М. Н. Лонгинов. Cmuxu не для дам

Михаил Николаевич Лонгинов (1823—1875) — библиограф, критик, сочинитель водевилей — был известен современникам также и как автор шутливых стихотворений непечатного характера. В конце 1840 — начале 1850-х годов Лонгинов сближается с кругом «Современника»: Н. А. Некрасовым, И. И. Панаевым, А. В. Дружининым, И. С. Тургеневым. Отойдет он от журнала в 1856—1857 гг., вслед за Дружининым и на несколько лет раньше Тургенева, не приняв проводимых Чернышевским и Добролюбовым радикальных идей и не разделяя принципов «реальной критики». С конца 1850-х годов Лонгинов все более обнаруживает склонность к консерватизму, постепенно переходящую в ретроградство. В 1871 году он был назначен начальником Главного управления по делам печати и на этом посту снискал известность цензурными преследованиями (в частности, сатирических и юмористических изданий). Бывшие друзья от него отвернулись. В последние годы жизни Михаила Николаевича сопровождала не только репутация «чудовища» и «тирана», но и двусмысленная слава автора «замечательных по форме, но отвратительных по цинизму» стихов, сочинителя непристойной литературы, которая «своим содержанием могла бы возбудить зависть в Баркове».

Поэма М. Н. Лонгинова «Бордельный мальчик» — травестийно переосмысленная романтическая поэма. Все признаки данного жанра легко обнаружимы. Это и мотив отчужденности героя от мира, от окружения, в котором он вынужден пребывать; мотив утраты прежнего счастья и безмятежности. Традиционна для романтической поэмы и форма исповеди героя, часто как бы обращенной в никуда... Романтический персонаж (одинокий скиталец, пленник, разбойник) появляется внезапно, прошлое его неизвестно, скрыто мраком, таинственно; он неожиданно открывает себя.

Баллада «Свадьба поэта» — выпад против «угодливой», «продажной», «торгашеской» литературы, олицетворенной фигурами издателя газеты «Северная Пчела» Фаддея Венедиктовича Булгарина (1789—1859) и Н. В. Кукольника (автора ультраромантических драм, в большинстве из которых проводились официозно-патриотические идеи), известного изречением: «Прикажут — буду акушером». Кукольник, «за пьянство свое прозванный Клюкольник», «не отличался нравственностью», — вспоминал современник, посещавший дружеские пирушки поэта. Примерно с 1836 по 1840 год Нестор Васильевич устраивал литературно-музыкальные «среды», на которых собиралась многочисленная и самая разношерстная публика. Вечера, непременными участниками которых были друзья Кукольника М. И. Глинка и К. П. Брюллов, отличались богемной атмосферой; часто они переходили в пьяные оргии. 
 
В «Свадьбе поэта» изображен скабрезный антиобряд, гнусный шабаш литературной нечисти. Похабное венчание — удачно найденный гротескный образ: на самом деле, по воспоминаниям А. Н. Струговщикова, «Н. Кукольник был обвенчан без особой церемонии, без гостей, в предобеденное время». Сохранился анекдот о женитьбе Кукольника, записанный Лонгиновым: «Кукольник бросил свои литературные бредни для службы в сороковых годах (это не вполне верно. — А. Р.), а потом женился на публичной девке Амалии. С... (Сводня? — А. Р.) Жанета Кондратьевна говорила: «хороши ваши литераторы; вот Кукольник из моего же дома взял жену, а после свадьбы хоть бы плюнул с визитом».

Ощутима в произведении «низкая» бурлескная традиция, восходящая к XVIII веку (В. Майков). В «Свадьбе поэта» в пародийном освещении предстает поэтика романтической баллады: мотив несчастной, роковой или ложной свадьбы традиционен для этого жанра. В роли жениха нередко выступал пришелец из дьявольского мира, мертвец и т. д; у Лонгинова все персонажи — духовные мертвецы и уроды. Отразился в «Свадьбе поэта» и жанр литературной эпиграммы. Стихи «Мы в сорта высшего говно // Должны ступить ногою» — бесспорно, реминисценция из эпиграммы В. А. Соллогуба и А. С. Пушкина «Коль ты к Смирдину войдешь...», которая оканчивается «Иль в Булгарина наступишь».

