Из «Неистового Роланда» (отрывки из песен I, IV, VI, XXIII и XXXIV)

По изд.:
Зарубежная литература. Эпоха Возрождения. (Сост. Б. И. Пуришев) М.: Просвещение, 1976
Хрестоматия по западноевропейской литературе. Литература эпохи Возрождения и XVII века (Сост. Б. И. Пуришев) М.: Учпедгиз, 1937

(Песнь I, октавы 1—4; песнь IV, октавы 1—48; песнь VI, октавы 57-81; песнь XXIII, октавы 100—112 и 129-133; песнь XXXIV, октавы 70-90.)

***

НАЧАЛЬНЫЕ ОКТАВЫ (перевод Ю. Н. Верховского)

Дам, рыцарей, оружие, влюбленность
И подвиги и доблесть я пою
Времен, когда, презревши отдаленность,
Стремили мавры за ладьей ладью
На Францию; вела их разъяренность
Владыки Аграманта, чтоб в бою
Смять Карла императора и рьяно
Отмстить ему за смерть отца — Трояна.

И о Роланде в песне расскажу я
Безвестное и прозе и стихам:
Как от любви безумствовал, бушуя,
Еще недавно равный мудрецам,—
Все это я исполню, торжествуя,
Коль бедный разум сохраню я сам,
Уже едва ль оставленный мне тою,
Что не Роландом завладела — мною.

Потомок Геркулеса благородный,
Краса и гордость века — Ипполит1,
Прими сей труд, не пышный, но свободный,
Твой верный раб тебе его дарит.
Моя да будет воля не бесплодной:
Пусть долг великий песня возместит
Не до конца; но я богат лишь ею —
И все тебе несу, чем сам владею.

Среди достойнейших к тому герою
Хвалебной песнью скоро воззову.
Кого зовешь Руджиером, чтя душою
В нем славных предков ветхого главу.
Его дела бряцать я лиру строю;
Склони же слух к благому торжеству,
И дум твоих — как думы ни высоки —
Да не смутят моих напевов строки.

 

БРАДАМАНТА И ВОЛШЕБНИК АТЛАНТ
Песнь IV, октавы 1—48 (Перевод А. И. Курошевой)

Хотя притворство и заклеймено,
Как признак душ коварных, порицаньем,
Но все ж во многих случаях оно
Является для нас благодеяньем,
Предотвратив несчастье не одно:
Не только с дружеским благожеланьем
Встречаемся в земной юдоли мы,
И зависти исполненной и тьмы.

И если лишь по испытаньи смело
Признаешь друга истинного в том.
Кому открыться можешь ты всецело
И не страшась довериться во всем, —
Как Брадаманте должно было дело
Вести с Брунелем, вором и лжецом,
Каким, притворщика и лиходея,
Его ей раньше описала Фея?2

Лукавит и она, как должно ей
С лукавым поступать, себя спасая,
И, как я говорил, следит, очей
С рук вороватых, хищных, не спуская.
Но вот достиг шум страшный их ушей.
И молвит дева: «Матерь пресвятая,
О, царь небесный, что такое там?»
И тотчас бросилась она к дверям.

Глядит, — хозяйская семья, в мгновенье
Сбежавшись, — кто в дверях, кто у окна, -
Как будто на комету иль затменье,
Взирает на небо, поражена.
И видит дева чудное явленье,
И верит лишь с трудом глазам она:
Конь, видит, в воздухе летит крылатый;
Им правит всадник, облаченный в латы.

Различен цвет его широких крыл;
Сверкающею сталью облаченный,
Меж ними некий рыцарь виден был;
На запад путь держал он неуклонный.
Вдруг, опустившись, меж горами сплыл,
Волшебник это был: то отдаленный,—
Как говорит хозяин (и не лжет),—
То близкий часто он вершит полет.

То в звездные возносится чертоги,
А то земли касается порой;
И сколько б их ни встретил по дороге,—
Красавиц всех уносит он с собой.
И девушки несчастные в тревоге,
Хоть мнимой обладая красотой
(Он похищает всех их без возврата),
До солнечного прячутся заката.
 
«Он в Пиренеях создал волшебством,—
Сказал хозяин, — замок сплошь из стали,
Такой сверкающий, что в мире всем
Прекраснее отыщется едва ли.
Не мог никто из побывавших в нем
Похвастать возвращеньем, все пропали.
Я полагаю и боюсь, синьор,
Что их постигла гибель иль позор».

Внимать рассказам сердце девы радо:
Надеется и мага обмануть
И замок сокрушить с его оградой
При помощи колечка как-нибудь;
И говорит хозяину: «Мне надо
Вожатого, который знал бы путь:
Жду не дождусь, собою не владея,
В бою сразиться против чародея».

«Ты спутника найдешь, — ответил ей
Тогда Брунель.— Я сам с тобой поеду.
Со мной есть книга, — путь описан в ней
И кое-что, дающее победу».
Кольцо он разумел, но то ясней
Он не открыл, боясь продлить беседу.
«Я рад, — она промолвила, — тебе»,—
Кольцо, намереваясь, взять себе.

