М. Лермонтов. Сказка для детей
Иpoничecкая пoэма «Cкaзкa для дeтeй» (1839—1840) — однo из знaчитeльнeйшиx пpoизвeдeний пocлeдниx лeт твopчecтвa Лермонтова. B нем, oчeвиднo, нaшeл чacтичнoe ocyщecтвлeниe дaвний зaмыceл пoэтa нaпиcaть caтиpичecкyю пoэмy o пpиключeнияx Дeмoнa. Иначе, «Cкaзкa для дeтeй» — cнижeнный вapиaнт дeмoниaны. Cнижeнный, нo нe yнижeнный, кaк этo cлeдyeт из coдepжaния пoэмы, к coжaлeнию, ocтaвшeйcя нeзaкoнчeннoй.
Пo жaнpoвым пpизнaкaм «Cкaзкa для дeтeй» — пpoизвeдeниe cлoжнoe, в кoтopoм элeмeнты фoльклopнo-cкaзoчнoй пoэтики coчeтaютcя c элeмeнтaми индивидyaльнo-литepaтypными, лиpo-эпичecкими. Aвтop и нaчинaeт пoэмy c xapaктepиcтики cвoeй жaнpoвoй пoзиции, нaзывaя в кaчecтвe иcxoднoгo фopмooбpaзyющeгo мaтepиaлa «пpишeдшиe в yпaдoк» пoвecти в cтиxax (имeютcя в видy пpeждe вceгo шyтливыe пoвecти Пyшкинa), cвoи coбcтвeнныe «эпичecкиe пoэмы» и cкaзкy. Укaзaниe в зaглaвии, чтo этa cкaзкa — «для дeтeй», имeeт cмыcл иpoничecкий, тaк кaк coдepжaниe ee мeнee вceгo paccчитaнo нa дeтcкoe вocпpиятиe.
Ho жaнpoвoe oпpeдeлeниe пoэмы Лepмoнтoвa кaк cкaзки oбycлoвлeнo oтчacти и пpямыми ocнoвaниями, пocкoлькy в нeй имeютcя элeмeнты фoльклopнo-cкaзoчнoй и литepaтypнo-cкaзoчнoй пoэтики: ycтный cкaз c ycтaнoвкoй нa yдивитeльнoe, дocтoвepнocть бытoвыx peaлий в coчeтaнии c фaнтacтичecкoй cитyaциeй oбщeния «зeмнoй гepoини» c пoтycтopoнними cилaми; мoтив «cпящeй кpacaвицы»; нaмeк нa мopaль в эпилoгe. Bce этo cтpyктypныe дeтaли вoлшeбнoй cкaзки (эпитeт «вoлшeбный» нeoднoкpaтнo вcтpeчaeтcя и в caмoй лeкcикe пpoизвeдeния).
«Cкaзкa для дeтeй» coздaвaлacь пoчти oднoвpeмeннo c «Гepoeм нaшeгo вpeмeни», в 1839—1840 гг., и пpeдcтaвлялa coбoй зaключитeльный этaп в paбoтe пoэтa нaд тeмoй Дeмoнa. Извecтным пoдcтyпoм к «Cкaзкe» в paзpaбoткe дeмoничecкoй тeмы мoжнo cчитaть пoэмy «Caшкa» (1836), гдe шyтливo и кaк бы мeждy cтpoк пpeдcтaвлeнa гaлepeя paзнooбpaзныx дyxoв злa: xpoмoй бec; чepт «c poгaми и кoгтями», «дyx нeзpимый... гopдый, мpaчный, злoй, нeoтpaзимый»; «Дoмaшний дyx (пo-pyccки дoмoвoй); кaк Meфиcтoфeль, быcтpый и пocлyшный»; «злoбный бec».
Выcoкo oцeнил нeoкoнчeннyю пoэмy Лepмoнтoвa Гoгoль. Пo eгo cлoвaм, «Cкaзкa» ecть «лyчшee cтиxoтвopeниe» пoэтa, в кoтopoм «дeмoн» coвpeмeннocти, дeмoн «бeзoчapoвaния» «пoлyчaeт бoльшe oпpeдeлитeльнocти и бoльшe cмыcлa».1
* * *
Дата создания: 1839, опубл.: 1842 (в журнале «Отечественные записки», 1842, том XX, № 1, отд. I, с. 116—123).
По изд.: Лермонтов М. Ю. Полное собрание стихотворений в 2 томах. — Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1989. — Т. 2. Стихотворения и поэмы. 1837—1841
1
Умчался век эпических поэм,
И повести в стихах пришли в упадок;
Поэты в том виновны не совсем
(Хотя у многих стих не вовсе гладок),
И публика не права между тем;
Кто виноват, кто прав — уж я не знаю,
А сам стихов давно я не читаю —
Не потому чтоб не любил стихов,
А так: смешно ж терять для звучных строф
Златое время... В нашем веке зрелом,
Известно вам, все заняты мы делом.