(Андрей Ранчин. «Стихи не для дам» М. Н. Лонгинова)

***

БОРДЕЛЬНЫЙ МАЛЬЧИК

Поэма

Посв. И. И. Панаеву ­

Nejsum maggior dolore
Che ricordarsi del tempo felice
Nell a miseria. ­
Dante1

I

Уж ночь над шумною столицей
Простерла мрачный свой покров.
Во всей Мещанской вереницей
Огни сияют бардаков.
В одном из этих заведений
Вблизи Пожарного Депа
Уж спит от винных испарений
Гуляк наебшихся толпа.
Из них один лишь, нализавшись,
Не спал, как истинный герой;
С распутной девкой повалявшись
И поиграв ее дырой,
Оставил он ее в постеле,
Уселся возле на диван,
Решился ночь провесть в борделе
И принялся за свой стакан.
Все окружавшее нимало
Его теперь не занимало:
В постеле, заголив пизду,
Развратная, как Мессалина,
И недоступная стыду,
Лежала девка Акулина.
Две титьки, словно две мошны,
Величиной, как два арбуза,
Блевотиной орошены,
У ней спустилися до пуза.
Огарок сальный у окна
Бросал на все свой блеск унылой...
Но наш герой, хотя без сна,
Не видел сей картины милой.
И задремал он наконец...
В дверях, рисуясь в полумраке,
Пред ним стоял в дырявом фраке
Борделя сумрачный жилец.

II

Откуда он? Никто не знает,
Живет уж он в борделе год
И никому не доверяет
Своей минувшей жизни род.
Носились слухи, что близ Банка
Со сводней он когда-то жил,
Но выгнан был, потом ходил
Он с тамбурином за шарманкой.
Что б ни было. В борделе той
Ему был хлеб не даровой.
Его заслуживал он потом:
У девок вечный был фактотум
И не роптал на жребий свой.
Он ставил в кухне самовары,
В бордель заманивал ебак,
С терпением сносил удары
Лихих бордельных забияк.
Когда ж все в доме было пьяно
И сонм блядей плясать хотел,
Для них играл на фортепьяно
И песни матерные пел!
Под скромной кличкою Ивана
Скрывался незнакомец сей,
И никому он даже спьяна
Не вверил повести своей.

III

И так Иван, глядя угрюмо,
Стоял насупившись в углу,
И грустная мелькала дума
По бледному его челу.
И, видно, тяжкое страданье
Не мог он больше превозмочь:
Он сделал к ебарю воззванье
И начал вдруг повествованье.
Вот вам слова его точь-в-точь:

IV

«Ты думаешь, блядун вседневный,
Кого здесь часто вижу я,
Что рок всегда мой был плачевный,
Что от рожденья я — свинья,
Что бегать в лавку за селедкой
Для девок я лишь сотворен
И сводню звать своею теткой
От колыбели осужден.
Нет, нет! Не знаешь ты Ивана!
Ты исповедь узнай мою.
И хоть теперь наебся спьяна,
Дрожи за будущность свою!

V

И я ходил в белье голландском,
И я обедал у Дюме.
И трюфли заливал шампанским,
Не помышляя о тюрьме.
Я франтом лучшего был тона,
С князьями дружество водил,
И титло громкое барона
В танцклассах с гордостью носил.
Всю жизнь кутил и бил баклуши,
Вставлять умел лорнетку в глаз,
И имя нежное Ванюши
От девок слыхивал не раз.
Беспечно развалясь в карете,
Катался по Большой Морской.
Досель в плохом моем жилете
Заметен щегольской покрой...
Узнай же все: перед тобой Мильгофер!..

VI

Обо мне немало
Ты, верно, слыхивал давно,
О том, какой лихой был малой
Тот, кто теперь, увы! говно.
Есть грозный рок: он проявленья
Всегда различные берет.
И нас иль в горние селенья,
Или на съезжую ведет.
Однажды мне нещадный fatum
В лице квартального предстал
И с стражи городской солдатом
Меня под каланчу послал.
В моей беспечности блаженной
Забыл я, что успел прожить
Все то, что мой отец почтенной
Успел на скрипке напилить.
Необходимость научила
Меня займам под векселя.
И тут судьба не упустила
Мне дать внезапно киселя.
Оставлен знатными друзьями,
Тотчас Цирцеями забыт,
На смрадной съезжей дни за днями
Влачил я, потеряв кредит.
Единственный пальто дырявой
Мог прикрывать меня едва,
И я, танцклассных буйств глава,
Навек с своей простился славой.
И молча гас...

