Немецкие баллады. В переводах А. Кочеткова
Александр Сергеевич Кочетков (1900–1953), переводчик Шиллера и Вольтера, эпоса «Калевипоэг», в 30—40-е годы выполнил полный перевод сборника Арнима и Брентано «Чудесный рог юноши»1 по заказу тогдашнего председателя редколлегии серии «Литературные памятники» академика Н. И. Конрада. Рукопись, однако, была частично утрачена. Два перевода были после смерти переводчика опубликованы в книге «Золотое перо» (составитель Г. Ратгауз. М., 1974). Остальные переводы в данной книге публикуются впервые по рукописи, предоставленной в наше распоряжение членом комиссии по наследию А. Кочеткова Л. А. Озеровым. Как важнейшее достоинство переводов А. Кочеткова следует отметить тонкую передачу прихотливой ритмики оригинала, смелость в ломке установки на плавность, гладкость, «олитературенность».
При работе над переводами А. Кочетков руководствовался каноническим текстом Арнима и Брентано («Чудесный рог юноши»).
Рейнское обручальное [*]
Над Неккаром жал я,
Над Рейном я жну,
Любил я подружку,
Да бросил одну.
К чему мне и жатва,
Коль серп затуплен,
К чему мне подружка,
Коль с ней разлучен?
Коль жал я над Рейном,
Над Неккаром ж ну,—
Швырну обручальное
Колечко в волну.
Пускай проструится
По рейнскому дну,
Пусть скатится в море,
В его глубину.
Там рыбка проглотит
Колечко мое,
На стол королевский
Доставят его.
Король тогда спросит:
Колечко чье?
Подружка ответит:
Колечко — мое.
Мой милый скитался
С серпом по горам,
Прислал мне колечко —
Знать, будет и сам.
Ступай ты над Рейном,
Над Неккаром жать,
Да только колечко
Верни мне опять.
Предостережение [*]
Кукушка на тыну моем
Сидит и мокнет под дождем,
Но вышло солнышко гулять —
Кукушка весело опять
Взмахнула тут крылами —
И взмыла над морями.
Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Летит обратно вдруг она,
Поет, тревожна и грустна:
«Забыла я перстень золотой
В твоей постели, милый мой,
Коль перстня не сыщу я,
Вовек не улечу я.
Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Чеканщик милый, чеканщик мой,
Ты скуй мне перстень золотой,
Скуй мне на ручку перстенек,
С ним улечу в родной домок,
Опять взмахну крылами —
И взмою над морями.
Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
«Коль я, кукушка, светик мой,
Скую тебе перстень золотой,
Скую на ручку перстенек —
Не улетишь в родной домок,
Ты не взмахнешь крылами,
Не взмоешь над морями».
Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
Веселый охотник [*]
Эх, жизнь охотнику мила,
Его охота весела
Под липами густыми,
Зверьков он гонит без числа
С проворными борзыми.
Охотится он по горам, по долам,
Стреляет он по всем кустам,
В рожок свой запевая,
А средь зеленых тех дорог
Стоит его дорогая.
Он травку застелил плащом,
Они уселись там вдвоем
С подружкой белокурой:
«Моя отрада, по тебе
Томлюсь любовной мукой.
Ах, что нам иней, что снежный прах,
Еще пылают в клеверах
Две розочки степные,
В любовных лучах, в весенних лучах
Они — вдвоем впервые».
Опасливый дружок [*]
А как найти твой домок,
Мой опасливый дружок?
Переулочком пройди,
Оставь расспросы — и молчок!
А ну как залает твой щенок,
Мой опасливый дружок?
Громко сторожа не кличь,
Оставь расспросы и молчок!
А ну как скрипнет твой крючок,
Мой опасливый дружок?
Тихонько отомкни замок,
Оставь расспросы — и молчок!
А ну как увидят твой огонек,
Мой опасливый дружок?
Подлей водицы в ночничок,
Оставь расспросы — и молчок!
А как найду я твой уголок,
Мой опасливый дружок?
Возле печки у стены,
Оставь расспросы — и молчок!
Как быть мне с рубашечкой твоей,
Мой опасливый дружок?
Сам, как знаешь, разумей,
Оставь расспросы — и молчок!
А как я расстанусь утром с тобой,
Мой опасливый дружок?
Одевайся — и домой.
Оставь расспросы — и молчок!
Наводнение [*]
Был в Кобленце над речкой
Зимою снег глубок,
Снежок тот порастаял,
Стекает с гор поток.
Стекает к милой в садик,
Как пусто нынче в нем,
Два деревца оттуда
Кивают мне тайком.
Их кроны из потока
Смеются зеленей,
Сидит подружка дома —
Да как пробраться к ней?
Коль бог меня приветит
Из синей вышины,—
Любовь меня приветит
Из вешней быстрины.
Над речкой ходит много
Красавиц молодых,
Коль на меня и глянут —
Отворочусь от них.
Стяни кушак свой,
Гретель! [*]
«Стяни кушак свой, Гретель,
Нам в путь пора давно,
Поубрана пшеница,
Повыжато вино».
«Ах, Гензель, милый Гензель,
Так весело вдвоем —
И в будни за работой,
И в праздник за вином».
Тут милую за ручку
За белую он взял,
Привел ее в то место,
Где кабачок стоял.
«Хозяюшка, хозяйка,
Сходите за вином,
Мы платья нашей Гретель
На радостях пропьем».
Тут Грета стала плакать,
Что слово — то упрек,
Прозрачные слезинки
Закапали со щек.
«Ах, Гензель, милый Гензель,
Не то твердил вчера,
Как уводил меня ты
С отцовского двора».
Тут милую за ручку
За белую он взял,
Привел ее в то место,
Где садик расцветал.
«Ах, Гретель, милая Гретель,
О чем твоя печаль?
