Издание 1919 г.

Баллады о Робин Гуде
Под редакцией Н. ГУМИЛЕВА
Предисловие М. ГОРЬКОГО

Предисловие

Во все времена, у всех народов разбойники пользовались особенным, сердечным вниманием и какой-то странной, детской любовью. Это непонятно: как и за что можно любить человека, который живет тем, что грабит, убивает, превращая в прах и пепел имущество, накопленное тяжким трудом? Тут есть какое-то заблуждение разума, темное противоречие чувства.

Ведь большинство людей хочет жить спокойно, хочет без помехи владеть тем, что имеет, стремится прикопить и заработать больше того, что есть в руках, жаждет справедливых законов, которые строго охраняли-бы привычные условия жизни, крепкий ее порядок, мирный труд. Но именно большинство людей — народные массы — всегда и везде прославляли в песнях, сказках, легендах, разбойника, нарушителя законов, безжалостного человека, который льет кровь, как воду, не щадит человеческого труда и презирает его, — именно этот страшный человек является любимым героем поэтического творчества народа и нередко песнь в честь разбойника звучит точно акафист святому. Это странное противоречие рассеется, исчезнет, если мы посмотрим, какими душевными свойствами наделяет разбойника народ.

В одной из народных песен о Робин Гуде, Робин Гуд говорит королю Ричарду Львиное Сердце:
«Я никогда не обижал человека праведного и честного, я нападал только на тех, что живут за чужой счет. Я никогда не пролил крови пахаря»…

Само собою разумеется, что разбойники всех стран и всех времен не очень разбирали — кто праведен, кто грешен или кто честен и кто подл; конечно, разбойники гораздо чаще грабили и жгли беззащитные деревни, села, чем усадьбы бояр и помещиков, живших под защитой каменных стен, воинских дружин, многочисленной дворни. Нет никакого сомнения, что от набегов разбойников прежде и больше всего страдал безоружный и беззащитный поселянин, у которого отнимали скот, жито, сукна, полотна.

Но «народ, тысячерукое чудовище, с умом ребенка и без воли, скованное цепями законов, злое или кроткое, как повелит Судьба» — этот народ, угнетаемый всеми, кто умнее его, чья воля сильней, выработал — именно вследствие своей беззащитности — крайне сложное отношение к разбойнику.
Прежде всего разбойнику надо было польстить, ведь слабый всегда льстит сильному. Разбойник-же, с своей стороны, нередко платил за лесть кусками своей звериной добычи, и этот нищенский дар сильного слабому укреплял за сильным славу доброго.

Затем в душе каждого, кто притиснут каторжным. трудом к малоплодной земле, кто живет в неразрывной зависимости от суровой природы — от зноя и холода, засухи и дождя, чей тяжкий труд в поле может быть в один час уничтожен градом или вытоптан боярской охотой, в душе людей, которые никогда не видят благостных результатов своей работы, как видят их люди города — но всегда с тяжкой болью ощущают цепи, которыми сковало их государство, — в душе этих людей неугасимо тлеет искра воспоминаний о какой-то иной жизни, полузвериной, но свободной, которой жили их далекие предки, не подчиняясь никому и ничему, кроме своих желаний.

Из этой бесплодной мечты о том, что навсегда убито историей развития человечества, никогда уже не воскреснет, из этого веяния древности возникает та цветистая раскраска прошлого, которая называется, поэтизацией и которой народ особенно щедро награждал разбойника, свободного жителя лесных трущоб. Было-бы значительно лучше для людей, если-б они, хорошо помня прекрасное в прошлом, научились поэтизировать свое будущее.

Кроме лести слабого и зависти раба, в отношение к разбойнику народ, бесправный и угнетенный, влагает свою страстную жажду справедливости. Он всегда ожидает, что справедливость снизойдет к нему или с небес, от Бога, или явится на земле, рожденная по внушению Божию доброй волей сильных и властных людей — сам своею волей народ не часто решался искать справедливости и биться за нее. Людям забитым казалось, что смельчак, который вышел на их-же среды, из их деревни, а теперь живет в лесу легкой и свободной жизнью, грабя прохожих и проезжих бедняков и богатых, «не брезгая ни кожей, ни луковицей», бражничая с товарищами, деля поровну с ними всякую добычу, — живет без труда, как воевода в городе или боярин в усадьбе, — людям казалось, что этот человек воистину справедлив, ибо он ко всем одинаково безжалостен.

