ПРИТЧИ. КНИГА ТРЕТІЯ.
I.
Сатиръ и гнусныя Люди.
Сквозь темную предъ окомъ тучу,
Взгляни читатель ты
На свѣтски суе т ы!
Увидишъ общаго дурачества ты кучу;
Однако, для ради спокойства своево,
Пожалуй, никогда, не шевели ево;
Основанна сія надъ страшнымъ куча адомъ,
Наполненна различнымъ гадомъ,
Покрыта ядомъ.
Съ великимъ пастухи въ долинѣ были стадомъ.
Когда?
Не думай, что тогда,
Когда, для человѣка,
Текли часы златова вѣка,
Когда еще наукъ премудрость не ввела,
И въ свѣтѣ истинна безъ школъ еще цвѣла,
Какъ не былъ чинъ еще достоинства свидѣтель,
Но добродѣтель:
И словомъ я скажу, вотъ ето наконецъ:
Реченны пастухи вчера пасли овецъ.
По всякой день у нихъ была тревога всяка:
Вздоръ, пьянство, шумъ и драка,
И словомъ такъ:
Изъ паства здѣлали они себѣ кабакъ:
Во глодку,
И въ брюхо, и въ бока,
На мѣсто молока,
Цѣдили водку,
И не жалѣлъ ни кто, ни зубъ, ни кулака,
Кабашной нектаръ сей имѣючи лѣкарствомъ,
А бѣшеную жизнь имѣвъ небеснымъ царствомъ.
Отъ водки голова болитъ;
Но водка сердце веселитъ:
Молошное питье не диво;
Ево хмельняй и пиво;
Какое жъ имъ питье и пить,
Коль водки не купить?
А деньги для чево инова имъ копить?
Въ лѣсу надъ доломъ симъ Сатиръ жилъ очень близко,
И тварію ихъ онъ презрѣнною считалъ,
Что низки такъ они, живутъ колико низко.
Всегда онъ видѣлъ ихъ, всегда и хахоталъ,
Что нѣтъ ни чести тутъ, ни разума, ни мира.
Поймали пастухи Сатира,
И бьютъ сево,
Безъ милосердія, невинна Демокрита.
Не видитъ помощи Сатиръ ни отъ ково.
Однако Панъ пришелъ спасти Сатира бита:
Сатира отнялъ онъ, и говорилъ имъ Панъ:
За что подѣлали ему вы стодько ранъ?
Напредки меньше пѣйте;
А что смѣялся онъ, за то себя вы бѣйте.
А ты, въ передъ, мой другъ,
Ко наставленію, не дѣлай имъ услугъ;
Опасно наставленье строго,
Гдѣ звѣрства и безумства много.
II.
Птаха и дочь ея.
Какая то во ржи жила на нивѣ птаха,
А съ нею дочь ея жила:
На нивахъ жатва ужъ была;
Такъ жительницамъ симъ то было не бсзъ страха:
И прежде нежели зачнутъ ту ниву жать,
Имъ должно отъѣзжать:
Въ другое мѣсто перебраться;
Чтобъ имъ со жательми на жатвѣ не подраться.
Мать вышла вонъ на часъ, не вѣдаю куда,
И дочкѣ говоритъ: когда
Придетъ хозяинъ нашъ на ниву:
Имѣй головку нелѣниву,
Ты дочь моя тогда:
Послушай что онъ скажетъ,
И что слугамъ прикажетъ.
Какъ мать приѣхала домой по томъ,
Кричала дочь объ етомъ дѣлѣ:
Ахъ, матушка моя, пора, пора отселѣ:
Оставимъ етотъ домъ:
Пора, пора отселѣ;
Хозяинъ приказадъ друзей на жатву звать,
И взавтрѣ станутъ жать;
Пора душа моя отселѣ отъѣзжать.
Мать ей отвѣтствуетъ: не бойся радость;
Не искусилася твоя о дружбѣ младость;
Не будутъ жать, ей, ей!
Друзья не жали;
На нивѣ не было друзей;
Тому причина та: друзья не приѣзжали.
Поотлучилась мать,
Вѣля рабенку тутъ молву внимать.
Хозяинъ приходилъ: ихъ хочетъ домъ ломать,
И звать послалъ родню; вить ихъ не нанимать.
Дочь тоже говоритъ какъ матушку встрѣчаетъ:
А матушка ей то же отвѣчаетъ;
Севодни и вчера слова у нихъ одни.
Во учрежденномъ дни,
На нивѣ не было родни;
Родня не приѣзжала,
И хлѣба не пожала.
Поотлучилась мать,
Вѣля рабенку тутъ молву внимать
Приѣхала обратно мать;
Пришло репортовать:
Съ дѣтьми и со слугами,
Хозяинъ взавтрѣ хлѣбъ намѣрился пожать,
И говорилъ: сожнемъ мы братцы хлѣбъ и сами.
Мать ей отвѣтствуетъ, то мня распоряжать:
Когда хлѣбъ хочетъ самъ уже хозяинъ жать;
Пора душа моя отселѣ отъѣзжать.
III.
Волкъ и Козленокъ.
Козленка волкъ поймалъ и растерзати хочетъ:
Козленокъ не хлопочетъ,
То вѣдая, что волкъ несклонной молодецъ,
И мыслитъ: ну теперь пришелъ ужъ мой конецъ.
Единымъ жизни онъ довольствовался лѣтомъ,
И разлучается со свѣтомъ.
И говорилъ онъ такъ:
Когда слезами весь ево кропилея зракъ,
И всѣ дрожали члѣны:
Простите рощицы и вы луга зѣлены,
Прекрасныя цвѣтки и быстрыя струи:
Простите на всегда товарищи мои;
Въ сей часъ я всѣ свои
Забавы позабуду,
И съ вами на лугахъ я прыгать ужъ не буду.
А хищникъ говоритъ: попрыгай и у насъ,
Какъ прыгаютъ у васъ.
Отвѣтствуетъ козленокъ:
До прыганья ли мнѣ въ прегорестный сей часъ;
Отъ страха не могу подняти и колѣнокъ.
Волкъ пѣсню затянувъ козленка веселитъ,
И передъ смертію плясать ему велитъ.
Услытавъ волчій вой къ разбойнику для драки
Бѣгутъ; отъ стадъ собаки.
Волкъ инако запѣлъ:
А именно въ зубахъ собачьихъ захрипѣлъ.
О естьли бъ такъ всегда стѣсненный свобождлся,
А утѣсинтель такъ по волчью награждался!
IV.
Соловей и Кошка.
Не на зѣленой вѣткѣ,
Пѣлъ нѣгдѣ соловей, но въ золоченой клѣткѣ.
Межъ пѣнья своево,
Взираетъ изъ окошка.
Влюбилася въ нево,
Хозяйска кошка.
Послушать пѣсенъ подошла,
И мыслитъ, я себѣ обѣдъ хорошенькой нашла.
Подшедша говоритъ: пречуднова ты нрава,
Любезный соловей:
Я ето говорю по совѣсти моей;
Когда твоя вся слава,
И вся твоя забава,
Въ понманьи сидѣть.
Онъ ей отвѣтствовалъ: куда себя мнѣ дѣть,
Когда моя нещастна додя?
А въ протчемъ можетъ ли приятна быть неволя?
У кошки на умѣ обѣдомъ овладѣть;
Такъ кошка похвалы свободѣ начинаетъ,
И живо соловью ее напоминаетъ:
Вообрази себѣ ты ясны небеса,
Потоки быстрыя, зѣленыя лѣса,
Луга цвѣтами испещренны,
Рукою естества безъ злата ухищренны:
Воспомни въ воздухѣ сладчайшій ароматъ:
Шахъ, шахъ дала ему, и скоро будетъ матъ.
Задумалася птичка:
Безъ пѣсенъ соловей таковъ же какъ синичка;
Но кошкѣ въ пѣсняхъ нужды нѣтъ;
Потребенъ ей обѣдъ.
Хотя хозяина я симъ и позамаю;
А клѣтку разломаю,
Лети ты вонъ мой свѣтъ,
Такъ кошка говоритъ: и вонъ ево зовстъ.
Сей дружеской совѣтъ,
Ни мало не опасенъ;
Пѣвецъ на то согласенъ.
Что жъ было на конецъ?
Пѣвецъ
Оставя свой разсудокъ,
Изъ клѣтки къ ней въ желудокъ.
V.
Котъ и Мыши.
Былъ котъ и взятки бралъ:
Съ мышей онъ кожи дралъ,
Мышей гораздо мучилъ,
И столько имъ наскучилъ,
Чиня вссгда содомъ,
Что жительство мышей, а именно тотъ домъ,
Казался жителямъ симъ каторгою лютой;
Свирѣпой тотъ
Мучитель, котъ,
Десятка по два ихъ щелкалъ одной минутой.
Ненасытимой котъ и день и ночь алкалъ,
И цѣлу армію мышей перещелкалъ.
Вся помочь ихъ отъ ногъ; однако худы танцы,
Въ которыхъ можно захрамать:
А можетъ быть еще и ноги изломать;
Зарылись на конецъ они въ подполье въ танцы;
Чтобъ котъ не могъ ихъ болѣе замать:
И ни одна оттолѣ не выходитъ;
Ни мышачья хвоста котъ больше не находитъ,
И тщетно разѣваетъ ротъ:
Постится котъ:
Прошли котовы хватки;
Простите взятки!
Подьячій! знаешъ ты,
Какъ мучатся коты,
Которы ни чево содрать не могутъ болѣ,
И сколько тяжело въ такой страдати додѣ.
Сыскалъ мой котъ себѣ подьяческой крючокъ:
Умыслилъ дать мышамъ онъ новенькой щелчокъ.
И задними онъ гвоздь ногами охватилъ,
А голову спустилъ,
Какъ будто онъ за то, что грѣненъ,
Повѣшенъ,
Являя, что мышамъ уже свободной путь:
И льстится мой мышей подъячій обмануть.
