ПРИТЧИ. КНИГА ВТОРАЯ.
І.
Терпѣніе.
Терпѣнье хорошо, объ етомъ я не спорю,
Нравоучителей ни съ кѣмъ я симъ не ссорю.
Но мѣра есть во всемъ,
Подобно какъ и въ немъ.
Былъ нѣкакой скупой, иль былъ домостроитель,
И за расходами подробный былъ смотритель:
Имѣлъ онъ лошадь иль коня:
Какою шерстью, то едино для меня.
Буланая ль была, гнѣдая, иль иная
Пусть лошадь будетъ вороная.
Случилось цѣлой день хозяину не ѣсть,
И было то ему не очень тяжко несть.
Умняе, мыслитъ онъ, я сталъ поживъ подолѣ.
Хоть лошадь я свою, сказалъ онъ, и люблю,
Но сѣна и овса я много тѣмъ гублю;
Ни сѣна ни овса не дамъ коню я болѣ.
А лѣтомъ я пущу гулять лошадку въ полѣ:
Я цѣлой день не ѣлъ, однако я вить живъ,
Пробыть безъ корму льзя, мой вымыселъ не лживъ:
Терпѣнье никогда не сокращаетъ вѣка,
А лошадь крѣпче человѣка.
Постится лошадь день: живаль она? жива.
Збылися, говоритъ, збылись мои слова,
Изряденъ опытъ мой, изрядна и догадка.
Еще постится день: жива ль моя ложадка?
Жива: я вѣдалъ то;
И кормъ терять на что?
Постится день еще: хозяинъ тѣмъ доволенъ.
Скажите: живъ ли конь? конь живъ, да только боленъ.
Не можно, говоритъ, животному найтись,
Которо бы могло безъ скорби обойтись.
Постится день еще: легла лошадка въ стойлѣ,
Не мыслитъ болѣе о кормѣ, ни о пойлѣ.
Скажите: живъ ли конь? живъ но чудь дышитъ.
Не всяка, говоритъ, скорбь жизни насъ лишитъ.
Конечно то припадки,
Холодной лихорадки.
Постится день еще, и покидаетъ свѣтъ.
Скажите: живъ ли конь? коня ужъ больше нѣтъ.
Хозяинъ закричалъ, конюшему прегрозно:
Дай корму ты коню: теперь сударь ужъ позно.
II.
Старикъ со своимъ Сыномъ и Оселъ.
Одинъ то такъ, другой то инако зоветъ;
На свѣтѣ разны нравы,
На свѣтѣ разны правы;
Но все ли то ловить, рѣкою что плыветъ.
Кто хочетъ,
Пускай хлопочетъ,
Пускай хахочетъ,
Хула не ядъ,
А безъ вины ни кто не попадется въ адъ:
Хулитель ко всему найдетъ себѣ привязку.
Я къ етому скажу старинную вамъ сказку:
Ни года, мѣсяца не помню, ни числа,
Какъ велъ мужикъ дорогою осла.
Съ крестьяниномъ былъ сынъ, мальчишка лѣтъ десятка;
Но то одна догадка;
Я въ зубы не смотрѣлъ: да я жъ не коновалъ,
И отъ роду въ такой я школѣ не бывалъ.
Мужикъ былъ старъ и съ бородою:
Съ какой? съ сѣдою.
Прохожій встрѣтившись смѣялся мужику,
Какъ будто дураку,
И говорилъ: идутъ пѣшками,
А есть у нихъ оселъ, ослы вы видно сами.
Не празденъ сталъ оселъ,
Крестьянинъ на нево полезъ и сѣлъ:
Безъ шпоръ крестьянинъ былъ, толкалъ осла пятами.
Прохожій встрѣтившись смѣялся мужику,
Какъ будто дураку,
И говорилъ: конечно братъ ты шуменъ
Или безуменъ;
Самъ ѣдешъ ты верьхомъ,
А мальчика съ собой волочишъ ты пѣшкомъ.
Мужикъ съ осла спустился,
А мальчикъ на осла, и такъ и сякъ,
Не знаю какъ,
Вскарабкался взмостился.
Прохожій встрѣтившись смѣялся мужику,
Какъ будто дураку,
И говорилъ: на глупость ето схоже,
Мальчишка помоложе;
Такъ лучше онъ бы шелъ, когда бъ ты былъ уменъ,
А ты бы ѣхалъ старой хренъ.
Мужикъ осла еще навьютилъ,
И на нево себя и съ бородою взрютилъ,
А парень таки тамъ:
Не будетъ ужъ теперь ни кто смѣяться намъ;
Ворчалъ мужикъ предвѣдавъ то сердечно:
Конечно,
Я мышлю такъ и самъ,
Ни кто смѣяться ужъ не станетъ;
Извѣстно то давно, что серце не обманетъ.
Прохожій встрѣтившись смѣялся мужику,
Какъ будто дураку,
И говорилъ: старикъ и въ грѣхъ не ставитъ,
Что такъ осла онъ давитъ,
А скоро сѣдока и третьяго прибавитъ.
Удачи нѣтъ: ни кто не хочетъ похвалить;
Не лутче ль на себя мужикъ осла взвалить?
III.
Оселъ во львовой кожѣ.
Оселъ одѣтый въ кожу львову,
Надѣвъ обнову,
Гордиться сталъ,
И будто Геркулесъ подъ оною блисталъ.
Да какъ сокровищи такія собираютъ?
Мнѣ сказано и львы какъ кошки умираютъ,
И кожи съ нихъ здираютъ.
Когда преставится свирѣпый левъ;
Не страшенъ левій зѣвъ,
И гнѣвъ;
А противъ смерти нѣтъ на свѣтѣ обороны;
Лишъ только не такой по смерти львамъ обрядъ;
Насъ черви какъ умремъ ядятъ,
А львовъ ядятъ вороны.
Каковъ сталъ гордъ оселъ, на что о томъ болтать?
Легохонько то можно испытать,
Когда мы взглянемъ
На мужика,
И почитати станемъ
Мы въ немъ откупщика,
Который продавалъ подовыя на рынкѣ,
Или у кобака,
И послѣ въ скрынкѣ
Богатства у него великая рѣка,
Или ясняй сказать, и Волга и Ока,
Который всѣмъ тѣснитъ бока,
И плаваетъ какъ муха въ крынкѣ,
Въ пространномъ морѣ молока,
Или когда въ чести увидишъ дурака,
Или въ чину урода,
Изъ сама подла рода,
Котораго пахать произвела природа.
Ворчалъ,
Мичалъ,
Рычалъ,
Кричалъ,
На всѣхъ сердился:
Великій Александръ толико не гордился.
Таковъ сталъ нашъ оселъ:
Казалося ему что онъ судьею сѣлъ..
Пошли поклоны, лѣсти,
И объ ослѣ всздѣ похвальны вѣсти:
Разнесся страхъ,
И все передъ осломъ земной лишъ только прахъ.
Недѣли въ двѣ, поклоны
Передъ осломъ,
Не стали тысячи, да стали миліоны,
Числомъ:
А все изъ далѣка поклоны тѣ творятся;
Прогнѣвавшія льва не скоро помирятся;
Такъ долгъ твердитъ уму:
Не подходи къ нему.
Лисица говоритъ: хоть левъ и дюжъ дѣтина,
Однако вить и онъ такая же скотина;
Такъ можно подойти и милости искать:
А я то вѣдаю, какъ надобно ласкать.
Пришла и милости просила,
До самыхъ до небѣсъ тварь подлу возносила,
Но вдругъ увидѣла, всѣ лѣсти тѣ пропѣвъ,
Что то оселъ, не левъ:
Лисица зароптала,
Что, вмѣсто льва, осла всемъ сердцемъ почитала,
IV.
Безногой Солдатъ.
Солдатъ, которому въ войнѣ отшибли ноги,
Былъ отданъ въ монастырь, чтобъ тамъ кормить ево,
А служки были строги,
Для бѣднова сево.
Не могъ тамъ пищею нещастливый ласкаться,
И жизни былъ не радъ.
Оставилъ монастырь безногой сей солдатъ:
Ногъ нѣтъ; поползъ, и сталъ онъ по миру таскаться.
Я дѣло самое преважное имѣлъ,
Желая чтобъ ни кто тогда не зашумѣлъ,
Весь мозгъ, колико я ево имѣю въ тѣлѣ,
Былъ въ етомъ дѣлѣ,
И голова была пуста:
Солдатъ ползя съ пустымъ лукошкомъ,
Ворчалъ передъ окошкомъ:
Дай милостинку кто мнѣ, для ради христа:
Подайте ради бога:
Я цѣлый день не ѣлъ, и наступаетъ ночь.
Я злился и кричалъ: ползи негодной прочь,
Куда лежитъ тебѣ дорога:
Давно тебѣ пора безногой умирать,
Ползи, и не мѣшай мнѣ въ шахматы играть.
Ворчалъ солдатъ еще, но ужъ не предо мною,
Передъ купеческой ворчалъ солдатъ женою.
Я выглянулъ въ окно,
Мнѣ стало то смѣшно,
За что я сперьва злился,
И на безногова я смотря веселился:
Ийти ко всенощной была тогда пора,
Купецкая жена была уже стара,
И очень богомольна,
Была вдова и деньгами довольна;
Она съ покойникомъ въ подрядахъ кладъ нашла.
Молиться пѣша шла;
Но не отъ бѣдности; да что колико можно,
Жила она набожно:
Всѣ дни, ей, пятница была и середа,
И мяса въ десять лѣтъ не ѣла никогда:
Дни съ три уже не напивалась водки,
А сверьхъ того всегда
Перебирала чотки!