VII

Как я потом
Обрел постылую свободу,
Терпепопал в бордельный дом,
Со сводней прожил больше году
И ею выгнан был... что в том?
Я не хочу сих ран сердечных
Напрасно снова открывать!
Довольно уж того, что вечно
Я должен здесь себя скрывать.
И пусть бы в этом заведенье
Я жил на сводника правах!
Завидно это положенье!
Но нет! я обратился в прах.
Невольник бандерши капризов,
Слуга покорнейший блядей,
Я знаю в качестве сюрпризов
Одни побои в жизни сей...

VIII

Итак, неопытный гуляка,
Да вразумит тебя пример:
Того, кто тоже был ебака,
В танцклассах первый кавалер.
Смотри, чтоб и тебе порою
О прошлых днях не потужить
И, с жизнью распростясь лихою,
Бордельным мальчиком служить!..»

IX

Умолк! И безотрадным взором
Вокруг себя Иван повел,
Но страха этим приговором
Ни на кого он не навел.
Пред ним печальную картину
Огарок сальный озарял:
В постеле бздела Акулина
И ебарь наш во сне рыгал.

Кончено 29 октября 1852 года

 

СВАДЬБА ПОЭТА

Сиял уже свечами храм.
На клиросе блеяли.
Венчался с блядью гнусный хам,
Хлыщи венцы держали.
Противу двери от двора
Стояли пред амвоном
Четы позорной шафера:
Ярыжкин наш с Платоном.
Давно уж вам знаком майор,
Платон же величавый —
Брат Кукольнику, сущий вор,
Не малое укравый.
И книжников был целый клир
При бракосочетаньи;
И тот, кто днесь убог и сир,
Присущ был в сем собраньи.
О Жернаков! речь о тебе!
Блеснул ты метеором
И, смело вверяся судьбе,
Сначала не был вором.
Ты не был жертвою заклан
В те дни еще Фаддеем,
Не вовсе пуст был твой карман
И слыл ты грамотеем.
И ты весь в бархате, в бобрах,
О Ольхин! был во храме.
Служил ты прежде в сторожах,
Женился вдруг на даме,
Открыл богатый магазин,
И зажил припевая,
Прохлад и нег роскошный сын,
Невзгод не ожидая.
Но днесь, увы, объявлен ты,
Друг, злоственным банкротом.
И не спасен от нищеты
Булгарина оплотом.
И ты, на эскимосский лад
Французский прощелыга,
Плюшардий! был бы уж богат,
Да погубила книга.
В ее ль семнадцати томах
Лежат твои приходы?
Не в двадцати ль борделях, ах!
Их прожил ты в те годы?
И он, и он был в их строю,
Лисенков оный смелый,
Кто пал с Булгариным в бою
На щит осиротелый.
Меж них и твой тюрбан блистал,
Кондратьевна Жанета,
Кого наш век лишь сводней знал,
Но блядью — древни лета.
Твоей бордели наш поэт
Амалией обязан —
И к алтарю ее ведет,
Навеки с нею связан.
И ты, Вернет, там предстоял
И видел все в тумане,
Как будто ты предузнавал
Судьбу свою заране.
Но чья седая голова
Виднеется во мраке?
Кто движется в толпе едва
В мундирном новом фраке?
Как лучезарная звезда,
Ланит румянец яркий, —
Чело, как бритая <пизда>
Дряхлеющей татарки,
Все, все вещает в нем гостям:
Грядет во храм вельможа!
И шлет поклон по сторонам
Предательская рожа.
Се тот, кто сочетать решил
Видока с Совестдралом
И бездну мерзостей успел
Вместить в сем теле малом.
Се ты, любимцем русских муз,
Булгарин необъятный,
Пришел благословить союз
Четы сей благодатной!

―――――

Почетной стражи целый строй
Явился за Видоком, [Фаддеем]
То тли был необъятный рой,
Назвать ее посмеем:
Алеша Греч, меньшой из чад
Гнезда пчелы поганой.
И телом, и душою гад
Вонючий и засраный.
И мелкий червь из-под Москвы —
Межевич — цвет собранья —
С задором, но без головы,
Пустившийся в писанье.
Другие... но пора давно
Вернуться нам к герою.
Мы в сорта высшего говно
Должны ступить ногою.

