«Фауст» Гёте (1 часть) в переводе Э. Губера (1838)
Помимо отдельных более или менее случайных фрагментарных опытов, публиковавшихся с конца 1810-х годов, полный перевод первой части трагедии принадлежал поэту лермонтовского поколения -- Э. И. Губеру. И. И. Панаев вспоминал, что Губер "появился с большим эффектом на литературном поприще как переводчик "Фауста"". А по утверждению М. Л. Михайлова, его имя получило известность "не столько за собственные его произведения, сколько за перевод Гетева "Фауста"". Как переводчик трагедии Гете он упоминается в воспоминаниях Тургенева и Григоровича.
Эдуард Иванович Губер, русский немец по происхождению, родился 1 мая 1814 г. в приволжской колонии Усть-Залиха Саратовской губернии в семье лютеранского пастора, поселившегося в России при Екатерине II. Родным языком Губера был немецкий. Кроме того, под руководством отца в детстве овладел он латынью и древнегреческим. Вергилий, Гомер, а также немецкие поэты Гете, Клопшток и др. были его чтением с ранних лет. Уже тогда Губер пробовал писать немецкие и латинские стихи. С русским языком он начал знакомиться только с девяти лет, когда семейство переехало в Саратов, и Эдуард стал готовиться к поступлению в губернскую гимназию, куда был принят в 1824 г.
В Петербурге Губер поступил в Институт корпуса путей сообщения, из которого в 1834 г. был выпущен в чине прапорщика. До 1839 г. он служил военным инженером и, выйдя в отставку в чине капитана, поступил в Канцелярию главноуправляющего путей сообщения. В 1842 г. он оставил и гражданскую службу и жил литературным трудом до своей ранней смерти, наступившей 11 апреля 1847 г. в результате хронической сердечной болезни.
В 1831 г. Губер дебютировал в петербургской газете "Северный Меркурий" стихотворением "Разочарованный". В дальнейшем он публиковал стихи в журналах "Телескоп", "Сын отечества", "Библиотека для чтения", "Современник", "Русский вестник", а также в "Литературной газете" и альманахах. Подготовленный в 1835 г. сборник его стихотворений не увидел света, хотя и был процензурован. Издать свои стихи отдельной книжкой Губеру удалось лишь спустя десять лет. После его смерти остались неопубликованная поэма "Прометей" (1845) и незавершенные поэмы "Антоний" и "Вечный жид".
"Фауст" занимал воображение Губера с юношеских лет, и уже тогда у него созрела идея воссоздать трагедию на русском языке. За перевод он принялся, по-видимому, вскоре после переезда в Петербург. В начале 1836 г. он сообщал своему брату Федору, что над переводом "сидел почти пять лет; в прошедшем году он был готов, но цензура его не пропустила, и я с досады разорвал рукопись. В нынешнем году я по настоянию Пушкина начал его во второй раз переводить".
Историю участия Пушкина в судьбе перевода рассказал в воспоминаниях M. H. Лонгинов. "Пушкин узнал, что какой-то молодой человек переводил Фауста; но сжег свой перевод как неудачный. Великий поэт, как известно, встречал радостно всякое молодое дарование, всякую попытку, от которой литература могла ожидать пользы. Он отыскал квартиру Губера, не застал его дома, и можно себе представить, как удивлен был Губер, возвратившись домой и узнавши о посещении Пушкина. Губер отправился сейчас к нему, встретил самый радушный прием и стал посещать часто славного поэта, который уговорил его опять приняться за Фауста, читал его перевод и делал на него замечания. Пушкин так нетерпеливо желал окончания этого труда, что объявил Губеру, что не иначе будет принимать его, как если он каждый раз будет приносить с собой хоть несколько стихов Фауста. Работа Губера пошла успешно". Однако закончил новый перевод он только после смерти Пушкина и посвятил своего "Фауста" памяти погибшего поэта.