Не слышно болѣе разбойникова шуму;
Такъ мыши здѣлали въ подкопѣ думу,
Не отступилъ ли прочь герой:
И изъ коллегіи всѣ выступили въ строй:
И чтя кота не за бездѣлку,
Выглядываютъ только въ щелку
Увидѣли, что котъ ихъ живъ,
И лживъ;
Ушли назадъ крича: по прежнему котъ бѣшенъ,
По прежнему съ насъ котъ стремится кожи драть,
И взятки брать,
Хотя ужъ и повѣшенъ.
VI.
Пармской сыръ.
Богата спутника лиса увидѣвъ мира,
Почла ево остаткомъ сыра.
Но гдѣ тогда была луна?
Была въ колодязѣ она;
Извѣстно то, что на небо не вспрянешъ,
А въ ямѣ спутницу старухину достанешъ.
Взманилъ кусокъ лису,
И говоритъ она: легохонько оттолѣ
Я ето унесу:
Сіятельнѣйшій сыръ! уже въ моей ты волѣ:
А я
Нижайшая услужница твоя.
Начто ей мѣдлить болѣ?
Лисица, въ мигъ,
Въ колодязь прыгъ;
Но боги здѣлали незапно сыръ водою,
Колодязь ей бѣдою.
Что хочешъ вымышлять изволь;
Не вылѣзешъ оттоль.
Лисица силится и скачетъ,
Лисица мучится и плачетъ:
Не сырны тамъ ей дни; мокроядѣнье, постъ;
Лисица опустила хвостъ.
Лиса страдастъ,
И смерти ожидаетъ;
Но и въ отчаяньи нашла лисица толкъ.
Шелъ мимо волкъ:
Лисица говоритъ: изволишъ ли обѣдать,
И сыру пармскова дражайшій кумъ отвѣдать?
Ужъ я симъ кушаньемъ насытила себя:
А что осталоея; такъ ето для тебя.
Развѣсилъ уши волкъ и губы,
И скалитъ зубы.
Сіяетъ сыръ въ очахъ у волка и въ умѣ;
Прыгнулъ дражайшій кумъ къ возлюбленной кумѣ.
Изъ волка кумушкѣ кумъ лѣсенку поставилъ:
Куму избавилъ:
Кума оттолѣ вонъ:
А онъ
Оттолѣ вылетѣть ни выпрянуть не можетъ,
И пармской сыръ еще по нынѣ тамо гложетъ.
VII.
Волченокъ собакою.
Волчонка взялъ пастухъ и выростилъ сво,
У стада своево.
Волчокъ овцамъ добра желаетъ,
И на волковъ по песью лаетъ;
Тому причина та, что сталъ онъ вѣрный рабъ;
Причина вѣрности, волчокъ гораздо слабъ:
А ясно объявить не въ скользь, но точнымъ толкомъ.
Волченокъ нашъ волчокъ; еще не сталъ онъ волкомъ.
Теперь онъ братъ овецъ:
Какъ выростетъ со всѣмъ, такъ будетъ имъ отецъ;
Однако въ дѣлѣ колкомъ,
Не прямо вѣдомъ мнѣ предбудущій ихъ рокъ;
Такъ трудно прорѣкать: да я жъ и не пророкъ,
Но молвлю на угадъ: волкъ, чаю, будетъ волкомъ:
А подлинно сказать конечно не могу:
А ежели скажу; такъ можстъ быть солгу.
Волкъ выросъ, спитъ пастухъ когда то крѣпко ночью,
А волкъ собрався съ мочью,
Ужъ дѣлаетъ не такъ:
Сперьва зарѣзалъ онъ, товарищей собакъ,
И принялся за стадо,
Скотъ рѣжа какъ Троянъ подъ Троей Ахиллесъ:
По томъ нашъ волкъ пастушье чадо,
Подъ лаврами пустился въ лѣсъ,
И тамъ побѣдоносно скачетъ.
Пастухъ проснувься плачетъ.
Поплачь дуракъ,
А въ предки изъ волковъ не дѣлай ты собакъ!
VIII.
Волкъ Пастуховъ другъ.
Былъ волкъ и былъ пастухъ:
У волка былъ не волчій духъ:
Являли такъ ево притворны виды:
Не здѣлаетъ обиды,
Волкъ етотъ ни кому;
Пастухъ повѣрился ему,
Какъ вѣрну другу своему.
Пастухъ мой съ волкомъ ладитъ,
И друга своево спасая отъ сабакъ,
Въ пастушье платье рядитъ,
И ходитъ иногда съ нимъ онъ и на кабакъ,
И ловко съ волкомъ подпиваетъ;
Такъ мой пастухъ и пьянъ бываетъ,
И пѣсни голосомъ онъ волчьимъ попѣваетъ:
Высоко мѣрою музыку онъ беретъ,
И горло все деретъ:
Вспѣвая по бурлацки:
А по просту сказать: вспѣваетъ по дурацки,
И по разбойничью кричитъ:
Всю улицу встревожить онъ рачитъ.
Волкъ лѣстью и обманомъ,
Съ безмозглымъ за стаканомъ,
И другъ и сватъ
И братъ.
Средь ночи нѣкогда пришли они ко стаду:
Пастухъ гребетъ ко сну, а волкъ ко кладу.
И хитрый мой ловецъ,
Десятка полтара, а можетъ быть и болѣ,
Зарѣзалъ тутъ овецъ,
И ихъ перетаекалъ съ квартеры по неволѣ.
Проснувшися пастухъ увидѣлъ волчью лѣсть:
А гдѣ дѣвался волкъ легко то было свѣдать;
Пошелъ обѣдать.
Казался честенъ волкъ; какая въ волкѣ честь!
IX.
Песъ нетерпящій нападенія.
Не знаю какъ зашедши въ лѣсъ,
Съ волками жилъ какой то песъ.
Что волчье естество суровенько и гнѣвно,
Извѣстно ето намъ;
Мой песъ съ волками тамъ.
Грызется повседневно.
Хоть шерсть у волка и густа;
Однако песъ до ребръ волковъ въ лѣсу хватаетъ,
И ребры у волковъ считаетъ,
И волчьи тамъ кишки какь нитки онъ мотаетъ:
Иной волкъ тамо безъ хвоста,
Иной безъ уха,
Иной безъ бока, иль безъ брюха;
А все тому причина песъ,
Который тамъ коробитъ лѣсъ,
Какъ Трою Ахиллесъ;
Однако песъ не виненъ,
И чиненъ;
Не тронетъ ни ково,
Когда не трогаютъ ево:
А ежели кто тронетъ;
Застонетъ,
И закричитъ,
И побычачью зарычитъ;
Заплачетъ:
И можетъ быть еще о трехъ ногахъ поскачетъ.
Вездѣ о псѣ молва,
И въ волчьемъ обществѣ поносныя слова,
Что онъ сосѣдей гложетъ,
И что почти ни съ кѣмъ ужиться онъ не можетъ.
Повсюду волки то звонятъ,
И пса бранятъ;
Бездѣльникъ волкъ по ихъ примѣтѣ:
Но что написано у пса на нихъ въ отвѣтѣ?
Безъ васъ я былъ бы всѣхъ смирняе псовъ на свѣтѣ.
X.
Война за бабки.
Два въ бабки мальчика играли:.
И бабки заорали:
Къ войнѣ за бабки собрались,
И подрались.
Когда рабятки подурили;
Довольно, чтобъ отцы рабятокъ пожурили:
Или съ отеческой грозой,
Посѣкли ихъ лозой;
То чадолюбіе отцамъ не то твердило;
Оно болвановъ разсердило.
И думаютъ они: вотъ то дитя мое,
А то твое;
И слѣдственно мое мнѣ мило..-
Твое постыло.
И чтутъ судящія родители уставъ,
Изъ книги самой знатной,
Хотя и непечатной,
Кто мнѣ миляй, такъ тотъ и правъ.
Одинъ взялъ мальчика чужова,
Другой другова:
Тотъ выдралъ пукъ волосъ и подписалъ указъ,
Крича: не трогай насъ.
Другой, не говоря ни слова,
У мальчика вонъ вышибъ глазъ.
За гривы и отцы другъ у друга берутся.
Судьи дерутся:
Хоть были на судѣ не сходны въ голосахъ;
Однако сходно трутся,
И руки одново ихъ мнѣнья въ волосахъ.
Другъ друга плотно жали:
Сосѣды прибѣжали.
Взбѣсились братцы вы, сосѣды говорятъ.
Сосѣды ихъ мирятъ;
Но что за миръ; одно дитя хохолъ поправитъ,
А глаза въ лобъ ни кто другому не поставитъ!
ХI.
Пѣни Адаму и Евѣ.
Женѣ крестьянинъ говорилъ,
Иль паче праотцевъ предъ нею онъ журилъ:
Когда бъ Адамъ и Ева!
Не скушали плода съ заказаннава древа;
Я жилъ бы какъ хотѣлъ,
И надъ сохою бы трудяся не потѣлъ:
Бранитъ Адама,
И кавалеръ и дама.
Услыша господинъ Адаму брань,
И что поетъ мужикъ женѣ несвойску дрянь,
Крестьянина зоветъ боярскихъ щей отвѣдать:
И мужа и жену къ себѣ зоветъ обѣдать.
Готовъ покрытый столъ,
Поставленъ на столѣ младой нѣжнѣйшій волъ:
А попросту тѣленокъ,
Который только чудь лишъ вышелъ изъ пѣленокъ,
Индѣйка, утка, гусь, бараній съ кашей бокъ,
Свинья капчона,
И съ курицей пирогъ:
Яичница, дрочена,
Курдюкъ ордынскія овцы,
Щи, потрохъ и рупцы.
Наѣлся мой мужикъ: да ето и не чудо;
Вотъ ето только худо:
Одно закрыто блюдо:
И раскрывать сво
Не вѣлено, ни для ради чево.
На единѣ какъ вѣрну другу,
Супруга говоритъ супругу:
Посмотримъ муженекъ, какое ѣство тутъ.