Солдатъ и ей о пищѣ докучалъ,
И тожъ ворчалъ:
Защекотило ей ево ворчанье въ ухѣ,
И жалокъ былъ солдатъ набожной сей старухѣ,
Прося чтобъ бѣдному полушку подала:
Заплакала вдова, и въ церьковь побрела.
Работникъ цѣлой день копалъ изъ ряды,
На огородѣ гряды,
И встрѣтившись нещастному сему,
Что выработалъ онъ, все отдалъ то ему.
Съ ползущимъ воиномъ работникъ сей свидѣтель,
Въ какомъ презрѣніи прямая добродѣтель.
V.
Подьяческая дочь.
Не ложно,
Что можко,
Себя по виду обмануть,
И тварью тварь почесть иною:
Случилось нынѣ то со мною;
Не на прямой попалъ я путь.
Кокетку видѣлъ я въ подьяческой бесѣдѣ,
У регистратора бывъ въ праздникъ на обѣдѣ,
Я самъ не вѣдаю, какъ я туда зашелъ,
А то еще чудняй, кокетку тутъ нашелъ:
Кокетствовать не въ модѣ,
Подьяческой породѣ.
И помнится ни гдѣ тово въ указахъ нѣтъ,
Чтобъ имъ носить корнетъ:
Льзя имъ чепецъ носить: треухъ, а по приволью,
И шапку иногда соболью:
Къ уборамъ едакимъ приказныхъ женщинъ лопъ:
И можно имъ носить кумачну тѣлогрѣю,
Отъ самыхъ пятъ по шею;
А на етой корнетъ и флеровой салопъ.
По благородному она всю рѣчь варила,
Новоманерными словами говорила:
Казалося что въ ней была господска кровь:
То фрукты у нее, что въ подлости морковь.
Тутъ сидя не пила ни кислыхъ щей ни квасу:
И спрашивала, гдѣ промыслить ананасу.
Кавришки сахарной кусочки клала въ ротъ,
И знала то что ето цуккербротъ.
По модѣ нынѣшней не къ стати все болтала,
Не къ стати хахотала.
Играть хотѣла и въ трисетъ,
Да троекъ нѣтъ;
Подьячія изъ картъ тѣ карты выбираютъ;
Понеже ни въ трисетъ ни въ ломберъ не играютъ.
Нахлюставшись писцы о взяткахъ стали врать,
И что де подлсжитъ за трудъ и кожу драть,
Не только брать:
За то ругаютъ насъ, да ето намъ издѣвка:
При сихъ словахъ вздохнула дѣвка,
Во всю дѣвичью мочь,
И отошла зардѣвшись прочь.
Она подьяческая дочь:
Блаженной памяти ея родитель грѣшенъ;
За взятки онъ повѣшенъ;
До взятокъ былъ охочъ;
И грабилъ день и ночь.
Животъ ево остался весь на рынкѣ;
Однако деньги всѣ осталися ей въ скрынкѣ.
VI.
Болванъ.
Былъ выбранъ нѣкто въ Боги:
Имѣлъ онъ голову, имѣлъ онъ руки, ноги,
И станъ;
Лишъ не было ума на полполушку,
И деревянную имѣлъ онъ душку:
Былъ идолъ, по просту болванъ:
И зачали болвану всѣ молиться,
Слезами предъ болваномъ литься,
И въ перси бить:
Кричатъ: потщися намъ, потщися пособить!
Всякъ помощи великой чаетъ:
Болванъ тово
Не примѣчаетъ,
И ничево
Не отвѣчаетъ:
Не слушаетъ болванъ рѣчей ни отъ ково,
Не смотритъ какъ жрецы машны искусно славятъ.
Передъ ево пришедшихъ олтари,
И деньги грабятъ,
Такимъ подобіемъ, какимъ, секретари,
Въ Приказѣ,
Подъ несмотреніемъ несмысленныхъ судей,
Збираютъ подати въ карманъ себѣ съ людей,
Не помня, что о томъ написано въ указѣ.
Потратя множество и злата и сребра,
И не видавъ себѣ молебщики добра,
Престали кланяться уроду,
И бросили болвана въ воду,
Сказавъ: не отвращалъ отъ насъ ты зла:
Не могъ ко щастію ты намъ пути отверсти!
Не будетъ отъ тебя, какъ будто отъ козла,
Ни молока ни шерсти.
VII.
Одноколка.
Отцы сей Притчи вы не забывайте,
Рабятамъ воли не давайте.
Какой то былъ въ деревнѣ дворянинъ,
У дворянина сынъ:
Мальчишка былъ изнѣженъ,
Резвиться былъ прилѣженъ,
Не знаетъ онъ аза,
Въ глаза,
И что гроза,
И что лоза,
И что слова которы дѣтямъ колки.
Родитель резвости дитятины сносилъ.
Дитя просилъ,
Поѣздить, нѣкогда, у тяти одноколки,
А править самъ хотѣлъ:
И выпросивъ ее, кататься полетѣлъ:
Едва конемъ мальчишка правитъ,
Свиней собакъ и кошекъ давитъ.
Мяученье, лай, визгъ во всей деревнѣ той,
Во всей деревнѣ шумъ. Кричатъ ему: постой,
На право, въ лѣво, прямо;
Однако конь, упрямо,
Какъ хочетъ такъ бѣжитъ,
И какъ изволитъ скачетъ.
Мальчишка плачетъ,
Мальчишка мой дрожитъ,
Дитя мое визжитъ,
Въ дитяти сердце ноетъ,
Мальчишка воетъ,
И возжи, не учивъ онъ кучерскихъ наукъ,
Пустилъ изъ рукъ,
А конь, оттоле,
Бѣжитъ на чисто поле.
Мальчишка мой, стѣня,
Не держитъ ужъ коня,
Конь быстръ, имѣетъ онъ копыты не лѣнивы,
Съ колесами, пахать по хлебу жолты нивы.
Конь былъ нахалъ,
И нивы онъ своимъ узоромъ распахалъ,
Давъ нивамъ рыцарскую сѣчу.
Попалася потомъ гора коню на встрѣчу,
Глубокой подъ горой былъ долъ и темной лѣсъ:
Летитъ мое дитя съ небесъ,
Раздулась у коня со гривой хвостъ и холка:
Прости лошадушка, дитя и одноколка.
VIII.
Дельфинъ и Невѣжа хвастунъ.
Когда бъ невѣжи то побольше разбирали,
Какъ должно говорить; они бы меньше врали.
Какой то человѣкъ.
Въ какомъ то морѣ тонетъ,
Окончевастъ вѣкъ,
Кричитъ и стонетъ.
Сплетенъ такой расказъ,
Что будто жестоко Дельфины любятъ насъ:
Немножко должно мнѣ теперь полицемѣрить,
Расказу етому и я хочу повѣрить:.
Хочу;
Я пошлины за то въ казну не заплачу.
Дельфинъ стенящаго спасаетъ,
И на спину къ себѣ бросастъ:
Мой всадникъ по морю гуляетъ на конѣ.
Скажи ты мнѣ,
Въ какой родился ты странѣ,
Дельфинъ ево спросилъ: мой всадникъ отвѣчаетъ:
Родился тамо я, а тамъ и тамъ бывалъ,
Что вѣдомо ему, тово не забывалъ,
И Географіи Дельфина научаетъ.
Дельфинъ ево спросилъ: въ Москвѣ бывалъ ли ты,
Во обиталищи дѣвичей красоты?
Въ расказы всадникъ мой гораздо углубился,
Москвы не зналъ,
Однако о Москвѣ вздыхая вспоминалъ,
И говоритъ: онъ тамъ со многими любился.
Дельфинъ ево спросилъ: извѣстна ли тебѣ
Въ россіи Волга? да, я щастья тамъ и болѣ
Въ любви имѣлъ себѣ.
Цвѣтовъ колико въ полѣ,
Толико тамъ
Прекрасныхъ дамъ.
Москвы сей городъ больше вдвое,
А можетъ быть и втрое.
На тѣ слова
Дельфинъ отвѣтствуетъ проворному дѣтинѣ:
А етотъ городъ, ты со мной въ которомъ нынѣ.
Въ которомъ путаетъ безмозгла голова,
И волги больше вдвое,
А можетъ быть и втрое,
А во стѣнахъ сихъ мѣстъ
Толико много дамъ, колико въ небѣ звѣздъ.
Собросилъ со спины Дельфинъ сево дѣтину,
И говорилъ еще:
Я спасъ тебя вотщѣ;
Мы возимъ на себѣ людей, а не скотину.
ІХ.
Волкъ и Собака.
Приятняй города гораздо лѣтомъ лѣсъ.
Въ прекрасны Майски дни былъ тамъ нежирный песъ:
А я не знаю прямо,
Прогуливался ль тамо,
Иль пищи онъ искалъ;
Хотя въ лѣсу и густо;
Захочется ль гулять когда въ желудкѣ пусто?
Насилу ноги песъ отъ голоду таскалъ;
Конечно пищею онъ тамъ себѣ ласкалъ:
Не много надобно на ето толку;
Однако дождался песъ новыхъ бѣдъ,
Достался на обѣдъ
Онъ самъ, голодну волку:
Пришелъ собакѣ той изъ свѣта вонъ отъѣздъ.
Хоть песъ не жиренъ,
Однако волкъ и кости ѣстъ.
Собака знаетъ то, что волкъ не смиренъ,
И что изрядной онъ солдатъ,
И что хоть онъ безъ латъ,
Когда надуетъ губу,
Не скоро прокусить ево удобно шубу.
Пса волкъ привѣтствуетъ: здорово сватъ:
Не хочешъ ли ты, братъ,
Барахтаться со мной, и силъ моихъ отвѣдать?
Поймалъ собаку волкъ, и хочетъ пообѣдать.