2
Стихов я не читаю — но люблю
Марать шутя бумаги лист летучий;
Свой стих за хвост отважно я ловлю;
Я без ума от тройственных созвучий
И влажных рифм — как, например, на ю.
Вот почему пишу я эту сказку.
Ее волшебно темную завязку
Не стану я подробно объяснять,
Чтоб кой-каких допросов избежать;
Зато конец не будет без морали,
Чтобы ее хоть дети прочитали.
3
Герой известен, и не нов предмет, —
Тем лучше: устарело всё, что ново!
Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает где заветная тетрадка?
Касается ль душистая перчатка
Ее листов — и слышно: «c’est joli?..»2
Иль мышь над ней старается в пыли?..
Но этот черт совсем иного сорта —
Аристократ и не похож на черта.
4
Перенестись теперь прошу сейчас
За мною в спальню — розовые шторы
Опущены — с трудом лишь может глаз
Следить ковра восточные узоры.
Приятный трепет вдруг объемлет вас,
И, девственным дыханьем напоенный,
Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;
Вот ручка, вот плечо, и возле них
На кисее подушек кружевных
Рисуется младой, но строгий профиль...
И на него взирает Мефистофель.
5
То был ли сам великий Сатана
Иль мелкий бес из самых нечиновных,
Которых дружба людям так нужна
Для тайных дел, семейных и любовных?
Не знаю. Если б им была дана
Земная форма, по рогам и платью
Я мог бы сволочь различить со знатью,
Но дух — известно, что такое дух:
Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух
И мысль — без тела — часто в видах разных
(Бесов вобще рисуют безобразных).
6
Но я не так всегда воображал
Врага святых и чистых побуждений.
Мой юный ум, бывало, возмущал
Могучий образ. Меж иных видений,
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно сладкой красотою,
Что было страшно... и душа тоскою
Сжималася — и этот дикий бред
Преследовал мой разум много лет...
Но я, расставшись с прочими мечтами,
И от него отделался — стихами.
7
Оружие отличное — врагам
Кидаете в лицо вы эпиграммой...
Вам насолить захочется ль друзьям?
Пустите в них поэмой или драмой!
Но полно, к делу. Я сказал уж вам,
Что в спальне той таился хитрый демон.
Невинным сном был тронут не совсем он.
Немудрено — кипела в нем не кровь,
И понимал иначе он любовь;
И речь его коварных искушений
Была полна — ведь он недаром гений.
8
«Не знаешь ты, кто я, но уж давно
Читаю я в душе твоей, незримо,
Неслышно; говорю с тобою — но
Слова мои как тень проходят мимо
Ребяческого сердца — и оно
Дивится им спокойно и в молчанье.
Пускай. Зачем тебе мое названье?
Ты с ужасом отвергнула б мою
Безумную любовь — но я люблю
По-своему... Терпеть и ждать могу я,
Не надо мне ни ласк, ни поцелуя.
9
Когда ты спишь, о ангел мой земной,
И шибко бьется девственною кровью
Младая грудь под грезою ночной,
Знай, это я, склонившись к изголовью,
Любуюся — и говорю с тобой.
И в тишине, наставник твой случайный,
Чудесные рассказываю тайны...
А много было взору моему
Доступно и понятно, потому
Что узами земными я не связан
И вечностью и знанием наказан...
10
Тому назад еще немного лет
Я пролетал над сонною столицей.
Кидала ночь свой странный полусвет,
Румяный запад с новою денницей
На севере сливались, как привет
Свидания с молением разлуки;
Над городом таинственные звуки,
Как грешных снов нескромные слова,
Неясно раздавались — и Нева,
Меж кораблей сверкая на просторе,
Журча, с волной их уносила в море.
11
Задумчиво столбы дворцов немых
По берегам теснилися как тени,
И в пене вод гранитных крылец их
Купалися широкие ступени, —
Минувших лет событий роковых
Волна следы смывала роковые,
И улыбались звезды голубые,
Глядя с высот на гордый прах земли,
Как будто мир достоин их любви,
Как будто им земля небес дороже...
И я тогда — я улыбнулся тоже.
12
И я кругом глубокий кинул взгляд
И увидал с невольною отрадой
Преступный сон под сению палат,
Корыстный труд пред тощею лампадой,
И страшных тайн везде печальный ряд;
Я стал ловить блуждающие звуки,
Веселый смех — и крик последней муки:
То ликовал иль мучился порок!
В молитвах я подслушивал упрек,
В бреду любви — бесстыдное желанье!