―――――

И вот уж начался обряд.
Терзаемый изжогой,
Бросает Нестор гордый взгляд
На лик Жанеты строгий.
Невеста чуть жива стоит,
Упреков ожидая:
Увы! теперь ей предстоит
Обязанность иная.
Теперь, вступая в высший свет,
Супруге Бригадира,
Ей посетить уж льготы нет
Приют любви и мира,
Где сладко жизнь вела она
В кругу блядей здоровых
И, вечной кротости полна,
Е<бла>сь за пять целковых.
И вот похабная чета
Меняется перстнями,
И се — священные уста
Разверз лися словами:
«Раб Божий Нестор обручен,
Обручена Амалья!»
И забасил «аминь!» не в тон
Ярыжкин наш каналья.
­
―――――
­
Вокруг налоя молодых
Ведут рука с рукою,
И вдруг разнесся сзади их
Какой-то смрад струею.
Бежит церковный с тряпкой страж —
И вдруг узрели что же?
Произвести такой пассаж
Ни на что не похоже!
Ярыжкин, выпуча глаза,
В неслыханной натуге,
Как будто получив туза,
Блевал на шлейф супруги.
Но все счастливо обошлось,
Страж вытер все тряпицей,
И поздравленье началось
Сей притчи во языцех.
­
―――――
­
Тогда почетный гость Фаддей
Ступил на середину
Благословить своих детей:
Они согнули спину,
А он над ними длань простер,
Как патриарх маститый,
И, чмокнув их, пошел на двор
С своей достойной свитой,
­
―――――
­
Теперь перенесемся в дом
Близ церкви Вознесенья,
Где страшный поднялся содом
Во славу обрученья.
И загремел венчальный пир
С приправой жирных брашен:
Но брюху русскому сей жир
Отраден, а не страшен.
Портвейн от Фохтса заиграл
Вслед русской кулебяки,
Хозяин пьяный закричал:
«Долой штаны и фраки!»
Развеселил собою Брант
Своих собратий мрачных.
Элькан пропел хвалебный кант
Во славу новобрачных.
­
―――――
­
В углу возник горячий спор
Меж пьяными гостями,
И поселился вдруг раздор
Меж сими господами.
Ругнул нечаянно Вернет
Жандармов благородных
И закричал, что в мире нет
При них идей свободных.
Ярыжкин крикнул:
«Не болтай, Ты их узнаешь силу!» —
И как-то дернул невзначай
Смирновского по рылу.
Смирновский громко возопил
И, яростью пылая,
Хватил майора со всех сил,
Куда и сам не зная.
Майор схватился за м<уде>
И дал туза кому-то.
И драка вдруг пошла везде
В единую минуту.
И все слилось в какой-то сброд
Каких-то харь разбитых,
Расквашенных носов, бород
И фонарей подбитых.
К скандалам не привыкнув сим,
Кондратьевна Жанета
Кричала с ужасом тупым:
«Где, где моя карета?»
И не взирая ни на что,
Хоть драка унялася,
Она сыскала свой пальто
И тотчас уплелася.
Когда волненье унялось,
Тот тер виски и ляжки,
Другой примачивал свой нос,
Иной чинил подтяжки.
­
―――――
­
И вот настало наконец
Священное мгновенье,
Когда Гимена новый жрец
Изыдет на служенье.
На брачной комнаты порог
Стушили молбдые
И преклонилися до ног
Перед Фаддея выей.
Но, выпив с лишком полведра,
Не мог жених подняться —
И на полу он, как гора,
Был принужден остаться.
Майор позвал скорей людей,
И Нестора подняли,
С трудом стащили до дверей
И на постель расклали.
Меж тем Амалия вошла
В дезабилье красивом,
К супругу робко подошла
В неведенье счастливом.
И вдруг... о ужас! перед ней
Свершилось в очью чудо:
Внезапно появилась ей
Облеванная груда.
­
―――――
­
О ложе неги, пое<бк>ов
И всяческих даваний!
Тебе ли местом быть блевков
И бзд<ох>ов и рыганий?
Но долг супруги превозмог:
Амалия решилась
И, кое-как в постель, близ ног
Супруга поместилась.
Как провели супруги ночь
В облеванной постели
И как е<блись>? о том точь-в-точь
Сказать мне не сумели.
Но это, право, все равно
И им, и вам, читатель:
Амалию уж е<б> давно
До свадьбы наш приятель.
Он с ней теперь семь лет живет
И, блядь свою целуя,
Ее он маменькой зовет:
Так посулим им <хуя>!

­

20 января 1853 г.