Рассказ Лонгинова был основан на поздних рассказах самого Губера и, возможно, преувеличивает степень участия Пушкина в переводе. Губер и сам утверждал в печати, что, принявшись за вторичный перевод "Фауста" "по настоятельному желанию Пушкина", он трудился "при его (Пушкина. -- Ю. Л.) советах, под его надзором" и "многие места перевода исправлены Пушкиным". Но последнее утверждение, как выяснилось, было вызвано недоразумением, и в этой связи В. М. Жирмунский справедливо указывал на необходимость "относиться с осторожностью к легенде о прямом участии Пушкина в переводе Губера":
После смерти Пушкина в „Современнике" (1837, т. VI и VIII), а затем и в других изданиях появляются отрывки из перевода Губера. Первая из этих публикаций („Современник" 1837, т. VI) подала повод для любопытного недоразумения. Редакция „Современника" поместила в этом номере назначенный Пушкиным для напечатания большой отрывок (первые сцены от начала первого монолога до конца прогулки за городскими воротами), приписав его Губеру. В свою очередь Губер, видя, что текст рукописи, найденной в бумагах Пушкина, сильно отличается от его перевода, решил, что Пушкин переработал его перевод, и счел нужным довести об этом до сведения читателей в „Литературном объяснении" (Лит. прибавл. 1837, № 34): „Я не знал рукописи, найденной между бумагами покойника, — пишет Губер, — с которой перепечатан этот отрывок; но теперь спешу указать на поправки, которыми он удостоил мой перевод. Пушкин принимал живое участие в моем труде, и я имею право гордиться этим участием; но, не смея украшать себя собственностью великого поэта, считаю священною обязанностью указать на те места, которые принадлежат ему..." „Многие места перевода исправлены Пушкиным, но нигде рука мастера не помогла столь слабому ученику, как в том отрывке, который помещен в шестом томе „Современника*. Самое начало, переведенное мною в размере подлинника, т. н. „Knittelverse“, мастерски изменено им в звучный, прекрасный ямб..." „Я горжусь этими местами: они будут перлами в моем переводе. Судя по ним, нам остается только сожалеть, зачем Пушкин, глубоко сочувствуя Гете, не пересоздал нам в целости всего исполинского произведения этого бессмертного философа-поэта... “ (стр. 335). Однако предположения Губера были неправильны. Автором найденной рукописи оказался некий И. Бек, который в „Современнике" 1838 г. (т. IX, стр. 64) напечатал по этому поводу такое „Литературное объяснение": „Отрывки из „Фауста", перемешанные с бумагами покойного Пушкина без подписи переводчика и напечатанные с копии, без ведома сего последнего по странному стечению обстоятельств, в VI томе „Современника" — переведены мною, а не г. Губером, который трудился над переводом всего „Фауста". Не имея никаких притязаний на авторскую славу, но уважая право собственности, как свое, так и чужое, долгом считаю объяснить, что весь отрывок, начинающийся словами: „С какою пламенной любовью..." и кончающийся стихами „Студентов школьник образцовый", от стр. 301 до 338 [т. е. все, что напечатано в „Современнике"], принадлежит исключительно мне, а не г. Губеру, и не Пушкину, как то сказано в Литературном Объяснении, в Лит. Прибавл. к Р. Инв. 1837 г., стр. 335“. После этого Губер в отдельном издании своего перевода (1837) признал происшедшее недоразумение и заявил с некоторой небрежностью: „Время объяснило этот литературный qui pro quo, и я с удовольствием освобождаю себя от труда г-на Бека" (стр. XXXII). Это обстоятельство вынуждает относиться с осторожностью к легенде о прямом участии Пушкина в переводе Губера. (В. Жирмунский. Гете в русской литературе — Л.: Гослитиздат, 1937 (Гл. VI. Литературное наследие Гете, 6. Переводы „Фауста"))
Несколько отрывков из перевода Губера появились в периодической печати 1837--1838 гг., после чего первая часть "Фауста" была опубликована целиком.1 И на этот раз трагедия Гете наткнулась на цензурные рогатки. В печатном тексте выпущено более 300 стихов, в которых суждения героев Гете о религии, духовенстве, монархах, политике и нравственности не соответствовали воззрениям на эти предметы, разрешенным в русской печати. А предпосланное переводу предисловие, в котором Губер изложил историю легенды о Фаусте и толкование трагедии Гете, подверглось строгой автоцензуре. "... Я старался всеми силами, -- писал Губер 2 сентября 1838 г. А. В. Никитенко о предисловии, -- избежать всех казусных мест и применений".
