Н. Гнедич. Басни

В литературном наследстве переводчика «Илиады» Н. И. Гнедича басня занимает очень незначительное место. Николай Иванович Гнедич (1784—1833) получил воспитание в Полтавской семинарии и Харьковском коллегиуме, завершив его в Московском университете, по окончании которого он переехал в Петербург и поступил на службу в министерство народного просвещения. В Петербурге Гнедич усиленно занимается литературой. В эти годы Гнедич настроен радикально, во многом сближаясь с литераторами Вольного общества. В стихотворении «Перуанец Испанцу» он горячо выступает против угнетения и рабства.

С 1811 года Гнедич служит вместе с Крыловым в Публичной библиотеке в качестве библиотекаря, работая в то же время над основным трудом своей жизни, переводом «Илиады» Гомера, законченным в 1828 году.

Близость с Крыловым не ограничивалась лишь служебными отношениями, но сказалась и в известной общности их литературных взглядов и вкусов. Басни Н. Гнедича вошли в сборник его стихотворений, вышедший в 1832 году (Стихотворения. СПб., 1832). По этому изданию текст дан и здесь.

• Снегирь
• Медведь
• [ Псарь и медведь (дополнено по изд. Стихотворения. СПб., 1832) ]

***

Басни напечатаны в альманахе «Альциона» на 1832 год, стр. 85. Гнедич написал несколько басен. Эти три из них он включил в свой сборник «Стихотворения Н. Гнедича» 1832 года, стр. 191.1

МЕДВЕДЬ

Вольный перевод басни Т. Ириарте El oso, la mona y el cerdo, которую также перевел К. Масальский.

Медведя по дворам цыган водил плясать.
В деревне русскую медведь увидев пляску,
Сам захотел ее, затейник, перенять.
Медведи, нечего сказать,
Ловки перенимать.
Вот раз, как днем цыган на солнце спал врастяжку,
Мой Мишенька поднялся на дыбки,
Платок хозяйский взял он в лапу,
Из-под цыгана вынул шляпу,
Набросил набекрень, как хваты-ямщики,
И, топнувши ногой, медведь плясать пустился.
«А, каково?» — Барбосу он сказал.
Барбос вблизи на этот раз случился;
Собака — умный зверь, и пляски он видал.
«Да плохо!» — пес Барбос медведю отвечал.
«Ты судишь строго, брат!» — собаке молвил Мишка.—
Я чем не молодцом пляшу?
Чем хуже, как вчера плясал ямщик ваш Гришка?
Гляди, как ловко я платком машу,
Как выступаю важно, плавно!..»
«Ай, Миша! славно, славно!
Такого плясуна
Еще не видела вся наша сторона!
Легок ты, как цыпленок!» —
Так крикнул мимо тут бежавший поросенок:
Порода их, известно, как умна!
Но Миша,
Суд поросенка слыша,
Задумался, вздохнул, трудиться перестал
И, с видом скромным, сам с собою бормотал:
«Хулит меня собака, то не чудо;
Успеху сам не очень верил я;
Но если хвалит уж свинья —
Пляшу я, верно, худо!»

Быть может, и людьми за правило взято
Медвежье слово золотое:
Как умный что хулит, наверно худо то;
А хвалит глупый — хуже вдвое!

Датировано автором 1827 годом.

СНЕГИРЬ

В избе Пустынника Снегире по воле жил:
По воле, то есть, мог вылетывать из клетки, 
Глядеть в окно сквозь сетки;
Но дело не о том: он страстно петь любил. 
Пустынник сам играл прекрасно на свирели,
И, в птице видя страсть, он петь ее учил 
И под свирель свистать людские трели. 
Снегирь их перенял и, на голос людской 
Свистя, как звонкая свирель, переливался. 
Пустынник, на руку склоняясь головой,
Не раз певцом по часу любовался.
Снегирь мой счастлив был!
Чего б еще хотеть в такой счастливой части? 
Пустынник Снегиря любил 
И сам из рук его кормил.
Но мучат, знать, и птиц враги покоя — страсти. 
Уныл Снегирь, и мало пел,
И часто пасмурный сидел 
На клетке у окошка,
В которую его Пустынник запирал
Лишь на ночь, чтоб певца не подхватила кошка.
И вот о чем Снегирь, случась один, мечтал:
«К чему мне все ученье?
Кто слушает мое здесь пенье?
Хозяин мой да кот!
Для них весь день дери я рот!
Что прибыли в такой и воле?
Ах, если бы в лесу я, в поле 
Хоть раз меж птицами на лад людской запел, 
Какого птичий род не слыхивал от века,
Они б, дивясь, почли, что слышат человека!
Меня б и Соловей послушать прилетел.
Да что же? Я не заперт в клетке;
Но на окно ведь сеть опущена.
Ахти! Она 
Никак разорвана?
Так точно; вылечу, спою на ближней ветке...» 
Сказал, вспорхнул, в лес темный полетел,
И, стаю резвую увидевши пернатых,
Он сел
Между певиц и певунов крылатых;
И, севши, посвистом всю рощу огласил.
Пернатые вздрогнули,
Друг на друга взглянули 
И замолчали все; а мой певец, что сил,
И громкой флейтою, и тихою цевницей 
Свистал на лад людской пред птичьею станицей.
«Да что это за новый лад?.. —
Щегленок, Дрозд и Чиж заговорил с Синицей. — 
Он не чирикает, он и свистит не птицей,
Поет, как человек, — ну что это за склад?
Избави боже нас от этакого тона!...» —
«Вот каркать бы умел», —
Сидевшая на пне закаркала Ворона.
«Куда какой хитрец, —
Картавый засвистал Скворец, —
Поет как человек! Ты видно, брат, ученый?..
Слыхали мы таких — прощай!
Тебе ль уж был чета тот Попугай зеленый...» — 
«Да, да, тебе ль чета зеленый Попугай, —
Скворца Сорока перервала, —
Которого в дому господском я видала,
Ведь как кричал — да я его перекричала!
А ты отколь? ты что поешь?» — «Поет он вздор!» 
Весь разом закричал пернатых мелкий хор.
А мой певец, оставя ветку,
Скорей домой, скорей на клетку 
Вспорхнул и опустил головку под крыло.
Не много времени прошло,
Как и Пустынник сам явился;
С порога до лесу он беглеца следил 
И слышал, как над ним суд птичий совершился.
«Товарищ, — он сказал, — что так ты приуныл?» — 
«Ах, дедушка! Ах, где я был?
Зачем я пению людскому научился?..» —
«Не для того, мой друг, чтоб пением людским 
Ты перед птицами хвалился.
Тебе уроком сим
Пусть опыт истину полезную откроет:
Что и у нас, людей,
Тот завсегда слывет умней,
С волками кто по-волчьи воет».

