ПРИТЧИ. КНИГА ПЯТАЯ
I.
Пьяница трусъ.
Былъ нѣкой пьяница,
А передъ нимъ и день и ночь,
Стояла сткляница,
И никогда съ часовъ не отходила прочь,
Хозяину препровождая время.
Она ему была жена, и мать и дочь,
И родъ, и племя,
И какъ любовница, всегда подъемля носъ,
Со пьяницей лобзалася въ засосъ.
Покрылося ево лицо порфирнымъ цвѣтомъ,
И стало такъ красно, какъ солнце жаркимъ лѣтомъ:
И отъ лица лучи,
Блистали будто отъ свѣчи;
Извѣстно всѣмъ у пьяной рожи,
Огонь пылаетъ изъ закожи.
Отъ жара онъ распухъ:
Онъ сталъ дородняе; такъ сталъ сильняй онъ нынѣ.
И взявъ обухъ,
Благодаря судьбинѣ,
Въ лѣса пошелъ отвагу онъ явить:
Смышляетъ витязь мой, медвѣдя изловить,
И говоритъ: вить я, медвѣдь, не устрашуся,
И у тебя домой, ей! ей! не попрошуся:
А ты дружокъ мой впредь,
Не станешъ болѣе гордиться и реветь:
Велико дѣло то, что ты медвѣдь!
Великой ты бояринъ!
Не испугаюсь я, хотябъ ты былъ Татаринъ.
И только мой уродъ
Лишъ вышелъ изъ воротъ,
На кроволитну сѣчу,
Анъ крыса встрѣчу:
Герой дрожитъ,
Герой бѣжитъ:
Не такъ похлебка та сварилась,
И съ трусомъ водочка не такъ уговорилась:
Сподкнулся, носомъ палъ, вдругъ жила растворилась.
Герой средь улицы лежитъ,
И кровью улица Геройской обогрилась.
II.
Совѣтъ Родительской.
Былъ отрокъ, да была еще отроковица;
А просто молодецъ, да дѣвка, иль дѣвица.
Дѣтинка былъ ей братъ, она ему сестрица;
Она была прекрасна, да тупа,
А по просту глупа;
А тотъ былъ дуренъ, да не тупъ,
А по просту не глупъ.
Сынъ былъ въ отца, а дочь вся въ матере родилася,
И вся въ безуміе по матери вдалася.
Родитель нѣкогда красавицу журилъ,
И говорилъ,
Чтобъ я статуйщикъ быдъ, я етова не чаялъ,
Однакоо статую изрядную изваялъ;
А ты женидьбою, мой сынъ, не провинись,
На дурѣ не женись:
Болвана не бери ко отягченью вѣка,
И тищися ты имѣть женою человѣка.
III.
Больной и Медикъ.
Къ больному лѣкарь шелъ: больной въ жару:
Готовъ рецептъ. Я денегъ не беру,
Онъ едакъ говорилъ,и протянулъ онъ лапу:
Упалъ червонной въ шляпу.
Червонной говоритъ: пожалуй полѣчи:
А докторъ говоритъ: пожалуй не кричи,
Молчи,
И не бренчи,
Да дай рѣчей больнова мнѣ послушать:
Съ тобой поговоримъ и послѣ мы.
Изволь сударь, больной, не много ты покушать
Сулемы.
А ты, червончикъ мой, изволь меня послушать:
Не верезжи и полѣзай въ карманъ.
Ступай, ступай, небось; вить я не басурманъ.
На завтрѣ онъ себя къ больному присусѣдилъ.
Онъ сталъ искусненько больнова утѣшать,
И почалъ вопрошать.
Больной не отвѣчалъ и бредилъ:
А докторъ мой,
Не йдетъ домой,
И дѣлая тогда болящему сосѣду,
Бесѣду,
Возведъ ученыя зеницы къ небѣсамъ,
Забредилъ самъ;
Однако уменшилъ домашнихъ сожалѣнье,
И подписалъ опредѣленье,
Такъ:
Онъ бредитъ: ето доброй знакъ.
На завтрѣ у больнова пятна:
Примѣта доктору и та приятна,
И утверждаетъ онъ,
Что жаръ выходитъ вонъ.
На завтрѣ жаръ перемѣнился въ стужу:
А докторъ говоритъ: жаръ вышелъ весь на ружу,
Моимъ стараніемъ скорбь ета путь нашла,
И отошла.
На завтрѣ нашъ больной скончался,
А докторъ мой опять бѣжитъ,
И въ пору самую примчался;
Больной во гробѣ ужъ лѣжитъ.
Пощупалъ докторъ пульсъ, каковъ больной провѣдалъ.
Скоряй, кричитъ, ево велите исповѣдать.
IV.
Выкупъ мужей.
Великій крѣпкій градъ,
Приступнымъ воинствомъ объятъ,
На договоры не здастся,
И съ непріятелемъ всей силою біется.
Съ обѣихъ странъ рѣками кровь ліется;
Летаютъ бомбы и ревутъ,
И зданія во градѣ рвутъ.
Отъ пушекъ стѣны поврежденны,
Такъ тѣ, которы осажденны,
Ослабли на конецъ и стали побѣжденны.
Чего воюющимъ тогда ужъ больше ждать?
Ихъ смерти велѣно предать.
Но вождь рѣшеніе такое оставляетъ,
И объявляетъ,
Чтобъ жоны всѣ свои сокровище несли,
Которыя они сокрыли,
И въ землю можетъ быть зарыли;
И чтобъ они мужей и протчихъ тѣмъ спасли.
Рѣшеніе сіе, не такъ какъ перво строго:
Принесено весьма богатства много:
Одна лишь ни на грошъ къ отдачѣ не несетъ;
Ни сору, а не только злата,
Хотя она весьма была богата,
И ужасъ сердца ей о мужѣ не трясетъ.
Хоть мужъ ей милъ не ложно,
Но деньги жонушкѣ еще ево миляй:
Лишиться ихъ еще и самой смерти зляй;
А мужа получить вездѣ всегда возможно:
Вотъ едакъ думаетъ она.
Похвальна ли сія, воздержная жена?
А по просту плутовка,
Хотя и не мотовка.
И говоритъ: пускай мужей порѣжутъ тамъ,
А я и десети рублевиковъ не дамъ,
И не хочу я столько куролѣсить.
Вождь мужа свободилъ, жену велѣлъ повѣсить.
V.
Волосокъ.
Въ любови нѣкогда, не знаю кто горитъ,
И ни какова въ ней взаимства онъ не зритъ.
Онъ суетно во страсти таетъ;
Но Духъ къ нему какой то прилетаетъ,
И хочетъ участи ево перемѣнить,
А именно къ нему любезную склонить;
И сердцѣмъ, а не только взоромъ,
Да только лишь со договоромъ,
Чтобъ онъ имъ вѣчно обладалъ.
Дѣтина на сто, рукописанье далъ.
Установилась дружба,
И съ обоихъ сторонъ опредѣленна служба:
Дѣтину Духъ контрактомъ обуздалъ,
Не расходимо жить, въ одной и дружно шайкѣ;
Но чтобъ онъ передъ нимъ любовны пѣсни пѣлъ,
И музыкальный трудъ терпѣлъ;
А духъ бы бывъ при немъ, игралъ на балалайкѣ.
Сей Духъ любилъ
Забаву,
И любочестенъ былъ;
Являть хотѣлъ ему свою вседневно славу;
Давались бы всякъ день исполнити дѣла,
Гдѣ бъ хитрость видима была.
Коль дѣла тотъ не дѣлаетъ, а сей не исполняетъ,
Преступника контрактъ, безъ справокъ, обвиняетъ.
Доставилъ духъ любовницу ему,
Отверзъ ему пути Духъ хитрый ко веему.
Женился молодецъ, богатства въ домѣ тучи,
И денегъ кучи;
Однако онъ не могъ труда сево терпѣть,
Чтобъ каждый день предъ Духомъ пѣсни пѣть;
А Духъ хлопочетъ,
И безъ коммисіи вонъ выйти не хочетъ.