Два года спустя переводчик опубликовал в "Библиотеке для чтения" изложение второй части "Фауста" с включением переводных отрывков.2 Полностью вторую часть он не переводил. Такое предпочтение первой части "Фауста" было характерно. И в дальнейшем большинство русских переводчиков трагедии ограничивались первой ее частью.
"Я старался по возможности, -- писал Губер в предисловии, -- сохранить в моем переводе все размеры подлинника, в котором форма так тесно связана с мыслию, так живо соответствует чувствам и положениям действующих лиц. Даже в тех местах, где Гете употреблял так называемые Knittelverse, жесткий, неправильный размер народных песен немецких и миннезингеров XVI столетия, я старался сохранить оригинальный колорит подлинника, несмотря на звуки непривычные и чуждые русскому уху" (II, с. XXXI). Таким образом, у Губера обнаруживается даже некоторая тенденция к формальному копированию оригинала, тенденция, встречающаяся у переводчиков-романтиков "второго поколения".
В то же время в передаче текста он сознательно чуждался буквализма. "Я не умел передать высоких красот оригинала, замечает он по поводу последней сцены I части, -- я в некоторых местах даже отступал от него, думая более о смысле, нежели о словах подлинника. Буквальный перевод не всегда бывает точным переводом; по моему мнению, главное достоинство хорошего перевода состоит в том, что он по возможности производит то же впечатление, как и подлинник" (II, 284).
(Из кн.: Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. и развитие художественного перевода. -- Л.: Наука, 1985 (Глава 3. Э. И. Губер — переводчик «Фауста» Гете))
* * *
По изд.: Поэты 1840-1850-х годов — Л., «Сов. писатель», 1972 (Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание.)
46. <ИЗ ТРАГЕДИИ ГЕТЕ "ФАУСТ">
1. <МОНОЛОГ ФАУСТА>
Вестником неба весна прилетела;
Растаяли льдины на светлых реках;
Весне уступая, зима присмирела
И ищет приюта на снежных горах.
И только порою под ветром взыграет,
Бессильную льдину с утеса пошлет,
И раннюю зелень на миг покрывает,
И вновь на суровых вершинах заснет,
Но солнце дохнуло над снежной корою:
Всё жизнию дышит, растет и кипит.
Цветы лишь не вскрылись под ранней весною -
Их в пестрых нарядах толпа заменит.
В роскошной одежде природа пред нами!
Ты видишь ли город с этих высот?
Как весело люди выходят толпами,
Шумя и пестрея, из тесных ворот!
И любо им; все веселятся сегодня,
Всем светят забавы и радость любви.
То праздничный день: воскресенье господне!
Но вместе с ним сами воскресли они,
Воскресли, восстали от жизни бездушной,
От мелких забот, ежедневных трудов,
Из тесных улиц, из хижины душной,
Из древнего храма, из хладных гробов.
Смотри, как шумно толпа разбежалась!
Тот бросился в поле, тот в сад полетел.
Ладья по реке за ладьей показалась,
И гордый поток под веслом зашумел.
И даже в горах над крутыми скалами
Пестрою лентой проходит толпа.
Вот это их небо! Оно перед нами!
Их жизнь беззаботна, их радость слепа.
Радость и горе проходят над веком;
Любо с толпою по морю плыть!
Мне любо с ней вместе быть человеком!
Я только здесь им могу еще быть!
2. <ПЕСНЯ МАРГАРИТЫ>
Тяжка печаль
И грустен свет;
Ни сна, ни покоя
Мне, бедной, нет.