Раскаялась ты в своевольстве своем
Иль чести тебе жаль?»
«Не раскаялась я в своевольстве своем
И чести мне не жаль;
Своих мне платьев не вернуть,
О них моя печаль».
Песня о кольце [*]
Случилось трем солдатам,
Солдатам молодым
Пред графом провиниться,
В тюрьму пришлось садиться,
Пришлось и смерти ждать.
Пришлось тут доброй девице
Из дальней стороны
На помощь торопиться,
За десять миль пуститься —
Да к графу самому.
«Желаю, добрый господин,
Вам радостного дня!
Ах, милость окажите,
Дружка мне отпустите,
Он женится на мне!»
«Ах, нет, красавица моя,
Вас не уважу я,
Дружок ваш провинился,
Он с богом раздружился
И должен умереть».
Пришлось тут девице ни с чем,
Лишь с горькою слезой,
С дороги воротиться,
За десять миль пуститься
К высокой башне той.
«Желаю, пленнички мои,
Вам радостного дня!
Помочь я вам хотела,
Помочь вам не сумела,
Ничто вас не спасет».
Что там в передничке у ней?
Рубашечка, снега белей:
«Возьми ее, любимый мой,
Хотел ты венчаться в рубашке той,
Пред смертью ее надень».
Что снял он с пальца своего?
Червонное кольцо:
«Возьми его, родная,
Подруженька дорогая,
То перстень венчальный твой».
«Что ж делать мне с колечком твоим,
Коль не носить его?»
«В сундучке его схорони ты,
Пусть там лежит, укрыто,
До Страшного суда».
«А если я в сундучок загляну
Да увижу колечко там,—
Надеть его не смея,
Заплачу, сердцем болея
О том, чего не вернешь».
Ночная охота
С весельем поскакал я
По вешним по лесам,
Три птички, милых взору,
Я слышал, пели там.
Нет, то не птички пели —
Три девушки в лесу;
Одна моею будет,
Иль горя не снесу.
По чащам вечер бродит,
Он — с сетью золотой,
Звучней пред ним заводят
Пичужки щебет свой;
Добычи поджидая,
Я ночь зову скорей,
Чтоб дрожь вечеровая
Смягчила сердце ей.
Мой рог звенит, ликуя,
Свод многозвездный тих,
Тогда с коня схожу я,
Считаю птиц своих.
Одна — смуглянка Анна,
Варвара — имя другой,
Нет имени у третьей,
Ей — быть навек со мной.
Стоит там красный месяц
Высоко над холмом,
Глубоко здесь в долине —
Моей подружки дом.
Ты обернись, дорогая,
Ему свой ротик дай,—
Ночь тает, улетая,
Собачий слышен лай.
Рыцарь Петер фон Штауффенберг
и морская фея [*]
1
Неверен блеск иных орлов,
Был рыцарь Петер не таков,
Его душа чиста, светла,
Как гордый луч его чела,
Готов летать он в час любой
На брань, на труд, на смерть, на бой.
В скитаньях до краям чужим
Прославлен мужеством своим,
Он в отчий замок держит путь
И, счастьем насыщая грудь,
Въезжает на гору лениво.
Слуга вдруг молвит: «Что за диво!
Пред ним красавица сидит,
Сребром и златом вся горит,
Вся жемчугами обвита,
Как солнце щедрое, чиста,
Окликнут господин слугой:
«Служить бы женщине такой!»
Смиренно рыцарь преклонен
И даму обнимает он.
«Лишь ради вас, о рыцарь мой,
Я посетила край чужой,
Повсюду с вами я была
И вас надежно берегла».
«Прекрасней женщин — не видел я
Раскрыта вам любовь моя,
Недаром вы, скитальцу, мне,
Являлись в глубочайшем сне,
Когда б соединил нас бог,
Вам с честью послужить бы мог».
«Пусть будет так, — она в ответ,—
Принять готова твой обет,
Любовной силой ты укрыт,
Что движет всем, что все творит,
Слилась навеки я с тобой,
Но будь и ты навеки мой.
Другой не сделай женой своей,
Прекрасным телом моим владей,
Оно — твое в любую ночь,
Твое богатство в нем и мощь,
Жизнь бесконечную, мой милый,
Тебе вручу — своею силой.
Соблазн узнаешь не однажды,
Но берегись невесты каждой,
Затем что — истина, не ложь,—
Став женихом, в три дня умрешь;
Теперь глаза свои закрой,
Теперь поговори с душой».
«Я вас люблю, жена моя,
Вам верность обещаю я,
Но где залог пред небесами —
В том, что навек я избран вами?»
«Возьми в залог мое кольцо,
От зла спасет тебя кольцо».
Ее с поцелуем он отпустил
И к мессе в Нуссбах поспешил,
Смиренно выполнил обряд,
Вдыхал ливанский аромат,
Вручил он богу дух и плоть —
Да защити его господь.
2
На Штауффенберге родовом
Расстался рыцарь наш с конем,
Его увидеть — всем забота,
Его прославить — всем охота,
Усердье слуг со всех сторон,
Улыбки девушек и жен.
А рыцарь к ложу лишь стремится,
Он по возлюбленной томится.
Мехами устлан весь покой,
Шелка завес над головой;
Всех слуг, лелея мысль одну,
Спешит он отпустить ко сну.
Он сбросил платье, медлит лечь,
В его устах — такая речь:
«О, если б с той мне быть вдвоем,
Кого на скалах встретил днем!»
Тех слов промолвить не успел —
Свою красавицу узрел.
Их ласкам не было конца,
Раскрылись друг другу их сердца,
Таких блаженств мы знать не можем,
Помыслим — душу растревожим.
То был лишь сон, — так думал он,
Нашел кольцо — то не был сон.
3
«Ведь вам известно, что идет
На убыль наш могучий род,
Жену вам надобно избрать,
Любая принцесса вам под стать,
Красавиц много в земле родной,
Желанны будете любой».
