Дополнение второе. Параллельные латинские источники

Я хочу, чтобы ты знал, что этим великим выдумщиком во времена графа Провансского Раймона Беренгария19 был некий провансалец по имени и прозванию Арнаут Даниэль, поэт и певец, муж высокоумный и одаренный, и создал он многочисленные и прекрасные сочинения на народном языке20 . Именно у него, а не у Данте, как говорили, позаимствовал Петрарка размер и отличительные черты песни на четыре рифмы21 . Состарившись и живя в бедности, этот Арнаут сочинил на редкость прекрасную песню и отправил ее со своим посланцем королям Франции, Англии и другим государям Запада, прося их о том, чтобы подобно тому, как он своими стараниями помог им вкусить наслаждения, так и они помогли бы ему от своих богатств. Когда посланец его впоследствии привез ему много денег, Арнаут сказал: "Ныне я вижу, что Бог не желает меня оставить" И приняв вслед за тем монашеский сан, он жил до конца дней своих достойнейшим образом.

(3) БЕРТРАН де БОРН (XI)

А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ "КОМЕДИИ" (Ад, песнь XXVIII, 118-142)

Чтобы составить себе ясное о нем представление, подобает заранее знать, что этот наихудший из отпавших от церкви повинен в исключительно злостном отпадении от нее. Итак, был в то время некий знатный рыцарь из Англии или Гаскони, как утверждают ныне23 , именовавшийся Бертраном де Борном, находившийся при дворе и приставленный наставником к Иоанну, сыну английского короля Генриха, каковой прозван был Юношей. Этот Юноша с малолетства воспитывался при дворе французского короля и, когда он был еще мальчиком, случилось, что некий знатный человек попросил у французского короля какой-то милости для себя, и король ему в ней наотрез отказал. По этой причине тот, покраснев, в полной растерянности направился к выходу. Размышляя об этом просителе, король, обратившись к окружающим, произнес: "Есть ли что-нибудь тягостнее и неприятнее, чем обратиться с просьбою и получить отказ?" Тогда Юноша почтительно отозвался: "Конечно, преславный государь, отказывать для благородной души еще неприятнее". Король, восхитившись мудрым ответом, сошедшим с уст Юноши, превознес его похвалами, утверждая, что ему предстоит быть по-настоящему великодушным. Все присутствовавшие при этом присоединились к суждению короля. Итак, возвратив того, кто просил милости, король, убежденный словами мальчика, даровал ему по своей воле то, о чем тот просил. А Бертран, проникшись любовью к мальчику, решил жить и умереть вместе с ним и до самой смерти его не покинуть. Юноша, когда вырос, стал самым щедрым и самым отзывчивым на всем свете и никогда никому ни в чем не отказывал, раздавая и расточая вес, чем владел. По этой причине его отец Генрих выделил ему определенную часть королевства, и Юноша из-за своей непомерной щедрости вслед за тем вскорости обнищал. Посему отец переправил его в другую часть королевства, но никаких доходов не хватало на его расточительство, и он у всех брал взаймы и всегда был должником весьма многих. Когда же королевство почти истощилось из-за его щедрых раздач, причем Бертран неизменно восхвалял и поддерживал Юношу, он стал ненавистен отцу, который с войском пошел на него и осадил Короля-юношу в месте, именуемом Альтафорт24 . Совершив как-то вылазку, тот храбро сражался, но был смертельно ранен камнем, выпущенным метательной машиной. Когда его принесли назад в укрепление, ему сказали, чтобы он распорядился своим имуществом. Юноша ответил на это: "Чем же я должен распорядиться, если ничего не имею?" Тогда некий купец из богатого торгового дома флорентийских оружейников, который предоставил взаймы Королю-юноше очень большие деньги, около ста тысяч золотых, стал плакать и, обратившись к нему, сказал: "Что же мне делать, властитель?" На это Юноша, вздыхая, ответил: "Ты один принуждаешь меня оставить после себя завещание" И тотчас, призвав нотариуса, сочинил завещание, и среди прочих распоряжений добавил следующее, весьма поразительное, произнеся: "Душу свою я оставляю дьяволу, если отец мой полностью не оплатит сделанные мною долги" По смерти Короля-юноши замок был сдан королю Генриху, и Бертран попал в плен. Как говорят, король обратился к нему с такими словами: "Бертран, я слышал, что ты часто по-пустому хвалился, будто никогда не использовал и вполовину своего ума. А теперь тебе нужно ради твоего спасения употребить его целиком и полностью", Бертран ответил королю наихитрейшим образом: "Преславный властитель, со смертью Короля-юноши, умерла и вся моя мудрость, мои дарования, а также предусмотрительность" Тронутый скорбью Бертрана, король милостиво его пощадил25 . Впоследствии, когда Генрих стал мягко и дружелюбно укорять Бертрана за то, что тот никогда не порицал Юношу и его не удерживал от сумасбродных поступков, Бертран благоразумно ответил: "Я ни разу не видел, чтобы он заблуждался хоть в чем-нибудь" И отец принялся оплакивать благороднейшего сына своего... Здесь отметь для себя, что Юноша был как бы вторым Титом, сыном Веспаспана, который, как свидетельствует Светоний, был наречен "любовью и услаждением рода людского"26 . Юноша был столь же щедр и мягок, как тот, и постоянно творил наипрекраснейшие дела. Да и прожил он мало, как и Тит, и так же умер, сраженный в битве.

Б. ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ27

...он был высокого роста, прекрасной наружности; лицо его выражало в должной мере веселость и зрелость; красавец между сынами человеческими, приветливый, жизнерадостный и любезный со всеми, он был всеми любим, и доброжелательный ко всем, не мог обрести врагов... Вспоминаю, как, оплакивая его, некто сказал:

Когда Генрих скончался, небо взалкало и мир обнищал...

(4) САВАРИК де МАЛЛЕОН (XXVIII)

ПЕТР, МОНАХ САРНАЙСКИХ ДОЛИН29 ИСТОРИЯ АЛЬБИГОЙЦЕВ

...Итак, в то время, когда наш граф находился в Кастельнодари, граф Тулузский, граф Фуски, Гастон Беарнский и некий знатный гасконец, выйдя с бесчисленным множеством воинов из Тулузы, выступили в поход, спеша осадить Кастельнодари30 . С неприятельским войском двигался и этот гнуснейший отступник, этот мерзкий предатель, сын дьявола, слуга Антихриста, а именно Саварик из Маллеона, сверхеретик зловреднее любого неверного, хулитель церкви, враг Христов. О муж, нет, правильнее, гнуснейшая мразь! Я обращаюсь к тебе, Саварик! Ты, преступный и закосневший в грехах, лицемерный и безрассудный, надменно наскакивающий на Бога, дерзнул также напасть на святую Церковь Господню! О человек, глава отступников, понаторевший в жестокостях, породитель разнузданности! О сообщник злодеев! О сотоварищ разнузданных! О человек – позор человечества! О чуждый добродетели! О дьявольский человек, нет, сам дьявол!... Между тем, этот первейший из всех отступников, а именно Саварик из Маллеона, и великое множество вооруженных, выйдя из своего лагеря, подступили к воротам Кастельнодари и остановились там, подняв знамена с превеликим высокомерием и дожидаясь исхода сражения. Многие из них проникли в предместье под стенами укрепления и стали ожесточенно набрасываться на оставшихся в укреплении, а тех было только пять рыцарей и очень немного их слуг. Но сколь бы мало их ни было, отражая от предместья отлично вооруженных и имеющих с собою метательные машины неисчислимых врагов, они доблестно защищались. Названный предатель, а именно Саварик, увидев, что наши на поле боя одержали победу и поняв, что те, с кем он был, не смогли захватить укрепление, собрал своих и в смятении отошел к палаткам. Наш граф, однако, и все бывшие с ним, одержав на поле боя победу, возвратились в Кастельнодари, не пожелав ворваться в палатки противника...

(5) ДОФИН ОВЕРНСКИЙ (XLII)

ЭТЬЕНН де БУРБОН31 О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ

...Я также узнал, что когда-то жил некий великий властитель Оверни, прозывавшийся маркизом Монферрандским. Был он одарен природой проницательнейшим умом и достиг весьма преклонного возраста: считается достоверным, что он скончался ста двадцати лет отроду. Он написал множество сочинении о королях, властителях и жизни различных людей своего времени и на протяжении сорока лет заботился и старался, не считаясь с расходами, собрать у себя книги всех существующих на свете вероучений, о которых ему довелось услышать; эти книги он усердно читал или велел, чтобы ему их читали. Когда он занемог той болезнью, от которой и умер, иные из наших братьев посетили его, и вот что они мне сообщили. Когда среди всего прочего они сказали ему, попросив внимательно их выслушать, что они за него опасаются, не привержен ли он какой-нибудь ереси, поскольку он читал и слушал, как им известно, книги еретиков, а также поскольку его владения соседствуют с землями альбигойцев, маркиз ответил: "Действительно, в течение сорока лет, несмотря на большие издержки, я пекся о приобретении книг всевозможных вероучений, дабы их прочитать и познать, ибо я видел, что чем больше я знакомился с ними, тем больше укреплялся в католическом исповедании и тем больше гнушался ересей, постигая всю обманчивость их учения. И в знак того, что отступничество от истинной веры не имело в моих глазах ни малейшей цены, я приказал сколотить небольшой ларь, куда были сложены книги еретиков, который велел ставить мне под ноги, когда усаживался в моем личном отхожем месте, считая, что нельзя выказать большего презрения к этим отступникам, чем попирая ногами их обманные выдумки, когда я сижу за низменными отправлениями природы; Евангелия Господа моего я хранил, однако, в великом почете. Я читал книги различных вероучений еще и потому, что земли мои соседствуют с землями еретиков-альбигойцев, и я хотел изучить их силки, дабы в них не попасться, и, если бы они принялись вовлекать меня в свои заблуждения, я бы сумел увернуться от их сетей и опровергнуть их моими воззрениями и утверждениями". Затем он приказал вышеупомянутые еретические книги извлечь из указанного места и сжечь их у него на глазах. Он же многие годы до своей смерти в память Страстей Господних и в ознаменование своей веры поддерживал на своем теле рубцы от язв, наподобие бывших у Господа нашего Иисуса. Подвергая себя в память Страстей Господних и другим истязаниям, он гвоздями раздирал свою плоть, оставляя на ней шесть сочащихся кровью ран...

...От епископа Клермонского я слышал о том, что, когда некий легат, коего звали Роман, посланный апостолическим престолом во Францию, прибыл в Клермон, ему рассказали об одном властителе, именовавшемся дофином Монферрандским и наделенном природою величайшею мудростью. Отправившись к нему, дабы его испытать, легат спросил у него, что именно считает он самым полезным для человека в этой его бренной жизни. Тот на народном языке ответил ему, что наиболее полезна умеренность, ибо умеренность ведет к долговечности. И когда легат снова задал ему вопрос, а где же эта умеренность пребывает, властитель ответил: "В том, что есть среднее". Спрошенный еще раз, а где же находится эта последняя, он отозвался, что она помещается между малым и чрезмерно большим. Услышав эти слова от мирянина, легат был поражен мудростью его разума...

(6) РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ (XLII)

ГАЛЬФРЕД ВИНИСАЛЬВСКИЙ32

...после того как этот злонамеренный вымысел получил широкое распространение в войске, король (Ричард), чрезвычайно рассерженный этим, решил отомстить сходным образом. Итак, он спел кое-что и о них. Однако к собственному своему вымыслу он не приложил большого труда, располагая изобильнейшими сведениями...

(7) ПОНС де КАПДЮЭЙЛЬ (XLVII)

ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ33 ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ

...среди нас, как я знаю, по временам случается – таковы переменчивые судьбы людей – что в новолуние иные оборачиваются волками. Ведь мы знаем в Оверни, в епископстве Клермонском, Понтия Капитолийского, знатного мужа, в прошлом наследника Раймбаута Пинетского, весьма отважного рыцаря, закаленного в схватках с врагом. Он стал скитаться и блуждать по всему краю и в одиночестве, подобно дикому зверю посещал пустоши и ущелья и однажды ночью, охваченный непомерным страхом и потеряв рассудок, обернулся волком34 . Он причинил столько урона родной стране, что хижины многих поселян опустели. В обличий волчьем он пожрал немало младенцев, да и многих старцев, жестоко искусав, растерзал. Наконец, один плотник, встретившись с ним, нанес ему тяжелые раны: он отрубил топором одну из его лап, и тот снова обрел человеческую природу. Вслед за тем он перед всеми поведал о случившемся с ним, утверждая, что рад потере ноги, ибо ее отсечение избавило его от жалкой и горестной участи и вместе с тем от вечного осуждения и проклятия. Те, кто применил подобное средство, утверждают, что люди такого рода, лишившись ноги или ног, освобождаются от своего несчастья...

(8) ФОЛЬКЕТ МАРСЕЛЬСКИЙ (LXXII)

А. ЭТЬЕНН де БУРБОН О РАЗЛИЧНЫХ ПРЕДМЕТАХ, ПРОПОВЕДИ ДОСТОЙНЫХ35

Очевидно, что никогда не уйти от наказания тем, кто никогда не стремился уйти от греха. Среди раздумий о неизбежности вечной кары в "Сущности добродетелей" рассказывается о том, как произошло обращение Фолькета, епископа Тулузского. Сначала он был жонглером, но как-то принялся размышлять о том, что если бы ему в воздаяние за его образ жизни было назначено лежать, не вставая, на прекраснейшем и наимягчайшем ложе и ни в коем случае с него не сходить, то он бы не вынес этого; еще того меньше мог бы он вытерпеть неведомую и невообразимую кару. И он стал монахом-цистерцианцем, а потом и Тулузским епископом36 .

...Епископ Тулузский в своей проповеди к христианам "Остерегайтесь лжепророков, и т.д." сказал, что волки – это еретики, а овцы – христиане. В разгар его поучения поднялся на ноги один еретик, которому по приказанию графа де Монфора37 отрезали нос и губы а также выкололи глаза, ибо он таким же образом поступал с христианами38 , и произнес: "Вы слышали, как епископ назвал нас волками, а вас – овцами. Довелось ли вам когда-нибудь видеть овец, которые так искусали бы волка?" Епископ на это ответил: ‘‘Подобно тому, как цистерцианцы аббатства не все имеют в своем аббатстве, но имеют загоны с овцами, которых от волков защищают собаки, так и Церковь имеет в Риме не всех христиан, но овцы ее находятся во многих местах и особенно здесь, для защиты коих от волков она назначила отличную и сильную собаку, то есть графа де Монфора, которая так искусала этого волка, потому что он пожирал овец Церкви, христиан".

Одна еретичка пришла как-то к Фолькету, епископу Тулузскому, и обратилась к нему за помощью, ибо была убогою нищенкой. Зная, что она еретичка и посему ей не следует помогать, но, тем не менее, испытывая к ней сострадание, он сказал: "Я помогу не еретичке, но помогу нищей..."

Б. ГИЛЬОМ де ПЮИ-ЛОРАН ХРОНИКОН39

...Каковой [епископ Тулузский Фолькет] впервые вошел в свою церковь в праздник святой Агаты, в воскресенье, в шестидесятый день после Пасхи, и, обратясь к народу, начал свою проповедь словами Евангелия, которое читается в этот день: "Вышел сеятель сеять", что наилучшим образом подходило к началу его служения, так что никто не мог усомниться, что он послан, словно второй Елисей, воскресить мертвый епископат40 . Он прибыл в Тулузу в тысяча двести пятом году. Что я назвал епископат мертвым, нисколько не удивительно. Ведь я сам многократно слышал, как Фолькет говорил даже в проповеди, что, когда он возглавил епископат, на земле до самого неба не было ничего, чем он мог бы располагать, кроме девяноста шести тулузских солидов41 . Даже четырех мулов, которых он с собою привел, не решался он гнать на реку к общему водопою иначе, как только с погонщиком, и они пили воду из существовавшего при доме колодца; сам он, притесняемый заимодавцами, должен был держать ответ перед городскими старшинами; земли вокруг Тулузы изобиловали арианами, еретиками, манихеями и вальденсами. Господь, который в изначальную Церковь привлекал не множество знатных или могучих плотью, но немощных мира сего, устроил все таким образом, чтобы принизить все сильное и могучее, чтобы Церковь его возглавил нищий епископ, готовый раздавить еретическую неправедность...

...Расскажу о том, что слышал в те дни: муж приметный, рыцарь Раймон из Рокаудона, принадлежавший к числу главнейших советников графа Тулузского, явился к епископу Тулузскому Фолькету и попросил, чтобы тот поместил его в убежище для бедняков, именуемое Дом призрения, в каковом он бы заперся до конца дней своих в покорности воли Божией, и епископ ответил ему следующей притчей, сказав: он, коварными своими советами погубивший, когда представился случай, графа, ныне, словно завершив все, что ему надлежало, просит благодеяния, чтобы его поместили в убежище. Поступая так, он уподобляется тому сумасшедшему, который убил камнем некоего человека, вышибив ему из головы мозг, и явился вместе с нищими, чтобы разделить с ними милостыню, раздаваемую в память покойника, но раздававший ее миновал его, сидящего наряду с другими, не дав ему ничего. "Почему ты не уделил мне подаяния, хотя я один все это проделал?" – спросил сумасшедший. Прибегнув к такому иносказанию, епископ отклонил просьбу рыцаря, и эта притча в то время получила немалое распространение.

...В каковом лагере граф Тулузский расположил отряд отважных мужей, а именно Понтия из Виллановы, Оливера из Термин и других многочисленных воинов. В этом войске пребывали также архиепископ Нарбоннский и епископ Тулузский, которого, когда он однажды со многими сопровождающими обходил стены города, засевшие в нем, громко крича, нечестиво обозвали епископом дьяволов. Когда бывшие с ним спросили его: "Слышите ли вы, как вас обзывают епископом дьяволов?", он ответил: "Это сущая правда; ведь они дьяволы, а я их епископ". Когда же разбитый метательными машинами город был с бою взят, и немалое число рыцарей и пехотинцев под покровом ночи бежало, прочие, которых удалось обнаружить, были перебиты частично мечами, частично кольями. Малым детям и женщинам благочестивый епископ предоставил возможность выйти из города, еретики же Гираут де Мота, их дьякон и прочие его сотоварищи были сожжены в пламени костров...42

В. РОБЕРТ СОРБОННСКИЙ ПРОПОВЕДИ43

...Фолькет, епископ Тулузский, когда слышал, что поют его песню, которую он сложил будучи в миру, не ел в тот день в первый канонический час44 ничего, кроме хлеба, запивая его водой. И вот однажды, когда он пребывал при дворе французского короля, случилось, что какой-то жонглер запел за столом одну из сочиненных им песен, и епископ тотчас приказал подать ему воду и не ел ничего, кроме хлеба, запивая его водой...

(9) СОРДЕЛЬ (XCVІІІ)

А. БЕНВЕНУТО да ИМОЛА КОММЕНТАРИЙ К ДАНТОВОЙ КОМЕДИИ (Чистилище, песни VI, 58-IX, 58)

– Этот новый дух был духом одного гражданина Мантуи по имени Сорделло, знатного и умного рыцаря, состоявшего при дворе, как утверждают иные, во времена Эццелино да Романо. Я слышал об этом рыцаре забавный рассказ (на достоверности коего отнюдь не настаиваю), суть которого в немногих словах такова. У Эццелино была сестра45 , безмерно жаждавшая любовных утех, о которой пространно повествуется в IX песне Рая у Данте и которая, загоревшись страстью к Сорделло, тайком повелела ему проникнуть к ней ночью через некую дверцу позади дома, находившуюся возле дворцовой кухни в городе Вероне. И так как на улице была отвратительная свиная лужа или, иначе говоря, болото из жидкой грязи, Сорделло приказал одному из своих слуг перенести его на себе до упомянутой дверцы, где его и приняла бывшая наготове Куницца. Эццелино, однако, узнав об этом, однажды вечером перерядился слугою и перенес Сорделло к сестре, а затем переправил его назад. Проделав это, он открылся Сорделло и сказал ему так: "Хватит! Впредь воздержись появляться здесь ради столь грязного дела, перебираясь через столь грязное место" Устрашенный Сорделло смиренно попросил милостивого прощения и обещал никогда болыие не приходить сюда. Но проклятая Куницца завлекла его к продолжению этой прелюбодейной связи. По этой причине, боясь Эццелино, самого беспощадного человека того времени, Сорделло скрылся. Эццелино, как некоторые передают, тем не менее, повелел впоследствии его умертвить. Вергилий говорит Данте: "Но видишь, – там какой-то дух сидит, совсем один"... – то есть в отдалении. Здесь отметь для себя, что поэт поместил Сорделло отдельно от несметного сонма всех прочих душ, исходя из его исключительности – ведь в миру он был мужем поразительно доблестным, хотя и не раскаявшимся при жизни. Поэт и поместил Сорделло одиноким, подобно тому, как он поместил Саладина46 , одиноким в аду. Или, что то же, он поместил эту душу саму по себе, то есть в полном одиночестве. Я слышал также о том, что Сорделло сочинил книгу, которая носит название "Сокровище сокровищ"47 и которой я никогда не видел.

Б. РОЛАНДИН ХРОНИКА48

...(Эццелино третий) шестым ребенком породил госпожу Куниццу, жизнь которой протекала следующим образом. Сначала она была выдана замуж за графа Риккардо из Санто-Бонифаччо. Впоследствии, по распоряжению ее отца Эццелино, Сорделло, один из его приближенных, тайно похитил госпожу у ее мужа, с которою, как говорят, пребывая при дворе ее отца Эццелино, вступил в любовную связь. Когда же он был изгнан этим последним, некий рыцарь по имени Боньо из Тревизы полюбил эту даму и тайком увез прочь от двора ее отца, и она, страстно влюбленная в этого рыцаря, вместе с ним где только не побывала, предаваясь бесчисленным развлечениям и швыряясь без счета деньгами. Наконец, оба любовника вернулись к Альберико да Романо, брату этой госпожи, который властвовал и правил в Тревизе, вопреки желанию брата его Эццелино, и этот Боньо открыто у него показался и там пребывал вместе с названной госпожой Куниццей, несмотря на то, что жена его в ту перу была жива и находилась в той же Тревизе. Наконец, Боньо погиб от меча в некую святую субботу, очевидно тогда, когда Эццелино пожелал вырвать город Тревизу из рук своего брата. После всех этих событий сеньора Куницца приняла сторону брата своего Эццелино, и тот отдал ее в жены сеньору Эмерьо, или Райнерьо, знатному мужу из Браганцы. Но впоследствии, когда в Марке разгорелась война, Эццелино повелел убить своего зятя вместе с несколькими знатными мужами из Браганцы и других местностей Марки. Эта Куницца после смерти брата своего Эццелино была вторично выдана замуж в Вероне...