 

 

Примечания

Бордельный мальчик Поэма

Текст печатается по авторизованному списку из частного собрания (г. Орел). Публикация А. Н. Муравьева. Лонгиновым сделана карандашная приписка сбоку листа: «Это поэма, известная также под названием «Мильгофер». Эпиграф из Данте и посвящение знакомому М. Н. Лонгинова беллетристу и критику, соиздателю журнала «Современник», приятелю чернокнижников Н. А. Некрасова и А. В. Дружинина Ивану Ивановичу Панаеву (1812—1862), отсутствующие в этом списке, воспроизводятся по списку из архива В. П. Гаевского, писателя и критика, принимавшего участие в «чернокнижных» развлечениях А. В. Дружинина и М. Н. Лонгинова (ОР ИРЛИ, № 18.075/CXV66; ОХ, оп. 2, ед.хр. 46). Ряд списков разной степени исправности — в РГАЛИ и ГИМ.

С. 55. Во всей Мещанской вереницей II Огни сияют бардаков. — На Мещанской улице в Петербурге располагались многочисленные публичные дома.

Развратная, как Мессалина... — Валерия Мессалина (ок. 23—48) — третья жена римского императора Клавдия, имя которой стало нарицательным обозначением развратницы.

С. 57. ...Братался по Большой Морской. — Большая Морская — петербургская аристократическая улица.

 

Свадьба поэта

Текст печатается по списку из фонда А. А. Краевского (ОР РНБ, ф. 391, ед. хр. 16, л. 2об. — 8). Внесены исправления по смыслу («блевал» вместо «плевал»).

С. 60. Ярыжкин наш с Платоном. — Под именем майора Ярыжкина (если это не чисто литературный собирательный образ) представлен один из кукольниковских гостей-офицеров. На устраиваемых писателем литературно-музыкальных «средах» собирались офицеры Преображенского полка. Домашними друзьями поэта были «зрелый не по чину штабс-капитан с померанцевым воротником, состоявший членом какой-то эротической городской комиссии, прозванный за то Султаном, да совершенно черный, точно из донского антрацита вытесанный, казачий майор. Намозоленный мозг (выражение самого Н. В. Кукольника. — Примем, мемуариста) хозяина уходил в отпуск к этим людям. Раскрыли стол и разобрали карты. Детский плач Кукольника почти не унимался от острот Султана и тяжелых, как молот, шуток казака, прозванного Атаманом. Этот Атаман не понимал решительно ничего, и надо было вбивать всякое понятие в него, как сваю. Хозяин и вбивал с особенным вкусом. — Я люблю первобытных людей, — говорил он, — они становятся редки» (Ковалевский П. М. Стихи и воспоминания. СПб., 1912, с. 222-223).

Платон — вероятно, в образе Ярыжкина выведен жандармский офицер (среди знакомых Кукольника был литератор В. А. Владиславлев, служившей в первой пол. 1840-х годов в майорском чине в корпусе жандармов, но едва ли он мог быть прототипом Ярыжкина, человека «нелитературного», явно не относящегося к кругу литераторов).

Платон же величавый — Кукольник Платон Васильевич (ум. 1849) — брат Н. В. Кукольника, «...пользовался не совсем лестной репутацией по управлению им делами Новосильцевых» (Струговщиков А. Н. Михаил Иванович Глинка. Воспоминания. — Русская Старина, 1874, № 4, с. 702). Согласно Струговщикову, именно Платон (а не Нестор) отрицательно влиял на М. И. Глинку, К. П. Брюллова, вовлекая их в необузданные кутежи и попойки. Струговщиков пишет, что от Платона Кукольника исходила инициатива приглашения высоких полицейских чинов (в частности Л. В. Дубельта) на устраиваемые братом литературные вечера (там же, с. 708).

Жернаков — петербургский типографщик; издавал сочинения Кукольника.

