ПРИТЧИ. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
І.
Прохожій и Буря.
Едва прохожій бурю сноситъ,
И Зевса тако проситъ:
Ты больше всѣхъ Боговъ, Зевесъ;
Уйми ты ярости прогнѣванныхъ небѣсъ!
Гремитъ ужасный громъ и молнія блистаетъ,
Во мрачныхъ облакахъ по сферѣ всей лѣтаетъ;
А мракъ, дожди и градъ на землю низмѣтаетъ;
А изъ земныхъ изшедшій нѣдръ,
Шумитъ, реветъ по веюду вѣтръ:
Иль буду я въ сей день судбинѣ злой ловитва?
Пренебрегается молитва,
И гласъ ево сей пустъ и празденъ небѣсамъ,
Что дѣлаетъ Зевесъ, то вѣдаетъ онъ самъ.
Разбойникъ, въ оной часъ, въ кустахъ отъ бури скрылся,
И будто въ хижину подземную зарылся;
Но видя изъ куста прохожева въ пути,
Не можетъ онъ ни какъ на добычу нейти,
Не помня святости, онъ мысль имѣетъ смѣлу,
И на прохожева напрягъ онъ остру стрѣлу;
Пустилъ: но сей ударъ погибъ,
Ее противный вѣтръ отшибъ.
Безъ бури бы душа прохожева изъ тѣла,
Конечно въ воздухъ полетѣла.
II.
Змѣя и Слонъ.
Была змѣя, и вздумала она
Повергнути слона,
И стала строга
Противъ сего скирда, хоромины, иль стога.
Ланцетъ во рту взяла,
Пришла она къ горѣ и подымаетъ брови,
Цырюльникомъ змѣя была,
Пускательницей крови,
И кровь она влѣчетъ:
Изъ жилы у слона потокомъ кровь течетъ.
Змѣя вольнувся въ жилу дѣду,
Преславную свою предчувствуетъ побѣду.
Пуская стонъ,
Барахтается слонъ,
А та свою побѣду славитъ.
Падетъ хоромина сія,
Падетъ и подъ собой цирюльника онъ давитъ:
Скончался слонъ, скончалась и змѣя.
ІІІ.
Лисица и Кошка.
Лисица съ кошкою средь Рощицы гуляла,
И кошкѣ похваляла
Проворство своево ума;
А кошка говорила:
Ты много куръ у насъ, дружокъ, переморила;
Я знаю то сама,
Что кушанье себѣ изъ кражи ты готовишь.
Напрасно ты меня злословишь,
И ты мышей вить ловишь.
Ловлю:
Однако я тебѣ вотъ это объявлю:
Господской на ето имѣю я приказъ;
Вить не показано квартиры имъ у насъ;
Живутъ безденежье, воруютъ повсечасно,
Уносятъ кормъ, какой найдутъ;
Гоняютъ ихъ, они изъ дома вонъ нейдутъ,
Такъ ихъ терпѣть напрасно;
А ты у насъ цыплятъ перевела,
Хозяйка етова приказу не дала,
Не для тебя цыплята наши хлебны,
Они, дружочикъ мой, и намъ самимъ потребны,
Такъ лутчебы у на.съ ты вѢчно не была.
Мѣжду премудрыхъ ты себя, голубка, числишь,
И мыслишь
О томъ лишъ, какъ тебѣ куреночка стесать,
Курятинки поѣсть и крови пососать:
Но вдругъ пришла бѣда, пришло себя спасать.
Такъ кошка говоритъ: сестрица, повернися,
Или хотя, дружечикъ, оглянися:
Пришла минута, намъ попрыгать, поплясать.
Покинь ты враки,
Пришло теперь до драки,
За нами гонятся собаки,
Не шутка то, лиса;
Хвоста вертеніе не много вить поможетъ,
И со хвостомъ тебя догнавъ, собака сгложетъ.
Минута настаетъ послѣдняго часа:
Лисица гордость отпѣхнула,
Трухнула,
И лисьи волосы отъ ужаса встряхнула.
Далеко убѣжать ни какъ не можко прочь,
И путается тутъ, какъ будто въ темну ночь,
А кошка
Ушла на дерево и смотритъ изъ окошка,
Какую дастъ лиса собакамъ дань,
И какъ окончится воинска ета брань.
Не пощадили псы хорошей лисьей шубы,
Раскрыли губы
И во премудрую лису вонзили зубы.
IV.
Заяцъ и Лягушки.
Испуганъ заяцъ и дрожитъ,
И изъ кустарника къ болоту онъ бѣжитъ;
Тревожатся лягушки,.
Едва осталися въ нихъ душки,
И становятся въ строй,
Великой думаютъ явился къ нимъ герой.
Трусливой заяцъ ихъ хотя не побѣждаетъ,
Однако досаждаетъ.
Я трусъ,
Однако безъ войны я далъ лягушкамъ тусъ.
Кто подлымъ родился, предъ низкими гордится;
А предъ высокими онъ ползая, не рдится.
V.
Александръ и Парменіонъ.
Войскъ вожду греческихъ, царь перскій дщерь давалъ,
Полкъ Азіи ему приданымъ обѣщаетъ,
Что бъ онъ ему спокойство даровалъ,
И чрезъ Пословъ ево объ етомъ извѣщаетъ.
Парменіонъ такой давалъ ему совѣтъ:
Когда бы Александръ я былъ на свѣтѣ,
Я взялъ бы тотъ часъ то, что перскій царь даетъ.
Во Александровомъ сей слышитъ мужъ отвѣтѣ:
Отвѣтствовалъ ему на слово ето онъ;
И я бы взялъ, когдабъ я былъ Парменіонъ.
VI.
Генрихъ IV и Вдова.
Въ Парижѣ Генрихъ такъ Четвертой отвѣчалъ,
Какъ будто нѣкое онъ дѣло помѣчалъ.
Пришедъ ко Генриху вдовица говорила:
Мнѣ крайню женщина обиду сотворила:
Сказала, я вдовой четырехъ родила,
Злодѣйка на меня прегрубо солгала.
Король отвѣтствовалъ: не праведенъ свѣтъ нынѣ,
Приложитъ ко всему всегда по половинѣ.
VII.
Пучокъ лучины.