Где нет его
Передо мной,
Могилой там
Весь мир земной.
Потух, поблек
Мой бедный ум;
Нет ясных чувств,
Нет светлых дум.
Тяжка печаль,
И грустен свет;
Ни сна, ни покоя
Мне, бедной, нет.
За ним гляжу я,
За ним хожу,
Его ищу я,
Не нахожу!
Его улыбка
И жар страстей,
И стан высокий,
И блеск очей.
И сладкие речи,
Как говор струй,
Восторг объятий
И поцелуй!
Тяжка печаль,
И грустен свет;
Ни сна, ни покоя
Мне, бедной, нет!
О нем грущу
И плачу я,
О нем томится
Вся грудь моя!
Зачем не могу я
За ним лететь,
Любить и млеть
И в поцелуе
С ним умереть!
<1838>
* * *
По изд.: Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877
(фрагменты)
7. ЦЕРКОВНАЯ ОГРАДА.
Въ углубленіи стѣны икона скорбящей Божіей Матери. Предъ ней сосуды съ цвѣтами.
Маргарита ставитъ въ сосуды свѣжіе цвѣты.
МАРГАРИТА.
О сжалься,
Матерь Бога,
Въ часъ печали надо мной!
Въ грудь мечъ вонзая,
Глядишь, вздыхая,
На смерть Христа въ тоскѣ нѣмой.
О нёмъ томилась,
О нёмъ молилась
Ты Богу тёплою мольбой.
Кто повѣритъ,
Кто измѣритъ,
Чѣмъ душа моя больна?
То, о чёмъ она томится,
Что дрожитъ, къ чему стремится,
Знаешь только ты одна.
Куда бы не пошла я,
Всё та же грусть нѣмая,
Всё та же боль души!
Я только слёзы трачу,
Я плачу, плачу, плачу
Одна въ нѣмой тиши.
Я полъ оросила слезами,
Я чорныхъ думъ не снесла,
Какъ въ полѣ за цвѣтами
Я на зарѣ пошла.
Лучи ея горѣли
На раннихъ небесахъ;
Я плакала въ постели,
Кручинилась въ слезахъ.
Ты смерть и срамъ отсторони!
Взоръ благодати,
Богоматерь,
Къ дѣвѣ бѣдной преклони!
8. НОЧЬ.
Улица передъ домомъ Маргариты.
ВАЛЕНТИНЪ, солдатъ, братъ Маргариты.
Бывало, сядемъ пировать:
Начнутъ про дѣвокъ толковать --
И всякъ выводитъ предо мной
Своихъ красотокъ длинный строй;
А я, на столъ облокотясь,
Иль гордо фертомъ подбочась,
Спокойно слышу хвастовство --
И нѣтъ мнѣ дѣла до того.
Возьму стаканъ, расправлю усъ,
Скажу: "что голова, то вкусъ;
По вамъ красотки не назвать,
Способной рядомъ съ Гретхенъ стать!
Что ваши дѣвки передъ ней:
Не стоятъ всѣ сестры моей!"
И шумъ пойдётъ, и гвалтъ, и стукъ.
"Онъ правъ!" со всѣхъ сторонъ кричатъ:
"Нѣтъ краше дѣвушки вокругъ!"
Ну -- хвастуны и замолчатъ.
Теперь хоть на стѣну взлѣзай,
Хоть съ темя клочья вырывай --
Шушукаютъ, кривятъ носами,
Задорятъ колкими словами:
Всякъ на обиды навострился!
Сижу, какъ-будто провинился;
При каждой шуточкѣ вспотѣю,
А отвѣчать имъ не посмѣю.
Хоть расшибу ихъ кулаками,
А не рѣшусь назвать лгунами.
Кто это тамъ тайкомъ ползётъ?
Никакъ ихъ двое идутъ вмѣстѣ?
Ужь не его ли чортъ несётъ?
Я разорву его на мѣстѣ. (Отходитъ.)
Входитъ Фаустъ и Мефистофель.
