ПРИТЧИ. КНИГА ШЕСТАЯ
I.
Шубникъ.
На денежки оскаливъ зубы,
На откупъ нѣкто взялъ народу дѣлать шубы:
Сломился дубъ
Скончался откупщикъ: и шубъ
Не дѣлаетъ онъ болѣ;
Такъ шубы брать отколѣ?
А шубниковъ ужъ нѣтъ, и ето ремесло
Крапивой заросло.
Такую откупомъ то пользу принесло.
II.
Двѣ дочери подьячихъ.
Подьячій былъ, и былъ онъ доброй человѣкъ,
Чево не слыхано во вѣкъ:
Умъ рѣзвой
Имѣлъ:
Мужикъ былъ трезвой,
И сверьхъ тово еще писать умѣлъ.
Читатель етому конечно не повѣритъ,
И скажетъ обо мнѣ: онъ нынѣ лицемѣритъ;
А мой читателю отвѣтъ:
Я правду доношу, хоть вѣрь, хоть нѣтъ:
Что Хамово то племя,
И что крапивно сѣмя,
И что не возлетятъ ихъ души къ небѣсамъ,
И что наперсники подьячія бѣсамъ,
Я все то знаю самъ.
Въ убожествѣ подьячева вѣкъ минулъ:
Хотя подьячій сей работалъ день и ночь:
По смерти онъ покннулъ
Дочь,
И могъ надежно тѣмъ при смерти онъ лаекаться,
Что будетъ дочь ево въ вѣкъ по миру таскаться.
Другой подьячій былъ, и взятки бралъ:
Былъ пьяница, дуракъ, и грамотѣ не зналъ:
Покинулъ дочь и тьму богатства онъ при смерти:
Взяла богатство дочь, а душу взяли черти.
Та дѣвка по миру таскается съ еумой:
А ета чванится въ каретѣ.
О Боже, Боже мой,
Какая честности худая мзда на свѣтѣ!
III.
Коршунъ въ павлиныхъ перьяхъ.
Когда то убрался въ павлинья коршунъ перья,
И признанъ ото всѣхъ безъ лицемѣрья,
Что онъ павлинъ:
Крестьянинъ сталъ великой господинъ,
И озирается гораздо строго:
Какъ будто важности въ мозгу ево премного.
Павлинъ мой чванится; и думаетъ павлинъ,
Что едакой великой господинъ,
На свѣтѣ онъ одинъ:
И туловище все, все, гордостью жеребо,
Не только хвостъ ево; и смотритъ только въ небо;
Въ чести мужикъ гордится завсегда:
И ежели ево съ боярами сверстаютъ;
Такъ онъ безъ гордости не взглянетъ никогда;
Съ чинами дурости душъ подлыхъ возростаютъ.
Разсмотренъ, на конецъ, богатой господинъ:
Ощипанъ онъ, и сталъ ни коршунъ ни павлинъ.
Кто коршунъ, я лишенъ такой большой догадки,
Павлиныя перья взятки.
IV.
Наставникъ.
Былъ нѣкто нравовъ исправитедь,
Великодушія любитель.
Скорбящихъ ободрялъ,
Печальныхъ утѣшалъ.
Сосѣды всѣ его Героемъ почитали,
И всѣ его слова въ законы принимали.
Скрадутъ ли ково когда,
Иль кто болѣетъ иногда,
Дѣтей ли кто своихъ или жены лишится,
Или нападками невинной утѣснится,
Все по ево словамъ то было не бѣда.
Имѣлъ жену онъ молодую,
А красотою каковую,
Въ томъ нужды нѣтъ;
Любовникъ и сову любя богиней чтетъ.
Но смерть любви не разбираетъ,
И не считаетъ лѣтъ,
Все ей равно, хоть внукъ, хоть, дѣдъ.
Она его жену во младости ссѣкаетъ.
Онъ бьется, и кричитъ, и волосы деретъ,
И словомъ: такъ какъ быкъ реветъ.
Отколѣ ни взялися,
Сосѣды собралися:
Воспомни, говорятъ, наставникъ нашъ, что намъ
Говаривалъ ты самъ.
Онъ имъ отвѣтствовалъ: какъ я давалъ законы,
И тѣшилъ васъ свои совѣты подая,
Въ то время мерли ваши жоны,
А нынѣ умерла моя.
V.
Волкъ ставшій пастухомъ.
Когда пріятнымъ сномъ пастухъ въ лугахъ умолкъ,
И овцы спали,
А караульщики ужъ больше не брехали;
Пришелъ для добычи голодный къ стаду волкъ.
Способенъ случай мнѣ, подкравшися, волкъ мыслитъ.
Десятка полтора овецъ своими числитъ.
Не силу онъ, обманъ
Употребляетъ:
Аркасовъ онъ кафтанъ,
И шляпу надѣваетъ,
И подпирается онъ посохомъ ево,
Мнитъ волчьева на немъ нѣтъ больше ничево.
Изрядной молодецъ въ пастушьемъ волкъ нарядѣ!
А естьлибъ грамотѣ онъ зналъ;
Конечно бы на шляпѣ подписалъ:
Аркасъ мнѣ имя, я пастухъ при етомъ стадѣ.
Къ Аркасу схожимъ быть,
Чево еще тогда ему не доставало?
Чтобъ голосомъ ево не много повопить.
Лишъ только закричалъ: все дѣло явно стало:
Перетревожилъ всѣхъ противной стаду слухъ:
Всѣ овцы заблѣяли,
Сабаки лаять стали,
Проснулся и пастухъ.
Кафтаномъ лицемѣръ опутанъ; какъ спасаться?
Не могъ бѣжать, ни защищаться.
VI.
Два друга и медвѣдь.
Два друга, какъ два брата, жили,
Иль лучше и тово.
Не могъ быть ни часъ одинъ безъ одново.
О чемъ между себя они ни говорили,
Другъ отъ друга не крыли,
Ничево.
И никогда они другъ другу не грубили;
Казалося что то Дамонъ съ Питіемъ были.
За непріятеля кто почиталъ ково;
Такъ непріятеля ево,
И тотъ имѣлъ за своево.
Гуляли, ѣли вмѣстѣ, вмѣстѣ пили,
И можетъ быть что вмѣстѣ и любили.
То больше и всево.
И клятвы сохранять хотѣли непреступно,
Чтобъ жить и умереть имъ купно.
Случилось имъ,
Быть нѣкогда въ лѣсу однимъ,
И на медвѣдя тутъ они попали;
Хоть встрѣчи таковой себѣ не ожидали.
Ужасной былъ медвѣдь.
Такъ вмѣсто чтобъ робѣть;
Толико сколько можно,
Имъ защищаться должно;
А какъ не станетъ силъ, обѣимъ умереть;
Однако толстой дубъ въ томъ мѣстѣ прилучился;
Одинъ изъ нихъ забылся,
Какъ другу онъ божился,
И на дубъ взлѣсъ,
А клятвы всѣ съ собой на самой верьхъ унесъ.
Другой на смерть остался,
И слѣдственно, что онъ гораздо испужалея:
Ково не устрашитъ суперникъ таковой?
Не чаялъ больше онъ прийти къ себѣ домой.
Злой звѣрь,
Домой не отпускаетъ.
Медвѣдь не разсуждаетъ,
Объ етомъ никогда,
Что надобно съ домашними проститься.
Пришла бѣда.
Нещастливой слыхалъ, что мертвымъ притвориться,
Въ такомъ случаѣ надлежитъ.
Палъ, притворяется, что будто мертвъ лежитъ,
Медвѣдь у мертваго всю голову лобзаетъ,
И въ немъ дыханія не обрѣтаетъ.
Понюхалъ и пошелъ,
И чаялъ, говоря, живова я нашелъ.
Ушелъ медвѣдь изъ глазъ, слѣзъ храбрый воинъ съ дуба.
И стала радость быть ему сугуба;
И друга своево опять онъ получилъ,
И клятвы онъ не преступилъ,
Чтобъ вмѣстѣ умереть, какъ сказано то прежде;
А что бы вмѣстѣ жить, онъ въ крѣпкой былъ надеждѣ.
Былъ радъ, и что былъ радъ, онъ другу то открылъ,
И спрашивалъ ево, что въ уши говорилъ
Медвѣдь ему за тайну.
Тотъ отвѣчалъ ему: чтобъ дружбу обычайну,
Я дружбой не считалъ,
И чтобъ я впредь друзей при нуждѣ узнавалъ.
VII.
Пьяной и Судьбина.
Муронъ напившись пьянъ, воды пошелъ искать;
Въ желудкѣ вздумадъ онъ огонь позаплескать:
Прибѣгъ къ колодезю; но такъ онъ утомился;
Что у колодезя неволей повалился,
И жажду позабывъ пустился въ сладкой сонъ:
Започивалъ тутъ онъ.
Не вздумалъ онъ тово, что легъ онъ тутъ не къ стати:
Раскинулся, храпитъ, какъ будто на кравати,
И ужъ спустился онъ въ колодезь головой.
Судьбина, пьянова, шедъ мимо, разбудила,
И говорила:
Поди, мой другъ, отсель опочивать домой.
Спроси, гдѣ ты живешъ: твой дворъ тебѣ укажутъ.
Какъ ты утонешъ, я тому причина, скажутъ.
VIII.
Крестьянинъ и Смерть.
Крсстьянинъ въ старости и въ бѣдности страдая,
Дрова рубилъ,
И жизни таковой не полюбилъ,
Остатокъ лѣтъ своихъ ни съ смертью не равняя,
Что въ нихъ? онъ говорилъ;
Уже тотъ вѣкъ прошелъ, который былъ пріятенъ:
Прошелъ тотъ вѣкъ, какъ я былъ веселъ и здоровъ.
Приди о смерть, приди! я въ гробъ ийти готовъ.