Везде обман, безумство иль страданье.
13
Но близ Невы один старинный дом
Казался полн священной тишиною;
Всё важностью наследственною в нем
И роскошью дышало вековою;
Украшен был он княжеским гербом,
Из мрамора волнистого колонны
Кругом теснились чинно, и балконы
Чугунные воздушною семьей
Меж них гордились дивною резьбой,
И окон ряд, всегда прозрачно-темных,
Манил, пугая, взор очей нескромных.
14
Пора была, боярская пора!
Теснилась знать в роскошные покои —
Былая знать минувшего двора,
Забытых дел померкшие герои!
Музы́кой тут гремели вечера,
В Неве дробился блеск высоких окон;
Напудренный мелькал и вился локон,
И часто ножка с красным каблучком
Давала знак условный под столом;
И старики в звездах и бриллиантах
Судили резко о тогдашних франтах...
15
Тот век прошел, и люди те прошли,
Сменили их другие; род старинный
Перевелся. В готической пыли
Портреты гордых бар, краса гостиной,
Забытые, тускнели. Поросли
Дворы травой, и, блеск сменив бывалый,
Сырая мгла и сумрак длинной залой
Спокойно завладели... Тихий дом
Казался пуст, но жил хозяин в нем,
Старик худой и с виду величавый,
Озлобленный на новый век и нравы.
16
Он ростом был двенадцати вершков,
С домашними был строг неумолимо,
Всегда молчал; ходил до двух часов,
Обедал, спал... да иногда, томимый
Бессонницей, собранье острых слов
Перебирал или читал Вольтера;
Как быть? Сильна к преданьям в людях вера.
Имел он дочь четырнадцати лет,
Но с ней видался редко; за обед
Она являлась в фартучке, с мадамой,
Сидела чинно и держалась прямо.
17
Всегда одна, запугана отцом
И англичанки строгостью небрежной,
Она росла, как ландыш за стеклом
Или скорей как бледный цвет подснежный.
Она была стройна, но с каждым днем
С ее лица сбегали жизни краски,
Задумчивей большие стали глазки.
Покинув книжку скучную, она
Охотнее садилась у окна,
И вдалеке мечты ее блуждали,
Пока ее играть не посылали.
18
Тогда она сходила в длинный зал,
Но бегать в нем ей как-то страшно было,
И как-то странно детский шаг звучал
Между колонн. Разрытою могилой
Над юной жизнью воздух там дышал.
И в зеркалах являлися предметы
Длиннее и бесцветнее, одеты
Какой-то мертвой дымкою, и вдруг
Неясный шорох слышался вокруг:
То загремит, то снова тише, тише
(То были тени предков — или мыши).
19
И что ж? — она привыкла толковать
По-своему развалин говор странный,
И стала мысль горячая летать
Над бледною головкой и туманный,
Воздушный рой видений навевать.
Я с ней не разлучался. Детский лепет
Подслушивать, невинной груди трепет
Следить, ее дыханием с немой,
Мучительной и жадною тоской
Как жизнью упиваться... это было
Смешно! — но мне так ново и так мило!
20
Влюбился я. И точно хороша
Была не в шутку маленькая Нина.
Нет, никогда свинец карандаша
Рафа́эля иль кисти Перуджина
Не начертали, пламенем дыша,
Подобный профиль... Все ее движенья
Особого казались выраженья
Исполнены — но с самых детских дней
Ее глаза не изменяли ей,
Тая равно надежду, радость, горе,
И было темно в них, как в синем море.
21
Я понял, что душа ее была
Из тех, которым рано всё понятно.
Для мук и счастья, для добра и зла
В них пищи много — только невозвратно
Они идут, куда их повела
Случайность, без раскаянья, упреков
И жалобы — им в жизни нет уроков:
Их чувствам повторяться не дано...
Такие души я любил давно
Отыскивать по свету на свободе:
Я сам ведь был немножко в этом роде.
22
Ее смущали странные мечты:
Порой она среди пустого зала
Сиянье, роскошь, музыку, цветы,
Толпу гостей и шум воображала;
Кипела кровь от душной тесноты,
На платьице чудесные узоры
Виднелись ей — и вот гремели шпоры,
К ней кавалер незримый подходил
И в мнимый вальс с собою уносил.
И вот она кружилась в вихре бала
И, утомясь, на кресла упадала...
23
И тут она, склонив лукавый взор
И выставив едва приметно ножку,
Двусмысленный и темный разговор
С ним завести старалась понемножку.
Сначала был он весел и остёр,
А иногда и чересчур небрежен,
Но под конец зато как мил и нежен...
Что делать ей? — притворно строгий взгляд
Его как гром отталкивал назад...
А сердце билось в ней так шибко, шибко,
И по устам змеилася улыбка.