В. ПАПЫ КЛЕМЕНТА IV ЭПИСТОЛА CCCLXXX ВОЗЛЮБЛЕННОМУ ВО ХРИСТЕ СЫНУ КАРЛУ, СЛАВНОМУ КОРОЛЮ СИЦИЛИЙСКОМУ49

...Из этого следует, что тебя сочтут бесчеловечным и не способным привязаться к кому-либо, как того требует дружба, к которой именно по этой причине тянутся многие, что ты отнимаешь у своих провансальцев, обремененных непосильными тяготами и преданно тебе подчинявшихся, положенное им жалованье, как если бы они были твоими рабами, и многие из них погибли от голода, многие, несмотря на твою знатность, и не менее в ущерб твоей чести оказались в убежищах для бедняков, многие, не имея коней, последовали за тобой пешими. Томится в темнице сын знатного мужа Иордана де Исла, заключенный в Милане. Томится в Наварре твой рыцарь Сорделло50 , которого должно было бы выкупить, не имей он даже заслуг, а тем более при стольких его заслугах; многие из служивших тебе в Италии нагими и нищими вернулись к своим очагам... Дано в Витербо в X день октябрьских календ, в год II.

II. ТРУБАДУРЫ, В "ЖИЗНЕОПИСАНИЯХ" НЕ ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ

(1) ЭБЛЕС ВЕНТАДОРНСКИЙ

ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ51 ХРОНИКА

...Эблес Вентадорнский, муж Альмоде, сестры Альдуцина Бореля, отца Роберта де Монброна, породил Эблеса, который вплоть до старости услаждался веселыми песнями52 . От Агнес, дочери Гильема из Монт-Люсона, овернского замка, он породил Эблеса... После кончины Адемара, виконта Лиможского, супругу его Маргариту, сестру Бозона Торренского, взял за себя Эблес Вентадорнский, сын Эблеса-певца53 и породил от нее дочь, которая звалась Матабруной...

Эблес, брат Пейре из Пьер-Буффиера по матери Альмоде, сочинял прелестные песни и по этой причине был в величайшей милости у Гильема, сына Гвидона54 . Впрочем, они завидовали друг другу, и каждый из них старался при случае уколоть другого. Как-то раз случилось, что Эблес, прибыв в Пуату и войдя во дворец, застал графа за завтраком. Для него приготовили много блюд, но сделали это не сразу. По окончании графом завтрака Эблес, как говорят, сказал: "Столь славному графу не подобает снисходить до забот о кушаньях для столь незначительного виконта" Спустя несколько дней за возвратившимся к себе Эблесом внезапно последовал граф. Когда Эблес сидел за завтраком, в замок Вентадорн стремительно входит граф в сопровождении сотни рыцарей. Заметив, что он погружен в размышления, Эблес велит немедленно принести воду и умыть руки новоприбывшим. Его подчиненные, между тем, обойдя замок, отобрали у всех съестные припасы и поспешно отнесли их на кухню. И состоялось роскошное пиршество из кур, гусей и прочих пернатых. Были приготовлены столь обильные яства, что многим казалось, будто торжественно отмечается свадьба какого-то государя. Уже вечерело, когда вдруг без ведома Эблеса прибывает некий крестьянин, идущий перед телегой, которую тащили быки. Голосом глашатая он прокричал: "Пусть сюда подойдут юноши графа Пуатевинского и посмотрят, как развешивают воск при дворе властителя Вентадорна". Прокричав эти слова, он влез на телегу и плотницким топором тотчас сбил обручи на повозке. После того, как заслонки были сняты, с нее посыпались бесчисленные бруски чистейшего воска55 . Крестьянин, словно ему не было до этого ни малейшего дела, снова влез на телегу и возвратился домой в Момон. Увидев все это, граф повсюду превознес верность и старательность Эблеса. А Эблес возвысил вышеупомянутого крестьянина, подарив ему и его детям упомянутый дом в Момоне. Сыновья крестьянина впоследствии были пожалованы рыцарским званием. Они – племянники нынешнего аббата Солиньякского и Альбоена, архидиакона Лиможского...

(2) ГРИГОРИЙ БЕЧАДА56

ГАЛЬФРЕД ВАНДОМСКИЙ57 ПОСЛАНИЕ

...Григорий, по прозванию Бечада из замка Ла Тур, рыцарь, муж отменных дарований и в известной мере начитанный58 , превосходно сочинил на материнском, я бы сказал, языке размером, распространенным в народе, чтобы тот все полностью понимал59 , преогромную книгу о деяниях в этих сражениях60 . Дабы все слова в ней были достодолжными и полноценными, он трудился над этим произведением на протяжении двенадцати лет. Используя народную речь, он, тем не менее, нисколько не утратил свойственной ему утонченности, приступив к своему труду не без наставлений епископа Эусторгия и советов Гауберта Норманна. Государем вышеназванного Бечада был Гульферий из Ла Тура61 , который в вышеупомянутых битвах и особенно под городом Маррой снискал себе превеликую славу достопамятными своими подвигами... муж достославный, который часто нападал на врагов и изо дня в день причинял им большой урон. Случилось так, что однажды он услышал, как рычит лев, вокруг туловища которого обвилась змея, и отважно устремившись к нему, освободил его от змеи. Лев, что, поистине, поразительно, помня об оказанном благодеянии, стал следовать по пятам за Гольфье, точно борзая, и пока тот пребывал в тех краях, никогда не отходил от него ни на шаг и был ему чрезвычайно полезен как на охоте, так и в боевых схватках. Он обильно снабжал его дичью, а противников своего господина, мгновенно накидываясь на них, валил на землю. Когда же Гольфье покидал эту землю, лев не пожелал с ним расстаться, но так как моряки отказались взять его на корабль, видя в нем кровожадного зверя, он пустился вплавь за своим господином и плыл за кораблем, пока, обессиленный, захлебнувшись, не утонул, что произошло в MXCCVІІ году.

(3) АРНАУТ КАТАЛАН

А. ГИЛЬЕМ ПЕЛИССО ХРОНИКА62

...Владыка легат, архиепископ Вьеннский, назначил брата Арнаута Каталана, в то время монаха Тулузского монастыря63 , инквизитором по делам еретиков в альбийском диоцезе64 , и последний бесстрашно громил в своих проповедях еретиков и старался, по мере возможности, карать их со всею суровостью. Однако закоснелые еретики не желали в то время давать какие бы то ни было показания, но упорно все отрицали. Двух еретиков он все же осудил заживо, а именно Пейре из Пуджьпердютца, то есть из Разрушенного Пюи, и Пейре Бомасипа или иначе Бониманципия. Эти оба были преданы в разное время сожжению. Он осудил также несколько умерших и, повелев извлечь их из могил, тоже предал сожжению. Раздраженные этим жители Альби вознамерились его утопить в реке Тарне, но избитого, в разорванной одежде, с кровоточащим лицом все же, по настоянию некоторых, отпустили. Он же, когда толпа волочила его, восклицал: "Да будет благословен Господь наш Иисус Христос!" (В год Господа нашего MCCXXXIII в неделю праздника Троицы)... Другие же сотоварищи и подручные консулов равным образом выдворили из монастыря всех братьев монахов. Когда же братья находились у врат обители, брат Лаврентий, вознамерившийся читать из Писания, и брат Арнаут Каталан пали ниц и легли на землю. Тогда Раймон Роджьер и некоторые иные, схватив их под головы и за ноги и насильственно вытащив за пределы города, выбросили прочь и изгнали.

Б. АНОНИМ

...О том, что следует дальше и что произошло в те дни, написал тот, кто видел это своими глазами и при этом присутствовал.

Все, что нам довелось видеть и слышать, мы описываем в нашем правдивом повествовании.

В году Господа нашего MCCXXXIII, в пятый день после праздника Троицы, брат Арнаут Каталан из ордена проповедников, в то время монах Тулузского монастыря, по повелению владыки нашего папы направленный провинциальным приором своего ордена в епископстве Альбийском для проведения следствия по делам еретиков, приступил к исполнению возложенных на него обязанностей. В третьем часу названного дня, незадолго до заседаний церковного собора, которому вскоре надлежало открыться, он вызвал судью при курии владыки епископа Альбийского и приказал ему извлечь из могилы труп одной еретички по имени Боиссен, жены некоего еретика Бростайона, умершей в канун Вознесения Господня, и в присутствии всей епископской курии, а также указанного судьи и многих других, огласил приговор по делу обоих вышеназванных. Но так как судья и его подручные страшились пойти к могиле и исполнить данное им приказание, тот же брат Арнаут, пригласив нескольких капелланов и многих других отправиться вместе с ним, пришел к церкви Святого Стефана, на кладбище коей была погребена названная еретичка, и, взявшись за заступ, первым принялся разрывать могилу. Засим он приказал подручным епископа закончить начатое им дело, а сам поспешил в церковь, чтобы присутствовать на церковном соборе. Но тотчас же явились туда и указанные подручные, сообщая, что их бесстыдно прогнали прочь от могилы по распоряжению Понтия Б. Тогда сам Арнаут в сопровождении нескольких капелланов и многих других вместе с доном Б., капелланом владыки епископа, поспешил на кладбище при церкви Святого Стефана. Когда они прибыли в это место, сыны Велиала, эти бесноватые сосуды нечестия, как бы по наущению отца своего дьявола принялись осыпать их угрозами и оскорблениями. Их имена приводятся здесь – мы не сомневаемся, что они уже вычеркнуты из Книги жизни – и это прежде всего Гильем из Пюи... Когда вышеназванные и многие другие приблизились к ним, первым Гильем из Пюи яростно набросился на Арнаута Каталана и крикнул ему: "Убирайся, предатель, из города!" А все, следовавшие за ним, видя случившееся, и сами столь же яростно набросились на вышеназванного брата и стали его волочить, одни, нанося ему кулаками удары в грудь, другие, наделяя его пощечинами; иные волочили его, ухватившись за капюшон, иные рвали на нем его плащ, как было установлено спустя много дней. О, какая скорбь охватила бы вас, если б вы видели, как они его избивали, иные спереди, а иные – сзади! Другие же хотели оставить его в предместье ремесленников, чтобы там же его прикончить. Он, однако, предвидя, что его ждет, воздев руки к небу, во весь голос воскликнул: "Да будет благословен Господь наш Иисус!" и "Возношу тебе благодарность, Господи Иисусе Христе!" К тем же, которые его избивали и влекли на смерть, он обратил такие слова: "Да пощадит вас Господь!" Великое множество народа следовало за ними, выкрикивая и восклицая: "Сотри, сотри его с лика земли, ибо не подобает, чтобы он жил". И когда вопящие это, терзая и волоча его, миновали улицу и подошли к другой, которая спускалась к реке, именуемой Тарном, и уже немного по ней продвинулись, подоспели некоторые другие, вырвавшие его из рук беснующихся еретиков. И когда он понял, что спасся и что его перестали мучить, он вернулся к упоминавшейся выше могиле и, пройдя мимо нее, добрался до церкви Святой Цецилии.

Изарн же, капеллан из Дената, увидев, что Арнаута волочат на смерть, последовал за ним, чтобы узнать, чем все это кончится. Но еретики и его схватили и не иначе, чем указанного брата, стали осыпать градом ударов и оскорблений, и разодрали на нем одежду. О какое издевательство творили неверные! Когда они проходили по улицам, ведущим к церкви Святой Цецилии, некоторые кричали: "Да умрут предатели!" Иные друг друга спрашивали: "Почему не снести этому предателю голову и, сунув в мешок, не швырнуть ее в Тарн?" Более двухсот или трехсот человек – назвать их точное число невозможно – утверждали, что весь город вопил то же самое. Добравшись до кафедрального собора, названный брат Арнаут в присутствии епископа, народа и духовенства тотчас же отлучил от церкви весь город. Тогда некоторые из присутствовавших при этом, проникшись раскаяньем, пообещали от своего имени и от имени народа и поклялись, приложившись к руке епископа, что не оставят происшедшее без расследования и без возмездия, и принялись умолять брата Арнаута, чтобы он им простил учиненное ими насилие. Он ответил, что оскорбление, нанесенное лично ему, он охотно готов простить, насколько это возможно и допустимо, но что оскорбление, нанесенное церкви, как таковой, и владыке папе, он не может простить и не прощает. Таким образом, по настоянию владыки епископа и всех находившихся тут, он смягчил произнесенное им отлучение.

Свидетели всему этому Бернарт, капеллан владыки епископа Альбийского, священнослужитель, и нотарий города Альби Ротберт...

(4) ГИРАУТ де КАБРЕЙРА65

ГЕРВАСИЙ ТИЛЬБЕРИЙСКИЙ ИМПЕРАТОРСКИЕ ДОСУГИ О КОНЕ ГИРАЛЬДА ИЗ КАБРЕРИЕВ

Существуют люди, которые не верят ни во что сверхъестественное и не стараются, по какой причине и сами не знают, разобраться в загадочном. Итак, приступим к рассказу о том, о чем распространилась молва, что забавно само по себе и известно почти всему свету. В наши времена был в Каталонии рыцарь, происходивший из весьма знатного рода, решительный и отважный в бою, отличавшийся ловкостью и изяществом, которого звали Гираут де Кабрейра. У него был конь редкостной красоты, несравненной резвости, и, что беспримерно и наиболее поразительно, во всех трудных случаях подававший советы своему хозяину. Знатный рыцарь настолько его ценил, что прозвал добрым другом. Этого коня кормили только пшеничным хлебом из серебряной чаши, а подстилкой ему служила перина. Всякий раз, когда знатному мужу предстояло разрешить какое-нибудь наитруднейшее дело, он прибегал к своему коню за советом, словно тот был мудрейшим из мудрецов. Какими словами, знаками или движениями он пользовался, чтобы его ответы были понятны, никому, кроме его хозяина. Но достоверно известно даже его непримиримым врагам, что за советами он обращался только к своему коню и ни к кому больше, что во всем ему неизменно сопутствовала удача, что он обманывал всех, но его – никогда и никто, что никем он не бывал побеждаем, что уходил, если того хотел, от многих преследователей и в яростной схватке обращал в бегство всякого, кого избирал для себя противником. В юности рыцарь этот был живым, веселым, отлично владеющим музыкальными инструментами и пользовался завидным вниманием знатных дам. В нашем дворце (который по решению императорского двора на основании наследственных прав нашей супруги перешел к нам, сиятельнейший властитель66 , как Ваш дар по благосклонности Вашей) в присутствии блаженной памяти Ильдефонса, некогда преславного короля Арагонского67 и Вашей свекрови (каковая была достойна безграничной хвалы), перед сеньорами окрестных мест и на глазах многих высокопоставленных лиц вышеназванный рыцарь часто брался за виолу; сеньоры пели при этом хором, а конь под звучание струн, следуя за размером исполняемой музыки, прыгал, проделывая невообразимые повороты. Что же дальше? Право, не знаю, что мне сказать. Если он был, и вправду, конем, то откуда в нем способность советовать, разум, верность, которые даже в мудрейшем способны вызывать изумление? Если он был оборотнем, как утверждают иные, или неким существом с примесью адских сил68 , то как же он поедал свой корм, а под конец, после гибели своего господина, случившейся из-за превеликой ценности его вооружения (ибо, поскольку его коню ради кровопускания отворили жилы, рыцарь сел на другого)69 , никогда больше не прикасался к пище, но, расшибив себе шею о стену, издох поразительным и прискорбным образом.

(5) ГИЛЬЕМ МИТА70

ГАЛЬФРЕД ВОЖСКИЙ ХРОНИКА

...Однажды летом в замке Бокэр71 множество главнейших провансальских рыцарей предавалось нелепым пиршествам72 . Поводом к ним послужило назначение английским королем дня, в каковой надлежало произойти примирение герцога Нарбоннского Раймона с Ильдефонсом, королем Арагонским73 . Однако эти властители по каким-то причинам не прибыли. Рыцари нелепо прославляли своего тирана. Граф Тулузский вручил блистательному рыцарю Раймону д’Агуту сто тысяч солидов, и тот, разделив их на сто кучек по тысяче солидов, роздал каждому из ста рыцарей по такой кучке. Бертран Раймбаут повелел вспахать дюжиной запряжек быков замковый двор, а затем засеять его деньгами, на что ушло до тридцати тысяч солидов74 . Гильем Толстый Марсельский75 , который привел с собою триста рыцарей – а всего при дворе их было почти десять тысяч – все потребные для кухни съестные припасы вместе с восковыми свечами и факелами76 оплатил, как передают, из собственных средств. Графиня д’Юржель77 прислала туда же венец стоимостью в сорок тысяч солидов. Предполагалось провозгласить Гильема Мита королем всех жонглеров78 , но и он по какой-то причине не прибыл. Раймон из Венессена похвальбы ради сжег на глазах у всех тридцать коней...

III. ДАНТЕ О НАРОДНОМ КРАСНОРЕЧИИ79

І.Х.3. А другой язык, то есть "ок"80 , доказывает в свою пользу, что мастера народного красноречия впервые стали сочинять стихи на нем, как на языке более совершенном и сладостном, как например, Петр Альвернский81 и другие старейшие мастера.

І.Х.V.2. Итак, мы говорим, что, пожалуй, не очень заблуждаются считающие болонцев говорящими красивейшей речью82 , так как они перенимают в свое собственное наречие кое-что от окружающих их имолийцев, феррарцев и моденцев; это же, мы предполагаем, делают и любые другие в отношении своих соседей, как показал Сорделло относительно своей Мантуи83 , соседней с Кремоной, Брешией и Вероной: он, будучи таким великим знатоком красноречия, не только в стихах, но и во всякого рода речи, пренебрег отечественным наречием...84

ІІ.ІІ.8-9. Поэтому эти три предмета, а именно спасение, любовное наслаждение и добродетель являются первенствующими85 , и говорить о них, как и о том, что ближайшим образом к ним относится, то есть о воинской доблести, любовном пыле и справедливости следует с наибольшей значительностью. Только это, если память нам не изменяет, и воспевали народной речью блистательные мужи, именно Бертран де Борн – брани86 , Арнальд Даниэль – любовь87 , Герард де Борнель – прямоту88 ... Вот говорит Бертран: Споемте о пожаре и раздоре...89 Арнальд: Ветры злые / в ветвях свистят...90 Герард: Как хотелось бы мне / Доблесть вновь возродить...91

ІІ.V.1-4 поспешим теперь к величавости стихов. Тут надо иметь в виду, что наши предшественники пользовались в своих канцонах различными стихами, что делают и наши современники; но до сих пор мы не находим в стихосложении ни стиха длиннее одиннадцатисложного, ни короче трехсложного92 Из всех этих стихов более величавым является одиннадцатисложный, как по продолжительности, так и по простору для мысли, для строя речи и для слов; и выразительность всего этого сильно в нем возрастает, что совершенно очевидно; ибо при возрастании веского возрастает и вес. И это отлично взвешивали все мастера, начиная канцоны с этого стиха, как Герард де Борнель: Услышите вы песен совершенство93 ...

ІІ.VI.4-6 ... Имеется ведь множество степеней речевого строя... Есть и искусственная94 , и красивая также, и возвышенная у славных писателей... Эту степень строя мы именуем высочайшей и это и есть та, какую мы ищем в поисках совершенства, как было сказано. Только этим строем оказываются сплетенными блистательные канцоны, например: Герард: Ах, буде то не "Выше-всех"95 ; Фолькет Марсельский: Любовной мыслью столь украшен я96 ...; Арнальд Даниэль: Свою один я знаю сверхпечаль97 …; н’Америк де Беленуй: Никто вполне не может завершить98 ...; н’Америк де Пекульян: Как дерево под тяжестью плодов99 ...

ІІ.Х.2-3. Итак, мы говорим, что всякая станца100 должна быть слажена для восприятия некоего голоса101 . Но метрически они строятся по-разному, так как некоторые идут до самого конца на один и тот же голос, то есть, без повторения каждой модуляции и без диезы, а диезой102 мы называем переход, ведущий от одного голоса к другому; обращаясь к людям необразованным, мы называем это оборотом; и такого рода станца обычна почти во всех канцонах Арнаута Даниэля, и мы следовали ему, сказав: На склоне дня в великом круге тени103 ...

IV. КОДИФИКАЦИЯ КУРТУАЗНОЙ ЛЮБВИ В ЛАТИНСКИХ ПАМЯТНИКАХ ХІІ-ХІІІ веков

1. АНДРЕЙ КАПЕЛЛАН О ЛЮБВИ104

ПРЕДИСЛОВИЕ

Неустанная настойчивость твоей любезности, милый друг мой Вальтер, немало побуждает меня просветить тебя словами и наставить рукописаниями в том, как должно блюсти безущербным союз любви, а равно и как избыть Венерины стрелы из сердец своих тем, кого не любят. Ты назвался мне новобранцем любви, свежею ее стрелою раненным в сердце, не умеющим еще уздою направлять коня ее, и не знающим найти исцеления. Сколь сие тяжко есть и сколь душе моей мучительно, не могу я никакими словами сказать. Ибо мне по несомненному опыту ведомо: кто повинен Венерину служению, тот не властен ни о чем помышлять, кроме как о том, чтобы всеми движениями своими лишь опутываться крепче сетью той любви, – ничто не ставит он себе во благо, кроме лишь Всецелого угождения любви своей. И хоть мнится мне нестаточным в таких делах упорствовать и неразумным в такой ловитве охотничать, все же из приязни, меня с тобой связующей, не властен я просьбе твоей противостоять, ибо ясно мне как день, что наученному в науке любви безопасней тебе станет любовный успех; потому и усилюсь я по мере сил моих исполнить твое прошение.

ПРИСТУП

Стало быть, прежде всего надлежит рассмотреть, что есть любовь, и откуда ее название, и каково ее действие, и меж кем может быть любовь, и как достигается любовь, удерживается, умножается, умаляется, кончается, и о знаках ответной любви, и что делать одному из любовников, когда другой нарушил верность.

1,1. ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ

Любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятиях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью.

Что любовь есть страсть, сиречь страдание, можно видеть воочию: ибо покамест не уравновесится любовь обоих любящих, нет мучения сильнее, чем вечная любовникова тревога не достичь желаемой любви и вотще потерять плоды трудов своих. Он страшится людского толка и всего, что может повредить, ибо дела недовершенные пред малейшим замешательством устоять бессильны. Если он беден, то страшится, чтобы дама не презрела его бедность; если непригож, то чтобы не пренебрегла его дурнообразием и не припала бы к красивейшей любви; если богат, то чтобы не воспрепятствовала ему былая его нещедрость; поистине никому не в мочь пересказать все страхи любовника. Стало быть, страдание есть любовь, лишь одним из любящих являемая и достойная зваться любовью одиночественной.

Но и когда затем свершается любовь между обоими любящими, не меньшие воздвигаются любовниковы страхи: ибо каждый страшится, чтобы обретенное его усилием не утратилось усилием другого, а сие для человека куда как тягостней, чем увидеть, что их труд бесплоден, а надежда оказалась обманчивою: тяжелей лишиться снисканного, чем обмануться в чаянном. И обидеть чем-либо любовь свою он страшится, и столького всего страшится, что и пересказать затруднительно.