Нельзя дивиться, что была
Подъ игомъ Росская держава,
И долго паки не цвѣла,
Когда ея упала слава;
Вить не было тогда
Сего великаго въ Европѣ царства,
И завсегда
Была вражда
У множества князей едина государства,
Я ето въ притчѣ подтвсржу,
Которую теперь скажу,
Что Россовъ та была паденія причина:
Была пучкомъ завязана лучина;
Колико руки не томить,
Нельзя пучка переломить.
Какъ Россы такъ она разсыпалась подобно,
и стало изломать лучину всю удобно.
VIII.
Змѣя согрѣтая.
Змѣю мужикъ нашелъ, она гораздо дрябла,
Озябла,
Прикладываетъ онъ усердіе свое,
И отогрѣлъ ее.
Онъ думалъ ето такъ и здѣлать надлежало;
Она въ нево вонзила жало,
И говоритъ сму она слова сіи:
Не согрѣвай змѣи.
ІХ.
Шалунья.
Шалунья нѣкая въ бесѣдѣ,
Въ торжественномъ обѣдѣ,
Не брѣдила безъ словъ Французскихъ ни чево,
Хотя она изъ языка сево
Не знала ни чево,
Ни слова одново:
Однако знаніемъ хотѣла поблистати,
И ставила слова Французскія не нъ стати;
Сначала мѣжду тѣмъ: я ѣду дѣлать куръ.
Сказали дурищѣ, внимая то сосѣдки:
Какой плетешъ ты вздоръ, куръ дѣлаютъ насѣдки!
Х.
Медвѣдь Тацовщикъ.
Въ Москвѣ случилося медвѣдю побывать.
Какую въ городѣ имѣть ему отраду?
Онъ отданъ маскараду,
Учиться танцовать:
А маскарады не наскучатъ,
Хотя и ни чему они и не научатъ:
А музыканты вить не мучатъ,
Они здоровья не вредятъ,
Хотя ево и не щадятъ,
За деньги вить дурятъ.
Плясать медвѣдь изрядно научился;
А въ протчемъ тутъ не льзя ни въ чемъ искуснымъ быть;
Тутъ должно всѣ дѣла прямыя позабыть.
Со маскарадомъ сей танцовщикъ разлучился,
На полполушки тутъ онъ дѣла не нашелъ,
И тайно онъ ушелъ.
Во маскарадахъ онъ испорченной вздурился,
Въ танцовщика со всѣмъ медвѣдь перетворился.
Въ лѣса ушслъ и пляшетъ тамъ
По всѣмъ мѣстамъ.
Медвѣди ето видятъ,
И ремѣсло они безпрочно ненавидятъ,
И думаютъ они, на что въ Москвѣ оно,
Ни хлѣбъ, ни каша то, ни пиво, ни вино,
Къ чему тамъ учатся такому ремѣслу;
Мы лутче подражать хотимъ ослу;
Тотъ воду возитъ;
А ето ремѣсло ни грѣетъ, ни морозитъ,
И прибыли въ немъ нѣтъ на свѣтѣ ни какой
И скажемъ то мы смѣло:
Къ чему преславной градъ такой
Въ такое мѣлкое вмѣшался дѣло?
Иль скуки чѣмъ инымъ не можно утолить,
Не лутче ли сію забаву отдалить?
ХІ.
Господинъ Лжецъ.
Не можно проглотить, не только много кушать
Несносной лжи тово,
Кто лжетъ, не помня ни чево,
И ни ково,
Ниже и себя самово;
И безо лжи не вретъ ни слова одново.
Былъ нѣкто лжецъ, ево
Не сносно было слушать;
Не сносна ложъ тогда, коль правды гибнетъ видъ:
Слуга сказалъ ему: твое мнѣ слово ложно
Приноситъ только стыдъ.
Что ты ни говоришъ, мнѣ слушать не возможно.
Въ чужихъ краяхъ я былъ съ тобою за всегда;
А ты о чемъ вѣщаешъ,
И не былицею безумныхъ обольщаешъ,
Я етова не видѣлъ ни когда.
А онъ приказывалъ: когда услышишъ точно,
Что нѣчто я солгу
Забывся, не нарочно:
Толкни меня: на чтожъ имѣю и слугу?
Господчикъ во бесѣдѣ,
На стулѣ, во обѣдѣ,
Слуга за стуломъ мнитъ, теперь ужъ я могу
Толкнуть ево, и честь ево обѣрегу.
Онъ справится, такъ ложъ во правду превратится,
И дядькою ево съ успѣхомъ быти льстится;
А господинъ тогда извѣстье ново далъ,
Онъ нѣки капищи, не знаю, гдѣ видалъ,
Которы множество народа умѣщали,
И многія жрецы законъ имъ вдругъ вѣщали.
Народу многому иной тамъ храмъ отверстъ.
Одно тамъ капище длиною на пять верстъ,
Слуга толкнулъ ево и врать ему мѣшаетъ;
Господчикъ зданіе гораздо умѣншаетъ:
А шириной, сказалъ, то капище на перстъ.
ХІІ.
Невѣста за столомъ.
Невѣста за столомъ сидѣла,
Пора вести невѣсту на подклѣтъ;
Во ужинѣ ей нужды нѣтъ,
Не ради етова она вѣнчалась дѣла;
Она и у себя въ тотъ день довольно ѣла.
ЗѣваTтъ дѣвушка, томя дѣвичій взглядъ,
И говоритъ: я мню, давно уже всѣ спятъ.
ХІІІ.
Слѣпой и Безногой.
Слѣпой шолъ нѣкогда дорогой;
А на пути сидѣлъ безногой,
И говоритъ ему, дружокъ,
Безъ глазъ ты, я безъ ногъ:
Дай тѣсто, дамъ я крупъ, и здѣлаемъ пирогъ.
Возми меня, дружечикъ, на за корки:
Не устрашатъ тебя кустарники ни горки,
Ни темныя лѣса, ни восхожденье горъ,
Всегда въ часы дороги
Тебѣ мой взоръ,
А мнѣ твои, дружокъ мой, ноги.
Не будутъ намъ пути соединеннымъ строги,
Неподчинишся ты ни одному тузу;
А я ни гдѣ не поползу.
Другъ другу будемъ мы являти важну службу,
И утвердимъ мы дружбу.
Содѣлали тутъ скоръ
Полѣзный договоръ.
Гораздо странствовать полехче научились.
Не худо, что они не разлучились.
XIV.
Другъ невѣжа.
Для мужика была медвѣдева услуга,
Котораго имѣлъ сей звѣрь себѣ за друга;
Обмахивалъ медвѣдь ево.