Ахъ, жонушка, не льзя; за ето такъ толкнутъ,
Что мы не скоро встанемъ:
И развѣ отъ дубины вспрянемъ.
Однако, муженекъ и душенька моя!
Иль баринъ нашъ ворожея.
Когда ему о томъ ни кто изъ насъ не скажетъ;
Такъ чемъ онъ то докажетъ?
И впрямъ такъ жонушка: а крышка не крѣпка;
Печати нѣтъ на ней и нѣтъ на ней замка.
Раскрылась крышка:
А тамъ сидѣла мышка,
И выскочила вонъ;
Прешедъ мужикъ законъ.
Стола боярскава мышонокъ не забудетъ;
Однако ужъ назадъ не будетъ.
XII.
Новой календаръ.
Порядокъ естества умѣетъ Богъ уставить,
И въ естествѣ Себя великолѣпно славить.
Къ Юпитеру принесъ крестьянинъ календаръ,
И расписалъ подробно,
Ко хлѣбородію для года что способно:
Когда потребенъ дождь, сушь, холодъ, жаръ.
Онъ книжку ту подноситъ,
И проситъ,
Чтобъ было только то лишъ ради нивъ ево.
Юпитеръ отвѣчалъ: я самъ тово
Не здѣлаю, опричъ тебя ни для ково;
Я больше разума имѣю,
И здѣлать календаръ полутче я умѣю:
А ежели когда бываетъ онъ и худъ;
То тайна естества и праведенъ мой судъ.
Крестьянинъ етому не вѣритъ:
Вотъ такъ то, мыслитъ онъ, Юпитеръ лицѣмѣритъ.
Когда бы въ небесахъ между боговъ я жилъ;
Со всѣмъ бы естество не такъ расположилъ;
Всегда бъ была весна, всегда цвѣли бы розы,
И не было бъ зимы;
На что морозы?
И въ вѣкъ бы не пахали мы:
Не молвилъ бы тогда прикащикъ: вы лѣнивы:
И хлѣбъ давали бъ намъ несеянныя нивы.
А ето что за свѣтъ!
Весь годъ покою нѣтъ.
Рождались бы собой домашнія потребы:
Съ горохомъ пироги, печоны хлѣбы:
А я бы на пѣчи нетопленой потѣлъ:
И гусь бы жареной на столъ ко мнѣ летѣлъ.
Настало: кончилось ево желанно лѣто:
А здѣлалось вотъ ето:
Не возвратилися въ деревню сѣмена:
И съ нивъ мужикъ пожалъ ихъ только имена.
XIII.
Надутый гордостью Оселъ.
Оcелъ везъ дровни: въ нихъ стоитъ большой кумиръ,
Збѣгается весь миръ,
Безумныя народы,
Противу разума и чувствія природы,
Зовутъ ево владыкой и отцомъ,
И господомъ творцомъ:
На землю падая, во громогласномъ крикѣ,
Творятъ моленіе вселенныя владыкѣ.
Ни кто и намѣкнуть тово тогда не могъ,
Что ѣдетъ то не Богъ;
На ето мудреца не палкой приударятъ;
Изжарятъ;
Кому захочется пропасть?
Мала у разума: у силы больше власть.
Кричатъ и мудрецы, не только протчи люди.
О Творче милостивъ ко твари вѣчно буди!
Присвоилъ тутъ оселъ себѣ тотъ весь поклонъ,
И думаетъ, Богъ онъ:
Кричитъ: я, я вселенной обладатель,
Земли и небеси создатсль,
И блага всякаго податель.
Не долго былъ Оселъ въ претяжкой сей винѣ;
Ударили ево дубиной по спинѣ,
И глупому ослу то ясно показали,
И доказали,
Сломивъ дубиной гордый рогъ,
Что онъ оселъ не Богъ.
XIV.
По трудахъ на покой.
Жила, была вдова: а у вдовы былъ сынъ,
И только быдъ одинъ:
Рабенокъ лѣтъ десятка.
Любла сына матка,
На свѣтѣ болѣе всево,
И нѣжила ево.
У малова была извадка:
Иль, можетъ быть, и страсть:
Охотникъ былъ онъ красть.
Накралъ у тетушекъ чепцовъ и шапокъ:
А на конецъ укралъ у матери подкапокъ:
О всемъ извѣстна мать;
Однако мать
Не хочетъ мальчика замать:
А я бъ велѣлъ ему всѣ ребры изломать.
Ужъ мальчикъ мой дѣтина;
Не шапки на умѣ у мальчика, скотина;
Барана стибрилъ онъ, по томъ быка: она
Не трогаетъ ево; стяни хотя слона;
Но сколь та гадина велика,
Толика,
У кражи едакой огромна и прилика:
Да тамъ же крѣпкой караулъ:
А то бъ дѣтина мой слона конечно здулъ.
И то прискучилось дѣтинѣ;
Не мыслитъ больше о скотинѣ;
Сосѣдни клѣти сталъ ломать:
О всемъ извѣстна мать;
Однако мать
Не хочетъ сына позамать.
Прискучилось ему по кражамъ увиваться;
Въ разбойники пошелъ дѣтина добиваться:
Трудилея долго тамъ дѣтина мой:
И лѣзитъ на покой.
Рыдаетъ мать и сына обнимаетъ;
И жалостно ево ко сердцу прижимаетъ.
Прощаяся съ ней сынъ, отгрызъ у дуры носъ.
При вѣчной говоря разлукѣ,
Любезной матери, негодной етой сукѣ;
Причина ты, что я повѣсою возросъ.
ХV.
Сѣкира.
Рубилъ мужикъ дрова у самыя рѣкb,
Въ которой воды глубоки:
Упалъ топоръ на дно: мужикъ надъ нимъ страдаетъ.
И плачетъ и рыдаетъ;
Потерянъ день: пройдетъ дрова рубить пора:
Да жаль и топора;
Безъ денегъ етова ни кто не дастъ на рынкѣ;
Хотя для дровъ,
Да на воровъ
И много топоровъ:
А денегъ у нево гораздо мало въ крынкѣ.
Меркурій сжаливься приходитъ на рѣку,
И обѣщаетъ мужику,
Что онъ по дну рѣки порыщетъ,
Сѣкиру сыщетъ:
И мужику
Онъ сиру,
Златую подаетъ сѣкиру.
Кричитъ мужикъ: сѣкира не моя:
Даетъ серебряну: и ета не моя:
Даетъ желѣзную: вотъ ето то моя,
И ету упустилъ на етомъ мѣстѣ я:
Я злата и сребра и въ домѣ не имѣю,
И лгати не умѣю:
Не всякъ такъ честно говоритъ:
Меркурій за ето ему и тѣ даритъ.
Другой увидѣвъ то, въ рѣку топоръ кидастъ,
И такъ же какъ и тотъ рыдаетъ,
И золотой сѣкиры ожидаетъ.
Меркурій говорилъ нахальну мужику:
Искати топора ты самъ поди въ рѣку.
XVI.
Раздѣлъ.
Съ великимъ малому имѣть опаспо дружбу:
Загаркали: походъ, война, идутъ на службу;
Но кто герои тѣ? оселъ, лисица, левъ:
И разъяряются геройски души.
Ружье лисицѣ хвостъ, ослу большія уши,
А льву ужасный зевъ:
Изъ зева смерть и гнѣвъ:
Взоръ люта зверя блещетъ,
И лѣсъ
Трепѣщетъ:
Не Геркулесъ,
Во кожѣ львиной,
Съ разбойничей дубиной,
Приходитъ ко лѣсамъ;
Во львиной кожѣ левъ туда приходитъ самъ:
И кто ни встрѣтится нещадно всѣхъ караетъ,
Имѣя брань:
И собираетъ
Дань.
По добычи домой пустился,
Съ побѣдой возвратился:
И коихъ онъ звѣрей геройски одолѣлъ,
Ослу велѣлъ
Дѣлити, на три части.
Оселъ мой знаетъ то давно,
Что должко раздѣлять наслѣдіе равно;
Съ ословой стороны былъ сей дѣлежъ безъ страсти:
А сверьхъ того еще указы такъ велятъ;
Дѣлятъ;
Но части не исправны;
Причина, что всѣ равны.
Прогнѣвался мой левъ и заушилъ осла,
Сказавъ: ты етова не смыслишъ рѣмесла,
И кои правила въ дѣльбѣ со мною главны.
Оселъ: охъ, охъ!
И вдругъ издохъ.
А левъ велѣлъ лисѣ дѣлить находку:
Не хочется лисѣ ийти во львову глодку,
Съ овинъ едину.часть и часточку съ кулакъ,
Лисица положила,
И другу удружила.
Кто, левъ спросилъ, тебя училъ дѣлити такъ,
Что ты мнѣ едакъ услужила?
Лиса туда сюда хвостишкомъ верть,
Отвѣтствуетъ ему: ослова смерть.
XVII.
Два Оленя.
Какія способы найти
Чтобъ лужу перейти,
И что бы въ ней со всѣмъ не замараться?
Чрезъ лужу два хотятъ оленя перебраться:
Одинъ по краюшкамъ лѣпился какъ ни будь,
И замарался онъ; однако лишъ чудь, чудь;
Не только у нево остались чисты роги,
Не только тѣло, да и ноги,
Отъ сей проселошной дороги,
И замаралися одни у ногъ пороги,
Которы по просту копытами зовутъ:
Ихъ крѣпки бошмаки копытами слывутъ.
Другой олень хохочетъ,
И лужу перейти другимъ порядкомъ хочетъ:
Ругается, кричитъ: изгаженъ ты свинья:
Не едакъ перейду, сватъ, ету лужу я:
И безовсяка страху,
Съ размаху
Скокъ,
Со всѣхъ четырехъ ногъ:
Не видно болѣе оленьей легкой туши;
Мой врютллся олень по самы въ лужу уши,
И свату навязавъ пустыхъ на шею пѣнь,
Насилу выдрался изъ лужи мой олень:
И послѣ брани,
Изъ лужи вылѣзъ онъ какъ вышелъ онъ изъ бани;
И свѣжъ и чистъ,
Какъ послѣ дождика весной зѣленой листъ.