А что любовь есть страсть врожденная, покажу я тебе с несомненностью, ибо по зорком рассмотрении истины мы видим, что ни из какого она не рождается действия, но единственно из помышления, возникающего в душе пред видимым очами, возникает названная страсть. Ибо когда некий видит некую, а она пригожа для любви и видом по душе ему, то он тотчас возымевает к ней вожделение в сердце своем и затем сколь много помышляет о ней, столь сильнее возгорается любовью, доколе весь не поглотится в том помышлении. А тогда принимается он помышлять о женских ее статях, и вперяться в члены ее тела, и воображать ее движения, и проникать в ее телесные тайности, и желать каждого ее члена по предназначению его105 .

Когда же весь поглотится он тем помышлением, то уже не может любовь его напрячь узду свою, и без медления приступает он к действию: тотчас ищет найти пособника и обрести посредника, начинает думать, как снискать себе милость возлюбленной, начинает приискивать место и время к удобнейшем собеседованию и краткий час почитает долгим годом, ибо жаждущей душе никакое свершение не быстро. Многое так делается, и всем то известно.

Стало быть, страсть сия – врожденная и происходит от зрения и помышления. Однако же не всякое помышление достаточно к возниканию любви, а лишь неумеренное, – ибо умеренное помышление не возвращается в душу вновь и вновь, а потому из него и не может возникнуть любовь

1,2. МЕЖДУ КЕМ МОЖЕТ БЫТЬ ЛЮБОВЬ

Прежде всего о любви надлежит заметить, что дано ей быть лишь между лицами разного пола: меж двумя мужчинами или между двумя женщинами любовь себе места не имеет, ибо думается, что два лица единого пола нимало не приспособлены к любовной взаимности и к естественным любовным действиям; а в чем естеством отказано, того и любовь устыжается.

К тому лежит все устремление любовниково, и о том его неустанное помышление, чтобы усладиться объятиями той, кого он любит, ибо только с ней желает он свершить все, что любовью заповедано, сиречь о чем в любовных наставлениях сказано. Для любовника ничто не есть сравнимо с любовным действием, и всякий истинный любовник изберет скорее лишиться всех богатств и всего, что измышлено людским умом необходимого для жизни, нежели обездолиться чаянною или обретенною любовью. И подлинно, что на свете может быть у человека во имении или владении, чтобы он за то подвергся под такие опасности, под какие повседневно видим мы доброй волею неотступно движимых любовников? Ибо видим мы, что и смерть они презирают, и угроз не страшатся никаких, и богатства истрачивают, и во всяческую скудость ввергаются. Впрочем, разумный любовник богатства не рассеет, как обычен его рассевать расточительный мот, но сразу положит меру расходам по средствам имения своего. Ибо кого постигнет бедство бедности, тот принудится ходить, понурив голову, терзаться многими заботами, и всякая бодрость покинет его, а на место ее тотчас воздвигнется меланхолия, утвердит свой удел в душе гневливость, и тогда переменится он к возлюбленной, явится ей пугающим, и прибывание любви остановится, а убыль начнется, поелику любовь всегда либо прибывает, либо убывает. Мне ведомо сие по несомненному опыту: когда бедность подступает, то иссякают источники любви, ибо сказано:

Но не затем я, друг мой, тебе сие пересказываю, чтобы этими речами побудить тебя стремиться к скряжеству, ибо ведомо всем, что с любовью скупость не сожительница: нет, затем лишь, чтобы указать, сколь всячески надлежит избегать расточительности, и самую щедрость свою не выпускать из рук. И приметь, что любовнику от любовника ничто не сладко, если дано не доброю волею.

1,4. КАКОВО ЕСТЬ ДЕЙСТВИЕ ЛЮБВИ

Действие любви состоит в том, что истинный любовник ржавчине скаредности не подвержен, что любовь даже человека грубого и невежественного заставляет блистать красотою, даже низкородного одаряет благородством нрава, даже надменного благодетельствует смирением, и всякое служение вершится любовником с великим благочинием. О, сколь дива достойна любовь, осияваяющая мужей столькими добродетелями, научающая всякого изобиловать благими нравами! И еще нечто в любови немалой похвалы достойно: любовь украшает человека добродетельным целомудрием, ибо кто блещет светом единой любви, тот едва ли может помышлять об объятиях иной красавицы: для души его, всецело поглощенной любовным помышлением, всякая женщина видится непригожею и грубою (...).

1,6. СКОЛЬКО И КАКОВЫ ЕСТЬ СПОСОБЫ ДОСТИЖЕНИЯ ЛЮБВИ

Далее надлежит рассмотреть, каковыми способами достигается любовь. Некоторые повествуют, что к достижению любви пять есть способов, сиречь красота облика, доброта нрава, обильное красноречие, богатый достаток и скорая готовность ко всему повелеваемому. Но по нашему, однако, мнению к достижению любви надлежат лишь первые три способа, два же ее последние всецело быть должны отвержены от престола любви, как то покажут мои тебе дальнейшие наставления.

Красота облика снискивает любовь без великого труда, особенно ежели взыскуется любовь непросвещенная. Ибо непросвещенная любовница простого звания полагает, что в любовнике ничего не надобно, кроме лишь пригожего вида и лица и ухоженного тела. Осуждать такую любовь я не упорствую, но и восхвалять ее не почитаю основательным. Ибо между любовниками неосторожными или неразумными любовь долго скрыта быть не может, а стало быть, изначала обречена не прибыли, а убыли, потому что разглашенная любовь не украшает любовника, а лишь пятнает его честь дурною молвою и заставляет устыжаться за солюбовника. Такая любовь редко долговечна, ибо если она меж такими солюбовниками и удержится, то прежние утехи ей уже недоступны, ибо донесшаяся молва подозрительнейшим делает надзор за девицею, отнимает всякий случай к собеседованию, неспокойнее и бдительней становятся родственники, а оттого и все вокруг встает враждою на любовь. Меж такими солюбовниками любовь, не находя своих утех, прибывает до безмерности и заставляет любящих оплакивать великие свои страдания, ибо сказано:

Потому-то разумная женщина изыскивает себе такого любовника, который достохвален доблестью нрава, а не такого, который женственно умащается или украшает тело уборами: неподстать мужскому облику женские убранства или поклоненье украшениям. О таких мужчинах дивный Овидий осудительно изрек108 :

Равным образом и глядя на женщину, непомерно крашенную всяческими притираниями, ты не предпочтешь ее красу, если только не рассматривал ее прежде того в непраздничном виде, ибо ведомо, что женщина, единственно на телесные румяна уповающая, не почасту бывает добронравием украшена. Стало быть, как о мужском поле мы изъяснились, так и о женском полагаем, что не столько красоты подобает в нем искать, сколько добронравия. Посему остерегись, мой Вальтер, обмануться женскою красотою, ибо таково есть в женщинах хитроумие и многоглаголание, что единожды начавши радоваться заемным их достоинствам, нелегко уже тебе станет отступиться от своей любви. Добронравие обретает любовь в добронравии: не отвергнет ученый любовник или ученая любовница того, кто видом некрасив, но обилует добрыми нравами. А кто добронравен и разумен, тот не столь легко собьется со стези любви и не причит солюбовнику огорчения. Разумный с разумным солюбовником любовь свою всегда сокрыть сумеют с легкостью; и разумный солюбовник разумного всегда своим знанием делает еще разумнее, а неразумного своею сдержанностью учит осторожности. Подобно мужчине и женщина должна искать не красоты, не убранства и не знатности, ибо "где добронравия несть, там красоте не расцвесть": ничто как единственно доблесть нрава облагодевает мужей знатностью и осиявает красотою. Ибо как все мы, люди, изначально от единого корня произросли и по естеству своему единое имеем происхождение, то не красота и не убранство и не богатство, а единственно доблесть нрава отличает людей знатностью и меж породами полагает различие109 . Многие, ведя род свой от первознатнейших, уклонились от него и выродились; "впрочем, будет неложно сказать и противоположно". Добронравие одно достойно быть увенчано от любви.

Красноречие не единожды склоняло нелюбящие сердца к любви: украшенная любовная речь изостряет любовные стрелы и вселяет веру в добронравие говорящего. Как сие происходит, о том изложу тебе с посильною краткостью. Но прежде всего укажу тебе ради этого, что женщина бывает или простая, или знатная, или знатнейшая; равно и мужчина или простой, или знатный, или знатнейший, или первознатнейший110 . Что есть простая женщина, изъяснять тебе не надобно; знатная дама есть отпрыск крови рыцарей или сеньоров или же супруга их; знатнейшая дама есть рода княжеского. То же молвится и о мужском поле, кроме лишь того, что мужчина от супружества с женщиной более знатной или менее знатной знатности своей не изменяет. И еще в мужском поле обретаем мы одним сословием более, чем в женском, ибо есть мужчины первознатнейшие, и они суть клирики.

1,7. О ЛЮБВИ КЛИРИКОВ

Как изложили мы о трех сословиях мужского пола, сиречь о простом, знатном и знатнейшем, и начиная о том, упомянули и четвертое, первознатнейшее, сиречь клир, то далее надлежит нам вкратце изложить и об их любви, равно как и о том, отколе в том четвертом сословии великая его знатность. Оттого почитается клир первознатнейшим, что сословие сие располагает преимуществом священства, каковая знатность заведомо исходит от лона Божия и даруется клирикам Божественною волею, как о том гласят слова Господни: "касающийся вас меня касается" и "касающийся вас касается зеницы ока моего" (Захария, 2, 8). Но по такой знатности своей клирик обращать свой взор к любви не может, ибо по таковой знатности своей не подобает клирику пребывать в служении любовном, а повинен он всякое плотское наслаждение отринуть и от всякого телесного осквернения охранять себя незапятнанным пред Господом, во имя которого ратует. Стало быть, знатность клирику не истоком крови его доставляется, не мирскою властью отстраняется, но единственно благодатью низволяется и в дар от него даруется, и единственно от Господа преимущества той знатности могут быть отъяты от него за его прегрешения. Из сказанного явственно, что в силу знатности, осиявающей клир, не дозволена клирику любовь; потому и неуместно было бы нам любовь его описывать сообразно с саном и знатностью сословия. Всякому любовному деянию клирик да будет чужд, и всякую телесную нечистоту да отринет, дабы не лишиться ему по заслугам той особливой его и от Господа ему дарованной знатности.

Но как едва ли кому надо прожить без плотского греха, и как клирики житьем их продолжительным во праздности и в изобильной пище предо всеми прочими людьми естественно предрасположены к искушению телесному, то если какой клирик возжелает подвергнуться под испытания любовные, то да будет он в речах таков, как то сословие и состояние, которому принадлежал он по истоку крови своей и о которых посословно выше сказано достаточно; так да прилежит и он к любовному воинству.

1,8. О ЛЮБВИ МОНАХИНЬ

Но по любознательности можешь ты спросить, что мы скажем о любви к монахиням. Однако скажем мы об этом, что утехи их должны быть убегаемы поистине как пагуба душевная, ибо велик за то гнев Отца нашего небесного, ибо и людские законы властно восстают на то, грозя тягчайшими карами, ибо и в народе за то отягощается смертное бесчестие доброму имени. Сама любовь связует нас заветом не искать любви от женщины, с которой нам запретно законное супружество. Если же кто и вознебрежет собою и законом Божеским и человеческим, о монашеской взыскуя любови, то от всех он подлежит презрению и да убегают его все как ненавистного животного. Да и как не усомниться в верности того, кто мгновенного ради наслаждения не устрашится перед смертным преступлением и не покраснеет стать срамным позорищем пред Богом и людьми? Стало быть, должны мы монашескою любовью всецело пренебречь и утех с ними избегать как душепагубных. Не о том говорю я, что монахиню любить нельзя, а о том, что таковая любовь ведет обоих к смертной гибели. Потому и речи, к их обольщению лежащие, хочу я оставить чуждыми слуху твоему.

Было время, когда и мне довелся случай собеседовать с монахинею, и как был я небезведом в науке обольщать монахинь, то искусным красноречием принудил я ее предаться нашей воле: ум мой был словно слепотою поражен, и ни о какой не заботился пристойности, ибо "что пристойно, что нет, – дело какое любви?"111 и "ведь близорука любовь, и слепым озирается оком", – так и меня увлекла великая ее красота и обаяло сладчайшее красноречие. Однакоже помысливши о безумии, меня увлекавшем, величайшим усилием пробудил я себя от того смертного сна. Так, хоть и слывши весьма искушен в науке любви и отменно учен в лекарствах от любви, все же едва успел я избежать ее губительных пут и уйти нетронут плотской скверною. Остерегись же, Вальтер, с монахинями изыскивать уединения или желать случая к собеседованию, ибо если только предположит она место удобным для сладострастной игры, то не замедлит уступить тебе во всем, чего желаешь, и огненные раскроет тебе утехи, и невмочь тебе явится избежать тогда труда Венерина, а это несказуемый грех. Ибо если даже я, изощренный умом и сильный изучением любви, принужден был восколебаться пред ее усладою, то как ей сможет противостоять твоя неопытная молодость? Стало быть, дорогой друг мой, да будет тебе чужда такая любовь.

11,7. О РАЗЛИЧНЫХ РЕШЕНИЯХ СУДА ЛЮБВИ

Теперь приступаем к различным решениям суда любви.

1. Некто был привязан безмерною любовью к некоторой даме, и лишь о ней было все возбуждение духа его. Дама же, увидев его столь возбужденного к себе любовью, вовсе отказалась его любить. Видя, однако, что невзирая на то он по-прежнему объят возбуждением любовным, обратилась она к нему однажды с таковыми словами: "Поистине мне ведомо, сколь долго ты любовью ко мне страждешь; но нет тебе надежды достичь ее, пока не обяжешься ты нерушимою клятвою всем моим повелениям повиноваться во веки веков; если же в чем ты мне поперечишь, то не знать тебе моей любви никогда". На сие любовник ей ответствовал так: "Госпожа моя, да минует меня толикое помрачение, чтобы в чем-либо я твоим поперечил повелениям! Требование твое мне любезно, и приемлю я его с охотою" Услышав сие, тотчас дама ему повелела впредь любви ее отнюдь не домогаться и пред прочими восхвалять ее не сметь. Сколь ни тягостно было такое повеление, снес его любовник с многотерпением. Но случилось так, что однажды названный любовник, будучи средь некоторых дам и других рыцарей, услышал, как соратники его о госпоже его говорили весьма поносные слова, очерняя в речах ее доброе имя вопреки и праву и приличию. Было сие ему тяжко слышать, и вот, уверясь, что не думают они покидать того порочащего пересуживания, восстал он на них крутыми словами, мужественно изобличая наговоры их и защищая доброе имя госпожи своей. Но когда дошло это до слуха названной дамы, тотчас она объявила ему отказ в любви, ибо-де похвалами своими он нарушил ее повеление.

О случае этом графиня Шампанская112 такое вынесла свое решение. Сказала она: "Слишком сурова была дама в повелении своем, когда не усомнилась неправо осудить того, кто весь себя предал ее воле и кому она посулила надежду на свою любовь, ибо этим дала она ему такое обещание, каким пренебречь ни единая честная женщина не может. За любовником же нет провинности, в том, что он праведным отпором восстал на хулителей госпожи своей; ибо клятву свою он дал с тем, чтобы вернее достигнуть любви своей дамы, и потому неправа была она в своем ему повелении более о той любви не ратовать".

2. Далее. Некто, наслаждавшийся в объятиях превосходнейшей любви, испросил у своей любви дозволения обратиться к объятиям другой дамы. Возымев такое дозволение, он отлучился от прежней своей госпожи и доле обычного небрег ее утехами. По миновании же месяца воротился любовник к прежней госпоже и молвил, что ни с какою другою дамою он утех не вкушал и вкушать не намеревался, а единственно желал испытать постоянство своей солюбовницы. Госпожа однако же отлучила его от любви своей, объявив, что для такого отлучения довольно и того, что он просил и получил вышесказанное увольнение.

Но королева Алиенора113 высказалась вопреки сужденью этой дамы и на спрос об этом случае так ответила: "Ведомо, что сие лежит в самой природе любви, что солюбовники зачастую измышляют, будто ищут новых утех, но сами лишь хотят верней познать взаимность постоянства и верности. Посему противно естеству любви за это замыкать объятья пред любовником или в любви ему отказывать, ежели нет достоверного свидетельства неверности любовника".

3. Было два человека, во всем меж собою равные, и родом, и нравом, и прочим, но зажиточностью разные; оттого и было у многих сомнение, который из них более достоин быть любовником.

На сие последовало таковое изъявление графини Шампанской: "Несправедливо утверждение, что красивая и благородная бедность должна уступить грубой зажиточности. Даже благородная зажиточность небезосновательно уступает красивой бедности114 , когда спор идет о любви богатой дамы, – ибо женщина, благословенная богатством, похвальней станет, привязав к себе любовью бедного, нежели многоимущего. Поистине всем добрым людям ничто не должно быть противнее, чем когда честная бедность отемняется или страждет от какого стеснения. Посему похвалы достойна женщина богатая, если, не взирая на богатство, ищет она солюбовника бедного, которому может и помочь от средств своих: ибо в любовниках обоего пола представляется всего похвальнее помогать солюбовнику в нужде от всей полноты своей. Однако же, если женщина отягчена мраком бедности, то она вольней избрать любовь богатого, ибо если оба солюбовника захлестнуты волною скудости, то любовь их, бессомненно, пребудет недолговечною. Ибо всем честным людям бедность представляется постыдною, навевает им тревожные помыслы, гнетет их даже в сонном забытьи, а этим обыкновенно и любовь понуждается к бегству".

4. Был и другой подобный случай: два человека, во всем между собою равные, вместе и равным образом приступили к любовному служению, притязая, и настойчиво притязая быть любимыми. Спрашивается, которому из них отдать в любви предпочтение?

Вышеназванная графиня и здесь наставляет, что в подобном случае следует склонить скорее слух свой к первому искателю; если же и по времени искания их неотличны, то верней всего оставить это на усмотрение дамы, чтоб она избрала из них двоих себе любовником того, кого испросит внутреннее душевное желание.

5. Некоторый рыцарь безмерно любил госпожу свою и наслаждался полным ею обладанием, но она его с равною взаимностью не любила. Рыцарь стал искать уйти от нее, но она, желая удержать его в прежнем состоянии, таковому его намерению противилась.

По этому делу графиня положила такое решение: "Недостойным должно почесться желание дамы, которая ищет любви, а сама отказывает в любви. Ибо неразумен, кто чего-либо у других непочтенно испрашивает, а сам к другим изъявить отказывается".

6. Было еще и такое сомнение: некоторый юноша, никакими достоинствами не отмеченный, и пожилой рыцарь, приятный всеми качествами, искали любви одной и той же дамы. Юноша притязает на предпочтение потому-де, что, причастившись взыскуемой любви, сможет он достичь и нравственного достоинства; и когда взойдет к такому он достоинству, то будет в том его даме немалая честь.

На сие королева Алиенора так ответствовала: "Пусть даже и покажет юноша, что причастясь любви, он впрямь взойдет ко нравственному достоинству, – все равно, неразумно поступает женщина, в любви предпочитая недостойного, а тем паче, когда ищет любви ее муж доблестный и душевным вежеством сияющий. Ибо ведь может быть и так, что по его недостойному нраву он, достигнувши желанного блага, все же в нем не почерпнет себе средства к совершенствованию: не всегда ведь и посеянные семена бывают урожайными".

7. Вот еще какой любовный случай был представлен названной королеве на рассмотрение. Некто по неведению соединился любовью с родственницею, а узнав о таком грехе, стал искать уйти от нее. Дама же. связанная узой истинной любви, устремлялась удержать его в любовном повиновении, утверждая, что грех им не вменяется, ибо приступили они к любви, не зная вины.

По такому делу решение королевы было следующим: "Женщина, под любым покровом заблуждения ищущая скрыть кровосмесительность любви своей, явственно поступает против права и пристойности. Ибо мы всегда должны противиться предосудительности кровосмешения, зная, что даже людские уставы наказуют сие тягчайшими казнями".

8. Некоторая дама, узами достойнейшей любови связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах.

На сие недостойное поведение госпожа Эрменгарда Нарбоннская115 так возражает: "Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить".

9. Некто обратился к вышеназванной госпоже с просьбою разъяснить, где сильнее страстная привязанность: между любовниками или между супругами?

На сие госпожа ответствовала философическим рассмотрением. Молвила она так: «Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих. Само слово, их обозначающее, двусмысленно и посему воспрещает всякое сравнение между ними, разнося их по разным родам: невозможно совершить сравнение через "меньше" и "больше" между предметами, лишь по названию одинаковыми, если сравнение это относится к тому самому их названию, которое двусмысленно. Так, неполномочно было бы сравнение, по которому оказалось бы имя проще, чем вещь, а очерк речи стройнее, чем речь».

10. Тот же вопрошатель к той же госпоже обратился еще и так: некоторая дама, бывши замужем, стала разведена, и вот бывший ее супруг настоятельно призывает ее к своей любви.

На сие вышеназванная госпожа ответствовала: "Кто был связан любого рода супружеским союзом и затем любого рода разъединен разлучением, то любовь между ними мы решительно полагаем нечестивою".

11. Некоторый муж, разумный и добрый, искал любви у некоторой дамы; а затем пришел муж еще его достойнее и ту же даму стал настоятельно просить о любви. Который же заслуживает любовного предпочтения?

Этот спор Эрменгарда Нарбоннская рассудила так: "Сие оставляется на усмотрение дамы, к кому она изберет склонить слух, к хорошему или к лучшему".

12. Вот каков был еще один суд о любви. Некто, связанный узами достойнейшей любви, настоятельнейше домогался любви у другой госпожи, словно бы не располагая любовью никакой дамы; и чего он испрашивал многою настоятельностью речей, того домогся вполне по вожделению сердца своего. Вкусив же от плода трудов своих, возревновал он об объятиях прежней госпожи, а ко второй своей любовнице спиною обратился. Какое сей порочный муж повинен понести возмездие?

По такому делу графиня Фландрская проблистала нижеследующим приговором. Муж, столь искушенный в измышлениях обмана, достоин быть лишен и прежней и новой любви, да и впредь бы ему не наслаждаться любовью ни с какой достойной дамой, поелику явственно царит в нем буйное сладострастие, а оно всецело враждебно истинной любви, как о том пространно представлено в Капеллановом учении. Даме же сие в позор отнюдь не сменяется, ибо всякая женщина, мирской хвалы взыскующая, в любви должна быть снисходительна, мужскую же внутреннюю верность и сокровенные тайны его сердца никому проницать не легко, а потому под словесным покровом многое порой ускользает от разумения. Но если тот любовник к прежней любовнице не воротится, а станет упорствовать о новой своей любовнице, то первой на вторую жаловаться не о чем, ибо здесь он лишь печется о новоявленной любви своей, предпочитая изощренным своим коварством не ее обманывать, а новую свою.