В чем польза ей, сказала лишь об этом,
О том молчанье, в чем ей вред, храня.
Хозяйский конь понравился ей цветом;
В бою, в пути нет лучшего коня.
Купив его, пустилась в путь с рассветом
Прекрасного рождавшегося дня.
Брунель, с ней тесной едучи дорогой,
То отставал, то обгонял немного.

С горы на гору по лесам ведет
Путь в Пиренеях и достиг вершины.
Откуда глаз (коль ясен небосвод)
Зрит две страны, два моря в миг единый.
Так открывают на два лона вод
Вид с Фальтерона дальний Апеннины3,
Отсюда в тесный и глубокий дол
Путь утомительный и трудный вел.

Встает утес оттуда, обнесенный
Из чудной стали отлитой стеной
И так высоко в небеса взнесенной,
Что вкруг все превосходит вышиной.
Пусть не пытается неокрыленный
Ее достичь, — напрасен труд такой.
Брунель сказал: «Замкнул за эту стену
Волшебник рыцарей, подвергнув плену».

Утес был срезан с четырех сторон
Почти по линии прямой отвесно,
Ни лестницей, ни тропкой не снабжен,
Что было б для подъема здесь уместно.
Казалось мог служить удобно он
Гнездом, берлогой твари поднебесной.
Решила дева, что пора кольцом
Ей завладеть, покончив с подлецом.

Но ей казалось низким негодяя
Убить, и безоружного притом;
Себя столь мерзкой кровью не пятная,
Тем завладеть надеялась кольцом.
Не ждал насилья тот, и, не встречая
Сопротивленья никакого в нем,
Она к сосне Брунеля привязала,
Но с пальца талисман сняла сначала.

Ни плач его, ни жалобы, ни вой
Ей не мешали выполнить затею.
С горы спустившись тихим шагом той,
Она в долину въехала под нею
И в рог тотчас же затрубила свой,
Чтоб о себе дать знать тем чародею;
Смолк рог, и, угрожающе крича,
На бой она шлет вызов сгоряча.

Недолго Брадаманта ожидала,—
Волшебник появился из ворот:
Его на крыльях с выси птица мчала
На деву, в коей видит мужа тот,
И дева успокоилась сначала,—
Вреда большого он не нанесет:
Нет у него копья, меча, дубинки,
Чем броню б мог пробить ей в поединке.

Был слева у него привешен щит,
Покрытый алым шелком в то мгновенье;
В руке он книгу держит и вершит
Невиданное чудо через чтенье:
То, мнится, будто он копьем разит,
Чем каждого приводит в изумленье,
То палицей сражает иль мечом, —
А сам далеко, сам тут ни при чем.

Не призрачный под магом конь — кобылой
На свет рожден, отцом его был гриф;
В отца он птицей был ширококрылой, —
В отца весь спереди; как тот, ретив;
Все остальное, как у матки, было,
И назывался конь тот — гиппогриф.
Рифейских гор4 пределы славны ими,
Далеко за морями ледяными.

Коня того, привлекши волшебством,
Маг на других не обращал вниманья;
Он месяц объезжал его с трудом
И столько приложил к тому старанья,
Что в воздухе и по земле на нем
Стал разъезжать, добившись послушанья.
Не наважденьем волшебства был он,
Как прочее, — природой порожден.

Другое все послушно было чарам:
Мог красным желтое представить маг,
Но тут искусство пропадало даром:
С кольцом нельзя попасться ей впросак.
Она противится его ударам,
Коня повертывая так и сяк,
И отбивается от чародея,
Как этому ее учила фея.

Погарцевав достаточно верхом,
Решила спешиться, чтоб так скорее
К концу привесть свой замысел, во всем
Своей наставнице послушна, фее.
Сразить маг хочет высшим волшебством,
Не чуя, в чем помеха той затее.
Он щит открыл, уверен, что она
Волшебным светом будет сражена.

Он мог бы сразу принуждать всех к сдаче,
Без промедленья щит пуская в ход,
Но тешили его удары сдачи,
Игра копьем, меча удачный взлет.
Порою можно видеть: не иначе
Позабавляться с мышью любит кот:
Когда ж ему наскучит развлеченье,
Прикусит мышь и съест в одно мгновенье.

В предшествующих битвах маг — с котом,
А рыцари — с мышами были сходны;
Теперь же те сравненья (раз с кольцом
Сюда явилась дева) непригодны.
Она заботится лишь об одном, —
Чтоб были действия его бесплодны;
И, увидав, что он открыл свой щит,—
Сомкнув глаза, тотчас упасть спешит.

Не потому, что блеск лучистой стали,
Как всеМ другим, вред причинил и ей.
Но хочет, чтоб приблизился из дали
И к ней сошел с коня лжечародей5.
Последствия расчет сей оправдали:
Конь, взмахи крыльев делая быстрей,
Когда, упав, она пригнула шею,
Спустился на землю, кружа над нею.
 