Богатствомъ полонъ домъ, покой во сторонѣ,
Сказалъ дѣтина то женѣ:
Не, льзя мнѣ дней моихъ между блаженныхъ числить,
Отъ пѣсенъ не могу ни ѣсть, ни пить, ни мыслить,
И сонъ уже бѣжитъ, голубушка, отъ глазъ;
Что я ни прикажу, исполнитъ Духъ тотчасъ.
Жена отвѣтствуетъ: освободишься мною;
Освободишься ты, душа моя, женою;
И скажешь ты тогда, что я тебя спасла.
Какой то волосокъ супругу принесла,
Сказала: я взяла сей волосъ тамо,
Скажи чтобъ вытянулъ духъ етотъ волосъ прямо:
Скажи ты духу: сей ты волосъ приими,
Онъ корчится, такъ ты ево спрями.
И оставайся съ симъ отвѣтомъ,
Что я не вѣдаю объ етомъ.
Но снятъ ли волосъ тотъ съ Арапской головы,
Не знаю: знаетель читатели, то вы?
Отколь она взяла, я ето промолчу;
Тому причина та, сказати не хочу:
Дознайся самъ читатель:
Я скромности всегда былъ крайній почитатель.
Пошелъ работать духъ и думаетъ: не крутъ,
Такой мнѣ трудъ.
Вытягивалъ ево, мня, прямъ онъ быти станетъ;
Однако тщетно тянетъ.
Почувствовалъ онъ то, что етотъ трудъ высокъ;
Другою онъ себя работою натужилъ,
Мылъ мыломъ и утюжилъ,
Но не спрямляется ни мало волосокъ.
Взялъ тяжкой молотокъ,
Молотитъ,
Колотитъ,
И хочетъ изъ нево онъ выжать сокъ:
Однако волосокъ,
Остался такъ какъ былъ онъ преждѣ,.
Духъ далъ поклонъ евоей надеждѣ,
Разорвался контрактъ ево отъ волоска.
Подобно такъ и я, стихи чужія правилъ,
Потѣлъ, потѣлъ, и ихъ, помучився, оставилъ.
VI.
Ворона и Лиса.
И птицы держатся людскова рѣмесла:
Ворона сыру кусъ когда то унесла,
И на дубъ сѣла:
Сѣла,
Да только лишь еще ни крошечки не ѣла.
Увидѣла лиса, во рту у ней кусокъ,
И думаетъ она, я дамъ воронѣ сокъ.
Хотя туда не вспряну,
Кусочикъ, етотъ я достану,
Дубъ сколько ни высокъ.
Здорово, говоритъ лисица,
Дружокъ, воронушка, названая сестрица:
Прекрасная ты птица;
Какія ноженьки, какой носокъ,
И можно то сказать, тебѣ безъ лицемѣрья,
Что паче всѣхъ ты мѣръ, мой свѣтикъ, хороша;
И попугай ничто передъ тобой душа;
Прекрасняе сто кратъ твои павлиньихъ перья:
Нелѣстны похвалы пріятно намъ терпѣть:
О естьли бы еще умѣла ты и пѣть!
Такъ не былобъ тебѣ подобной птицы въ мирѣ.
Ворона горлушко разинула поширѣ,
Чтобъ быти соловьемъ,
А сыру, думаетъ, и послѣ я поѣмъ:
Въ сію минуту мнѣ здѣсь дѣло не о пирѣ;
Разинула уста,
И дождалась поста:
Чудь видитъ лишь конецъ лисицына хвоста.
Хотѣла пѣть, не пѣла;
Хотѣла есть, не ѣла:
Причина та тому, что сыру больше нѣтъ:
Свръ выпалъ изъ роту, лисицѣ на обѣдъ.
VII.
Статуя.
Статуя здѣлана красавицына живо,
Иснуснѣйшей рукой: статуя стала диво.
Со подлинникомъ та статуя всѣмъ равна,
Толикожъ хороша, толикожъ и умна.
VIII.
Олень.
Стрѣлокъ оленя гналъ: олень ушелъ,
И у быковъ себѣ убѣжище иашелъ,
Во отведенной имъ оградѣ;
И ходитъ со быками въ стадѣ.
Пастухъ легохонько пріѣзжева нашелъ,
Примѣтилъ,
И гости онъ осѣтилъ.
Сказалъ пастухъ: уже рогамъ твоимъ не рость,
Не мѣсто здѣсь тебѣ, ступай въ поварню гость.
IX.
Заяцъ.
Левъ зайца хочетъ изловить:
Ты заяцъ, долженъ бѣгъ явить.
Но вмѣсто бѣга ты, подъ деревомъ сокрылся,
Какъ будто въ нору гдѣ глубокую зарылся;
То лутче естьли побѣжишь,
А ты лишь только здѣсь дрожишь..
Бѣги: но ты лежишь;
Бѣги: или ступай со львомъ ты къ бою,
Уже пресильный левъ передъ тобою.
Х.
Война Орловъ.
Дрались орлы,
И очень были злы:
За что?
Тово не вѣдаетъ ни кто.
Подъ самыми они дралися небесами;
Не на земли дрались, но выше облаковъ;
Такъ слѣдственно и тамъ довольно дураковъ:
Деремся вить и мы, за что, не зная сами;
Довольно, что орлы повоевать хотятъ,
А перья въ низъ летятъ.
Дерутся совѣстно они, безъ лицемѣрья.
Орлы поссорились, стрѣлкамъ орлины перья.
ХІ.
Кулашной бой.
На что кулашной бой?
И что у сихъ людей война, между собой?
И ето ремѣсло, къ чему бойцы бѣрутся?
За что они дѣрутся?
За что?
Великой тайны сей, не вѣдаетъ ни кто;
Ни сами рыцари, которыя воюютъ;
Другъ друга кои подъ бока,
И въ носъ и въ рыло суютъ,
Куда ни попадетъ рука;
Посредствомъ кулака;
Расквашиваютъ губы,
И выбиваютъ зубы.
Какихъ вы, зрители, тутъ ищете утѣхъ,
Гдѣ только варварство позорища успѣхъ?
ХII.
Топорище.
Вшелъ нѣкакой мужикъ, безъ топорища въ лѣсъ:
Хотя топоръ съ собою и принесъ.
Не кланться деревьямъ онъ туда залѣзъ,
Но нѣсколько деревъ покоситъ;
Онъ ихъ пришелъ губить,
А по просту рубить,
И проситъ,
У лѣса дерева куска.
Не надобно ему полѣно, ни доска
На топорище,
Лишь былъ бы тотъ сучокъ поглаже и почище.
Лѣсъ далъ ему отъ дерева клочокъ.
Бѣретъ сучокъ,
Который лѣсу мало стоитъ,
И топорище строитъ.
Состроилъ мужичокъ,
И въ лѣсу, что хочетъ то и рубитъ,
Хотя лѣсъ етова не любитъ,
Хотя и кается, что онъ подарокъ далъ.
Опомниться, ты лѣсъ, немножко опоздалъ;
Объ етомъ преждѣ бъ ты, побольше разсуждалъ.
XIII.
Клятва мужняя.
Бываютъ иногда, по участи злой, жоны,
Жесточе Тизифоны;
Сей ядъ,
Есть адъ,
Страданье безъ отрадъ.
Жену прелюту,
Имѣлъ какой то мужъ;
И сколько онъ ни былъ, противъ ее, ни дюжъ,
Однако онъ страдалъ по всякую минуту;
Какъ бритва, такъ была она ко злу, остра;
Противу, въ домѣ, всѣхъ, какъ буря, такъ быстра.
Имѣвъ со всѣми ссору круту,
Во всю кричала мочь,
И день и ночь:
Слуга, служанка, мужъ, и гость, и сынъ, и дочь,
Бѣги скоряе прочь,
Или терпи различно огорченье,
И нестерпимое мученье,
И болѣе себѣ спокойствія не прочь.
Ни чѣмъ ее съ пути кривова мужъ не сдвинулъ.
И кинулъ.