13. Ведомо еще и такое решение. Был некий рыцарь, ни единой мужескою доблестью не отмеченный и оттого всеми дамами отвергаемый в любви; но вот стал он у некоторой госпожи домогаться любви с такой назойливостью, что она ущедрила его обещанием любви своей. И так эта госпожа подобающими наставлениями утвердила его во благонравии, одаряя его даже лобзаниями и объятиями, что через нее означенный любовник достигнул высочайших вершин добронравия и стяжал хвалу за всяческую доблесть. А утвердившись крепчайшим образцом добронравия и украсившись всеми достоинствами вежества, был он настоятельнейше приглашен к любви некоторой другою дамою, всецело предался в покорность ее воле, а щедроты прежней госпожи своей оставил в забвении.

По сему случаю решение было дано графинею Фландрскою. Сказала она так: "Бессомненно всеми будет одобрено, если прежняя любовница своего любовника истребует из объятий всякой иной женщины, ибо никто как она усердием трудов своих возвела его из негожества к высочайшей выси доблести и вежества. Ибо по справедливости и разуму имеет дама право на мужчину, которого умом своим и усердием в трудах из бездоблестного сделала она доблестным и отменным в добронравии".

14. Некоторая госпожа, когда солюбовник ее ушел в заморский поход, и на скорый его возврат надежды не было, и все уже почти отчаялись в его прибытии, вот пожелала она снискать себе другого любовника. На сие наперсник прежнего любовника, много сокрушаясь о женской переменчивости, возбранил ей эту новую любовь. Не желая согласиться с его настоянием, дама обратилась к нижепоследующей защите. Сказала она: "Если женщина, овдовевшая за смертью любовника, по миновении двух лет вправе искать себе нового, то тем паче вправе та, кто овдовела при живом любовнике и в течение означенного времени не могла порадоваться ни письму, ни вестнику от любовника, заведомо в вестниках недостатка не имевшего".

По долгом о сем предмете прении поставлено было по суждению графини Шампанской, которая этому спору такое вынесла решение: "Не право поступает любовница, отрекаясь от любви за долгим отсутствием любовника, если только он первым не отпал от любви или явно не нарушил любовную верность, – а тем паче, когда отлучка его понуждена необходимостью или вызвана достохвальною причиною. Ибо не должно быть большей радости любовнице, чем из дальних стран внимать хвалам ее любовнику и чем знать, что он достойно обретается меж высокопочтенными вельможами. А что сказано о воздержании его от писем и от вестников, то должно быть вменено его благоразумию, ибо тайну любви не должно вверять никому стороннему. Ведь если даже смысл им посланного письма будет скрыт от его носителя, все равно злонравие гонца или нечаянная смерть его в пути могут стать простой причиной разглашения любовных тайностей".

15. И такой еще возник любовный случай. Некоторый любовник, потерявши в отважном бою свой глаз или иное телесное украшение, был отвергнут солюбовницей как недостойный и докучливый, и в обычных объятиях было ему отказано.

Однако решение оной дамы осуждено приговором госпожи Нарбоннской, которая так об этом высказалась: "Никоей чести не достойна та женщина, которая почла возможным отказать любовнику в любви за единое увечье, столь обычное в превратностях войны и столь свойственное мужественным ратователям. Отваге мужей пристало лишь возбуждать любовное чувство в дамах и питать надолго их любовные намерения. Почему же телесное увечье, сие естественное и неизбежное следствие ратной доблести, должно терзать любовника лишением любви?"

16. И такое еще сомнение было предложено на суд. Некоторый рыцарь, труждаясь любовью к своей госпоже, но не имея довольной возможности с нею собеседовать, по согласию с той дамой обратился к помощи наперсника, через посредство коего всякий из них мог верней узнать намерение солюбовника и неприметней высказать тому свое: так через него могли они править любовь свою в сугубой тайности. Но сей наперсник, доверенный служением посланника, попрал товарищескую верность, приял на себя звание любовника и стал пещись сам о себе; а названная дама недостойным образом отвечала его коварству сочувствованием. Так одарила она его всею полнотой любви, удовольствовавши все его желания.

Рыцарь, таковым образом возмущенный, объявил о всем случившемся пред графиней Шампанскою и потребовал, чтобы означенный негодник осужден был судом ее и прочих дам. И приговор графини был таков, что не мог не восхвалить его и сам вероломец. Ибо графиня в собрании шестидесяти дам определила делу сему такое решение: "Оный коварный любовник, обретший себе даму, коварства его достойную и не погнушавшуюся столь дурного деяния, да услаждается злополучною их любовью, и она да услаждается по достоинству таким другом. Впредь однако же да будут они отлучены от чьей бы то ни было любови, да и не будет вхож ни тот, ни та в рыцарский сход или в дамский свет, ибо он попрал верность, свойственную рыцарскому сословию, а она попрала женский стыд, позорно преклонясь к любви наперсника".

17. Далее. Бывши некоторый рыцарь привязан любовью к даме, которая была любовью связана с другим, получил он от нее такую надежду на любовь, что если ей случится потерять любовь того любовника, то бессомненно ущедрит она любовью своей названного рыцаря. По малом времени сделалась та дама женой своего любовника; а названный рыцарь на сие стал требовать себе плода от обещанных щедрот. Но женщина в том ему отказывала, твердя, что отнюдь-де не теряла она любови солюбовника.

На таковое вопрошение королева ответствовала так: "Приговора графини Шампанской отвергнуть мы не решаемся, а она в том приговоре определила, что не имеет любовь силы меж состоящими в супружестве. Посему и предлагаем, чтобы означенная дама предоставила рыцарю обещанную ею любовь".

18. Некоторый рыцарь разгласил постыдным образом сокровенные тайны своей любви. На сей проступок все, ратующие в стане любви, стали взывать о суровейшем возмездии, да не станет безнаказанность столь великого вероломства примером для других.

Посему, в Гасконии собравшись, суд высоких дам единым гласом определил во веки веков быть тому рыцарю отказану в надеждах на любовь и быть ему от всякого схода рыцарей и дам в поношении и поругании. Если же какая женщина посмеет преступить сей приговор высоких дам, ущедривши его своею любовью, то да будет и на ней вовеки та вина и да будет она оттоле ненавистна всем достойным женщинам.

19. С этим приговором естественно смежен еще и вот какой. Некоторый рыцарь домогался любви у госпожи своей, но та его любовь решительно отвергнула. Тогда послал он ей дары весьма пригожие, и те дары она с веселостью в лике и алчностью в сердце не отвергнула. Но в любви она от этого не смягчилась и в отказе своем ему упорствовала. Рыцарь принес тогда свою жалобу, что приняв любовные дары, та дама подала ему надежду на любовь, а затем беспричинно снова в ней отказывает.

На сие королева ответствовала так: "Пусть та женщина или отвергнет подарки, поднесенные с любовным усмотрением, или отдарит их любовным снисхождением, или же претерпит, что причтут ее к продажным женщинам".

20. Королеве был предъявлен вопрос, чья любовь предпочтительней, молодого ли человека или пожилого.

На сие она дала ответ, удивительный по тонкости. Сказала она так: "Мужи в любви почитаются лучшими или худшими не по летам, а по их познаниям, доблести и достохвальному добронравию. По естественному же побуждению мужчины младших лет более склонны соединяться в страсти с женщинами старших лет, чем с молодыми сверстницами, а мужчины зрелых лет предпочитают принимать объятия и лобзания от младших женщин, чем от зрелых возрастом. Женщина же, напротив, будь она во младых летах или в зрелых, более ищет объятий и утех во младших мужчинах, нежели в пожилых. По сей причине рассмотрение предложенного вопроса есть забота скорее естествоиспытательская".

21. Графине Шампанской был предложен вопрос, какие предметы прилично принимать солюбовнице в дар от солюбовника.

На такой вопрос графиня ответствовала нижепоследующим образом: "Солюбовнице от солюбовника прилично принимать такие предметы, как платок, перевязь для волос, золотой или серебряный венец, заколку на грудь, зеркало, пояс, кошелек, кисть для пояса, гребень, нарукавники, перчатки, кольцо, ларец, образок, рукомойню, сосудцы, поднос, памятный значок и, совокупно говоря, всякое невеликое подношение, уместное для ухода за собой, для наружной благовидности, или для напоминания о солюбовнике; все сие вправе солюбовница принять от солюбовника, лишь бы не могли за то заподозрить ее в корыстолюбии. Одно только заповедуется всем ратникам любви: кто из солюбовников примет от другого перстень во знаменье их любви, тот пусть его на левой руке имеет, на меньшем персте и с камнем, обращенным внутрь, ибо левая рука обыкновенно вольней бывает ото всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных116 , а любовь между любовниками уповательно блюдется в тайне. Равным образом, ежели любовники пересылаются письмами, своих имен в них означать они не должны; и ежели по какому делу предложен будет случай их любви на суд высоких дам, то имена любовников должны быть скрыты от судящих, чтобы суд вершился над отвлеченным положением; и печать свою не должны они прилагать к письмам, между ними пересылаемым, разве что если есть у них тайные печати, ведомые только им и их наперсникам. Только так пребудет их любовь вовеки безущербною".

11,8. О ПРАВИЛАХ ЛЮБВИ

Теперь приступаем мы к правилам любви. Правила сии предприму я изложить тебе с тою краткостью, с какою сам Царь любви их огласил из собственных уст, чтобы явились они записаны для всех любовников.

Было так, что некоторый британский рыцарь, пожелав увидеть короля Артура, ехал в одиночестве по королевскому лесу и был уже в самой дальней глубине того леса, как вдруг увидел девицу дивной красоты, сидевшую на коне богато убранном и имевшую в волосах своих перевязь. Немедленным приветом рыцарь ее приветствовал, и она отозвалась ему вежественною речью. Молвила она так: "Чего ищешь, того не достигнешь ты, британец, никаким усилием, если не прибегнешь к нашей помощи".

Услышав сие, тотчас начал он ее просить, пусть скажет она, зачем сюда он явился, и тогда поверит он в слова ее. Сказала девица: "Искал ты любви у некоей британской дамы, и она сказала тебе, что не ущедришься ты ее любовью, пока не принесешь ты ей победительного сокола, что сидит на золотой жерди при дворе Артуровом". Подтвердил британец, что все сие истинная правда. Сказала тогда девица: "Сокола искомого ты не возьмешь, покуда при дворе Артуровом не докажешь единоборством, что госпожа любви твоей прекраснее, чем у всех иных паладинов двора Артурова; а ко двору ты не взойдешь, покуда не представишь рукавицу из-под того сокола; а рукавицы у тебя не будет, пока не одолеешь ты в двойном поединке двух сильнейших рыцарей".

Сказал на сие британец: "Вижу, что в таком труде не достигнуть мне победы без вспоможения от ваших рук. Посему повергаю себя под вашу власть и преклоненно заклинаю вас не оставить меня без вашего вспоможения, чтобы по милости вашей и усмотрению владычества вашего далось мне стяжать любовь моей прекраснейшей госпожи". Сказала девица: "Если такова отвага души твоей, что не усомнишься ты превозмочь все, о чем тебе сказано, то дастся тебе от нас достичь всего, о чем просишь". А рыцарь в ответ: "Если будет воля ваша на просимое мною, чаю благополучного свершения всех моих желаний".

Сказала тогда девица: "Да будет тебе дано просимое со всею верностью!" И затем, одарив его поцелуем любви, подвела она ему коня, на котором сидела, и молвила: "Конь этот довезет тебя до надобных тебе мест; ты же следуй вперед бестрепетно и всех противоборствующих поборай высочайшею отвагою. Но усилься вот что сохранить внимательною памятью: одолевши тех двух первых противоборцев, что остерегают рукавицу из-под сокола, ты из рук их ту рукавицу отнюдь не бери, а сними ее сам с золотого столба, на котором она повешена; иначе не устоять тебе в бою при дворе Артуровом и не достигнуть обетованного".

Выслушав сие, облачился британец доспехами, принял от нее напутный запас и пустился дальше по лесу. Миновав места глухие и дикие, выехал он к некой реке; была они дивной ширины и глубины, волны на ней были непомерные, а берега высокие, и спуска с них никакого не виделось. Долгое время следовав по берегу, вот достиг он наконец и моста, а мост был таков: мост был золотой, концы его были по двум берегам, середина же моста была в воде, сотрясалась бурей и захлестывалась волнами. И на том конце моста, к которому подступился британец, стоял некий рыцарь, верхом и свирепого вида. Британец его приветствовал вежественными словами, но тот ответом пренебрег и сказал только: "Чего ищешь ты, оружный британец, из столь далеких мест прибыв сюда?"

Ответил ему британец: "Я намерен перейти через реку по этому мосту". Рыцарь моста на это отозвался: "Смерти ты ищешь, которой не избегнул ни единый чужестранец! Но если воротишься ты восвояси, а все оружие свое оставишь здесь, то согласен я сжалиться над твоей юностью, столь опрометчиво и глупо тебя выманившей в дальние царства и чужие края".

Возразил ему британец так: "Если сложу я оружие, невелика тебе будет честь победить безоружного; если же оружному сопернику сможешь ты заградить проход через открытый мост, то достославна будет твоя победа, ибо мечом проложу я себе путь, если мирный всход на мост мне воспрепятствован". Как услышал рыцарь моста, что юноша ищет себе прохода, заскрежетал он зубами и в великой ярости произнес: "Не в добрый час, о юноша, послала тебя сюда твоя Британия! ибо здесь, в сей пустыне, примешь ты погибель от меча и уже не перескажешь госпоже своей, что есть дивного в этой земле. Горе тебе, несчастный британец, ибо не убоялся ты по воле женщины подступиться к местам твоей смерти!" И пришпорив на британца коня своего, грянул он на него с мечом, жестокими ударами разрубил его щит, и пробив мечом своим две складки на его кольчуге, разрубил ему тело на боку, так что кровь обильно хлынула из раны. А юноша, удрученный болью раны, уставил на рыцаря моста острие копья своего и в жестокой схватке пробил его насквозь, сшиб с коня и позорно простер на траве; и уже хотел британец отрубить ему голову, но униженной мольбою рыцарь моста испросил у него помилования.

Но и на другой стороне реки стоял некий человек безмерного роста; увидев, что рыцарь моста одолен британцем, и приметив, что тот намерен стать на путь через мост, начал он тот золотой мост сотрясать с такою великою силою, что скрывался то и дело мост в волнах и делался невидимым. Однако же британец, положась на стать коня своего, с неотступным мужеством направился в свой путь через мост, и после многих тягот великого труда, многократно погрузившись в волны, конским напором он достигнул дальнего конца того моста, утопил, повергнув в воду, сотрясавшего мост и перевязал себе, как мог, рану на боку своем.

Пустился британец далее по цветущим лугам и, проскакавши десять стадиев117 , явился на прекрасном лугу, всеми запахами цветов благоухающем. А на том лугу стоял дворец, дивно выстроенный, сиречь круглый и всяческою красотою разубранный. Не было в том дворце ни дверей ни с которой стороны, ни обитателей; а на лугу перед ним стояли серебряные столы, а на них белоснежные скатерти, а на скатертях питье и пища всяческого рода; а средь светлого луга были ясли из чистейшего серебра, а в них вдоволь для коня питья и корма. Вот, оставив коня у яслей, обошел он дворец со всех сторон, но не видя никаких примет для входа, рассудил, что нет здесь ни единого насельника, и тогда, гонимый нестерпимым голодом, сел к столу и начал с жадностью вкушать предложенные яства. Но немного лишь успел он вкусить от трапезы, как распахнулись вдруг ворота дворца, и такой был треск, словно гром ударил поблизости, а из тех ворот нежданно вырвался неведомый человек, росту исполинского и в руках с огромной медной палицей, которую вращал он, как соломину, без малейшего телесного усилия. И спросил он трапезовавшего юношу: "Кто ты есть, человек столь наглой гордости, что не убоялся ты прийти в королевские эти места и за королевским столом дерзко сесть за угощенье славным рыцарям?"

Ответил ему британец: "Королевский стол достоин быть для всех открыт в изобилии, и не пристало королю никому в еде или в питье отказывать! А из угощения для рыцарей и я ведь вправе отведывать, ибо нет на мне забот, кроме рыцарских, и в края сии приведен я рыцарским служением. Посему невежествен ты дважды, меня пытаясь отлучить от королевской трапезы". Возразил ему привратник: "Хоть и королевская это трапеза, не пристало от нее вкушать никому, кроме тех, кто служат при дворце и никого к порогу не пускают прежде, чем пришлец не схватился со стражами дворцовыми и не одолеет их; а кто будет ими в схватке побежден, тому нет спасения. Встань же от стола и поспешай восвояси или же выходи на бой, возвестивши мне неложно, что причиной твоего сюда пришествия?" Объявил британец: "Я ищу сокольничью рукавицу, – вот причина моего пришествия! Обретя же рукавицу, двинусь я и дальше, дабы при Артуровом дворе победоносно залучить и сокола. Где же, молви, тот дворцовый страж, который должен преградить мне доступы?" Ответствовал ему привратник: "О глупец! О, какое безумство движет тобою, британец! Десять раз умрешь и десять раз воскреснешь ты скорее, чем достигнешь притязаемого! Я и есть тот дворцовый страж, который образумит тебя от заблуждения и обездолит Британию твоею юностью! Ибо сила моя такова, что и двести лучших британских рыцарей не противостанут гневу моему".

Ответил на то британец: "Хоть ты и тщеславишься могучестью, но готов я сойтись с тобой в бою, чтоб ты узнал, каких мужей родит Британия! одно лишь нестаточно, это рыцарю биться с пешим ратником". А привратник ему: "Вижу я, что оборот судьбы твоей тебя привел сюда на смерть, ибо здесь не одна уж тысяча воителей пала от руки моей! И хоть я не числюсь между рыцарей, но хочу с тобой сразиться, в седле сидящим, чтобы, пав от мощи пешего, понял ты, кольми паче пал бы ты пред рыцарем!" Британец в ответ: "Да не будет так, чтобы пришлось мне, конному, биться с пешим! Нет, лишь пешему на пешего пристало идти в бою!" – и, вооружась, ринулся он с отвагою на противоставшего врага. Легким ударом меча повредил он ему щит; страж дворцовый, придя в великий гнев и презрев британца за его невеликий рост, так взмахнул своею медною палицей, что от сотрясенья щит британца рассыпался, а сам британец смутился великим страхом. Страж, помысливши вторым ударом сокрушить британца, высоко занес уже десницу, чтобы разить, – но не успело его оружие коснуться британца, как тот быстро и неуловимо уметил мечом в его руку, и рука вместе с палицею рухнула на землю, а британец бросился, чтоб вовсе лишить недруга жизни, но воскликнул к нему страж и молвил так: "Ужели ты один таков нерыцарствен рожден прекрасною Британиею, что ищешь добить мечом побежденного? Пощади мне жизнь, и без великого труда обретешь ты от меня все, что ищешь, без меня же не достигнешь ничего".

Молвил британец: "Сохраню я жизнь тебе, привратнику, если подлинно ты выполнишь обещанное". А привратник: "Если обождешь меня немного, без промедления тебе доставлю я рукавицу сокольничью". Британец на сие: "Злодей и обманщик! Ныне явно мне, что ты лишь обмануть меня ищешь. Если хочешь жизнь свою сохранить невредимою, укажи мне только, где та рукавица обретается"

Страж повел британца в сокровенные покои дворца, где и стоял тот столп, золотой и великолепный, на котором держалось все дворцовое строение, а на том столпе висела надобная рукавица. И как взял ее отважно рыцарь и зажал в своей левой руке, по всему дворцу раздался шум, и стон, и крики, громкие, но незримые: "Горе! горе! нам вопреки се победоносец отходит с добычею".

Вышед британец из дворца, сел он на оседланного своего коня и, пустившись в путь, вот достиг прекраснейших мест, где иные были великолепные луга, всяческим блещущие цветом, а средь тех лугов стоял золотой дворец дивного строения, и было в том дворце 600 локтей в длину и 200 локтей в высоту. По кровле и снаружи был тот дворец весь из серебра, внутри же весь из золота и разубран драгоценными каменьями. Был дворец обилен многоразличными покоями, а в знатнейшей части дворца на золотом престоле восседал король Артур, вокруг же его пребывали прекраснейшие дамы, множество которых мне и перечесть невмочь; а при них стояли численные рыцари отменного вида. И в том самом дворце обреталась золотая жердь, прекрасная и великолепная, на коей и пребывал желаемый сокол, а при нем лежали привязаны двое собак.

Но прежде входа в вышеозначенный дворец преграждало входящему дорогу укрепленнейшее предмостье, возведенное защищать дворец, а при нем на страже двенадцать могучих рыцарей, отряженных не впускать никого, кроме имеющего представить им сокольничью рукавицу или же мечом проложить себе ратный путь. Их завидя, тотчас им явил британец сокольничью рукавицу, а они на то, открыв ему дорогу, сказали: "Не во благо тебе путь сей, и многое приведет тебе он горе!"

Британец же, достигнувши внутренних покоев, предстал с приветствием пред королем Артуром и, быв внимательнейше расспрошен рыцарями, зачем пожаловал, объявил им, что пришел, желая снискать королевского сокола. На сие некто из придворных рыцарей молвил так: "С какой ты стати притязаешь на того сокола?" Британец на то: "Оттого, что счастлив я любовью дамы, прекраснейшей, нежели чья-либо из сих придворных рыцарей" А тот: "Стало быть, дабы стяжать тебе сокола, прежде надлежит уверение твое ратным боем испытать!" И ответил ему британец: "С охотою!" И как снарядили британца щитом к состязанию, вот и выстали оба в доспехах меж дворцовых оплотов, и бодцами устремив коней, несутся с силою друг на друга, и сшибаются щитами, и ломают копья, и мечами начинают сечу, и железные изрубают одеяния. И по долгой борьбе придворный рыцарь, дважды сряду пораженный в голову исхищренными ударами британца, так очами затуманился, что взором ничего не мог постичь; а британец, это видя, смелым быстрым натиском его, побежденного, с коня простирает наземь.

И тогда-то, стяжавши сокола с обеими собаками, посмотрел он и увидел писанную грамоту, к соколиному столпу на золотой цепи подвешенную, и о ней спросивши со вниманием, такого удостоился ответа: "Сие есть грамота, в коей писаны правила любви, которые сам Царь Любви из собственных уст прорек любовникам; и тебе надлежит ее увезть с собою, дабы правила те пред всеми любовниками обнародовать, ежели ты хочешь с миром стяжать нашего сокола".