Какъ нѣкогда онъ спалъ, анъ здѣлалась проруха;
Ко спящу на носъ сѣла муха:
Вступился звѣрь за друга своево,
Ударилъ муху онъ и съ друга содралъ кожу,
И тутъ ему расквасилъ рожу:
Заохалъ, застоналъ
Мужикъ тутъ лежа.
И какъ исторію о мухѣ онъ узналъ;
Но дружбѣ, мыслитъ онъ, не надобенъ невѣжа.
ХV.
Паукъ и Служанка.
Ткалъ сѣть себѣ паукъ, не для своей забавы;
Но ради вѣчной славы:
Однако тщетна вся работа та была;
Не долго слава поцвѣла;
Служанка паука смяла,
И славу вѣчную всю щоткой отняла.
XIV.
Красильщикъ и Угольщикъ.
Худыхъ людей знакомства убѣгай,
И сердце къ чистотѣ единой прилагай:
Отъ нихъ ты можешъ очерниться
И вѣчно осквѣрниться,
Отъ ихъ бесѣдъ.
Красильщику былъ угольщикъ сосѣдъ,
Красильщика караетъ,
Запудрилъ у нево весь домъ,
И вьяся пудра та столпомъ,
Всѣ краски у нево мараетъ.
XVII.
Ось н Выкъ.
Въ лѣсу воспитанная съ нѣгой,
Подъ тяжкой трется ось телегой,
И не подмазанна кричитъ:
А быкъ, которой то везетъ, везя молчитъ.
Изображаетъ ось господчика мнѣ нѣжна,
Который держитъ худо щотъ:
По руски мотъ:
А быкъ крестьянина прилежна.
Страдаетъ отъ долговъ обремененной мотъ,
А етова не воспомянетъ,
Что пахарь изливая потъ,
Трудится и тягло ему на карты тянетъ.
XVIII.
Собака на сѣнокосѣ.
Собаку звали въ гости,
На требуху, на кости:
Она благодаритъ,
И говоритъ:
Пришла бы на обѣдъ я етотъ неотложно,
Да мнѣ ни какъ не можно.
А для чево? ей былъ вопросъ.
Отвѣтствуетъ она, севодни сѣнокосъ.
Не будете меня, просители, вы хаять,
За то что я не буду къ вамъ;
Мнѣ тамъ,
Кричать хамъ, хамъ,
А попроету сказать, друзья, я буду лаять.
Великія дѣла,
На сѣнокосъ судьба собакѣ подала.
Утраты нѣтъ, хотя бъ ты тамъ и не была.
ХІХ.
Жаръ и Стужа.
Жена не любитъ мужа,
Къ нему у ней излишня стужа;
Къ любовнику излишній жаръ:
Обѣимъ ето имъ ударъ.
Мужъ алчетъ, и одно сухояденье гложетъ;
Тотъ сытъ и съ пищею исправиться не можетъ.
ХХ
Возница пьяной.
Возница пьянъ, коней стѣгаетъ,
До самыхъ ихъ ушей отъ плетью досягаетъ:
А лошади ево за то благодарятъ,
И говорятъ:
За что ты лупишъ насъ? Къ чему тебѣ то нравно?
Веземъ и безъ того карету мы исправно;
Насилу здѣсь сидишъ, напитки ты любя,
И отъ того то ты противу насъ безчиненъ;
Не мы, да ты напився виненъ;
Такъ должно бить тебя.
XXI.
Французской языкъ.
Въ Парижѣ говорятъ и малыя рабята
Французскимъ языкомъ;
Французской имъ языкъ съ младенчества знакомъ.
Такія маханьки учоны тамъ щенята,
Не знаю, кто сказалъ, во Франціи бывъ самъ:
У насъ рабятокъ учатъ,
Наукой мучатъ;
А тамъ
И не учася всѣ умѣютъ по Француски,
Какъ мы по руски.
XXII.
Арапское лѣто.
Новоманерны дамы были,
И позабыли
Въ гостяхъ о лѣнточкахъ и платьи говорить.
Вить имъ по всякой часъ не все одно варить.
Былъ жаръ тогда великой;
Не часто видится въ Ишпаніи толикой.
Одна сказала тутъ,
Что жаръ былъ очень крутъ.
Я чаю, говоритъ, Арапско лѣто долѣ,
И что у нихъ жары еще и нашихъ болѣ.
Другая плюнула, сказавъ, по всѣмъ мѣстамъ
Такой же хладъ и жаръ; вить солнце тожъ и тамъ.
XXIII.
Посолъ Оселъ.
Въ Венеціи посломъ шалунъ какой то былъ;
Былъ гордъ и многимъ онъ довольно нагрубилъ.
Досадой на нево Венеціане дышутъ,
И ко двору о томъ, отколь посолъ былъ, пишутъ.
Тамъ вѣдаютъ уже о тмѣ посольскихъ вракъ.
Отвѣтствуютъ: ево простите, онъ дуракъ.
Не будетъ со осломъ у человѣка дракъ.
Они на то: и мы не скудны здѣсь ослами;
Однако мы ословъ не дѣлаемъ послами.
XXIV.
Дуракъ и Часы.
По виду шелъ дѣтина:
По разуму скотина;
Увидѣлъ солнечны часы.
Онъ вѣдалъ, вѣрныя всегда равны вѣсы;
А тутъ не равенство съ своими онъ часами
У солнечныхъ часовъ нашелъ,
И прочь пошелъ,
Сказавъ: и солнушко гуляя небесами
И проходя всякъ день обширны небеса,
Отстало два часа.
XXV.
Цыганка.
Цыганку женщина дарила,
И говорила:
Рабѣнка я имѣть хочу,
Ты здѣлай мнѣ, я ето заплачу-
Цыганка говоритъ на ету рѣчь погану:
Поди къ цыгану.
XXVI.
Братъ и Сестра.
Братъ мотъ, сестра ево журила,
И говорила:
Доколь тебѣ мотать,
Пора и перестать.
Онъ ей отвѣтствовалъ: во злой живу я долѣ.
Но только ты, сестра, отстанешъ отъ любви,
И я мотать не буду болѣ.
Поступкомъ ты своимъ дорогу мнѣ яви,
И въ постоянствѣ жить по гробъ мы будемъ оба.
Сестра отвѣтствуетъ: мотать тебѣ до гроба.
XXVII.
Рабята и Ракъ.
Рабятки у рѣки играли,
Не дождаяся ни ссоръ ни дракъ.
Анъ выползъ ракъ.