Мой жаръ уже, сказалъ, къ тебѣ на вѣки минулъ;
А естьли о тебѣ я вздохи испущу,
Или когда хоть мало погрущу,
Или тебя во вѣки не забуду,
Пускай я двѣ жены такихъ имѣти буду.
XIV.
Надгробіе.
Я сыну моему лежавшему въ покоѣ,
Надъ гробомъ начерталъ надгробіе такое:
Ты былъ и нѣтъ тебя.
Читататель, ету рѣчь, ты помни для себя;
Хотя и безъ того твой духъ не позабудетъ,
Что скоро и тебя на свѣтѣ семъ не будетъ.
XV.
Рецептъ.
Худыя намъ стихи не рѣдко здѣсь родятся.
Во сѣверныхъ странахъ они, весьма плодятся;
Они потребны: вотъ они къ чему годятся:
Чертей изъ дома выгонять.
Не будетъ ни когда чертями тамъ вонять;
То правда и стихи такія пахнутъ худо,
Однако запахъ сей и истреблять не чудо;
Почаще надобно курить;
А чертъ отъ курева престанетъ ли дурить?
И не боится онъ явиться и въ содомѣ.
Ево никто нигдѣ дубиной не побьетъ;
Извѣстно, у нево костей и тѣла нѣтъ.
Въ какомъ то домѣ,
Какой то чортъ оралъ,
И всѣ тамъ комнаты онъ сажей измаралъ.
Къ хозяину принесъ стихи Піитъ невкусной.
А по просту, стихи принесъ Піитъ прегнусный.
Какъ худы тѣ стихи, толь ими былъ онъ гордъ
А въ тѣ часы пришелъ къ хозяину и чортъ.
Толико писаны стихи ево не складно
Что ужъ и чорту стало хладно;
И тотчасъ побѣжалъ оттолѣ онъ,
Большою рысью вонъ.
На завтрѣ дня того, тутъ были гости тѣ же:
Не лутче ль таковыхъ гостей имѣти рѣже?
Піитъ бумагу развернулъ;
А дьяволъ . . . въ учонова швыркнулъ,
И говоритъ: ты тужъ опять подносишъ брагу;
Сложи свою бумагу;
И вопитъ онъ стеня:
Не мучь, Піитъ, не мучь стихами ты меня;
Я выйду безъ того, я выйду вонъ отсюду,
И въ предь сюда не буду.
XVI.
Піитъ и богачъ.
Богатой человѣкъ, прославленъ быть желалъ:
Отличнымъ, тщася быть, отечества въ народѣ:
Онъ съ роду не служилъ, и хочетъ быти въ модѣ;
И не трудясь ни въ чемъ, Піита звать послалъ,
И на нево свою надежду славы клалъ.
Пожалуй, освяти, мое ты имя, въ одѣ:
Но что воспѣть Піиту объ уродѣ?
Будь ты отличноетей моихъ, Піитъ, свидѣтель;
Воспой, мой другъ, воспой святую добродѣтель.
Я пѣть ее готовъ:
Пристойныхъ прибѣру къ тому я мало словъ.
Но какъ, дружечикъ мой, ее тогда прославлю,
Когда твое я имя вставлю?
Да я же никогда не хваливалъ ословъ.
XVII.
Павлинъ.
Въ павлиньихъ перьяхъ филинъ былъ,
И подлости своей природы позабылъ:
Во гордости жестокой,
То низкой человѣкъ, имущій чинъ высокой.
XVIII.
Ученой человѣкъ и невѣжа.
Ученой человѣкъ, свое здоровье нѣжа,
На канапе и лѣжа,
Читалъ,
Такую книгу онъ, котору почиталъ..
Вошелъ тогда къ нему невѣжа:
Пришелъ сей волъ,
И вздоры замололъ.
Отъ приключенья злова,
Ученой человѣкъ не говоритъ ни слова;
А тотъ болталъ,
И впѣнь онъ сталъ.
Пошолъ, и говоритъ: съ тобою не разлучно,
Мнѣ быть не льзя, хотя тебѣ и скучно,
Здѣсь быти одному.
А тотъ отвѣтствовалъ ему:
Меня здѣсь книга утѣшаетъ;
Со книгами я веселъ завсегда;
А скучно мнѣ тогда,
Когда какой дуракъ читати мнѣ мѣшаетъ.
ХІХ.
Медвѣдь и Пчела.
Пчела, кто онъ таковъ и что, не вѣдя,
Ужалила медвѣдя;
Медвѣдь запѣлъ,
И гнѣвомъ закипѢлъ;
Онъ лапы подымаетъ,
И всѣ жилищи ихъ во ярости ломаетъ.
А пчелы сердятся, когда кто ихъ замаетъ.
Уже летитъ не рой,
Но пчелы всѣ летятъ, и становятся въ строй.
Медвѣдь хотя герой,
Воюя, рыцаря они не пощадили,
И побѣдили.
Не уповай на силу ты всегда,
И вѣдай ты, бываетъ иногда,
Отъ самой мѣлкости сильнѣйшему бѣда.
ХХ.
Пастушій сынъ и коза.
Пастушій, нѣкогда, сыкъ, рогъ козѣ сломилъ:
Боится, чтобъ ево родитель не побилъ,
И проситъ козу онъ: не сказывай дружечикъ,
Что сломленъ у тебя рожечикъ.
Отвѣтствуетъ коза:
Дружокъ, у пастуха еще во лбу глаза.
ХХІ.
Есопъ.
Есопъ съ рабятами играетъ:
Смѣются всѣ тому: онъ ето презираетъ:
Весму, сказалъ онъ имъ, на свѣтѣ семъ предѣлъ,
Потребно всякому бездѣлье между дѣлъ.
Кто етова не разбираетъ,
Не долго будетъ мысль и важна и жива:
Кто съ лишкомъ тянетъ лукъ, порвется тѣтива.
ХХII.
Мальчишка и часы.
Услышалъ мальчикъ то, трехъ лѣтъ,
Что нѣчто во стѣнныхъ часахъ стучитъ и бьетъ;
Мальчишка ни часовъ и ни минутъ не числитъ,
И о часахъ по свойски мыслитъ;
И кажется ему тогда,
Залѣзла мышь туда.
Онъ мыши угрожаетъ,
А именно часы онъ палкой поражаетъ.
Мальчишка мыши не убилъ,
Лишь только онъ часы, во дребезги разбилъ.
XXIII.
Геркулесъ.
На добродѣтели вознесся Геркулесъ,
До жительства Боговъ и до краевъ небесъ.
Героя всѣ сего, тамъ Боги прославляютъ,
И со пришествіемъ на небо поздравляютъ.
Всѣ радуются: онъ Боговъ благодаритъ;
Со Плутусомъ однимъ герой не говоритъ,
Не дѣлаетъ ему ни малаго привѣтства:
За то, что портитъ онъ, людей отъ сама дѣтства.
ХХІV.
Уборка головы.
Съ наружи головы снабжаютъ,
Въ нутри головъ не наряжаютъ:
Иль мозгъ ненадобняй волосъ?
Хотя бы волосъ мой, по самы пяты росъ.
На етотъ мой вопросъ,
Мнѣ скажетъ петиметръ, подъемля гордо носъ:
Умы здоровье поврѣждаютъ,
А кудри болѣе красавицъ побѣждаютъ:
Во разумѣ большой мнѣ нужды нѣтъ:
Скажу и безъ ума: люблю тебя, мой свѣтъ.
Не разумъ, чувствія въ любови услаждаютъ.
А я о семъ не хлопочу,
И опровергнуть сей системы не хочу,
Когда ввелись сіи обряды,
Что стали разума почтенняе наряды.
ХХV.
Пѣтухъ.
У куръ была война:
Не вѣдаю тово, за что была она.
Герои жестоко сердилиcь,
Однако не гордилиcь;
Окончилася брань, воинской жаръ утухъ.
Въ закутѣ, на войну не выходя, пѣтухъ,
Кричитъ: подайте мнѣ враговъ, и я сражуся,
И я уже сержуся,
И покажуся.