Сей голосъ стариковъ,
Былъ смерти очень внятенъ,
И послѣ оныхъ словъ,
Смерть всѣ свои дѣла другія оставляетъ,
И старова у дровъ,
Усердно посѣщаетъ.
Какъ не оставить все когда ее зовутъ,
Другія отъ нея и окны всѣ запрутъ.
Она жъ и не спѣсива,
И что къ нему пришла, ни малова нѣтъ дива.
За чемъ ты звалъ меня,
Она у старика не грозно вопрошала,
Мнѣ слышалось, что жизнь тебѣ противна стала.
Струсилъ старикъ и ей отвѣтствовалъ стеня:
Нѣтъ дѣло не о томъ, передъ тобой могила;
Я звалъ, чтобъ ты дрова снести лишъ пособила.
IX.
Муха и корета.
Въ коретѣ ѣхала не знаю кто такая,
Кто такова она, что нужды до тово?
Пускай не ѣхало, въ коретѣ ни ково,
Иль пусть сидѣла въ ней красавица какая:
То лутче и всево.
Одналь она сидѣла,
Иль при себѣ любовника имѣла,
Здѣсь дѣло не о томъ.
А ѣхала она внѣ жила,
Знать что поля любила.
День очень жарокъ былъ, и пыль вилась столиомъ,
Корета,
Средь лѣта,
Пылитъ всегда,
То разумѣется, какъ выѣдетъ, тогда.
Прилипла муха къ ней, и пыль такую видя,
Взгордилася, и говорила сидя:
Хоть не она тому причиною была:
Куда какъ сколько здѣсь я пыли подняла!
X.
Крынка молока.
Мелинта понесла на рынокъ молоко:
Хоть крынку головой нести и не легко;
Мелинта о трудѣ своемъ не размышляетъ,
И деньги исчисляетъ,
Которыя она за евой таваръ возметъ.^
И въ мысли таковой дорогою идетъ:
Какъ ето я продамъ куплю яицъ десятокъ.
Да выведу цыплятокъ.
Не думай коршунъ ты цыплятъ моихъ таскать;
Я стану ихъ беречь такъ какъ робятокъ мать.
Цыплятки будутъ куры;
Вить я не здѣлаю какъ дѣлаютъ то дуры,
Чтобъ мнѣ цыплятъ поѣсть.
Они со временемъ яички будутъ несть.
И разведу я куръ ста два или и болѣ.
Куръ нѣскольно продавъ, овечку я куплю;
Вить дешево своихъ я куръ не уступлю.
Купивъ, овечушку пущу гулять я въ полѣ.
Овечкѣ надобно ягнятокъ мнѣ родить.
Вы будете меня ягняточки любить.
Какъ на лугъ я приду, они играть тамъ станутъ:
Увидючи меня вотъ такъ то вспрянутъ:
И внѣ ума,
Воспрянула сама.
Слѣтела крынка: вотъ Мелинтѣ вся заплата.
Какой ей то ударъ!
Прости товаръ,
Прости овечушка, простите и ягнята,
Простите яица, и куры, и цыплята.
ХІ.
Человѣкъ средняго вѣка и двѣ ево любовницы.
Былъ нѣкто среднихъ лѣтъ,
Ни внукъ, ни дѣдъ,
Ни хрычь, и ни дѣтина;
Однако былъ ужъ сѣдъ;
Но прежнихъ волосовъ еще былъ видѣнъ цвѣтъ;
Осталася на немъ ихъ цѣла половина.
Любиться онъ еще умѣлъ,
И двѣ любовницы имѣлъ,
Одну сѣдую:
Не такову какъ онъ, сѣдую впрямъ:
Другую молодую.
Какая бы годна была и молодцамъ.
Одна ево дарила,
Другая тщилась обирать,
И каждая ево боялась потерять.
Извѣстно какова въ любви и въ деньгахъ сила.
Старуха думала: любовникъ мой не старъ,
А я ужъ стала стара;
Такъ я ему не пара:
Покинетъ онъ меня! какой мнѣ то ударъ!
Другая думала: любовникъ мой ужъ старъ.
А я еще не стара:
Такъ я ему не пара:
Узнаетъ лѣсть мою и мой притворный жаръ!
Чтобъ имъ не оборваться
Въ такой глубокой ровъ;
И етой и другой хотѣлось съ нимъ сравняться,
Хоть цвѣтомъ волосовъ.
И волосы примѣта,
Что ихъ не сходны лѣта.
Хрычовка утолить сомнѣнье и тоску,
Щипала у нево сѣдыхъ по волоску.
А та сѣдыя оставляла:
По волоску она вонъ русыя щипала.
Ни въ старой вшелъ онъ вѣкъ, ни въ лѣта молодыхъ,
Не стало волосовъ, ни русыхъ ни сѣдыхъ.
XII.
Мышь городская и мышь деревенская.
Пошла изъ города мышь въ красной день промяться,
И съ сродницей своей въ деревнѣ повидаться.
Та мышь во весь свой вѣкъ всс въ закромѣ жила,
И въ городѣ еще ни разу не была.
Какъ стали ужинать, мышь градска говорила,
Какая тамо жизнь, и очень то хвалила:
Ты ѣшъ простой здѣсь хлѣбъ, а я тамъ сахаръ ѣмъ,
Что ради тамъ господъ, и я питаюсь тѣмъ.
Про сахаръ много разъ сестрица я слыхала,
Однако я ево и съ роду не ѣдала,
Та говорила ей, попотчивай меня.
А та симъ лакомствомъ сестру свою взманя,
Отвѣтствовала ей: коль хочешъ то отвѣдать,
Такъ завтра ты ко мнѣ пожалуй отобѣдать.
И здѣлалося такъ. Тутъ сахаръ, сыръ, мяса,
Такова гостья ввѣкъ не видѣла часа.
Но какъ ихъ повара за кушаньемъ застали,
Съ какою трусостью они отъ нихъ бѣжали!
И только лишь ушли, анъ кошка имъ въ глаза,
Ужасняе еще и перьвыя гроза.
Ушли и отъ тоя, и тутъ была удача.
Но гостья у сестры домой просилась плача:
Пожалуй поскоряй сестрица отпусти,
Ѣшъ сахаръ ты одна, и съ городомъ прости,
Я сладкихъ ѣствъ твоихъ во вѣкъ не позабуду;
А впредь, доколь жива, на такой обѣдъ не буду.
ХІІІ.
Кошка и пѣтухъ.
Поймала пѣтуха голодна кошка въ когти.
И какъ она въ нево уже вонзила ногти,
Старалась правый судъ явить ему она,
Что будто есть ево великая вина.
Ты спать, ево винитъ, хозяевамъ мѣшаешъ,
Пѣтухъ на то: дѣла не право разрѣшаешъ;
Я симъ хозяевамъ своимъ не досажу;
Какъ утромъ я пою, къ работѣ ихъ бужу.
Пускай то такъ, да ты въ любови лицемѣренъ,
И не былъ ни одной любовницѣ ты вѣренъ.
А естьлибъ не искалъ различности я лицъ,
То куры нанесли не много бы яицъ,
И то хоть такъ, сама я ето утвердила;
Однако ужъ тебя я къ смерти осудила.
Напрасно все теперь и прозьба и боязнь;
Я завтрѣкать хочу; прими достойну казнь.
ХІV.
Орелъ и ворона.
Нашедши устрицу не знаю гдѣ орелъ,
Прельщался на нее, да вынуть не умѣлъ..
А гдѣ орелъ сидѣлъ ворона тутъ лѣтѣла.
И видя то, сама покушать захотѣла.
Спустилася къ нему, и мня достать обѣдъ,
Приближившись такой даетъ ему совѣтъ:
Когда и я донесть твоей особѣ смѣю;
Такъ ты подъ облака взлети отселѣ съ нею,
А какъ ты будешъ тамъ то устрицу оттоль,
Изладивъ ты спустить на каменья изволь.
Но только лишъ она по камнямъ застучала;
Ворона устрицу изъ раковинъ умчала.
XV.
Конь и оселъ.
Конь гордый на пути украшенъ серебромъ,
Какъ рыцарь нѣкакой встрѣчается съ осломъ,
Который отягченъ насилу взноситъ ногу,
Кричитъ издалека, чтобъ далъ ему дорогу;
Оселъ дорогу далъ, и мѣсто уступилъ,
Которо гордый конь хотя не откупилъ.
Поранили коня въ войнѣ: онъ прежню нѣгу,
И спѣсь свою забылъ; впрегли ево въ телегу,
Когда онъ подъ сѣдломъ не могъ уже служить,
И начали навозъ на рыцарѣ возить.
Онъ встрѣтился опять, да только ходомъ новымъ,
Съ смиреннымъ и еще съ осломъ тогда здоровымъ.
Гдѣ, спрашивалъ оселъ, ты нынѣ спѣсь дѣвалъ?
Я помню какъ на насъ на бѣдныхъ ты плевалъ.
Ахъ! онъ отвѣтствовалъ, какъ я мерзилъ тобою,
Я вижу нынѣ то вседневно надъ собою.
XVI.
Прохожій и змѣя.
Среди зимы, въ морозъ, прохожему въ пути,
Случилося змѣю замерзлую найти,
Спасать нещастну тварь суть дѣйствія геройски;
Не вѣдаю за что мы хвалимъ оны войски,
Которыя людей гоняютъ какъ овецъ.
Прохожій не таковъ, изрядной молодецъ;
Змѣю щедротою великой снабдѣваетъ,
И въ пазухѣ своей какъ руки согрѣваетъ.
Согрѣлася она у друга своево,
А въ воздаяніе ужалила ево.
ХVІІ.
Аполлонъ и Минерва.
Не вѣдаю за что прогнѣвался Зевесъ:
Былъ сверженъ Аполлонъ съ Минервою съ небесъ.
