Первоначальный «Фауст» («Прафауст»)
Е. М. Шершевская // Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. Том IV, октябрь-ноябрь-декабрь 1899.
Этот текст был открыт только в 1887 году и не вошел в издания произведений Гете. Он встретил даже так мало сочувствия и интереса, что потребовались целых 11 лет на то, чтобы разошлись два его издания. Только теперь, по поводу юбилея Гете, вспомнили об этом списке. В «Kunstwart»1 приведены три сцены, наиболее отличающиеся от классического издания. Это диалог Мефистофеля с учеником, Ауэрбахский погреб и сцена в тюрьме. Надо сказать правду, что две первые сцены сильно проигрывают в этой своей первоначальной редакции. Разговор с учеником сильно удлинен водянистыми рассуждениями о студенческом быте; зато глубокие и меткие определения правоведения и богословия — отсутствуют вовсе. Эти-то рассуждения о жизни студентов и представляют новинку. Если бы речь шла не о Гете, их можно было бы пропустить со спокойной совестью, но всякая мелочь важна (таково, по крайней мере, обшее мнение), когда речь идет о таком гении. Не смеем спорить.
Начало сцены тожественно с классическим изданием. В ответ на замечание Мефистофеля («Da seid Ihr eben recht am Ort.») ученик далее продолжает:
Ученик.
Покаюсь, прочь бы рад отсюда!
Так сухо здесь выглядит каждый дом,
Как будто мрет с голоду все кругом.
Мефистофель.
О, пусть вас это не гнетет,
Здесь все студентами живет.
Для вас важней всего решить,
Где поселиться.
Уч.
Может быть,
Вы мне поможете советом,
Брожу как ягненок я в городе этом.
Добру здесь хотелось бы мне научиться,
Хотел бы со злом я совсем распроститься,
Свободно пожить и развлечься порой,
А также науки изведать такой,
Чтоб по уши мог я в нее погрузиться!
Дай Бог, чтоб с чистою душой
Я шел всегда дорогою прямой.
Меф. [чешется].
Так вы не выбрали квартиры?
Уч.
Нет, я живу пока в трактире,
Там кормят сносно, можно есть;
Служанка миленькая есть.
Меф.
Мой Бог! Вас это заведет далеко!
Бильярд и кофе! Карты, смех!
Развратны девушки глубоко!
Так время тратить — просто грех!
Зато мы любим тех из вас,
Кто к нам приходит показаться,
По крайности, в неделю раз,
Чтоб перед нами пресмыкаться.
И кто упивается нашей слюною,
Того и сажаем мы рядом с собою.
Уч.
Меня так просто страх берет!
Меф.
Страх этот в пользу вам пойдет.
Итак, чтоб комнату сыскать,
Совета лучше не могу я дать,
Как завтра же к фрау Шприцбирлейн сходить.
Умеет уж она студентам угодить:
Все с верху до низу у ней всегда полно
И дело это все ведет она умно.
Положим, что в самом ковчеге Ноя
Куда опрятней все велось,—
Но так здесь как-то повелось.
Платите ж то, что все до вас давали,
Кто имена свои на... доме записали.
Уч.
Мне что-то вдруг так сердце сжало,
Как у себя в коллегии бывало.
Меф.
Итак, квартира, значит, есть.
Теперь, как подешевле есть?
Уч.
Мне мнится, это маловажно
Для тех, кому развитье важно!
Меф.
Простится это вам, мой друг!
Вам чужд ведь академий дух.
Вы кухню матушки забудьте,
Довольны горьким маслом будьте
И вместо юных овощей
Крапивой сладкою питайтеся почаще,
С неё прослабит и гусей,—
И вам едва ли будет слаще.
. . . . . . . . . . . . . . .
Свой кошелек усердно наполняйте,
Особенно ж в долг другу не давайте,
Но должен быть всегда уплачен, милый мой,
Профессор ваш, трактирщик и портной.
Уч.
О да, мое такое ж мненье.
Теперь прошу я вас о наставленьи:
Открыт путь к знанью предо мной,
К нему стремлюсь я всей душой,
Но все там спутано, пестро,
И рядом сухо и мертво.
А издали вставал перед глазами
Роскошный луг с журчащими ручьями.
Меф.
Но, прежде чем подать совет,
Я должен знать ваш факультет.
Конец сцены (минус рассуждения о теологии и праве) тот же, что и в классическом издании.
Следующая сцена в погребе нисколько не отличается по существу от известной редакции, только написана прозой. Песенку о крысе поет не Брандер, а Фрош, а фокус с вином проделывает не Мефистофель, а Фауст. Это, конечно портит впечатление, ибо вовсе не вяжется ни с характером Фауста, ни с его гадливым отношением ко всей этой пьяной компании. Вообще вся эта первоначальная редакция гораздо слабее классической. Того же нельзя сказать о последней сцене в тюрьме. Сцена эта очень много здесь выигрывает благодаря тому, что написана прозой. Безумные речи Маргариты, несвязные восклицания Фауста звучат жизненнее и патетичнее, и при этом нисколько не теряют в мелодичности и даже ритмичности. В самом деле, здесь мы встречаем буквально те же фразы, только не связанныя рифмой, не переслоенныя лишними строками, нужными для этой же цели. Поэтому впечатление получается сильнее и ярче. К тому же здесь есть некоторые выражения, опущенные впоследствии, выражения, прямо выхваченные из жизни.
Раньше есть маленькая сценка, вовсе пропущенная в классическом издании:
Проезжая дорога. У дороги крест, направо на холме старый замок, вдали хижина.
Фауст.
Что так спешишь, приятель мой,
Перед крестом потупившись смиренно?
Мефист.
