Жан де Лафонтен. Черт с острова Папефигия
Перевод с французского Владимира Васильева
От переводчика. История создания новеллы «Черт с острова Папефигия» представляется мне очень простой: большинство сюжетов для своих новелл и басен Лафонтен заимствовал у других писателей. В данном случае он обратился к роману своего соотечественника Франсуа Рабле (1494 – 1553) «Гаргантюа и Пантагрюэль» и один из его эпизодов не просто положил на стихи, а сделал это, как всегда, по-лафонтеновски: эмоционально, простодушно, неподражаемо. Здесь только можно добавить, что сатирик Рабле был любимым писателем французского Гомера (так Лафонтен прозван своими соотечественниками); баснописец и стихотворец-новеллист с юных лет им зачитывался и во многих своих твореньях, однажды даже в эпиграмме, перекликался со своим знаменитым предшественником. Таким образом, сюжет нашей новеллы «Черт с острова Папефигия» Лафонтен почерпнул из четвертой книги романа Рабле (глава XLV). А романист, в свою очередь, извлек ее из старинной, вероятно французской, легенды.
Мэтр Франсуа, познаньями блистая,
Поведал: Папомания – такая
На острове страна, где все живут,
Не зная даже, что такое труд;
Их сон глубок (не то, что наш!), а доля
Любви благопристойной дарит им
Блаженство. Я клянусь Фомой святым,
Что лень свою бессовестную холя,
Туда пущусь, праздношатанья сын,
И, там внимая пенью и веселью,
Предамся беспредельному безделью.
Мэтр Франсуа назвал еще один
Вблизи от папоманов остров. Это
Край папефигов, ватиканских благ
Лишенный: папа римский там их враг.
Они при виде папского портрета
На празднике двух братских островов
Портрету папы показали фигу.
Бог неуместной счел сию интригу:
Им вдвое рыбы сократил улов
И мор наслал. Когда тебе, друг милый,
Вдруг встретится островитянин хилый,
Больной и злой, ты угадаешь вмиг,
Что он не кто иной, как папефиг.
Когда же встречь походкою победной
Пойдет, высокомерьем осиян,
Мордастый тип – он из страны соседней
И сей земли захватчик: папоман!
Мэтр Франсуа поведал нам к тому же,
Что остров Папефигия, в удел
Доставшись Люцеферу, захирел.
Картинки иллюстрируют не хуже
(Коль к апокрифам не принадлежат),
Как, выставляя рожки, когти, рыла,
Нечистая беснуется там сила,
Как бедный люд живет на новый лад.
Там как-то ушлый парень спозаранку
Задумал распахать свою делянку.
А так как проклята была земля,
То пролил он, трудясь, три штофа соли.
Вдруг черта углядел на частоколе.
Черт пыжился, мозгами шевеля,
Найти для своеволья основанье.
Но был он из числа тех многих тыщ
Натур, о ком еще в святом Писанье
Исус сказал: «Блажен, кто духом нищ!»1
Как сюзерен, черт никогда доселе
Не размышлял о собственных правах,
Всех обмануть пытался в каждом деле,
Был добрый дворянин и вертопрах.
«Эй, пахарь! – обратился он к виллану. –
Работа – твой конек, а мне она
Гадка. Мой знатен род, и я не стану
Гнуть горб, высокородный сатана.
Виллан, ты должен знать, что я владею
Твоей землей с той памятной поры,
Когда эдикт объявлен был, что с нею
Ты – мой, а наш приют – тартарары!
С полицией моей мне тяжело ли
Забрать твой урожай? Но я, виллан,
Не вреден и за счет твоих мозолей
Не стану набивать себе карман.
Скажи-ка, ты зерном какого сорта
Произвести желаешь свой посев?
А?» – «Полбой», – отвечал, повеселев,
Крестьянин. «Но тогда какого черта
О ней я и не слышал?» – «Монсеньор,
Хоть это с ломким колосом пшеница,
Она обычно хорошо кустится». –
«Виллан, дальнейший этот разговор
Мне скучен. Ты собрался сеять полбу?
И сей себе. С послушными людьми
Легко я лажу. Мне что в лоб, что по лбу.
Сей полбу, сей же, черт тебя возьми!
Не забывай при этом, что работа –
Удел вилланов. Так что, дорогой,
Изволь трудиться до седьмого пота,
И от меня не будет никакой
Ни помощи тебе, ни состраданья.
Да я и пальцем не пошевелю,
Чтобы хоть раз снять с колосочка тлю.
Тебе я повторю для назиданья:
Родился я не делать ничего
И ничего не знать. Вот каково
Мое предназначенье дворянина.
А ты – виллан и бед своих причина.
Давай об урожая дележе
Договоримся тут же на меже:
Себе ту часть возьмешь ты урожая,
Что будет над землей, то бишь, вершки,
А всё, что под землей, не размышляя,
Себе возьму я, то бишь, корешки».
Прошел июль, снята пшеница с нивы
И ждет, с корнями вместе, дележа.