XVIII.
Двѣ Крысы.
Сошлись на кабакѣ двѣ крысы,
И почали орать:
Бурлацки пѣсни пѣть и горло драть,
Вокругъ поставленной тутъ мисы,
Въ котору пиво льютъ,
И изъ которыя подъ часъ и много пьютъ.
Осталося не много пива въ мисѣ:
Досталося то пиво крысѣ:
Довольно нектару одной и мало двумъ;
Одна беретъ на умъ:
Лишуся етой я забавы,
Когда сестра моя пренебрежетъ уставы,
И выпьетъ нектаръ весь она,
Одна,
До дна:
Въ приказахъ я бывала,
И у подьячихъ я живала;
Уставы знаю я:
И говорила ей: голубушка моя!
Ты кушай радость воду,
И почитай во мнѣ дружечикъ воеводу;
Вить я ево:
А про хозяина, сестрица, твоево,
Не только слуха,
Да нѣтъ и духа,
И пиво выпила до суха:
А мѣрою съ два брюха.
Сестра ворчитъ, и говорила такъ:
Такой бесѣдой впредь не буду я ласкаться.
И на кабакъ,
За воеводскими я крысами таскаться.
ХІХ.
Змѣи, голова и хвостъ.
Простымъ довольствуйся солдатъ мундиромъ,
Коль быть тебѣ не льзя, дружечикъ, командиромъ;
Въ велику можетъ честь,
Великой только умъ отечество вознесть:
А голой чинъ рождастъ только лѣсть;
Ползя травою,
Змѣинъ поссорился хвостъ люто съ головою,
И говоритъ: не все тебѣ меня водить:
Изволишъ иногда сама за мной ходить;
Какое право ты имѣешъ,
Сестрица и дружечикъ мой,
Что ты меня таскать какъ дѣвка юбку смѣешъ?
А ежели змѣѣ лежитъ уставъ такой;
Таскайся же и ты подобно такъ за мной.
Бранилися и помирились:
Договорились,
По перемѣнкѣ впредь,
Диктаторскую власть имѣть.
Въ диктаторствѣ хвоста все время темны ночи,
И ни чево,
Въ диктаторствѣ ево,
Не видятъ ни когда диктаторскія очи.
Въ правленіе то всѣ кривымъ путемъ идутъ,
И шествуя путемъ негладкимъ смерти ждутъ:
Лѣсъ, камни голову щелкая раздробили:
А съ ней и самово диктатора убили,
Не зрѣти на пути ни солнца, ни небесъ.
Деревья, каменья, разбойники то были,
И безъ труда слѣпова погубили:
Не спасся бы слѣпой отъ нихъ и Геркулссъ,
Ни заяцъ бы слѣпой отъ нихъ ни удалился;
Но въ когти къ нимъ конечно бы ввалился.
Слѣпому каменья враги, и врагъ и лѣсъ.
Скончалася змѣя; диктаторъ съ стула слѣзъ.
XX.
Щастіе и Сонъ.
Хвалился нѣкогда ему сонъ данной частью,
И сильною своею властью,
Расказывая щастью,
Что онъ простова мужика,
И дурака,
Въ боярской чинъ поставилъ,
Прославилъ,
И золота ему кадушекъ пять наплавилъ.
Всево довольно онъ имѣлъ:
Не зная азбуки и грамотѣ умѣлъ,
И славою во всей подсолнечной грѣмелъ:
А лутче и всево: любовницу имѣлъ,
Прекраснѣйшую саму:
Такую даму,
Какихъ десятка нѣтъ у насъ и на Руси.
Нагнувшися предъ нимъ покорствуй и труси,
И милости себѣ у идола проси.
Имѣлъ еще болванъ повадку,
Когда ково не взлюбитъ онъ,
Тому содѣланъ тяжкій стонъ,
А иногда и лихорадку.
А щастіе даетъ
Такой ему отвѣтъ:
Во брѣдѣ истинны ни на полушку нѣтъ,
Что здѣлалъ ты мой свѣтъ,
Я здѣлала сама, и слово въ слово то же;
Но дѣйствіе мое гораздо подороже;
То истинна была:
И даръ мой только смерть едина отняла.
Сонъ на ето сказалъ: обѣимъ имъ мѣчталось;
Да твой болванъ то все по жизни позабылъ,
Какой бояринъ онъ на свѣтѣ етомъ былъ:
А мой болванъ тово по снѣ не позабылъ,
Какой бояринъ онъ на свѣтѣ етомъ былъ;
Такъ лутче, что хотя то въ памяти осталось.
XXI.
Падушка и кафтанъ.
Падушка и кафтанъ имѣли разговоръ:
Кафтанъ велъ ету рѣчь: хозяинъ мой, мой взоръ
Весельемъ наполняетъ;
Живетъ въ утѣхахъ онъ и щастіе плѣняетъ;
Куда ни-войдемъ мы, тотъ часъ
Хорошій столъ, хороши вины:
И изъ тово, что ставятъ передъ насъ,
Не можемъ мы ни съѣсть, ни выпить половины;
Какая лутче жизнь! компаній ты имѣй
Куда ни-придешъ тучи:
Червонцевъ кучи:
Лишъ карты разумѣй;
И за большимъ стаканомъ,
Большимъ хозяинъ мой мнѣ кажется и паномъ.
А ежели когда съ красавицами онъ;
Онъ точной Купидонъ:
Галантеріи, екипажи,
Лакеи, егеры и пажи:
Ухвачено то все боярскою рукой:.
И райской чувствуетъ душа ево покой.
Отвѣтствуетъ падушка:
Не такова, мой другъ, ево покойна душка:
Я знаю лутче то:
И, можетъ быть, нигдѣ не мучится ни кто,
Какъ онъ страдаетъ;
Послѣдній онъ кусокъ имѣнья доедаетъ:
Родительское все имѣнье промоталъ,
И долгу на себя съ три пуда нахваталъ.
Какъ онъ покой тѣряетъ,
Онъ ето таинство единой мнѣ ввѣряетъ:
Всю ночь вѣртится онъ, съ несносныя тоски,
Входя, въ отчаяньи, въ мысль люту и глыбоку:
Вѣртясь, то съ правова, то съ- лѣвова онъ боку.
А я и гробовой страшняй мотамъ доски.
XXII.
Высокомѣрный Оселъ.
Боится, говорятъ, левъ пѣсни пѣтуха;
Она противна львову слуху,
Ушамъ ево лиха;
Не любитъ левъ музыки сей и духу.
Судьба когда то принесла
Въ глаза ко льву осла:
Что встреча та худа, оселъ мой то смѣкаетъ;
И утекаетъ;
Однако бы уйти отъ смерти не успѣлъ,
И злой бы рокъ ему конечно приключился,
Когда бы въ близости пѣтухъ не прилучился,
И пѣсни не запѣлъ.
Левъ страхомъ закипѣлъ,
Смутился,
И отъ осла назадъ поворотился;
Помнилося ослу, что страшный левъ
Отъ храбрости ево трухнулъ, и испугался;
И пролилъ мой оселъ на льва ословый гнѣвъ:
Догнать и изловить льва сильно домогался:
Насѣлъ
На льва оселъ,
И на зубахъ у льва висѣлъ.
XXIII.
Высокомѣрная Муха.
Лошакъ большое бремя несъ:
А именно телегу везъ:
Грузна была телега:
Хотя у лошака и не велика нѣга;
Однако онъ
Не слонъ:
И естьли взрючено пудъ тритцать; такъ потянетъ,
Попрѣетъ и устанетъ.
А муха на возу бренчитъ,
И лошаку, ступай, кричитъ,
Ступай скоряй, ступай, иль я пустое мѣлю?
Не довезешъ меня ты едакъ и въ недѣлю,
Туда, куда я цѣлю:
Какъ будто тотъ лошакъ для мухи подряженъ,
И для нее впряженъ.
Ярится муха дюже;
Хотя она боярыня мѣлка:
И жестоко кричитъ на лошака,
На то, что онъ везетъ телегу неуклюже.
Раздулась барыня; но есть и у людей
Такія господа, которыя и туже,
Раздувшися гоняютъ лошадей,
Которы возятъ ихъ, и коихъ сами хуже.
XXIV.
Заяцъ и Черепаха.
Бѣжати въ запуски со зайцомъ черепаха,
Къ Москвѣ рѣкѣ съ Невы,
Изъ Петербурга до Москвы,
Хотѣла, и кладутъ большой они закладъ.
И потащилася со всѣмъ она содомомъ:
Со брюхомъ, со спиной и съ домомъ.
А заяцъ мыслитъ такъ: лишъ только захочу;
Я дуру облечу:
Пускай она тащится,
И выиграть закладъ оскаля зубы тщится:
А я побѣду получу,
Закладикъ ухвачу,
И етой госпожѣ въ Москвѣ похахочу.
Три мѣсяца прошло: а можетъ быть и болѣ;
Пора и зайцу въ поле:
Не время ужъ лежать;
Пора бѣжать:
Пришли часы побудки;
Бѣжитъ, и въ сутки
Далеко за Невой рѣкой:
А именно въ Тверской уже ямской:
А та
Дни съ три уже прошла Тверскія ворота.
XXV.
Обезьяна и Медвѣдь.
Себя увеселять,
Мартышка и медвѣдь пошли гулять.
Мартышка дубъ увидя,
Медвѣдю говоритъ: послушай кумъ! весь свѣтъ
Увижу я оттоль, и то чево и нѣтъ.
На самой вышкѣ сидя,
Вотащася на нево,
Она сѣдластъ башню:
Оттолѣ видитъ лѣсъ, рѣку, луга и пашню,
И кума своево;
Но кумъ ей кажется оттолѣ мѣлкой сошкой,
Большою мошкой,
И малой кошкой;
Кума
Сошла съ ума,
И кумачька пренебрегаетъ,
Ругаетъ,
И говоритъ ему: твой ростъ
Съ мой хвостъ:
А къ мѣрѣ сей еще твоя въ добавокъ шуба.
