Поэзия вагантов

(«Lingua balbus, hebes ingenio…» Langosch, p. 228) Манициус, № 2.

Начало стихотворения — обычное догматическое учение о воплощении Христа, середина — о страшном суде, а конец — неожиданно введенная попрошайня. 11-сложный размер с цезурой (не всегда строго выдержанной в переводе) принадлежит к числу самых популярных у вагантов; строки его заканчиваются «безударными двухсложными рифмами», так что «убогою — строгою» и «отвагою — строгою» здесь одинаково ощущаются как рифмы.

(Версия перевода 1975 г., немного отличающаяся от версии 1972 г.)

(«Archicancellarie, vir discrete mentis…» Langosch, p. 240)

Манициус, № 6. Написано, вероятно, осенью 1163 г. Стихотворение с превосходно продуманной композицией: 16 строф с извинениями за отказ от эпоса в честь Барбароссы (2+6+6+2) и 16 строф с просьбами о вспомоществовании (2+6+2+6). Строфы 9—14 во многих рукописях контаминируются с «Исповедью» Архипииты; возможно, этот вариант принадлежит самому автору. В строфе 20 две строки не сохранились.

В основу перевода положен немецкий текст из «Carmina Burana» Людвига Лайстнера.

Стихотворение является принципиально важным для понимания мировоззрения вагантов и их поэтических установок. В то же время в нем содержится и ряд автобиографических сведений. «Исповедь», по всей вероятности, написана в 1163 году.

Высокую оценку этому произведению дал Якоб Гримм, отмечавший ни с чем не сравнимую «свободу и благозвучие языка, беспредельную мощь рифмы».

Стихотворение принадлежит перу Архипиита Кёльнского (1130 – 1165)

(Из «Carmina Burana», в издании 1974 г. приписывается Гуго Орлеанскому)

(«Dives eram et dilectus…» Langosch, p. 170)

Оксфордская рукопись, № 23; известны и другие списки.

Пер. Ф. А. Петровского (приводится версия 1975 г., немного отличающаяся от опубликованной в 1972 г.)

Стихотворение примаса Гуго Орлеанского

Был я молод, был я знатен,
был я девушкам приятен,
был силен, что твой Ахилл,
а теперь я стар и хил.

Был богатым, стал я нищим,
стал весь мир моим жилищем,
горбясь, по миру брожу,
весь от холода дрожу.

Хворь в дугу меня согнула,
смерть мне в очи заглянула.
Плащ изодран. Голод лют.
Ни черта не подают.

Стихотворение примаса Гуго Орлеанского.

Обработка примасом Гуго Орлеанским евангельской притчи о бедняке Лазаре, лежавшем у ворот бессердечного богача. Пребывание Лазаря и его обидчика в загробном мире стало предметом множества назиданий и проповедей.

Из стихов примаса Гуго Орлеанского. Переосмысление Овидия в духе песен вагантов. Мольба о воскрешении Евридики, которую мы находим в стихотворении Гуго Орлеанского, лексически почти совпадает с соответствующим местом из «Метаморфоз». Однако поэт-вагант придает этой мольбе совершенно иную, более простонародную и живую интонацию.

(«Heriger, urbis Moguntiacensis…» СС 24 (Langosch, p. 128))

Херигер был Майнцским архиепископом в 913–927 гг.; можно думать, что стихотворение сложено еще в X в. Строфа 7 выпала в рукописи и восстанавливается условно. В подлиннике — слабые односложные рифмы.

Се является осел
От восточных стран и сел,
Славный, благороднейший,
Груз таскать пригоднейший.

Хоть ногами двигать лень,
А шагает он весь день,
Палками немалыми
Движим и стрекалами.

Воскормил его Сихем,
С лаской принял Вифлеем,
Гнало племя Даново
В воды Иордановы.

Зрите, зрите оного,
Под ярмом рожденного
И ушами длинного
Короля ослиного!

(Из «Carmina Burana»)

Одно из самых популярных стихотворений обличительной поэзии средневе­ковья; число и порядок стихов в нем сильно разнятся в разных рукописях. Предлагаемый перевод сделан по тексту Буранского сборника.

Ныне повсюду на свете
великая милость монете.
Ныне деньгою велики
цари и мирские владыки.
Ради возлюбленных денег
впадет во грехи и священник,
и во Вселенском Соборе
у каждого - деньги во взоре.

Из «Ватиканского собрания». «Апокалипсис голиарда» пародийно переосмысляет Откровение св. Иоанна. Любопытно, что в свой «Апокалипсис» поэт-вагант вводит Пифагора в качестве предвестника Страшного суда.