Оставив щит, закутанным им в шелк,
И наземь спрыгнув, маг к ней подступает;
Она же мага, как козленка волк,
В кустарник спрятавшийся, поджидает.
Лишь шум шагов его с ней рядом смолк,—
Поднявшись, тотчас же его хватает.
Несчастный книгу ту не взял с собой,
При помощи которой вел он бой.

Цепь, как обычно, при себе имея,
н с нею к девушке бежал скорей,
Связать ее намеренье лелея.
Как всех вязал в теченье стольких дней.
Но дева повалила чародея.
Ему простительно поддаться ей;
Ведь слишком были неравны их силы:
Она — силачка, он же — старец хилый.

Снять голову с него она спешит
Рукой победной, поднятой мгновенно;
Но, заглянув в лицо ему, стоит,
Гнушаясь местью низкой и презренной:
Чуть старец не был девушкой убит —
Печальный и с наружностью почтенной.
Лет семьдесят иль около того
Изобличала седина его.

«Жизнь у меня возьми ты, бога ради», —
В тоске и гневе вымолвил старик.
Но жизнь отнять ей так претит в досаде,
Как жаждет жизнь отдать он в этот миг.
Желает знать она, кто он, в пощаде
Добра не видящий, зачем воздвиг
В столь диком месте стены сей твердыни
И всем обиды причинял доныне.

«Увы, не с низкой целью, не с плохой,—
Проговорил старик-волшебник, плача, —
Воздвиг я замок на скале крутой,
Я не корысть лелеял, всех в нем пряча,
Но рыцаря спасти от роковой
Оплошности — вот в чем моя задача:
Он должен вскоре, — звезд постиг я власть, —
Христианином от измены пасть.

«Меж западным пределом и Левантом6
Прекрасней юноши под солнцем нет.
Руджером он зовется; мной. Атлантом,
Он был воспитан с самых малых лет.
Его во Францию за Аграмантом
Желанье славы увлекло вослед, —
И я, о нем заботясь как о сыне,
Хочу от бед его избавить ныне.

«Я замок для того лишь и воздвиг,
Чтоб не был для меня Руджер потерян.
Которого я взял, как в этот миг
Тобою завладеть я был намерен.
Туда я дам и рыцарей, старик.
Привел, — как ты увидишь, я уверен, —
Чтоб, против воли запертый меж стен,
Без скуки он переносил свой плен.

«Чтоб выйти не мечтал из-за ограды —
Предосторожность мною принята;
Ведь все, какие в мире есть услады,
В себе твердыня заключает та:
Забавы, яства, музыка, наряды,—
Чего душа лишь просит иль уста.
Я пожинал уж то, что я посеял.
Но ты мне все испортить вмиг затеял.

«Коль сердце схоже у тебя с лицом.
Молю, внемли моим благим советам!
Владей (дарю его тебе) щитом,
Конем, крылами быстрыми одетым,
И не препятствуй мне ни в чем другом.
Иль двух друзей с собой возьми при этом.
Бери хоть всех; прошу я одного:
Оставь мне лишь Руджера моего.

«Но если уведешь его оттоле,
То, прежде чем возьмешь его в Париж,
Из оболочки, высохшей в юдоли.
Молю, дух скорбный да освободишь!»
Она в ответ: «Руджера из неволи
Я уведу, — пустое ты твердишь!
И подарить не предлагай лукаво
Коня и щит; их отдает мне право.

«Я не дал бы согласья на обмен.
Хотя бы даже был в твоей он власти.
Руджера, говоришь, избавит плен
От навлеченной звездами напасти?
Судьбы его не знаешь перемен,
Не отвратишь их, зная, хоть отчасти:
Не видя близкой для себя беды,
Чужой тем боле не предвидишь ты...

«О смерти не моли, мольбы напрасны;
А если хочешь умереть теперь, —
Хотя б к мольбам все были безучастны, —
Кто тверд душой, сам смерть найдет, поверь.
Но прежде, чем покинет труп безгласный
Твоя душа, — открой плененным дверь!»
Так молвит девушка, и, не робея,
Она ведет к утесу чародея.

Опутан цепью собственною, маг
Пошел к твердыне с девушкой, упорно
Ему не доверявшей даже так,
Хотя он выглядел овцой покорной,
Не отставая от него на шаг.
Расселину в стене находит горной;
И по ступеням, вкруг горы в обход.
Они достигли замковых ворот.

Тут камень, испещренный письменами.
Атлант из-под порога взял; под ним
Сосуды, что зовут у нас котлами.
Огонь скрывая, испускают дым.
Он их разбил — и вмиг под небесами
Утес предстал пустынным и нагим;
Ни башен, ни стены не видно стало,
Как будто замка здесь и не бывало.

От девы вырвался тогда старик,
Как певчий дрозд из паутинной сети;
А вместе с ним исчез и замок вмиг,
Оставив узников на вольном свете.
Утес, который вместо зал возник,
Узрели рыцари и дамы эти,
Что многих огорчило, коль не всех:
Освободив, лишали их утех.