Стащилася мартытка съ дуба,
Спустилася съ вышинъ,
Превосходительство незапно присусѣдя,
И мѣряетъ медвѣдя;
Однако на низу не тотъ уже аршинъ.
ХХVІ.
Соловей и Кукушка.
По мрачной нощи,
Приятно воспѣвалъ на древѣ соловей;
Еще прекрасняе тогда казались рощи,
Отъ пѣсни сей.
Рабята у деревъ тутъ вѣтви отнимали,
Деревья свѣжія ломали,
И пѣсни соловья ни мало не внимали.
Кукушка говоритъ: ты пой, или не пой,
Не внятенъ, соловей прохожимъ голосъ твой;
Такая пѣсенка приятна не бывала:
А естьли я открою ротъ;
Такъ пѣнье въ рощахъ сихъ пойдетъ на оборотъ:
Закуковала,
И вопитъ на суку.
Рабята пѣсню ту внимаютъ,
И прутья не ломаютъ,
Да только лишъ кричатъ за ней, куку, куку:
Кукушкѣ подражать не трудно;
Она поетъ не чудно.
Съ пастушкой шелъ пастухъ,
И стали зажимать отъ хорной пѣсни слухъ.
По томъ и соловей запѣлъ; они внимаютъ,
Увеселяя духъ:
А тѣ опять себѣ деревья тутъ ломаютъ.
Что? спрашивалъ, кукушку соловей:
Не лутче ль пѣсенка твоя моей?
Достойной похвалы невѣжи не умалятъ:
А то не похвала, когда невѣжи хвалятъ.
XXVII.
Ослища и Кобыла.
Себѣ льзя Логикой и Физикой ласкать,
И Математикой, чтобъ Истинну сыскать:
А инако не можно,
И заключеніе конечно будетъ ложно:
Четвертый способъ былъ до нынѣ прежде кнутъ.
Кто добрый человѣкъ узнать, или кто плутъ.
Лишъ только трудно,
Когда не врать,
О вкусѣ во вещахъ намъ ясно разобрать:
А ето чудно;
Вить Истинна и тамо есть;
Хотя и не легко тамъ Истинну обрѣсть.
Кобыла
Осла любила.
Какой къ ослищу жаръ!
Ослища сухъ и дряхлъ, и старъ,
Изморщенъ, жиловатъ и мерзокъ,
Кричитъ ослинымъ зыкомъ дерзокъ,
И не достоинъ былъ,
Не только объ кобылъ,
Но ни болотныя лягушки,
Не стоя ни полушки.
Спросили у нея:
Такова скареда, съ чево любить сй сродно,
И что въ немъ ей угодно?
Она отвѣтствуетъ на то: въ немъ я
Все вижу, что прельстить удобно нѣжны души:
Большія уши,
И съ фальбалою лобъ,
Кабаньи зубы,
И сини губы:
А паче, что Кащей мой пахнетъ будто клопъ.
Читатель, чѣмъ гадка скотина, коя чахнетъ,
И роза, чѣмъ клопа гораздо лутче пахнетъ?
XXVIII
Ненадобное сѣно.
Презрителенъ и гнусенъ
Ненасытимый человѣкъ,
Который въ весь свой вѣкъ
Лишъ деньги собирать искусенъ,
И кто своихъ питаетъ такъ людей,
Какъ кормитъ живодеръ на одрань лошадей,
Богатствомъ ни себѣ довольства не являя,
Ниже ево другимъ на нужды удѣляя.
Какой то песъ
На сѣно взлѣсъ:
Такой онъ пищи не желаетъ;
Но естьли по клочокъ сѣнца
Придетъ корова, иль овца;
Песъ лаетъ.
Скупой!
Вотъ образъ твой.
Всѣхъ больше страсти сей подвластны старички,
Безграмотныя дурачки,
Носящи на носу очки,
И ядъ въ утробѣ,
Изсохшія во злобѣ,
И почитай уже лежащія во гробѣ,
Изморщенныя какъ свѣрчки,
Или согнившія сморчки.
Такому псу желаютъ люди смерти,
И чтобъ ево скоряй отселѣ взяли черти.
ХХІХ.
Арапъ.
Чье сердце злобно;
Тово ни чѣмъ исправить не удобно;
Нравоученіемъ ево не претворю;
Злодѣй Сатиру чтя злодѣйствіе сугубитъ;
Дурная бабища вить зѣркала не любитъ.
Козицкій! правду ли я ето говорю?
Не льзя во злой душѣ злодѣйствія убавить.
И такъ же Критика несмысленнымъ писцамѣ.
Толико нравится какъ волкъ овцамъ;
Не можно Автора безумнова исправить:
Безумныя чтецы имъ сверьхъ того покровъ,
А Авторство неисходимый ровъ;
Такъ лутче Авторовъ несмысленныхъ оставить.
Злодѣи тщатся пусть на свѣтѣ семъ шалить,
А Авторы себя мѣчтою веселить.
Былъ нѣкто въ банѣ мыть искусенъ и проворенъ.
Арапа сутки мылъ, Арапъ остался чоренъ:
Вь другой день банщикъ тотъ Арапа поволокъ
На полокъ;
Арапа жаритъ,
А по крестьянски то, Арапа паритъ,
И черноту съ нево старается стерѣть;
Арапъ мой прѣетъ,
Арапъ потѣетъ,
И кожа на Арапѣ тлѣетъ:
Арапу чорнымъ жить и чорнымъ умерѣть.
Сатира, критика со всѣмъ подобна банѣ;
Когда кто вымаранъ, тово въ ней льзя омыть:
Кто чоренъ родился, тому во вѣкъ такъ быть.
Въ злодѣе чести нѣтъ, ни разума въ чурбанѣ.
XXX.
Порча языка.
Полушай Басенки, Мотонисъ, ты моей:
Смотри въ подобіи на истинну ты въ ней,
И отвращеніе имѣй,
Отъ тѣхъ людей,
Которыя ругаются собой,
Чѣму смѣюся я съ Козицкимъ и съ Тобою.
Въ дремучій вшедши лѣсъ,
Въ чужихъ краяхъ былъ песъ,
И согражданъ своихъ поставивъ за невѣжей,
Жилъ въ волчей онъ странѣ и во странѣ медвѣжеи.
Не лаялъ больше песъ; медвѣдемъ онъ ревелъ,
И волчьи пѣсни пѣлъ.
Пришедъ оттоль ко псамъ обратно,
Отеческій языкъ не къ стати украшалъ:
Медвѣжій ревъ и вой онъ волчій въ лай мѣшалъ.
И почалъ говорить собакамъ не понятно.
Собаки говорили:
Не надобно твоихъ намъ новенькихъ музыкъ,
Ты портишъ ими нашъ языкъ:
И стали грызть ево и уморили.
А я надгробіе читалъ у пса сево:
Во вѣкъ отеческимъ языкомъ не гнушайся.
И не вводи въ нево
Чужова, ни чево;
Но собственной своей красою украшайся.
ХХХI.
Лѣкарской Слуга.
ХХХII.
Криводогадлнвыя Собаки.
Догадкой заключать дѣла хотя и можно;
Но заключеніе не рѣдко будетъ ложно.
Какой то нѣгдѣ лѣкарь жилъ:
У лѣкаря служилъ
Дѣтина:
По виду человѣкъ: по разуму скотина,
И думаетъ онъ такъ: мой лютой господинъ
Во всей подсолнечной тиранъ такой одинъ:
Не спуститъ онъ живымъ; онъ мертвымъ не спускаетъ:
Вить ето мнѣ не сонъ!
Я видѣлъ самъ, какъ онъ
Черева изъ людей таскаетъ;
Я вижу, что и я тово жъ дождусь конца;
Ушолъ отъ лѣкаря: скоряй бѣжитъ гонца.
Изрядно заключалъ тотъ лѣкарской служитель!
Другая Басенка: приѣхалъ градожитель
Въ свой загородной домъ,
Во дни приятна лѣта,
На время удалиться свѣта,
Оставивъ городской содомъ.
Ягнятъ.
Козлятъ,
Тѣлятъ,
Овецъ, борановъ бьютъ:
На столъ ему даютъ:
Убили и быка велика, хлѣбна;
Говядина была на столъ ему потребна.
Собаки говорятъ: весьма помѣщикъ крутъ:
Казалось имъ, они то очень ясно видятъ:
Собаки барина безмѣрно ненавидятъ
И говорятъ: бѣда:
На волка баринъ нашъ походитъ:
И видно череда
До насъ доходитъ.
Собаки истинну догадкою нашли:
Другъ друга тщилися догадкою подзарить,
И отъ хозяина ушли:
А ихъ не стали бы ни во щи класть, ни жарить.
ХХХІII.
Кораблекрушеніе.
ХХХIV.
Осада Византіи.
Востала буря;
Глаза Еолъ нащуря,
Валъ.
До неба воздымалъ;
Трещитъ корабль и мачты гнутся,
Канаты рвутся;
Воздѣли на суднѣ всѣ руки къ небесамъ,
И корабельщикъ самъ:
А море лютое кончину приближало;
Кидаться въ воду надлежало,
И къ берегу поплыть,
Когда не хочется на днѣ конечно быть;
Однако въ воду не бросались;
Одной молитвою спасались,
Хоть Богъ имъ явственно сей мыслію сказалъ:
Кидайтеся въ валы, и берегъ показалъ.
На погубленіе корабль оставленъ;
Лишъ кормщикъ разуму послѣдуя избавленъ:
А протчія молясь погибли въ кораблѣ:
Лишъ кормщикъ, хоть и нагъ, остался на землѣ,
Когда приступомъ Магомета,
Византія была со всѣмъ осаждена:
Имѣя жителей премножествомъ полсвѣта.
Единымъ только тѣмъ она побѣждена,
Что зрѣлу разуму они не покорились,
И всѣ, вбѣжавъ во храмъ, во храмѣ затворились.