Взявши ту грамоту и вежественно испросивши дозволения к отъезду, вот, не в долгом времени воротился он без помехи к той лесной владычице, и обрел ее средь леса в том же месте, где оставил, прежде странствуя. Та, немало одержанной победе его порадовавшись, указала ему идти прочь, так сказавши: "Изволением моим ступай себе, драгоценнейший мой, ибо жаждет тебя милая Британия. А чтобы не тяжек был уход твой, знай, что когда бы ты ни пожелал вернуться к сим местам в одиночестве, всякий раз меня найдешь здесь сидящею". И приняв от нее лобзание, тридцать крат повторенное, рыцарь в радости направил приятственный путь свой в Британию. А впоследствии времени рассмотрел он те правила, что в грамоте были записаны, и в согласии с высоким ответом обнародовал их к ведому всех любовников. И правила эти вот:

1. Супружество не есть причина к отказу в любви. 2. Кто не ревнует, тот и не любит. 3. Двойною любовью никто обязан быть не может. 4. Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает. 5. Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет. 6. Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости. 7. О скончавшемся любовнике пережившему любовнику памятовать двумя годами вдовства. 8. Без довольных оснований никто лишен любви быть не должен. 9. Любить может лишь тот, кем движет любовное влечение. 10. Всегда любовь далека обителей корысти. 11. Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака. 12. Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему. 13. Любовь разглашенная редко долговечна. 14. Легким достигновением обесценена бывает любовь, трудным входит в цену. 15. Всякий любовник пред взором, солюбовным ему, бледнеет. 16. При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет. 17. Новая любовь старую гонит. 18. Только доблесть всякого делает достойным любви. 19. Если слабеет любовь, то быстро она гибнет и редко возрождается. 20. Кто любит, того робость губит. 21. Истинная ревность сугубит страсть любовника. 22. Подозрение, павшее на солюбовника, сугубит ревность и страсть любовника. 23. Кто терзается любовным помыслом, тот мало спит и мало ест. 24. Всякое деяние любовника устремлено к мысли о солюбовнике. 25. Истинный любовник во благо только то вменяет, что мнит быть по сердцу солюбовнику. 26. Любовь любви ни в чем не отказывает. 27. Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается. 28. Малая догадка в любовнике о солюбовнике уже дурные вызывает подозрения. 29. Кого безмерное томит сладострастие, тот не умеет любить. 30. Истинные солюбовники воображением никогда друг друга не покидают. 31. Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует.

Вот какие правила привез с собою названный британец и от имени Царя Любви представил их вкупе с тем соколом госпоже своей, за чью любовь приял он столь великие испытания; а она, вполне удовлетворенная в его верности и уверившаяся в силе его смелости, вознаградила те его труды своей любовью. И созвавши многолюдное собрание дам и рыцарей, огласила им она означенные правила любви, наказав блюсти их нерушимо по завету Царя Любви; а собрание во всей всецелости, внявши им, дало обет блюсти их во веки веков, да не сбудется над присягнувшими любовная казнь. И всякий, кто был зван к тому собранию, означенные правила запечатлел в писаниях своих и унес, чтобы во всех концах земного круга обнародовать их на благо всем любовникам.

2. БОНКОМПАНЬО КОЛЕСО ВЕНЕРИНО118

Начальною порою весны, когда все чувствительное и одушевленное от мягкости воздуха входит в силу и расцветать начинает по мере свойств своих, между тем как зимою до времени умершим казалось, стоял я на округлом холме близ Равона под деревами цветущими, внимая пению соловьев сладостнопеременчивому и в том обретая душе отдохновение от трудов. И так мне стоящему и многое тайное в уме своем обращающему се предстала внезапно дева в облачении из золота, в одежде испещренной (Пс. 44, 14-15), и во всех своих чертах от самой природы столь совершенная, что ни в чем красотою своею не казалась недостаточна. Как некая царица, имела она на челе драгоценную корону, а в деснице своей царственный жезл. А пришла она от пределов земных для усмотрения вежества и разумения каждого. На оную взирая в лике ее светлом и приятном, возговорил я, да удостоит она меня поучения. Она же, вопрошения не ожидая, изъявила себя богинею Венерою, присовокупивши упрек, почему не произнес я приветствий и привлекающих речений, каковые свойственны обращению между ведающими любовь. Сим пристыженный, обратил я перо мое к предлежащему труду, начав сочинение, имя которому да будет "Колесо Венеры", ибо всякого пола и положения люди едиными узами взаимно связуются, словно бы в колесе вращательно движутся и многий во всякое время страх претерпевают, зане совершенная любовь рождает Повсечасный страх. И при сем заблагорассудилось мне поместить одесную Венеры девический хор, ошую же замужних, монашествующих, вдовиц, и обездевленных, под стопами же ее всех, кто ниже, чем названные, ибо нет в них никоей радости, и наслаждение от них позорно. Но примеры о всяком их роде приведу я вкратце, дабы не обременить слуха многоглаголаньем.

Перечисливши вкратце способы приветствования, каковыми между любящими обращение возможно, рассудил я положить и общие примеры повествовательной части, как то делают диктующие, приготовляясь к нахождению в красноречии119 . При сем подлежат различению разного времени любовь и разного рода любящие. А именно, иные начинают любить тех, с кем еще ни единожды в разговор не вступали; иные ищут любви после собеседования и малого знакомства; иные же домогаются любви даже от тех, кого не видели никогда. Таковы суть три времени совершения сказанного. Любящие же бывают двоякого рода, сиречь мирянин и клирик; а среди мирян иной рыцарь, иной пеший; а среди рыцарей иной король, иной герцог, иной князь, иной маркиз, иной граф, иной барон, иной же ленник ленника; а среди пеших иной гражданин, иной мещанин, иной торговец, иной землепашец, иной свободный, иной раб; а среди клириков иной прелат, иной низшего сана, каковых все виды не подлежат разделению, да не повредятся этим законы любви. Но как если бы решил я полагать свои примеры по образу жизни и состоянию каждого, то раньше бы иссякла моя жизнь, чем речь, и как природа человеческого состояния во всех едина, то положу я на все единые примеры и быстрым бегом завершу с пользою начатый путь.

Итак, какого бы положения или состояния ни был муж, он или взыскует любви, или любит ту, которую не знает, или любит ту, которую имел, но в любви между ними случилась перемена, или же любит ту, которую никогда не видел.

Применительно к названным трем временам предложу я любящим два способа письменного повествования: первый до совершения, второй после совершения.

Кто желает стяжать любовь какой-либо женщины, тому надлежит предпосылать себе искательную лесть, суля даже то, что исполнено быть не может, по слову Овидиеву: "Никогда не вредит обещанье"120 . И для начала может любовник так повести свое повествование, домогаясь той, которую желает иметь:

(I) Когда в блистательном девическом хороводе узрели Вас намедни мои телесные очи, то некое пламя любви объяло предсердие мое, и сделался я другим человеком. Я не тот, что был, и не быть мне таковым впредь, и не диво, ибо мне и всем за несомненное являлось, что сияли Вы между ближними как денница рассветная, предвестием дня Аврору выводящая. Когда же стал я обозревать ту славу, какою Вас природа наделила, то дух мой изнемог от восхищения. Кудри Ваши, подобно золоту витому, над ушами прекраснейшего цвета дивно повисали. Лоб Ваш был возвышен, а брови как два свода, перлами сияющие, и очи блистали, словно звезды пресветлые, а от блеска их и прочие члены лучами исходили. Ноздри прямы, губы полны и алы представали пред зубами, слоновой кости подобными, а шея округлая и горло чистейшее прямизною усугубляли красоту свою, равной которой, верую, не было и в Гомеровой Елене. Грудь над станом возвышалась, как райский вертоград, в нем же два плода, словно купы роз, сладчайший аромат распространяющие. Плечи утверждались, как золотое предвершие, а предплечья от них исходили, как ветви кедровые, самою природою произращенные; руки длинные, пальцы тонкие, суставы ровные и ногти, словно кристалл блистающий, довершением были красоты Вашего облика. Но понеже прежде иссякнет славословящий, нежели безмерность красоты Вашей, то обращаю я перо свое к величию Вашего разумения, каковому не могут вдосталь надивиться. Ибо многие суть, кому хоть и в радость красота, но не в украшение разум; и многие суть, кому разумение природою даровано, в благовидности же отказано; в Вас однакоже все сие безущербно сливается воедино, отчего и мысль моя многократно устремляется к тому, чтобы неким божеством тебя почесть. Посему низменнейшие молю великолепие Ваше удостоить меня, раба Вашего, приятием, ибо намерен я и себя и весь мой удел в волю твою предложить.

...Далее же следует знать, что всякая женщина всякого положения и состояния прежде отказывает и в том, чего сама свыше всего желает; посему, если она каковым-либо образом пославшему отпишет, разумей в этом, что она уже уступить хочет, хотя бы на словах и отрицалась. А почему женщина отказывает в том, чего любовник домогается, на это есть пять причин: первая, в некотором тайном естестве, по коему всем естественно на первое искание отвечать отказом; вторая, чтобы за скорое снисхождение к твоему желанию не почел ты ее всякому доступною; третья, чтобы ищущему показалось слаще то, в чем столь долго было отказываемо; четвертая, ибо ожидает она к себе некоторых щедрот, прежде чем смилостивится над ищущим; пятая, ибо многие опасаются понести во чреве. Стало быть, отпишет женщина пославшему привет с простым именованием, а затем может продолжать следующим образом:

(II) В грамотке твоей перо потрудил ты вотще, полагая льстивыми словесами и хвалениями пригожести моей снискать мое благоволение. Но чаяние твое праздно, и сеешь ты на песке. Служением твоим я гнушаюсь и желаю, дабы впредь ты мне подобное не писывал.

Из такового послания может любовник уразуметь, что она желание его беспременно исполнит. Посему и напишет он ей повторно следующим образом:

(III) Грамотки Вашей знаменование душу и сердце мое веселием преисполнило. И пусть гласят слова Ваши, что перо я потрудил вотще, – верю, все же, что удостоили Вы меня взглядом; а если не угодна Вам жизнь моя, то повелите умереть, и в смерти я возрадуюсь радостями рая. (IV) Докучанию твоему не могу я не дивиться, ибо доподлинно было тебе отказано, чтобы не смел ты ко мне посылать письма или что иное; ныне же ты пытаешь, словно полагая меня переменчивою. Но не быть сочленениям на сирпии121 и пребыть цветку мирики невредимому, и не уподобиться траве, которая, подкошенная, скоро вянет (Пс. 36,2). Верно, видел ты лозу в пустыне, а почудились тебе дамасские кущи; но не все угодное таково, каково мнится. ...(V) Если бы царства был я удостоен и царственною диадемою увенчан, то и тогда не такова была бы радость сердца моего, каковую от получения послания Вашего я восчувствовал. Истинно ведаю, что не быть сочленениям на сирпии, сиречь погрешности в красноречивейшем вещании твоем, и пребыть цветку мирики невредимому, сиречь предпочтению сердца Вашего нелицемерным. Я же есмь трава, которая, подкошенная, скоро вянет, и ежели не восхочешь увлажнить меня росою милости твоей, то и меньше стану, чем трава увядшая. Видел, видел я лозу, и почудились мне дамасские кущи; но пусть и не дана мне угода в обладание – низменнейше молю я великолепие и учтивость Вашу наградить меня дарением за верностью мою, сиречь удостоить меня приятием, дабы возмог я благовременно раскрыть Вам тайну сердца моего. (VI) Верно, мнишь ты, что труд нечестивый все превозмогает122 и что стучащемуся во всякое время отверзется (От Матфея, 7, 8), но неверны пути людей и суетны их помышления (Пс, 93, 11), ибо дела их правятся более случаем и фортуною, нежели обдуманным предусмотрением. Не желая, однако, мольбы твои презреть всецело, дабы не увлечь тебя в петлю отчаяния, советую тебе в день воскресный, когда господа и дамы пойдут в храм Господень, запустить в мою ограду твоего сокола, и подбежав тотчас с ближними твоими, востребуй сию птицу; я же прикажу тебе в том отказать, и служанки тебе скажут: "уходи, не своего ты требуешь". А по случаю такого унижения я повелю тебя призвать, и так сможешь ты раскрыть мне тайну сердца твоего.

Чего же более? полагай, что любовник уже достиг, чего желал; и посему он теперь может и долженствует слать послания свои любезнейшие, писанные после свершения. Ибо есть обыкновение у любовников для вящего наслаждения утверждать, что бывшее с ними привиделось им во сне. По сей причине и может любовник написать такое письмо:

...Предположим, что она, вышедши замуж, не желает более его любить и по сей причине так ему пишет:

(IX) Любови Вашей узы исходом свершаемого расторгаются, ибо выхожу я за мужа, обручившего меня кольцом в залог супружества, препоясавшего шею мою каменьями драгоценными, подарившего мне одежды, золотом и жемчугом многим сияющие. Посему не могу и не должна я более с тобой по обыкновению нашему увеселяться. (X) Плачась, восплакался я (Плач Исайи, 1,2) и плакать не устану; и во тьме постелил я постель свою (Иов, 17, 13), ибо помрачился светоч мой, которым, мнилось, многовидно сиял я в сонме славных воителей. Ведай же, что если бы за моря и горы ты с супругом твоим переправилась, все последую я вам, чтобы лишь единожды узреть желание души моей.

Предположим, что она до замужества сделалась беременна, и по сей причине так любовнику своему пишет:

(XI) Была я в доме отца моего лелеяна и была пред очами родителей моих многолюбима, когда ты прельстительными искательствами своими завлек меня непредусмотревающую в петлю обмана. Ныне же не осмеливаюсь никому явить уязвления моего причину. Но что деется тайно, то и на перепутьях гласно: лицо бледнеет, чрево вспухает, разверзаются затворы стыда; молва многолюдствует, терзаюсь повсечасно, бичевания претерпеваю, смерти взыскую. Нет горя, моему подобного горю, ибо славу и честь я с цветом девства моего потеряла. А ты для меня усугубление в несказанной муке моей, ибо сделался ты мне всецело чужд и не вспоминаешь более о той, кому сулил моря и горы и все, что есть под кругом небес. Не таковыми ли силками птицелов погубляет птиц и рыбарь из пучин тростием извлекает рыбу? Но без пользы мне слова мои: кто с высоты падает, тот сокрушается непоправно и тщетно взыскует исцеления, ибо беда его впереди его. И все же, молю, будь мне в помощь! и ежели не хочешь подать мне облегчения, то воззри лишь, как за тебя я погибель приемлю! Ибо меньшая погибель есть смерть, нежели жизнь во сраме до конца времен. (XII) Покамест не принял я жену в дом мой, гнушалась ты приять меня супругом; ныне же могу ли я твоей ответствовать воле, когда жену имею превосходнейшую и многообразною красотою украшенную? Отступись же от сказанного и речи свои про себя обращай, ибо некто иной, полагаю я, в том повинен, что ладья твоя устремляется ко пристани бесчестия.

Предположим, что некая замужняя хочет друга своего призвать к себе, когда супруг в отсутствии:

(XX) Посылала я тебе фиалки, ныне же назначаю тебе купу роз, ибо дружества твоего высочайшей славе приличествуют цветы и плоды и листвие. Се отвеял аквилон; да повеет же юг, да внидет в сад мой, и да возблагоухают ароматы мои его дуновениям!

3. ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО КОММЕНТАРИЙ К "ПРЕДПИСАНИЯМ ЛЮБВИ"123

Начинается книга Предписаний Любви124 , собранных Франческо да Барберино, магистром обоих прав, с уст той же Любви, красноречиво их излагавшей.

Начинается изъяснение Предписаний Любви, составленное тем же Франческо по причинам ниже изложенным.

– Пусть обратятся дамы [также] к книге об их нравах, которую я написал по поручению некоей госпожи, как ты обнаружишь подробнее ниже в изложении содержания в конце предисловия.

– Недозволенной любви я не касаюсь, да ей и не подобает именоваться любовью; добропорядочные люди обычно зовут ее бешенством125 ... вот почему, я полагаю, синьор Гвидо Гвиницелли126 такую любовь назвал бешенством...

– Итак, в конце этой книги и по полном ее завершении ты обнаружишь некий рисунок и тринадцать прочих рисунков... и при указанных рисунках обнаружишь некую канцону и некие строфы, из которых и... соседствующих с ними увидишь, насколько все то, о чем там говорится, способствует духовному укреплению; хотя эти стихи и рисунки обнародовал я, Гараграфуло Гриболо не замедлит сказать, что мною руководил разум некоей госпожи.

– Доблесть – это безупречная смелость, которая доставляет человеку уважение среди тех, кто знатнее и могущественнее его. Если хочешь ознакомиться с изображениями этой Доблести и Смелости и Учтивости, посмотри на них, как было сказано выше, во Флоренции, где я представил в рисунках схватку между Учтивостью и Жадностью и их приверженцами, а также между Доблестью и Трусостью и их приверженцами, а стихи на народном языке, каковые там же начертаны, снабдил новыми изображениями.

– Книга, которую я составил по поручению некоей госпожи о нравах сеньор и кое-каких их обычаях, нуждах и благодетельных для них правилах127 , еще не предана мною гласности из-за того, что изучение обсуждаемого мною предмета задержало на некоторое время ее написание и завершение. На это ты мне можешь заметить: "Почему же то время, которое ты истратил на эту книгу, ты не использовал на отделку начатого тобою раньше, что было бы гораздо похвальнее?" Отвечаю: потому что, будучи вынужден пребывать по важнейшим делам в графстве Провансском и графстве Венессенском и располагая непривычным досугом, я томился превеликой душевною тоскою, и, не имея с собою черновиков с начатым сочинением, решил довести до конца то, что было изложено мне Любовью.

– Кто была та госпожа, по поручению коей я сочинил эту книгу, в начале своем указывает сама книга, но понять это не легко и не просто, поскольку слова, которыми говорится об этом, иносказательны и темны, что сделано мною намеренно, и еще труднее судить о ее облике по находящему там же рисунку... Если ты пожелаешь, однако, дознаться, кто та госпожа, которая возложила на меня это дело, то ниже, в конце второй части и в предисловии к третьей в тексте и объяснениях об этом говорится достаточно; ты окажешься, впрочем, весьма проницательным и доблестным, если сможешь правильно истолковать эти слова.

– Слыша тогда, что я мог с самого начала использовать рифмованные стихи на народном языке128 и латинскую прозу или латинский метрический стих, я все же, предоставленный сам себе, не мог выполнить все это одновременно и посему зычным голосом воззвал к Любви, умоляя ее, чтобы она каким-либо путем соблаговолила даровать мне Милость, и мне было бы посильно справиться и с рифмованными стихами на народном языке, и с латинской прозой. И вот в моих ушах зазвучал некий голос, еще не приступивший к изложению Предписаний: "Возьми два пера и пиши уверенно – пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным, и сразу примись за то и другое"129 , что я и сделал... Любовь в этом ко мне снизошла и пожелала уподобиться человеку, чтобы показать, что есть человек, пожелав также говорить рифмованными стихами, которые порою требуют краткости, а порою чрезмерной протяженности слога; латынь же, которая весьма многим понятна, она пожелала соблюсти со всей тщательностью. Взяться за метрические стихи мне было не по душе, во-первых, потому, что они, подобно стихам рифмованным, не свободны от некоторых недостатков, а также потому, что ныне больше нравится, доступнее и более принята проза, и, равным образом, потому, что сочинение стихов, рождавшихся прежде из сердца поэтов, превратилось ныне, как известно, в плутовство и обман130 . Я захотел писать рифмованные стихи на народном языке ради знатных людей моего отечества, которые не понимают латыни... Впрочем, ты мог бы спросить: ‘Те изображения, которые ты набросал, увидел ли ты там же и такими же, то есть столь же грубо исполненными, какими, не будучи художником, исполнил их ты, или ты был сначала немного этому обучен?" Все это достаточно разъясняется ниже, в начале XI части "Признательности", где также рассказывается и о сути замысла вышеупомянутой госпожи. Пояснив с помощью Божьей это предисловие, я, прежде чем последовать дальше, говорю и заявляю, что все мои сочинения, рассматривающие Любовь, я понимаю духовно, но не все поддается общедоступному объяснению. Там же, где я явно говорил о плотской любви или без слов подразумевал таковую, например, в некоторых моих ответах на двадцать три вопроса о любви131 , а также в тринадцати рисунках, посвященных той же Любви, кои ты увидишь ниже в приложении к книге и в книге "Цветы изречений... ", каковые ответы в сокращенном виде изложены мною во многих других моих сочинениях, хотя и не все пребывает в пределах Любви Божественной, я не колеблясь могу утверждать, что никогда не говорил о любви недозволенной, но, восхваляя дозволенную, всегда осуждал и теперь осуждаю любовь недозволенную.

– Откуда Арригетто132 :

А вот что сказал сеньор Район Анжуйский134 : "Скупец, дабы не жить в нищете, всегда живет в нищете".

– Сеньор Гильем де Бергедан, как сообщают, сказал, что нужно освобождаться от бремени размышления о ничтожном, дабы с большей легкостью вершить важное. Сеньор Бертран де Борн однажды заметил, что ему никогда не приходилось заниматься делом настолько значительным, чтобы он использовал ради него все свои знания135 .

– Гараграфоло Гриболо заявил, что этот раздел никуда не годится, и в подтверждение своей правоты сослался на "Искусство любви" Овидия и на многих других, а также на сочинения госпожи Аулианы Английской и госпожи Бонабакаи из Пизы, равно как и на сочинения Гильема де Бергедана, и что сеньоры хотят услышать о том, что имеет отношение к любви помимо высказываемого ниже в части, именуемой "О рассудительности", то есть в части IV. Я не привожу его разнузданных слов, но заявляю, что они были неподобающе злобными. Речь может идти или о добропорядочных женщинах или же о дурных; если о дурных, то эта книга их не рассматривает; если о добропорядочных, то раздел этот ясен. А что касается до того, что иным, пожалуй, было бы по душе, чтобы повествовалось об обманах и всевозможных уловках, то я утверждаю, что, буде ты желаешь понравиться этим последним, то пиши с надлежащей благопристойностью, и ты гораздо больше придешься по сердцу не только добропорядочным, но и дурным, если окажутся таковые, и все они станут превозносить тебя похвалами. Подкрепляет этот раздел и сказанное Фолькетом Марсельским136 , а именно, что тот, кто любит честную женщину, любит сильнее, чем любящий ветреницу, ибо благосклонность честной ценится выше и ее оберегают. Он высказал это на своем языке.

– И поведал на своем языке Пейре Раймон137 , что с помощью этих коротеньких повестушек138 он немало воздействовал на душу своей госпожи, дабы она соблюдала верность ему. – А провансалец Гильем Адемар139 сказал, что пренебрежение к мелкому люду означает не что иное, как нежелание возвеличить себя, и что тот, кто никогда не снисходит к низшим и не считает, что заслуги их возвышают, – человек, несомненно, ничтожный.

Было бы смешно утверждать, что картина Чимабуэ или Джотто140 уступает какой-нибудь мазне в выразительности.