Но, быть может, наиболее мощной причиной любовного отношения народа к разбойнику является древне рожденное чувство поэзии, чувство, более или менее ярко и трепетно горящее в тайной глубине человеческой души. Поэзия — смятенная ложь, без которой наша жизнь была-бы пуста и мертва, а может быть поэзия — высшая и чистейшая правда, достигаемая нами на трудном нашем пути от чрева матери до могилы. Так или нет, но именно поэзия — та сила, которая создала всех добрых богов, посредством отвлечения человеком от себя самого своих лучших чувств, мыслей и желаний. Бог есть воплощение и соединение людьми чистейших качеств обоих в образе единого, всемогущего, разумнейшего и прекрасного существа, — Бог есть одухотворенная поэзией вера в возможность бесконечного совершенствования разума и чувства.

Глупость людей, их звериные чувствования, скотские желания — наследие глубокой животной древности — создали жизнь, в которой тесно истинно человеческим чувствам и мыслям, рожденным, однако, все тем-же человеком из его мучительной неудовлетворенности самим собою и своей жизнью, — это чувство неудовлетворенности — самое драгоценное из всего, чем обладают люди, из такого чувства возникло все, чем все мы можем гордиться, и пока оно живо — человек не утратит возможности быть прекрасным, хотя бы а далеких веках грядущего.

Некуда вместить свое хорошее, не хватает сил воплотить лучшее души в эту грязную, кровавую, до ужаса запутанную жизнь, и все прекрасное, мучительно-рожденное в себе самом человек воплощает в образ Бога, героя, юродивого, разбойника, — всегда в кого-то, кто величавее, краше, добрее, разумнее, сильнее человека, но кто всегда соткан из живой ткани его мозга, его сердца, его бесконечно страдающей полузвериной. полудетской души, — его милой души.

Итак: отношение народа к разбойнику слагается из страха пред сильным, из лести и зависти к нему, из воспоминания о древней, полузвериной жизни, из надежды, что разбойник, постоянно нарушающий все законы государства, может окончательно уничтожить их и создать на земле одну для всех справедливость — беззаконие; наконец, из непобедимого стремления людей воплотить в жизнь лучшие свои мечты, надежды и помыслы, создавать из них прекрасные образы поэзии и образцы для своего поведения в жизни. В творчестве истинно-народном эстетика — учение о красоте — всегда тесно связана с этикой — учением о добре.
Теперь о Робин Гуде.

Это был разбойник, не совсем похожий на разбойников наших русских сказок и преданий. Он имеет мало сходного и с такими бунтарями против царской власти, каковы были Степан Разин или Емельян Пугачев, к тому-же он менее, чем они, ясное историческое лицо.

Робин Гуд жил в конце XII века, приблизительно в 1180–1200 гг., в Англии, в огромном лесу Тир-Вуд, графства Норк. В то время в Тирвудском лесу укрывались остатки старинного населения Англии — саксы, только что побежденные норманнами, выходцами из Франции.[1]

Эти остатки свободолюбивого народа, не желая подчиняться жестокой власти завоевателей, чуждым обычаям и законам, жили в лесу, сохраняя военную организацию, отличавшую их от простых разбойников больших дорог, нападая только на богатых норманн, на их дворянство, судей, священников и монахов. Робин Гуд был героем именно этих бедных, незначительных людей. Историк того времени говорит о нем лишь несколько слов: «Между людьми, лишенными собственности, был тогда знаменит Роберт Гуд, которого простой народ так любит выставлять героем своих игр и комедий и которого история, воспеваемая менестрелями[2], занимает саксов более всех других историй».

Это — все, что сказано о Робин Гуде хроникером эпохи. Всем остальным наделил Гуда народ, не редко создающий силою своего воображения святых и героев из незначительных людей, как создал он из простых явлений природы — грома, молний, тени, света — величавые образы поэзии.