Собака говоритъ: пусти меня домой,
И называется она ему кумой,
Любезной куманекъ, пусти сударикъ мой,
Пусти меня домой:
Изволь послушать,
Пусти меня и дай еще ты мнѣ покушать!
Въ дому у насъ великой будетъ пиръ,
Сберстся къ намъ весь миръ:
Такъ я остатками стола поразжирѣю,
И куманьку на кушанье созрѣю.
Приди ты послѣ къ намъ,
А я живу вотъ тамъ.
Песъ правду говоритъ, волкъ ето видитъ самъ.
Поѣхала домой кума, оставивъ куму
Надежду и веселу думу.
По времени тамъ онъ стучался у воротъ;
Но дѣло то пошло совсѣмъ на оборотъ;
Воротникъ былъ въ три пуда
Песъ;
Тяжелъ тотъ волку вѣсъ;
Боялся волкъ мой худа,
И утекалъ оттоль, большою рысью, въ лѣсъ.
Х.
Два Скупыя.
Два друга выдавать монеты были тупы,
А попросту гораздо были скупы,
И говорили такъ: вить деньги не вредятъ,
Хоть ихъ и не ядятъ:
Науки и умы мѣшковъ не побѣдятъ.
Систему ету я и самъ приемлю.
Зарылъ одинъ изъ нихъ червонцовъ кучу въ землю,
Другой увѣдалъ то; такъ дѣло шло на ладъ,
Сыскати кладъ:
Порыть лишъ только смѣло;
Хотя безсовѣстно то дѣло;
Однако въ воровствѣ утѣха есть и сласть,
А совѣсть у скупыхъ со всѣмъ другою статью:
Лежитъ она въ мѣшкахъ и за печатью.
Ограбить и окрасть,
У нихъ геройска страсть.
Пускай безчестно то, пускай немилосердо,
И для ради тово хранится совѣсть твердо.
У таковыхъ людсй:
Они и спятъ на ней.
Червонцы скаредъ мой повыбрилъ,
И дружке золото подтибрилъ,
А тотъ ево подозрѣвалъ,
Обычай вѣдая наперстниковъ подробно;
Съ нимъ купно прежде воровалъ
Онъ самъ, подобно,
И говорилъ ему, я взавтрѣ расточу,
Оставша золота другую половину,
Когда погибшава обратно нс подвину:
А естьли я свои червонцы возврачу;
Я инде ихъ заколочу,
И скрою,
И со оставшими я, тамъ то, ихъ зарою:
Вотъ такъ то здѣлать я хочу.
Оскалилъ и на тѣ червонцы смрадникъ зубы,
И лижетъ губы,
И мнитъ: такъ я тебя не едакъ поучу:
Я кучку у тебя и ету ухвачу.
Украдены обратно
Зарылъ червонцы онъ,
А тотъ ихъ вырылъ вонъ,
И говорилъ ему: рой яму ты стократно;
Однако вѣрь ты мнѣ, не збудется твой сонъ,
И что хотя ты всю вссленную изрыщешъ.
Напредки моего и шелега не сыщешъ.
XI.
Черепаха.
Болтаньемъ мы добра во вѣки не найдемъ,
И часто только имъ мы въ пагубу идемъ.
Намѣрилася черепаха,
Изъ царства русскова зѣвать:
Въ пути себѣ не видя страха,
Въ Парижѣ хочетъ побывать.
Не говоритъ уже по Русски,
И вретъ и бредитъ по Французски.
Съ ней больше о Руси ни кто не говори,
И только сто ври:
Парижъ, Верзалья, Тюльери.
Ее всегдашнія о Франціи погудки,
И путешествіе увѣдали двѣ утки,
И говорятъ ей такъ: въ пути тебѣ потѣть;
Не лутче ли въ Парижъ, мадамъ, тебѣ летѣть,
А мы тебѣ летѣть поможемъ:
Ты знаешъ: черепахъ конечно мы не гложемъ,
И не для нашей ты родилася яды;
Такъ мы не здѣлаемъ, мадамъ, тебѣ бѣды,
А намъ во Францію извѣстны всѣ слѣды.
Согласна съ ними черепаха,
И стала птаха;
Да какъ она летитъ? а вотъ:
Ей утки дали палку въ ротъ,
И понесли ту палку,
Подобно какъ порчезъ иль нѣкую качалку,
И говорятъ: молчи, лети и домъ неси;
Но пташичка не помолчала,
И закричала:
Превосходительство мое на небеси.
Но только лишъ уста свои разверзла птаха,
Оторвалась она: летѣла къ верьху птаха,
А къ низу черепаха.
Изъ спаленки своей шага не выходя,
Летѣла въ облака, и небо находя;
Но отъ нескромности, свои разшибла латы.
Носъ, рыло и палаты.
XII.
Олень и Лошадь.
Опасно мѣстію такой себя ласкать,
Которой больше льзя нещастія сыскать.
Съ оленемъ конь имѣлъ войну кроваву.
Оленю удалось побѣдоносца славу
И лавры получить,
А именно коня гораздо проучить.
Возносится олень удачною судьбою,
Подобно какъ буянъ удачною борьбою,
Или удачею кулачна бою,
Иль будто Ахиллесъ,
Какъ онъ убилъ Гектора.
Отъ гордости олень изъ кожи лѣзъ.
Такая то была на чистомъ полѣ ссора,
Съ оленемъ у коня.
А конь мой мнитъ: пускай олень побилъ меня.
Я ету шутку,
Оленю отшучу.
И отплачу,
Имѣетъ конь догадку,
И ищетъ сѣдока.
Сыскалъ, подставилъ конь и спину и бока:
Взнуздалъ сѣдокъ коня и осѣдлалъ лошадку,
А конь ему скакать велитъ,
Оленя обрести сулитъ,
И полной мѣстію духъ конской веселитъ.
Сѣдокъ ружье имѣетъ,
Стрѣлять умѣетъ.
Исполнилося то чево мой конь хотѣлъ,
Сѣдокъ оленя налетѣлъ,
И въ цѣль намѣря,
Подцапалъ онъ рогата звѣря,
Побѣду одержавъ конекъ домой спѣшитъ;
Однако онъ къ уздѣ крѣпохонько пришитъ.
Лошадку гладятъ и ласкаютъ;
Однако ужъ коня домой не отпускаютъ,
И за узду ево куда хотятъ таскаютъ.
Конишка мой въ ярмѣ,
Конечикъ мой на стойлѣ,
А по просту въ тюрьмѣ,
Хоть нужды нѣтъ ему ни въ кормѣ и ни въ пойлѣ.
Стрѣлокъ лошадкина соперника убилъ,
А конь сей мѣстію свободу погубилъ,
И только подъ сѣдломъ, хозяина, поскачетъ,
О прежней вольности воспомнитъ и заплачетъ.
ХІІІ.
Мужикъ и Кляча.
Имѣя умъ,
И много думъ,
Природу мы поносимъ,
Когда о таковыхъ дѣлахъ мы Бога просимъ
И дѣлаемъ молитвой шумъ,
Помоществуемъ тщась быти небесами,
Какія мы дѣла исполнить можемъ сами.
Везла тяжелой кляча возъ,
Мужикъ на ней возилъ навозъ,
Клячонка съ силою везетъ товаръ союзно;
Однако на возу гораздо грузно,
А по дорогѣ грязь.
Мужикъ ярясь,
Рукою дѣлаетъ размахи,
И палкою дастъ лошадкѣ шахи.
Конь мучится, и кровь течетъ изъ конскихъ латъ.
Шахалъ, шахалъ мужикъ, и далъ лошадкѣ матъ.
Онъ руки къ небу воздѣваетъ,
И Геркулеса призываетъ:
Великій Геркулесъ возри ты къ сей странѣ,
И помоги навозъ ты клячѣ везть и мнѣ!
Кричитъ мужикъ и кланяется въ ноги,
Валяяся въ грязи среди дороги.
Низшелъ тотчасъ
Съ Олимпа гласъ:
Навозу никогда, дуракъ, не возятъ Боги;.
Однако я
Твой возъ подвину:
Сними, свинья,
Съ телеги грузу половину.
Исполнилъ то мужикъ,
Работая и плача.
Прошелъ мужичій крикъ,
И потащила возъ умученная кляча.
ХIV.
Олень и дочь ево.
Не хвастай рыцарь мочью,
Вздымая усъ,
И бредь, не намъ, себѣ объ етомъ ночью,
Когда ты трусъ.
Оленька нѣкогда родителя спросила:
Скажи, мнѣ батюшка, на что оленю сила,
И столько рогъ;
Коль только отъ однихъ ему спасенье ногъ?
Когда увидишъ ты собаку,
Начни съ ней драку;
Почто тебѣ дрожать,
И прочь бѣжать?
Олень отвѣтствуетъ: то правда, мнѣ и стыдно,
Что храбрости моей не видно,
И часто размышлялъ я такъ:
Иль я дуракъ,
Зубатъ и я, да яжъ еще рога имѣю:
Ногъ столькожъ и у.пса, коль я считать умѣю:
И нѣтъ у пса копытъ;
Такъ ето мнѣ немалой стыдъ,
Что бѣгаю прочь я и драться съ нимъ не смѣю.
Собачей сынъ ты песъ:
Такъ бѣгай отъ меня на предки самъ ты въ лѣсъ.
Не думай ты что я теленокъ;
Или что честь моя лишъ только отъ коленокъ.
Бездѣльникъ сукинъ сынъ! такія ли рога,
Не поразятъ камолова врага?
Не уступлю я впредь тебѣ ни двухъ ступеней:
Не станешъ больше ты въ лѣса гонять оленей.