Принуждены они по всей землѣ скитаться,
И способовъ искать, чѣмъ странствуя питаться.
Тотъ сталъ по городамъ аптеки уставлять,
Другая мнитъ умы скорбящи исцѣлять.
Аптекарю чиня великія доходы,
Бѣгутъ по порошки отъ всѣхъ сторонъ народы.
Минервѣ въ нищетѣ доходу съ миру нѣтъ,
Хотя безуміемъ и весь наполненъ свѣтъ.
Ужасна смерть; и всѣхъ аптекарь обираетъ:
А отъ дурачества ни кто не умираетъ.
XVIII.
Лисица и козелъ.
Лисица и козелъ куда то вмѣстѣ шли,
И захотѣлось имъ напиться.
Колодезь въ сторонѣ нашли.
Вода была низка: коль пить; иришло спуститься.
Къ желанью дорвались,
Спустились, напились.
Вылазить надобно: что влезли, то не чудно;
Да вылезть очень трудно.
Погладивъ бороду лисица у козла,
Уприся, говоритъ, ты вверьхъ стѣны ногами,
Потомъ рогами;
Чтобъ прежде вылезть я могла.
А какъ себя избавлю,
Избавлю и тебя. Тебя ль я здѣсь оставлю!
Козелъ сей вымыселъ безмѣрно похвалялъ,
Клянясь чтобъ никогда онъ въ умъ сму нс впалъ.
Лисица вылезши въ свободѣ пребывала.
А бѣднова козла она увѣщевала.
Коль остороженъ быть онъ прежде не умѣлъ,
Въ нещастіи чтобъ онъ терпѣніе имѣлъ.
-----
Сей прикладъ учитъ насъ, чтобъ прежде мы начала,
Желая получить трудамъ своимъ вѣнецъ,
Подумали, какой имъ слѣдуетъ конецъ.
XIX.
Два Рака.
Ракъ Раку говорилъ: куда ты ракъ
Какой дуракъ!
Ты ни шага пройти порядкомъ не умѣешъ.
Кто ходитъ такъ?
Иль ногъ ты не имѣешъ?
Покажется, одинъ изъ нихъ былъ забіяка,
Другой былъ трусъ,
А то бы стала драка.
Однако не хочу въ трусахъ оставить рака:
И тотъ подыметъ усъ.
Походкою иною,
Сказалъ ему: пройди ты самъ передо мною.
ХХ.
Два живописца.
Похвально то что дѣлано искусно,
А что не вкусно,
То плохо завсегда,
На что бы ни пришла изъ мыслей череда.
Ищи своей забавы,
Прибытка, славы,
Во исполненіи искусства своево;
Безъ разума дѣла не стоятъ ни чево.
За что ни примешся ты дерзско и нахально,
Не будетъ то похвально,
Коль ты въ искусствѣ малъ;
Хотя бы до небесъ ты мысли простиралъ,
Что въ дѣйствіи почтенно И велико,
Тобою будетъ мало то и дико.
Другой и въ малости заслужитъ похвалу,
Въ какую ты войдешъ въ великости худу.
-----
Лягушку написалъ безмѣрно нѣкто живо,
Лягушка стало диво,
Лягушка продана,
Дороже и слона.
Разнесся слухъ о сей продажѣ.
Пріѣхалъ и другой,
Картины продавать, цѣною дорогой,
И мыслитъ: ремесло подобно ето кражѣ,
Не много попотѣй,
И вдругъ разбогатѣй:
И написалъ Парнассъ и Музъ и Аполлона,
Да только написалъ письмомъ инымъ,
Иди сказать ясняй, письмомъ дурнымъ;
Большой ценой продать картину то препона.
Сколь много онъ за то просилъ,
Даютъ толико мало.
Ко всѣмъ Парнассъ носилъ,
Ни кто Парнасса не купилъ;
Ему досадно стало.
Въ великой ярости отправился въ свой путь.
И какъ съ пути назадъ изволилъ поглянуть,
Бранилъ онъ городъ сей: не стоишъ ты полушки,
Когда въ такой чести у васъ,
Великой Аполлонъ и весь Парнассъ:
Вы Музъ не любите, угодны вамъ лягушки.
XXI.
Волкъ и журавль.
Волкъ ѣлъ не знаю, что и костью подавился,
Метался отъ тоски, и чудь онъ не вздурился.
Увидѣлъ журавля, и слезно сталъ просить,
Чтобъ онъ потщился въ томъ ему помощникъ быть,
И всю онъ на нево надежду полагаетъ.
Журавль свой долгой носъ въ гортань ему пускаетъ,
И вынимаетъ кость. Потомъ онъ проситъ мзды,
Что онъ отъ таковой спасъ злой ево бѣды.
Довольствуйся ты тѣмъ, звѣрь хищный отвѣчаетъ,
Что волкъ тебя въ такомъ здоровьѣ оставляетъ,
Какое до сея услуги ты имѣлъ,
И радуйся тому, что носъ остался цѣлъ.
-----
Тотъ права честности не мало собрегаетъ,
Кто людямъ никогда худымъ не помогаетъ.
ХХІI.
Собака съ кускомъ мяса.
Собака на доскѣ рѣку переплывала,
И мяса не большой кусокъ во рту держала.
Чрезъ тѣнь она себѣ въ водѣ была видна:
Куда предъ етой я собакою бѣдна.
Подумалося ей. Кусокъ въ водѣ казался
Гораздо больше быть, и ей въ глаза бросался.
Она чтобъ то отнять, завидуя, могла,
Тотъ бросила кусокъ, который берегла.
Мечтательнымъ кускомъ себѣ напрасно льстила,
А изъ роту прямой купаться упустила.
-----
Чево не получилъ, тово своимъ не числь,
То разно, что въ рукѣ, и чѣмъ владѣетъ мысль.
XXIII.
Возгордѣвшаяся лягушка.
Увидѣвши быка лягушка на лугу,
Сказала, такъ толста сама я быть могу,
И чтобъ товарищамъ въ семъ видѣ показаться,
Влюбяся въ толщину вдругъ стала раздуваться,
И спрашиваетъ ихъ надувшися она,
Подобна ли ее быковой толщина.
Отвѣтствовали ей товарищи, ни мало.
Отвѣтствіе ей то весьма досадно стало,
Вздувалася еще услыша тѣ слова,
Конечно быть толста хотѣла такова.
До самыхъ тѣхъ она поръ дуться научалась,
Покамѣсть трѣснула, и спѣсь ее скончалась.
ХХIV.
Заяцъ и медвѣдь.
Пресильну заяцъ злость при горести имѣлѣ,
Что нѣкогда медвѣдь дѣтей ево поѣлъ,
И всякой день хотѣлъ отмстить свою обиду,
Но не было ему къ тому ни мала виду.
А сей былъ озорникъ въ лѣсу ему сосѣдъ,
Такъ должно было ждать и впредь подобныхъ бѣдъ.
Хоть заяцъ и трусливъ, однако тронутъ больно,
Отваги получилъ ко отмщенію довольно,
И предпріялъ, хотябъ случилося пропасть,
Лишъ только своево врага ввести въ напасть,
Взманить въ свой частый лѣсъ охотниковъ, со псами,
Гдѣ и не думали они быть прежде сами.
Притчина: что сей лѣсъ былъ тѣсенъ и не чистъ,
И вѣдали они, что онъ и незайчистъ.
Съ нетерпѣливостью дней зимнихъ дожидался,
Въ отвагѣ вымыселъ ему на мысль попался.
Въ начинѣ сей зимы лишъ только выпалъ снѣгъ,
Оставилъ онъ свой домъ и подъ деревней легъ,
Гдѣ малыя тогда рабята забавлялись.
И снѣгъ сжимаючи другъ въ друга имъ мѣтались.
Увидѣли они, что заяцъ тутъ приникъ:
Какой пошелъ отъ нихъ по всей деревнѣ крикъ,
Но заяцъ убѣжалъ тотчасъ къ себѣ возвратно,
И обложилъ врага слѣдами многократно,
А послѣ побѣжалъ куда тогда хотѣлъ.
Въ деревнѣ зайчій слѣдъ охотникъ усмотрѣлъ,
И шелъ съ собакою по заячьему слѣду,
Однако не къ нему, зашелъ къ ево сосѣду,
И испужавшися обратно побѣжалъ,
Но что въ лѣсу медвѣдь, въ деревнѣ разсказалъ.
Сбираются къ нему охотники со псами,
Иной съ рогатиной, съ ружьемъ, иной съ стрѣлами.
Наполнилъ всѣ дворы о лютомъ звѣрѣ слухъ,
Иной съ собою ножъ беретъ, иной обухъ.
Во множествѣ къ нему крестьяня выходили,
И только лишъ пришли, тотчасъ ево убили.
Не учиняй обидъ, ты сильный, никогда,
Безсильный то отмстить удобенъ иногда.
ХХV.
Волкъ, овца и лисица.
Овца, лисица, волкъ приятство утвердили,
Однако первенствомъ въ немъ волка предпочтили.
И слушала ево лисица и овца,
Не такъ какъ старшаго, но равно какъ отца.
У волка нѣкогда съ медвѣдемъ стала сеора,
Что онъ своимъ друзьямъ сказалъ межъ разговора,
И сказывалъ, что онъ къ отмщенію идетъ,
Прося, какой они дадутъ на то совѣтъ.
Овца на страшну брань ийти ему претила,
И что онъ пропадетъ, съ слезами говорила:
Пожалуй батюшка побереги себя,
Ты вѣдаешъ то самъ, что онъ сильняй тебя.
Волкъ больше въ сей совѣтъ съ овцою не впустился,
И очень на нее за ето разсердился.
