичной девке Амалии. С... (Сводня? — А. Р.) Жанета Кондратьевна говорила: «хороши ваши литераторы; вот Кукольник из моего же дома взял жену, а после свадьбы хоть бы плюнул с визитом». — Тетрадь Лонгинова, 1858 г. — ИРЛИ, архив М. Н. Лонгинова, 25. 085 / CIXVI б. 1, л. 12об., ср. другой вариант этого анекдота на л. 9.)
• 10. О романтической поэме см.: Манн Ю. В. Поэтика русского  романтизма. М., 1975; Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. Л., 1978.
• 11. Никитенко А. В. Дневник. (Л.), 1956, т. 3, с. 219 и др.  
• 12. Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. М., 1991, с. 33.  
• 13. Mинаев Д. Д. Избранное. Л., 1986, с. 199.