Был рыцарь Петер устрашен,
У молкнул брат, тут молвил он:
«Вам, братья, благодарен я,
Но не пришла пора моя,
Я к королю на праздник зван,
Я жаждой славы обуян».
Так было феей внушено,
Кто все предвидела давно,
Она дала ему убор,
Каких не знали до тех пор,
Она супруга обняла,
От женщин вновь остерегла.
4
Мнил всяк, — нарядней он других,
Явился Штауффенберг средь них,
Но въезд его так пышен был,
Что всех он рыцарей затмил,
Вот он примечен королем
И дамы шепчутся кругом.
Призывно трубы заиграли,
Ответно лошади заржали.
Турнир! нет радостнее дня
Для человека и коня,
Но рыцарь Петер всех сильней,
И бой окончен тем скорей.
Меж тем — к закату день поник
И вновь раздался трубный клик;
Лишь при дворе отпировали
И княжский танец заплясали,—
Король племяннице вручил
Венец, что Петер заслужил.
Венец златожемчужный тот
Она сама ему несет.
На кудри светлые слагает,
Рукой приветно их ласкает,
Увы, любовь ему сулят
Ее рука и нежный взгляд.
5
Лежал король, покинут сном,
Роились странно мысли в нем,
Летели мысли те в ночной
Его племянницы покой
И устремлялись в путь возвратный,
Как пчелы, с ношей ароматной.
Наутро карлика он шлет,
Тот Штауффенбергу весть несет:
«Ты мил племяннице моей.
Ее, всех краше и знатней,
Коль хочешь, в жены ты возьми,
С землей Каринтской и людьми».
Был рыцарь страхом поражен,
Ни слова не промолвил он.
«Нет, не смеюсь я над тобой,
Тому свидетель дух святой,
Что правду возвещаю я,
Что будет принцесса навек твоя».
Тут рыцарь, избавленья ради,
Сказал, что он не рад награде,
Что с феей моря обручен,
Что, изменив, погибнет он,
А ныне, чужд земных скорбей,
Храним он ею, счастлив с ней.
«Беда душе твоей, беда,
Она погибла навсегда,
Ей божья ока не узреть,
Коль феи не забудешь впредь;
Кто духа в жены избирает —
Отцовских радостей не знает.
Диавол властвует тобой,
Несчастный, славный наш герой!»
Король так молвил и епископ,
И внемлет рыцарю епископ:
«Сложил я в сердце ваш урок,
Немилость божья — худший рок».
Был рыцарь Петер обручен,
С невесты глаз не сводит он,
Алмазами озарена,
Смеется радостно она.
Он в отчий замок едет с ней,
Чтоб справить свадьбу поскорей.
Ты, лес угрюмый, по дороге
Вздымаешь ветви ты в тревоге.
Проходят толпы по лесам
С прозрачным звоном здесь и там,
Цветные ленты, шутки, смех,
Поход любви, поход утех.
6
В родимом замке, в первом сне,
Душой повлекся он к жене,
Его покорно обняла
Та, кто всечасно с ним была,
Сказала, плача: «Горе нам,
Зачем не внял моим словам!
Ты в жены женщину берешь,
На третий день за то умрешь,
Свершится казнь, как я скажу:
Свою я ножку покажу,
Ее увидят стар и млад,
И все, дивяся, задрожат.
Тебе виденье это — весть,
Что должен кару ты понесть,
Немедля к смерти будь готов
И приобщись святых даров,
Обет я выполнила свой,
Но мы расщеплены судьбой».
Слезами омрачился взор:
«Прости, о рыцарь, мой укор,
Горька, о рыцарь, боль моя,
Тебя навек теряю я,
Меня не узрит человек,
Любви лишаюсь я навек».
В очах у рыцаря — смятенье:
«Коль нам грозит разъединенье,
Я бога об одном молю —
Скорей окончить скорбь мою.
Зачем — о, славы путь превратный
Зачем я избран девой знатной?»
Она прильнула к его губам,
Он слезы льет в ответ слезам,
Влюбленных рук не разомкнуть,
Не оторвать от груди грудь:
«Тебя утешит смерть одна,
С тобой расстаться я должна».
7
Так пышно свадьба ни одна
Не пировалась допоздна,
Напева звук, игра струны
Всю ночь под сводами слышны,
И все сидели вкруг стола,
И радость их шумна была.
Гостями был наполнен зал,
И тут-то каждый увидал,
Узрели стар и млад — затем
Что то виденье было всем —
Вдруг нечто на помост метнулось
И женской ножкой обернулось.
Была обнажена она,
Была прекрасна и стройна,
Как бы точеной из кости —
Помех ей не было в пути.
Безмолвный рыцарь тут поник,
Невеста испустила крик.
Едва увидел ножку он,
Сказал, печалью потрясен:
«Беда мне, вечная беда!» —
И омрачился навсегда.
Он взял хрустальный свой бокал,
Взглянул в него — и бледен стал.
Увидел он в хрустале бокала —
Младенца влага укачала,
Он сладко спал в струях вина,
Над краем — ножка лишь видна,
Но было выпито вино —
И в кубке опустело дно.
Промолвил рыцарь: «То смерть моя,
На третий день погибну я!»
Нога вдруг сгинула из глаз,
Толпа к помосту собралась:
Куда исчезла ножка вдруг?
Ужель в помосте — тайный люк?
Была вся радость смущена,
Труба замолкла и струна,
Все омертвело, пляс и пенье,
Боев, турниров шум, движенье,
Остался рыцарь без гостей,
Бежали гости в простор полей.
Одна невеста рядом с ним,
Он молвит ей, тоской томим:
«Лишь ты одна, друг верный мой,
Лишь ты верна, лишь ты со мной».