То предрассудок, знаю я, пустой,
Но все ж он мне противен неизменно.
ТЮРЬМА.
Начало сцены и песенка Маргариты те же.
Фауст [слушает, дрожит, колеблется, но преодолевает себя и открывает; он слышит звяканье цепей и шуршанье соломы].
Маргарита [зарываясь в солому]. Горе! Горе! Они идут! О, страшная смерть!
Ф. [тихо]. Тише! Я пришел тебя освободить. [Он схватывает её оковы, чтобы раскрыть их].
М. [сопротивляясь]. Увы! В полночь! Палач, ужели завтра утром для тебя не довольно рано?
Ф. Пусти.
М. [бросаясь к его ногам]. Сжалься надо мной, оставь меня жить! Я так молода, так молода, и была хороша, и я бедная девушка. Взгляни только на цветы, взгляни на венок. Сжалься! Что я сделала тебе? Я в жизни тебя не видала!
Ф. Она безумна, и я безумен.
М. Взгляни на дитя! Я должна его покормить. Ну, вот и готово! Вот! Я и покормила. Они взяли его у меня и сказали, что я его загубила, и пели песни про меня, это неправда, так кончается сказка — это не про меня пели!
Ф. [бросаясь к ней]. Гретхен!
М. [вскакивая]. Где он? Я услышала, что он зовет! Где он? Ах, среди всего воя и скрежета зубовнаго узнаю я его голос; он зовет меня: Гретхен! [Бросаясь перед ним на колени]. Человек! Человек! Отдай мне его! Достань мне его! Где он?
Ф. [страстно обнимая ее]. Моя любовь! Моя любовь!
М. [прячет голову на его груди].
Ф. Мужайся, мое счастье! Твой убийца будет твоим освободителем! [Он пользуется её оглушением и раскрывает оковы]. Идем, мы избегнем ужасной судьбы.
М. [в его объятиях]. Целуй меня! Целуй меня!
Ф. Тысячу раз! Только спеши, Гретхен, спеши!
М. Целуй меня! Ты разве не умеешь больше целовать? Как? Что? Ты — мой Генрих, и разучился целовать? А бывало твои объятия наполняли меня небесным блаженством! И ты целовал меня, как будто хотел дать мне сладострастную смерть! Целуй меня или я сама буду тебя целовать. [Бросаясь к нему]. Ужас! Твои губы холодны! Смерть! Нет ответа!
Ф. Следуй за мной, и я буду ласкать тебя бесконечно. Только иди за мной.
М. [садится и несколько мгновений молчит]. Генрих, это ты?
Ф. Да, я. Идем.
М. Я не понимаю!? Ты? Нет цепей? Освобождаешь меня? Кого ты освобождаешь? Знаешь ли ты?
Ф. Идем, идем.
М. Я сгубила свою мать! Я утопила свое дитя... Твое дитя, Генрих! — Великий Боже, ужели это не сон? Дай руку, Генрих... Она влажна! Вытри ее, прошу тебя! На ней кровь... Спрячь кинжал! Я теряю голову!
Ф. Ты меня губишь.
М. Нет, ты должен пережить, всех пережить. Кому же заботиться о могилах? Так рядом и положи, прошу тебя, сначала мать, потом брата. Меня туда же, а малютку на правую грудь. Дай мне руку в том, что ты — мой Генрих.
Ф. [хочет ее увести]. Слышишь ты меня? Чувствуешь ты меня? Это я, идем же, я освобожу тебя.
М. Туда, прочь.
Ф. Свобода!
М. Туда, прочь? Ни за что в мире. Там могила, идем! Там подстерегает смерть, идем! Отсюда лишь в вечно-спокойную могилу, ни шагу далее. Ах, Генрих, если бы я могла идти за тобой повсюду!
Ф. Тюрьма открыта, не медли.
М. Они подстерегают меня у дороги в лесу.
Ф. Прочь! Прочь!
М. Ни за что! — Смотри, как он бьется! Спаси беднаго червячка; он еще трепещется! — Вперед, скорее! Через мостик, прямо в лес, налево у пруда, близ изгороди. Скорее! Спаси, спаси!
Ф. Спасайся, спасайся же!
И. Только бы миновать гору, там сидит моя мать и качает головой. Она не мигает, она не кивает, её голова слишком тяжела. Она должна спать, чтобы мы могли бодрствовать и наслаждаться вдвоем.
Ф. [хватает ее и хочет унести].
М. Я закричу громко, громко, так что все проснутся.
Ф. Уже светает. О дорогая, дорогая!
М. День? Светает! Последний день! День свадьбы! Не говори никому, что ночь накануне ты провел у Гретхен. — Мой веночек! — Мы увидимся! — Слышишь шаги горожан. Слышишь? Ни одного громкого слова! Колокол зовет — палочка переломлена! (Приговор произнесен) В затылке каждого отдается удар лезвия, что вонзается в мой затылок! Слышишь, колокол!
Мефистофель [появляясь]. Вперед, или вы погибли! Мои кони пугаются, утро наступает.
М. Тот! Тот! Отошли его, прогони его! Он пришел за мной! Нет! Нет! Суди меня Бог, я твоя! Спаси меня! Никогда, никогда! Прости навеки. Прощай, Генрих!
Ф. [обнимая ее]. Я не оставлю тебя!
М. Святые ангелы, храните мою душу, — ты мне страшен, Генрих.
Мефист. Осуждена! [Исчезает с Фаустом; дверь захлопывается, слышно все слабее]. Генрих! Генрих!
Е. М. Ш.
- 1. «Kunstwart» — немецкий журнал, посвященный поэзии, музыке и театру, издававшийся с 1887 по 1937 гг.