Ты думаешъ, что мнѣ съ медвѣдемъ страшенъ бой,
Ей съ гнѣвомъ говорилъ: я, дура, самъ герой:
Ужъ много у меня такихъ враговъ бывало:
Но сердце никогда мое не трепѣтало.
Слыхала то и я, лисица тутъ на то.
Волкъ спрашивалъ ея слыхала ты? а что?
Я слышала, ему лисица отвѣчала,
Что храбрость иногда твоя и львовъ сражала,
Да въ томъ и дивности не вижу никакой;
Я знаю что ты храбръ; худая брань съ тобой.
Хоть то была и ложь, но волкъ тѣмъ возгордился,
И отмѣнить свое намѣренье стыдился.
Тотчасъ простяся съ ней пошелъ отъ нихъ на брань,
Но гордости животъ безумецъ отдалъ въ дань.
ХХVІ.
Соколъ и сова.
Когда то соколу сова другиней стала:
И cъ нимъ какъ равная по воздуху летала:
И говоритъ ему: я дѣтокъ воспитала:
Такъ ты любезный кумъ не трогай ихъ,
И береги еще и отъ другихъ:
Храни ихъ, хоть они со мною, хоть заочно.
Я ихъ тебѣ,
Вручаю какъ себѣ,
И опишу ихъ точио:
И стала краcоты ихъ класти на вѣски,
Съ примѣсомъ пудъ пяти пристрастныя любови:
Умильныя глаза, орлиныя носки,
Сокольи брови:
Какъ ангели они;
Пожалуй ихъ храни:
А я тебѣ кума и нынѣ и на предки.
На завтрѣ видитъ ихъ соколъ: сидятъ совята:
Сказалъ: не кумушки моей сидятъ рабята.:
Тѣ будто ангели, а ето чертенята;
Конечно ето дѣтки,
Какой ея сосѣдки,
И здѣлалъ изъ цыплятъ онъ ужинъ безъ насѣдки.
XXVII.
Немчинъ и Французъ.
Любовникъ ластяся къ возлюбленной своей,
Осмѣлился открыть свою горячность ей,
Она ему на то скззала безъ обману:
Я для ради тебя, что хочешъ дѣлать стану,
Единому тому не можно только быть,
Чтобъ стала я тебя когда нибудь любить.
Попросишъ денегъ ты и часто слово въ слово
Услышишъ ты отвѣтъ:
Къ услугамъ серце все твоимъ мое готово,
А денегъ нѣтъ.
Я къ етому скажу, что нѣкогда случилось,
И что не выдумка да въ дѣйствѣ приключилось,
Французы съ Нѣмцами дралися, а за что?
Отвѣтствую на то:
Не знаю.
За что кто билъ ково.^
И сами можетъ быть не вѣдали тово,
Не о притчинѣ я войны воспоминаю.
Воинско серце разжено,
И такъ положено,
Чтобъ ие было пардону:
По христіянскому ль то здѣлано закону,
На ето я скажу:
Не знаю,
И такъ же предложу:
Не о законѣ я теперь воспоминаю.
Французы, одержавъ побѣду на конецъ,
Такъ рѣжутъ Нѣмцовъ какъ овецъ:
Божественный уставъ безмѣрно почитали,
И видно, что они писаніе читали:
Французъ Нѣмчина повалилъ,
И хочетъ показать отвагу,
На грудь ему поставилъ шпагу.
Нѣмчинъ ево молилъ,
Чтобъ онъ ему животъ оставилъ.
Французъ не преступая правилъ,
Отвѣтствовалъ ему:
Тебѣ я другу моему
Служить во всемъ готовъ неложно:
А етова никакъ исполнить не возможно.
XVIII.
Мужикъ съ котомкой.
Безъ разбору ты. ври про чужія дѣла,
Та работа не такъ какъ твоя тяжела.
Нѣтъ: не дивно ни мало и мнѣ какъ тебѣ,
Что миляе на свѣтѣ всево ты себѣ:
Да чужова труда ты не тщись умалять.
И чево ты не знаешъ, не тщись похулять.
Естьли спросишь меня,
Я скажу не маня,
Что честной человѣкъ,
Етой гнусности здѣлать не можетъ во вѣкъ.
Посмотри,
И держи то въ умѣ:
Несъ мужикъ пуда три
На продажу свинцу, въ не большой котомѣ,
Нагибается онъ, да не льзя и не такъ:
Вить не грошъ на вино онъ несетъ на кабакъ:
Миръ ругается видя, что гнется мужикъ;
Свинценосца не кажется трудъ имъ великъ.
Имъ мужикъ отвѣчалъ:
Трудъ мой кажется малъ:
Только Богъ ето вѣсть,
Что въ котомишкѣ есть:
Да извѣстно тому,
Кто несетъ котому.
ХХІХ.
Вдова пьяница.
Престрашная пьяница гдѣ то была,
И полнымъ стаканомъ хмельное пила,
Дворянскова ль роду она. Иль мѣщанка,
Или и крестьянка,
Оставлю объ етомъ пустыя слова,
Довольно что пьяница ета, вдова:
Родня и друзья ето видя, что тянетъ
Хмельное вдовица, въ году всякой день,
И дѣлаетъ только одну дребедень,
Не могутъ дождаться когда перестанетъ,
Она едакъ пить,
И стали журить.
Покиньте журьбу вы, она ихъ иросила,
И имъ оправданье свое приносила:
Покойникъ въ стаканѣ на днѣ, и мой свѣтъ,
Умершаго мужа тамъ вижу портретъ.
По етой причинѣ,
Возможно ли нынѣ,
Когда я нещастна осталась одна,
Любезнымъ сосудомъ мнѣ пить не до дна;
Не будутъ любимы вдовицей такъ черти,
Какъ мужъ и по смерти,
Вписали тутъ чорта гдѣ прежде былъ мужъ:
Она изъ стакана все пьетъ мѣру тужъ.
Уемщики такъ же вдовицу журили,
И ей говорили:
Ты тянешъ какъ прежде; скажи для чево?
Для мужа? такъ нѣтъ ужъ портрета ево.
Отвѣтъ былъ: себя я въ етомъ оправлю,
Я чорту ни капли на днѣ не оставлю.
ХХХ.
Волкъ и рабенокъ.
Голодный волкъ нигдѣ не могъ сыскати пищи,
А волки безъ тово гораздо нищи.
Чтобъ ужину найти,
Скитаться долженъ онъ ийти:
Не требуется толку,
Что надобно поѣсть чево нибудь и волку:
А въ томъ нѣтъ нужды мнѣ,
Когда ево за то дубины въ двѣ ударятъ,
И ловко отбоярятъ;
Вить ето не моей достанется сиинѣ:
Пускай ево изжарятъ:
Какая ето мнѣ печаль?
Вить волка мнѣ не жаль.
Пришелъ къ крестьянскому волкъ дому,
И скрывшись на гумнѣ зарывшись подъ солому,
А на дворѣ въ избѣ рабенка сѣкла мать,
И волку, выбросивъ, грозилася отдать.
Волкъ радъ, и ужина готова,
Да баба не здержала слова.
Утихла и война и шумъ въ избѣ умолкъ,
Рабенка мать не устрашаетъ,
Да утѣшаетъ.
И говоритъ ему: когда придетъ лишъ волкъ,
Такъ мы ему поправимъ рожу,
И чтобъ онъ насъ забылъ, сдеремъ съ нево мы кожу.
Худую ужину себѣ тутъ волкъ нашелъ,
И прочь пошелъ,
Сказавъ: и ожидать тутъ доброва напрасно,
Гдѣ мнѣніе людей съ рѣчами не согласно.
ХХХІ.
Пастухъ и Сирена.
Въ долинѣ красной на лугу,
Пастухъ Аркадской жилъ со стадомъ:
Сирены зараженный взглядомъ,
Сидѣлъ онъ часто на брегу:
Сирена духъ ево смущаетъ,
И множа въ немъ любовну страсть,
Сама жаръ тотъ же ощущаетъ,
Отдавшися любви во власть.
Едва ужъ онъ скотину пасъ,
Ни что ужъ не увеселяетъ,
И только въ грусти умоляетъ,
Нептуна онъ во всякой часъ:
О ты правитель моря сжалься,
И мнѣ прекрасную вручи!
Возми, отвѣтъ былъ, не печалься;
Но только взявъ ее, молчи.
-----
Въ какомъ восторгѣ былъ весь духъ:
Колико мысли были нѣжиы!
Свои утѣхи не избѣжны,
Встрѣчаетъ радостный пастухъ.
Онъ вопитъ: о велики Боги!
Въ сей часъ увижу весь я ростъ,
Все тѣло дарагой и ноги:
Все что онъ видитъ? рыбій хвостъ.
XXXII.
Апрѣля перьвое число.
Апрѣля въ перьвый день обманъ.
Забава общая въ народѣ,
На выдумки лукавить данъ,
Нагая правда въ немъ не въ модѣ,
И все обманомъ заросло,
Апрѣля въ первое число.
-----
Одни шлютъ радостную вѣсть,
Друзей къ досадѣ утѣшаютъ,
Другія лгутъ и чѣмъ ни есть,
Друзей къ досадѣ устрашаютъ:
Лукавство враки принесло,
Апрѣля въ первое число.
-----
На что сей только день одинъ
Обмана праздникомъ уставленъ?
Безъ самыхъ малыхъ онъ притчинъ,
Излишно столько препрославленъ!
Весь годъ такое ремесло;
Такъ цѣлый годъ сіе число.
XXXIII.
Кокушка.
Грачъ вырвался изъ рукъ, изъ города домой:
Кокушка говоритъ: скажи дружечикъ мой,
Какая въ городѣ молва о пѣсняхъ нашихъ:
Онъ ей отвѣтствуетъ: изъ жителей тамъ вашихъ,
Прославленъ соловей, о немъ вездѣ слова,
О немъ великая тамъ носится молва.