Солнечным полднем, под липой тенистою,
славил я песнями Деву Пречистую,
вдруг - не пойму, наяву иль во сне, -
сам Пифагор обратился ко мне.

Скорбь омрачала лицо Пифагорово,
скорбь излучал опечаленный взор его,
и, преисполнясь тоски неземной,
рек он таинственно: "Следуй за мной!

(Из «Carmina Burana»)

Правда правд, о истина!
Ты одна лишь истинна!
Славит наша здравица
ту, что может справиться
со лгунами грязными,
с их речами праздными,
с пресвятыми сворами,
что живут поборами,
с судьями бесчестными,
в сих краях известными,
с шайкою мошенников
в звании священников,
с теми лежибоками,
что слывут пророками,
с бандою грабителей
из иных обителей,
христиан морочащих,
Господа порочащих!

Перевод Л. Гинзбурга

(«Invehar in Venerem…» Kusch, p. 620)

Стихотворение № 22 из ватиканской рукописи, опубликованное Бишоффом в 1930 г. Припев песни оставлен без перевода.

(«Dum caupona verterem vino debacchatus…» CB 76 (49))

Стихотворение сохранилось только в Буранском сборнике; представляет собой аллегорическое описание публичного дома с попутным намеком на обирательские обычаи не Венериных, а обычных христианских храмов. Пародический молитвенный стиль в переводе несколько усилен.

Вот уж больше двух лет,
Позабыв обо всем, что было обещано,
Ты сидишь в своих школах
И не думаешь
О том, что я женщина, и о том, что я молодая.
А я тоскую день и ночь,
Потому что ни дождь, ни роса не увлажняют теперь мою ниву.
Пусть отсохнет твой палец,
Коли для него в тягость мое обручальное кольцо!
Если ты не вернешься, когда обещал, -
Знаю, знаю, с какими ты там трудишься книгами!
Ну, что ж!
Тогда и я себе найду подходящие Дигесты.

Перевод М. Гаспарова

(Из «Оксфордского собрания»)

Из «Carmina Burana». Один из ранних образцов немецкой «женской лирики».

Вновь облетела липа, и лес осенний гол,
но милый не вернулся, но милый не пришел.
Смолк в рощах голос птичий, мир холодом сражен.
Мой милый стал добычей неверных чьих-то жен.
Он с ними шутки шутит, мне жизнь, как ночь, черна.
Он с ними спит и кутит, а я ему верна.
Они его морочат! О глупенький птенец!
Чего же он не хочет вернуться наконец?
Горька моя утрата, не счесть моих скорбей.
Промчались без возврата дни юности моей.

Содержится в «Carmina Burana», наряду с другими стихами, написанными от имени женщин, а возможно, и самими женщинами, которые подчас отличались немалой образованностью и прекрасно владели пером (например, письма Элоизы к Абеляру).

Из «Carmina Burana». Написано на средневерхненемецком языке. Существует и другой (латинский) вариант этого же текста (XII в.) – обращение девушки к своему возлюбленному.

Я с тобой, ты со мной
жизнью станем жить одной.
Заперта в моем ты сердце,
потерял я ключ от дверцы,
так что помни: хошь не хошь,
а на волю не уйдешь!

Перевод Л. Гинзбурга

(Из «Carmina Burana»)

Хуже всякого разврата -
оболгать родного брата.
Бог! Лиши клеветников
их поганых языков.

Злобно жалят, словно осы,
их наветы и доносы,
ранит грудь, как острый нож,
омерзительная ложь.

Про меня - о, я несчастный! -
распустили слух ужасный,
будто я неверен той,
что сверкает чистотой!

Как могу я быть неверен
той, с которой я намерен,
в единенье двух сердец,
встать хоть нынче под венец?!

(«Plangit nonna fletibus…» Dronke, p. 357)

В единственной ватиканской рукописи начала XII в. стихотворение тщательно вымарано; впервые удовлетворительно прочитать его удалось лишь Дронке с помощью ультрафиолетового освещения. Тем не менее, местами смысл остается труден, и перевод приблизителен.

(«Huc usque, me miseram!..» СВ 126 (88))

Сохранилось только в «Буране», где по явному недоразумению стихотворению предпослана начальная строфа:
Дни пришли весенние,
Птичье льется пение,
Все цветут растения, —
Эйя! —
Вся земля
Полна любви веселия!
Некоторые исследователи предлагали также считать интерполяцией одну из строф (например, последнюю), а остальной текст группировать в шестистишия.

(Из «Carmina Burana»)

Когда б я был царем царей,
владыкой суши и морей,
      любой владел бы девой,
я всем бы этим пренебрег;
когда проспать бы ночку мог
      с английской королевой.1

(Из «Carmina Burana»)

Ах, там в долине, под горой
блаженной майскою порой
гуляла с младшею сестрой
      любовь моя.