Пошелъ на бой;
Но не сражается никто уже съ тобой.
Имѣйте сердце смѣло,
Тогда, когда еще не кончилося дѣло.
ХХVI.
Астрологъ.
Премудрый Астрологъ,
Въ бесѣдѣ возвѣщалъ, что онъ предвидѣть могъ,
Лѣтъ за пять раняе, что съ кѣмъ когда случится,
И что ни приключится:
Вбѣжалъ ево слуга и ето говоритъ:
Ступай, ступай, скоряй домой, твой домъ горитъ.
XXVII.
Воръ и Старикъ.
Воръ тянетъ епанчу, средь ночи, съ старика,
И грабитъ мужика:
Кричитъ мужикъ, а воръ испуганный трясется,
Дрожитъ,
Бѣжитъ,
И мыслитъ, не спасется;
Старается утечь,
И въ бѣгѣ, епанчу свою, сронилъ со плѣчь.
XXVIII.
Голуби и Коршунъ.
Когда то голуби уговорились,
Избрати коршуна царемъ,
Надежду утвердивъ на немъ,
И покорились:
Ужъ нѣтъ убѣжища, среди имъ оныхъ мѣстъ;
Онъ на день голубей десятка по два ѣстъ.
ХХIХ.
Мздоимецъ.
Мздоимецъ, нѣкогда, состроилъ госпиталь:
И многія войти въ сіе жилище льстятся;
Да етова мнѣ жаль:
Ограбленныя всѣ имъ, тамъ не помѣстятся.
XXX.
Недостатокъ времени.
Живъ празности въ удѣлѣ,
И въ день ни во единъ,
Не упражнялся въ дѣлѣ,
Какой то молодой и глупой господинъ.
Гораздо кажется, тамъ качества упруги,
Гдѣ нѣтъ отечеству, ни малыя услуги.
На что родится человѣкъ,
Когда проводитъ онъ, во тунѣядствѣ вѣкъ?
Онъ члѣнъ ли общества? моя на ето справка,
Внесенная во протоколъ:
Не члѣнъ онъ тѣла, борадавка;
Не древо въ рощѣ онъ, но изсушенный колъ;
Не человѣкъ но волъ,
Котораго не жарятъ:
И Богъ то вѣдаетъ, за что ево боярятъ.
Мнѣ мнится, безъ причинъ,
Къ такимъ прилогъ и чинъ.
Могуль я чтить урода,
Котораго природа,
Произвела осломъ?
Не знаю для чево, щадитъ такихъ и громъ.
Такой и мыслію до дѣлъ не достигаетъ,
Единой праздности онъ другъ:
Но ту свою вину, на время возлагаетъ,
Онъ только говоритъ: севодни недосугъ.
А что ему дѣла, во тунѣядствѣ, бремя,
На время онъ вину кладетъ,
Болтая: времени ему ко дѣлу нѣтъ.
Пришло къ нему часу въ десятомъ время;
Онъ спитъ,
Храпитъ.
Приему время не находитъ,
И прочь отходитъ.
Въ одиннатцать часовъ пьетъ чай, табакъ куритъ,
И ничево не говоритъ.
Такъ времени, ево способной часъ не вѣдомъ.
Въ двѣнатцать онъ часовъ пируетъ за обѣдомъ:
По томъ онъ спитъ,
Опять храпитъ.
А подъ вѣчеръ, болванъ, онъ сидя, убираетъ:
Не мысли, волосы приводитъ въ ладъ,
И въ сонмищи публичны ѣдетъ гадъ,
И послѣ въ карты проиграетъ.
Нещастливъ етотъ градъ,
Гдѣ всякой день почти и клобъ и маскерадъ.
ХХХІ.
Перекормленная Курица.
Не дѣлай ты себѣ излишнія услуги
Отъ помощи натуги.
Вотъ новый опытъ рѣмесла:
Старуха нѣкая разбогатѣть хотѣла,
И курицѣ своей еще прибавить тѣла,
Чтобъ курка въ толщину побольше порасла,
И болѣе яицъ несла;
Хотя она и такъ довольно ихъ носила,
И не просила,
Ни въ ночь, ни въ день,
Чтобъ былъ умноженъ ей, для толщины, ячмень.
Худая курицѣ симъ участь подалася,
Она обожралася.
Преставилась она; престала пить и ѣсть,
И яица хозяйкѣ несть.
ХХХІІ.
Мышь и Устрица.
Лежитъ на берегу, изъ струй вскочивша, миса:
Подъ крышкой видѣнъ былъ кусочикъ:
Ни птичка онъ, ни рыбка, ни звѣрочикъ,
Да устрица была.
Увидѣла то крыса,
И морду сунула туда;
Изрядная была ѣда,
Уоторой крыса тутъ у мисы попросила;
Ей миса рыло откусила.
XXXIII.
Иссея.
Иссея въ горести тоскуетъ и страдаетъ,
И плачетъ и рыдаетъ,
Любезна пастуха Иссея покидаетъ.
И испускаетъ стонъ.
Сеазали ей, въ нее влюбился Аполлонъ.
Уже не веселятъ, Иссею, больше розы,
И тщетенъ гіяцинтъ, предъ нею, и тюльпанъ;
Не вкусны персиеи, не вкусны априкосы,
Противны стали ей и виноградны лозы,
Дающи нектары во вкусѣ разныхъ винъ.
На что гвоздикн ей, нарциссъ, левкой, фіоля?
Испорченна совсѣмъ ея блаженна доля.
Прощается она съ любезнымъ навсегда,
И видѣти ево, не чаетъ никогда.
Ліютея изъ.очей ея слезъ горькихъ рѣки,
Въ безпамятствѣ кричитъ: прости! прости на вѣки!
Прости! ково люблю я болѣе себя;
Утѣха вся моя пропала;
Но знай, не буду я больше безъ тебя,
Рекла и пала.
Разверзлись пропасти и въ преисподню ровъ:
И се является совмѣстникъ пастуховъ;
Она ево зляй смерти ненавидитъ.
Но кое зрѣлище! Любезнова въ немъ видитъ.
Во пастухѣ любимъ былъ ею Аполлонъ:
Преображенъ былъ онъ,
Свою любовь извѣрить,
Дабы себя увѣрить,
Не милъ ли только ей единый будетъ самъ,
Которой во сердцахъ любовничьихъ тиранъ:
И часто отъ тово въ любви одинъ обманъ.
ХХХІV.
Голубь и Голубка.
Съ голубкой голубь жилъ, среди прекрасной рощи:
Въ веселіи шли дни,
Въ веселіи шли нощи.
Всечасно тамъ они,
Другъ друга цаловали,
И въ полныхъ радостяхъ, въ той рощѣ пребывали.
Но голубь отъ своей голубки прочь лѣтитъ,
Колико духъ ея отлетомъ ни мутитъ;
Угодно голубю, немножко прокатиться,
И возвратиться:
Летитъ.
Голубка плачетъ,
А онъ, по воздуху, подъ облаками скачетъ;
Ни что ему въ пути скакати не претитъ:
Однако птицы тамо нищи:
Причина та, что нѣтъ ни пойла тамъ, ни пищи.
Пріятенъ путь,
Да худо, нѣтъ ни пищи тамъ, ни пойла,
А паче то, что нѣтъ подъ облаками стойла,
Хотя и должно отдохнуть;
А въ воздухѣ никакъ нельзя заснуть.
Ужъ голубю мѣста прелестны,
Да только не извѣстны,
И географію не скоро ту поймешъ;
А безъ того квартеры не найдешъ.
Оставилъ онъ тѣ дальныя границы,
Спустился поклѣвать созрѣлыя пшеницы,
И чистыя воды въ источникѣ испить,
А послѣ и ко сну гдѣ можно приступить.
Не пилъ еще, не кушалъ,
И водъ журчанія едва едва послушалъ,
На нивѣ, голубокъ,
Попался во силокъ.