Градасса видит здесь и Сакрипанта7,
Празильд здесь рыцарь благородный был,
Прибывший за Ринальдом вслед с Леванта,
И с ним Ирольд, с которым он дружил;
И, наконец, нашла здесь Брадаманта
Того, кто был желанен ей и мил,
Руджера своего, который живо
Признав ее, приветствовал учтиво,

Как ту, которую любил сильней,
Чем сердце, жизнь свою, зеницу ока,
С тех пор, как шлем сняла и рану ей
Из-за Руджера нанесли жестоко;
Но долог сказ, — когда, кто был злодей,
И как друг друга, в лес зайдя глубоко,
Искали ночью в дебрях тех и днем,
Да так и не встречались уж потом.

Увидев вновь ее и зная верно,
Что ею он одной освобожден,
Столь радости исполнился безмерной.
Что называл себя счастливцем он.
Спустились в дол, где в битве беспримерной
Был девушкой волшебник побежден.
Здесь гиппогриф стоял неподалеку;
Щит у него висел закрытый сбоку.

Его за повод хочет дева взять;
Тот, подпустив ее, стал на просторе
Воздушном, крыльями взмахнув, взлетать
И опустился вдруг на косогоре.
Она — за ним; а тот, глядишь, опять
Поднялся в воздух и спустился вскоре.
Вот так в песках ворона иногда
Пред носом пса снует туда, сюда.

Руджер, Градасс и Сакрипант с другими,
Сошедшими с утеса, в дол вступив,
Рассыпались по склонам гор, где ими
Взлетавший ожидался гиппогриф.
А конь, натешившись над остальными,
Не раз их на вершины заманив
И в глубь расселин, веящую хладом,
Остановился вдруг с Руджером рядом.

Подстроил это старый чародей,
Чей ум не прекратил, во избавленье
Руджера от беды, своих затей:
Одна лишь мысль в нем и одно мученье.
Коня послал он, чтоб свершить скорей
Руджера из Европы похищенье.
Руджер коня с собою хочет взять.
Но тот, упрямясь, подается вспять,

Тогда смельчак Фронтина8 оставляет
(Фронтином звал коня он своего)
И, на крылатого вскочив, сжимает
И шпорой сердце горячит его.
Тот, пробежав немного, вдруг взлетает
Быстрее кречета, когда с него
Хозяин снимет клобучок, чтоб, птицы
Завидев взлет, взвился он с рукавицы.

Красавица, Руджеру глядя вслед,
Полета ввысь опасность сознавая,
Остолбенела так, что сил в ней нет
Прийти в себя; страшится, — вспоминая,
Как некогда на небо Ганимед
Восхищен был из отческого края9, —
Чтоб не случилось этого и с ним,
Не менее прекрасным, молодым.

Не сводит в небе глаз с него, доколе
Он виден был; когда ж исчез герой
И взор за ним следить не мог уж боле,
Она стремится вслед ему душой.
Вздыхая, плача, сетуя от боли,
Покоя не дает себе самой...

 

Руджиеро на острове Альцины
Песнь VI (Перевод Д. Дмитревского)

57

К коню крылатому подходит рыцарь,
Ведет его за повод, отвязав,
Но уж в седло, как прежде, не садится,
Чтоб не унес опять его стремглав.
Как в царство Лоджистиллы возвратиться,
Оп думает, коня смиряя нрав.
Все предпринять готов он был бы ныне —
Не хочет лишь подвластным быль Альцине.

58

Хотел он вновь поставить ногу в стремя 
И в воздух путь направить, как тогда;
Но конь его смущает в то же время:
Ему несносна узкая узда.
"Пробьюсь я силой — мне не страшно 6ремя" 
(Так думал он). Увы — опять беда:
Пути он не свершил и половины,
Как увидал прекрасный град Альцины.

59

Издалека увидел он: стеною
По кругу местность вся обведена;
С небесною сравнявшись вышиною,
Вплоть до зубцов из золота она.
Иль скажет кто, не согласясь со мною: 
"Алхимиком устроена стена"?
Быть может, он и лучше смыслит дело,
Но та стена, как золото, блестела.

60

Едва сверкнула перед ним твердыня,
Которой на земле подобной нет,
Покинул он тропу, что на равнине 
К воротам прямо пролагала след,
И в горы путь направил, где в теснине 
Укрыться легче от нежданных бед.
Толпа его, однако, обступила 
И дальше путь со злобой преградила.

61

Страшнее и причудливей созданий 
Не видел до сих нор никто живой:
Здесь карла с толовою обезьяньей,
Там исполин с кошачьей толовой;
Вот козлоногих стая, легче ланей,
Кентавры скачут, слышен гам и вой;
Юнцы бесстыдные, шуты седые,
Те в редкостных мехах, а те нагие.

62

Повсюду топот конский иль ослиный. 
Тех на себе везет ленивый вол,
Одни кентаврам взобрались на спины,
Тем служит цапля, страус иль орел.
Есть женщины средь них и есть мужчины, 
А те являют мужеженский пол.
Те лестницу веревочную, эти 
Напилок держат, и отмычку — третьи.