Ольхин Матвей Дмитриевич (1800/ок. 1806—1853) — книготорговец и комиссионер Министерства финансов и Министерства внутренних дел. В 1842 г. открыл книжный магазин на Невском проспекте. См. о нем мемуары Н. Г. Овсянникова (Материалы для истории русской книжной торговли. СПб., 1879, с. 33—34). Ольхин был «высокий тощий старик с курносым носом и на нем забытыми очками <...>, из-под обшлага выглядывала звезда. Плюшар представил <...> <М. Д.> Ольхина, бывшего курьером Министерства финансов и вдруг каким-то чудом сделавшегося издателем русских авторов. Ольхин низко кланялся, выдвигая, вместе с тем, жену, толстую расфранченную женщину. Греч (Николай Иванович. — А. Р.) сделал шаг вперед, потрепал ее бесцеремонно за подбородок и проговорил старческим, дребезжащим голосом: «Да она у тебя, братец, еще молоденькая!» — приветствие, после которого Ольхин, казалось, расплылся от счастья» (Григорович Д. В. Литературные воспоминания. Л., 1928, с. 120).

...Французский прощелыга, // Плюшардий / — Плюшар Адольф Александрович (1806—1865) — книгопродавец и книгоиздатель, владелец типографии. Издатель «Энциклопедического лексикона» (1835—1841, вышло 17 томов), в котором публиковался Лонгинов. Из-за неквалифицированной редактуры литератора Шенина и выпуска в свет нескольких неряшливо подготовленных О. И. Сенковским томов «Энциклопедический лексикон», приносивший первоначально большую прибыль и пользовавшийся успехом у публики, стал убыточным, и Плюшар был вынужден прекратить издание. См. подробнее: Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.—Л., 1930, с. 599, 613—623 и 822—825 (коммент. Иванова-Разумника и Д. М. Пинеса). Ср. у Д. В. Григоровича: «Плюшар, которого Погодин (литератор и историк. — А. Р.) звал почему-то Плюхардием, олицетворял тип обедневшего вивера, жуира, полное расстройство его дел не вылечило его от старых привычек; не владея далеко прежними средствами, он продолжал посещать театр, занимая всегда место в первом ряду кресел, обедал в лучших ресторанах и одевался франтом с иголочки. <...> Бедствия и неудачи свои приписывал он невежеству русской публики, не дозревшей до оценки важности энциклопедического-лексикона <...>. Благодаря <...> знакомству с Кукольником, Гречем, Булгариным и книгопродавцами он еще кое-как держался <...>» (Григорович Д. В. Литературные воспоминания. Указ, изд., с. 107-108).

Ср. с лонгиновской характеристикой портрет Плюшара в мемуарах В. П. Бурнашева: «Красивый мужчина, впрочем, чересчур театрального и эффектного вида, занимавшийся до приторности своею внешностью и не пропускавший ни одного зеркала, чтоб не взглянуть в него на свою напыщенно-величавую фигуру, смахивавшую, надо сказать, на восковую парикмахерскую вывеску» (Литературные салоны и кружки. Первая половина XIX века. М.—Л., 1930, с. 250—251) «Плюшар был <...> в числе близких, или, как говорится, «своих», людей в доме Н. И. Греча» (там же, с. 251). Про происхождению Плюшар являлся французом.

С. 61. Лисенков Иван Тимофеевич (1795—1881) — книгопродавец и издатель. Участвовал в тяжбе с Булгариным по поводу получения с последнего неустойки за не представленный в срок роман; тяжба была выиграна Лисенковым (см.: Книга: Исследования и материалы, т. 42. М., 1981, с. 186—189, публ. С. В. Белова). Иван Тимофеевич получил двойную неустойку; однако дальнейшие претензии Лисенкова удовлетворены не были. Тон булгаринских писем к Лисенкову по поводу тяжбы виден по следующей цитате: «Молю Бога, да воздаст тебе за все твои подлости, гнусности, лжи и клеветы <...>. Презирающий и гнушающийся тобою» (ОР РНБ, ф. 436, ед. хр. 33, л. 16. Письмо от июля 1839).

Выражаем признательность А. Б. Рогачевскому за сообщение сведений о тяжбе Лисенкова с Булгариным. См. также: Материалы для истории русской книжной торговли, с. 61—70; Рогачевский А. Б. Разговор книгопродавца с прозаиком. — Новое литературное обозрение, 1993, № 2, с. 147-155.

Кондратьевна Жанета — содержательница публичного дома, из которого Н. В. Кукольник взял Амалию.

Вернет Е. (наст, имя и фамилия — Александр Кириллович Жуковский, 1810—1864) — поэт и прозаик: «Это одна из той сотни литературных надежд, которым — увы! — не суждено было сбыться» (Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1988, с. 95).