XXXV.
Двѣ Козы.
Когда то двѣ козы вотъ такъ то жизнь теряли,
Собаки вмѣсто паркъ ихъ время пряли;
Всей силой козы въ лѣсъ отъ нихъ текутъ;
Однако за собой и псовъ они влекутъ;
Но быстростію ногъ злодѣевъ увѣряли,
Что скроются въ лѣсу,
А имъ одинъ желвакъ оставятъ на носу:
Такія мысли псамъ двѣ козочки вперяли.
Въ лѣсъ узкой былъ проходъ;
Не. можно вдругъ волочь въ ворота двухъ подводъ.
На почтѣ добѣжавъ до самыхъ тѣхъ воротъ,
Осталися они спасенія въ надеждѣ;
Однако завели двѣ дуры разговоръ:
Вступили въ споръ,
Которой дурѣ преждѣ,
Ийти на Пановъ дворъ:
Не къ стати тѣ затѣи:
Я внука Амалтеи:
А я отъ той козы, котору Галатеи,
Въ Даръ далъ Циклопъ,
Преславный Полифемъ единоглазный лопъ.
О знатномъ родѣ враки,
И парки и собаки,
Не много чтутъ:
Застали ихъ собаки тутъ,
И родословіе козамъ истолковали:
А именно: псы козъ до крошечки сжяѣвали.
XXXVI.
Чурбаны.
Два сына у отца, и оба не въ нево:
А я не вѣдаю въ ково:
До мнѣ жъ и дѣла нѣтъ ни мало до тово;
Отецъ дѣтьми не можетъ овладѣти;
Родитель тутъ и остры дѣти.
Дуракъ,
Дурачеству ихъ учитъ
Рабятокъ мучитъ:
Они не слушаютъ тѣхъ вракъ.
И мысль имѣя смѣлу,
Хотятъ учиться дѣлу.
Онъ былъ гораздо старъ;
Утухъ любовный жаръ,
И не приходитъ въ умъ любовный дѣду голодъ,
Который чувствовалъ какъ былъ еще онъ молодъ;
Въ крови и день и ночь у дѣда только холодъ;
Такъ нѣтъ отъ дѣдушки плода;
Хотя жена и молода;
Земля плодовъ безъ солнца не рождаетъ,
Старикъ дѣтей другихъ не ожидаетъ:
А естьли бы жена рабенка родила;
Такъ дѣду бъ ета вѣсть не радостна была.
Старикъ велѣлъ себѣ подать чурбановъ,
И вырѣзалъ болвановъ.
Родились дѣтушки: онъ вопитъ: какъ хочу,
Своихъ я дѣтушекъ теперь поворочу.
Отъ молчаливости они не множко скушны;
Однако завсегда родителю послушны.
XXXVII.
Летящая Черепаха.
Пренебрtгая солнца жаръ,
Вотъ новый возлѣтеть стремится мой Икаръ,
Какъ будто птаха:
По нашему ей имя черепаха,
Прося орла съ покорностью стеня:
Пожалуй поучи летать меня.
амъ быть піитами способно,
Коль азъ да буки мы умѣемъ прочитать:
А ето не удобно,
Чтобъ былъ когда успѣхъ безъ крылій въ верьхъ летать;
На низъ такъ можно;
Лишъ только бъ было то немножко осторожно,
И вмѣсто всякаго въ летаніи добра,
Не поврѣдить ребра.
Орелъ хахочетъ,
А птаха все хлопочетъ:
И естьли въ вѣрьхъ не льзя, на низъ летѣти хочетъ.
Въ когтяхъ орла летитъ подъ небеса.
И видитъ подъ собой и горы и лѣса:
Слетѣла въ низъ, погибла:
Какъ кожа ни толста, всю въ дребезги разшибла.
Пегасъ быстряй орла и вышибишъ весь сокъ:
А и Парнассъ высокъ;
Потребны къ музамъ мысли свѣжи;
Такъ помните вы то парнасскія невѣжи!
XXXVIII.
Чинолюбивая Свинья.
Извѣстно то, что многимъ
Чины давно вошли въ оброкъ четвероногимъ;
Калигулы коню великое давно,
Достоинство дано;
Однако не одни лошадки,
Имѣли таковы припадки;
Но многія скоты,
Носили безъ плодовъ почетныя цвѣты.
Взмурзилась и свинья; чтобъ ей повеличаться,
И чиномъ отличаться;
За чинъ де болѣе всево на свѣтѣ чтутъ;
Такъ точно главиое достоинство все тутъ;
А безъ того была какая бы причина,
Искать и добиваться чина.
Отказано свиньѣ; въ ней кровь кипитъ:
Свинья свиньей храпитъ,
Свинья змѣей шипитъ,
И отъ досады той не ѣстъ, не пьетъ, не спитъ.
О чемъ свинья хлопочетъ!
Какой то Философъ то видитъ, и хахочетъ,
И говоритъ онъ ей: безумная свинья!
Скажи голубушка моя,
Къ чему названія свинья пустова хочетъ?
Она отвѣтствуетъ ему:
Къ тому,
Чтобъ было сказано когда мнѣ въ банкетѣ,
Какъ я войду въ чины:
Превосходительной покушай ветчины.
Онъ ей отвѣтствовалъ: коль нѣтъ меня на свѣтѣ;
Какой мнѣ чинъ душа?
Свинина же при томъ не чиномъ хороша.
ХХХIХ.
Орелъ.
Орелъ летитъ;
И воздухъ весь подъ нимъ колебляся свиститъ,
Онъ тучи попираетъ,
И къ солнцу свой полетъ отважно простираетъ.
И всю подсолнечну оттолѣ озираетъ;
Онъ выранилъ перо въ полетѣ изъ крыла:
И стало копѣйцо отъ етова стрѣла.
Стрѣлокъ орла подмѣтилъ,
И въ самыхъ облакахъ стрѣлой орла осѣтилъ;
Падетъ орелъ и падъ сіи слова вѣщалъ:
Когда онъ томный духъ изъ тѣла испущалъ,
Съ тоской мой боль умноженъ,
Что прежде былъ летя я толь не остороженъ,
Далъ самъ изъ крылъ моихъ оружье на себя.
О ты перо.мое, кончаюсь отъ тебя!
ХL.
Ворона и Вороненокъ.
Когда врагами сталъ весь честный свѣтъ тѣбѣ;
Не сыщешъ ты нигдѣ убѣжища себѣ.
У воронихи,
Лни были нѣкогда для ней гораздо лихи;
Ея любезный сынъ безмѣрно занемогъ:
Свалился съ ногъ,
И на постелѣ,
Едва держался духъ у вороненка въ тѣлѣ;
Страдаетъ духъ,
И хочетъ покидать и перья онъ и пухъ.
Мать сѣтуетъ и плачетъ безъ утѣхи;
Но смерти плачъ не дѣлаетъ помѣхи.
А сынъ увѣщевалъ ее и говорилъ:
Чтобъ рокъ твою печаль въ веселье претворилъ,
Проси ты матушка, проси всѣмъ сердцемъ нынѣ
Боговъ, о мнѣ своемъ любезномъ сынѣ!.
Отвѣтствовала мать: о сынъ, о кровь моя!
Въ послѣдній разъ тебя я вижу предъ собою!
Къ которому, увы! прибѣгну богу я:
Ихъ жертвы крадены сынокъ мой всѣхъ тобою.
XLI.
Олимпу посвященныя деревья.
Безсмертны преклонивъ Олимпъ и небеса,
Себѣ избрали древеса:
Венера мирту, дубъ Юпитеру попался,
Къ зѣленой Дафнѣ Фебъ усердно прилипался:
Минерва подъ покровъ оливу избрала,
Одна она съ плодомъ изъ тѣхъ деревъ была.
Минервѣ дивно то, начто богамъ безплодны
Деревья, и ни въ чемъ съ ихъ честію несходны.
Юпитеръ отвѣчалъ имъ титла наша честь.
Минерва говоритъ: да нечево съ нихъ ѣсть.
Такъ слава суетно себѣ почтѣнья проситъ,
Когда она плода народу не приноситъ.
XLII.
Прозьба Венеры и Минервы.
Незнающихъ любви Венера поносила,
И нѣкогда она Юпитера просила,
Чтобъ бросилъ онъ свой громъ на сихъ людей.
И здѣлалъ то Юпитеръ ей:
Сразилъ полки людей,
Сосущихъ молоко изъ матерьнихъ грудей,
И тѣхъ, которыя себя хотя познали,
Но только чудь еще ходити начинали.
Отъ горести такой,
Отцовъ и матерей повсюду слышанъ вой.
Невѣжъ и дураковъ Минерва поносила:
И такъ же и она Юпитера просила,
Чтобъ бросилъ онъ свой громъ на сихъ людей.
Юпитеръ онаго не здѣлалъ ей,
И инако слова сіи встрѣчаетъ,
И тако отвѣчаетъ:
Надежды долженъ сей я въ вѣкъ тебя лишить;
Когда не восхочу земли опустошить.
ХLIІІ.
Любовь и Дурачество.
Дурачество браниться смыслитъ,.
И бранныхъ словъ не числитъ,
Когда сердясь разинетъ ротъ.
Съ дурачествомъ поссорился Еротъ,
И мысль имѣя смѣлу,
Въ нево бросаетъ остру стрѣлу;
Но лишъ ево до реберъ только хлопъ:
А тотъ ево дубиной въ лопъ:
И выбивъ у младенца очи,
Му содѣлалъ день темняй осенней ночи;
Такъ боги за ето дурачество плѣтьми:
Со приговоромъ тѣмъ: напредки дней не тьми!
А чтобъ Еротъ не збился со дороги;
Велѣли боги
Дурачеству, ево водить;
Не можетъ безъ нево съ тѣхъ дней Еротъ ходить.
XLIV.
Льдина и Камень.
Рабенокъ и дуракъ то было совокупно.
Сыскалъ дурачество другому не приступно,
И въ самой центръ невѣжества влетѣлъ.