ФАУСТЪ.
Взгляни, какъ въ храмѣ подъ окномъ
Лампада вѣчная дымится,
Какъ мракъ все ближе къ ней тѣснится,
Мрачась всё болѣе кругомъ!
Такой же точно мракъ въ моёмъ
Разбитомъ сердцѣ шевелится.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
А я, какъ кошка въ тишинѣ,
Что къ фонарю шажкомъ подходитъ
И по стѣнамъ тихонько бродитъ.
Есть что-то доброе на этотъ разъ во мнѣ,
Немного похоти, немного воровства.
Знать близко намъ до празднества:
Душа къ Валпургіи стремится.
Вотъ праздникъ славный будетъ намъ!
По-крайней-мѣрѣ знаешь тамъ,
Зачѣмъ всю ночь гостямъ не спится.
ФАУСТЪ.
Въ то время ты вотъ этотъ кладъ,
Быть-можетъ, нѣсколько подвинешь?
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Ахъ да, я даже очень радъ:
Теперь его ты скоро вынешь.
Я заглянулъ въ него на-дняхъ:
Въ немъ куча денегъ, такъ что страхъ.
ФАУСТЪ.
А пѣтъ ли колецъ, иль убора
Въ подарокъ дѣвицѣ моей?
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Тамъ много дорогихъ вещей:
Намъ не искать такого вздора.
ФАУСТЪ.
Мнѣ даже грустно къ ней ходить,
Когда мнѣ нечего даритъ.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Напрасно, это чувство ложно.
Тѣмъ лучше, если даромъ можно.
Но подожди: въ сіяньи звѣздъ
Увидишь ты моё мскусство.
Я славной пѣснью съ этихъ мѣстъ
Какъ разъ ей отуманю чувство.
(Поётъ и играетъ на гитарѣ.)
Зачѣмъ ты тамъ,
Къ его дверямъ,
Катюша, тамъ
Пришла одна съ денннцей?
Дѣвицѣ радъ,
Онъ впуститъ кладъ;
Но ужь назадъ
Ты не пойдёшь дѣвицей!
Бѣги же вонъ,
Какъ кончитъ онъ
И добрый сонъ
Бѣдняжкѣ пожелаетъ.
Люби того,
Кто до всего
Тебѣ кольцо
Предъ алтарёмъ вручаетъ.
ВАЛЕНТИНЪ (приближаясь).
Молчи, проклятый мышоловъ!
Я самъ довольно пѣсенъ знаю!
Сперва гудокъ, а тамъ пѣвцовъ
Я прямо къ чорту отсылаю.
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Эге! гитара затрещала!
ВАЛЕНТИНЪ.
Теперь и голова пропала!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Ну, докторъ, будьте похрабрѣй!
Сюда, ко мнѣ! я не сробѣю;
Мечъ на-голо! валяй живѣй!
Парировать и я съумѣю.
ВАЛЕНТИНЪ.
Парируй!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Отчего же нѣтъ?
ВАЛЕНТИНЪ.
И этотъ!
МЕФИСТОФЕДЬ.
Хоть сейчасъ, мой свѣтъ!
ВАЛЕНТИНЪ.
Мнѣ кажется, самъ чортъ дерётся?
Рука въ крови и шпага гнётся.
МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).
Ударъ!
ВАЛЕНТИНЪ (падая).
Увы!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Ну, растянулся!
Теперь и намъ пора идти.
9. ТЕМНИЦА.
ФАУСТЪ (съ фонаремъ передъ дверьми).
Царитъ невольный ужасъ надо мною!
Я на душѣ несу всѣ бѣдствія людей.
Вотъ здѣсь она, за хладною стѣною,
Безгрѣшная, грѣшна любовію своей.
Мнѣ ль подойти къ одру ея страданья,
Къ одру нѣмыхъ ея скорбей?
Мнѣ ль слышать вздохъ предсмертнаго терзанья?
Вперёдъ! твой страхъ сулитъ погибель ей!
МАРГАРИТА (внутри темници).