– Чтобы воспламенить сердца, читай вслух о великих деяниях предков141 ... и о многочисленных войнах, о чем повествует Тит Ливии; познакомь также с краткими высказываниями Бертрана де Борна142 , Бернарда де Вентадорна, Гильема Адемара, сеньора Раймона Анжуйского, Гираута де Борнеля и многих других провансальцев, упоминание о которых ты найдешь в этой книге; читай иногда из "Шутливых стихов" сеньора Гильема де Бергедана143 , из современных поэтов, например, нотариуса Якоба, Гвидо из Ареццо, сеньора Гвидо Гвиницелли, Гвидо Кавальканти, Данте Алигьери, сеньора Чино да Пистойя, Дино Кампаньи144 , равно как сочинения и труды многих достойных писателей, о каковых, если не задремлешь, сможешь поразмыслить; читай и о древних деяниях императора Домициана, Ганнибала, царя африканцев, Сципиона, римского консула, Югурты, царя мавританского... Не возбраняю тебе и того, что является не такой уж древностью и что рассказывается о Круглом Столе, о Гекторе и других, лишь бы ты оставил в небрежении вздор корнвалийцев, включая по этой причине сюда и Тристана. Говорить ныне о паладинах почитается неприличным, и не многим более ценится чтение о деяниях Гийома Оранского и подобных ему, чьи сказки столь явно преисполнены лжи. Повести из дворца сеньора Гийома, однако, показывают и ныне, что он свершил очень многое145 .

– До сих пор немаловажно сказанное Раймоном Тулузским146 на его родном языке: "Для тех, кто жаждет, чтобы их чтили, наилучший способ – чтить других сверх того, чего они вправе требовать".

– Сеньор Раймон Анжуйский в трактате на провансальском языке "О братском общении"147 коротко говорит о том, что, переправляясь через реку с лицом, превосходящим тебя по своему положению, ты должен находиться, если это мужчина, рядом с ним выше его по течению, дабы не казалось, что ты считаешь его неловким, не способным самостоятельно справиться с трудностями, а себя более сильным; если же рядом будет дама, в том же сочинении в своем месте указывается, что тебе подобает находиться ниже ее по течению. Но поскольку по вопросу о том, с какой стороны должно переправляться, как я обнаруживаю, горячо спорили, надлежит поговорить об этом подробнее, и весьма хорошо, что вышеназванный сеньор Раймон в упомянутом трактате приводит мнения многих, и все они в том, что уже сказано о реке, солнце, ветре, вооружении и прочем тому подобном, почти совпадают, а если и не во всем, то, по крайней мере, не опровергают друг друга. Те, чьи мнения приводит сеньор Раймон, расходятся между собою лишь в вопросе о том, как подобает поступить младшему, когда он и вышестоящий, вооруженные только мечами, передвигаются по равнине одинаково хорошей дорогой, притом, что солнце скрыто за облаками, встречный ветер им не препятствует, конь уклоняется вправо не больше, чем влево, и вышестоящий, при всех этих условиях, обращается к младшему, подзывая его к себе. Вышеназванный сеньор Раймон говорит, что младшему в этом случае надлежит спросить: "С какой стороны я вас буду меньше стеснять?" Сеньор Юк Гильем замечает, что поступать так негоже, ибо может казаться, что домогаешься, чтобы тебя похвалили. Говорит Раймонет, племянник упомянутого сеньора Раймона: "Если бы я осмелился возразить таковому мужу, то, будучи позван, я бы решил, ни о чем не спрашивая, поехать с левой стороны от вышестоящего, дабы мой меч ему не мешал; а не помешает ли мне его меч, об этом я бы не думал". Сеньор Аймерик говорит: "А я бы поехал справа от вышестоящего, ведь повод у него в левой руке, а кони, естественно, норовят идти как можно ближе друг к другу; так вышестоящему было бы удобнее управляться с поводом и, вступая в беседу, легче склоняться вправо, что тоже естественно. Если конь у меня более рослый, чем у него, я ослабляю перевязь моего меча так, чтобы острый конец его пришелся ниже его ноги. Но если я вынужден буду ехать по склону и окажусь выше, чем он, то хотя мне подобало бы его пропустить, тут ничего уж не поделаешь". Сеньор Бертран говорит, что думать о мече вовсе не нужно: "Отстав немного от моего старшего так, чтобы его плечи были чуть впереди моих, я буду ехать, как пожелаю". Наконец, после различных высказываний по этому поводу, все соглашаются с первым из приведенных, то есть с высказыванием сеньора Раймона. Впрочем, не упускай из виду того, что тот же сеньор Раймон думает о юноше, услужающем рыцарю; его мнение также приводит сеньор Уголин де Форкалькьер148 , добавляя, что подобные недоумения вовсе не должны возникать, когда оба всадника резко отличаются по своему положению, так как показалось бы неприличным, если бы окликнутый королем оруженосец обратился к нему с упомянутым выше вопросом, ибо ему подобает подметить, в какую сторону королю удобнее поворачиваться, или, если его окликает король, то с какой стороны окликает.

То же, я полагаю, относится и к простым людям по отношению к лицам важным, а также к равным между собою, и я считаю отличным это его пояснение. Но для венецианцев это указание не подходит, ибо у них общепринято, что тот, кто хочет почтить другого, помещается с левой стороны, дабы вышестоящего с правой стороны ничто не стесняло.

– Прежде всего тебе следует знать, что эти правила поведения и многое другое я уже рассматривал в книге "Цветы повестей", о которой есть упоминание в предисловии и в пояснениях – я говорил в указанной книге о том, о чем слышал и читал в чужих сочинениях. Теперь, однако, то, что я вношу в настоящие пояснения, противоречит, как кажется, сказанному мной ранее, но происходит это из-за того, что, изучив тщательнее соответствующие вопросы и познакомившись с более здравыми книгами, я вознамерился пересмотреть мои былые суждения; посему, если в названной книге обнаруживаются расхождения с тем, что я утверждаю ныне, тебе следует руководствоваться изложенным в Предписаниях.

– По известной причине король Французский проявлял исключительное внимание к жене одного рыцаря. Что побудило короля к этому? Графиня де Диа149 сказала, что мужчины почтительно относятся к дамам из-за того, что те заслуживают этого, ибо превосходят их благородством. Бертран спросил ее, почему она так считает, и она ответила: "Потому что мужчина сотворен или создан из глины и грязной земли, а женщина создана из благороднейшего человеческого ребра, уже очищенного попечением Господа", и доказывала это, сравнивая руки того и другого пола. Вот почему мужчина, словно наемный слуга, который должен услужать женщине, был создан отважным и сильным; женщина, однако, поскольку ей должно господствовать и стремиться лишь к благородному и прелестному, была создана нежной и прекрасной, и Бог позаботился вложить в нее только то, что способствует ее красоте. Вот почему, сказала она, жены пребывают у себя дома, тогда как мужья сражаются и предаются трудам. Привела она и много других причин, о коих упомянуто выше, в той же второй части Предписаний, где перечисляются как такие, которые подтверждают сказанное, так и опровергающие его.

Провансалец Гильем Магрет150 сказал, что если бы женщины были наделены природою столь же крепкими членами, как мужчины, они бы безраздельно господствовали и были равны последним, и сами, стремясь к познаниям, принудили бы мужей взяться за веретена, прясть шерсть и выполнять все то, что делают ныне женщины, так как преимущества, связанные с господствующим положением, присвоила себе только сила.

Арнаут Каталанец сказал по-провансальски151 , что почести, воздаваемые дамам, заслужены ими, ибо благодаря их любви порождается все, что ни есть на земле добродетельного, иное прикровенно, иное – окрашенное в цвет чего-либо другого.

Пейре Видаль на провансальском языке написал152 : чего ради некоторые утратившие рассудок мужья притязают на господство над своими супругами? Достаточно им посмотреть на себя, чтобы увидеть, что они бородаты словно козлы, черны по большей части, как вороны, что кожа у них грубая, как у буйволов, что они заросли волосами, точно медведи, и обладают знаниями, лишь потому что читают, а властвуют, так как сильнее, и он приводит многое наподобие этого.

А Раймон Анжуйский в той канцоне, в которой только 25 стансов153 и где он рассуждает о том, что по отношению к дамам надлежит неукоснительно соблюдать вежливость, приходит, как кажется, к выводу, правда не вполне четкому, что мужчины должны быть вежливы с дамами, ибо ничто нас к этому не обязывает, а если бы это было для нас обязательно, то учтивое обращение с ними заслуживало бы меньшей хвалы. Сеньор Уголин де Форкалькьер дал, однако, этому объяснение и сказал: он говорит невразумительно. Против всего этого ополчился Гараграфуло Гриболо, который, опираясь на общепризнанных писателей и множество сочинений, отлично умеет ниспровергать любые, какие ни есть доводы. Я ответил ему, что его слова в настоящее время не будут помещены в объяснительных примечаниях.

Заметь, что тот, кому здесь был оказан почет, равно как и те, кого почтили в других местах, обязаны воздать за него, в особенности, если почтивший их равен им по своему положению, как сказал на провансальском языке Монах Монтаудонский154 .

– Против предшествующего раздела, в котором говорится: "не своди любящего с возлюбленной" возразил Гараграфуло Гриболо, утверждая, что пояснение это ложно, что любовь не могла преподать подобный совет, ссылаясь на то, что сеньор Гильем Бергедан размещал любящих мужчин и избранниц их за столом и в танцах рядом друг с другом, а если не мог этого сделать, то хотя бы напротив друг друга. Я ответил на это, почему бы ему не сослаться также на святых отцов церкви и, главным образом, на Августина155 ? Вышеназванный сеньор Гильем, на которого он сослался, никогда ни к чему с таким рвением не стремился, как к очернению женщин. Однажды, когда он нес в руках книгу, некто в общественном месте задал ему вопрос, куда он идет, и он ответил: "К госпоже такой-то, которая, прежде чем вручить мне венок, потребовала от меня клятвы, что я никому об этом не сообщу". Опустив вздор подобного рода, давайте вернемся к нашему разделу.

– О сеньоре Иоанне де Брансильва156 можно прочесть, что он за едой не употреблял хлеба, разве только обмакивая его в подливку, причем таким образом, что никогда не прикасался пальцами к жидкому, а тех кто нагромождал целые кучи хлеба, называл медведями, для которых приготовляют корыта с жидкою пищей, ибо тем доставляет огромное удовольствие залезать в них пастью и лапами.

О том, как пользоваться ножом, когда сидишь за едою с равным тебе по положению, немало спорили во времена сеньора Иоанна де Брансильва, о чем рассказывает Раймон Анжуйский в своем сочинении "О столе", в разделе XXI. Как гласит его текст, было решено, что между людьми, равными по положению, в тех случаях, когда нет слуги, обязанность разрезать пищу возлагается на того, у правой руки коего окажется нож, чтобы рука, способная использовать нож, находилась со стороны сотрапезника, ибо, если бы дело обстояло наоборот, ты бы не мог как следует укладывать мясо с его стороны, поскольку с той же стороны было бы и блюдо с мясом, и рука, которая должна держать мясо, а не только место, куда укладывать нарезанные куски, и заметь для себя, что в этом проявляется забота об удобстве того, кому, разрезая мясо, ты услужаешь, потому что если бы он пребывал с левой стороны от тебя, разрезать мясо было бы для тебя значительно проще. Многие говорили поэтому, как можно прочитать там же, что, если кому-нибудь приходится постоянно пребывать за столом с сотрапезником, то позволительно поступать так, как для тебя удобнее. Однажды, будучи в месте, которое прозывается Пуасси, неподалеку от Нормандии, я спросил обо всем вышеизложенном у сеньора Жана де Жуанвиля157 , рыцаря преклонного возраста и в подобных делах самого сведущего из ныне живущих, к словам которого питают величайшее доверие как сеньор французский король, так и все прочие, и его ответ совпал со всем вышесказанным, причем он добавил, что по этой причине ножи должно раскладывать у правой руки сидящего за столом, и что усердные слуги так и раскладывают. Согласно сообщениям других, в том же сочинении говорится, что резать мясо подобает также смотря по тому, как падает свет на подлежащее разрезанию...

Названный сеньор Раймон говорит, что тех сеньоров, которые неопрятно едят, ты можешь к себе приглашать, но не слишком часто...

Плодов и кушаний, которых нельзя брать в руки, соблюдая благопристойность и опрятность, вышеназванный сеньор Иоанн де Брансильва, как правило, никогда не ел – ни вишен, ни люпиновых орешков, ни приправ, ни сластей, ни орехов в меду, ни всего прочего, что пачкает руки, – ничего такого, с чем ты не можешь управиться, соблюдая опрятность, и что постоянно сваливается на грудь, как например яйца в смятку и тому подобное, и он ничего не ел ложкой, кроме подливок, и никогда не выкладывал изо рта ни хлеба, ни мяса, ни чего-либо иного, ни их частички после того, как положил в рот, но он так умеренно брал себе пищу, что не ронял ни крошки и ему не требовалось снова класть в рот упавшее, о чем я пространно написал и рассказал в книге "Цветы изречений", на которую неоднократно ссылался выше.

– Гильем Адемар рассказывает о вышеназванном сеньоре Раймоне Анжуйском, что он при жизни редко или скорее никогда не ссылался на свои собственные слова, но часто их приводил, приписывая кому-либо другому...

Как говорит Джауфре Рюдель, провансалец из Блайи, сеньор Раймон мало верил в свои дарования и не указывал на них окружающим158 .

– Здесь будет кстати привести сообщенное сеньором Уголином де Форкалькьером о сеньоре Бертране Нимском, который привык, находясь среди своих, невозбранно закидывать ногу на ногу. Однажды случилось, что его, как доблестного воина, во время одной из войн призвал к себе король Англии, и, сидя за столом с названным королем по причине своей выдающейся доблести и помышляя совсем о другом, а не о соблюдении благоприличия, он по привычке закинул ногу за ногу, чем вызвал ропот среди присутствующих. Отсюда следует, что у себя дома нужно вести себя так же, как и на людях, а если тебе доведется на людях не удержаться, то, по крайней мере, не забывая об этом, чтобы впоследствии вести себя подобающим образом.

Дабы ты был осмотрителен в подобных делах, выслушай о том, что однажды случилось в Бургундии. Пейре Видаль рассказывает, что некогда брат герцога Бургундского прибыл из Франции, и навстречу ему устремилась жена герцога, которую он, обнимая, так сильно прижал к груди, что увидевший это герцог проникся подозрениями как насчет брата, так и насчет жены. И вот, вечером он сказал жене такие слова: "Где ты видела, чтобы вели себя подобно тебе?" Та ответила: "Ваш брат так поступил из почтения к вам, я же, стерпев это, нисколько не виновата". Муж на это заметил: "Ты вдвойне виновата уже потому, что никак не выбранила его тут же на месте". Она возразила: "Не думаю, чтобы мне подобало сделать такое". На этом закончился их разговор, но спустя несколько дней герцог, пригласив брата и усадив его рядом со своею женой, скрытно подсыпал обоим яду, и через три дня оба умерли. Об этом, когда я проезжал по Бургундии, мне поведал один старик и другие подтвердили, что это сущая правда.

– Я видел в Пикардии французского короля, который ответил на приветствие трех жалких бедняков, склонившихся перед ним и пожелавших к нему обратиться, и, едучи возле них на коне, терпеливо их слушал.

О подобном упоминает и сеньор Иоанн де Брансильва в некоей книжке, которую он назвал "Книжка о благосклонности знатных". Он говорит, что такого рода поступками надменные гордецы разоблачают свою порочность, ибо очевидно, что дают они не от щедрости, но чтобы извлечь выгоду для себя; не дают, но, в сущности, продают, приветствуя низших, чтобы те их приветствовали. Для тех же, кто поступает, как должно, небрежность и невежливость всех остальных ничего не значит, ибо их поступки сами по себе излучают сияние. Он говорит об этом на французском языке и добавляет, что благоприличие не допускает, чтобы люди высоконравственные так себя вели.

– Однако сеньор Район Анжуйский в сочинении на провансальском языке "О братском общении" показывает, что таковым следует говорить: "Да дарует вам Бог терпение!", – ибо на них возложено тяжкое бремя. Сами же они говорят другим по обычаю властвующих: "Мир вам!" А священнослужители обращают ко всем те же слова, что и старики к детям: "Да благословит вас Господь!", – на что указывает тот же сеньор Раймон.

– Когда-то Мануэль Тулузский решительно отказал попросившему у него коня, утверждая, что конь занемог, хотя тот был совершенно здоров. В тот же день на сеньора Мануэля напали враги, но, стыдясь вскочить на коня, о котором он сказал, что тот занемог, от пустился бежать, и погнавшиеся за ним настигли его и подвергли чрезвычайно мучительной смерти.

– Речь пойдет о тех, коим присущ недостаток, отличавший некогда господина Бернарда Испанского, о котором рассказывает Раймбаут, Провансалец, сообщая, что тот щедро одарял и часто с почетом принимал у себя весьма многих, но в то же время ни от кого ничего не принимал, разве что от купцов оплаченные им деньгами товары. Сам Раймбаут однажды удостоился от него подарка и, когда представился случай, пожелал отплатить ему тем же самым, но тот дар принять отказался, заявив, что не помнит, чтобы когда-нибудь от кого-нибудь что-нибудь принял. Удивленный услышанным, Раймбаут спросил, что же причиною этому. Господин Бернард ответил: "Я не хочу себя связывать". Раймбаут снова задал вопрос: "Стало быть, ты оказываешь услуги не для того, чтобы доставлять удовольствие?" "Нет, но обретая себе должников, я не хочу, чтобы они мне отдавали свои долги; сам, однако, я не желаю быть ничьим должником" Тогда Раймбаут сказал ему так: "Никогда больше не будешь ты зачислять меня в свои должники, и я жалею о том, что принял твой дар".

– Мне довелось видеть в Париже нечто занятное и небывалое. Два крупных ученых выступали на диспуте по вопросу о том, может ли быть засчитано однократное проявление милосердия, что обсуждает и Грациан в своем сочинении, в разделе 2 ^а "О раскаянии"159 . Один из них, утверждавший, что таковое засчитано быть не может, наговорил много чего в подтверждение своего мнения; второй, утверждавший, что может, также доказывал свою правоту отличными доводами. Первый из них, понимая, что ничем больше не в состоянии подкрепить свое утверждение, да и студенты уже стали ему свистеть и всячески его поносить, сказал своему противнику: "Тебе было предоставлено выбрать, какое воззрение ты станешь отстаивать, и ты избрал то, в пользу которого легче приискать доказательства, но которое является заблуждением, я же остался при том воззрении, каковое, хотя и соответствует истине, но с трудом доказуемо", и добавил к этому такие слова: "Ты неизменно стараешься добиться своего уловками подобного рода", и так его порицал, что тот мог бы воспылать гневом. Но утверждавший, что однократное проявление милосердия может быть засчитано как заслуга, сдержался и, рассмотрев должным образом обе точки зрения на этот вопрос, сказал своему противнику: "Во имя Господа, я присоединяюсь к твоему суждению и отныне готов его защищать". Приняв его и не вникая более в доказательства, он избежал дальнейших суровых порицаний.

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал человеку, который предпосылал своим сообщениям обильные клятвы: "А теперь мне предстоит выслушать от тебя нечто насквозь лживое, ибо, безо всякого побуждения с моей стороны, ты утверждаешь, что будешь говорить сущую правду. Разве в других случаях ты имеешь обыкновение рассказывать небылицы?"

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О братском общении" сурово осуждает тех... "которые предназначают вино, хлеб и другое съестное лишь для себя самих; они не довольствуются тем, что главенствуют по причине своего положения, они желают первенствовать к тому же и своим чревом".

– Однажды я слышал в Марселе, что Джама Арнаут, уроженец этого места, служивший в Карпентрасе графу Тулузскому, направляясь в залу, наткнулся в одном из узких проходов дворца на госпожу графиню, которая случайно шла без сопровождающих по тому же проходу, и, найдя ее в одиночестве, не решился ее покинуть, но, оставшись с нею, с самыми добрыми побуждениями обратился к ней с такими словами: "Почему вы здесь одна? Где ваши приближенные? Где девушки ваши?" Та на это ответила: "Я размышляю о своих молитвах". И когда они там пребывали, так же случайно, идя тем же путем, неожиданно появился граф и, обнаружив их наедине в столь тесном проходе, обратил на них гневный и злобный взор. Немного спустя, призвав к себе Джаму, он отослал его с письмом в сопровождении приближенных, дабы тот не дерзнул бежать, в землю Рошмор, где по предъявлении этого письма Джама был умерщвлен.

– Нарисованное мною изображение этой Заботливости ты найдешь ниже, в конце книги. Тут спросил меня Гараграфуло Гриболо, чья это заботливость и в чем она проявилась. Я ответил: "Прежде всего со стороны самой Любви, затем со стороны добродетелей и дам, услужающих ей, в-третьих – со стороны тех, кто писал, кто рисовал, кто снабдил книгу предисловием и составил к ней объяснения". Тогда Гараграфуло проговорил: ‘Тебе остается сказать, в чем же проявилась эта заботливость". Я ответил, что на это без слов был уже дан ответ. Тут он снова обратился ко мне и сказал: "Стало быть, ты похваляешься тем, что снабдил книгу рисунками, предисловием и объяснениями?" Я ответил, что, не обинуясь, могу заявить – нет в этой книге ни одного раздела, ни одного рисунка, которые до того, как она была переписана, не были бы мной переделаны самое малое по четыре раза. Это не опровергается тем, что всю книгу я написал с голоса самой Любви, и все могло быть написано сразу начисто, но хотя я ее тогда и закончил, тем не менее после того, как некоторые дамы ознакомились с нею, я принялся писать заново, внося исправления по указанию тех из них, которые лучше все это понимали и знали, и написанное заново я выправил еще и еще, и теперь предъявляю, как выправленное, насколько это посильно для человека. То же, что находится в объяснениях, дабы не хвастаться, точно дети, которые говорят, что они быстро справились с трудностями, я с большой тщательностью и большими усилиями и таким же усердием почти шестнадцать лет доводил до нынешнего состояния. Это не помешало мне предаваться главному моему занятию и неотложным делам с не меньшим старанием, но почти всякий день я вносил в мою рукопись нечто полезное.

– Сеньор Раимон Анжуйский говорит в том разделе... где он рассматривает, как оруженосцы должны нести службу... нижеследующее: "Существуют такие, которые болтают и смеются на глазах у рыцарей... Другие скалят зубы и стоят с разинутым ртом... Иные обсуждают отдельные приказания рыцарей и дерзко им отвечают, вызывая в них отвращение, по каковой причине те бывают вынуждены отказаться от их услуг. Всех этих, – продолжает он, – я бы удалил от себя, и готов называть их не моими оруженосцами, а теми, кто поражает меня в грудь моим же оружием". Это написано им на провансальском языке... О том же говорит и сеньор Иоанн де Брансильва... на французском языке... Мне довелось видеть, как сеньор Жан де Жуанвиль (я говорю об отце), находясь при дворе короля Наварры, сына французского короля, обрушился с порицаниями на некоего юношу – своего оруженосца, который... не вымыв рук, стал услужать ему за столом. Загляни, что сказано о сеньоре Иоанне де Брансильва в Предписании VIII, об умывании. А недавно мне сообщили, что сеньор Жан де Плезьян (не сочти, что речь идет о том Жане де Плезьяне, который находится при дворе французского короля – нет, я имею в виду сеньора Жана, владеющего в Плезьяне собственным замком) и по сей день неуклонно соблюдает у себя за столом указания Иоанна де Брансильва... От того же сеньора Жана де Жуанвиля я слышал, что для рыцаря гораздо больше почета, если оруженосец служит гостям, чем пользы от его постоянной службы ему самому.