Се тот, кто сочетать решил // Видока с Совестдралом... — Видок Эжен Франсуа (1775—1857) — в молодости преступник, впоследствии начальник парижской сыскной полиции. Имя Видока стало прозвищем Булгарина. Участие в войнах с Наполеоном в составе русской армии и участие в наполеоновском походе 1812 г. в Россию в составе польского легиона французской армии, слухи о том, что Булгарин был доставлен в Петербург под полицейским конвоем, слухи о том, что он женился на публичной женщине; его доносы на литераторов в III Отделение, наконец, обыкновение надевать одновременно французский орден Почетного легиона и маленькую саблю — российскую воинскую награду; обвинения в воровстве — подобные детали биографии и репутации Булгарина послужили основанием для выведения его под маскою Видока в статье Пушкина «О Записках Видока» (1830). Видоком назван Булгарин также в эпиграммах Пушкина «Не то беда, что ты поляк» и «Не то беда, Авдей Флюгарин», а также в стихотворении «Моя родословная». Эпиграмма «Не то беда, что ты поляк» была напечатана самим Булгариным вместе со своей заметкой, но с изменением «Видок Фиглярин» на «Фаддей Булгарин» (Сын Отечества, 1830, № 17). Попытка А. А. Дельвига опубликовать в «Литературной газете» подлинный текст эпиграммы при собственной заметке против Булгарина не удалась: имя Видока не было пропущено цензурой, наложившей запрет на упоминание о нем. О Булгарине и Видоке как его устойчивом нарицательном имени см. также: Дельвиг А. И. Мои воспоминания, т. 1. М., 1912, с. 101—102. Существует также малодостоверный рассказ Бурнашева о том, что Лисенков якобы продавал в своем магазине литографированный портрет Булгарина тем, кто просил портрет Видока (Заря, 1871, № 4, с. 19).

Совестдрал — герой авантюрного и эротического романа «Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совест-Драла Большого Носа» (первое изд. — не ранее 1775, второе, с изменениями, — М., 1781, шестое изд. — 1798), являющегося переводом-переложением польского сочинения «Sowizrazal krotochwilny у smieszny. Poczatek, zywot i dokonanie iego dziwne»  (автор перевода — возможно, А. И. Апухтин), которое восходит к немецкой народной книге о Тиле Уленшпигеле («Ein kurtzweiling lesen von Dil Ulenspiegel», Страсбург, 1515). См. подробнее о «Похождениях <...> Совест-Драла <...>»: Мочалова В. В. Трансформация воспринимаемого в процессе литературных связей. — Функции литературных связей. На материале славянских и балканских литератур. М., 1992, с. 233—247.

С. 62. Алеша Греч — Греч Алексей Николаевич (1814—1850) — младший сын Н. И. Греча, соиздателя Булгарина по газете «Северная-Пчела», литератор. «Неимоверно длинный и тощий господин, у которого от сухоты кожа лупилась на всем лице, на ушах и на шее <...>. Плюшар рассказывал, что, когда А. Н. Гречу минуло тридцать лети он в первый раз выбрился, операция сопровождалась семейным торжеством: отец, мать, тетки — все ходили в радостном волнении, обнимались и восклицали со слезами на глазах: «Алеша выбрился! Алеша выбрился!» (Григорович Д. В. Литературные воспоминания. Указ, изд., с. 111).

Межевич Василий Степанович (1814—1849) — литератор. В 1830-е годы — в журнале «Телескоп», затем в «Отечественных Записках», в 1840 г. перешел в лагерь Булгарина, публиковал статьи и фельетоны в газете Булгарина и Н. И. Греча «Северная Пчела». Редактировал газету «Ведомости С.-Петербургской городской полиции» (до 1849 г.). «Межевич был небольшого роста, белокур, с незначительными чертами, с мутными подслеповатыми глазами и в очках, которые он поправлял беспрестанно. В манерах его было что-то нерешительное и даже робкое, говорил он не совсем складно о самых обыкновенных предметах. В его движениях, словах, взглядах была такая неуверенность в самом себе, которая даже возбуждала сострадание. Межевич имел сердце мягкое, расплывавшееся, характер совершенно слабый и мелкий. Он чувствовал боязнь к уму, к убеждениям, ко всякой моральной силе и впоследствии почти тайком ускользнул из редакции «Отечественных Записок», сошелся с Булгариным, начал писать статейки в «Пчелу», вдался в мелкую литературу <...> и, наконец, добился редакторства «Полицейских ведомостей». <...>. В этом последнем приюте он нравственно упадал с каждым днем» (Панаев И. И. Литературные воспоминания. Указ, изд., с. 170).