О путешествіи онъ суетно злословитъ,
Но къ участи ево, ево рабенокъ ловитъ;
Рабенокъ слабъ,
Тамъ голубь былъ ему минуты двѣ три радъ,
И окончавъ свою нещастливую долю,
Онъ вырвался на волю.
А что довольно онъ, въ силокъ попавъ, потѣлъ,
Во путешествіи быть больше не хотѣлъ,
И въ старое свое жилище полетѣлъ.
XXXV.
Трусъ.
Разбойникъ нѣкакой, имѣя звѣрской духъ,
Напалъ на двухъ.
Когда встрѣчаются въ пустынѣ воры,
Не долго ждати ссоры;
Одинъ прохожій былъ великой трусъ,
И мыслитъ: есть ли мнѣ пожалуетъ онъ тузъ,
Такъ я не скоро вспряну;
А можетъ быть и то, что во сто лѣтъ не вствну.
Другой былъ храбръ,
И смѣлъ какъ левъ, иль бабръ;
А тотъ бѣжитъ не львицей,
Но зайцомъ иль лисицей,
А можетъ быть летитъ стрѣлою онъ и птицей.
Отважной, копѣйцо въ разбойника вонзилъ,
Злодѣя поразилъ;
Упалъ воюющій разбойникъ,
И сталъ покойникъ.
А трусъ, и самъ тогда, мнитъ, вора побѣдить,
И палкою ево старался разбудить,
Но сколько онъ надъ симъ заснувшимъ ни трудился,
Однако онъ не пробудился.
XXXVI.
Неосновательное желаніе.
Прошенье Зевсу подносили,
Мартышки, и ево просили;
Но въ челобитной той они писали чтожъ?
Хотѣли у себя Царя имѣть, вельможъ,
И словомъ общество уставить,
Дабы себя прославить.
Состроили себѣ и градъ,
А въ немъ Коллегіи, Гостиный домъ, Сенатъ,
И книгъ мартышачьихъ десятка два полатъ;
Судьи, подьячія, лишъ не было солдатъ:
Они трусливяе и насъ еще сто кратъ:
Да въ етомъ ни предъ кѣмъ они и не таятся,
Что смерти болѣе еще какъ мы боятся.
И орденъ учиненъ страны у нихъ былъ той:
На лѣнтѣ золотой,
Серебряной снрокъ повѣшенъ;
А надпимь на звѣздѣ: кому изволитъ рокъ;
А рокъ, подарками бываетъ часто грѣшенъ.
Но можноль въ обществѣ, блаженству томъ найтися,
Глѣ тщатся жители безъ войска обойтися?
Приходитъ часто къ нимъ голодной волкъ,
И часто онъ даетъ не праведной оброкъ.
Мартышки здѣлали изъ гранадеровъ полкъ:
Ведутъ ко брани ихъ сурковы Кавалеры,
За ними шествуютъ мартышки гранодеры;
Но только волкъ завылъ,
Они всѣ въ тылъ.
Мартышки испугались,
Изъ пушекъ не было пальбы,
Ни изъ ружья стрѣльбы,
Гранаты ихъ не зажигались;
А волкъ, десятковъ пять героевъ покаралъ.
И кожи съ нихъ содралъ.
Увидѣли мартышки,
Что плохо ихъ ружье и таковыжъ и книжки,
И что правительства устроить не могли;
Разсталися опять, а городъ свой сожгли.
XXXVII.
Лисица въ опасности.
Лисица ото псовъ бѣжала
И отъ охотника: лисицу онъ травилъ.
Лисица въ ужасѣ дрожала:
Ково на свѣтѣ смерть не испужала?
Бѣжитъ,
Дрожитъ,
Мнитъ: скоро смерть меня нещастливую скоситъ,
И мужика на пашнѣ проситъ:
Пожалуй мужичокъ, ты мѣсто укажи,
И гдѣ мнѣ спрятаться, скажи.
Мужикъ ее отъ смерти избавляетъ,
И мѣсто ей являетъ.
Охотникъ прилетѣлъ туда издалека,
И спрашиваетъ мужика,
Не зрѣлъ ли онъ лисицы
Воюющія въ ево границы?
Не зрѣлъ, мужикъ сказалъ,
Однако пальцомъ онъ лисицу указалъ.
Охотникъ мины не примѣтилъ,
Лисицы не осѣтилъ.
Бѣжитъ лисица вонъ
Не молвивъ пахарю ни слова.
А онъ,
То видя, что она, въ пути свои готова,
Пѣняетъ ей:
Не благодарствуешъ ты милости моей.
Лисица говорила:
Конечнобъ я тебя, мой другъ, благодарила,
Когдабъ и палецъ твой мнѣ милости творилъ,
И также бъ какъ языкъ и онъ не говорилъ.
XXXVIII.
Золотыя Яицы.
Вдова была богата;
Носила курица ей яица изъ злата:
Богатство къ ней текло вотще,
Она хотѣла быть богатяе еще;
И мня, что курица уже довольно сыта,
И золотомъ набита;
Что внутренна ея, вся въ золотѣ въ округъ.
Возьму, сказала, все то золото я вдругъ:
И курицу убила.
Она черевами, не золотомъ густа,
Со курицей вдова доходы погубила;
Въ ней злата не было, была она пуста.
ХХХІХ.
Горшки.
Себя увеселять,
Пошелъ гулять,
Со глинянымъ горшкомъ, горшокъ железной.
Онъ былъ ему знакомъ, и другъ ему любезной.
Въ бока другъ друга стукъ,
Лишь только слышанъ звукъ:
И искры отъ горшка железнаго блистались;
А тотъ не долго могъ ийти,
И болѣе его не льзя уже найти;
Лишъ только на пути,
Едины черепки остались.
Покорствуя своей судьбѣ,
Имѣй сообщество, ты, съ равными себѣ.
ХL.
Поросячей крикъ.
Безумцевъ болѣе въ народѣ,
Такъ и безумство больше въ модѣ,
Оно же и легко, и легче тяжкихъ думъ.
Пошелъ великой шумъ;
Свиньей, хитрецъ, визжать умѣетъ,
Но только голосокъ свинятокъ онъ имѣетъ.
Народъ бѣжитъ,
Другъ друга въ тѣснотѣ всякъ сильно угнѣтаетъ.
И мужа мудраго со плѣскомъ почитаетъ,
А онъ визжитъ.
Мужикъ тутъ нѣкакой хахочетъ,
И хочетъ,
Искусна мудреца, искуствомъ превзойти:
Не чаютъ голоса естественняй найти.
Визжитъ мужикъ: народъ согласно вопитъ: худо!
А то визжанье чудо.
Смотрите, говоритъ мужикъ, не я визжалъ;
Прямова въ пазухѣ свиненка я держалъ,
И уши поросячьи жадъ.
Такъ могутъ ли сказать народы,
Что нѣчто въ свѣтѣ есть естественняй природы?
ХL.
Злая Жена.
И такъ и сякъ, жена съ сожителемъ жила,
Но другомъ никогда съ супругомъ не была;
И чувствовалъ супругъ колонье злое шила:
Досады новыя она вседневно шила:
Ево крушила,
И изсушила.
Но что бы злобу всю въ послѣдокъ совершила,
И скончала бы супруговой судьбой,
Зоветъ пойдемъ купаться мы съ тобой;
И больше на тебя дружечикъ не сержуся;
Однако не бери съ собой,
Изъ слугъ ни одново: вить мы не на разбой
Идемъ съ тобой теперь, ниже въ воинской бой;
Купаться мы идемъ: а я людей стыжуся.
Куда я послѣ ужъ гожуся,
Когда предъ ними обнажуся?
Пошли они,
Одни.
Раздѣлися, не утопляться,
Купаться.
Стоитъ супругъ при самой при рѣкѣ:
Жена ево не въ далекѣ;
Нашла она въ рѣку супругу путь,
И думаетъ туда сожителя столкнуть:
Слугъ нѣтъ тутъ, такъ они ее не изобидятъ,
Вить етова они конечно не увидятъ.
Не ждетъ напасти мужъ, такъ онъ и не дрожитъ;
А душенька къ нему съ размаху тутъ бѣжитъ.