Какъ негодница-мать
Задушила меня;
Какъ отецъ, старый плутъ,
Съѣлъ родное дитя;
Какъ малютка-сестра
Кости въ яму снесла;
А какъ стала потомъ
Лёгкой пташечкой я.
Взвѣйся, пташка моя!
ФАУСТЪ (отпирая).
Увы, въ тюрьмѣ она не знаетъ,
Кто въ этотъ часъ такъ близокъ къ ней,
Кто грустной жалобѣ внимаетъ
И слышитъ звукъ ея цѣпей!
(Входитъ въ темницу.)
МАРГАРИТА (прячась на постели).
Они идутъ, мои убійцы!
Идутъ! О, смерть, какъ ты горька!
ФАУСТЪ (тихо).
Твой другъ съ тобой: его рука
Раскроетъ дверь твоей темницы.
МАРГАРИТА (падая передъ нимъ).
Не мучь меня, кто бъ ни былъ ты!
ФАУСТЪ.
Молчи! твой крикъ разбудитъ стражу.
(Снимаетъ цѣпи.)
МАРГАРИТА.
Кто далъ вамъ власть сорвать оковы?
Кто далъ вамъ право надо мной?
Сегодня -- жизнь, палачъ суровый,
А завтра -- смерть, убійца мой!
(Встаетъ.)
Я молода -- щади же младость,
Я хороша, во цвѣтѣ лѣтъ;
Но красота мнѣ не на радость:
Былъ другъ -- его давно ужъ нѣтъ.
Мои цвѣты грозой побиты,
Разорванъ пышный мой вѣнокъ:
Вкругъ головы моей обвитый,
Онъ на главѣ моей поблёкъ.
Не тронь холодными руками,
Оставь меня -- ты мнѣ чужой!
Смотри, въ пыли передъ тобой
Лежу я съ робкими мольбами!
ФАУСТЪ.
Мнѣ этихъ мукъ не пережить!
МАРГАРИТА.
Палачъ, ты слышишь крикъ дитяти?
Дай мнѣ малютку накормить:
Всю ночь изъ пламенныхъ объятій
Её отнять я не могла,
Надъ ней всю ночь я не спала,
Её съ слезами цаловала,
Надъ ней смѣялась и рыдала.
Они убить её хотятъ:
Готова дѣтская могила...
Малютки нѣтъ, а говорятъ,
Что я сама её убила.
На мать грѣшно имъ клеветать:
Боюсь я пѣсни ихъ лукавой.
Вольно имъ сказку толковать:
Мнѣ чуждъ и страшенъ грѣхъ кровавый.
ФАУСТЪ (на колѣняхъ).
Твой другъ у ногъ твоихъ лежитъ,
Твой другъ оковы разгромитъ!
МАРГАРИТА (возлѣ него на колѣняхъ).
Палачъ, на колѣни!
Дрожи и молись!
Могильныя тѣни
У крайней ступени
Клубами свились.
Ты слышишь ли хохотъ?
Ты чуешь ли смрадъ?
Сквозь вопли и грохотъ
Бѣснуется адъ.
ФАУСТЪ (громко).
Гретхенъ! Гретхенъ!
МАРГАРИТА (прислушиваясь).
Голосъ друга? звуки рая!
(Вскакиваетъ, цѣпи подаютъ.)
Цѣпь упала, я иду --
И на грудь его, рыдая,
Съ нѣгой страстной упаду!
Онъ звалъ меня: Гретхенъ! сквозь облако смрада,
Сквозь скрежетъ могильный, по хохоту ада,
Сквозь смертные стоны и вопли тоски,
Я слышала нѣжные звуки любви.
ФАУСТЪ.
Я здѣсь!
МАРГАРИТА.
Ты здѣсь? О, повтори
Слова любви! Въ замѣну муки,
Ты тихо ихъ проговори!
Онъ здѣсь -- и гдѣ печаль разлуки,
Гдѣ страхъ темницы, боль цѣпей?