24
Пред зеркалом, бывало, целый час
То волосы пригладит, то красивый
Цветок пришпилит к ним; движенью глаз,
Головке наклоненной вид ленивый
Придав, стоит... и учится. Не раз
Хотелось мне совет ей дать лукавый,
Но ум ее, и сме́тливый и здравый,
Отгадывал всё мигом сам собой.
Так годы шли безмолвной чередой
И вот настал тот возраст, о котором
Так полны ваши книги всяким вздором.
25
То был великий день: семнадцать лет!
Всё, что досель таилось за решеткой,
Теперь надменно явится на свет!
Старик отец послал за старой теткой,
И съехались родные на совет —
Их затруднил удачный выбор бала:
Что, будет двор иль нет? Иных пугала
Застенчивость дикарки молодой,
Но очень тонко замечал другой,
Что это вид ей даст оригинальный;
Потом наряд осматривали бальный.
26
Но вот настал и вечер роковой.
Она с утра была как в лихорадке;
Поплакала немножко, золотой
Браслет сломала, в суетах перчатки
Разорвала... Со страхом и тоской
Она в карету села и дорогой
Была полна мучительной тревогой
И, выходя, споткнулась на крыльце...
И с бледностью печальной на лице
Вступила в залу... Странный шепот встретил
Ее явленье — свет ее заметил.
27
Кипел, сиял уж в полном блеске бал;
Тут было всё, что называют светом, —
Не я ему названье это дал;
Хоть смысл глубокий есть в названье этом
Моих друзей я тут бы не узнал;
Улыбки, лица лгали так искусно,
Что даже мне чуть-чуть не стало грустно.
Прислушаться хотел я — но едва
Ловил мой слух летучие слова,
Отрывки безыменных чувств и мнений —
Эпиграфы неведомых творений!..»
.............
1840
Другие редакции и варианты
черн. автограф
вм. 5—7:
Но публика всё просит новых тем;
Кто ж виноват? — сложить бы на покойных,
Да совестно — меж ними есть достойных
Немало.
после 11:
Мы женщин презираем потому,
Что некогда нам волноваться страстью;
Науки были б нашему уму
Доступны... но они вредили б счастью;
Служить, конечно, должно — да к чему?
Без нас найдутся ревностные слуги,
К тому же рано тайные недуги
Тревожат нас, и мы таки должны
Себя сберечь для будущей жены...
Оброк не худо также нам собрать бы,
Чтоб на воды уехать после свадьбы.
Меж тем о благе мира чуждых стран
Заботимся, хлопочем мы не в меру,
С Египтом новый сладил ли султан?
Что Тьер сказал — и что сказали Тьеру?
На всех набрел политики туман,
Зевают все — а можно б нас исправить,
Лишь только бы стихи читать заставить;
А потому решился я писать
(Хоть для всего, что надо мне сказать,
Размер ее немножко будет тесен)
Короткую поэмку в сорок песен.
Примечания
Поэма осталась незаконченной. Упоминание о турецко-египетском конфликте 1839—1841 гг. (см. «Другие редакции и варианты», с. 596) говорит о том, что поэма не могла быть написана ранее второй половины 1839 г. (новый султан — Абдул-Меджид — вступил на престол 30 июня 1839 г.). Скорее всего, «Сказку для детей» следует датировать весною 1840 г., когда Адольф Тьер возглавил новый французский кабинет (1 марта 1840 г.). К словам Тьера особенно прислушивались после того, как он стал главою правительства. В строфе 11 ст. «Минувших лет событий роковых Волна следы смывала роковые» в первой публикации были вычеркнуты цензурой. Лермонтовский оборот достаточно емок, он, безусловно, мог подразумевать и восстание декабристов. В дошедшем до нас отрывке имеется вступление, декларирующее шутливый отход от прежней поэтической манеры, рассуждение о жанре, стихе, рифме и т. п., несомненно связанное с «Домиком в Коломне» Пушкина. Затем как будто бы намечается новый герой поэмы — Мефистофель (см. примеч. 449), дается характеристика прежнего Демона, демоническая тема получает как бы сатирическое завершение, причем даже пародируется обращение Демона к Тамаре (строфы 8—9). Однако все это переходит в психологическую повесть в стихах, с главной героиней Ниной, которая рисуется в высоко лирических тонах. Намеченный Лермонтовым образ молодой женщины, исполненной противоречивых страстей, находящейся в конфликте с окружающей средой, оставил заметный след в русской литературе, воздействовал на поэмы Тургенева «Параша» и «Андрей», на произведения складывающейся натуральной школы, на развитие русского романа.
Строфа 20. Перуджино Пьетро (ок. 1446—1523) — итальянский живописец, учитель Рафаэля.