Супругъ не думаетъ о вѣрномъ худа другѣ:
Однако онъ стоялъ лицемъ тогда къ супругѣ:
Увидя фурію, отъ места отступилъ:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Съ размаху не здержась, она въ рѣку упала,
И утопала:
Коль ты не возмогла сожителя спихнуть,
Туда тебѣ и путь.
XLII.
Коршунъ и Соловей.
Залѣзъ
Голодный коршунъ негдѣ въ лѣсъ,
И соловья унесъ;
А онъ ему пѣть пѣсни обѣщаетъ.
Разбойникъ отвѣщаетъ:
Мнѣ надобенъ обѣдъ;
А въ пѣсняхъ нужды нѣтъ.
Того кто жалости въ себѣ не ощущаетъ,
Противъ достоннства прибытокъ возмущаетъ,
И восхищаетъ;
Достоинство тому напрасно все вѣщаетъ.
XLIII.
Супругъ и Супруга.
Супруга верезжитъ во всю супругу мочь,
И здѣлала ему въ полудни темну ночь;
Пригоршни отрубей бросаетъ мужу въ очи.
Такой не чувствовалъ онъ съ роду темной ночи.
Возми дубину, мужъ, возми и не робѣи,
Дубиной дурищѣ ты ребры перебѣй.
Не кушаетъ ни кто глазами отрубѣй.
Сократа, мнится мнѣ, твой умъ не забываетъ;
Ксантиппа бросила кувшинъ воды въ нево,
Крича, шумя; а онъ не молвилъ ничево,
Какъ только то: гдѣ громъ, такъ тамъ и дождь бываетъ.
XLIV.
Приданое.
Невѣренъ нѣкто былъ, жену имѣвъ дурную,
И не любилъ ее женився молодецъ.
Не самъ ли своево нещаетья онъ творецъ?
Вить лутче бъ было то, когда бы взялъ иную.
Спросили, для чево онъ такъ себя связалъ,
Не любишь ты жены, съ охотой кою взялъ?
Онъ на ето сказалъ:
Въ убожествѣ почти я помиру таскался;
Такъ я не жеищииой, но деньгами ласкался,
И больше бѣдности я нынѣ не терплю,
Я съ харѣй хоть и сплю;
А что любилъ тогда, и нынѣ то люблю.
Жену люблю, жена моя, на всѣ мнѣ лѣты.
Дурной сей женщины монеты:
А ета женщина приданое монетъ,
Такъ и невѣрности моей супругѣ нѣтъ.
XLV.
Жена въ отчаяніи.
Мужъ болѣнъ жестоко и умираетъ,
Жена лишъ токи слезъ рыдая отираетъ;
Отъ горести дрожитъ,
Безъ памяти лежитъ,
И только словъ даетъ напасть ея круша:
Признаковъ жизни ты ужъ больше не являешъ,
Моя душа.
Кому меня, кому ты нынѣ оставляешъ?
Не льзя престать рыдать, ни горькихъ слезъ отерть.
Кричитъ: ко мнѣ прийди, ко мнѣ прийди, о смерть!
Тотчасъ она приходитъ,
И вѣрную жену отчаянну находитъ.
За чѣмъ, сударыня, меня къ себѣ звала?
Ахъ! я тебя къ себѣ давно уже ждала.
Томится, мучится душа у мужа въ тѣлѣ.
Не дай ему и мнѣ страдать;
Отраду можешъ ты единая мнѣ дать,
Возми ево скоряй, возми ево отселѣ.
XLVI.
Свинья и Конь.
Свинья сказала то коню:
Дружечикъ, я тебя виню,
Что ты дурачеству даешъ безумно дань.
Почто выходишъ ты на брань,
Когда между собой въ войнѣ герои трутся,
А по просту дерутся,
И въ нуждѣ сей тобой стремятся овладѣть?
Не лутче ли тебѣ и дома посидѣть?
Ей конь отвѣтствуетъ: я знаю, ты свинья;
А я,
Ущерба тамъ себѣ ни мала не встрѣчаю,
Гдѣ я прославиться для пользы свѣта чаю.
XLVII.
Страхъ и любовь.
Филонъ женатъ нескладно,
Съ женой живетъ не ладно:
Бѣда,
Когда
Съ женою мужъ живетъ не дружно;
Спокойство нужно,
А тутъ ево до гробовой доски
Не будетъ;
Печали и тоски
Никто такой до смерти не забудетъ,
Когда въ супружествѣ приветства, ласки нѣтъ;
Противно время, домъ, забавы мнѣ и свѣтъ.
Филонъ то все всечасно ощущаетъ;
Жена привѣтствія во вѣкъ не обѣщаетъ,
И горесть вѣчную супругу обѣщаетъ.
Не знаю для чево хоромъ ево ключи
Не заперли въ ночи,
Вшелъ воръ тогда въ хоромы.
Они приходятъ вить и незванныя въ домы;
Да етожъ было въ ночь не посрединѣ дни,
Хозяева одни:
Проснулися они:
Вить воръ хозяина не скоро изобидитъ,
Коль вора онъ увидитъ.
Хозяинъ не дрожитъ,
А воръ изъ комиаты, какъ заяцъ убѣжитъ.
Во дѣлѣ колкомъ,
Хотя пришелъ и волкомъ,
Хозяинъ не робѣлъ:
Военной человѣкъ онъ былъ, и былъ онъ смѣлъ;
Такъ воръ уже не ту, тутъ пѣсенку запѣлъ,
Котору пѣть хотѣлъ.
Хозяинъ никогда не устрашался боемъ,
А жонка не была солдатомъ и героемъ;
Во страхѣ бросилась въ объятія къ нему,
Какъ будто къ милому супругу своему.
Ему казалось то всево на свѣтѣ слаще:
Отъ етой радости въ восторгѣ не смолчалъ,
И закричалъ:
О воръ! ходи ко мнѣ, ходи ко мнѣ ты чаще.
XLVIII.
Александрова слава.
Мы прямо ето знаемъ,
Когда бы, Александръ, ты побылъ за Дунаемъ,
Или бы въ Бендерѣ сидѣлъ,
Или бы флотами противу насъ владѣлъ
На Гелеспонтѣ,
И видѣлъ корабли въ огнѣ на оризонтѣ,
Или бъ на флотѣ былъ среди воинскихъ дѣлъ:
Кочечно бъ ты тогда гораздо потерпѣлъ,
И пѣсню Греціи иную бъ ты запѣлъ;
Встревожилися бы твоихъ героевъ душки,
Когда бы загремѣли пушки
Подъ предводительствомъ великихъ сихъ мужей,
О коихъ я сказадъ тебѣ въ поемкѣ сей,
Принесшихъ новую Россіи славу всей;
Сказалъ бы ты тогда: во дни ЕКАТЕРИНЫ,
Мои увяли крины.
XLIX.
Сабачья ссора.
Когда подходитъ непріятель,
Такъ тотъ отечества предатель,
Кто ставитъ ето за ничто,
И другомъ такову не долженъ быть никто.
Сабаки въ стадѣ собрались,
И жестоко дрались:
Волкъ видитъ ету брань,
И взяти хочетъ дань,
Ево тутъ сердце радо.
Сабакамъ не досугъ, такъ онъ напалъ на стадо.
Волкъ лихъ,
Ворвался онъ къ овцамъ, и тамъ коробитъ ихъ.
Сабаки ето видя,
И волка не навидя,
Домашню брань оставили тотчасъ,
И устремили глазъ
Ко стаду на проказъ;
Друзьямъ не измѣнили,
И волка полонили;
А за ево къ овцамъ пріязнь,
Достойную ему сабаки дали казнь.
А Россы въ прежни дни Татаръ позабывали,
Когда между собой въ разстройвѣ пребывали,
И во отечествѣ другъ съ другомъ воевали,
Противъ себя самихъ храня воинскій жаръ.
И были отъ того подъ игомъ у Татаръ.
L.
Наказаніе.