«Я навлекла на вас беду,
Навек в монахини пойду».
Миропомазан, приобщен,
На третий день воскликнул он:
«Тебе, господь мой, отдаю
Я душу бедную мою,
Прими ее, всевышний отец,
Пошли мне благостный конец!»
Ему был камень гробовой
Воздвигнут любящей женой,
Там в малой келейке она
Жила, в мольбы погружена,
Молилась там и фея с ней,
Они сдружались все тесней.
Работник Геннеке [*]
«Работник Геннеке, постой,
Ты не гнушайся моей деньгой,
Хоть лето поработай,
Я сапоги тебе куплю,
Чтоб землю рыл с охотой».
Надменно Геннеке в ответ:
«Тебе служить — охоты нет,
В работе проку мало,
По морю плавать — веселей
И больше мне пристало».
Тут молвила ему жена:
«И впрямь ты, парень, без ума,
Придумал тоже — море,
Тебе бы землю расчищать
Да с плугом быть не в ссоре».
В чужих советах — проку нет,
И вот купил он арбалет —
Покупка дорогая,
Одежду покороче сшил —
У воинов такая.
Оружье на плечи взвалил,
Колчан на пояс прицепил,
Забрал и меч в придачу.
Так в Бремен зашагал, кряхтя,
Ловить свою удачу.
Прибрел он в Бремен кое-как,
Вдруг видит — перед ним моряк,
К нему: «Моряк почтенный,
Возьмите на корабль меня,
Гребец я преотменный».
«Тебя согласен взять с собой,
Но будешь ты моим слугой
В широком океане,
Я слышу по речам твоим,
Что предки твои — крестьяне».
Тут Геннеке божиться стал:
Из всех удалых он удал
В любом серьезном деле;
Отвага, мужество его
Дракона б одолели.
Когда ж метнулся в море вал,
Овечкой робкой Геннеке стал,
Не вымолвит ни слова,
Все мысли врозь, все мысли вкось,
Душа упасть готова.
На борт поникла голова,
Потом, опомнившись едва,
Так молвил он, стеная:
«Права хозяйка, — вот она,
Морская доля злая!
Здесь ветр свистит, петух кричит,
Здесь непогода дико мчит,
Все море очумело;
Когда б за плуг держался я,—
Им править — то ли дело!
Ах, нет ли здесь кого-нибудь,
Кто б указал мне в Саксонию путь,
Пускай хоть бездорожный,
Путь к замку князя моего,
В мой Лауенштейн надежный?
И нет ли здесь кого-нибудь,
Кто б в Брауншвейг указал мне путь
Награду ему назначу:
Ему отдам я свой кошель
Да мерку бобов в придачу».
Кто эту песенку сложил,
Тот Геннеке домой отвозил,
Чтоб вши его не съели,
И мастерам его завет:
Смиренье в каждом деле.
Вильгельм Телль [*]
Послушайте вы Телля,
Кто, полон гордых сил,
Стрелял, надежно целя,
Кто вольность воротил
В урочище родное,
Тиранство прочь изгнав;
В союз вступили трое —
Во имя братских прав.
Швейц, Унтервальд и Ури,
Свободны с давних лет,
От фогтовой дикой дури
Терпели много бед.
Вовек такой печали
Не помнил селянин:
Глядишь — быков угнали,
Остался плуг один.
Когда ж, не вытерпев доле,
Бедняк защищал свой дом,
Ему глаза кололи,
И стон стоял кругом.
Фогт шляпу свою повесил
Вблизи альтдорфских лип,
Кто ей поклон не отвесил,
Тот бунтовщик погиб.
Тут, жизни не жалея,
Я встретил тебя, тиран!
Я видел козни злодея,
Я слышал стон селян;
Достойней пасть в сраженье,
Чем жить, снося позор,
Стране освобожденье
Замыслил я с тех пор.
Не захотел явиться
Я к шляпе на поклон,
Тем злобный кровопийца
Был тяжко уязвлен.
Он, волей господина,
Приказ дает мне свой,
Чтоб с темени у сына
Сбил яблоко стрелой.
Тогда воззвал я к богу
И вскинул самострел,
Свой гнев, свою тревогу
Я в сердце одолел;
Коль руки будут ловки,
Мой мальчик не умрет;
Стрелой с его головки
Я сбил румяный плод.
В ту пору я верил свято —
Стрелу направит бог,
Но рань я дитя — расплата
Тебя ожидала, фогт;
Я лук согнул бы снова
И — смерть тебе, тиран!
Так месть была готова,
Ее таил колчан.
Но тот, кто жаждал крови,
Приметить все ж сумел,
Что в миг тот наготове
Держал я самострел;
Спросил, ужель такая
Ему грозила месть?
Таиться не желая,
Раскрыл я все, как есть.
Хоть мне и обещал он,
Что не попомнит зла,
Но слова не сдержал он,
И клятва не спасла.
Злорадно торжествуя,
Он в плен меня берет,
И пленником иду я,
В цепях, на вражий бот.
Увидел скорбь я вскоре
И скорбь изведал сам,
Жене и детям — горе,
Печаль — моим друзьям;
Не чая воротиться,
Я слезы лил порой,
Готов был с жизнью проститься
Смеялся мучитель мой.
Хотел у меня жестоко
Отнять сиянье дня,
Он в замок Кюсснахт без срока
Хотел заточить меня,
С позором и глумленьем
Меня повели в тюрьму;
Но бог не замедлил с мщеньем,
Помог слуге своему.
Он ветру дал свободу,
Тут ураган встает,
Взрывая, пенит воду,
Кренится утлый бот;
С меня оковы сбиты,
Мне фогт весло припас,
Твердит: сильней греби ты,
Спасай обоих нас!
Тут, милости не веря
И месть в душе тая,
Едва завидел берег,
Из бота прыгнул я;
Взобрался я по скалам
С чудесной быстротой,
Внизу — валам и шквалам
Тиран был предан мной.