ПСАРЬ И МЕДВѢДЬ.

(1831)

Псарь, промышляющiй смиренныхъ зайцевъ шкурой, 
Медвѣдя разъ въ берлогѣ подстерёгъ;
Богатой шубою Псаря плѣнилъ звѣрёкъ;
Но, тварей мѣлкихъ врагъ — былъ, видно, слабъ натурой:
Съ звѣрями крупными онъ дракъ терпѣть не могъ: 
Медвѣди же большіе забіяки,
И шубъ съ себя не отдаютъ безъ драки, 
Принявши развѣ пулю въ бокъ;
Но Псарь мой былъ и не стрѣлокъ.
Такъ хоть, кажись, и ясно,
Что моему тутъ молодцу 
На добычъ зариться напрасно,
Что для Псаря Медвѣдь былъ звѣрь не но ловцу; 
Однако смертная взяла его охота 
Медвѣжій мѣхъ себѣ добыть:
Борзыми вздумалъ Псарь Медвѣдя затравить. —
Скорѣй домой, и лишь въ ворота,
Собралъ онъ всѣхъ собакъ, и гончихъ и борзыхъ, 
Здоровыхъ и больныхъ,
И даже къ нимъ въ добавку,
Взялъ, отъ жены тайкомъ, ея сѣдую Шавку,
И захвативши кнутъ, на звѣря онъ пошелъ.
Знавъ хорошо лѣсныя всѣ дороги,
Берлогу скоро онъ нашелъ.
Хозяинъ дома былъ: на солнцѣ у берлоги 
Медвѣдь дремалъ; надъ нимъ, скача между кустовъ, 
Привыкшая при немъ питаться объѣдала 
Остатками мясныхъ его столовъ,
Сорока лепетала.
Она издалека 
Псаря-героя увидала,
И жизнью дорожа сосѣда-Мишука,
Къ нему въ испугѣ закричала:
„Кумъ, на тебя гроза! — А что? — Собакъ съ гурьбой 
„Идетъ къ берлогѣ Псарь. — Какой? —
„Что зайцевъ травитъ здѣсь порой;
„Собакъ не слышишь ли ты лаю?
„Идетъ! — Пускай идетъ; его собакъ я знаю:“ 
Медвѣдь въ полсна пробормоталъ. —
А Псарь ужъ подошелъ; но издали онъ сталъ,
И издали собакъ пускаетъ всѣхъ въ атаку;
Но страшнаго почуявъ забiяку,
Лай подняли они, а не идутъ
Съ Медвѣдемъ въ драку.
Псарь порскаетъ, кричитъ, собакамъ кажетъ кнутъ 
Сѣчетъ ихъ: вой и крикъ вся стая поднимаетъ 
Подъ свищущимъ кнутомъ; но все издалека 
Глядитъ на спящаго безпечно Мишука.
Но Шавка вдругъ одна къ Медвѣдю подбѣгаетъ,
И лаетъ въ носъ ему, смѣшно и глупо злясь; 
Медвѣдь лежитъ не шевелясь. —
„Проснися, Кумъ; собаки нападаютъ,
Кричитъ Сорока: ну, какъ стаей нападутъ? — 
„Нѣтъ, Миша говоритъ, собаки эти лаютъ,
„А зубомъ не берутъ. —
„Но Шавка, погляди, она тебя не труситъ;
„Все рвется до твоихъ ушей;
„Ахти, вопьется!... Кумъ, дай оплеуху ей! — 
„Ну, хорошо; скажижъ, Кума, скорѣй,
„Когда она меня укуситъ:
Ей Мишка отвѣчалъ,
И потянувшись, вновь спокойно задремалъ.

Такъ Журналистъ иной, частёхонько бываетъ, 
Съ толпой наемниковъ на Дарованье лаетъ;
А Дарованіе, какъ злость ни нападай,
Спокойно слушаетъ журнальныхъ шавокъ лай.

• 1. Н.И. Гнедич. Стихотворения. Л., 1956