Кокушка говоритъ: о жавронкѣ извѣстно?
Грачъ ей: и жавронка тамъ пѣніе прелѣстно.
Кокушка говоритъ: во славѣ ль тамъ скворецъ?
Грачъ ей: и онъ у нихъ извѣстный тамъ пѣвецъ.
Кокушка говоритъ: съ тобой жила я дружно:
Для дружбы той скажи, что знать еще мнѣ нужно,
Да только ни чево дружокъ не утаи:
Какія рѣчи тамъ про пѣсенки мои?
Грачъ ей: о томъ людей на рѣчь не позывало,
Какъ будто бы тебя на свѣтѣ не бывало.
Кокушка говоритъ: коль люди безъ ума,
Такъ я могу сплести хвалу себѣ сама.
XXXIV.
Секретарь и соперникъ.
По биржѣ двое шли.
Какія люди то, не знаю я объ етомъ,
Гуляли лѣтомъ,
Гуляли и въ гульбѣ тутъ устрицу нашли:
Гражданска въ силу права,
Кому съѣсть устрицу, не приложу ума;
Юстиція сама
Не вѣдаетъ того, и нѣтъ на то устава.
Пошедъ великой споръ,
Кому принадлежитъ находку ету скушать,
И скучно было слуш.ть,
Какой объ устрицѣ былъ шумъ у нихъ и вздоръ.
Окончилась проказа:
Глупяе устрицы была такая тварь.
Попался секретарь,
Шелъ биржей на кабакъ изъ суднаго приказа:
Тотчасъ онъ ихъ развелъ,
Имъ далъ по черепку обѣимъ изъ находки,
И передъ чаркой водки,
Безъ справокъ, устрицу, и безъ екстракта, съѣлъ.
XXXV.
Пахарь и обезьяна.
Мужикъ своимъ трудомъ на свѣтѣ жить родился,
Мужикъ пахалъ, потѣлъ, мужикъ трудился,
И отъ труда
Онъ ждетъ себѣ плода.
Прохожій похвалилъ работника съ дороги.
То слыша подняла и обезьяна ноги,
И хочетъ похвалы трудами испросить,
Отъ любочестія и въ ней разжегся пламень,
Взяла великой камснь,
И стала камень сей переносить,
На мѣсто съ мѣста,
А камень не пирогъ, и здѣланъ не изъ тѣста;
Такъ ежели когда носить ево хотѣть,
Конечно надлежитъ нося ево потѣть:
Потѣетъ и трудится.
Другой прохожій шелъ,
Въ трудѣ ее нашелъ,
И говоритъ: на что толикой трудъ годится?
Безумцы ни когда покоя не хранятъ.
Вперсдъ не заманятъ
Къ трудамъ меня, она болтала:
Свой камень бросила, трудиться перестала,
И жестоко роптала,
На что хвала другимъ, за то меня бранятъ.
XXXIV.
Отрекшаяся мира мышь.
Съ лягушками войну злясь мыши начинали.
За что?
И сами воины тово не знали;
Когда жъ не зналъ ни кто,
И мнѣ безвѣстно то.
То знали только въ мирѣ,
У коихъ бороды поширѣ.
Затворникъ былъ у нихъ и жилъ въ Голландскомъ сырѣ:
Ни что изъ свѣтскаго ему на умъ не йдетъ;
Оставилъ на всегда онъ роскоши и свѣтъ.
Пришли къ нему двѣ мышки,
И просятъ, ежели какія есть излишки,
Въ имѣніи ево,
Чтобъ подалъ имъ хотя немного изъ тово,
И говорили: мы готовимся ко брани.
Онъ имъ отвѣтствовалъ, поднявши къ сердцу длани:
Мнѣ дѣла нѣтъ ни до чево:
Какія отъ меня друзья вы ждете дани?
И какъ онъ то проговорилъ,
Вздохнулъ и двери затворилъ.
XXXVII.
Левъ и мышь.
Въ лѣсу гулялъ ужасный левъ!.
Онъ мышь поймавъ разинулъ зѣвъ,
Не всякъ
Дуракъ;
Однако многія не видятъ ясно вракъ.
Обманщикъ вякай,
Безумецъ такай,
Что хочешъ то набрякай.
Въ походъ
Весь ломится народъ:
Уставилися всѣ смотрѣть туда, откуда
Изъ матери ийти лежитъ дорога чуда.
Всѣ бредятъ: мучится, кричитъ, реветъ гора:
Родить пора.
Рабята говорятъ: страшняй тово не вѣдя,
Слона,
Или медвѣдя.
Родитъ она.
А люди въ возростѣ наполненны обманомъ,
Поздравить чаяли родильницу съ Титаномъ.
Но что родилось бишь?
Мышь.
XL.
Лисица и Виноградъ.
Лисица взлезть
На виноггадъ хотѣла,
Хотѣлось ягодъ ей поѣсть,
Полезла попотѣла:
Хоть любъ кусокъ,
Да виноградъ высокъ,
И не къ ее на немъ илоды созрѣли долѣ,
Пришло оставить ей закуски по неволѣ.
Какъ добычи лисица не нашла,
Пошла,
Яряся злобно,
Что ягодъ было ей покушать неудобно:
Какой ворчала то невкусной виноградъ,
До самыхъ не созрѣлъ такихъ онъ позныхъ чиселъ:
Хорошъ на взглядъ,
Да, киселъ.
Довольно таковыхъ
Лисицъ на свѣтѣ,
И гордости у нихъ
Такой въ отвѣтѣ.
XLI.
Деревенской праздникъ.
Въ деревнѣ жилъ мужикъ: въ деревнѣ праздникъ былъ:
Кто пить любилъ,
Тотъ много пилъ.
Крестьянинъ былъ,
Хмельнова не любилъ,
И кромѣ квасу тутъ ни капли онъ не пилъ;
Но онъ на праздникѣ другихъ не праздняй былъ,
И разны на гудкѣ имъ пѣсенки гудилъ.
Однако пьяной людъ гудошника судилъ,
Что онъ играньемъ тѣмъ бесѣду ихъ врѣдилъ;
Хотя и поплясали:
И за труды въ нево каменьями бросали.
Гудошникъ мой на силу дворъ нашолъ;
Однако во всю рысь бѣжавъ отъ нихъ, ушолъ
Отъ наглости мирской, отъ камней и отъ стклянцъ:
Иль кратче вымолвить: отъ сихъ негодныхъ пьяницъ
Мужикъ рабѣлъ;
Однако на бѣгу имъ пѣсенку пропѣлъ:
И вмѣсто сткляницъ,
Бранилъ онъ пьяницъ.
Миръ пьяной мужика винилъ;
По сказкѣ ихъ мужикъ деревню всю бранилъ.
Не только всѣхъ крестьянъ, не трогалъ онъ и сткляницъ,
Бранилъ лишъ только пьяницъ,
И на сраженіе поселянъ не манилъ.
Не трогалъ онъ народа:
А то вить истинна: въ семьѣ не безъ урода.
Во всѣхъ ли людяхъ равный духъ?
И естьли домъ такой, гдѣ нѣтъ ни блохъ, ни мухъ?
Въ деревнѣ той, разумныя молчали,
Безумныя ворчали,
А пьяныя кричали.
Была собака тамъ, а по славенски песъ,
Въ котору нѣкой бѣсъ:
А именно подьячій взлѣзъ,
Обруганный за взятки:
И смотритъ изо пса, изъ заднѣй онъ палатки:
Подьячій не охочь до пляски и музыкъ:
Изъ заднѣй комнаты онъ высунулъ языкъ,
Разинувъ губы;
И скалитъ зубы,
Изъ подсобачьей шубы.
Визжитъ оттоль, тяжба, тяжба:
Пришла гудошнику нещастная судьба.
Онъ чорныя мяса собаки злобно мучитъ:
Вертится и смучать собаку ету учитъ.
Песъ лаетъ и кричитъ: не стерпимъ брани въ вѣкъ
Мы выбранены всѣ; но песъ не человѣкъ;
Песъ сынъ собачій,
И племени товожъ какова и подьячій,
Такъ дѣльноль онъ себя крестьяниномъ нарекъ?
Крестьяня говорятъ: собака намъ не сватья:
Собакѣ мы не братья;
Намъ лутче упустить гудошникову брань,
Какъ нежели давать собакѣ дружбой дань,
И взявъ дубину,
Собакѣ дерзостной наколотили спину.
Гудошникъ мой
Ушелъ домой,
И разсердясь на пса, вездѣ собаки ищетъ:
Зоветъ ево, Нахалъ, Нахалъ, зоветъ и свищетъ:
Собака рыщетъ.
Шолъ, шолъ,
И во хлеву собаку онъ нашолъ;
Однако не тронулъ ево; да нѣтъ и дива;
Тутъ палки не было; псу далъ мужикъ покой;
Не льзя ударити безъ рукавицъ рукой;
Приказная была собака шелудива.
XLII.
Турецкой выборъ жены.
Хотѣлъ имѣть женой дѣвицу непорочну,
Какой то Туркъ, и во законѣ точну,
Такую, чтобъ она
Не знала и любви, не знала и вииа.
Турчанки пьютъ вино, да только очень тайно:
А ето и въ любви бываетъ обычайно.
Понравилась ему одна;
Онъ взялъ ее къ допросу.
Жена,
Котора пьетъ вино, хотя и не до дна,
Не надобна ему: не подноси и къ носу,
Бутылки и простой.
Приводитъ онъ ее ко перьвому допросу,
И хочетъ показать бутылку дѣвкѣ той.
Бутылки въ домѣ нѣтъ; онъ думаетъ: постой!
Извѣдать ето я умѣю:
Я въ домѣ пузырьокъ имѣю;
Хотя въ стаканъ войдетъ такихъ бутылки три:
И кажетъ дѣвушкѣ онъ етотъ пузырьочикъ,
Ей ето говоря: сударушка, дружочикъ,
Пожалуй ты глаза протри
И посмотри
Дѣвица,
Какая предъ тобой вещица.