Я больше отъ тебя не изогну коленей;
Но слова, дочка, я здержати не могу:
Услышу только лай, забудусь и бѣгу.
ХV.
Есопъ и Буянъ.
Беспутной человѣкъ въ Есопа бросилъ камень,
Хотя ему Есопъ не здѣлалъ ни чево:
Беспутства, младости и глупости то пламень.
Бываетъ и у насъ буянство таково.
Буянъ, старинный петиметеръ;
Лишъ только въ немъ инова роду вѣтеръ.
По модѣ куромша, Зефиръ,
И любитъ онъ спокойствіе и миръ.
Старинной куромша Борею веѣмъ подобснъ;
Бурлитъ, свиститъ, и злобенъ.
Благоуханенъ самъ любовный вѣтерокъ,
Благоуханной розы ищетъ.
Другой, къ возлюбленной на срокъ
На иноходцѣ рыщетъ,
И точно какъ Борей оретъ и свищетъ.
Мнѣ мнится не Персей ли онъ,
А путь великой въ маломъ
На одноколкѣ тотъ, и будто Аполлонъ,
Лишъ только съ опахаломъ.
Нѣтъ, ето купидонъ,
Ко Психѣ ѣдетъ онъ.
А тотъ летитъ конечно не въ бесѣду,
Летитъ избавить Андромеду.
А мой Персей,
Безвиннова обидитъ,
И глупости своей не видитъ,
Приятности имѣя въ ней.
Есопъ ему копѣйку давъ: за трудъ тебѣ заплата,
Сказалъ,
И указалъ
Ему бояринъ на улицѣ богата,
И говорилъ: швыркни въ нево;
Онъ дастъ тебѣ побольше моево.
ХVI.
Обѣщаніе.
Сулить и не держати слова,
Исторія не нова,
Кто едакъ посулитъ,
Тотъ суетой меня надеждой веселитъ:
Открытымъ образомъ, безстыдно, лицемѣритъ.
А на конецъ ему ни кто не вѣритъ.
И даже ни чево
На свѣтѣ нѣтъ ево.
Какой то человѣкъ во время бури въ морѣ,
Когда скончается не пагубой то горе,
На жертву посулилъ десятка два воловъ:
Но естьли жертва вся отъ сихъ лишъ только словъ;
Такъ можно посулить полсотни и слоновъ.
Отъ бури онъ избавленъ,
И жертвовать оставленъ;
Однако ни овцы на жертву не даетъ,
И прежней пѣеенки онъ больше не поетъ.
Морскія вѣтры усмирѣли,
И больше не ворчатъ,
А жертвенны волы гораздо разжирѣли.,
Они же и мичатъ.
Конечно боги,
Противъ сего срамца, по правдѣ стали строги,
И объявить ему послали сонъ,
Что сыщетъ онъ.
Вотъ тамъ и тамъ, подъ нѣкою осиной,
Котора такова и такова то миной,
Червонцовъ миліонъ.
Найти награду,
Идетъ посульщикъ мой ко кладу.
Но что онъ тамъ нашелъ?
Къ разбойникамъ зашелъ.
Разбойники ево въ минуту изловили,
Ограбили и удавили.
Осина отъ того листочки шевелитъ,
Всегда въ качаніи листки ее бываютъ,
Хотя Зефиры почиваютъ.
Но что осина намъ велитъ,
И что осина намъ вѣщаетъ?
Безъ исполненія бездѣльникъ обѣщаетъ.
XVII.
Орлиха, Веприха и Кошка.
Гнездо на деревѣ свила въ дуплѣ орлиха,
Въ низу гнездо имѣла тутъ веприха,
А посреди,
Гнездо имѣла кошка.
Гнездо напереди,
Да позади,
Да посреди;
Такъ стало три лукошка.
Птенцы въ лукошкахъ тѣхъ,
А у птенцовъ и матки тутъ у всѣхъ.
Не ѣла съ роду кошка,
Ни орлятъ,
Ни вепрятъ;
Такъ вышедъ изъ лукошка,
Орлихѣ говоритъ:
Не отлучайся ты; веприха поморитъ
Твоихъ орлятокъ.
А послѣ то жъ веприхѣ говоритъ:
Не отлучайся ты; орлиха поморитъ
Твоихъ вепрятокъ.
Присягою обѣимъ утвердивъ,
Что сей доносъ нелживъ.
Другъ друга устрашася,
Не выходили матки вонъ;
Но живота отъ голоду лишася,
Птенцовъ оставили безъ оборокъ,
А кошка,
Орлятъ,
Вепрятъ,
Достала два лукошка.
Читатель! памятуй, сударь,
Что пакастной смутникъ, негоднѣйшая тварь.
XVIII.
Молодой Сатиръ.
Иззябъ младой Сатиръ,
И мнитъ оставить миръ;
Не льзя съ морозомъ издѣваться.
Куда отъ стужи той дѣваться?
Дрожитъ,
Нѣжитъ,
И какъ безумной рыщетъ,
Согрѣться мѣста ищетъ,
Найти себѣ наслѣгъ,
И къ шалашу прибѣгъ.
Тутъ жилъ пастухъ; и сталъ пастухъ Сатира грѣти,
Сталъ руки отдувать,
Сатиръ мой сталъ зѣвать:
Не мыслитъ больше умерети.
И вмѣсто что бы жизнь морозу въ жертву несть,
Себя погибшимъ числить,
О жизни сталъ онъ мыслить,
И захотѣлъ онъ ѣсть.
Когдабъ онъ ѣсть хотѣлъ по смерти, былобъ чудо,
А ето ничево.
Тотъ подчивалъ ево,
Далъ корму своево,
И каши положилъ Сатиру онъ на блюдо.
Что дѣлать? каша горяча,
И сжется какъ свѣча.
Пастухъ на блюдо дуетъ,
И кашу ложкою въ уста Сатиру суетъ.
Сказалъ Сатиръ мича:
Прошелъ мой голодъ;
Пора теперь домой
Прости хозяинъ мой.
Я смышлю, хоть и молодъ,
Что страшны тѣ уста, въ которыхъ жаръ и холодъ.
ХІХ.
Раненой.
Есть люди, кои такъ себѣ самимъ
Необычайно лицемѣрятъ,
Что ясной истиннѣ не вѣрятъ,
Какъ ихъ ни увѣряй, и что ни скажешъ имъ,
И что еще чудняй ни чувствіямъ своимъ.
Не басню я скажу, исторію открою.
И притчу изъ нее сострою.
Когда Полтавска брань была,
И збили Шведовъ мы и съ мѣста и съ дороги
Судьбина воину нещастье навела:
Пробили тамъ изъ насъ кому то ноги.
Пришелъ, по брани той.
Къ нему знакомой въ гости,
И говоритъ ему: приятель мой,
Я слышалъ, у тебя въ рукахъ пробиты кости.
Въ ногахъ, отвѣтствовалъ больной.
Въ рукахъ, я знаю прямо,
И слышалъ тамъ и тамо.
Больной отвѣтствовалъ: мнѣ лутче можно знать,
И руку сталъ рукой въ увѣрку поминать.
Не вѣрится тому: я знаю прямо,
И слышалъ тамъ и тамо.
Тотъ руки оголилъ, и обѣ показалъ,
А тотъ ему сказалъ:
Во всемъ такъ войскѣ рѣчь, а я не лицемѣрю,
И на прямки скажу, что я тебѣ не вѣрю.
XX.
Лисица и Терновной кустъ.
Стоялъ терновной кустъ.
Лиса машенничать обыкла,
И въ плутни вникла:
Науку воровства всю знаетъ наизустъ,
Какъ сынъ собачій,
Науку о крючкахъ,
А попросту безсовѣстной подьячій.
Лисицѣ ягоды прелестны на сучкахъ,
И дѣлаетъ она въ терновникъ лапой хватки,
Подобно какъ писецъ примается за взятки.
Терновной кустъ,
Какъ ягодой, такъ шильемъ густъ,
И колится; лиса ярится,
Что промыселъ ее безъ добычи варится.
Лисица говоритъ терновнику: злодѣй!
Всѣ лапы искололъ во злобѣ ты своей.
Терновникъ отвѣчалъ: бранись какъ ты изволишъ:
Не я тебя колю, сама -- ты колишъ.
Читатель! знаешъ ли къ чему мои слова?
Каковъ терновной кустъ, Сатира такова.
XXI.
Кобель и Сука.
У кобеля взяла, лля нужды, сука ларь.
Просила такъ: пожалуй, государь,
Пусти меня въ нево, на время,
Поколь мое пройдетъ беремя,
А самъ ты выйди вонъ.
Не грубіянъ былъ онъ:
Она брюхата;
Къ ее услугамъ хата.
Почтенье къ дамамъ онъ имѣлъ,
И какъ на свѣтѣ жить, онъ ето разумѣлъ.
Благополучно тутъ на свѣтъ пошли щенятки,
И ползуютъ рабятки;
Пора квартеру покидать;
Да проситъ и она, и сыновья, и дочки,
У кобеля, отсрочки;
Учтивый кавалеръ отсрочку долженъ дать.
Еще, еще, и такъ давно прошло беремя:
Стоялицѣ съѣзжать давно съ квартеры время.
Вздурили на конецъ отсрочкою ево.
Ступайте, говоритъ, изъ дома моево.
А сука ужъ не такъ хозяина встрѣчаетъ,
И на прямки ему, не выйду, отвѣчаетъ:
Поди ты прочь,
А мнѣ отсрочь,
И помни, позабывъ пустыя враки,
Что стали ужъ мои щенки теперь собаки.
XXII.
Левъ и Оселъ.
Тщеславный, хвастуя, устами устрашаетъ,
И серце только тѣмъ въ удачѣ утѣшаетъ:
Герой себя дѣлами украшаетъ,
Побѣдой возвышаетъ.