Шаля ево рабятки въ руки брали.
Затавлю я мнитъ онъ, ихъ пѣсенку запѣть:
Мнѣ етыдно отъ рабятъ ругательство терпѣть:
Давнулъ у одново, прогнѣвався онъ, пальчикъ,
И завизжалъ тутъ мальчикъ:
Кричатъ рабятки всѣ, бездушникъ онъ, и плутъ;
И здѣлали они надъ ракомъ судъ.
Не станешъ, говорятъ, на предки куролѣсить.
Хотятъ ево повѣсить;
Да нѣтъ веревки тутъ, такъ суетна та рѣчь:
Инъ голову отсѣчь.
Хваля такой предлогъ рабятки величали
И всѣ они кричали:
Ура, ура,
Пора, пора.
Да нѣтъ и ножика, не только топора.
Пораненой кричитъ, ему то всѣхъ важняе,
Отмщеніе ему гораздо всѣхъ нужняе:
Я самъ злодѣю казнь, рабята, изрѣку:
Возмемъ и бросимъ мы бездѣльника въ рѣку.
Они сей вымыселъ и больше величали,
И болѣе еще и прежняго кричали:
Ура, ура,
Пора, пора.
Не будетъ отъ него на предки больше страху,
Не будетъ болѣе ево на свѣтѣ праху.
Пришла достойная разбойнику кара,
И бросили ево въ рѣку они съ размаху.
XXVIII.
Мужъ пьяница.
Мужъ пьяница, жена всякъ день ево журитъ
И говоритъ
Друзьямъ ево она: я мужа постращаю,
И отъучить отъ пьянства обѣщаю.
А какъ?
Вотъ такъ.
Когда напьется онъ и потѣряетъ силу
И помышленія, снесу ево въ могилу,
И сверьху прикрѣплю доской,
А не землей; проходъ дышать ево дамъ рылу.
Отъ етова вить онъ
Не треснетъ,
Воскреснетъ:
А сей увидя страшной сонъ,
Что онъ отъ водки мертвъ, напитокъ позабудетъ,
И пить не будетъ.
Исполнила она
Тотъ вымыселъ, какъ умная жена.
Пришла къ нему на гробъ, притворствуя рыдаетъ.
Кричитъ: животъ меня подобно покидаетъ,
И прекращается тоской,
Надъ гробовой твоей, любезный мужъ, доской.
Онъ тамъ очнулся,
На ономъ свѣтѣ, мнитъ, въ могилѣ онъ проснулся,
На вѣчной отошелъ покой,
И вопитъ: жонушка, за чемъ ко мнѣ приходишъ?
Уже супруга ты здѣсь мертваго находишъ.
Супруга думаетъ, супруга я спасла.
Отвѣтствуетъ жена: поминки здѣсь я правлю,
Поминокъ принесла,
И на могилѣ я блиновъ тебѣ оставлю.
А онъ отвѣтствуетъ, на что?.
Коль любишь ты меня,
Не надобны они: мнѣ ради мертвой глотки
Пойди и принсси въ могилу ты мнѣ водки.
XXIX.
Хвастунъ.
Шелъ нѣкто городомъ, но града не былъ житель;
Изъ дальныхъ былъ онъ странъ,
И лгать ему талантъ привычкою былъ данъ,
За нимъ ево служитель,
Слуга наемной былъ и города сево,
Не изъ отечества ево.
Вѣщаетъ гоеподинъ ему вѣщанья новы;
И говоритъ ему: въ моей землѣ коровы
Не мѣняе слоновъ.
Слуга ему плететъ и самъ расказенъ ковъ!
Я чаю, пуда въ три такой коровы вымя;
Слонихой лутче бы ей было дати имя.
Я думаю, у ней одинъ полпуда хвостъ;
А мы имѣемъ мостъ,
Къ нему теперь подходимъ;
Не всякой день на немъ диковинку находимъ.
Когда взойдетъ на середину,
Кто въ оной день солжетъ, мостъ тотчасъ разойдется,
Лишъ только лжецъ найдется;
А лжецъ падетъ во глубину.
Проѣзжій говоритъ: коровы то съ верблюда,
А то бы очень былъ великъ коровій хвостъ.
Слоновьева звѣна не встретишь на три блюда:
А ты скажи еще, каковъ бишъ вашъ атъ мостъ?
А мостъ атъ нашъ таковъ, какъ я сказалъ, конечно.
Такой имѣти мостъ,
Мой другъ, безчеловѣчно.
Коровы то у насъ
Поболѣ, какъ у васъ:
А мостъ атъ вашъ каковъ? Сказалъ уже я ето;
У насъ же и зимой рѣкамъ вѣсна и лѣто:
Мосты всегда потребны по рѣкамъ.
Коровы то и здѣсь такіяжъ какъ и тамъ;
Мнѣ только на етотъ часъ ложно показалось,
И отъ тово то все неловко и сказалось;
А мостъ атъ вашъ каковъ?
Какъ я сказалъ, таковъ.
Проѣзжій говорилъ! коль ето безъ обману,
Такъ я черезъ рѣку у васъ ходить не стану.
XXX.
Новое лѣкарство.
Какой то человѣкъ тоскуетъ и груститъ,
Спокойства получить себѣ ни чѣмъ не льститъ;
И говоритъ: на смерть я грустію оставленъ,
Отъ ипохондріи я вѣчно не избавленъ.
Отвѣтствуетъ ему дуракъ:
Не брѣдь такихъ ты вракъ;
Отъ грусти пѣй вино и пиво;
Какое ето диво,
Что страждешъ, государь;
И сама подлая не страждетъ едакъ тварь:
Здоровье всякому всево, что есть дороже.
Да есть ли я просплюсь, такъ будетъ послѣ то же,
Напѣйся ты опять. Да будетъ послѣ что же?
Опять, опять попѣй; разумна мысль моя.
Во пьянствѣ грусти всѣ конечно позабуду:
Но чтожъ я послѣ буду?
Ты будешъ то, что я.
XXXI.
Лягушка.
Лягушка быть быкомъ хотѣла;
Она вздувалась и потѣла,
Да не прибавилося тѣла:
Ей трудъ
Былъ крутъ.
Ослабла у нея въ такой натугѣ душка,
А тѣло вздулося и стало какъ подушка:
Подушка лопнула и треснула лягушка.
XXXII.
Мышь и Быкъ.
Озлобясь быкъ, мышей переловилъ,
А по просту передавилъ.