Он вслед вопил проклятья,
Рычал он, словно лев,
Стремился убежать я,
Угрозы те презрев;
Его еще я встречу
На улице глухой,
Я в грудь надежно мечу,
А лук всегда со мной.
Раз ехал он, гарцуя,
По улице глухой,
Тогда пустил стрелу я,
Был верен выстрел мой;
И вот — врага не стало,
Убит он наповал,
Я ликовал немало,
Когда с коня он упал.
Как древле — камень ничтожный
Метнул из пращи Давид,
И великан безбожный —
Был Голиаф убит,
Так мне господь защитой,
Он дал мне мощь свою,
Мой изверг лежит убитый,
А я над ним стою.
Удачи такой дождался
Товарищ мой потом,
С Ландбергером рассчитался
В купальне топором;
Женой его с глумленьем
Тот силой овладел,
Друг не замедлил с мщеньем,
И смерть — врага удел.
Не ждали от нашей доли
Мы выгоды иной:
Насилье мы пололи,
Пахали край родной.
Не знали мы, где право,
Защита, суд и власть,
Зато дрались мы браво,
И бог не дал нам пасть.
Тут править стал боями
Союз Швейцарский наш.
Враги пришли с войсками,
Оружье — верный страж;
Себя мы не жалели
И в боевом огне,
В Моргартенском грозном деле
Все бились наравне.
Мы знати нагрели спину,
Народ наш не был прост,
Мы чванному павлину
Повыщипали хвост;
Но стрелы нам возвестили,
Что прочной удачи нет,
Мы дорого заплатили
За радость двух побед.
Окружены врагами,
Сильнейшими числом,
Под натиском мы сами
Бежали со стыдом,
Потом пришло подкрепленье,
И с Брюнингских высот
Павлин удрал, но в сраженье
Мы лили кровь и пот.
Союзники, всегда вы
Должны гореть душой,
Храня наследье славы.
Кровавой славы той.
Свободою гордится
По праву наш народ,
Но кто ее лишится,
Вовеки не вернет.
Цветущие ваши годы
Взрастила кровь отцов,
Хранить венок свободы
Будь каждый вовек готов;
Враги, пощады не зная,
Венок тот совлекут,
Едва корысть слепая
Заменит верный труд.
Приходит к вам с поклоном
Напыщенная знать,
То — золотом червонным,
То деньгами вас прельщать;
Одна у них затея —
Скупить у вас детей,
Что, слов не разумея,
Спят в колыбельке своей.
Одна у меня забота —
Избавить вас от бед,
Расставлены тенета,
Собаки чуют след;
Примите завет суровый,
Рождается Телль лишь раз,
Ни старый друг, ни новый
Так не печется о вас.
Вас к миру и ко благу
Единство приведет,
Лишь отчую присягу
Крепите из года в год,
Не поддавайтесь злату,
Не слепните от благ,
Чтоб худшую расплату
Вам не замыслил враг.
Друзья, тут эта песня
Окончиться должна,
Пусть, не на ветер спета,
Вам век звучит она.
Урийца песнопенье
Сумейте всюду разнесть —
Потомкам в поученье,
Стране родимой в честь.
Доктор Фауст [*]
Спеть хочу, христовы дети,
Песню новую я вам,
Как блистал в безбожном свете
Доктор Фауст, Иоганн;
Из Ангальта был он родом,
Тьму наук он одолел,
Горделиво споря с богом,
Совершил немало дел.
Сорок тысяч духов
Он заклятью подчинил,
С преисподней разлучил.
Средь покорных духов тех
Был ему милее всех
Мефистофелес. Тут и там —
Под стать ветрам —
Тот ни в чем не знал помех.
Денег он ему припас,
Много пирожков, конфет,
Много злата, серебра;
Еще в Страсбурге потом
В цель стрелял он преотменно
И, удаче веселясь,
Черта так он бил коленом,
Что тот охал каждый раз.
С почтой ехал ли в дорогу,
Духам не было покоя,
Сзади, спереди и сбоку
Путь мостили, камнем кроя;
В Регенсбурге на Дунае
В кегли ловко он играл,
Рыбу удил, забавляясь,
Сколько и где б ни пожелал.
Однажды в пятницу страстную
Гулял в Иерусалиме он,
Где Христос на крестном древе
Был нещадно пригвожден.
Дух промолвил: «Вот Христос,
Он умрет, людей спасая,
Видишь, честь ему какая,
Хоть спасенье он принес».
Дух проворный — тут и там —
Под стать ветрам —
Очутился вмиг в пути,
Чтоб три локтя полотна
Фаусту принести.
Не успел тот приказать,
Как вернулся бес,
Полотно ему принес
Быстрый Мефистофелес.
Португалию, город большой,
Тут велел он срисовать;
И потом — тут и там —
Под стать ветрам —
Рисовал край любой,
Так же точно,
Как Португалию, град пречестной.
«Слушай, мне теперь срисуй ты
Крест священный со Христом,
Все, как есть, смотри, срисуй ты,
Все, что видишь ты на нем,
Ты срисуй, смотри, и надпись
Вместе с именем святым».
Срисовать того не мог он,
Стал он Фауста просить
Преумильно: «Мольбы моей
Не отринь, готов я возвратить
Грамоту, что мне в залог принес.
Написать мне невозможно:
Господь Иисус Христос».
Убеждал его нечистый:
«Прихоть стоит ли того?
От затеи откажись ты
Ради спасенья своего».
Доктор Фауст, обратися,
Еще есть времени часок,
Бог воздаст тебе сторицей,
Милость вечную пошлет,
Доктор Фауст, обратися
Иль раскаешься потом.
«Знать я не желаю бога
И его небесный дом!»