Отвѣтствуетъ она:
Бутылка ето для вина.
Коль дѣвка знаетъ то; не надобна она:
Другая, говоритъ онъ, надобна жена;
Онъ ету оставляетъ:
Бутылочку свою другой уже являетъ,
И тотъ же делаетъ вопросъ:
А дѣвка, видя то, отворотила носъ,
И говоритъ ему невинная дѣвица:
Не вѣдаю, ей! ей! какая то вещица.
Женихъ любовію горитъ,
И говоритъ,
Невѣстѣ Турокъ:
Такихъ то я давно искалъ по свѣту дурокъ.
Голубка, вѣдай ты, бутылка то стоитъ.
А дѣвушка своей науки не таитъ,
И говоритъ ему: бутылки тотъ ли видъ!
Такъ ты меня въ числѣ не ставь, женихъ мой, дурокъ,
Бутылку знаю я и вдоль и поперьокъ:
А Турокъ почиталъ бутылью пузырьокъ.
XLIII.
Два повара.
Виргилій, Цицеронъ,
Бургавенъ, Ейлеръ, Локъ, Кортезій и Невтонъ,
Апеллъ и Пракситель, Меценъ и Сципіонъ:
О преблаженная божественная мода!
Зайди когда въ приказъ,
Гдѣ столько какъ у насъ,
Бумаги въ день испишутъ?
А то, что грамота, писцы едва и слышутъ.
Кто съ рода никогда солдатомъ не бывалъ,
Съ Невы до Одера стреляя доставалъ.
Сапожникъ Медикъ былъ, дая цѣльбы пустыя.
Мужъ нѣкто знаменитъ,
Молчаніемъ однимъ попался во святыя:
О дни златыя!
Но скоро все сіе Минерва премѣнитъ,
Которая Россіей обладаетъ;
Отъ коей мрачный умъ сіянья ожидаетъ;
А Лира между тѣмъ мнѣ басенку звенитъ.
Былъ нѣкой господинъ сынъ дьячій, иль бояринъ,
Иль выѣзжій Татаринъ,
Герольдія сама не вѣдаетъ о томъ;
Такъ какъ же знать и мнѣ въ Россіи здѣсь о комъ?
Однако дворянинъ, вотъ то извѣстно свѣту:
Причина, что имѣлъ ливрею и карету;
Передъ каретою всегда впряженъ былъ цукъ,
А за каретою былъ егерь и гайдукъ.
Ковчегъ ево творилъ по камню громкій стукъ,
А гдѣ не мощены по улицамъ дороги.
Карета тяжкая въ грязи была по дроги.
Гостей имѣлъ бояринъ за всегда,
Да то бѣда,
Кухмистра не имѣетъ,
А стряпать не умѣетъ.
Далъ двухъ молодчиковъ учиться въ повора,
И стали въ годъ они въ поварнѣ мастера.
Хозяинъ дѣлаетъ бесѣду
Зоветъ гостей къ обѣду.
Не тѣхъ, которыхъ онъ простымъ питьемъ поитъ,
Да гдѣ по праздникамъ въ переднихъ онъ стоитъ.
Кухмистры столъ устроеваютъ,
Большія ко столу наѣдутъ господа:
Въ большомъ котлѣ кипитъ капуста и вода,
Кухмистры надъ котломъ зеваютъ,
И всѣ въ одинъ котелъ потравы зарываютъ,
Чево не слыхано по нынѣ никогда.
Что выльется за штука,
Сварившися, оттоль,
Гдѣ сахаръ былъ и соль,
Каплунъ и щука?
На что такой вопросъ?
Сварился вылился хаосъ.
Кричитъ хозяинъ мой, хватается за шпагу;
Однако повара съ поварни дали тягу.
Хозяинъ чешетъ лобъ и носъ:
Вотъ пятница страшной недѣли!
Бояря съѣхались и ничево не ѣли.
XLIV.
Піитъ и жена.
Піитъ имѣлъ жену: она стихи читала,
Которы онъ слагалъ, и мужа почитала,
И говоритъ стихи любовнику она,
Изъ мужня слова:
Тобой возлюбленный я въ вѣкъ заражена,
И въ вѣкъ тебя мой свѣтъ любити я готова.
Услышалъ ето мужъ,
И говоритъ онъ ей: стихи мои къ чемужъ?
Жена отвѣтствуетъ: Парнассу я подвластна,
И къ чести я твоей сказала, кѣмъ я страстна.
XLV.
Перьвой піитъ.
Былъ перьвый въ старь піитъ во Франціи машейникъ,
И заслужилъ себѣ онъ плутнями ошейникъ:
А я машейникомъ въ Россіи не слыву,
И въ честности живу,
Но въ жизни непріятной,
И въ жалобѣ моей всегдашней и невнятной.
Давиться не хочу, себя не заколю,
Не брошуся въ рѣку и лба не прострѣлю;
Но естьли я Парнассъ Россійскій украшаю,
И тщетно въ жалобѣ страдая возглашаю:
Не лутчель, коль себя всегда въ мученьи зрѣть,
Скоряе умереть?
Я знаю что моя честь вѣчно не увянетъ;
Но славы сей моя тѣнь чувствовать не станетъ.
XLVI.
Коршунъ.
Былъ коршунъ и кричалъ на деревѣ тулъ, тулъ,
Тулъ, тулъ, тулъ, тулъ, тулъ, тулъ..
Какимъ то побытомъ,
Какъ будто хоботомъ,
Дѣтина коршуна съ осины здулъ.
Довольно кажется грабитель куролѣсилъ,
Но малой коршуна на вѣтви не повѣсилъ.
Остался коршунъ живъ, остался живъ и носъ,
Взялъ малый коршуна въ допросъ,
Явилось по допросу.
Во оправданіе Тултульску носу,
Что коршунъ доброй человѣкъ;
И ни ково во весь не грабливалъ онъ вѣкъ;
А сверьхъ того ево очистила присяга:
Не передомлена надъ головою шпага.
Мнитъ коршунъ: истинну я нынѣ побѣдилъ,
Но естьлибъ я ево судилъ,
Въ застенкѣ бы сей плутъ на дыбѣ помѣтался,
И послѣ въ пѣтлѣ бы дни два три помотался?
А малой мой не такъ судилъ,
И въ голубятню онъ Тултула посадилъ,
Для обороны.... симъ праведнымъ Тултуломъ,
Которы у нево сидятъ подъ карауломъ,
И сталъ сей воръ,
На голубятнѣ прокуроръ:
И закрѣпилъ Тултулъ судебный приговоръ:
Повѣреннымъ ему невиннымъ здѣлать казни,
И всѣхъ безъ совѣсти казнитъ и безъ боязни.
Перевершилъ Тултулъ дѣла,
Однако у нево головушка цѣла.
А онъ по нынѣ бѣшенъ;
Извѣстно то, что плутъ, по самой срокъ той грѣшенъ.
Доколѣ не повѣшенъ.
XLVII.
Кукушки.
На мѣcто соловьевъ кукушки здѣсь кукуютъ,
И гнѣвомъ милости Діянины толкуютъ.
Хотя разносится кукушечья молва;
Кукушкамъ ли понять Богинины слова?
Въ дубровѣ сей поютъ безмозглыя кукушки,
Которыхъ пѣсни всѣ не стоятъ ни полушки:
Лишъ только закричитъ кукушка на суку;
Другія всѣ за ней кричатъ: куку, куку.
XLVIII.
Молодка въ горести.
Молодка въ горести страдаетъ,
И плачетъ и рыдаетъ;
Подруги унимать ее хотятъ.
И плакать ей претятъ.
Молодка говоритъ, я все на свѣтѣ трачу,
И вѣдаю сама, что суетно я плачу;
Готова живота лишиться я въ сей часъ:
Мнѣ сказано, пришелъ указъ,
Невѣрность и рога, хотя вошли и въ моду,
Невѣрныхъ женъ постричь, а рогокосцевъ въ воду.
Она на тѣ слова такой даетъ
Отвѣтъ:
Объ етомъ духъ мой стонетъ,
Черницей буду я, а мужъ утонетъ.
XLIX.
Маскарадъ.
Бралъ мальчика отецъ съ собою въ маскарадъ,
А мальчикъ узнавать умѣлъ людей подъ маской,
Пляской;
Какой бы кто ни вздѣлъ, сокрыть себя, нарядъ.
Не ладно прыгая, всей тушей тамъ тряхнулся,
Упалъ, разшибъ онъ лобъ, расквасилъ мозгъ, рѣхнулся,
Но выздоровѣлъ бы по прежнему плясать,
Когда бы безъ ума не сталъ стиховъ писать.
Складъ былъ безмѣрно гнусенъ,
Не видывалъ еще никто подобныхъ вракъ.
О мальчикъ! узнавать ты былъ людей искусенъ,
Но знаешь ли теперь, что ты Парнасской ракъ?
Ты въ маскахъ прежде зналъ людей по виду пляски,
А нынѣ самъ себя не знаешь и безъ маски:
Брось Музу, естьли быть не хочешъ ты дуракъ.
L.
Попугай.
Въ трактирѣ кто то какъ увидѣлъ попугая,
И захотѣлъ ево поѣсть.
Даетъ трактирщику пречудно странну вѣсть,
Ево гораздо испугая,
И говоритъ ему, пожалуй государь,
Мнѣ ету птаху ты изжарь:
Не говорилъ о томъ гораздо онъ пространно;
Однако ето странно,
Такую птицу печь,
И мудрена та рѣчь;
Однако заплатить хотѣлъ тотъ гость довольно.
А денежка мана,
Чево не дѣлаетъ на свѣтѣ семъ она?