И кажда мышь быка за ето поносила,
А нѣкая изъ нихъ подкрався укусила,
Ушла,
И норочку нашла.
Не трогаетъ ее въ норѣ быкова сила;
А быкъ
Во норки влазить не обыкъ,
Осталося быку предъ мышью погордиться
И посердиться.
Колико онъ рогами ужъ ни цѣль,
Не попадетъ своей рогатиной во щель.
А мышь ругаяся кричитъ: довольноль сыты
Твои разбойничьи копыты?
Не стыдноль мышь тебѣ имѣти за врага?
Велики у тебя рога,
А рыцарство гораздо маловато.
Зайди еще къ лягуткамъ ты во блато,
И тамъ еще свое геройство ты яви;
А послѣ блохъ передави.
XXXIII.
Кошка.
Читатель помни то, колико лѣсти злы:
Бугрочки не Кавказъ, а струйки не валы.
Брегися ты себѣ излишней похвалы.
Мышей и крысъ ловила кошка,
На всякой по три день лукошка.
Хозяинъ кошку величалъ,
И о побѣдахъ сихъ вседневно онъ кричалъ,
И говоритъ онъ ей: ты кошка льва поймаешъ,
И изломаешъ.
Поймала кошка льва,
Да я не вѣдаю осталась ли жива.
XXXIV.
Совѣтъ боярской.
Надежныхъ не было лѣсовъ, луговъ и пашни,
Доколѣ не былъ данъ
Россіи Іоанъ,
Великолѣпныя въ Кремлѣ воздвигшій башни.
Въ Россіи не было спокойнаго часа;
Опустошались нивы
И были въ пламени лѣса:
Татары бодрствуя несясь подъ небеса,
Зря сколь лѣнивы
Ийти, во праздности живущія, на бракь.
И тѣ съ насъ брали дань.
Которыя уже возрѣть тогда не смѣютъ,
Какъ наши знамена явятся и возвѣютъ.
Они готовы нынѣ намъ,
Какъ мы имъ были, во услугу.
Не все на свѣтѣ быть единымъ временамъ.
Несутъ Татара страхъ россійскимъ сторонамъ;
И разорили ужъ и Тулу и Калугу;
Предъ россами они въ сіи дни грязь и прахъ;
Однако нанесли тогда Россіи страхъ.
Уже къ Москвѣ подходятъ,
И жителей Москвы ко трепету приводятъ.
Татара многажды съ успѣхами дрались.
Бояря собрались
Ко совѣщанію на разныя отвѣты,
И дѣлаютъ совѣты;
Въ совѣтѣ томъ бояринъ нѣкій былъ:
Отъ старости сей мужъ, гдѣ Крымъ лежитъ, забылъ.
Бояра,
Внимаютъ мужа стара;
А онъ спроcилъ у нихъ, отколь идутъ Татара?
Съ полудни, говорятъ. -- Гдѣ полдень? я не знаю.
Отъ Тулы ихъ походъ. -- Я ето вcпоминаю;
Бывалъ я нѣкогда съ охотой псовой тамъ,
И много заяцовъ весьма по тѣмъ мѣстамъ.
Я вамъ вѣщаю,
Въ отвѣтъ,
И мнѣніе свое вамъ ясно сообщаю:
Въ татарской мнѣ войнѣ ни малой нужды нѣтъ,
И больше ни чево сказать не обѣщаю.
Меня Татаринъ не созжетъ
И мнѣ не здѣластъ . . . увѣчья,
Среди Замоскворѣчья.
Распоряжайте вы, а мой совѣтъ такой:
Мой домъ не за Москвой рѣкой.
XXXV.
Общая судьба.
Прохожій прочитай сіи ты строчки обѣ.
Написано на гробѣ:
Прохожій, обща всѣмъ судьба моя:
Что ты, и я то былъ; ты будешъ то, что я,
XXXVI.
Мыши и Котъ.
Колико вы кота убить ни домогались,
Вы мыши; вышелъ котъ, а вы перепугались;
И мысли ваши суета;
Мышамъ ни какъ не льзя преодолѣть кота.
XXXVII.
Олень и Собака.
Въ потокѣ чистомъ видѣлъ
Олень себя,
Дурныя ноги онъ свои возненавидѣлъ;
Природа, говоритъ, весьма срамитъ тебя;
И давъ прекрасны роги,
Дала она тебѣ прескаредныя ноги.
Анъ вдругъ бѣжитъ къ нему борзой и рѣзвой песъ,
Бросается олень мой въ лѣсъ;
А ноги ото пса тотчасъ ево уносятъ.
И помощи себѣ ни отъ ково не просятъ.
Сей даръ небесъ
Ево унесъ;
А роги
Оленю не даютъ дороги,
Спасенъ олень ногами,
Погибъ рогами;
Запутался въ лѣсу,
И былъ онъ жертвою голодну псу.
Держись тово дружняе,
Что намъ нужняе.
XXXVIII.
Сосна и хворостина.
Сказала сосна хворостинѣ:
Ты будешь такова по смерть, какъ нынѣ,
Тонка, мала;
И лутчебъ ты на свѣтѣ не была.
Въ какую бы годилась ты потребу?
Гораздо я тебя поближе къ небу.
А та отвѣтствуетъ: судьба моя не зла;
Коль я другимъ не годна,
Такъ я отъ пагубы, отъ топора свободна.
Опасности своей я славою не чту;
Имѣй сію всегда ты славою мѣчту.
На топлю не бѣрутъ меня въ крестьянскй домъ,
Ни на строеніе, какъ строятся хоромы.
Прошло дни два, и рубятъ сосну ту:
Коренья всѣ подъ сосною трещатъ,
И изъ лѣсу ее въ господской домъ тащатъ.
Въ болѣзни не было отъ спѣси ей покрова,
А хворостина та поднесь еще здорова.
ХХХІХ.
Йожъ и Змѣя.
Змѣю согрѣться,
Впустилъ во свой йожъ домъ;
Одна въ дому змѣя, такъ ето не содомъ.
И можетъ Мизантропъ въ такой бесѣдѣ зрѣться.
Скажу съ нимъ то и я:
Одна змѣя
Смятенныхъ мыслей мнѣ не можетъ приумножить,
Не только моево спокойства востревожить.
Согрѣлася она, йожъ шлетъ ту гостью вонъ,
Къ тому онъ думаетъ, имѣетъ право онъ;
Извѣстенъ и ежу законъ.