Левъ нѣкогда звѣрей хотѣлъ пужать,
Принудить ихъ дрожать,
И изъ лѣсу бѣжать,
Чтобъ было ихъ найти удобно,
И приказалъ ослу кричати злобно.
Трусливъ оселъ, когда дерется иль молчитъ,
И очень яростенъ, когда кричитъ:
Тогда онъ храбростью подобенъ Ахиллееу.
Надулся мой оселъ и сталъ оселъ мой гордъ,
Кричитъ какъ чортъ,
И крикомъ гонитъ вонъ звѣрей оселъ изъ лѣсу.
Такова не было тамъ страха никогда.
Львовъ кончился обѣдъ. Или мой крикъ напрасенъ,
Льву витязь говорилъ? довольно ль я ужасенъ?
Мнѣ мнится то что я и льву опасенъ.
А левъ отвѣтствовалъ ему на ето: да:
Клянусь тебѣ дружокъ я такъ, колико честенъ,
Что естьли бъ не былъ ты толико мнѣ извѣстенъ;
Страшился бы Самсонъ и я тебя тогда.
XXIII.
Два Крадуна.
Два были молодца, и оба крадуны.
Они ища себѣ припаса,
У повара подтибрили часть мяса:
А повара не калдуны;
Который виноватъ дѣтина, знать не можно.
Они подьяческимъ божились образцомъ,
И запираяся стояли крѣпко въ томъ,
Что ето ложно.
Свидѣтель Богъ тому что мяса я не кралъ,
Одинъ божится такъ, и присягнуть я смѣю,,
Свидѣтель Богъ тому, я мяса не имѣю,
Другой божился такъ. Одинъ то мясо кралъ,
Другой покражу бралъ;
Однако насъ признаться совѣсть нудитъ,
Что Богъ не по крючкамъ насъ судитъ.
Крючками какъ ни говорить,
Не можно клятвы разорить;
Божба не въ словѣ,
Въ какой бы ни была обновѣ,
И кто клянется такъ,
Не можетъ совѣстнымъ назваться онъ никакъ.
XXIV.
Волки и Овцы.
Не вѣрь безчестнаго ты миру никогда,
И чти врагомъ себѣ злодѣя завсегда.
Съ волками много лѣтъ въ побранкѣ овцы жили:
Съ волками, наконецъ,
Установленъ миръ вѣчный у овецъ.
А овцы имъ собакъ закладомъ положили.
Одной овцѣ волкъ братъ, той дядя, той отецъ
Владычествуетъ вѣкъ у нихъ Астреи въ полѣ,
И сторожи овцамъ не надобны ужъ болѣ.
Перемѣнился нравъ и волчье естество.
А волки давъ овцамъ отраду,
Текутъ ко стаду,
На мирно торжество.
Не будетъ отъ волковъ овцамъ худыхъ судьбинокъ,
Хотя собакъ у стада нѣтъ;
Однако римляня, Сабинокъ,
Уносятъ на подклѣтъ.
Грабительски серца наполнилися жолчью;
Овечье стадо все пошло въ поварню волчью.
XXV.
Голова и Члѣны.
Члѣнъ члѣну въ обществѣ помога,
А общій трудъ ко щастію дорога.
Послушайте, какой былъ нѣкогда совѣтъ!
Сказала голова желудку: ты, мой свѣтъ,
Изрядно работаешъ:
Мы мучимся, а ты глотаешъ.
Что мы ни накопимъ; стремишся ты прибрать,
И наши добычи стараешся сожрать.
Какой бояринъ ты, чтобъ мы тебѣ служили?
Всѣ члѣны, весь совѣтъ желудку извѣщалъ:
Мы твердо положили,
Чтобъ, такъ какъ ты живешъ, и мы покойно жили.
Но что послѣдуетъ? желудокъ истощалъ,
И въ гробъ пошелъ: при ево особѣ,
Увянувъ купно съ нимъ подобно какъ трава,
Всѣ члѣны, и сама безмозгла голова,
Покоятся во гробѣ.
ХХVІ.
Рыбакъ и рыбка.
Попалось рыбаку, на рыбной ловлѣ, въ руки,
Изъ нѣвода полщуки.
Однако рыбы часть не такова;
У етова куска и хвостъ и голова;
Такъ ето штучка,
А именно была не щука то, да щучка.
Была гораздо молода;
Однако въ нѣвода
Pаходитъ и щенокъ, да только лишъ не сучей,
Но жителей воды, а здѣсь попался щучей.
Рыбакъ былъ простъ, или сказать ясняй, рыбакъ
Былъ нѣкакой дуракъ.
Щучонка бросилъ въ воду,
И говорилъ онъ такъ:
Къ предбудущему году,
Роcти и вырости, а я тебѣ явлю,
Что я прямой рыбакъ, и щукъ большихъ ловлю.
А я скажу: большая въ небѣ птица,
Похуже нежели въ рукѣ синица.
XVII.
Мужнкъ и Блоха.
Мы часто ето примѣчаемъ,
Что дерзко божеству скучаемъ,
Судьбу винимъ,
И мнимъ
Искати полнаго блаженства,
Среди несовершенства,
Какъ будто слабому удобно естеству,
Быть равнымъ божеству.
Тѣмъ, кое сущеетво и временно и тлѣнно,
Блаженство полное не можетъ быти плѣнно,
Хотя существовать намъ Богъ опредѣлилъ,
И много своего намъ щастья удѣлилъ.
Кричитъ мужикъ, къ Олимпу, велегласно,
И преужасно,
Какъ будто свѣтъ
Падетъ.
О чемъ, на высоту, ужасный гласъ бросаетъ?
Блоха ево кусаетъ.
Кричалъ, изъ кожи лѣзъ:
О сильный Геркулесъ!
Довольно ты себя прославилъ:
Но, ахъ! почто сію злу гидру ты оставилъ?
Мужикъ, не лучше ли молчать,
А не кричать,
И въ едакой бѣдѣ Олимпу не скучать?
XXVIII.
Заяцъ.
Толкнулъ какой то льва рогами звѣрь:
За то скотинѣ всей рогатой,
Нещастіе тепѣрь,
И ссылка платой.
Въ приказъ
Пришелъ о томъ указъ.
Готовъ осмотръ, и высылка готова.
Ступай, не говори ни слова,
И понесите вонъ отсель тѣла,
Рога и души.
Великой зайцу страхъ та ссылка навела;
Рогами мнитъ почтутъ въ приказѣ зайчьи уши.
До зайца тотъ указъ ни въ чемъ не надлежитъ;
Однако онъ какъ тѣ подобно прочь бѣжитъ.
Страхъ зайца побѣждаетъ:
А заяцъ разсуждаетъ:
Подьячій лютъ,
Подьячій плутъ:
Подьяческія души,
Легко пожалуютъ, въ рога большія уши:
А ежели судьи и судъ
Меня оправятъ;
Такъ, справки, выписки одни меня задавятъ.
XXIX.
Рѣка и Лужа.
Въ какой то нѣкогда странѣ,
Пресильная востала буря:
Отъ вѣтра, отъ дождя проѣзжій очи щуря,
И отъ воровъ бѣжа, приѣхалъ на конѣ,
Къ великой лужѣ,
И думаетъ, рѣка сто кратъ та моря хуже.
Такой былъ шумъ:
У всадника смутился умъ;
Передолбомъ рѣка, а за спиною воры;
Потребны мысли скоры,
И самы кратки зборы,
Рѣку переплывать,
Когда не хочетъ онъ въ послѣдніе зѣвать.
Не плылъ ни конь, ни онъ, и ѣхалъ онъ исправно,
Рѣка
Не глубока,
И родилась не давно.
Настала тишина опять,
А воры отъ нево не отстаютъ на пядь.
Къ прямой приѣхалъ онъ рѣкѣ и ко глубокой;
Но бури нѣтъ жестокой,
И никакой; вода тиха;
Проѣзжій говоритъ: ты рѣчка не лиха;
Безъ трепета въ тебя я, рѣченька, бросаюсь,
И безъ препятствія спасаюсь:
Что ты, что чистой лугъ, мнѣ ето все одно;
Но всадникъ мой пошелъ и съ лошадью на дно.
Отъ тихости ни кто злодѣйствія не труситъ:
Которой лаетъ песъ, не скоро тотъ укуситъ.
XXX.
Ворона и Лисица.
Ворона сыромъ овладѣла,
Ворона добычью воронья ремесла,
Куcочикъ сыру унtсла,
И на дубу сидѣла,
Во рту ево державъ,
Ни крошечки еще ево не поклевавъ.
Лисица скалитъ зубы,
И разѣваетъ губы,
Со умиленіемъ взираючи на сыръ,
И говоритъ: веcь миръ
Тебя ворона хвалитъ:
Я чаю что тебя не много то печалитъ:
И подлинно то такъ;
Являетъ то твой зракъ.
Прекрасная то птица
Я прямо говорю, какъ добрая лиеица:
Какія ноженьки! какой ноcокъ!
Какія перушки! Да ты жъ еще пѣвица:
Мнѣ сказано, ты пѣть велика мастерица.
Раcкрыла дура ротъ, упалъ кусокъ.
Лиcица говоритъ: проcти сестрица,
И помни, матка, то, каковъ у дѣсти сокъ.
XXXI.
Есопъ и Кощунъ.
Есоповъ господинъ гостей когда то ждалъ
На ужину къ себѣ: приказъ Есопу далъ,
Чтобъ было кушанье поранѣе готово,
И столъ великъ.
Есопъ обыкъ
Внимать и исполнять госродско слово.