Прошелъ молчанія не знаю кто границу,
Прекрасную дѣвицу
Любя,
И ей сказалъ: люблю всѣмъ сердцемъ я тебя.
Дѣвица сердится, ей сей докладъ безчиненъ.
Любовникъ говоритъ: передъ тобой я виненъ:
Такъ ты меня за дерзость накажи;
Что я тебѣ сказалъ, то мнѣ сама скажи.
LI.
Сабака и Кладъ.
Сабака кладъ сыскала,
И яму тутъ она навозу натаскала,
Опять зарыла кладъ и стерегла ево.
Не ѣстъ, не пьетъ и ничево
Не можетъ дѣлать болѣ,
И стала у самой себя она въ неволѣ.
Сабака день и ночь имѣнье берегла
И стерегла:
Проголодалася, ослабла, умерла.
LII.
Конь и Оселъ.
Конь нѣкогда скакавъ, копыто повредилъ,
И ногу такъ разбередилъ,
Что онъ отъ язвы той хромаетъ,
И ужъ едва, едва копыто подымаетъ;
Хромалъ больной, хромалъ и на корачки сѣлъ:
Больному говоритъ сему коню оселъ:
Теперь тебѣ вить лихо;
А естьли бы ходилъ и ты, какъ я, такъ тихо:
Отъ боли бъ тишина всегда была покровъ,
И былъ бы ты здоровъ:
Почто скакать нахально?
Смотри ты, сколь мое смиреніе похвально.
А я скажу на мѣсто сей хвалы:
Въ моряхъ ужасныя валы,
И страхъ во флотѣ;
Но страха никогда не видано въ болотѣ.
LIII.
Мужикъ и Медвѣдь.
Бѣгутъ Разбойники за мужикомъ:
Разбойничій уставъ знакомъ;
Они людей не нѣжутъ,
Да рѣжутъ;
А домъ
Далекъ, отъ мужика, такъ онъ какъ будто къ другу,
Къ медвѣдю убѣжалъ отъ ужаса въ берлугу.
Онъ ѣлъ тутъ пилъ и спалъ:
Медвѣдь на мужика покорна не напалъ
И напоилъ ево и напиталъ.
Мужикъ по утру рано всталъ,
Пришолъ домой и извѣщаетъ;
Медвѣдь вотъ тамъ и тамъ,
И тамо показать медвѣдя обѣщаетъ.
Пошли съ оружіемъ крестьяне къ тѣмъ мѣстамъ:
Мужикъ медвѣдя кажетъ;
Но что медвѣдь мой скажетъ?
Перепугалъ медвѣдь безстрашныхъ сихъ солдатъ,
И каждый убѣжать съ оружіемъ былъ радъ.
ѣМедвѣдь ихъ гонитъ,
Но все къ отмщенію желанье только клонитъ:
Поймалъ предателя и говоритъ:
Подобно и тебя мой другшъ благодаритъ,
И лапой мужику медвѣдь расквасилъ рожу,
А послѣ содралъ онъ съ нево еще и кожу.
LIV.
Муравей и Пчела.
Когда то муравья пчела пренебрегала,
Не стоишь, говоритъ, почтенья ты ни мала,
Слыхала я, со мной равняютъ муравья;
Однако помнишь ли кто ты и то что я.
Такой я подлости не почитаю;
Ты ползаешь, а я летаю;
Збираешъ только вздоръ
И дѣлаешъ навозъ и соръ.
А я себя своей премудростію славлю,
Которою наполненъ весь мой мозгъ;
И воскъ
И патаку я ставлю;
Но етова тебѣ ползя,
И видѣти не льзя;
У насъ хоромы:
А ваши домы
Навозъ.
Товару етова не стоитъ деньги возъ;
Такой товаръ телегамъ только бремя:
А въ само ето время,
Пришли тутъ медъ ломать
И вынимать;
Пришли ломатели во пчельныя анбары,
И взяли на себя пчелиныя товары.
Муравль отвѣтствуетъ: ушолъ твой сладкій медъ;
Почти ни патаки, ни воску больше нѣтъ.
LV.
Ремесленникъ и Купецъ.
Былъ нѣкій человѣкъ не отъ большихъ ремеселъ,
Варилъ онъ мыло, былъ ежеминутно веселъ,
Былъ веселъ безъ бесѣдъ;
А у нево богачь посадской былъ сосѣдъ:
Посадской торгу служитъ,
И не престанно тужитъ.
Имѣетъ новый онъ на всякой день ударъ:
Иль съ рукъ нейдетъ товаръ,
Иль онъ мѣдлѣетъ,
Или во кладовыхъ онъ тлѣетъ;
Посадской день и ночь болѣетъ.
И всяку о себѣ минуту сожалѣетъ.
Къ сосѣду онъ принесъ на именины даръ,
И далъ ему пять сотъ рублей посадской златомъ.
Во состояніи рѣмесленникъ богатомъ,
Ужъ пѣеснъ не поетъ, Да золото хранитъ,
И золото одно въ ушахъ ево звѣнитъ;
Не спитъ, какъ спалъ онъ прежде,
Ко пропитанію ни мало былъ въ надеждѣ.
И можетъ ли быть сонъ,
Когда о золотѣ единомъ мыслитъ онъ?
Одно ево оyо лишь только утѣшаетъ,
И ѣстъ и пить ему мѣшаетъ,
И пѣсни пѣть.
Сей жизни мыловаръ не можетъ ужъ терпѣть;
И какъ ему житье то стало не пріятно,
Къ посадскому отнесъ онъ золото обратно.
LVI.
Боровъ и Медвѣдь.
Высокой толстой боровъ
Былъ добрая свинья, да лишь имѣлъ онъ норовъ:
Онъ былъ не малъ;
Отъ етова онъ былъ великой самохвалъ,
И говоритъ медвѣдю:
Коль я къ тебѣ себя, дружечикъ, присусѣдю,
Такъ ты тогда не убѣжишь,
Свиненкомъ нашимъ завизжишь.
Доволенъ, тотъ сказалъ, я силою своею;
Однако я тебѣ не покажуся съ нею,
И не сражуся со свиньсю.
LVІІ.
Коршуны и Голуби.
У коршуновъ была велика ссора,
И продолжалась многи дни.
На что мнѣ вѣдати, за что дрались они,
Какая нужда мнѣ, вину ихъ знать раздора:
Дралися, голубей ужъ больше не губя:
Дрались между себя:
Ихъ голуби мирили,
И къ миру ихъ уговорили,
Чтобъ послѣ ихъ за то благодарили,
Скончалась брань,
У нихъ между собою,
Пошли они къ другому бою,
И собирали дань;
Пошли на голубей по прежнему къ разбою.
На что вы голуби, мирити ихъ брались?
Пускай бы въ вѣкъ они дрались,
Другъ на друга бросались?
А вы бы ихъ враждой, отъ пагубы спасались.
LVIII.
Вояжиръ плясунъ.
Поѣздилъ нѣкто въ даль,
И возвратилася оттоль обратно шаль:
Отцу и матери печаль.
И времени и денегъ жаль;
Въ чужихъ краяхъ, ихъ сынъ, потратилъ ихъ довольно.
Смѣшно другимъ,
А имъ
Гораздо ето больно;
А онъ разсказывалъ: великой онъ плясунъ:
Какъ съ ними разлучился,
Онъ етому учился.
Хвастунъ
О пляскѣ ничево сказать не разумѣетъ,
И слѣдственно, что онъ плясати не умѣетъ.
А онъ по всѣмъ кричалъ гордясь мѣстамъ:
Колико я плясать умѣю;
Я на ето себѣ свидѣтелей имѣю,
И отписати къ нимъ отсель объ етомъ смѣю;
Прославился вездѣ своей я пляской тамъ.
Пожалуй, говорятъ, объ етомъ не пиши;
На что свидѣтели? предъ нами попляши.
LІХ.
Мышь Медвѣдемъ.
Хранити разума всегда потребко зрѣлость,
И состоянія блюсти неврѣдно цѣлость:
Имѣй умѣренность, держи въ уздѣ ты смѣлость;
Насъ наглости во бѣдства мчатъ.