63

Затем и предводитель показался — 
Пузатый, с раскрасневшимся лицом;
Он шагом еле-еле подвигался —
На черепахе он сидел верхом.
Его держала свита; он шатался,
И взор его был отягчен вином.
Лицо ему иные утирали 
И тканями прохладу навевали.

64

Чудовище с собачьей головою 
И с телом человеческим от пят 
Залаяло, чтоб тою же тропою 
Вернулся Руджиеро в дивный град.
Но тот в ответ: "Пока своей рукою 
Держу я это — не ступлю назад".
И тут он обнажил свой меч булатный 
Пред самой пастью чудища отвратной.

65

Чудовище мгновенно отступает 
И хочет в рыцаря метнуть копье,
По тот ему живот мечом пронзает,
Так что насквозь выходит острие.
Щитом закрылся он, толпа смыкает 
Вокруг него тесней кольцо свое.
Секирой тот разит, а этот — пикой;
Но рыцарь отражает натиск дикий.

66

Один рассечен до зубов сурово,
Другой заколот прямо в грудь лежит — 
Затем, что выдержать меча такого 
Не может ни броня, ни шлем, ни щит. 
Расчистил Руджиеро путь, но снова 
Его толпа несметная теснит.
И надо, чтоб успешно биться с нею, 
Сторуким быть, подобно Бриарею10

67

Но если б щит раскрыл он в то мгновенье, 
Что был у Чародея на руке, —
Чудесный щит, что омрачает зренье11
(Атлант его оставил на луне) —
Навел бы он на чудищ ослепленье,
И тотчас бы пред ним упали все.
Однако он пускает в ход не чары,
А только своего меча удары.

68

Но пленным стать у гнусного народа 
Не хочет он, скорей погибнуть рад,
Но тут в стене раскрылись двери входа 
(Как я сказал, слепил он златом взгляд),
Две вышли девы — не худого рода,
О том твердит осанка и наряд — 
Воспитанные не в пастушьих хатах,
А, верно, в пышных царственных палатах.

69

И та и эта — на единороге,
Что с горностаем спорит белизной.
И та и эта столь прекрасно строги 
И с женщиной несхожи ни с одной,
Что надобно всезрящим быть, как боги, 
Чтоб оценить их истинной ценой: 
Подобною предстали бы четою 
Лишь Прелесть с воплощенной Красотою.

70

И та и эта путь свой направляют 
Туда, где рыцаря толпа теснит,
Чудовища мгновенно исчезают,
А рыцарь (чье лпцо зарей горит) 
Протянутую руку принимает 
И дев за доброту благодарит.
Прекрасным он готов теперь в угоду 
Вернуться с ними к золотому входу.

71

Там выступ в вышине над воротами, 
Украшенный резьбою, возведен.
Востока драгоценными камнями 
Усеян щедро он со всех сторон
И четырьмя огромными столпами 
Из цельного алмаза утвержден.
И подлинен иль ложен блеск алмаза, 
Нет ничего отраднее для глаза.

72

Толпою резвой всюду — слева, справа — 
Мелькают девушки среди колонн;
Когда б они хранили строгость нрава, 
Красой их был бы рыцарь восхищен.
Их платья зеленее, чем дубрава.
Венок на каждой из листвы сплетен. 
Встречают Руджиеро милым смехом 
И манят в рай, к веселью и к утехам.

73

Уместно дать название такое.
Сама Любовь здесь, верно, родилась.
Тут пляски, ликование большое 
И в празднествах проходит каждый час. 
Ничто во век не возмутит покоя,
Не омрачит докучной думой глаз.
Нужда и страх остались за порогом. 
Царит здесь Изобилье с полным рогом.

74

С безоблачным челом Апрель веселый 
Глядит всегда на юношей и дев.
Здесь у ручья звучит игра виолы 
И раздается сладостный напев,
Там стройный танец оживляет долы, 
Ведут беседу здесь в тени дерев,
А там один влюбленный в отдаленье 
Наперснику вверяет огорченье.

75

Меж сосен, елей темных и косматых, 
Высоких буков, лавровых ветвей,
Амуров рой, беспечных и крылатых, 
Скользит, победе радуясь своей;
Иные для сердец, огнем объятых, 
Украдкой расставляют ряд сетей;
Тот стрелы закалить в потоке хочет,
А тот на камне их искусно точит.

76

Скакун огнисто-рыжий, с ярым взором 
Был к Руджиеро приведен сюда.
Седло расшито золотым узором,
Украшена каменьями узда.
А гиппогриф оставлен под надзором
Оруженосца. Тот за повода
Берет коня и, совладав с упрямым,
Ведет его вслед рыцарю и дамам.

77

Две юных девы, красотой сияя 
(Те, что пришли спасительной четой,
Когда, себе дорогу пролагая,
Сражался рыцарь с мерзкою толпой),
Ему сказали: "О синьор! Нет края,
Где не слыхали бы, что вы — герой.
Теперь для своего мы просим блага:
Пусть ваша нам содействует отвага.