И отвѣчалъ ему: исполню, государь:
И взявъ фонарь,
Бѣжалъ, сыскать огня, колико стало мочно
Не дожидая ночи.
Свѣчу зажегъ,
Обратно бѣгъ:
Кощунъ ему попался,
И въ смѣхѣ утопался,
Какъ рыба въ немъ купался,
И говорилъ: ослу ты знать родня
Куда съ свѣчей бѣжитъ среди бѣлова, ты, дня
На дерзку отвѣчалъ Есопъ ту рѣчь упрека:
БѢгу сыскати человѣка.
А я отвѣтствую: кощунъ. не путай вракъ,
Коль дѣла ты не знаешъ,
На что съ упреками о томъ напоминаешъ.
Есопъ уменъ, а ты дуракъ.
ХХХII.
Львица и Лисица./
Хотя бъ трудился весь ты вѣкъ,
Не знавъ отдыха ни предѣла,
Большой не будетъ человѣкъ,
Безъ важнаго ты дѣла.
Не величайтеся трудами никогда:
Но славою труда.
Втвердила спесь лисицѣ:
Сказати львицѣ,
Превозношу себя:
Полутче я тсбя,
Рождаешъ по левенку
Ты, въ цѣлый годъ,
А я не по лисенку;
Мой лутче плодъ.
А львица отвѣчала:
Ты бъ лутче помолчала,
Не тратя словъ:
Раждаю меньше я, да я раждаю львовъ.
XXXIII.
Протоколъ.
Укралъ подьячій протоколъ:
А я не лицемѣрю,
Что етому не вѣрю.
Впадетъ ли въ таковой расколъ,
Душа, такова человѣка!
Подьячія тово не дѣлали въ вѣкъ вѣка.
И можетъ яи когда имѣть подьячій страсть:
Чтобъ сталъ онъ красть!
Нѣтъ я не лицемѣрю,
Что етому не вѣрю;
Подьяческа душа,
Гораздо хороша.
Да правда говоритъ гораздо краснорѣчно:
Увѣрила меня что было то конечно:
У правды мало вракъ;
Не спорю, было такъ.
Судья тово приказа,
Былъ доброй человѣкъ;
Да лишъ во весь онъ вѣкъ,
Не выучилъ ни одново указа.
Однако осудилъ за протоколъ,
Подьячева на колъ.
Хоть ето строго,
Да не гораздо много.
Мнѣ жалко только то: подьячій мой,
Оттоль, не принесетъ полушечки домой.
Подьячій, нѣсколько, въ лицѣ перемѣнялся,
И извинялся,
На милосердіе судью маня,
И говорилъ: попуталъ чортъ меня.
Судья на то: такъ онъ теперь и оправдался.
Я право етова, мой другъ, не дожидался.
За протоколъ,
Ево поймать, и посадить на колъ.
Однако ты судья, хоть городъ весь изрыщешъ,
Не скоро чорта сыщешъ;
Пожалуй справокъ ты нс умножай,
Да етова на колъ сажай.
XXXIV.
Судъ.
Жилъ, былъ судья мартышка,
И слѣдственно имѣлъ мартышкинъ и умишка.
Судья дай толкъ,
Сказалъ такъ волкъ,
Лисица заорала,
Украла,
Втвердила спесь лисицѣ:
Сказати львицѣ,
Превозношу себя:
Полутче я тебя,
Рождаешъ по левенку
Ты, въ цѣлый годъ,
А я не по лисенку;
Мой лутче плодъ.
А львица отвѣчала:
Ты бъ лутче помолчала,
Не тратя словъ:
Раждаю меньше я, да я раждаю львовъ.
XXXIII.
Протоколъ.
Укралъ подьячій протоколъ:
А я не лицемѣрю,
Что етому не вѣрю.
Впадетъ ли въ таковой расколъ,
Душа, такова человѣка!
Подьячія тово не дѣлали въ вѣкъ вѣка.
И можетъ ли когда имѣть подьячій страсть.
Чтобъ сталъ онъ красть.
Нѣтъ я не лицемѣрю,
Что етому не вѣрю;
Подьяческа душа,
Гораздо хороша.
Да правда говоритъ гораздо краснорѣчно.
Увѣрила меня что было то конечно:
У правды мало вракъ;
Не спорю, было такъ.
Судья тово приказа,
Былъ доброй человѣкъ;
Да лишъ во весь онъ вѣкъ,
Не выучилъ ни одново указа.
Однако осудилъ за протоколъ,
Подьячева на колъ.
Хоть ето строго,
Да не гораздо много.
Мyѣ жалко только то: подьячій мой,
Оттоль, не принесетъ полушечки домой.
Подьячій, нѣсrолько, въ лицѢ перемѣнялся,
И извинялся,
На милосердіе судью маня,
И говорилъ: попуталъ чортъ меня.
Судья на то: такъ Онъ теперь и оправДался.
Я право етова, мой другъ, не дожидался.
За протоколъ,
Ево поймать, и посадить на колъ.
Однако ты судья, хоть городъ весь изрыщешъ,
Не скоро чорта сыщешъ;
Пожалуй справокъ ты не умножай,
Да етова на колъ сажай.
XXXIV.
Судъ.
Жилъ, былъ судья мартышка,
И слѣдственно имѣлъ мартышкинъ и умишка.
Судья дай толкъ,
Сказалъ такъ волкъ,
Лисица заорала,
Украла,
Овцы кусокъ,
Безъ cожалѣнья,
Изъ волкова имѣнья.
Такъ дай ей сокъ.
Лисица не молчала,
И отвѣчала:
Клянусь тебѣ судья,
Что отъ роду нигдѣ не крала мяса я.
Прогнѣвалася вся судейская утроба:
Кричитъ судья: вы лжете оба,
Лишъ тѣмъ утруждена судейская особа:
Я съ вами болѣе не говорю:
Подите къ моему секретарю:
Въ землянкѣ онъ живетъ во срубѣ,
Берлогу онъ пасетъ,
И лапу въ ней сосетъ,
И лѣтомъ, и зимой, въ медвѣжей ходитъ шубѣ.
XXXV.
Бочка.
Въ гостяхъ я нѣкогда сидѣлъ одинъ,
Лишъ дома былъ тово со мною господинъ:
Тутъ не было ни дамъ, и ни людей учоныхъ;
Такъ стали говорить о яблокахъ мочоныхъ.
Хозяинъ спрашивалъ хочу ли я ихъ ѣсть.
Пожалуй я сказалъ, а онъ велѣлъ принесть.
Полсотни принесли на блюдѣ превеликомъ:
Хозяинъ удержалъ дурачество то крикомъ:
Журилъ,
И говорилъ:
Намъ надобна гора, а вы несете кочку;
Вонъ, вонъ, и лутче всю сюда внесите бочку.
Сталъ шумъ,
Мы слышимъ то, да мы заговорились:
Вдругъ двери настѣжь растворились:
Пришло мнѣ въ умъ,
Нейдетъ ли въ обручахъ, иль жонка чья, иль дочка.
Конечно въ обручахъ, да только бочка.
XXXVI.
Свѣча.
Въ великомъ польза, польза въ маломъ,
И все потребно что ни есть;
Но разна польза, разна честь:
Солдатъ не можешъ ты равнятьея съ генераломъ.
Свѣча имѣла разговоръ,
Иль паче споръ:
Съ кѣмъ? съ солнцемъ: что она толикожъ бѣлокура,
И столько жъ горяча.
О дерзская свѣча!
Великая то дура,
И солнцу говоритъ: свѣтло ты въ день,
А я свѣтла въ ночную тѣнь.
Гораздо меняе въ тебѣ безумна жиру,
И меняе въ тебѣ гораздо красоты;
Избушкѣ свѣтишъ ты,
А солнце свѣтитъ миру.
XXXVII.
Кисельникъ.
Гороховой кисель мужикъ носилъ,
И конопляно масло:
Кисель носить ево желаніе погасло;
Такъ ето ремссло кисельникъ подкосилъ;
Маленекъ отъ нево доходъ; ему потребно
Другое, и другимъ онъ началъ торговать,
А именно: онъ началъ воровать:
Такое ремесло гораздо хлѣбно.
Запачканная масломъ тварь,
Зашла въ Олтарь.
Не повинуяся ни Богу ни закону,
Укралъ изъ олтаря кисельникъ мой Икону,
И Другу своему онъ ето говорилъ:
А тотъ ево журилъ:
Кафтана твоево не можетъ быти гаже;
Ты весь отъ масла будто въ сажѣ;
Пристойно ль въ олтарѣ въ такой одеждѣ красть?
Не менше я тебя имѣю ету страсть,
И платьице почище я имѣю,
Да я изъ Олтаря украсть не смѣю.
Кисельникъ отвѣчалъ: не знаешъ ты Творца,
Отъемля у меня на Вышняго надежду:
Не смотритъ Богъ на чистую одежду;
Взираетъ онъ на чистыя серца.
ХХХVІІІ.
Мостъ.
Трудненько торговать,
Полегче воровать.
Мужикъ казенной мостъ на откупъ какъ то вытеръ:
Прохожимъ трудности нанесъ онъ состо пудъ:
А сверьхъ того всегда казенной мостъ былъ худъ.
Къ рѣкѣ пришелъ соколъ, да щука, да Юпитеръ:
Испорченъ мостъ,
И только голова остадася да хвостъ;
Не льзя черезъ рѣку перебираться:
Досадно, а не льзя съ купцомъ богатымъ драться:
А етотъ ябѣдникъ, по русски ето плутъ,
И позабылъ со всѣмъ давно ременной жгутъ,
По русски кнутъ.
Соколъ на воздухъ, щука въ воду,
И стали на другомъ прохожи берегу.