В осуждение таковых названный сеньор Раймон говорит в упомянутом выше трактате: "Существуют такие оруженосцы, которые покидают покои, чтобы передохнуть, иные, чтоб, удалившись, предаться забавам, иные по недомыслию, пока им не укажут, не способны понять, когда им должно угомониться, иные часто стремятся избегать усилий, которые требуются, чтобы вычистить нож или вымыть руки"...

По этой причине вышеназванный сеньор Раймон замечает, что медлительные не пригодны для услужения рыцарям. "Существуют такие", говорит он, "которые, прежде чем услужить, так долго мешкают, что досада, порожденная длительным ожиданием, затмевает пользу, доставляемую нам их подчиненностью". – "Разумеется, в этом отношении нужно заставлять себя больше думать о пользе того, кому служишь, чем о собственном покое. Это исключительно важно, но не легко и не просто". Так говорит вышеназванный сеньор Раймон, и я часто встречал при обоих дворах таких, которые по этой причине принуждены были остаться без оруженосцев, что доставляло им известные неудобства...

Подражайте, юноши, не тому, о ком было сказано выше, а скорее поведению одного венгра, о котором рассказывает провансалец эн Пейроль160 . Присланный некогда в услужение к госпоже графине Савойской, он, превосходя во всем всех ей услужавших, отличался чрезвычайной сонливостью и спал дольше должного. Не желая по этой причине лишиться тех благ, какие сулила ему служба, он ел очень скудно, не притрагивался к вину, последовав совету врачей, и, вообще, воздерживался от всего способного нагонять сон. Благодаря неуклонному соблюдению всего этого, природа его совсем обновилась, и он стал самым неутомимым из всех своих сотоварищей. Сеньор Ланцелот161 , бывший до возведения в рыцарское достоинство оруженосцем у вышеназванного сеньора Раймона Анжуйского, в течение дня наблюдал за всеми его поступками, поведением и речами, а ночью никогда не ложился спать, не занеся всего, что ему случилось подметить, в свои записки, каковые он неуклонно и с большим тщанием вел вплоть до своего посвящения в рыцари, а оно произошло, как говорят, через двадцать четыре года после того, как миновало его отрочество; будучи препоясан рыцарским мечом, он прожил еще двадцать шесть лет, превозносимый похвалами и прославленный своей доблестью. Об этом сообщает вышеназванный сеньор Раймон в своем трактате о старательности, надлежащей для юношей...

Провансалец Мираваль162 сообщает, что причиною беспощадного умерщвления, на которое граф Фландрии обрек некогда своего рыцаря Раймбаута, был вздох, вырвавшийся у этого рыцаря, когда он служил графу в присутствии графини. Кое-что об этом рассказано в книге "Цветы", на которую я часто ссылаюсь...

Вышеназванный сеньор Раймон говорит о таких: "Если увидишь при каком-либо дворе оруженосца, долгое время пребывающего в полнейшей праздности, знай наперед, что его достоинства крайне невелики".

Я видел одного папу – имя его называть не стану163 , – который достиг папского достоинства, происходя из низов. До этого он никогда никому не служил, как никогда и ему не служили. Возвысившись, он продолжал окружать себя людьми столь же простыми, как и он сам, которые, живя по-мужицки, так же ходили и за ним. Однажды я встретил его шагающим взад и вперед по покою с ломтем хлеба в руке, который он то и дело откусывал, причем один из слуг шел за ним с кувшином вина, давая ему из него отпивать, и папа восклицал, что это самые вкусные на свете питье и еда, как сказала ему его мать... Этот папа часто говорил своим приближенным: "Если бы не ради вас, я не хотел бы быть папою". Они задавали ему вопрос: "Почему?" Он отвечал: "Мне настолько опостылело распоряжаться, что я был бы намного счастливее, если бы делал все самолично"...

– Вышеназванный сеньор Раймон Анжуйский назвал увечными тех, кого постоянно понукают к работе рукой, ногой или какой-нибудь другой частью тела, показывая тем самым, что они увечны, если и не как пораженные болезнью, то, по меньшей мере, вследствие уподобления таковым.

Как лучше всего поступать, когда ты полагаешь, что кто-нибудь обижает тебя или что он не по праву главенствует над тобой, или имеет место нечто похожее? Эти слова (не помню, кем они были сказаны) или подобные им сеньор Раймон Анжуйский вносит в некую строфу вне своей книги, обращенную к одному рыцарю.

Сеньор Раймон Анжуйский говорит, что нерушимость привычек полезна для всякого человека. Ведь немногие, по его словам, стойки в принятых ими решениях, если им не придает силы страх, как бы они не покрыли себя позором, отступившись от них. По поводу этого высказывания сеньора Раймона я обнаружил у сеньора Уголина де Форкалькьера примечание на провансальском языке. Этот сеньор Раймон среди прочих своих привычек неуклонно придерживался такой. Когда ему предстояло свершить какое-нибудь полезное и почетное дело, которое, как он знал, могло оказаться затруднительным и требующим немалых усилий, он призывал к себе множество близких ему людей и говорил им нижеследующее: "Сеньоры, я твердо решил, не спросясь совета у вас, предпринять такое-то дело; ведь я знаю, что, поскольку оно полезно, а также почетно, вы не посоветуете мне от него отказаться". Те, порою, не входя в обсуждение, одобрительно отзывались о его замысле, порою, впрочем, ему говорили: "Это дело похвальное, но оно сопряжено с огромными трудностями". Тогда он им отвечал: "Для человека, чего-либо желающего, не бывает ничего трудного, и то, что почетно, не всегда легко достижимо. Итак, с помощью Господа сделаем все, что сможем; а если нас постигнет неудача из-за невозможности добиться поставленной цели, нам не в чем будет себя упрекнуть". Однажды племянник его Раймонет отвел сеньора Раймона в сторону и сказал ему так: "Отец и сеньор, я обращаюсь к вам не для того, чтобы вас поучать, а для того, чтобы вы научили меня уму-разуму. Не лучше ли было бы хранить ваш замысел в тайне, чтобы, если дело окажется невыполнимым, осталось неизвестным, что вы брались за него, чем разглашать перед всеми намерение, коего зачастую вообще невозможно достигнуть, тем более, что вы ни от кого не требуете совета". Сеньор Раймон ответил: "На это скажу тебе, что я – человек, как и все, и, хотя меня почитают стойким, все же, сталкиваясь с чем-то трудным и требующим немалых усилий, человеческая податливость легко отступает, когда ее ничто не поддерживает; посему хорошо скрывать задуманное за щитом опасения, как бы не опозориться, дабы возникающее порой низменное желание отступиться от начатого пропадало при виде щита этого рода; если мы этим оградим себя от такого низменного желания, то говорить наперед своим близким о замысле, который, приложив все силы, ты вслед за тем выполнишь, для тебя только честь..."

– У некоего Короля-юноши, сына короля Англии, которого так называли при жизни его отца, как-то спросили, существует ли для человека что-либо более постыдное, чем выпрашивать благодеяние, если этому не предшествовали заслуги, ответил: "Существует: отказывать в благодеянии"164 .

Провансалец Гираут де Борнель сказал на своем языке: "Источник всей моей щедрости, уступчивости и доблести – любовь". С ним согласны сеньор Гвидо Гвиницелли из Болоньи и Пейре Раймон, провансалец. Гильем Адемар, провансалец, сказал одному юноше, который спросил у него, как стать доблестным: "Как стать доблестным мужем? Люби, и достигнешь совершенства, потому что, дабы понравиться той, кого любишь, ты будешь всем служить и угождать, чтобы слух ее преисполнился твоею славой"...

С этим согласно и то, что сказал провансалец эн Адемар де Роккафита: "Любовь заставляет быть добропорядочным, ибо своих рабов она делает скромными, доблестными в бою, благочестивыми, щедрыми, сдержанными и терпеливыми, внимательными к нижестоящим, дающими отпор вышестоящим, неколебимыми в добродетелях и постоянно помышляющими о том, как бы возвыситься"...

Эн Юк Брюнет165 , провансалец, говорит на своем языке, который я оставляю без изменений:

И ниже:

А провансалец эн Аймерик де Пегильян говорит на своем языке: "В старости любовь меня молодила, а молодость, которую она мне принесла, в юности меня старила"167 .

Провансалец Монах Монтаудонский говорит: "Я следую, Любовь, за тобою скорее ради того, чтобы ты отвращала меня от пороков и вела прелестной тропой к добродетелям, нежели затем, чтобы восхитить с твоею помощью славу". Это его высказывание я обнаружил вместе с другими, столь же прекрасными, в начале этой на провансальском языке написанной книги, в которой наличен раздел, именуемый "Цветы изречений знаменитых провансальцев".

К вышесказанному примыкают и слова провансальца Гаусельма Файдита, сказавшего: "Сердце мое, и я сам, и лучшие песни мои, и все хорошее и прекрасное, что я умею сказать и свершить, я получил и узнал от вас, моя повелительница,

Те же, о ком говорится в параграфе, притворяются, будто любят, но они ненавидят и любят ради самих себя, а не ради возлюбленной, и сеньор Гвидо Гвиницелли, брат Гвиттоне из Ареццо и провансалец Арнаут из Марейля169 , сурово таких порицают, в чем ты легко убедишься, заглянув в сочинения названных...

Вышеупомянутый Монах Монтаудонский сказал: "Кто мне докажет, что непозволительно любить госпожу, как любят верного друга? Если я люблю друга ради себя самого, то я его не люблю; если – ради него, то люблю; если ради себя и него, то люблю; если ради себя, но в ущерб ему, я его ненавижу". – "Я буду любить мою повелительницу ради себя самого, дабы, сторонясь пороков, лепясь к добродетелям и ведя жизнь мою безмятежно и весело, тешить себя упованием, что я ей понравлюсь; я буду ее любить также ради нее, дабы почтить и возвеличить имя ее и добрую славу о ней и оберегать ее честь как честь моего друга. А если по свойственной человеку слабости во мне запылает, может статься, неудержимое вожделение, я его подавлю силой любви, поскольку большая добродетель желать и в себе усмирять желание, чем его не испытывать вовсе и потому не обуздывать"...

Здесь полезно привести то, что сказала госпожа Лиза, отвечая сеньору Филиппу Английскому. Тот как-то ее спросил: "Почему вы любите стольких рыцарей, почему вручаете венки стольким юношам?" Он задал ей этот вопрос, так как казалось, что она хочет нравиться всякому знатному человеку. Она ответила ему так: "Я люблю их всех вместе, как могла бы, пожалуй, любить одного, и я люблю одного, чтобы любить себя еще больше". Тогда ее собеседник снова спросил: "Ради чего же я носил столько копий в груди? И ради чего уповаю на благоволение ваше?" Она ответила: "Если любишь, уповай быть любимым; если не любишь, предвидь, что будешь наказан". Он на это сказал: "Люблю". А она ответила: "Если ты и вправду чувствуешь, что любишь меня, значит ты добился награды; ведь я люблю тебя с тем, чтобы быть любимой тобою взаимно"...

Графине де Диа принадлежат слова, подкрепляющие предшествующее: "Всякая дама, даже самая благонравная, вправе любить, если любит". Полагаю, что она хорошо понимала и различия, о которых упоминается выше; в противном случае, она не сказала бы этого...

– Что касается проявления целомудрия, то да будет тебе известно, что сеньор Иоанн де Брансильва, на которого я часто ссылаюсь, никогда не посещал ни общественных бань, ни купален, ни прочего в том же роде, но, соблюдая опрятность, мылся иногда в одиночестве в бане у себя на дому. Можно прочесть и о том, что жена его после кончины мужа, превознося его похвалами, сказала, что она видела лишь его шею, руки, лицо и изредка ноги.

– Предшествующие параграфы подкрепляют сказанное Фолькетом Марсельским:

– Из последующего вытекает, да ты и сам это скажешь, что сии правила, как сообщает и предуведомление к ним, составлены по-разному, не так, чтобы одно было подобно другому, или чтобы все рифмовалось одинаковым образом, ибо они далеки друг от друга по содержанию, величине и значительности. Тем не менее, всякое из них построено строго на свой лад, и составлены они по образцу провансальских строф, вследствие чего ты не вздумаешь отрицать, что им свойственна должная последовательность и убедительность.

К правилу V. – Приведу я пример сына Голиандра из Реймса, который следовал повсюду за сеньором Ланцелотом, чтобы обогащаться за его счет, ибо, расходуя его деньги, всегда что-то утаивал для себя; при этом он старался всячески показать, что любит своего господина больше, чем себя самого, и по этой причине тот никогде не требовал у него отчета в произведенных тратах. Когда же однажды сеньор Ланцелот, желая его испытать, сказал ему: "Вооружись моим оружием и выйди завтра вместо меня на поединок с таким-то", – тот заявил, что не желает биться. Многие, вмешавшись, стали настаивать, чтобы он пошел на бой, но тот на все уговоры отвечал отказом. Тогда сеньор Ланцелот задал ему вопрос: "Итак, в чем же проявляется твоя любовь?" "Во всем прочем", – ответил тот. В дальнейшем сеньор Ланцелот еще много раз настойчиво обращался к нему с различными повелениями, но тот всегда находил причину, чтобы уклониться от их исполнения. Наконец, сеньор Ланцелот попросил у него взаймы сотню ливров, необходимых ему для предстоящего празднества. Тот, располагая ими, заявил, что у него их нет. По этой причине сеньор Ланцелот потребовал у него отчета и исследовал свое состояние. Вскрылось, что тот за двенадцать лет утаил две тысячи турских ливров. Когда же вышеназванный сеньор пожаловался на это госпоже Алане, своей матери, та произнесла то, что сказано в тексте данного правила:

К правилу VI. – Провансалец Раймбаут рассказывает, что когда граф Тулузский, находясь как-то раз в Монпелье и столкнувшись с делом, по которому нелегко было принять решение, спросил сеньора эн Аймерика: "С кем бы мы могли посоветоваться по этому поводу?", тот назвал двух достойных мужей, проживавших в том краю. Тогда некий оруженосец добавил к сказанному сеньором Аймериком: "Назовите и сеньора Гильема" На это сеньор Аймерик спросил: "А в чем он сведущ и опытен?" Оруженосец ответил: "Он на редкость богат, и в нашем краю нет никого, кто владел бы столь большими и прекрасными поместьями и домами". Тут граф заговорил и произнес сказанное в этом правиле вплоть до слов "людьми".

а сеньор Аймерик добавил то, что значится в данном правиле вплоть до его окончания: Если же красны домом люди, а не дома людьми, то поистине пусть будет

К правилу VIII. – Просмотри лишь пример171 . У сеньора Жана де Жуанвиля был сын, носивший то же самое имя. Когда он собрался в дальний путь172 , отец сказал ему так: "Выбери из наших людей четверых, которых ты считаешь наиболее верными и нам, и тебе, и возьми их с собой". Сын ответил: "Я беру с собою таких-то". Отец на это сказал: "Среди тех, кого ты перечислил, есть один, некогда предавший своего господина – я говорю о таком-то; возьми вместо него такого-то, которому мы вполне доверяем". Сын возразил: "Тот, кого я выбрал, утверждает, что любит меня больше, чем себя самого; тот же, кого предпочитаете вы, никогда не изъявлял мне словесно своей привязанности, хотя беспрекословно исполнял мои приказания". Тогда отец произнес слова данного правила:

К правилу XII. – Смотри пример. Некий рыцарь подошел к сеньоре Бланшман, о которой упоминается ниже в разделе "Благонравие", в примечании к наставлению VIII, и сказал – это произошло, когда она была еще девицей: "Почему бы вам не попросить у отца, чтобы он выдал вас замуж?" Та ответила: "Не подобает подавать девственнице такой совет, а ей – ему следовать". На это рыцарь заметил: "Напротив, но девица, надо полагать, неумна, если, наделенная такой красотой, впустую теряет время". Та на это ответила: "Поистине недостойно рыцаря обращаться с такими словами к невинной девушке – неприлично ведь было бы сказать подобное даже распутно живущей женщине". Рыцарь, однако, ничуть не смутившись, добавил: "Клянусь своею душою, мой совет пришелся вам по сердцу". Тут девушка начала сердиться и ответила: "Поистине, меньше всего он пришелся бы мне по сердцу, если бы отец дал мне мужа такого, как вы". Рыцарь, забываясь все больше и больше, проговорил: "Если б я был вашим мужем, или мог, не нарушив благопристойности, похитить вас у отца, я заставил бы вас понять, заслуживает ли девственность восхвалений". Девица, сильно разгневанная и возмущенная услышанным от него, обратилась к нему со сказанным в этом правиле:

и его покинула, а рыцарь остался в великом смущении.

К Правилу XIII. – Рыцарь, о коем рассказывается в предшествующем правиле, снова подошел к девице, о которой повествуется в нем же, и обратился к ней, говоря: "Что вы давеча хотели сказать?" И она, презирая его, но не гоня от себя прочь, поскольку этого не допускали тамошние обычаи, обрушила на рыцаря новые порицания и, произнеся слова данного правила:

направилась к находившимся там во множестве дамам.

К Правилу XIV. – Когда сеньор Раймон Анжуйский сидел как-то раз на площади в Париже, по ней прошли три рыцаря. Двое из них славились доблестью в бою, но были низкорослы, а третий – статный красавец... но растративший почти все свое достояние на обжорство. Сеньор Раймон, издавна знавший не только все об этих рыцарях, но и их самих, обратился к двум первым с приветствием, третьему же ничего не сказал. Присутствовавшие при этом... которым неизвестно было вышесказанное, обратили внимание, однако, лишь на третьего и, когда он удалился, задали сеньору Раймону вопрос: "Почему вы никак не приветствовали третьего, столь храброго рыцаря?" Сеньор ответил: "Потому что он – не человек". Тогда они снова спросили: "Как так?" И сеньор Раймон произнес содержащееся в данном правиле:

К правилу XXI. – Приведем пример. Сеньор Америго из Падуи во всех своих песнях указывал, что любим своею дамой, тогда как Альберто, житель того же города, поступал по-иному. И вот однажды, когда они, один за другим, пропели свои песни, кто-то сказал: ‘Этот Америго счастлив, а Альберто, тот – неудачник, и жизнь их имеет мало общего". Тогда некто по имени Николо, осведомленный о том, что Америго ничего от своей сеньоры не получил, но пыжится лишь из тщеславия, а Альберто, напротив, горячо любим своею дамой, произнес, обращаясь к первому, содержащееся в данном правиле:

К Правилу XXXII. – Монах Монтаудонский рассказывает, что во времена графа Тулузского один из его рыцарей по имени сеньор Югонет был застигнут в Монпелье среди ночи с чужою женой и приведен горожанами к графу. Когда граф задал ему вопрос, верно ли то, что о нем передают, то во всем признался. Тогда граф, обратившись к нему, сказал: "Как же осмелился ты пренебречь и своей, и нашей честью?" Рыцарь ответил: "Сеньор, совершенное мною совершают все рыцари и оруженосцы твои". Тогда граф, помимо вынесения ему справедливого приговора, произнес то, что содержится в данном правиле:

К Правилу XXXIII. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает в своем трактате "О братском общении", что сеньор Филипп из Гара имел трех сыновей: одного звали Раймбаут, другого Гильем, третьего – Моро. Когда их прислали к королю Англии на военную службу, король осведомился об их обычаях и образе жизни. Присутствовавший при этом рыцарь, один из приближенных короля, которому их жизнь и нравы были известны, сказал: "Сеньор король, Раймбаут отличается безграничной щедростью, он роздал бы все, чем владеет, если бы отец ему дозволил; Гильем, напротив, на редкость скуп и принимает тысячу предосторожностей, прежде чем дать кому-либо взаймы; Моро же не ссудит никому и денье, если не убежден, что получит за него целый су". Выслушав это, король произнес то, что содержится в данном правиле:

К правилу XXXVIII. – Смотри пример. В Монпелье жили два брата, Антонин и Бернард, женатые на двух сестрах, дочерях Филиппа Джордана. Одна из них, которую звали Гильельмой, нимало не щадила чести своего мужа, о чем тот не знал; вторая, по имени Кара, вела себя безукоризненно честно; [при этом] Гильельма, поразительным образом, угождала мужу и всем своим близким. Кара, напротив, была нерадива в домашних делах, и муж часто жаловался на ее нерадивость, указывая ей на сестру Гильельму, как на образец усердия и старательности. Кара не желала, однако, изобличить сестру и тем самым отвести от себя упреки мужа. Однажды, когда Бернард с женою оказались перед графиней Тулузской, которая в свое время приложила усилия, чтобы устроить их брак, та спросила Бернарда о Каре: "Как тебе живется, Бернард, с твоею женой?" Он ответил: "Плохо, ибо, отдав Гильельму Антонину, вы меня обманули. Ведь она со всеми старательна и усердна, обходительна с мужем и его рыцарями; моя же, точно лентяйка или слабоумная, сидит дома, как изваяние". Графиня, которой были известны образ жизни и нравы обеих сестер, произнесла то, что содержится в данном правиле:

Бернард, довольный тем, что касалось его, но обеспокоенный позором падшим на брата, сказал ей следующее: "Знаю, что вы говорите это, не помышляя о нас с Карою". Не желая растревожить Антонина, графиня сказала: "Приводя это правило, я имела в виду честную женщину; что же касается сказанного в нем о распутнице, то я огласила это лишь для подкрепления своих слов". Содержание этого примера воспроизводит Бланшман в некоторых своих стихотворных прениях, не вполне соблюдая точность.

К правилу XLI. – Вы, конечно, слышали о том празднестве, которое королева Английская, в бытность свою в Париже, устроила для избранных знатных дам. Между явившимися на этот праздник были графиня Артуа, дама славная и величественная, и Алиса, супруга пятого сеньора Богемии, которая прибыла с мужем, дабы повидать эти земли, и была прекраснее любой из своих современниц. Король французский приказал своим рыцарям почтить эту красавицу, как только смогут, и те по этой причине посоветовали королеве оказать ей почетный прием. Была на этом празднестве и госпожа Бланшман, о коей упоминалось выше; она, хотя уже утратила свою красоту, по-прежнему блистала своими речами и нравами. Поручив рыцарям усадить за столом прочих дам, королева призвала к себе лишь этих трех и усадила названную госпожу Бланшман, красноречивую и добродетельную, на более почетное место, чем двух остальных. По этой причине среди юношей и людей неосведомленных поднялся ропот, и, когда по окончании пира три упомянутые сеньоры удалились, те стали шутливо и со смехом упрекать королеву за то, что она так поступила; королева же, повернувшись к ним, отозвалась: "Запишите себе эту пословицу, и ваши пересуды тотчас прекратятся". И она огласила им основное из данного правила:

К правилу XLIX. – Смотри пример. Шесть провансальских дам вышли, чтобы развлечься, из Нима, как рассказывает сеньор Аймерик, и, оказавшись за городскими воротами, разделились надвое: одни, зайдя для отдыха в какую-то церковь, стали разглядывать святыни, тогда как другие, проникнув в прелестный сад возле церкви, обменивались новостями с тремя рыцарями, стоявшими у садовой ограды. Священник, отворивший сад трем последним дамам и выпровоженный оттуда рыцарями, подойдя к тем, которые оставались в церкви, сказал: "Ваши подруги сумели отыскать для себя развлеченье более привлекательное, нежели вы, пребывая здесь", и рассказал им о том, что происходит в саду и чем занимаются их приятельницы. И тогда госпожа Бланшман, одна из тех, кто оставались в церкви, и та самая, о которой упоминалось выше, произнесла в ответ содержащееся в данном правиле:

Другая сказала священнику: "Увещания священнослужителя никоим образом не [должны быть] таковы". Третья же, так как он намеревался ответить, прогнала его прочь.