78

Увидите вы, топкою ложбиной 
Равнина поперек разделена.
Там, хитростью иль силою звериной,
Злодейка, Эрифилой прозвана,
Всем преграждает путь чрез мост пустынный;
И роста исполинского она,
С когтями, страшными своей длиною,
И с ядом напоенною слюною.

79

И ей в неукротимой злобе мало 
Всем по дороге возбранять проход —
В наш сад она нередко проникала,
Рубя нещадно все, что в нем цветет.
В толпе ужасной, что на вас напала,
Когда вы очутились близ ворот,
Немало сыновей, рожденных ею 
И ей подобных яростью своею".

80

"Не битву, нет, — ответил Руджиеро,
Сто битв для вас я выдержать готов. 
Обманута не будет ваша вера;
Располагайте мной — жду ваших слов.
С корыстных душ я не беру примера,
Не злата я ищу, не городов,
Но меч готов поднять за всех несчастных. 
Тем более — за дам, как вы, прекрасных".

81

Его благодарят они учтиво;
Достоин рыцарь этого вполне.
Беседуя, идут неторопливо 
И видят берег, мост и в глубине 
Той великанши образ горделивый 
В сапфирами украшеппой броне.
Но кто в опасной схватке был сильнейшим, 
Об этом я поведаю в дальнейшем.

 

БЕЗУМИЕ РОЛАНДА
Песнь XXIII, октавы 100—112 (Перевод А. С. Пушкина)12

Пред рыцарем блестит водами
Ручей прозрачнее стекла.
Природа милыми цветами
Тенистый берег убрала
И обсадила древесами.

Луга палит полдневный зной,
Пастух убогий спит у стада;
Устал под латами герой:
Его манит ручья прохлада.
Здесь мыслит он найти покой.
О черный день, о день несчастный!
Приют несносный и ужасный
Он здесь нашел...

Гуляя, он на деревах
Повсюду надписи встречает;
Он с изумленьем в сих чертах
Знакомый почерк замечает.
Невольный страх его влечет:
Он руку милой узнает.
И в самом деле, в жар полдневный
Медор с катайскою царевной
Из хаты пастыря сюда
Сам-друг являлся иногда.

Орланд их имена читает,
Соединенны вензелем;
Их буква каждая гвоздем
Герою сердце пробивает.
Стараясь разум усыпить,
Он сам с собою лицемерит,
Не верить хочет он, хоть верит:
Он силится вообразить,
Что вензеля в сей роще дикой
Начертаны все, может быть,
Другой, не этой Анджелиной.
Но вскоре витязь молвил так:
«Однако ж, эти мне черты
Знакомы очень... разумею:
Медор сей выдуман лишь ею.
Под этим прозвищем меня
Царевна славила, быть может...»
Так, басней правду заменя,
Он мыслит, что судьбе поможет.

Но чем он более хитрит,
Чтоб утешить свое мученье,
Тем пуще злое подозренье
Возобновляется, горит.
Так в сетке птичка, друг свободы,
Чем больше бьется, тем сильней,
Тем крепче путается в ней;
Орланд идет туда, где своды
Гора склонила на ручей.

Кривой, бродящей повиликой
Завешан был тенистый вход.
Медор с прелестной Анджелиной
Любили здесь, у свежих вод,
В день жаркий, в тихий час досуга,
Дышать в объятиях друг друга.
И здесь их имена кругом
Древа и камни сохраняли:
Их мелом, углем иль ножом
Везде счастливцы написали.

Туда пешком печальный граф
Идет, и над пещерой темной
Зрит надпись — в похвалу забав
Медор ее рукою томной
В те дни стихами начертал.
Стихи, чувств нежных вдохновенье,
Он по-арабски написал
И вот их точное значенье:
«Цветы, луга, ручей живой,
Счастливый грот, прохладны тени —
Приют любви, забав и лени,
Где с Анджеликой молодой,
С прелестной дщерью Голофрона,
Любимой многими, порой
Я знал утехи Купидона!..
Чем, бедный, вас я награжу.
Так часто вами охраненный?
Одним лишь только услужу —
Хвалой и просьбою смиренной.

Господ любовников молю,
Дам, рыцарей и всевозможных
Пришельцев здешних иль дорожных,
Которых в сторону сию
Фортуна заведет случайно,
На воды, луг, на тень и лес
Зовите благодать небес:
Чтоб нимфы их любили тайно,
Чтоб пастухи к ним никогда
Не гнали жадные стада».

Граф точно так, как по-латыни,
Знал по-арабски; он не раз
Спасался тем от злых проказ,
Но от беды не спасся ныне!

Два, три раза, и пять, и шесть
Он хочет надпись перечесть;
Несчастный силится напрасно
Сказать, что нет того, что есть.
Он правду видит, видит ясно,
И нестерпимая тоска,
Как бы холодная рука,
Сжимает сердце в нем ужасно,
И, наконец, на свой позор
Вперил он равнодушный взор.