Змѣя хлопочетъ,
И вонъ ийти не хочетъ,
И говоритъ ежу: ты знай, домъ етотъ мой;
Оставь меня ты здѣсь, а самъ пойди домой,
Остался тамо йожъ весьма не правосудно,
Да вытащить змѣѣ ево гораздо трудно.
XL.
Ослѣпшая фортуна.
Уставъ на свѣтѣ намъ во всемъ сталъ нынѣ новъ;
О человѣкѣ
Не тако мыслили въ златомъ и древнемъ вѣкѣ.
Кто былъ великъ, великъ онъ былъ, и безъ чиновъ:
Такъ и достоинства мѣчтанья не вперяли;
Не титлами людей достойныхъ измѣряли;
И славы дѣлалъ шумъ
Единой только умъ
И честность:
Другое было все, презрѣнна неизвѣстность,
Фортуна не слѣпа еще тогда была,
И прозорливою всегда она слыла;
Однако и тогда безумцовъ было болѣ.
Сія великая толпа,
Колико ни глупа,
И нынѣ и до толѣ
Взгордився, овладѣть премудростью хотѣла,
Сказавъ: довольно я передъ тобой сѣртѣла;
Мнѣ даромъ то, что я не знаю ни аза,
И выбила она фортунѣ вонъ глаза.
Фортуна ослѣпилась,
И отъ достоинства неволѣй отцѣпилась,
Неволѣй и къ толпѣ безумныхъ прилѣпилась;
Людей престала разбирать,
И въ жмурки начала на свѣтѣ семъ играть.
А къ пользѣ общества единый той найдется,
Фортунѣ кто когда незапно попадется;
Но сколько въ насъ невѣжъ, толико мудрыхъ нѣтъ,
Такъ больше и во храмъ фортуны ихъ идетъ:
Астрея видя то отъ страха затряслася,
И шаръ земной презрѣвъ на небо вознеслася.
XLI.
Посулы.
При нуждѣ нѣкто дать Юпктеру всево
На жертву посулилъ, и не далъ ни чево;
Разбойникамъ потомъ попался въ руки
И ждетъ души своей со тѣломъ онъ разлуки;
Сулитъ Юпитеру и болѣе тово;
Но ужъ посулами не трогаетъ ево.
Коль только на словахъ казны онъ терпитъ трату.
Сулитъ разбойникамъ за жизнь онъ дать заплату;
А тѣ то вѣдаютъ, что онъ не сохранилъ
И Зевсу данныхъ словъ, и клятвѣ измѣнилъ,
Не внемлютъ ужъ ево прошенію, ни стону,
Ево нещадно бьютъ,
И кровь рѣкою льютъ,
Сказавъ: поди, неси посулъ ты свой Плутону.
XLIII.
Посулы Ескулапію.
Отчаянно кричитъ больной и все болитъ,
И Ескулапію онъ сто быковъ сулитъ.
Мужъ болѣнъ, а жена больнова неболѣетъ,
И ста быковъ жалѣетъ.
Ты много, говоритъ, сулишъ быковъ,
Великоватъ подарочекъ таковъ;
А онъ отвѣтствуетъ на рѣчи оны:
Возможно посулить быковъ и миліоны,
Для здравья своево;
Сулю я сто, а дамъ я только одново.
XLIII.
Кургузая Лисица.
Лисица хвостъ оторвала,
Дабы ей вырватьея изъ сѣти, гдѣ была.
Кургузая лиса хвосты поноситъ,
И протчихъ оисъ она неотходимо проситъ;
Сорвите вы хвосты: являютъ то умы,
Что мы
Отъ нужды тяготимъ тѣла свои хвостами;
Мнѣ легче безъ хвоста, вы видите то сами.
Такой совѣтъ она давала отъ стыда;
Но всѣ сказали: нѣтъ, и ни едина, да.
XLIV.
Портной и Мартышка.
Портной краилъ,
Мартышка ето примѣчаетъ,
И чаетъ,
Искуства своево портной не утаилъ.
За чемъ то онъ
Скроивъ, и то и то, оставивъ, вышелъ вонъ:
Мартышка ножницы портнова ухватила,
И безъ нево,
Не зная ни чево,
Изрядно накутила,
И мнила такъ она, что ето рѣмесло
Отъ знанія ея не уросло.
Звѣрокъ сей былъ рѣмеслоборецъ,
Портной піитъ, а онъ негодной рифмотворецъ.
XLV.
Пужливая лягушка.
Лягушка видѣла, быки на брань несутся,
И члѣны у нея въ болотѣ всѣ трясутся:
Другая здѣлала лягушка ей вопросъ:
Какихъ отъ драки сей боишся здѣсь ты грозъ?
Болотныя мѣста быковъ не помѣщаютъ,
И никогда быки здѣсь насъ не посѣщаютъ:
А та отвѣтствустъ, и вся она дрожитъ:
Отъ побѣдителя сразимый убѣжитъ,
И къ намъ уйдетъ; луга отъ страха онъ оставитъ,
А насъ премножество въ болотѣ передавитъ.
XL.
Лисица и Йожъ.
Лисица кушать захотѣла;
Нѣтъ кушанья ни гдѣ, куда она ни шла,
И сколько ни потѣла;
Но вдругъ нечаянно ежа она нашла,
Къ нему стрѣлою полетѣла,
И говоритъ ему: не щастливъ ты звѣрокъ,
Пришелъ твой рокъ,
И устремляется вонзити ногти въ бокъ;
А онъ тотчасъ свѣрнулся во клубокъ,
Лисица ли меня, мнитъ онъ, поизобидитъ,
И рыла моево лисица не увидитъ,
Крѣпка мѣжду меня съ сей гостьею мѣжа.
А онъ въ клубкѣ лежитъ, ни мало не дрожа,
Лисицу колитъ,
Колико онъ изволитъ,
Лисица повизжа,
Оставила ежа;
Безъ ужина започивала,
И вся исколота, въ больницѣ ночевала.
XLVII.
Услужливой Комаръ.
Везли карету шесть великихъ лошадѣй,
Карета тяжела: хотя и безъ людѣй;
А ета
И съ людьми еще огромная карета,
Была она со стогъ;
Шла, шла лорогою, тянулась не досками,
Тащила барина и барыню пѣсками,
И збилася она дорогой съ ногъ.