Гораздо нѣкогда онъ кушать захотѣлъ:
Къ ядѣ почувствовавъ въ желудкѣ жаркой пламснь,
И въ ледникъ корму красть не знаю какъ зашелъ:
А въ ледникѣ тотчасъ обѣдъ себѣ нашелъ:
И льду взялъ тамъ кусокъ и камень;
Однако жаръ алчбы ни мало не утухъ;
Ледъ холоденъ, а камень сухъ:
Въ печи кусокъ холодной грѣетъ;
Кусокъ холодной прѣетъ:
И выпрѣлъ изъ нево въ горячей банѣ духъ.
А тѣло
Толико жъ пропотѣло,
Что только лишъ о немъ единъ остался слухъ.
Надъ пищей етой умъ у поваренка тьмится:
А поваренокъ мой стремится,
Сухой кусокъ поразмочить,
И умягчить.
Не то о камнѣ, что о льдинѣ;
Изъ перьваго куска мой поваръ выжалъ сокъ:
А сей ево кусокъ,
Ни мало не размокъ,
И здравствуешъ еще лежа въ водѣ и нынѣ.
XLV.
Отпускная.
Корабль отъ бури въ морѣ тонетъ.
Народъ на суднѣ стонстъ:
Слугѣ хозяинъ тутъ отпускную даетъ;
Но въ ней ужъ пользы нѣтъ;
И безъ отпускной льзя ийти на оный свѣтъ.
Нѣтъ мѣста благости фортуны нѣтъ и злобѣ;
Когда моя уже нога во гробѣ.
XLVI.
Непреодолѣваемая природа.
Не сыщетъ рыбы въ лужѣ,
Колико во трудахъ прилѣженъ ты ни будь,
И цѣлой годъ хотя ты въ лужѣ рыбу удь:
Не сыщешъ ни когда ты розы въ зимнѣй стужѣ,
Ни мягкости во чорствомъ калачѣ,
Ни жалости во пьяномъ полачѣ,
Ни разума въ безмозгломъ риѳмачѣ.
Ворону говорить училъ учитель:
Ворону сѣкъ, и былъ воронинъ онъ мучитель:
И надъ наукою ворону онъ моритъ;
Ворона ни чево не говоритъ.
Не здѣлаешъ во вѣкъ красавца изъ урода;
Ни кто тово не дастъ, чего не дастъ природа.
XLVII.
Лисица и Йожъ.
Противностью указа,
Когда не хочешъ быть нещастливъ больше раза;
Такъ дѣлъ не преноси въ приказы изъ приказа.
Хотѣла переплыть черезъ рѣку лиса,
И въ тинѣ плывучи увязла:
И болѣе часа,
Въ томъ мѣстѣ, гдѣ погрязла,
Терзаема отъ мухъ,
Томитъ и мучитъ духъ:
Увидѣлъ ето йожъ и сжалился надъ нею:
А сжалясь говорилъ: я мухъ гонять умѣю:.
И естьли хочешъ ты, я ето учиню,
И всю сію толпу мухъ тотчасъ отгоню.
Лисица говоритъ: не надобно: да чтоже?
Вотъ то: сіи уже къ моей прилипнувъ кожѣ,
Довольно напились, и ужъ не много пьютъ:
А естьли сгонишъ ихъ другія сядутъ тутъ,
И кровь мою со всѣмъ до капли изсосутъ.
XLVIII.
Ружье.
Среди дни бѣла Волкъ къ Овечушкамъ бѣжитъ:
Имѣлъ пастухъ ружье; вздремалъ, ружье лежитъ;
Такъ волкъ озрѣвшися не очень и дрожитъ.
Ружье ево стращаетъ,
И застрѣлити обѣщаетъ:
А волкъ отвѣтствустъ: гроза твоя мѣлка;
Ружье не дѣйствустъ, съ нимъ нѣтъ когда стрѣлка.
Худая безъ нево тобой овцамъ отрада,
И къ лѣсу потащивъ овечушку изъ стада,
Сказалъ нашъ волкъ: лѣсъ етотъ очень густъ;
Такъ ежели меня друзья сыскать вамъ нада,
Вотъ етта буду я; стрѣляйте въ етотъ кустъ.
Сокрылся волкъ, овца за трудъ ему награда.
А слѣдующу рѣчь я знаю наизустъ:
Коль истинны святой начальники не внемлютъ,
И беззаконниковъ не наказуя дремлютъ;
Начто законъ?
Иль только для того, чтобъ былъ написанъ онъ?
XLIX.
Птичникъ и Скворецъ.
Чтобъ городъ былъ народенъ,
Потребно, чтобъ народъ былъ веселъ и свободенъ;
Дабы блаженство въ немъ съ довольствіемъ текло,
И къ жительству людей стремительно влекло.
Разставленную сѣть скворецъ на древѣ сидя,
Въ лѣсу увидя,
Спросилъ у птичника: скажи ты мнѣ, мой другъ:
Начто такой заборъ обвелъ ты етта вкругъ?
А тотъ отвѣтствовалъ: то города границы,
Въ который прилѣтятъ со мною жити птицы.
Скворецъ съ охотою ко птичнику слетѣлъ;
Но вылетѣть не льзя, колико ни хотѣлъ:
И выдираяся, колико ни потѣлъ,
Стоналъ, и возопилъ: жилище ето строго:
И будетъ жителей въ семъ городѣ не много!
L.
Кувшинъ.
Потребны вымыслы всево на свѣтѣ болѣ.
Нашла кувшинъ ворона въ полѣ:
А въ немъ на днѣ вода;
Хотѣлось ей попить; да то ея бѣда:
Вода низка: такъ носъ не дошагнетъ туда.
Кувшинъ перевернуть; польется вонъ вода:
Кувшинъ на правой бокъ; польется же вода..
Кувшинъ на лѣвой бокъ; польется же вода:
Кувшинъ оставить такъ; начто же въ немъ вода?
Отъ юга,
Съ востока, съ запада и съ сѣвѣра бѣда;
Мала воронушки кувшинова услуга;
Побѣждена вода,
Колико ни упруга:
Ворона камешки кладетъ туда;
И поднялась вода.
LI.
Козленокъ.
Къ козленку волкъ пришедъ, разинулъ зѣвъ,.
И просится во хлѣвъ:
Сынкомъ зоветъ рабенка;
Однако обмануть не можетъ онъ козленка.
Колико ни твердитъ, пусти ты мать во хлѣвъ:
Нарѣчіе ево граматикою чахнетъ,
И волкомъ пахнетъ.
Козленокъ отвѣчалъ: дружокъ, такой мой толкъ:
Я знаю то, что мать моя коза, не волкъ.
LII.
Тѣленокъ.
Тѣленокъ кормленый убитъ:
Нутръ вынутъ,
И изъ нево кусокъ собакѣ кинутъ;
Но мяса песъ не ѣстъ, и говоритъ:
Я помню каково тому, кто очень сытъ:
А естьли ето я забуду;
Такъ самъ я скоро пищей буду.
LIII.
Безмозглая голова.
Начто и голова, когда ума въ ней нѣтъ;
Вить я людскихъ головъ не жарю.
Нашедъ лисица харю,
Ей ето говоритъ: безмозгла ты мой свѣтъ.
И мнѣ не надобна ни въ ужинъ, ни въ обѣдъ.
LIV.
Кружка.
Лилось вино изъ кружки,
И вылилось оно у кружки все изъ нѣдръ:
Худыя то вину хорошему игрушки.
Вино фалерное то было, пишетъ Федръ:
А я другое здѣсь вино напоминаю;
Причина та, что я фалернскова не знаю;
То было не оно:
А было то венгерское вино:
Съ Гораціемъ мнѣ въ вѣкъ попить не удалося:
Венгерское лилося!
Вино все вытекло до дна,
И въ кружкѣ не было ни капельки вина:
А кружка пахла; льзя знать было безъ догадки,
Что были въ ней вина венгерскова остатки.
LV.
Калигулина Лошадь.
Калигула любовь къ лошадушкѣ храня,
Поставилъ консуломъ коня;
Безумцу цесарю и смрадному маня,
Всѣ чтутъ бояриномъ сіятельна коня,.
Превосходительствомъ высокимъ титулуютъ:
Какъ папу въ туфлю всѣ лошадушку цѣлуютъ:
Въ сенатѣ отъ коня и ржаніе и вонь.
По преставленіи Калигулы сей конь,
Хотя высокаго указомъ былъ онъ роду,
Не кажетея уже Патриціемъ народу,
И возитъ Консуль воду.
Невтонъ,
Не бравъ рецептами къ почтѣнію лѣкарства,
Въ почтѣньи жилъ безъ барства.
Въ почтѣньи умеръ онъ.
LVI.
Стряпчій.
Какой то человѣкъ ко стряпчему бѣжитъ:
Мнѣ три ста, говорилъ, рублей принадлежитъ:
Что дѣлать надобно тяжбою, какъ онъ чаетъ:
А стряпчій отвѣчаетъ:
Совѣтъ мой тотъ:
Поди и отнеси дьяку рублей пять сотъ.
LVII.
Сократовъ Домъ.
Сократовъ хуленъ домъ, за то, что домъ былъ малъ
И дружескимъ бесѣдамъ тѣсенъ;
Сократу слухъ такой гораздо былъ чудесенъ:
Сократъ на то сказалъ:
Друзей числомъ большимъ пускай безумцы льстятся,
Мои друзья въ одномъ чуланѣ умѣстятся.
LVIII.
Пастухъ Мореплаватель.
Имѣвъ веселы дни и нетревожны ночи,
На берегахъ морскихъ скотину пасъ пастухъ,
Красою естества увеселяя духъ,
Увеселяя слухъ,
И обоняніе и очи:
Душа ево вездѣ
Приятство находила,
И безпокойствія нигдѣ
Ему не наводила.