Робин Гуд был сакс, и самые старые, а следовательно, самые достоверные, баллады говорят, что он человек крестьянского рода. Позднее, когда ненависть между победителями и побежденными была изжита и они слились в одно мощное племя, песни о Робин Гуде стали украшать его знатностью происхождения, представляя стрелка то графом, то внебрачным ребенком обольщенной девушки-дворянки. В этом желании сделать — во что бы то ни стало — своего любимца человеком знатного рода, кажется, скрыто наивное желание простых людей сказать аристократии: «Чем наши хуже ваших»? Народ издавна знает, что добрые подвиги не заметны без титула и даже создал горькую пословицу: «Из простых — нет святых», забыв, как всегда, о Христе — сыне плотника — и апостолах его, рыбаках.

Для нас не важно — кем рожден Робин Гуд и какое он был в действительности, важно чем наделила его от щедрот своей души народная масса, и по сей день воплощающая свое лучшее не в жизнь, а куда-то вне ее.

Народные баллады рисуют Робин Гула неутомимым врагом угнетателей норманнов, любимцем поселян, защитником бедняков, человеком, близким всякому, кто нуждался в его помощи. И в благодарность за это поэтическое чувство народа сделало из простого, может быть, разбойника, героя, почти равного святому. Робин Гуд имел в году свой, посвященный ему, день, и в этот день вся Англия — города и села — прекращала занятия, «церкви и мастерские были пусты, ни святой, ни проповедник не могли одержать в этот день победы над любимцем народа». Почти четыреста лет праздновался этот день, и вот как жалуется английский епископ Латимер, живший в XVI веке.

Об'езжая свою епархию, он прибыл в небольшой городок близ Лондона и об’явил, что на другой день, по случаю праздника, скажет проповедь в церкви, «но, — говорит он, — когда я отправился в церковь, то, к изумлению моему, увидел, что она заперта; я послал за ключом и ждал его на паперти более часа; наконец, ко мне подошел какой-то человек и сказал: «Сэр, мы сегодня не можем слушать вашу проповедь, потому что празднуем день Робин Гуда, все наши прихожане в лесу, и вы напрасно стали бы ожидать их». Епископ был одет в торжественные ризы, ему пришлось снять их и, отложив церковную службу, уступить прихожанам, которые, нарядясь в зеленые кафтаны лесных стрелков, изображали на площади перед храмом жизнь Робин Гуда, его веселого друга — Литтль-Джона и других его друзей. В этих играх одинаково дружно, вместе с саксами участвовали и потомки победителей-норманнов, не зная уже о том, как страшен был Робин Гуд для их предков.
В сохранившихся легендах ничего не говорится о конце жизни Робин Гуда, но существует предание, что он умер в женском монастыре, куда явился, больной, просить помощи. Нужно было пустить кровь ему; норманнка-монахиня, которая умела делать это, узнав Робин Гуда, выпустила крови слишком много, и Робин умер.
После его смерти шайка, душою и главой которой он был, рассеялась. Маленький Джон, не имея возможности держаться в Англии и побуждаемый желанием продолжать борьбу против норманн, переехал в Ирландию, чтобы принять там участие в восстаниях ирландцев.

Вот почти все, что можно добавить к народным легендам о Робин Гуде, герое английского простонародья.

Русский народ, двести пятьдесят лет изнывавший под игом татар, не создал или не сохранил в памяти своего сердца героя, подобного веселому Робин Гуду.

М. Горький.

Песнь первая (Перев. Всев. Рождественского)

Песнь вторая (Перев. Адр. Пиотровского)

Песнь третья (Перев. Всев. Рождественского)

Песнь четвертая (Перев. Всев. Рождественского)

Песнь пятая (Перев. Всев. Рождественского)

Песнь шестая (Перев. Всев. Рождественского)

Песнь седьмая (Перев. Всев. Рождественского)

Робин Гуд выручает Виля Статли (Перев. Всев. Рождественского)

Посещение Робин Гудом Ноттингама (Перев. Н. Гумилёва)