Пожалована мышь Богами во медвѣди;
Дивятся всѣ тому, родня, друзья, сосѣди,
И мнится, что о томъ и камни не молчатъ;
Казалося, о томъ лѣса, луга кричатъ.
Крапива стала выше дуба;
На голой мыши шуба,
И изъ курячей слѣпоты
Хороши вылились цвѣты.
Когда изъ низости высоко кто воспрянетъ;
Конечно онъ гордиться станетъ,
Наполненъ суеты,
И мнитъ, какъ я еще тварь подлая бывала,
И въ тѣ дни я въ домахъ господскихъ поживала,
Хоть бѣгала дрожа,
А нынѣ я большая госпожа;
И будутъ тамъ мои надежно цѣлы кости;
На пиръ пойду къ боярину я въ гости.
Пришла на дворъ:
Сабаки всѣ кричатъ; вошелъ въ вороты воръ,
Разбойникъ, кровопійца,
Грабитель и убійца;
Трухнулъ медвѣдь,
И сталъ робѣть,
Однако позно,
Настало время грозно;
Хозяинъ говоритъ: поподчивать пора
Намъ гостя дорогова;
Дождемся ли когда медвѣдя мы другова?
Да лишь безъ пошлины не спустимъ со двора;
И тутъ рогатиной ево пощекотили;
Дубиною поколотили,
И кости у нево, какъ рожъ, измолотили.
LX.
Прозьба мухи.
Старуха
И горда муха,
Насытить не могла себѣ довольно брюха,
И самова она была гордѣйша духа.
Духъ гордый къ наглости всегда готовъ.
Взлетѣла на Олимпъ и проситъ тамъ Боговъ;
Туда она взлетѣла съ сыномъ,
Дабы перемѣнить ея мушонка чиномъ,
Въ которомъ бы ему по больше былъ доходъ.
Котъ,
Въ годъ,
Прибытка вѣрнова, не меньше воеводъ
Кладетъ себѣ на щотъ.
Пожалуйте котомъ, вы боги, мнѣ мышонка,
Чтобъ полною всегда была ево мошонка.
На смѣхъ
Прошеніемъ она Боговъ тронула всѣхъ;
Пожалованъ: уже и зубы онъ готовитъ,
И сталъ котокъ
Жестокъ,
И вмѣсто Онъ мышей, въ дому сталъ куръ ловить;
Хотѣлъ онъ видно весь курятникъ истребить.
И куръ перегубить;
Велѣли за ето кота убить.
Пойди, сказали тѣ, доколѣ духъ твой въ тѣлѣ,
Пойди, любимецъ нашъ, пойди скоряй отселѣ.
Онъ съ ними вышедъ вонъ,
И слышитъ смертной стонъ;
Упалъ тотъ домъ и сокрушился,
Хозяинъ живота бесѣдою лишился,
Пошелъ на вѣчный сонъ;
Переломалися ево господски кости;
Погибъ онъ тутъ, ево погибли съ нимъ и гости.
LXIII.
Піитъ и разбойникъ.
Піита Ивика разбойники убили
А онъ вопилъ, когда они ево губили:
О небо, ты мой гласъ, о небо, ты внемли,
И буди судіею
Надъ жизнію моею:
Онъ тако вопіялъ, толпой терзаемъ сею.
Въ тотъ самый часъ летѣли журавли:
Онъ вопилъ, вы моей свидѣтелями будьте
Кончины лютыя, и не забудьте
Того, что я вѣщаю вамъ;
А я мой духъ предамъ
Въ надеждѣ сей богамъ,
И душу испущу съ небесныя границы.
Летятъ сіи когда то птицы:
Разбойникъ вспомнилъ то убійство и разбой,
Сказалъ товарищу караемый судьбой,
Не мня, что ихъ перехватаютъ:
Вотъ смерти Ивика свидѣтели лѣтаютъ.
LXIV.
Учитель Поезіи.
Для риѳмотворства
Потребно множество проворства,
И риѳмѣ завсегда хорошей должно быть,
Иль должно при стихахъ со всѣмъ ее забыть;
То можно доказати ясно:
О страсти нѣкто пѣлъ,
Въ которой онъ кипѣлъ.
И думаючи мня на риѳмахъ пѣть согласно.
Любезная ему съ усмѣшкой говорила,
И будто какъ журила:
Ты жарко въ холодѣ къ любви поешь маня;
А естьли станешь ты и впрямъ любить меня,
Такъ риѳмы позабудешь,
И о любви вѣщать ты риѳмами не будешъ.
Съ поезіей любви судьба не разлучила;
Любовь
Воспламеняетъ кровь,
И многихъ жаромъ симъ стихи слагать учила.
А я скажу, что часто вить и той
Любовь дорогой рыщетъ:
Разумный красотой
Скоряе всѣхъ пѣвцовъ хорошу риѳму сыщетъ;
Не станетъ онъ худыя риѳмы класть;
Любви и стихотворства сласть,
Имѣетъ надъ пѣвцомъ нераздѣлиму власть.
LXV.
Тщетная предосторожность.
Страшился я всегда любовныхъ оку встрѣчь,
И тщился я свою свободу уберечь,
Чтобъ cердца суетно любовью не зажечь:
Однако я не могъ себя предостеречь.
Сложилъ Венеринъ сынъ колчанъ съ крылатыхъ плѣчѣ,
И стрѣлу онъ вонзилъ въ меня, какъ острый меxь,
Чтобъ симъ вонзеньемъ могъ меня въ бѣду вовлечь.
Пріятныя глаза, уста, пріятна рѣчь,
Могли на вѣкъ мое спокойствіе пресѣчь;
Вѣлели днямъ моимъ въ лютѣйшей грусти течь,
И прежде срока мнѣ горя, во гробѣ лечь.
LXVI.
Слѣпая старуха и лѣкарь.
Старуха
Недѣли двѣ слѣпа была,
И лѣкарю себя въ лѣченье отдала.
На что глаза . . . . . но здѣлалась проруха.
По смерти во глазахъ ужъ больше нужды нѣтъ,
Какъ мы покинемъ свѣтъ,
И красной намъ тогда и черной равенъ цвѣтъ:
Однако бабушка другую пѣсню пѣла.
И слѣпоту свою отчаянна терпѣла.
Взялся печальну мысль ей лѣкарь облегчить,
И сталъ ее лѣчить,
И обѣщается скончать ей время гнѣвно:
Но крадетъ у нея посуду повседневно.
Открылъ онъ ей глаза, гордясь подъемлетъ носъ,
И здѣлалъ лѣкарь тотъ, хрычовушкѣ вопросъ:
Уже ли видишь ты, сударыня, повсюды?
Она отвѣтствуетъ! не вижу лишь посуды.
LXVII.
Блоха.
Блоха подъемля гордо бровь,
Кровь барскую поноситъ,
На воеводство проситъ:
Достойна я, кричитъ, во мнѣ все барска кровь.
Отвѣтствовано ей: на что тамъ барска слава?
Потребенъ барской умъ и барская расправа.
LXVIII.
Единовластвіе.
Единовластвіе прехвально,
А многовластвіе нахально:
Я ето предложу
Во басенкѣ, которую скажу:
При множествѣ хвостовъ, таская ихъ повсюду,
Стоглавный былъ драконъ:
Согласья не было законовъ ни откуду;
Глава главѣ тьму дѣлаетъ препонъ;
Хвосты, лежатъ они, ни в избу и ни вонъ,
Лежатъ они, куда занесъ Дракона сонъ.
При множествѣ хвостовъ, подобно какъ и онъ,
Единоглавый былъ Драконъ,
Согласенъ былъ законъ.
Я крѣпко в томъ стояти буду,
Что счастья...
И праведнаго тамъ не можетъ быть указа
Между людей,
Гдѣ равныхъ множество владѣющихъ судей.
Гдѣ много мамушекъ, такъ тамъ дитя безъ глаза.
Не о невольникахъ я это говорю,
Но лишь о подданныхъ во вольности царю.