Ср.: «Черты его лица были вообще непривлекательны, а гнойные воспаленные глаза, огромный рот и вся фигура производили неприятное впечатление. Голос у него был грубый, отрывистый, говорил он нескладно, как бы запинаясь на словах» (Панаева А. Я. Воспоминания. Указ изд., с. 106). См. также: Кармазинская М. Литературный поденщик, или Превращения Межевича. — Лица: биографический альманах, вып. 4. М. — СПб., 1994, с. 35—53.

С. 63. Близ церкви Вознесенья. — Вероятно, скрытое ироническое сопоставление свадьбы Кукольника с венчанием А. С. Пушкина, проходившим в московской церкви Большого Вознесения. Кукольник (а в 1830-е годы и многие почитатели его таланта) сравнивал себя с Пушкиным, видя превосходство своей поэзии в «энергии мысли». См.: Охотин Н. Г., Ранчин А. М. Кукольник Н. В. — Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. М., 1994, т. 3, с. 213.

Брант (Брандт) Леопольд Васильевич (1813—1884) — критик, беллетрист. Литературная и общественная позиция Бранта сближала его с Булгариным. В 1840-е годы Брант выступал на страницах «Северной Пчелы» с нападками на «натуральную школу», с критикой произведений Н. А. Некрасова и И. С. Тургенева. Скандальную известность получил роман Бранта «Жизнь как она есть. Записки неизвестного», ч. 1—3 (1843), в одной из глав которого в пасквильной форме изображены петербургские литераторы: Н. А. Некрасов, И. И. Панаев и др.; написание главы объяснялось «уязвленным самолюбием автора, озлобленного на критиков, не оценивших его «дарования» (Мостовская Н. Н. Брант. — Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь, т. 1. М., 1989, с. 325). Сочинение Бранта пародируется в романе Некрасова «Жизнь и приключения Тихона Тростникова», а также в памфлете Панаева «Литературйый заяц» (Отечественные Записки, 1846, № 2).

По характеристике Бурнашева, Бранта отличали «жизнь наставительная и самовосхвалительная, движения медленные и плавные, усмешка, старающаяся быть остроумною и глубокомысленною. Слыл литератором, потому что печатал в журналах различные статейки довольно сомнительных качеств и издал какой-то роман. Он являлся постоянно, словно на службу, к Гречу по четвергам <...> и к Кукольнику по субботам» (Литературные салоны и кружки. Указ, изд., с. 280).

Элькан Александр Львович (1786—1868) — театральный критик и переводчик; в Департаменте путей сообщения и публичных зданий служил переводчиком. Агент III Отделения. Возможный прототип Загорецкого в «Горе от ума» и Шприха в «Маскараде» Лермонтова.

С. 64. Смирновский Платон — беллетрист и журналист 1830—1850-х годов, «сочинявший безграмотные статьи лакейским слогом» (Панаев И. И. Литературные воспоминания. Указ, изд., с. 170). Сотрудничал в «Ведомостях С.-Петербургской городской полиции» у В. С. Межевича.

«Где, где моя карета?» — Пародическая перефразировка реплики Чацкого из «Горя от ума» А. С. Грибоедова.

С. 65. Он с ней теперь семь лет живет... — Вероятно, неточность. Согласно Струговщикову, венчание Кукольника и Амалии Ивановны произошло летом 1843 г., т. е. за десять, а не за семь лет до написания баллады Лонгинова (1853). См.: Русская Старина, 1874, № 4, с. 708—709, примеч.

Ее он маменькой зовет... — Кукольник звал жену «муменькой» и «мумочкой». Ср. в мемуарах П. М. Ковалевского, описывающего беседы «Султана» и «Атамана» с Нестором Васильевичем за картами в присутствии его жены: «мумочка» визжала и приговаривала: «ах, фуй! Какой смишной!», призывая на помощь «Несторхена» всякий раз, когда не в меру русская соль играющих становилась не под силу ее филологии. Несторхен <...> разъяснял, и маленькие его глазки слезились от смеха» (Ковалевский П. М. Стихи и воспоминания. Указ, изд., с. 223)

• 1. «Тот страждет высшей мукой, // Кто радостные помнит времена // В несчастии...» (Данте. Божественная комедия. Ад, V, 121—123, перев. М. Лозинского). В эпиграфе итальянский язык искажен. (Примеч. сост.)