В это самое мгновенье
С неба ангел послан был,
Так радостно для слуха
Запел он ангельские хвалы.
Покуда песнь его звучала,
Был доктор Фауст обращен,
Но как только замолчала,
Адский ужас увидел он.
Ослепил его нечистый,
Венерин образ срисовал,
Тут злые духи собралися —
И Фауста увели во ад.
Смерть и девушка
в цветочном саду [*]
Шла девушка, гуляя,
Шла, нежная, зарей,
Беспечно молодая,
В цветочный садик свой.
Рвала цветочки без числа.
Из серебра и злата
Венок себе плела.
Подкрался неприметно
Тут некто страшный к ней,
Его обличье бледно,
Весь наг он до костей,
Волос и плоти вовсе нет,
К костям присохли жилы,
Сквозь кожу зрим скелет.
Ужасен был сугубо
Его зловещий лик,
Усмешкой скаля зубы,
Шагнул он в тот же миг
К прекрасной девушке в цветах
Над нею, полумертвой,
Великий веял страх.
«Рядись, рядись, красотка,
Пойдешь плясать со мной!
Я на тебя надену
Веночек не простой,
Он не из цветиков сплетен,
Травой благоуханной
Не перетянут он.
Венок, что возложу я,
Зовется — смертный час;
Всечасно, торжествуя,
Венчаю смертных, вас;
Кто здесь однажды был рожден,
Венком моим украшен,
Со мною спляшет он.
В земле моей без счета
Прожорливых червей,
Они вкусят с охотой
От красоты твоей,
Тебе цветами станут вдруг,
Тебе заменят злато,
Алмазы и жемчуг.
Была б ты, верно, рада
Узнать, кто я таков?
Таиться мне не надо,
Назвать себя готов:
Жестокой Смертью прозван я,
В любом краю подлунном
Известна власть моя.
Коса — мое отличье,
И вестником потерь
Я предстаю и кличу,
Стучусь в любую дверь;
И коль пришла кому пора,
Будь поздний час иль ранний,—
Сбирайся со двора!»
Тут девушка в испуге,
Томясь, скорбя душой,
С мольбой простерла руки:
«Смерть, милый гость, постой,
С тобой попозже я пойду,
Мне, девушке несчастной,
Позволь пожить в саду!
Воздам тебе богато,
Рука отца щедра,
Получишь много злата
И всякого добра.
Оставь мне только жизнь мою —
Все, все, что я имела,
Тебе я отдаю!»
«Сокровищ не взыскуя,
К их блеску хладен я!
Но жизнь твою возьму я,
Красавица моя.
Пойдешь со мной в мой хоровод,
К нам тысячи сойдутся,
Чтоб верен был мой счет».
«О рыцарь-Смерть, немало
Есть верных слуг у нас.
Чтоб я беды не знала,
Умрут они тотчас,
Уступит их родитель мой,
За дочку он заплатит
Хоть всей своей казной».
«Отцу приспеет время,
Возьму его в свой срок.
Приду и к вашим слугам,
Коль час их недалек,
Но нынче срок — тебе одной,
О юная красотка,
Идем плясать со мной!»
«О, сжалься, — возопила,—
Над юностью моей,
Я б злого не свершила
Во весь остаток дней.
Меня тотчас не уводи,
Дай жизни хоть немного,
На время пощади!»
Ей Смерть в ответ: «Все тщетно.
Уйти — не властен сам,
На просьбы нет ответа
Ни женам, ни мужам.
Малюток увожу с собой,
Любой послушен зову,
Лишь стукну в дверь косой».
Ее увел он рано,
Пока была хрупка,
Ее повергла в травы
Жестокая рука,
Задел он сердце ей косой,
Красавица лежала,
Пронзенная тоской.
Лицом бесцветна стала,
Глаза как бы во мгле,
Привстала, вновь упала,
Забилась на земле,
Уж ей блаженства не знавать,
Вовек в траве зеленой
Ей цветиков не рвать.
Бок и Блок [*]
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Сколько сукна на шлафрок?
Семь локтей!
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где мой шлафрок?
Маловато
Сукна-то,
Семь локтей — какой же шлафрок?
Что ж выйдет, Бок?
Камзольчик, Блок!
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где камзольчик, Бок?
Да маловато
Сукна-то,
Семь локтей — ни камзол, ни шлафрок.
Что ж выйдет, Бок?
Штаны, Блок.
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где штаны, Бок?
А ведь сукна-то
Опять маловато,
Семь локтей — ни штаны, ни камзол,
ни шлафрок.
Что ж выйдет, Бок?
Да пара чулок.
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где чулки, Бок?
Да все маловато
Сукна-то,
Семь локтей — ни чулки, ни штаны,
ни камзол, ни шлафрок.
Что ж выйдет, Бок?
Перчатки, Блок.
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где перчатки, Бок?
А сукна-то
Опять маловато,
Семь локтей — ни перчатки, ни чулки,
ни штаны, ни камзол, ни шлафрок.
Что ж выйдет, Бок?
Напальник, Блок.
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где напальник, Бок?
А ведь сукна-то
Опять маловато,
Семь локтей — ни напальник, ни перчатки, ни чулки,
ни штаны, ни камзол, ни шлафрок.
Что ж выйдет, Бок?
Прикинешь четверть, Блок,—
Выйдет поясок.
Когда сдашь работу?
Как нельзя скорей —
Под вечер в субботу
Сдам, ей-ей.
Как сказано, в срок
Пришел Блок.
Мир всем, Бок!
Дай бог, Блок!
Ну, где мой поясок?
Сукно все порвалось,
За восемь недель истрепалось.
Тут в лавку Блок бежит,
Сукна прикупить спешит.
И, сам не скончайся Блок,
Его бы прикончил Бок.
У, лежебок! [*]
Раз в кабачок жена пошла.
У, лежебок!