Труды коней почти со всѣмъ уже исчезли,
Жалѣя и колесъ, жалѣя и коней,
Лакѣи слѣзли
Стоящія на ней:
Однако етотъ скиртъ и съ мѣста несступаетъ,
Возница лошадямъ кричитъ ну, ну, ну, ну!
И плѣтью лупитъ ихъ, какъ будто за вину;
Стегалъ, стегалъ, кричалъ, кричалъ и осипаетъ.
Отъ лошадей и пѣна тутъ и паръ:
Летитъ комаръ,
Комаръ кареты той увидѣлъ тутъ натугу,
Старается явити ей услугу,
И къ помочи ее кареты учредить,
И почалъ лошадей и кучара гвоздить,
Что бъ кучаръ былъ на козлахъ попроворняй:
А лошади везли бъ карету позадорняй:
То кучера, то лошадь онъ кольнетъ,
Потѣетъ, мучится, помоги нѣтъ,
Журчалъ, журчалъ, но тщетно пѣсни
И нѣтъ ни малыя примѣты,
Къ подвижкѣ той кареты,
Колико онъ ее подвинуть ни хотѣлъ,
Потѣлъ, потѣлъ,
И отлетѣлъ.
Кони поотдохнули.
И тяжкую съ пѣску хоромину спѣхнули.
Комаръ изъ далѣка карету усмотрѣлъ,
И говоритъ! куда какой, я сталъ пострѣлъ:
Готову здвинуться карету я покинулъ;
Хоть я помучился въ пѣску; однако здвинулъ.
XLVIII.
Тяжелой Комаръ.
Комаръ не глупъ,
Увидѣлъ дубъ,
Усѣлся тамо
И говоритъ онъ такъ: я знаю ето прямо,
Что здѣсь меня стрѣлокъ
Конечно не достанетъ;
Мой дубъ высокъ,
И дробь сюда не вспрянетъ;
Въ поварню онъ меня, ей, ей, не отнесетъ
И крови изъ меня никто не пососетъ;
Сей дубъ меня спасетъ.
А въ тѣ часы восстала буря
Озлился воздухъ весь, глаза сердясь нахмуря,
Весь лѣсъ трясетъ,
А дуба вить ни кто конечно не нагнетъ.
Комаръ поетъ, а вѣтръ реветъ,
И дубъ сей рветъ.
Высокой етотъ дубъ отъ вѣтра повалился;
Ужъ дуба больше нѣтъ;
Пришла ево кончина:
Комаръ сказалъ: ахъ! я тебя отяготилъ:
А тобъ тебѣ злой вѣтръ бѣды не накутилъ,
И отъ меня, увы! пришла ево кончина.
Ахъ! я твоей, ахъ! я напасти сей причина.
XLIX.
Кукушка и Ребята.
Какъ только закричитъ кукушка на суку,
Рабята всѣ за ней кричатъ ку ку ку ку.
Мѣжду премножествомъ въ народѣ малыхъ душекъ,
И подражателей довольно сихъ кукушекъ.
У таковыхъ людей ни въ чемъ разбора нѣтъ;
Одинъ у нихъ отвѣтъ:
Такъ дѣлаетъ весь свѣтъ.
Отъ етова дурачествы плодятся,
И новыя, всякъ день, безумія родятся.
То мора родъ,
Когда уродъ
Уроду подражаетъ,
Толпа толпу симъ ядомъ заражаетъ.
L.
Сова и Зѣркало.
Сова увидѣла во зѣркалѣ себя,
И образъ свой любя,
Она не годовала,
И говоритъ она: и съ роду не бывала
Толико я дурна,
Или твоя краса въ сей только часъ погибла?
Озлилася сова, и зѣркало разшибла.
LI.
Отчаянная вдова.
Скончался у жены возлюбленный супругъ;
Онъ былъ любовникъ ей, и былъ ей вѣрный другъ.
Мѣчталась
И въ ночь, и въ день,
Стѣнящей въ вѣрности женѣ супружня тѣнь;
И только статуя для памяти осталась
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Изъ дерева супружницѣ ево:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Она всегда на статую взирала,
И обмирала.
Отъ жалости ее тутъ нѣкто посѣщалъ,
И утѣшенія различны ей вѣщалъ:
Не должно принимать бѣздѣлкой важну службу;
Такъ съ нимъ за то вдова установила дружбу,
Которую хранить онъ вѣчно обѣщалъ.
А дружба день отъ дня межь ними возростала,
И превеликой дружбой стала.
Потребно вдовушкѣ на чай воды согрѣть:
Что жъ дѣлать? иль не пить, ни ѣсть и умерѣть.
А дровъ сыскать не можно,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хозяйка говоритъ, сыщу дрова, постой.
И сколько муженька хозяйка ни любила,
У статуи ево тутъ руку отрубила,
На завтрѣ тутъ рукѣ досталося и той.
Прокладены дороги,
На третій день пошли тудажъ и мужни ноги:
Осталась голова;
Однако и она туда же на дрова.
Погрѣтъ любезный мужъ гораздо въ жаркой банѣ.
Какое жъ больше ей сокровище въ чурбанѣ,?
Она ево велѣла бросить вонъ;
А послѣ ей на чай и весь годился онъ.
LII.
Деревенскія Бабы.
Во всей деревнѣ шумъ,
Не льзя собрати думъ,
Мѣшается весь умъ:
Шумятъ сердиты бабы.
Когда одна шумитъ,
Такъ кажетея тогда, что будто громъ гремитъ;
Изѣстно, голоса сердитыхъ бабъ не слабы:
Льетъ баба злобу всю сердитая до дна,
Несносно слышати, когда шумитъ одна.
Въ деревнѣ слышится вездѣ Ксантиппа древня;
И зашумѣла вся отъ лютыхъ бабъ деревня:
Вселенную хотятъ потрясть.
О чемъ они кричатъ? ---- Прискучилось имъ прясть;
Со пряжей не разлучно,
Въ углу сидѣти скучно;
И въ скукѣ завсегда за грѣбнемъ воздыхать,
Хотятъ они пахать.
Иль трудъ такой однимъ мущинамъ только сроденъ?
А въ полѣ воздухъ чистъ, пріятенъ и свободенъ.
Не нравно, говорятъ, всегда здѣсь быть.
Сиди,
Пряди:
И только на углы избы своей гляди.
Пряди и мужъ, когда сей трудъ ему угоденъ.
Мужья прядутъ,
А бабы всѣ пахать, и сѣяти идутъ.
Бесплодны нивы; будто тины,
И пляшетъ худо вертѣно:
Въ сей годъ деревнѣ не дано,
Ни хлѣба ни холстины.