Идет на ток к виллану черт спесивый,
И там, над корешочками дрожа,
Велит скорей отправить их на рынок.
«Товар свой распродам я без заминок.
Зерно же и солома, – мыслит он, –
Сорняк!» На рынке уяснил лукавый,
Что он своим вилланом проведен,
Когда он поднят на смех был оравой
Досужих покупателей. Когда ж
Узнал он, что отъявленный мошенник
Набил тайник огромной суммой денег,
Добытых за зерно, пришел он в раж
И к пахарю – прямьём, как зверь, свирепый:
«В сезоне новом чем, не утаи,
Засаживать ты хочешь поле?» – «Репой!» –
«Тогда вершки там будут все мои,
А корешки – твои! Мое условье
Запомни и работай на здоровье!
Меня ты обманул на первый раз,
Но больше я не допущу промашек
И взять реванш намерен. А сейчас
Отправлюсь искушать младых монашек».
Шли дни, и новый урожай поспел.
С ботвою вырыл репу наш пострел,
И черт пришел на новую дележку.
Испольщик сокрушался понарошку,
Когда плоды закладывал в подвал,
А жадный черт себе ботву забрал
И спешно продавать повез на рынок,
Чтоб выиграть с вилланом поединок.
Толпа, ботву увидев на возу,
Со всех сторон торговца обступила:
«Мне снится сон, – воскликнул заводила, –
А сна-то вроде ни в одном глазу!» –
«Кто господину дьяволу такое
Сокровище послал?» – спросил другой,
А третий посоветовал спиртное
Закусывать лишь реповой ботвой.
Испольщиком перехитренный дважды,
Черт бросился к виллану, полон жажды
Отмстить ему и крикнул: «Филиппок!2
Не долго будешь на постели этой
Ты тешиться с женой своей Перреттой!
Тебе я объяснить желаю впрок,
Что ждет дерзнувших враждовать со мною.
Есть на примете дама у меня,
Красивая и полная огня.
Так вот, тебя я чести удостою
Вступить со мною на турнире в бой
Пред нею, и увидим мы с тобой,
Из нас двоих которому атлету
Завоевать удастся даму эту3.
Оружие я назначаю сам:
Ты волю дашь ногтям, а я когтям.
Тот победит в междоусобной встрече,
Кто сможет больше нанести увечий
Противнику. И тот, кто победит,
Свои права на землю утвердит,
Конечно, вместе с полбой, вместе с репой
И с прочей сытью, лепой и нелепой.
Итак, через недельку, Филиппок,
Мы наших стычек подведем итог».
Крестьянин, огорошенный нечистым,
Со страхом стал ждать встречи с реваншистом.
Его жена, хозяек образец,
Познавшая все чертовы ловушки,
Умела больше, чем пасти овец,
Хотя была и в возрасте пастушки.
Она сказала: «Милый Филиппок,
С овцы паршивой мы не шерсти клок,
А выдерем – ой-ой! – какие клочья,
И в этом, муж, тебе хочу помочь я.
Черт молодой, неопытный во всём.
Да мы его вкруг пальца обведем!»
Когда же подошел день встречи с чертом,
Крестьянин, калачом прослывший тертым,
Подумал: в церковь никакая мразь
Не внидет и, во храм пустившись ходко,
Там в полную воды купель, крестясь,
Он опустился аж до подбородка.
Теперь с ним не случится ничего.
Теперь его в таком оставим виде.
Отцы святые хором вкруг него
Запели: «Vade retro!» (Бес, изыди!)
Посмотрим, что с Перреттой. А она
Осталась в доме гостя ждать. Вот вскоре
Явился в дом надменный сатана
И слышит стон хозяйки: «Горе! Горе!
Какой палач мой муж! Какая тварь!
Он очумел. Готовясь к бою с вами,
Взгляните, милостивый государь,
Как изверг разодрал меня ногтями,
Хоть я от самых малых лет крепка».
Сказав сие и соскочив с постели,
Хозяйка заголилась до пупка.
Черт онемел. Такого он доселе
Не видывал: вилланова жена,
Ах, надвое была расчленена.
«Сражаться с тем, чьи так остры ногтищи,
Ну нет, – подумал черт, – еще не чище!»
Он бросился в испуге со всех ног
С земли, что отстояли Филиппок
С Перреттой. Как друзья, так и соседи, –
Все радовались дружно их победе,
И в гуще шумной, праздничной толпы
Гуляли не последними попы.
- 1. См.: Мф. 5:3 и Лк. 6:20 (Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное [ибо ваше есть Царствие Божие]). Прим. переводчика.
- 2. Филлипок – редкий для перевода случай, когда уменьшительное имя Флипо (Phlipot), производное от Филиппа (Phlipippe), часто встречавшееся у французских крестьян, удачно сочетается с русским уменьшительным именем Филлипок.
- 3. Здесь Лафонтен использует традиционную формулу вызова на рыцарский поединок (прим. переводчика).