А муженька с собой не взяла.
Ха-ха-ха!
В дому довольно дела.
У, лежебок!
Телят пасти велела.
Ха-ха-ха!
Ты так-то, муж, добро охранял?
У, лежебок!
Все сливки с молока слизал.
Ха-ха-ха!
За ремесло такое —
У, лежебок! —
Получишь палок вдвое.
Ха-ха-ха!
Муж — в подворотню и на двор.
У, лежебок!
Повел с соседом разговор.
Ха-ха-ха!
Соседушка, мой милый!
У, лежебок!
Жена меня побила.
Ха-ха-ха!
Бывало то же и со мной.
У, лежебок!
Ну, видно, поплетусь домой.
Ха-ха-ха!
Ленора
Зажглися в небе звезды,
Высоко месяц встал,
Мертвец к луке припал:
«Впусти меня, подружка,
Окно скорей открой,
Недолго мне быть с тобой.
Петух пропел двукратно,
Рассвет вещает он,
В дорогу я снаряжен.
Длинна моя дорога:
Две сотни миль позади —
И столько же впереди.
Не медли, дорогая,
В седло ко мне садись,
Мы б вихрем понеслись!
Там, в Венгрии далекой,
Есть домик у меня,
Там отпущу коня.
На свежей луговине
Построен домик мой,
Приют для нас с тобой.
Не мучь меня, не медли,
Садись ко мне, дружок,
Поскачем на восток!
Нам звездочки мерцают,
Высоко месяц встал».
Мертвец к луке припал!
«Куда меня зовешь ты?
Что вздумал, бог с тобой,
Еще и в час лихой?
С тобой не поскачу я,
Кровать твоя узка,
Дорога далека.
Один ты нынче ляжешь,
Мой милый, навсегда!
До Страшного суда».
Чудесный рог [*]
Кто к госпоже во двор
Летит во весь опор?
Коня он осадил,
Учтиво стан склонил.
Приветны взоры жен,
Вновь юноша склонен;
Несет он рог резной
В оправе золотой.
Горит без счету в ней
Прекраснейших камней,
Рубин, жемчуг, алмаз —
Пленительны для глаз.
Слоновой кости рог —
Громадней быть не мог,
Прекрасней быть не мог,
В придачу — перстенек.
Сияет серебром,
И сто звоночков в нем,
Из золота литых,—
То дар глубин морских.
Дар феи то морской —
Владычице земной,
Прекрасной, мудрой — ей,
Кто светлых фей светлей.
Тут юноша сказал:
«Чтоб рог мой зазвучал —
Лишь пальчиком нажмите,
Лишь пальчиком нажмите —
И все звоночки вдруг
Сольются в сладкий звук,
Что ни одна струна,
Певунья ни одна,
Ни птички в облаках,
Ни девушки в морях —
Никто б не пробудил!»
Тут всадник в горы взмыл.
У госпожи в руках
Тот рог, что пел в веках;
Лишь пальчик приложила —
О, сладостная сила!
Пальма [*]
К Анхен из Тарау посватался я,
В ней все именье, вся радость моя.
Анхен из Тарау душой мне верна,
В счастье и в горе мой спутник она.
Анхен из Тарау, ты — царство мое,
Плоть моя, сердце, душа, бытие!
Пусть нас все бури обнимут тесней,
Будем стоять неразлучно мы с ней.
Скорби, недуги, гоненья, беда —
Крепче нас свяжут в любви навсегда.
Стройная пальма тем боле стройна,
Чем долгосрочней под градом она,
Так же любовь в нас чудесно растят
Крестные муки, страданья и ад.
Нам разорвут ли объятья любви,
Ты хоть в бессолнечных землях ж и в и —
Путь я найду чрез леса, океан,
Чрез лед, железо, чрез вражеский стан.
Анхен из Тарау, ты — солнце мое,
С твоим сливаю свое бытие!
Римский бокал [*]
Стояла я на высокой горе
Да глядела в глубокий, глубокий Рейн,
Вдруг вижу — скользит там лодка,
Пируют рыцари в ней.
Тут самый молоденький из них,
Он поднял свой римский бокал,
Манит меня бокалом:
«Иль даром наливал?»
«Зачем меня зовешь ты,
Что потчуешь вином?
Отец в монастырь меня отдает,
Мне богу служить суждено».
Тут снится в ночной да в полуночный час
Рыцарю тяжкий сон,
Будто подружка ушла в монастырь,
Он с милой навек разлучен.
«Слуга, седлай нам двух коней,
На душе, в голове — тяжело.
Осушал я без счета свой римский бокал,
И лодку волной понесло.
Мне снилось, монахиню видел я,
Бокал ей протягивал свой,
Она не хотела идти в монастырь,
Туманились глазки слезой.
Ну вот, ну вот, стой здесь у ворот,
Подружку зови сюда!»
Сама игуменья к ним идет:
«Пусть выйдет подружка сюда».
«Здесь нет никакой подружки
И некому выйти к вам».
«И если нет здесь подружки —
Обитель огню предам».
Подружка в одежде белой
Тут встала на пути:
«Мне волосы обстригли,
Во веки веков — прости!»
Он пред обителью упал,
Глядел он в глубокий, глубокий дол,
Тут разбил он римский свой бокал,
Разбил и сердце свое.
Ослушались мастеров [*]
Подмастерья, не робей!
Наши в Гамбурге, ей-ей,
Мастеров нагрели;
Роммодедом и фальдрида,
Мастеров нагрели.
В две недели взяв расчет,
Удирайте без забот,
Странствуйте по свету;
Роммодедом и фальдрида,
Странствуйте по свету!
Да чтоб всюду вы кричали:
Мастера у нас украли
Денежки из кассы;
Роммодедом и фальдрида,
Денежки из кассы!