Я спасена -- и нѣтъ печали!
Раскрыта дверь тюрьмы моей
И цѣпи тяжкія упали.
Вотъ здѣсь мы встрѣтились съ тобой.
Ты помнишь? здѣсь, на этомъ мѣстѣ!
А вотъ и садъ, гдѣ въ часъ ночной
Мы съ Мартой тихо за стѣной
Тебя бывало ждали вмѣстѣ.
ФАУСТЪ (увлекая её).
Уйдёмъ скорѣй!
МАРГАРИТА.
Побудь со мной.
Ахъ, я такъ рада быть съ тобой!
ФАУСТЪ.
Молю тебя, уйдёмъ скорѣе!
МАРГАРИТА.
Цалуй, цалуй меня живѣе!
Но ты усталъ меня ласкать,
Ты разучился цаловать;
Твоя любовь прошла съ разлукой --
И страшно мнѣ; и съ тяжкой мукой
Я па груди твоей лежу,
Хочу обнять -- и не могу.
Я помню жаркія лобзанья,
Палящій взоръ, огонь рѣчей:
Тогда безъ чувства, безъ дыханья
Я млѣла на груди твоей.
Цалуй, ласкай меня, какъ я тебя ласкаю!
(Обнимаетъ его.)
По, ахъ! уста твои молчатъ!
На нихъ лежитъ могильный хладъ,
Я ужасъ гроба съ нихъ вдыхаю.
(Отворачивается.)
И ты бѣдняжку разлюбилъ!
И ты, и ты ей измѣнилъ!
ФАУСТЪ.
Молю тебя, иди за мною!
О, вѣрь, мой другъ, любви моей!
Во мнѣ горитъ огонь страстей:
Я обовью тебя любовію живою!
МАРГАРИТА (взглянувъ на него).
Но ты ли здѣсь? Да, это ты!
ФАУСТЪ.
Я здѣсь! я твой! Иди за мною!
МАРГАРИТА.
Ты цѣпь сорвалъ съ ноги моей,
Меня къ груди ты прижимаешь...
Остановись! Нѣтъ, ты не знаешь,
Кто я?
ФАУСТЪ.
Ужь ночь -- бѣги скорѣй!
МАРГАРИТА.
Родную мать убила я,
Дитя родное утопила..
Дитя, малютка, дочь твоя!
Её намъ небо подарило!
Ты здѣсь, со мной! Не бредъ любви
Твой образъ милый -- всё ясеѣе!
Дай руку мнѣ! Она въ крови!
О, оботри её скорѣе:
Родную кровь узнала я!
Не обнажай кинжала снова!
ФАУСТЪ.
Молю, не возмущай былого!
Въ быломъ таится смерть моя
МАРГАРИТА.
Нѣтъ, ты живи: ты нуженъ мнѣ!
Работы много, другъ мой милый:
На утро, въ грустной тишинѣ,
Для насъ ты вырой три могилы.
На первомъ мѣстѣ мать моя,
За нею -- братъ, а послѣ -- я;
Сторонкой къ нимъ, но не далеко,
На грудь дитя моё клади;
Я буду спать съ нимъ одиноко --
Не на твоей, мой другъ, груди!
А прежде часто я, бывало,
Объ этомъ думала... Но еѣтъ!
Теперь съ тобой мнѣ страшно стало:
Поблёкъ любви роскошный цвѣтъ.
А ты такъ ласковъ, какъ и прежде,
Съ такой же доброю душой...
ФАУСТЪ.
Не измѣни жь моей надеждѣ!
О, ввѣрься мнѣ! иди за мной!
МАРГАРИТА.
Куда?
ФАУСТЪ.
На волю изъ темницы!
МАРГАРИТА.
А гробъ готовъ ли тамъ для насъ?
А ждётъ ли смерти страшный часъ
На тихомъ днѣ моей гробницы?
Я не могу! нѣтъ, Генрихъ, нѣтъ!
ФАУСТЪ.
Смотри, ты можешь: всё открыто!