К правилу LIII. – Госпожа Флория из Оранжа в мое время имела обыкновение вести себя так: в Великий пост, а также в пятничные и субботние дни ее телодвижения, когда она направлялась в церковь, были такими смиренными, а платья и украшения такими непритязательными, что, будучи на редкость красива, она [тем более] привлекала к себе взоры каждого; в прочие же дни она стояла у себя в доме возле окна или обходила всевозможные зрелища, отличаясь крайне нескромными нарядами и поведением. Как-то раз, когда я, проходя по городу в первый великопостный день с неким рыцарем, которого звали сеньором Бернардом Нимским и который был послом французского короля, и повстречав эту даму, сказал ему: "Как эта женщина обаятельно и достойно держится!", мой спутник, знавший ее образ жизни, ответил на мое замечание, приведя содержащееся в данном правиле:

К правилу LXI. – Сеньора Бланшман уже целый год была замужем за сеньором Уголином, о чем ты узнал бы, если бы прочел ниже в VII ^а части "Благоразумия" примечание к наставлению IX ^е, когда к ней однажды явился, как рассказывает Фолькет, сеньор Аймерик и в пространном обращении, привести которое невозможно за недостатком места, попросил ее считать его своим верным слугою и к себе приблизить. Она на это сказала: "Эти твои слова слишком общего свойства, и потому в них, быть может, сокрыто нечто несообразное, но скажи, чего именно ты желаешь, и, если это окажется для меня исполнимым, я удовлетворю твою просьбу". Тогда он произнес: "Выслушав вас, я, пожалуй, попрошу большего". Она проговорила: "Проси, ибо я хорошо знаю, что ни к чему бесчестному ты меня не склонишь, даже если что-нибудь таковое и попросишь". Он продолжал: "Я давно отдал вам мое сердце и теперь молю о том, чтобы вы отдали мне свое". Она ответила: "Ты совершил бы недурной обмен, если бы это произошло, но, милый ты мой, сделать этого я никак не могу, потому что давно и полностью отдала его сеньору Уголину". Этот ответ сильно его взволновал, и он принялся корить ее за несоблюдение обещаний и утверждать, что ее сердце, по природе своей, способно любить сеньора Уголина, как мужа, и его, равным образом, как возлюбленного173 . Тогда названная дама, желая немногими словами положить конец этому разговору, произнесла содержащееся в данном правиле:

К правилу LXV. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает, что некогда у графа Бургундского было два сына, одного из коих звали Конрадом, и он, превосходя речистостью множество своих современников, навлек на себя их жгучую неприязнь. Второй сын графа, по имени Хуго, не только не отличался речистостью, но даже едва мог отвечать на вопросы. Когда оба они пребывали на службе у французского короля, случилось, что кто-то из королевских придворных ночью изнасиловал в Сан-Дени одну девицу. Об этом преступлении донесли королю, и велеречивый Конрад заявил: "Я в этом никак не повинен". Тут брат изнасилованной сказал: "Я требую, величайший король, чтобы по нем (при этом он указал на Конрада) было учинено расследование, а так как насильника поджидал сообщник, полагаю, что то был его брат". Тогда король обратился к брату Конрада, то есть к Хуго, и спросил: "Ну, а что скажешь ты?" Тот промолчал. На основании упомянутого предположения король приказал бросить обоих в темницу и провести тщательное дознание. Оказавшись в темнице, братья стали винить друг друга в безрассудном распутстве и в разгоревшейся перебранке убили друг друга. Прибывший туда граф, их отец, по установлении виновности в происшедшем иных, предстал перед королем и осыпал его упреками. Король ответил на них содержащимся в данном правиле:

но так как отец погибших в темнице не понял содержания правила, придворные ему разъяснили его, и граф простил королю.

К правилу LXXVII. – По площади в Ниме, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили два рыцаря, один по имени Эудес, другой – Лаврент. Случайно им повстречалась госпожа Бланшман, о которой уже часто упоминалось, и так как они, приветствуя ее, отвесили ей поклоны, она им сказала: "Доброго вам здоровья, самый старый и самый юный обитатели Нима". И вправду, один из них был очень стар, другой – юноша восемнадцати лет, первый почти слабоумный, другой чрезвычайно умен. Когда рыцари удалились, одна из двух спутниц названной выше дамы обратилась к ней с такими словами: "Сегодня вы – испортили немало крови этому старику". Госпожа Бланшман спросила: "Как так?" Собеседница на это ответила: "Ведь вы назвали его стариком". Тогда дама снова спросила: "А кого вы называете стариком?" Обе в один голос ответили: "Сеньора Эудеса". Тут госпожа Бланшман, рассмеявшись, сказала: "Его я назвала самым юным, а самым старым другого"174 . И когда те у нее спросили: "Почему?", она произнесла содержащееся в данном правиле:

К правилу CV. – Смотри пример. Две дамы, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили по улице в Валансе, а сам он с госпожою Бланшман пребывал у окна. Некто, хорошо знавший, что представляют собою и та и другая, причем одна была писаная красавица, но легкомысленна, а другая некрасива, но добродетельна, спросил у названной выше госпожи, какую из них подобает назвать более привлекательной, а какую – более достойной уважения. Сеньора Бланшман, не найдя этого вопроса сколько-нибудь затруднительным, произнесла содержащееся в данном правиле, в котором, как ты убедишься, в него заглянув, нет прямого ответа, но есть ответ косвенный:

К правилу XCVI. – Часть этого правила подтверждается на примере Тосканы, и особенно города Флоренции. Когда немцы в малом числе подошли к ее стенам, флорентийцы и их союзники сумели уклониться от боевых действий, дабы не подвергаться опасностям, которыми чревата война, исход коей никогда не возможно предугадать, и их медлительность немало им помогла, ибо умер предводитель их врагов, и они сохранили свои владения. Некто, человек несведущий, заявил, что, не вступая в сражение, флорентийцы покрыли себя позором, тем более, что располагали силами много большими, чем неприятель; люди мудрые утверждали, однако, что смерть вражеского военачальника полностью их оправдала. Другая часть правила подтверждается на примере луканцев, которые не сумели обрести твердость и защитить свой город. Поэтому некоему луканцу, жаловавшемуся, что он подвергся изгнанию с родины, и некоему аретинцу, который говорил флорентийцу о трусости его соотечественников, некий перуджинец высказал содержащееся в этом правиле:

добавив следующие слова: "Пусть всякий усвоит то, что его касается".

К правилу СХХХІХ. – При графине де Диа состоял некий рыцарь, который помышлял только о следующем: во-первых, о нарядах и омовениях, уподобляясь женщинам и даже превосходя их в этом, и, во-вторых, о распутстве и всем с ним сопряженном. Графиня, которая к этому времени уже отошла от мирской суеты и всецело предалась Богу, обнаружив однажды утром, что названный рыцарь прихорашивается возле ее покоев, произнесла, обратившись к нему, содержащееся в данном правиле:

Поразмыслив об услышанном, рыцарь во многом исправился, и позднее я видел его поразительно образумившимся.

К правилу CXLVI. – У Америго из Венисье, города в графстве Венессенском, было два сына. Один из них, прослышав о нападении неприятеля, вооружался и собирался на помощь соседям с такой медлительностью, что с благоприятным ли, дурным ли исходом, все бывало закончено еще до его прибытия; второй, напротив, бывал в таких случаях настолько стремителен, что чаще всего, не облачившись в доспехи, а порою даже не оседлав коня, мчался навстречу врагам. Те, зная нрав того и другого, укрыли однажды в засаде своих людей, чтобы после того, как будет совершено нападение, те, дождавшись медлительного, бросились на него, а сами покамест напали на расположенные неподалеку селения, узнав о чем, стремительный брат, не имея при себе никого из сопровождающих, с одним копьем в руке помчался на них и был ими схвачен. После длительных сборов против них выступили и горожане, добы выручить того из сыновей Америго, который отличался стремительностью. Медлительный же сын, между тем, [тоже] тронулся в путь совершенно один, потому что все остальные выступили раньше его. На него накинулись укрывавшиеся в засаде, и, так как некому было оказать ему помощь, он также был схвачен врагами. Горожане и народ той земли, услышав позади шум схватки и опасаясь за судьбу своего города, поторопились вернуться, а укрывавшиеся в засаде ускользнули другою дорогой. Таким образом, неприятелем были захвачены оба брата, пленение коих последовало, если ты поразмыслишь над этим, из-за торопливости одного из них. По возвращении горожан, огорченных потерей обоих братьев, перед ними предстал их отец, достигший преклонного возраста и многое повидавший на своем веку, и огласил содержащееся в данном правиле:

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал: "Друг мой, да будут подарки твои простыми, а слова редкостными и прекрасными, ибо однообразие в сочинениях часто препятствует их совершенству".

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал на родном языке: "Я научился разбираться в том, что меня окружает, когда начал познавать самого себя".

– Когда я однажды спросил сеньора Жана де Жуанвиля, каким образом может приветствующий полнее всего выразить свое уважение, он ответил: "Приветствовать всех без изъятия"... О каковой (то есть учтивости) Фолькет Марсельский сказал:

Учтивости мерило мера есть175 .

– Сей Вергилий, ибо, давая пояснения к этой части, мы волею случая находимся в городе Мантуе... был, как говорит Августин, без сомнения, муж в высшей степени изощренный, и пусть упомянутый город гордится, что в нем некогда обитал такой человек. Я как-то задал вопрос мантуанцам, по какой причине случилось, что, хотя местоположение Мантуи так удачно и вокруг нее столько окрестностей, где этот человек мог бы, укрывшись, создавать свои замечательные творения, Вергилий все же удалился оттуда. Мне ответили, что, хотя он владел вне Мантуи уединенным поместьем, избранным им в качестве своего местожительства, но так как там украли и увели его белую корову, ему не удалось в этом бесчестном краю обрести для себя спокойствие, и вскоре после того он отправился на поиски мест, более пригодных для воплощения его замыслов176 . В одном из своих сочинений, которое зовется Комедией и в котором наряду с прочим пространно повествуется также об аде, Данте Алигьери с самого начала представляет Вергилия как своего наставника. И действительно, кто хорошо ознакомится с названным сочинением, тот сможет легко обнаружить, что Данте либо долгое время старательно изучал Вергилия, либо за короткое время преуспел в его изучении177 .

– У графини де Диа спросили, какие наилучшие правила ведения поединка, [возможно более] ясные и краткие, могла бы она предложить рыцарям. Та осведомилась: "О какого рода поединке вы говорите?" Спрашивающий ответил новым вопросом: "Сколько же родов их?" Она ответствовала: "Два". Тогда тот снова вопросил: "А какие?" Графиня произнесла: "Поединок с применением оружия и поединок словесный; что до поединка с применением оружия, то тут следует различать поединок насмерть и такой, в котором стороны стремятся лишь выказать свою доблесть; словесный же поединок ведется либо для развлечения, либо ради разгрома противника. В поединке насмерть руководствуйся одним-единственным правилом: жизнь должна быть дороже законов рыцарства. В поединке с применением оружия, дабы выказать доблесть, руководствуйся вторым правилом: люби всею душою и выказывай доблесть более из любви к любимой, чем ради того, чтобы первенствовать. В словесном поединке развлечения ради руководствуйся третьим правилом: старайся быть скорее побежденным, чем победителем в споре. В словесном поединке ради разгрома противника различай два случая: первый, когда ты распалишься гневом и противник твой также, но истина на твоей стороне – в этом случае отстаивай свое мнение ясно и в немногих словах, пока не убедишь в своей правоте окружающих, после чего вступи в разговор с другими о чем-либо другом. Однако, если при тех же условиях истина против тебя, а тебе почему-либо неловко в этом признаться, после кое-какого сопротивления уступи распалившемуся противнику. Второй случай: если ты распалился, а противник спокоен, сдержи себя и подожди, пока не овладеешь собой. Третий случай: если ты спокоен, а противник твой распалился – необходимо принять во внимание, друг ли он тебе или нет. Если друг, следует подождать, пока он успокоится; если нет, то, высказав ему тихим голосом доводы в защиту твоего мнения, уступи, поскольку он распален. Буде он все же станет упорствовать, то, если твой противник не выше тебя положением, заговори с окружающими о чем-либо другом, чтобы казалось, что ты презираешь его слова. В отношении тех, чье положение выше твоего (а таковыми должно почитать всех сеньор), – продолжала графиня, – я преподам тебе еще одно правило: уступай распалившемуся, сопротивляйся не распалившемуся и всегда стремись не побеждать, а быть побежденным. Именно этим путем юноши добиваются благосклонности жестокосердых дам и умеряют ярость суровых мужей". Вот вкратце то, что графиня де Диа высказала пространнее и подробнее в своих сочинениях.

– Полагаю, однако, что Амор тут говорит обо мне, хотя я и недостоин этого... Полагая, что пробуду в Провансе и в королевстве французском два месяца, я подготовился к этому, но возникли новые обстоятельства, которые принудили меня провести там четыре года и три месяца.

– Раймон Джордан178 рассказывает об одной графине, в свите которой, когда она проезжала однажды через Бургундию, был один слабоумный. Случилось так, что, достигнув какой-то поляны и расстелив скатерть на травке близ родника, она расположилась со своими спутниками, чтобы закусить, меж тем как слабоумный, удалившись от остальных, забрел в один дом на расстоянии лиги от того места и попытался там изнасиловать девицу. На ее крики прибежали во множестве деревенские жители и, преследуя убегавшего, достигли места, где находилась графиня. Видя, что слабоумный бежит, сеньоры вскочили на ноги и в оправдание ему стали ссылаться на его слабоумие, но из-за шума и суматохи крестьяне их не поняли и настаивали на выдаче слабоумного. Так как люди графини на это не соглашались, разгорелась схватка. Поскольку вступившихся за слабоумного было меньше, чем нападавших, последние в конце концов одолели, и люди графини были убиты все до одного. Остались в живых лишь две служанки со своею госпожой. Брат упомянутой девицы, с согласия односельчан, пожелал в отместку обесчестить графиню, что и исполнил бы, не подоспей один из тамошних дворян, который поспешив на шум, этому помешал. Упомянутый дворянин, несмотря на сопротивление многих в толпе, вместе со своими людьми благополучно проводил графиню в безопасное место и, дав ей несколько провожатых, отправил домой. Крестьяне, по причине того, что виновных в происшедшем было великое множество, не понесли наказания, что в высшей степени возмутительно.

– Пусть в определенном случае молчание твое заменит собою мщение, ибо:

как говорит провансалец Гираут де Борнель179 .

– Нижеследующим хочу тебе пояснить, что не всякий способен внушать дамам любовь. Я думаю о некоторых известных мне людях, что они не пожалели бы жизни своей ради своих владычиц, но не все таковы, как сеньор Уголин де Форкалькьер, сопровождавший однажды любимую им даму в свите, среди которой был ее отец, два родных брата, три двоюродных и два племянника, а также многочисленные слуги, конные и пешие. И вот, оба брата с находившейся между ними сестрой въехали в реку, именуемую Изером, дабы переправиться вброд, но стремительное течение отделило их друг от друга и повлекло на глубокое место, так что им пришлось пуститься на своих конях вплавь. Итак, братьев отнесло прочь от сестры, но ни отец, ни племянники, ни все остальные, сколько бы им ни было от роду, не решались броситься в воду из-за стремительного течения. Они приказывали слугам помочь попавшим в беду, но те отнекивались. Дама вела себя на плывущем коне с поразительною отвагою; оба брата, продержавшись какое-то время, оказались в водовороте, из которого безуспешно пытались выбраться, и утонули. Дама взывала о помощи, но никто не шел к ней на выручку; каждый, не подвергая себя ни малейшей опасности, ограничивался лишь тем, что молился за нее Богу. Сеньор Уголин, который случайно отстал от остальных, подъехав к речному берегу и увидев в реке горячо любимую им даму, не стал требовать, чтобы за ним последовали другие, но погнал своего коня в воду и, приблизившись к ней вплавь ниже по течению, наставлял ее, как ей следует поступать, чтобы выбраться из стремнины, ибо помочь ей иначе, плывя на коне, он не мог. Между тем, конь дамы выбился из сил, тогда как конь сеньора Уголина был могуч и вынослив, но, едва сеньор Уголин, обратившись к сеньоре, воскликнул: "О, если б я мог каким-нибудь образом поменяться с вами конями!", Богу было угодно, чтобы они попали на покрытую водой небольшую отмель, так что кони их коснулись дна. Но вода прибывала, непрестанно катя грозившие им гибелью камни, так что оставаться там дольше было небезопасно. Тогда сеньор Уголин соскочил в воду и, соблюдая благопристойность, насколько допускали подобные обстоятельства, внезапно схватил сеньору и усадил на своего коня. Сам он сел на коня сеньоры, и они снова поплыли дальше, дама впереди, а он сзади. Его доблестный конь с удивительною настойчивостью пробивался к берегу, тогда как другой, под сеньором Уголином, окончательно обессилев, оставался далеко позади, и дама, удаляясь, оплакивала судьбу сеньора, он же, не переставая, кричал ей, чтобы она спасалась. В конце концов конь под сеньором Уголином захлебнулся и утонул. Отец сеньоры и остальные тоже кричали даме, чтобы она спасалась, но она, нисколько не посчитавшись с их увещаниями, вернулась назад к сеньору Уголину и потребовала, чтобы он ухватился за ее платье. Исполняя ее волю, он, однако, уцепился за хвост своего доблестного коня, и дама, направив скакуна к прибрежной отмели, спаслась сама и спасла сеньора. Улыбался только сеньор Уголин, дама же и все бывшие с нею плакали. Узнав о причине их слез, сеньор Уголин сказал: "Хотя я улыбался, не зная о гибели братьев, ныне хочу оплакать жизнь отца, племянников и всех остальных, столь трусливо покинувших свою госпожу". Итак, теперь стали плакать все вместе, и горше всех сеньор Уголин, видя, как плачут глаза его сердца. Ведь он не раз просил руки этой дамы, но ему неизменно отказывали, поскольку ее отец был выше него по своему положению. Когда души всех их несколько успокоились после случившегося несчастья, отец дамы, призвав ее самое, сеньора Уголина и прочих своих близких, обратился к сеньору Уголину с такими словами: "Ту, которой не помогли ни отец, ни братья, ни все остальные, от смерти избавила твоя доблесть. И мы вручаем ее тебе, дабы ты взял ее, как тебе будет угодно, либо женою, либо подругой", – и, ухватив дочь за руку, отдал ее сеньору Уголину. Тогда тот, как рассказывает сеньор Фолькет, опасаясь упустить такой случай, поторопился обхватить ее бесконечно нежную руку и произнес в ответ: "Сеньор, с великим смирением и благодарностью приму я ваш дар, и тотчас заявляю, что его уже принял, хотя глубоко сознаю, что его недостоин. Но дабы была соблюдена честь дамы, ровно как и ваша, я беру ее прежде всего своею женой; затем я, как раб, подчиняю себя ее владычеству; да будет она моей матерью, госпожой и повелительницей во всем". Фолькет, который сообщает об этом, хотя и в более распространенных словах, говорит, что когда сеньор Уголин говорил вышеуказанное, сеньора, вырвав свою руку из рук отца и сеньора Уголина, воскликнула: "Отец, который вместе со всеми своими людьми пренебрег моей жизнью, отныне власти надо мной не имеет. Для него я умерла. Посему я свободна и могу принадлежать вот этому и никому другому", – и, протянув обе руки, вложила их в руки сеньора Уголина. Заплакал от радости сеньор Уголин, и все присутствовавшие одобрили ее речь. На следующий день сеньор Уголин повел ее под венец, и она-то и есть госпожа Бланшман, которая, приняв от сеньора Уголина перо, создала много преславных и прекрасных строф. Чтобы поведать о том, сколь многие и великие деяния свершил ради нее сеньор Уголин, не хватило бы всей этой книги; помянем же ее добрым словом.

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О рыцарской доблести" назвал пять слагаемых, необходимых доблестному рыцарю: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила. Посему он добавляет: "Если увидишь перед собою влюбленного рыцаря, смелого, наделенного телесною силой, хорошо вооруженного и на прекрасном коне, то, если сможешь, посторонись..."180

– ...Здесь мы не оставим в стороне кое-каких истин. Раймон Видаль говорит181 : "Если рыцарю не хватает телесной силы, то этот недостаток возмещается его смелостью и доблестью. Не презирай из-за этого рыцаря".

– Когда я был при папском дворе во времена сеньора Клемента182 , [находясь однажды] в комнате его камерария, [я слышал, как] монсеньор Пьетро де Колонна, кардинал святой Римской Церкви, говорил ему о желательности выполнения кое-каких дел и среди прочего сказал, что тому следует позаботиться, дабы к определенному времени в доме было выполнено то-то и то-то, на что этот камерарий ответил:

В тот же день он заболел и через десять дней при всем своем золоте умер, что, пожалуй, для него было похуже.

– Тебе надлежит ответить то же, что по внушению Любви отвечал я некогда в юности, охотно и ревностно, на двадцать три вопроса о ней, среди коих был и такой: "Где пребывал двор Любви и каков он был?» – когда спрашивал меня Фео Амери, а наставляла Любовь, и я описал названный двор, причем описание мое почти во всем совпало с вышеуказанным, хотя тогда этот двор изображен еще не был. В настоящем его описании в этой книге, которая явно посвящена духовной любви, мне подобает более четко и ясно высказать то, что читатели могли бы и сами постигнуть с полною достоверностью – ведь вдумчивый созерцатель достаточно легко способен по двору Любви представить себе и ее самое, – и вследствие этого я решил придерживаться в отношении рисунков определенного порядка относительно того, что с первого взгляда могло бы показаться расходящимся с первоначальным моим изложением.

– Но сначала я спрашивал тебя... как случилось, что ты изобразил те фигуры, которые налицо во дворце Любви, и в других частях этой книги – ведь я знаю, что ты не художник. На это тебе надлежит ответить: "Хоть я не художник, но необходимость заставила меня набросать эти фигуры по внушению наставлявшей меня Любви, ибо никто из художников в тех краях, где была начата настоящая книга, не мог понять меня надлежащим образом. Пусть эти художники или другие, сохранив мои основания, выполнят это лучше меня".