Юпитеръ не такова роду,
И мыслитъ: я летать и плавать не могу:
Стоитъ задумавшись: посадской примѣчаетъ,
Что мысли у нево гораздо глубоки,
Поглубже и рѣки:
Иль инако сказать, гораздо далѣки,
Подалѣ берега другова той рѣки:
А по Юпитерски, толико высоки,
Колико до небесъ отъ моста и рѣки.
О чемъ ты думаешъ? Юпитеръ отвѣчаетъ
Откупщику: я думаю о томъ,
Что мнѣ на васъ давно пора бросати громъ.
ХХХІХ.
Воля и Неволя.
Сказалъ песъ волку: волкъ,
Конечно у тебя несвѣжъ гораздо толкъ;
Ты только рыщешъ,
И корму ищешъ:
А я о кормѣ не тужу;
Служи какъ я служу;
Мнѣ жаль тебя толико видя нища.
Не едакая мнѣ дается пища,
Какая у тебя.
Я взавтрѣ буду у себя;
Приди ко мнѣ откушать.
Приятно въ голодѣ такія рѣчи слутать.
Пришелъ, и видитъ онъ собаку на крѣпи:
Во ожерельи песъ, однако на цѣпи.
Оборотясь мой волкъ уходитъ осторожно.
Обѣдъ былъ тотъ вотщѣ.
Бѣжитъ оттолѣ волкъ, бѣжитъ колико можно,
И прежней пищею питается еще.
XL.
Противуестественникъ.
Былъ нѣкой человѣкъ:
Такова не было враля подъ небесами,
И чудесами
Наполнилъ вѣкъ.
Являлися ему гораздо часто черти.
Противъестественникъ, какъ мы, подверженъ смерти.
О лютая печаль!
Скончался враль:
Ходилъ купаться,
Воды излишно почерпнулъ,
Хлѣбнулъ,
Сталъ пьянъ, заснулъ,
Не могъ проспаться.
То свѣдала жена,
И въ верьхъ рѣки за мужемъ рыщетъ,
Повыше, гдѣ тонулъ, утопша мужа ищетъ,
И говоритъ она:
Противу естества, ему казались черти;
Рѣка ево несетъ конечно въ верьхъ по смерти.
XLI.
Бубны.
Услышанъ барабанный бой жестокой,
Въ близи, и на горѣ высокой:
Война была въ низу, стоялъ тутъ ратный станъ:
Тронулся и въ долу подобно барабанъ.
Къ ружью къ ружью, кричатъ, блюдя команду строгу,
И бьютъ вездѣ тревогу.
Но все сраженье то безъ крови обошлось:
Нашлось,
Въ верьху рабята были,
И въ бубны били.
Смотря изъ далѣка, не правь и не вини,
И скоръ не будь въ отвѣтѣ:
Знай, вещи инаки въ дали очамъ на свѣтѣ,
Какъ подлинны они.
XLII.
Хромая Лошадь и Волкъ.
Хромова волкъ коня увидѣлъ: вотъ, мой свѣтъ,
Себѣ сказалъ, тебѣ обѣдъ:
Скажися ты ему, что Докторъ ты и лѣкарь,
И сверьхъ того еще аптекарь.
Сказался такъ, и мнитъ лѣчить коня.
А конь ему сказалъ: не трогай ты меня;
Я конь гораздо грубой:
И въ зубы далъ ему щелчокъ:
Еще примолвивъ то: прости волчокъ.
Беззубой,
То зная каковы кони,
И помни, что лѣчить умѣютъ и они.
XLII.
Лисица и Кошка.
Сказала кошкѣ такъ лисица:
Скажи ты мнѣ сестрица,
Ты кормишся мышами, въ домѣ здѣсь,
Вѣкъ весь,
А за ето тебя раби, рабыни, хвалятъ,
И никогда не опечалятъ,
А я мой другъ,
Не знаю чемъ прогнѣвала я слугъ,
И похвалой себѣ ужъ больше не ласкаю,
Что дуръ,
Я куръ
Таскаю,
Какъ я сюда приду, встаетъ великой шумъ.
О чемъ шумятъ, не вображу я въ умъ:
Бѣгутъ ко мнѣ ддя драки,
И люди, и Собаки.
XLIII.
Пѣтухъ и жемчужное зерно.
Кто Притчи презираетъ,
И пользы въ нихъ не зритъ,
И ни чево себѣ изъ нихъ не избираетъ,
О людяхъ таковыхъ Федръ ето говоритъ:
Пѣтухъ нашедъ зерно жемчужно:
Оно ему не нужно;
Куда ево дѣвать?
На шею онъ ево не хочетъ надѣвать.
Невѣжѣ Федръ ума не умножаетъ.
Невѣжа умъ, пѣтухъ жемчугъ уничтожаетъ.
XLIV.
Лисица и Орехъ.
Сія вамъ Притча то друзья напоминаетъ,
Глупецъ ученія печется убѣгать,
И то пренебрегать,
Чево онъ самъ не знаетъ,
И тѣ дѣла дерзаетъ поносить,
Которыхъ онъ не можетъ раскусить,
И все то кажется ему бездѣлка.
Орехъ беззубая находитъ бѣлка,
И въ ротъ:
Помучилась, не раскусила,
И выплюнувъ, орехи поносила:
Какой негодной плодъ!
XLV.
Верблюдъ.
Когда безумца чтутъ;
Не умъ причиною, другое нѣчто тутъ.
Верблюдъ гордиться сталъ; верблюда звали въ гости,
Въ господской домъ.
Отъ гордости крикъ, шумъ, содомъ,
И заплясали всѣ въ верблюдѣ кости.
Идетъ
Въ обѣдъ:
И мысли у верблюда
Поѣсть ему съ серебренова блюда.
Онъ только то себѣ старался вобразить;
Однако стали тамъ навозъ на немъ возить.
XLVI.
Свинья и Волкъ.
Свинья въ родахъ; и у свиней
Рождаютcя рабятка,
А по свиному поросятка.
Лежатъ они при ней,
И молоко сосутъ у матери свинятка.
Пришелъ къ ней волкъ ,
Безъ гнѣва,
И въ двери хлева
Толкъ:
И говоритъ родильницѣ какъ другу:
Какую мнѣ велишъ явить себѣ услугу ?
А я служить готовъ, моя въ чемъ только мочь.
Свинья отвѣтствуетъ сама ему какъ другу:
Коль хочешъ мнѣ явить услугу,
Поди отселѣ прочь.
XLVIІ.
Левъ притворившійся больнымъ.
Левъ болѣнъ,
А въ истиннѣ не болѣнъ онъ,
И былъ доволенъ,
Что здѣланъ имъ законъ,
Ийти къ нему на посѣщенье,
Всѣ звѣри, воспринять поелѣднее прощенье.
Лисица не пришла къ нему;
Причиною тому,
Что множество звѣрей къ нему въ лѣсъ темный входитъ,
И ни одна душа оттолѣ не выбродитъ.
XLVIII.
Лисица и Курятникъ.
Въ курятникъ тощая лисица въ щель пролезла;
Куръ тма изчезла;
Куръ бьетъ,
Куръ ѣстъ, и кровь курячью пьетъ.
Покуiавъ, вонъ лисица поспѣшастъ;
Да брюхо вылезть ей мѣшаетъ.
Каковъ лиса обѣдъ?
Попалась лиса въ охабку,
Хозяину на шапку.
L.
Крокодилъ и Собака.
На той рѣкѣ, слыветъ котора Нилъ,
Пила собака, пилъ
И крокодилъ:
А пивъ собакѣ говорилъ,
Сердечушко мое, подвинься къ крокодилу.
Она отвѣтствуетъ ему:
Сердечушко мое, противно то уму,
Чтобъ я охотою пошла въ могилу.
LI.
Олень и Овца.
Въ займы себѣ просилъ олень сѣнца:
Пожалуй, говорилъ, сударыня овца,
Ссуди меня, и дай мнѣ сѣна два три пука,
А я отдамъ тебѣ, въ томъ волкъ тебѣ порука:
Отдамъ тебѣ на срокъ.
Она отвѣтствуетъ, такой урокъ,
Не для овцы; у волка зубы строги,
А у тебя гораздо резвы ноги.
LII.
Судно въ морѣ.
Погибнетъ судно въ морѣ,
И вскорѣ
Оно,
Въ послѣдній разъ застонетъ,
Пойдетъ на дно,
Потонетъ.
Тутъ нѣкто на кормѣ у кормщика спросилъ:
Корма иль носъ потонетъ прежде.
Отвѣтъ ему: въ кормѣ осталось болѣ силъ.
А тотъ сказалъ на то: я смерти жду въ надеждѣ,
Хоть жизни не спасу;
Мой врагъ на кораблѣ въ носу.
LIII.
Старикъ и Оселъ.
Старикъ осла когда то пасъ:
Въ тотъ часъ
Услышалъ шумъ; была война въ близи; гадатель
Лерго узналъ, подходитъ не приятель.
Старикъ мой сѣлъ,
Не мѣдля, на осла: ступай оселъ;
Оселъ непремѣняетъ
Походки и тогда.
Старикъ ослу пеняетъ,
И палкою осла нещадно погоняетъ.
Рабѣетъ и кричитъ: бѣги; пришла бѣда.
Оселъ отвѣтствует: какой бѣжать напасти?
Начто потребно намъ бѣжать?
Во чьей ни буду власти,
Бременъ моихъ никто не можетъ умножать.
LIV.
Собаки и Кость.
Въ дѣлахъ безумньія напрасно ждутъ успѣха;
Намѣренія ихъ достойны только смѣха.
Псы видѣли, въ рѣкѣ большая кость лежитъ:
Взять легче кость, рѣку мнятъ выпить надлежитъ.