Убили птицу,
Какъ будто воробья, дрозда, или синицу.
Гость,
Одну отрѣзалъ кость.
Поѣлъ, погрысъ, за ту копѣйку далъ онъ спицу,
И за одинъ ему мясца онъ далъ кусокъ,
Хотя и выжалъ весь у мяса поваръ сокъ.
Цѣна мала, у той вкусъ птицы не высокъ.
Гость мяса етова накушався не треснетъ,
Однако попугай убитый не воскреснетъ.
LI.
Коршунъ.
Брюхато брюхо, льзя ль по русски то сказать?
Такъ брюхо не брюхато,
А чрево не чревато;
Такихъ не можно словъ между собой связать.
У коршуна брюшко иль стѣльно, иль жеребо,
Отъ гордости сей звѣрь взираетъ только въ небо:
Онъ сталъ павлинъ, не скажутъ ли мнѣ то,
Что коршунъ вить не звѣрь, но птица?
Не бесконечна ли сей критики граница?
Что
Худова въ томъ, коль я сказалъ жеребо?
Для риѳмы положилъ я слово то, для, небо:
А ето пріискавъ и нѣсколько былъ радъ,
Остался въ точности, какъ должно быти, складъ:
То шутки, каковы Рондо, Сонетъ, Балладъ;..
Отъ етова писцы не рѣдко отбѣгаютъ;
Однако то они когда пренебрегаютъ:
Жеребо, положилъ, не радиль риѳмы я?
Но симъ испорченаль хоть мало мысль моя.
Напрасно кажется за то меня ругаютъ,
Что я неслыханну тутъ риѳму положилъ:
Я критики за то себѣ не заслужилъ.
Жеребо слово я ошибкой не считаю,
А вмѣсто басни той сію теперь сплетаю:
Былъ коршунъ гордъ,
Какъ чортъ,
Да только онъ смотрѣлъ не въ адъ, но въ небо.
А черти смотрятъ въ адъ.
Не мните критикой мнѣ сею дати матъ:
Не зрю ошибки я, что я сказалъ жеребо:
Но къ притчѣ приступлю. Сталъ коршунъ быть павлинъ;
Въ ево онъ перьяхъ былъ великой господинъ.
Но птицы протчія безумца ощипали,
Такъ брюхо гордое и горды мысли пали.
Кто хочетъ, можетъ онъ писателя винить;
Однако должно ли писателя бранить,
А ето слытали мои исправно уши:
Но кто переведетъ на свѣтѣ подлы души!
LII.
Парисовъ судъ.
У парниковъ сидѣли три богини,
Чтобъ ихъ судилъ Парисъ, а сами ѣли дыни,
Россійской то сказалъ намъ древности толмачь,
И стихоткачь;
Который сочинилъ какой то глупой плачь,
Безъ склада
И безъ лада.
Богини были тутъ: Паллада,
Юнона,
И матерь Купидона.
Юнона подавилась,
Парису для тово прекрасной не явилась,
Минерва,
Напилась какъ стерва;
Венера,
Парису кажется прекрасна безъ примѣра.
Хотя и всѣ прекрасны были;
Прекрасны таковы Любовь, Надежда, Вѣра.
А сидя обнажась весь стыдъ они забыли.
Парисъ на судъ хоть селъ,
Однако былъ онъ глупъ, какъ лосось или оселъ.
Кокетку сей судья двумъ бабамъ предпочелъ,
И разсердилъ онъ ихъ, какъ пчельникъ въ ульѣ пчелъ;
И дѣло онъ прочелъ
Екстрактъ и протоколъ:
Дій за ето ево не взрютилъ чуть на колъ.
Венера возгордилась,
Дочь мозгова зардилась,
Юнона разсердилась,
Пріяма за ето остригла и обрила.
И Трою разорила.
LIII.
Несмысленныя писцы.
Вши въ самой древности читать, писать умѣли
И пѣсни пѣли.
Всползла
Во удивленье взору,
На ту священну гору
Гдѣ музы, вошь была котора зла,
И стала возглашать во злобѣ и роптаньи,
О правдѣ, честости, о добромъ воспитаньи.
Не слушаетъ ни кто что тамъ поетъ та вошь;
Извѣстно что у вши нѣтъ пѣсней ни на грошь.
Когда бы пѣла мышь; мышь кошка бъ изловила;
А вшамъ такихъ угрозъ природа не явила;
Такъ музы разсердясь и въ жалобахъ своихъ,
Хотя вши голосъ тихъ,
И пѣла вошь не шумно,
Ко зевсу кликнули соткавъ прекрасный стихъ:
Со вшами музамъ брань имѣти и безумно;
Но зевсъ не движимъ пребывалъ,
И говорилъ: я вшей и съ роду не бивалъ;
А естьли мнѣ убить ее за гнусны пѣсни,
Въ которыхъ ни чево нѣтъ кромѣ только плѣсни;
Такъ лутче мнѣ побить безмозглыхъ тѣхъ,
Которы мнятъ искать во гнусности утѣхъ:
Да ето строго;
Въ иномъ селѣ людей останется не много:
А на срамную вошь не брошу грома я:
Не осквѣрнится въ вѣкъ рука моя.
О музы! должно вамъ отнынѣ вѣчно рдиться:
Что вы могли на тварь гнуснѣйшу разсердиться:
Воспѣла вошь; но что?
Не вѣдаетъ ни кто:
Но кто хвалили то?
Хвалили тѣ одни, кто сами всѣ ничто.
Которыя сей вши хвалили бездѣлушки,
Не стоятъ гады тѣ и всѣ одной полушки.
LIV.
Лисица и статуя.
Я вѣдаю что ты Парнасскимъ духомъ дышешъ;
Стихи ты пишешъ.
Не возложилъ ни кто на женскій разумъ узъ:
Чтобъ дамамъ не писать, въ которомъ то законѣ?
Минерва женщина, и вся бесѣда Музъ,
Не пола мужеска на Геликонѣ;
Пиши! не будешъ тѣмъ ты менше хороша;
Въ прекрасной быть должна прекрасна и душа.
А я скажу то смѣло,
Что самое прекраснѣйшее тѣло,
Безъ разума, посредственное дѣло.
Послушай что тебѣ я нынѣ донесу,
Про лису:
Въ какомъ то статую она нашла лѣсу:
Венера то была работы Праксителя.
Сполпуда говоритъ лисица словъ ей мѣля,
Промолви кумушка, лисица ей ворчитъ,
А кумушка молчитъ.
Пошла лисица прочь, и говоритъ лисица:
Прости прекрасная дѣвица,
Въ которой нѣтъ ни капельки ума,
Прости прекрасная и глупая кума.
А ты то вѣдаешъ, Хераскова, сама,
Что кумъ такихъ довольно мы имѣемъ,
Хотя мы дуръ и дураковъ не сѣемъ.
Къ Елисаветѣ Васильевнѣ Херасковой.
LV.
Ворона.
Не принимайтеся безумцы смѣло,
За то вы дѣло,
Которо выше вашихъ силъ,
О естьли бы когда кто ето испросилъ!
Тогдабъ невѣжество напрасно не потѣло.
Орелъ овечку ухвативъ ее унесъ,
И поднялъ до небесъ:
Противъ орла овцамъ худая оборона.
Что дѣлаетъ орелъ,
Увидѣла ворона;
Къ тому же дѣйствію и въ ней огонь горѣлъ,
Подобно ухватить овечку захотѣла,
И такъ же какъ орелъ поднять,
Да силы нѣгдѣ взять:
Минутъ десятка стри ворона попотѣла:
Усталъ геройской духъ.
Высокомѣріемъ ворона ослѣпилась,
И какъ репейной кустъ къ овечкѣ прицепилась:
Пришелъ пастухъ.,
И взялъ обухъ,
И зачалъ онъ тазать героя прицепленна,
И снялъ съ овцы героя утомленна,
И далъ герою онъ ударъ,
И выбилъ вонъ геройской жаръ.
LVI.
Лошаки и воры.
Лошакъ монеты везъ,
Другой овесъ,
И кто изъ нихъ честняй они имѣли споры.
Скончали такъ они о чести разговоры:
Честняе тотъ изъ нихъ, которой деньги везъ,
А тотъ подляй, которой везъ
Овесъ.
Напали воры:
Сказали лошаку, которой везъ
Овесъ.!
Вези ты свой овесъ,
Куда ево ты везъ:
И лошаковъ на волю отпустили;
Лишъ только деньги ухватили,
И деньги унесли. Какая ето честь,
Котору можетъ воръ унесть!
LVII.
Заяцъ и червякъ.
На зайца, я не знаю какъ,
Вскарабкался червякъ.
Во всю на немъ червячью волю,
Червякъ летитъ по чисту полю!
Другимъ червямъ кричитъ гордяся на бѣгу,
Рабята видитель, какъ я бѣжать могу?
Тому хвалиться славой втунѣ,
Каковъ бы кто ни былъ почтеніемъ высокъ,
Ково привяжетъ рокъ,
Безъ дальняго достоинства къ фортунѣ.
Въ прямомъ достоинствѣ велика похвала,
И состоитъ изъ чести,
А протчая мала,
И состоитъ изъ лести.
LVIII.
Змѣя и пила.
Не устремляйтеся тово критиковать,
Ково немножичко трудненько подкопать;
Всѣ ваши зборы,
И наплетенны вздоры,
Не здѣлаютъ ему малѣйшаго вреда,
А вамъ надѣлаютъ премножество стыда.
Змѣя нашла пилу: зверокъ ее то взгляду.
Змѣя не думастъ усердно ни о комъ,
И не скупится тратить яду;
Грызетъ пилу и лижетъ языкомъ,
Что больше вкругъ пилы она яряся вьется;
То больше крови льется,
И проливая кровь потокомъ изъ себя,
Пилу губя,
Кровь собенну за кровь чужую почитаетъ,
И кровью таетъ.