Лился пленительный напев
из чистых уст прелестных дев.
Но обмерла, меня узрев,
      любовь моя.

Светился луговой простор,
резвился Божьих пташек хор,
и к Богу устремила взор
      любовь моя.

(«Estivali sub fervore…» СВ 79 (52))

В подлиннике концы всех строф связаны сквозной рифмой. Шуман допускает возможность, что конец стихотворения не сохранился.

(«Deus amet puellam…» Dronke, p. 265)

«Первое подлинно куртуазное стихотворение в европейской лирике», по выражению Дронке; записано в эрфуртской рукописи первой половины X в., между проповедью Августина и посланием Иеронима. Одно из первых любовных стихотворений в европейской поэзии; характерно, что для выражения любовной нежности используются прежде всего религиозные образы.

(«Primo quasdam eligo…» Dronke, p. 366)

Впервые опубликовано Бринкманном в 1925 г. по флорентийской рукописи начала XIII в.

Из «Ватиканского собрания» (XIII в.)

Одно из шуточных средневековых причитаний по поводу «всеобщего падения нравов». Заимствовано из «Carmina Burana».

Стихи-диспуты – один из самых излюбленных жанров школярской, да и вообще средневековой поэзии (см. также «Флора и Филида», «Раздор между чтением книг и любовью»). Абеляр писал о «турнирах мысли», которые он предпочитал всем иным поединкам. В университетах и школах риторов искусству диспутов уделялось особое внимание: непременным условием считалось, чтобы каждая из спорящих сторон могла изложить свои аргументы и была, таким образом, выслушана. Впрочем, «Спор между Вакхом и пивом» не столько диспут, сколько шуточная пародия на него.

(Из «Carmina Burana»)

Хорошо сидеть в трактире.
А во всем остатнем мире -
скука, злоба и нужда.
Нам такая жизнь чужда.
Задают вопрос иные:
"Чем вам нравятся пивные?"
Что ж! О пользе кабаков
расскажу без дураков.

Собрались в трактире гости.
Этот пьет, тот - жарит в кости.
Этот - глянь - продулся в пух,
у того - кошель разбух,
Всё зависит от удачи!
Как же может быть иначе?!
Потому что нет средь нас
лихоимцев и пролаз.

Из «Carmina Burana». Средневековая уличная песенка.

Без возлюбленной бутылки —
тяжесть чувствую в затылке.
Без любезного винца
я тоскливей мертвеца.

Но когда я пьян мертвецки,
веселюсь по-молодецки
и, горланя во хмелю,
Бога истово хвалю!

Перевод Л. Гинзбурга

(«Alte clamat Epicurus…» СВ (186)) Имя Эпикура было известно средневековому читателю, конечно, только понаслышке — главным образом, из недоброжелательных упоминаний в философских трактатах Цицерона. Отсюда вульгарный образ Эпикура — гедониста и чревоугодника, оказавшийся столь живучим в европейской культурной традиции (ср. имя Эпикура, упоминаемое как ругательство в «Прении Филлиды и Флоры», стр. 242). Вспомним, что в Италии XIII в. «эпикурейство» (в более высоком понимании, конечно) было настоящей сектой, приверженцев которой Данте помещает в свой «Ад».

(Из «Carmina Burana», издании 1974 г. отнесено к Кембриджской рукописи)

Повеял утренний зефир,
теплом обдав холодный мир.
Запели птицы веселей
в лиловом воздухе полей.

В наш неуютный, хмурый край
пришел веселый братец Май,
пришел он, полный юных сил,
и все вокруг преобразил.

Надев цветастый свой камзол,
он устелил цветами дол,
одним касанием руки
из почек выбив лепестки.

(Из «Кембриджской рукописи»)

Спешу поведать вам сейчас
мной в детстве слышанный рассказ.
Но, чтоб он был усвоен вами,
перескажу его стихами.

Жил коротышка Иоанн.
Монашеский он принял сан,
и по пустыне, бодрым маршем,
шагал он вместе с братом старшим.

«Ах, мой любезный старший брат!
Мирская жизнь — сплошной разврат
Мне не нужна еда и платье.
Поддержка мне — одно распятье!»

(Из «Кембриджской рукописи»)

Эй, братцы! Навострите уши —
хочу потешить ваши души,
но есть особая изнанка
у незатейливого шванка.

Поп — деревенский старожил —
своих овечек сторожил,
поскольку после каждой стрижки
звенело у него в кубышке.

Ах, как родных детей — отец,
лелеял поп своих овец...
Но вот несчастье! В том поселке
внезапно появились волки