LIII.
Скупой и Кружка.
Взлѣзъ малой на обрубъ колодезя, и стонетъ,
Серебреная кружка тонетъ.
Бѣда!
Не вѣдаю, отъ коль скупой взялся туда:
Малчишка кружку прославляетъ,
И мимохожему всю повѣсть обьявляетъ.
Я вытащу ее, прохожій говоритъ;
А. тотъ ево благодаритъ.
Прохожій мыслитъ,
Малчишка глупъ,
И кружку во своемъ уже поставцѣ числитъ;
Я скупъ:
А онъ открылся мнѣ не зная человѣка;
Съ худымъ Жидомъ смѣшай худова кто мнѣ Грека;
И онъ изъ рукъ моихъ, изъ своево добра,
Не вырветъ скорлупы, не только серебра,
Такова у меня не вывернуть ребра.
Раздѣлся мой скупой въ колодязъ покатился,
Спустился,
И шаритъ тамъ,
По всѣмъ мѣстамъ,
Руками рыщетъ,
И кружки ищетъ;
А кружки малой тотъ не ранивалъ туда,
Такъ и сыекать ее, не можно ни когда;
И тщетно водолазъ имѣетъ тамъ надежду;
А малой взявъ ево одѣжду,
Которой онъ хотя и не купилъ.
Сказалъ ему: моей не позабудь игрушки,
Твою одѣжду я искусно подцѣпилъ,
А ты въ колодязѣ ищи, дружокъ мой, кружки.
LIV.
Слѣпой и Зрячій.
Слѣпой въ сраженіе вступилъ со зрячимъ,
Въ великомъ мужествѣ, съ безуміемъ горячимъ,
Хотя тогда была густая ночь:
Была: однако тьма отходитъ вить и прочь.
Слѣпой хотя и былъ ослѣпнувъ не умиленъ.
Однако силенъ;
Такъ спину зрячева во тьмѣ слѣпой уродитъ.
Свѣтъ солнечный восходитъ:
И побѣдителя слѣпова врагъ находитъ:
Съ процентами свой долгъ слѣпому онъ платилъ:
Слѣпова колотилъ,
И спину у нево дубиной молотилъ.
LV.
Жалостливая Дѣвушка.
Влюбился въ дѣвушку гораздо молодецъ,
А дѣвушка молчала,
И на любовь ево она не отвѣчала;
Благополучной, мнитъ, имѣти онъ конецъ,
Хотя еще и не было начала.
На что, онъ думаетъ, съ ней много говорить,
Потребно дѣвушку дарить.
Любовницы тогда бываютъ очень жарки,
Когда берутъ подарки.
Была бы красота
Едина суета,
И пустота:
Когда бы прибыли она не приносила.
Кто драться не охочь, на что ему и сила.
Пришелъ ко дѣвушкѣ, и перстень ей принесъ,.
И сталъ молоти ей дуброву онъ и лѣсъ;
А дѣвка у нево кольца еще просила:
Онъ ей и въ томъ, ни мало не претитъ,
Кольцо туда жъ лѣтитъ.
Онъ дѣвушку цѣлуетъ;
Она ево милуетъ,
А мыслитъ, какъ ево
Ограблю я вссво,
Такъ вытолкну отсель, пойди куда онъ хочетъ;
Пускай онъ дуется, сердяся, и хлопочетъ,
Мнѣ въ етомъ нужды нѣтъ:
Мнѣ нынѣ не досугъ, прости теперь, мой свѣтъ.
Взираетъ на нево дѣвица, и хахочетъ;
А онъ
Не хочетъ выйти вонъ,
И перстня и кольца лишиться не издѣвка;
Однако дѣвка
Домашнихъ собрала,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вонъ ево пѣхнула.
Дѣтина вышелъ вонъ, дѣвица воздохнула:
Спросили у нея: ты тужишъ, да о чемъ?
Конечно сжалився, вздохнула ты о немъ;
И что ты гнѣваясь, отсель ево толкнула.
Она вопросникамъ такой отвѣтъ дала:
Тужу, что я съ нево кафтана не сняла.
LVI.
Мышачья просьба.
На небеса моленіе творя,
Хотѣлося мышамъ имѣть въ анбаръ царя.
Зевесъ исполнилъ то, по мышьей волѣ
И посадилъ у нихъ болвана на престолѣ.
Царь данъ,
Да имъ не нравится вѣнчанной сей болванъ:
Они еще свой гласъ на небо возносили,
И сильнаго царя просили,
Да былъ бы царь ихъ строгъ, и имъ давалъ уставъ;
А етотъ ни какихъ не знаетъ мудрыхъ правъ,
Которы бы у нихъ бездѣльниковъ косили,
И прозьба ихъ была къ Юпитеру не та.
Такъ онъ имъ далъ кота.
LVII.
Дворовыя птицы и куропатка.
Гонима птицами дворова куропатка;
Во юности она, дана во дворъ судьбой,
У странницы сея есть разумъ и догадка.
Дворовы птицы всѣ, мѣжду всегда собой,
Въ воинскомъ дѣлѣ прели,
А по просту сѣртели.
На что же, говоритъ, мнѣ здѣсь потѣть:
Не лутче ли скоряй на родину летѣть;
И дивно ль то, когда они меня обидятъ,
Когда сооттичей толь люто ненавидятъ.
Сказала доброй день и добрую имъ ночь,
И отлетѣла прочь.
LVIII.
Мидъ.
Цырюльникъ Мида бривъ, подъ калпакомъ осѣтилъ,
Чево ни кто попреждѣ не примѣтилъ:
Имѣетъ пышный Мидъ,
Ушей ословыхъ видъ.
Болтливъ цырюльникъ былъ: молчати не умѣетъ,
А людямъ объ етомъ сказати онъ не смѣетъ;
Когдабъ онъ молвилъ имъ; легко бы и пропалъ;
Но что бъ о томъ болкнуть; онъ ямку прокопалъ,
И ямкѣ то болкнулъ! Взросло велико древо,
Съ ословыми ушми на право и на лѣво,
Въ листахъ изобразивъ: имѣетъ пышный Мидъ,
Ушей ословыхъ видъ.
Не могутъ быть у тѣхъ людей велики души,
Которы и въ чести ословы имутъ уши,
Хотя хвала о комъ не право и ворчитъ;
Исторія о немъ иное закричитъ.
Конецъ IV Книги.