Пилу пилитъ,
Языкъ болитъ,
Истрескалися губы.
Увидѣла змѣя, переломавши зубы,
Что тронута она была,
А не пила.
LIX.
Васнлью Ивановичу Майкову.
Послушай, Майковъ ты, число у насъ любовницъ
Размножилося такъ, какъ розы на кустахъ;
Но то въ подсолнечной вездѣ во всѣхъ мѣстахъ.
Я чту дѣвицъ, утѣхъ во младости виновницъ.
Почтенна ли любовь,
Когда пылаетъ кровь?
Старуха скажетъ,
И ясно то докажетъ,
Что ето пагубно для насъ и для дѣвицъ:
И стерла бы она красу съ дѣвичьихъ лицъ;
Употребила бы на то она машины,
Чтобъ были и у нихъ по красотѣ морщины.
А я скажу не то:
Да что?
Любовь и въ городахъ и въ селахъ,
Похвальна: лишъ была бъ она въ своихъ предѣлахъ,
Красавица сперьва къ себѣ любовь измѣрь:
Безъ основанія любовнику не вѣрь;
Хотя бы онъ тебѣ съ присягой сталъ молиться,
Дабы въ Ругательство дѣвицѣ не ввалитьс^,
На красоту,
Разскаску я сплету:
Пастухъ любилъ пастушку,
Какъ душку,
И клялся: я тебя своею душкой чту.
Красавица не вѣритъ,
И думаеть она: любовникъ лицемѣритъ:
Не всякой человѣкъ на свѣтѣ семъ Пирамъ!
Боится, изъ любви родится стыдъ и срамъ.
Сказали пастуху, пастушка умираетъ,
И гробъ уже готовъ:
Жесточе естьли что любовнику сихъ словъ?
Пастухъ оставшихъ дней уже не разбираетъ,
Дрожитъ,
И памяти лишенъ къ пастушкѣ онъ бѣжитъ.
Во время темной нощи,
Густой въ средину рощи.
И вынявъ ножь себя онъ хочетъ умертвить:
Но ищетъ онъ любезной,
Желая окончать при ней такой вѣкъ слезной:
Сіе въ сіи насъ дни не должноль удивить?
И частоль таковы льзя вѣрности явить?
А волку трудно ли овечку изловить?
Воспламененіе Дидонѣ было грозно;
Филида плакала, но каялася позно.
Пастушки пастуха увидя ясно страсть.
И не бывя больной всклепала ту напасть,
Она кричитъ: Увы! тебя смерть люта ссѣкла,
Увяла роза днесь и лилія поблѣкла.
Но скоро сталъ пастухъ какъ прежде былъ онъ бодръ:
И превратился гробъ во брачный тамо одръ.
Не всякъ ли человѣкъ въ участіи особомъ.
Пастушкѣ гробъ сталъ одръ, Дидонѣ одръ сталъ гробомъ...
Судьбина всякаго различно вить даритъ;
Дидона на кострѣ горитъ,
Пастушка въ пламени судьбу благодаритъ.
Когда ввѣряется кому какая дѣвка,
Такъ помнилабъ она, что ето не издѣвка;
А сколько дѣвушка раскаясь ни вздохнетъ,
И сколько ужъ она злодѣя ни клянетъ,
Въ томъ прибыли ей нѣтъ.
LX.
Змѣя и Мужикъ.
Змѣя ползла:
И какъ она ни зла,
И жестока укуской;
Но зляй ее морозъ;
Гораздо отъ нево бываетъ больше грозъ.
Замерзъ червякъ: морозъ былъ ето Русской,
Не Греческой и не Французской,
Не римской; въ истинну морозъ былъ ето русской:
Пусть Федръ о томъ писалъ, Делафонтенъ, Есопъ:
Застылъ у червяка и хвостъ и лопъ;
Такъ русской былъ морозъ: могли замерзнуть губы,
И барабанить зубы:
Змѣя была безъ шубы;
У змѣй и денегъ нѣтъ:
А шубы вить не всякъ безденежно даетъ.
Въ лѣсу, рубя дрова, ее мужикъ увидѣлъ:
Мужикъ былъ простъ, и смѣлъ:
И сколько онъ умѣлъ
Змѣю всей силой грѣлъ.
Не много знать мужикъ змѣй лютыхъ ненавидѣлъ;
Ворошится моя
Змѣя;
И выдержавъ судьбу гораздо ловку,
Вздымаешъ ужъ головку:
Очнулась тварь сія;
Хотя и потерпѣла:
Пришла къ ней жизнь; и злоба закипѣла.
Лишъ только ожила змѣя, и зашипѣла,
И жало высунувъ на мужика,
Бросается на дурака;
Но дѣло стало по шумняе;
Мужикъ сталъ быть умняе,
И взявъ топоръ змѣю разсѣкъ.
Злодѣй доколь не вылѣзетъ изъ кожи,
Не перемѣнитъ рожи:
И сверьхъ того: злодѣй во вѣкъ,
Неблагодарный человѣкъ.
LXI.
Лягушка.
Герой отъ кореня преславна,
Надутый спѣсью паче мѣръ,
Отъ витязей влекъ родъ издавна,
Которыхъ воспѣвалъ Гомеръ:
Герой узрѣлъ вола къ досадѣ
Велика жирна толста въ стадѣ:
И тако рыцарь говорилъ:
О жители, во грязномъ морѣ!.
Какъ лапы я въ волѣ багрилъ,
Сіе увидите вы вскорѣ.
-----
Но прежде буду раздуваться, ,
И буду такъ великъ какъ онъ:
Повсюду станетъ раздаваться,
Сей гласъ: лягушка стала слонъ.
Вздувается; но тѣло мало, .
Ни чудь еще быкомъ не стало;
Говядины нѣтъ вида тутъ:
Всѣ силы собираетъ душка;
Но множа сей претяжкій трудъ,
О боги! треснула лягушка.
LXII.
Сказка 1.
Мужикъ у мужика укралъ съ двора корову,
И въ городѣ продавъ камку себѣ купилъ.
Купилъ, и къ празднику скроилъ женѣ обнову.
Съ другова онъ двора быка себѣ стащилъ.
И ласку показавъ хозяюшкѣ сугубу,
Сшилъ бострокъ, а теперь купилъ ей кунью шубу.
Молодка на себя надѣвъ такой нарядъ,
Ужъ не работала, прелестна быть старалась,
И двумъ дѣтинушкамъ угодна показалась.
Они нечаянно нашли какъ будто кладъ.
Подпали молодцы, она не покрѣпидась:
Начто же и нарядъ, когда бы не склонилась?
Одинъ изъ нихъ былъ тотъ, чей быкъ намнясь пропалъ,
Другой, корова чья намнясь съ двора пропала.
Молодка таинства въ себѣ неудержала:
Какъ тотъ такъ и другой про воровство спозналъ,
Передъ судьею тать, подробно обличился:
Не зналъ какъ вышло то, однако повинился.
Побитъ. И велѣно, какъ судъ опредѣлилъ,
Чтобъ тотчасъ онъ быка съ коровой заплатилъ.
Какъ не тужить ему? Онъ плакалъ безъ отрады;
Пришло на рынокъ несть всѣ женнины наряды.
Не плачь любезный мужъ, рѣчь женнина была,
Тебя мнѣ только жаль, а я свое взяла.
LXIII.
Сказка 2.
Жилъ нѣкакой мужикъ гораздо не убого,
Всево, что надобно для..дому, было много,
И словомъ то сказать: сыта была душа.
Хотя онъ былъ и старъ, однако не скрѣпился,
И въ старости своей на дѣвушкѣ женился:
А дѣвушка была гораздо хороша.
Ему понравилось при старости, пріятство,
А ей понравилось при младости, богатство,
И такъ желанье ихъ въ одинъ попало ладъ.
Женился старичокъ хотя и не въ попадъ:
Прискучилося ей и день и ночь быть съ дѣдомъ,
И познакомилась молодушка съ сосѣдомъ.
Велѣла нѣкогда, какъ куры станутъ пѣть,
Прійти молодчику повеселиться въ клѣть,
И давъ ему ключи, ждетъ полночи утѣшно:
Старикъ заснетъ; такъ ей все будетъ безпомѣшно.
Пришелъ молодчикъ въ клѣть, а въ тотъже часъ на дворъ,
Какъ будто зговорясь пришелъ за нимъ и воръ.
И какъ ни крался онъ, сабаки забрехали;
Хоть двери вору въ клѣть войти не помѣшали:
Не надобенъ обухъ, замка на дверяхъ нѣтъ.
Подумалъ молодецъ, что старой хрычь идетъ:
Насилу вспомнился какъ выкрасться оттолѣ,
А выкравшись бѣжалъ какъ ужъ не можно болѣ,
Сабаки лаяли: ахъ, жонушка вставай,
Мужъ старой говорилъ, я слышу въ домѣ лай,
Конечно на дворѣ моя голубка воры.
Не нравны жонушкѣ тѣ были разговоры:
Она сердилася безмѣрно на сабакъ,
И мужу говоря, сабаки лаютъ такъ.
Заснулъ старикъ: своя молодкѣ воля стала.
Вскочила, изъ избы какъ можно уплетала.
Вбѣжала въ клѣть, и въ ней сосѣдушка быть мнитъ,
И говоритъ ему: теперь мой старой спитъ,
Потѣшимся съ тобой. Изрядныя потѣхи!
Хозяйка вору красть не здѣлала помѣхи.
Она пошла назадъ, а воръ пошелъ домой,
И что онъ захватилъ, то все унесъ съ собой.
И говорилъ себѣ: хотя мнѣ ето странно,
Однако въ ету ночь я щастливъ несказанно.
Конецъ VI Книги.