Готов он в горести безгласной
Лишиться чувств, оставить свет;
Ах, верьте мне, что муки нет,
Подобной муке сей ужасной!
На грудь опершись бородой,
Склонив чело, убитый, бледный,
Найти не может рыцарь бедный
Ни вопля, ни слезы одной.
. . . . . . . . . . . . .

 

Песнь XXIII, октавы 129—133 (Перевод В. М. Брюсова)

Всю ночь в лесу бесцельно рыцарь бродит,
Но вот заря проникла в темный бор,
И вновь судьба туда его приводит,
Где написал стихи свои Медор;
Он тот же грот и тот же ключ находит,
Вновь на скале читает свой позор.
Роланд стоит безмолвен, грозен, мрачен,
Он яростью, он бешенством охвачен.

Он вырвал меч; он рубит надпись, рубит
Несчастный грот — обломки к небесам,
Как пыль, летят; он все деревья губит,
Где вензель есть; он все ломает там.
Отныне пусть тот грот никто не любит,—
Там не найти пристанища стадам,
Там тени нет, там больше нет прохлады,
Там даже ключ не получил пощады.

В него Роланд, безумным гневом полный,
Бросал стволы и камни; и тогда
Взмущенные вмиг потемнели волны
И мутными остались навсегда,
А сам Роланд, угрюмый, недовольный
Победою, не стоившей труда,
На светлый луг упал и смотрит смутно
И в небеса вздыхает поминутно.

На светлый луг упал, тоской томимый,
И смутный взор вперил он в небеса;
И три дня так, без пищи, недвижимо
Он здесь лежал и не смыкал глаза.
И солнце жгло, и проходило мимо,
И падала вечерняя роса,
Но вот настал четвертый день, и шумно
Роланд встает, неистовый, безумный.
 
Роланд встает; нагрудник золоченый
Ломает он, ломает крепкий щит
И все с себя срывает, исступленный,
Там брошен меч, там грозный шлем лежит.
. . . . . . . . . . . . . .

 

АСТОЛЬФО НА ЛУНЕ
Песнь XXIV, октавы 70—90 (Перевод Евг. Солоновича)

Сквозь полымем охваченный простор
До новой тверди кони их домчали
И понесли к Луне во весь опор
Пространством гладким, наподобье стали,
Лишенной даже неприметных пор.
Уступит по величине едва ли
Луна последнему средь прочих мест —
Земле, включая океан окрест.

Астольф застыл в глубоком изумленье:
Его Луны размеры потрясли,
Ничтожно малой в нашем представленье.
Когда мы смотрим на нее с Земли,
И то, что можно лишь при остром зренье
От моря сушу отличить вдали,
Которые, не обладая светом,
Едва видны при расстоянье этом.

Другие реки и долины рек
И не такие, как у нас, вершины,
Попав туда, откроет человек;
Там в деревнях чертоги-исполины,
Каких Астольф не видывал вовек,
Хоть странствуют немало паладины;
И нимфы круглый год, не то что тут,
В непроходимых чащах зверя бьют.

Тем временем Астольфу, как мы знаем,
Приглядываться некогда к Луне:
Спешит он, нетерпением снедаем,
Вослед вождю13 к долине, в глубине
Которой все, что мы внизу теряем
Не по своей и по своей вине,
Хранится, в том числе и те пропажи,
О коих мы не вспоминаем даже.

Не только о богатствах речь идет
И царствах, чей удел иных тревожит,
Но и о том, что Случай не дает
И что однажды отобрать не может.
Там в изобилье слава и почет,
Которые незримо Время гложет,
И грешных нас обеты, и мольбы,
И жалобы на произвол Судьбы.

Там слезы незадачливых влюбленных,
Проигранные в карты вечера,
Досуги при делах незавершенных,
На что у нас невежды мастера.
А сколько планов неосуществленных.
Пустых надежд! Подобного добра
Хоть отбавляй в диковинной долине.
Что потеряешь — там ищи отныне.

Знай, паладин, по сторонам смотри
Да слушай поясненья Иоанна.
Вот пузыри он видит, и внутри
Как будто кто-то ропщет беспрестанно.
Он узнает, спросив про пузыри,
Что перед ним державы, как ни странно,
Лидийцев, персов, греков и других —
Ну как их там — с былым величьем их.

Крючки он примечает золотые,
Которые не что иное есть,
Как подношенья — подкупы прямые,
Дабы в доверье к сильным мира влезть.
Про сети вопрошает он густые
И узнает в ответ, что это лесть.
А вот, подобны лопнувшим цикадам,
Владыкам оды, женам их и чадам.

Имеют форму золотых оков
Лишенные взаимности любови.
Вот когти беспощадные орлов —
Подручных власть, которых наготове
Владыки держат. Вот гора мехов,
Где столько дыма, сколько в добром слове,
Что от синьора слышит ганимед.
Покуда ганимед во цвете лет.

Несметных зрит Астольф сокровищ горы
Под сенью грозных некогда бойниц:
Нарушенные это договоры
И козни, не имевшие границ.
Вот перед ним мошенники и воры
В обличье змей с головками юниц,
Вот царедворцы, что уже не в силе, —
Разбитые бутылки и бутыли.