Въ приятный нѣкогда зря вѣчеръ, на водахъ
Плывущи корабли, помыслилъ о судахъ:
И что не видитъ онъ ни страха, ни препятства,
Плывущимъ по морямъ искателямъ богатства,
И что отъ бури не всегда,
Смущается вода,
И что отъ вѣтра злова,
Смущаются подобно иногда,
Лугъ, нивы, рощи и дуброва.
Онъ роспродалъ овецъ: собрался онъ въ отъѣздъ.
Жилище то оставилъ,
Гдѣ Флору и Помону славилъ,
И отлучается отъ сихъ ирекрасныхъ мѣстъ,
Нарциссы гдѣ цвѣли, гдѣ розы обитали,
Гдѣ всякой къ розамъ день зефиры прилѣтали,
Гдѣ солнечны лучи по зѣлени блистали,
И прохлажала древъ во время жара тѣнь,
Гдѣ нѣжная свирѣль играла всякой день,
И соловьи свистали.
Пастухъ надеждою богатства обольщенъ,
И для ради обѣимъ жизни слезной,
Растался со своей пастушкою любезной,
И изъ объятія прекрасной оттащенъ.
Съ водою отъ нея спокойство утекаетъ;
Уже на кораблѣ онъ волны разсѣкаетъ.
На завтрѣ пастуховъ мятется въ морѣ зракъ;
Пучина подъ ногой, надъ головою мракъ:
Тамъ туча бездну возмущаетъ,
И гнѣвнаго приходъ Борея предвѣщаетъ;
Сводъ неба весь темнелъ,
Долъ моря посинелъ,
И плещетъ пѣна:
Ужасна видится природы всей премѣна.
Явился злой Борей,
Въ жестокости своей;
Разверзъ уста и ревомъ дуетъ;
Мятется бездна и волнуетъ:
На суднѣ паруса визжатъ,
И снасти всѣ дрожатъ:
Корабль до облакъ возбѣгаетъ:
Возноситъ валъ ево и въ пропасть низвергаетъ.
Врученный сей корабль Борею и судьбамъ,
Безъ управленія летаетъ по водамъ:
Отрѣзало по томъ сей бурею кормило,
И мачты поломило:
И вдругъ Борей корабль о камень весь разшибъ;
Разрушился тотчасъ корабль и въ мигъ погибъ.
Спасенія не зря нещастливыя стонутъ,
Впослѣднія зря свѣтъ трепѣщутся и тонутъ,
Корысть невѣрнова въ край свѣта понесла;
Но для любовницы судьба сво спасла,
И доску бѣднаго руками ухватила,
На коей пастуха къ пастушкѣ возвратила,
Надежда у нево скотину отняла;
Пастушкина любовь ему скота дала:
И скотъ по времени фортуна развела.
Онъ нѣкогда смотрѣлъ опять на тихо море;
Съ приморскія земли,
И на плывущи корабли:
И вспомня прежне горе,
Вѣщаетъ онъ: о море, море!
Отнимешъ у меня ты деньги ужъ не вскорѣ.
Не лаетися ко мнѣ опять маня къ судамъ:
И вѣдай ты, что я уже твоимъ водамъ,
На предки никогда ни шелига не дамъ.
LIX.
Осужденникъ и Левъ.
Проконсульской слуга во Африкѣ утекъ;
Но сей сыскался человѣкъ.
Что я скажу о немъ, тому повѣрить можно;
Свидѣтель Аппіонъ; такъ я скажу не ложко.
Поиманъ рабъ, и въ Римъ рабъ бѣглый приведенъ;
И къ смерти осужденъ.
Исполненны боязни,
Ведутся грѣшники на мѣсто лютой казни,
И быть растерзанны отъ яростнаго льва.
Кого не устрашитъ кончина такова,
И кто не вострепѣщетъ,
Коль смерти передъ нимъ сія коса заблещетъ!
Уже собрался градъ къ позорищу сему;
И выведенъ ужъ левъ ко дѣйству своему;
Во осужденныхъ кровь предъ дѣйствомъ замерзаетъ.
Одинъ по одному
Неволѣю со львомъ сразитися дерзаетъ:
Съ лютѣйшей яростью нещастныхъ левъ терзаетъ.,
И сей рабъ выведенъ, который убѣжалъ:
Ужасная кончина зрима;
Омлѣлъ и задрожалъ;
Не будетъ больше зрѣть и свѣта онъ и Рима:
Левъ бросился къ нему разинулъ страшный зѣвъ;
Но вдругъ остановился левъ,
И озираетъ онъ невольника прилѣжно:
По томъ любовь со жалостью смѣся,
И въ видѣ ласковомъ веселье износя,
Онъ лапами сево раба объемлетъ нѣжно:
Всѣ зрители пришли во удивленье симъ;
И отъ чево сіе, не понималось имъ;
Но жизнь раба не прекращенна,
Вина ухода отпущенна:
Свобода возвращенна:
Ко изліянію такихъ ему отрадъ,
Со щедрою судьбою согласенъ былъ и градъ:
Отъ пагубы раба звѣрь дикій избавляетъ:
Андродъ, рабъ тако слылъ, гражданамъ объявляетъ:
Какъ я ушелъ,
Въ пустыняхъ нѣкогда къ великому мнѣ страху,
Бѣжалъ сей левъ ко мнѣ съ пресильнаго размаху,
И въ ужасѣ меня трепѣщуща нашелъ;
Но всю оставивъ люту грозу,
Ласкаетъ онъ меня,
И предо мной стеня,
Боль чувствуя, казалъ мнѣ въ лапѣ левъ занозу;
Я вонъ ее извлекъ: левъ ластился ко мнѣ:
И жилъ по томъ я купно,
Въ пустынной той странѣ,
Съ звѣремъ неотступно:
Когда прошла съ нимъ жить охота тамъ моя.
Хотя я жилъ и безъ боязни;
Сокрывшись тайно я,
Поиманъ, изведенъ на мѣсто лютой казни.
LX.
Истина.
Хотя весь свѣтъ
Изрыщешъ,
Прямыя истинны не сыщешъ;
Ее на свѣтѣ нѣтъ;
Семь тысячь лѣтъ,
Живетъ
Она высоко,
Въ такихъ мѣстахъ, куда не долетаетъ око,
Какъ быстро взоръ ни понеси:
А именно живетъ она на небеси,
Такъ я тебѣ скажу объ етомъ поученье:
О чемъ ты сѣтуешъ напрасно человѣкъ,
Что твой не дологъ вѣкъ,
И скоро нашихъ тѣлъ со духомъ разлученье?
Коль свѣтъ наполненъ суеты;
Такъ ясно видишъ ты,
Что все на свѣтѣ семъ мѣчты:
А наша жизнь не жизнь; но горесть и мученье.
LXI.
Надежда.
Надежда нашими сердцами обладаетъ,
И часто суетнымъ весельемъ услаждаетъ-
Надѣюся имѣть я тысячу рублей;
Однако столько же они въ машнѣ моей,
Какъ тѣ, которыя въ машнѣ моей лежали,
И убѣжали:
Что было у меня и отъ меня ушло.
То стало не мое ужъ болѣ:
А. что меня еще по нынѣ не нашло;
Подобно не въ моей же волѣ;
Къ чему жъ мѣчтанье плесть.
Что было,
То сплыло:
Что можетъ быть; такъ то моимъ еще слыло;
Мое лишъ только то, что есть.
LXII.
Врѣдъ.
На что будить, когда кто сладкой видитъ сонъ?
Былъ нѣкакой дѣтина:
А по просту скотина:
И спящу услужилъ по скотски другу онъ.
Любилъ ево пріятель дѣвку;
Да не въ издѣвку;
Вздыханьями онъ сердце все раздулъ:
Онъ такъ ее любилъ, какъ любятъ нѣжны души:
Въ любовномъ озерѣ тонулъ,
По самы уши;
Но сердца у нее однако не тронулъ;
Она была упорна,
И на любовь ни мало незговорна.
Въ любовномъ помыслѣ онъ нѣкогда заснулъ,
И ту, которая любови ненавидитъ,
Въ хороминѣ своей какъ будто въ правду видитъ,
Грѣмитъ ево съ постели гласъ:
О преблаженный часъ!
Ты скоро мнѣ мою любезну присусѣдишъ
Приятель закричалъ: приятель мой ты брѣдишъ!
И разбудилъ ево:
А я не здѣлаю тово.
LXIII.
Глупость.
Каковъ дуракъ? мертвецъ каковъ?
И въ чемъ различіе у нихъ и дураковъ?
Какая разности у нихъ примѣта?
Дуракъ ворошится, и ѣстъ и пьетъ,
А мертвой нѣтъ.
Къ чему расказка ета?
Къ тому, что глупыя лишъ только бремя свѣта.
LXIV.
Супружество.
Тотъ во бракѣ мыслитъ имѣти сласти;
Безъ препятства жертвовать нѣжной страсти;
Кто похулить можетъ игры и смѣхи.
Нѣжной утѣхи.
*
Тай въ любви съ прекрасною въ вѣкъ женою;
Но прочти сплетенную басню мною;
Нѣчто прежде, нежели бракъ васъ свяжетъ,
Басенка скажетъ.
*
Усмотрѣла розу пчела прекрасну,
И имѣетъ душу она къ ней страсну,
Ароматъ собрать со прекрасной таетъ;
Къ кей прилетаетъ.
*
Сокомъ напоившися какъ хотѣла,
Изъ куста пчела насладясь летѣла;
Но одна ей въ сердце игла попала;
Мертва упала.
LXV.
Любовь.
Прохожій нѣкій въ полѣ,
Пришелъ на брегъ рѣки,
Ийти не можетъ болѣ;
Въ ней воды глубоки:
Прейду, мнитъ, только прежде
Пускай рѣка пройдетъ,
И стоя въ сей надеждѣ,
Конца желанью ждетъ.
*
Изображаетъ ясно,
То, пламень во крови,
Тово кто ждетъ напрасно,
Взаимныя любви:
Прохожева обманетъ
Текущая вода,
Тово любить не станетъ
Ириса никогда.
Конецъ III Книги.