МАРГАРИТА.
Давно завялъ надежды цвѣтъ.
Я не могу! Чу, тихо, скрыто
Тамъ ждутъ меня: какъ убѣжать?
Вѣкъ цѣлый по міру скитаться,
Съ слезами чорствый хлѣбъ сбирать
И въ мукахъ совѣсти терзаться?
ФАУСТЪ.
Вѣрь, не покину я тебя!
МАРГАРИТА.
Спаси скорѣе
Своё дитя!
Туда, лѣвѣе,
Не вдалекѣ,
Черезъ заборъ,
Вдоль по рѣкѣ,
Гдѣ тёмный боръ...
Тамъ -- смерть и страхъ!
Дитя въ волнахъ:
Оно зовётъ,
Дрожитъ, живётъ --
Спаси скорѣе!
ФАУСТЪ.
Опомнись! шагъ -- и ты на волѣ!
МАРГАРИТА.
Но гдѣ пройти? нога дрожитъ...
На жосткомъ камнѣ, въ дикомъ полѣ,
Старушка мёртвая сидитъ...
Душа отъ страха замираетъ:
Старушка мёртвая сидитъ
И головою мнѣ киваетъ.
Она меня не позвала:
Глава отъ сна отяжелѣла...
Дочь цаловалась -- мать спала,
А время всё себѣ летѣло!
ФАУСТЪ.
Она не тронется мольбой!
Я увлеку её съ собой!
МАРГАРИТА.
Не тронь холодными руками:
Страшна въ крови рука твоя.
Тебя всегда любила я!
ФАУСТЪ.
Пора! смотри, заря надъ нами!
МАРГАРИТА.
Заря, но не заря любви:
Она для насъ ужь закатилась;
А это смерть въ лучахъ зари
На пиръ кровавый снарядилась.
Да, это смерть! Не говори,
Что въ эту ночь ты былъ со мною.
Но гдѣ, скажи мнѣ, мой вѣнокъ?
Увы, отцвѣлъ, завялъ, поблёкъ!
Мы снова встрѣтимся съ тобою,
Но не за пляской круговою.
Что тамъ за шумъ? Народъ бѣжитъ,
Толпа тѣснится, суетится,
А съ башни колоколъ гудитъ.
Они ко мнѣ; схватили въ страхѣ,
Шумятъ, влекутъ; толпа за мной...
Вотъ отошли -- а я на плахѣ...
Топоръ сверкнулъ надъ головой --
И міръ, какъ гробъ, передо мной.
ФАУСТЪ.
Увы! зачѣмъ родился я!
МЕФИСТОФЕЛЬ (передъ дверьми).
Скорѣй: вперёдъ! Не кстати слёзы,
Любви безумной болтовня,
Дрожь нѣги, вздохи, пени, грёзы!
Скорѣй: лихіе кони ржутъ
И васъ стрѣлою понесутъ!
МАРГАРИТА.
Кто тамъ изъ пропасти выходитъ?
Вотъ онъ ко мнѣ -- идётъ, идётъ!
Онъ ужасъ на душу наводитъ...
Прочь отъ него!
ФАУСТЪ.
Онъ насъ спасётъ.
МАРГАРИТА.
О, Боже, я твоё творенье!
Да будетъ судъ твой надо мной!
МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).
Пойдёмъ: не во-время моленье!
Не то -- пропали мы съ тобой.
МАРГАРИТА.
О, Боже, я твоя рабыня!
Прими молитву слёзъ моихъ!
Да окружитъ меня святыня
Блаженныхъ ангеловъ твоихъ!
О, Генрихъ, страшно мнѣ съ тобою!
МЕФИСТОФЕЛЬ.
Она на вѣкъ осуждена!
ГОЛОСЪ СЪ НЕБА.
Она молитвой спасена.
МЕФИСТОФЕЛЬ (увлекая Фауста).
Ко мнѣ! за мною!
ГОЛОСЪ ИЗЪ ТЕМНИЦЫ.
Генрихъ! Генрихъ!