Он видит суп, что по земле течет,
И мудреца о нем пытает кстати.
«Наследство это, — отвечает тот, —
Живым напоминанье об утрате».
И вдруг цветы — зловонье в ноздри бьет
При сладостном когда-то аромате.
Цветочки эти (каюсь, божий раб) —
Дар Константина одному из пап.

Охапки сучьев с легким слоем клея —
Былая ваша, дамы, красота.
Все перечесть — напрасная затея,
Поскольку песня прозе не чета.
Добром, что мы транжирим, не жалея,
Забита до отказа местность та,
Где лишь безумства галл не обнаружит:
Безумию Земля твердыней служит.

И, сам с делами не спеша подчас
И дни бесплодно проводя порою,
На них пришлец не задержал бы глаз,
Когда б не вождь. И вдруг перед собою
Он видит то, что каждому из нас,
Как мы считаем, дал господь с лихвою:
О здравом смысле, о рассудке речь,
Который нам всего трудней сберечь.

Он оказался жидкостью летучей,
И посему хранится в склянках он
Различного размера: всякий случай.
Видать, отдельно взвешен и решен.
В одной из многих склянок ум могучий
Анжерского безумца заключен;
Она крупнее прочих, и к тому же
Роланда имя значится снаружи.

На каждой — надпись с именем того,
Чей здравый смысл закупорен в сосуде.
Порядочную долю своего
Нашел француз, в огромной роясь груде.
Но нет, не это потрясло его:
Он полагал — ему известны люди,
Что здравым смыслом именно сильны,
Так чем же склянки их тогда полны?

Лишаются рассудка — кто влюбившись,
Кто подчинив сокровищам мечты,
Кто глупостями магии прельстившись,
Кто возомнив, что звезды с высоты
Хватать нетрудно, кто вооружившись
Софистикой, а кто свои холсты
Малюя; надобно сказать при этом,
Что больше прочих не везет поэтам.

Астольф решился свой рассудок взять —
Конечно, с разрешения святого —
И склянку к носу, сняв с нее печать,
Поднес, и в нем хозяина былого
Не мог состав летучий не признать.
С тех пор, когда Турпину верить, снова
Премудрым долго оставался галл,
Покуда разум вновь не потерял.

Потом он склянку, что других полнее
И больше, взял, чтоб здравый смысл вернуть
Роланду. Оказалось тяжелее
Она, чем думал он. В обратный путь
Пора: он хочет графу поскорее
Несчастному помочь; но заглянуть
Апостол предлагает по дороге
В таинственный дворец. Его чертоги

Полны куделей шелка, шерсти, льна,
Которых часть для глаз приятна цветом,
Других окраска чересчур мрачна.
Вот первый зал. Старуха в зале этом
Обводит нить вокруг веретена;
Так на Земле у нас крестьянки летом
Над коконами новыми сидят
И влажные останки потрошат.

Другая успевает еле-еле
За первою; обязанность другой —
Заранее красивые кудели
От некрасивых отделять. «Постой,
Я ничего не смыслю в этом деле», —
Сказал Астольф, и отвечал святой:
«Узнай, что эти женщины седые,
Как должно Паркам, дни прядут людские.

Людскому веку по величине
Равна кудель, и Смерть с Природой, зная
О роковом для человека дне,
Блюдут его, отсрочек не давая.
Скажу тебе о лучшем волокне:
Оно идет на украшенье рая,
А худшее для грешников прядут,
Что лишь таких заслуживают пут».

  • 1. Ипполит дЭсте — герцог Феррары.
  • 2. Брунель — коварный африканец, укравший у Анджелики волшебное кольцо. Фея — Мелисса. Она вывела Брадаманту на дорогу к замку Атланта, похитившего Руджиеро (Руджеро), и дала ей совет отнять у Брунеля кольцо, с помощью которого Брадаманта сможет противиться чарам могущественного волшебника.
  • 3. С высоты Пиренеев открывается вид на Францию и Испанию, с высоты Апеннин — на моря Адриатическое и Лигурийское.
  • 4. Рифейскис горы — Уральский хребет.
  • 5. Лжечародеем он назван потому, что чары его оказались бессильными.
  • 6. Левант — Восток.
  • 7. Градасс — царь Серикана, страны, лежащей к северу от Индии. Сакрипант — черкесский царь, влюбленный в Анджелику.
  • 8. Фронтин — конь Сакрипанта, украденный у него Брунелем.
  • 9. Приняв образ орла, Зевс похитил прекрасного троянского царевича Ганимеда.
  • 10. Бриарей — сторукий великан, помогавший олимпийским богам в их борьбе с гигантами.
  • 11. Волшебный щит, с помощью которого чародей Атлант ослеплял своих противников. Победив чародея, Брадаманта наряду с гиппогрифом овладела этим щитом. См. примечания в конце книги.
  • 12. Перевод А. С. Пушкина не является точным переводом, а скорее вольным пересказом поэмы Ариосто (отсутствие октав и пр.).
  • 13. Вождь — апостол Иоанн.