Рѣку хлебаютъ,
Водою пучатся, распучась погибаютъ.
LV.
Воробѣй.
Смѣялся воробѣй,
Въ кохтяхъ орла онъ зайца видя:
Бѣжать умѣй,
Ты смерти ненавидя.
А ястребъ ту насмѣшку прекратилъ.
Насмѣшника подобно ухватилъ.
LVI.
Стрѣлокъ и Змѣя.
Глазами голубя стрѣлокъ осѣтилъ,
И только изъ ружья въ ево намѣтилъ,
Змѣя въ травѣ бѣду клубя,
Въ нево пустила жало.
Змѣя тебѣ, при томъ, сказати надлежало:
Другова не замай храни себя.
LVII
Кротъ.
Земля разверзла ротъ:
Изъ норки выползъ кротъ.
Читатель,
Когда ты славныхъ дѣлъ быть хочешъ почитатель;
Изъ устъ моихъ крота исторію внемли!
Кротъ выползъ изъ земли,
Изъ темной вышелъ ночи,
Слепыя вынесъ очи,
Поползалъ онъ, и въ норку влезъ.
Кротъ былъ не зорокъ,
Ни солнца, ни луны не видѣлъ, ни небесъ.
Невѣжи выползли конечно всѣ изъ норокъ.
LVІІІ.
Дѣвка.
Вдругъ дѣвка на рѣкѣ мывъ платье зарыдала,
И въ тяжкой горести объ етомъ разсуждала:
Какъ замужемъ родитъ, иль сына, или дочь;
А что носила во утробѣ,
Увидитъ то во гробѣ.
Вообрази себѣ ты дѣвка перву ночь!
Повеселяе дѣвка стала,
И вдругъ захахотала.
Не плачь, не хахочи, дружечикъ мой;
Да платье мой.
LIX.
Левъ и Клопъ.
Клопъ дерзкой льва кусалъ,
И вмѣсто яда, вонь на льва бросалъ.
Поиманъ клопъ: трепещетъ онъ отъ страха,
И думаетъ: не будетъ больше праха,
На свѣтѣ, моево;
Однако левъ не раздавилъ ево,
Сказалъ ему: клопы мной вѣчно не попрутся:
Ты вѣдай то, что львы съ клопами не дерутся.
LX.
Оселъ дерзновенный.
Здорово братъ, сказалъ оселъ, когда то, льву.
Левъ думаетъ: я такъ тебя не назову:
И мнитъ: никакъ оселъ рехнулся.
Однако левъ
Не вшелъ во гнѣвъ,
Лишъ только усмѣхнулся,
И думалъ: естьли бъ ты поблагородняй былъ;
Такъ ты бы ету рѣчь конечно позабылъ,
И съ нею бы ты, въ вѣкъ, ко мнѣ не припехнулся,
То вѣдая тогда,
Что братомъ левъ ослу не будетъ ни когда.
LХІ.
Хвала и Хула.
Указовъ истинны когда молва не въ силу;
Пустой лишъ только звукъ, и громкая хвала,
И громкая хула.
Не знаю кто сказалъ, какому то зоилу:
Меня ты хулишъ другъ возлюбленный всегда,
А я тебя хвалю всегда,
Однако намъ ни кто не вѣритъ никогда.
LXII.
Угольщикъ.
Когда худа родня, такія же сосѣды,
Такія же друзья, такія же бесѣды;
И чистыя сердца чернятся иногда.
Не сообщайтеся съ плутами никогда!
Гдѣ угольщикъ живетъ, тамъ черныя собаки,
И бѣлыя, въ дому, всѣ цвѣтомъ одинаки.
LXIII.
Ученой и Богачъ.
Разбило судно;
Спасаться трудно;
Жестокой вѣтръ, жесточе какъ палачъ;
Спаслись однако тутъ, ученой и богачъ.
Ученой разжился, богатой въ горѣ.
Наука въ головѣ, богатство въ морѣ.
LXIV.
Меналькъ и Палемонъ.
Меналькъ и Палемонъ пасли стада въ долинѣ,
Не зная что любовь;
Не загорѣлась ихъ еще сей страстью кровь,
И думали они лишъ только о скотинѣ.
Исмена близко тутъ своихъ овецъ пасла,
И въ сѣть любовную Меналька занесла.
Горитъ, печалится, горитъ Меналькъ и страждетъ:
Не столько, въ жаркій день скотина пити жаждетъ,
Какъ страстью жаждетъ онъ.
Уже ево овецъ лелеитъ Палемонъ;
Меналькъ о стадѣ не печется;
По всякой часъ къ Исменѣ мчется,
Былъ долженъ узы онъ молчанья разорвать,
Любовь открыть, и что любовь, истолковать.
Колико говоритъ любовна страсть приятна,
Когда серца къ утѣхѣ распалитъ,
Толико горестна, когда она развратна:
Меня ни что не веселитъ:
Страдаю при тебѣ, терзаюся заочно:
А естьли взглянешъ ты, когда,
Приятно на меня, хотя и ненарочно,
Отъ радости, тогда,
Я внѣ себя бываю,
И все на свѣтѣ забываю,
Но вдругъ пускаю стонъ,
Что то пустой былъ сонъ.
И только гдѣ твои ступали ноги,
Мнѣ милы тѣ драгая и дороги.
Ты мнѣ
Всеночно видишся во сиѣ.
Я часто мыслію тебя милую,
И сладостно горю,
Съ тобою говорю,
Тебя цалую.
Молчи коль то любовь; во злую
Вошла уже я страсть.
О лютая напасть!
Я чувствую страсть ону.
Меналькъ! я ето все имѣю къ Палемону.
Сей учитъ, насъ,
Расказъ,
Чтобъ мы поменше врали,
И не наладивъ струнъ на скрыпкѣ не играли.
LXV.
Угадчикъ.
Отъ лютаго судьи не можно зберечись.
И тщетно бѣдному о томъ печись;
Не будетъ никогда конецъ ему успѣшенъ.
Страшняе дьявола неправедной судья,
Покамѣсть не повѣшенъ.
Объ етомъ басенка моя.
Такое было дѣло:
Угадчикъ осужденъ,
Открыть угадку зрѣло,
А ежели не такъ, умрети принужденъ.
Угадчикъ передъ судъ пришелъ, безъ страха, смѣло,
И думаетъ: за то мнѣ смерти не видать;
О чемъ помышлю я, удобно отгадать.
Судья послѣдуя злодѣйскому уставу,
Имѣвъ людей казнить великую забаву,
Взялъ ласточку въ кудакъ, и вотъ ево слова:
Скажи мнѣ, ласточка мертва, или жива:
А думаетъ онъ такъ, когда тотъ мертва скажетъ;
Такъ живу онъ ее угадчику покажетъ:
А ежели, живой, угадчикъ объявитъ;
Такъ онъ ее въ рукѣ сожметъ и умертвитъ.
Угадчикъ отвѣчалъ: жива ль она, иль мертва,
Ты лютый человѣкъ, а я злой смерти жертва.
LXVI.
Ослова кожа.
Былъ оселъ, и всякой день
Отъ хозяевъ былъ онъ битъ, часто погоняли,
Подъ бременемъ за лѣнь,
Всякой часъ они ему палкою пѣняли.
Умеръ сей нещастный звѣрь,
Окончалъ онъ бѣдну жизнь и труды несносны:
Успокоился теперь;
Но хозяева ему и по смерти злосны,
И не помня прежнихъ ранъ,
Какъ бивали по спинѣ, въ голову и въ рожу,
Продали на барабанъ,
Доброва работника, за работу кожу.
Пересѣкся вѣкъ вотщѣ,
Чтобъ избавиться ослу, палокъ и убоя:
И по смерти бьютъ еще,
Часто палками ево, посреди покоя.
Отлучася суеты,
Естьли бъ чувствовалъ ты боль; въ злой бы въ вѣкъ былъ долѣ;
Преблагополученъ ты,
Что не чувствуешъ оселъ ты побоевъ болѣ.
Всѣхъ минется тварей вѣкъ:
Что родится, то животъ смертью заключаетъ;
Будь доволенъ человѣкъ,
Что твои конечно смерть суеты скончаетъ.
LXVII.
Стреказа.
Въ зимнѣ время, подаянья
Проситъ жалко стреказа,
И заплаканны глаза,
Тяжкова ея страданья,
Представляютъ видъ.
Муравейникъ посѣщаетъ,
Люту горесть извѣщаетъ,
Говоритъ:
Стражду;
Сжалься, сжалься муравѣй,
Ты надъ бѣдностью моей,
Утоли мой алчъ и жажду!
Разны муки я терплю:
Голодъ,
Холодъ;
День таскаюсь, ночь не сплю.
Въ чемъ трудилася ты въ лѣто?
Я скажу тебѣ и ето:
Я вспѣвала день и ночь.
Коль такое ваше племя;
Такъ лети отсель ты прочь;
Поплясати время.
LXVIII.
Мореплаватели.
Встала буря, вѣтры дуютъ,
Тучи помрачили свѣтъ,
Воды, разьярясь, волнуютъ,
Море плещетъ и реветъ.
*
Корабельщики стонаютъ,
И въ отчаяньи кричатъ:
Что зачать они не знаютъ:
Мачты ломятся, трещатъ.
*
Вдругъ настала перемѣна,
Возвратилась тишина,
Скрылася сѣдая пѣна:
Усмирѣла глубина.
*
Зря желанія успѣхи,
Страхъ и горесть погубя,
Мореплавцы средь утѣхи,
Отъ веселья внѣ себя.
*
Научимся симъ ненастьемъ,
Внѣ себя не быть когда;
Въ жизни щастье со нещастьемъ
Премѣняется всегда.
Конецъ ІІ Книги.