Всем, кто крутит языком,
Шею набок мы свернем,
Станут молчаливы;
Роммодедом и фальдрида,
Станут молчаливы!
Пришли к Альтону подмастерья —
Знай, пируют без похмелья
На кошту хозяйском;
Роммодедом и фальдрида,
На кошту хозяйском.
Прогуляли две недельки —
Как вернуть нам в кассу деньги,
Как беду поправить?
Роммодедом и фальдрида,
Как беду поправить?
Подмастерья тут решили
Обсудить беду в трактире —
Там мертвецки пили;
Роммодедом и фальдрида,
Там мертвецки пили.
Вдруг — снаружи заперт дом,
Барабаны гремят кругом,
Город бьет тревогу;
Роммодедом и фальдрида,
Город бьет тревогу.
За дверьми военный стан,
Тридцать тысяч горожан,
Да еще солдаты;
Роммодедом и фальдрида,
Да еще солдаты.
Столяры — те сдаться рады,
Сами вышли из засады —
Ну, чего вам надо?
Роммодедом и фальдрида,
Ну, чего вам надо?
Справедливости одной!
Из-за вас в беде большой
Будет город Гамбург,
Роммодедом и фальдрида,
Будет город Гамбург.
Трубочисты — те востры:
Не робейте, столяры,
Не сдадимся в драке!
Роммодедом и фальдрида,
Не сдадимся в драке.
Отпустили столяров,
Тут раздался трубный зов,
Тут рожки запели;
Роммодедом и фальдрида,
Тут рожки запели.
Всяк ремесленник был рад,
Все кричали тут: виват!
Слава нашим братьям!
Роммодедом и фальдрида,
Слава нашим братьям!
Песню спел — и с глаз долой!
Мастерам пора домой,
Продавать именье;
Роммодедом и фальдрида,
Продавать именье.
Кем пропета песня эта?
Пареньками песня спета,
Что странствуют по свету;
Роммодедом и фальдрида,
Странствуют по свету.
Гордый пастух [*]
И как только пастух через мост погнал,
Почему?
На мосту он рыцаря повстречал:
Гоп-гоп-гоп-на мосту повстречал.
Поспешает рыцарь шапочку снять,
Почему?
Доброго дня пастуху пожелать:
Гоп-гоп-гоп-пастуху пожелать.
Ах, рыцарь, голову накрой,
Почему?
Бедняк-пастух перед тобой:
Гоп-гоп-гоп-пастух перед тобой.
Бедняк пастух передо мной,
Почему?
Коль плащ тот мне куплен моим отцом:
Гоп-гоп-гоп-мне куплен отцом?
Тебе что за дело, рваный барон,
Почему?
Коль плащ тот мне куплен моим отцом:
Гоп-гоп-гоп-мне куплен отцом?
Тут рыцарь суров и гневен стал,
Почему?
Пастуха он забросил в глубокий подвал:
Гоп-гоп-гоп-в глубокий подвал.
Лишь мать пастуха узнала о том,
Почему?
Поутру спешит она к рыцарю в дом:
Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.
Ах, рыцарь, сына верни ты нам,
Почему?
Тебе я бочку золота дам:
Гоп-гоп-гоп-бочку золота дам.
Мне бочка золота — не расход,
Почему?
Пусть в дальних полях пастух живет:
Гоп-гоп-гоп-в полях живет.
И как только отец узнал о том,
Почему?
Поутру спешит он к рыцарю в дом:
Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.
Ах, рыцарь, сына верни ты нам,
Почему?
Тебе две бочки золота дам:
Гоп-гоп-гоп-две бочки дам.
Две бочки золота мне — не расход,
Почему?
Пусть в дальних полях пастух живет:
Гоп-гоп-гоп-в полях живет.
И как только подружка узнала о том,
Почему?
Поутру спешит она к рыцарю в дом:
Гоп-гоп-гоп-едет к рыцарю в дом.
Ах, рыцарь, верни ты милого нам,
Почему?
Алмазный венок тебе я дам:
Гоп-гоп-гоп-венок я дам.
Алмазный венок — немалый расход,
Почему?
Пусть милый в полях с тобой живет:
Гоп-гоп-гоп-с тобой живет.
Альберт Великий [*]
Глядит королева из окна,
Следит за юношей она,
Вот подан знак —
Прийти без промедленья.
Явился юноша тайком.
«Прекрасной госпоже во всем
Покорствуя,
Жду робко повеленья».
Ему владычица в ответ:
«Ты присягал мне с юных лет
На жизнь и смерть,—
Будь верен обещанью.
Свое желанье слей с моим,
Друг другу радость подарим —
Не будь глухим
К заветному признанью».
Он в тех словах прозреть не мог
Сближенья страстного залог,
Покорно он
Ее предался воле.
Его душа раскрыта ей,
Приди — и телом моим владей,
Душой своей
Уж не владел он боле.
Когда ж в покое рассвело,
Она нахмурила чело:
«От твоего
Я насладилась тела.
Ступай, не мешкай, клонит сон».
В свои одежды впрыгнул он,
Ведь он не знал,
Что смерть ему приспела.
Его рука в ее руке,
И вот стоит он на доске,
Вдруг дернут шнур —
Доска под ним упала.
Обхвачен яростной водой,
Погиб избранник молодой,
А женщина
Коварно хохотала.
Нет от нее путей иных,
Так заманила восьмерых,
И каждого
Губила, обнимая.
Девятый вслед за ними пал,
Но, видно, счет был ей все мал,
Десятому
Готова участь злая.
То был ученейший из всех,
Ее он понял тайный грех,
Он знал, — его
Минует наважденье.
Он сквозь волшебное стекло
В ней разглядел добро и зло,
Сдружился с ней,
Готовя тайно мщенье.
Он сердце ее зажал в ладонь,
Он в сердце ей вдохнул огонь,
Владычицу
Влечет к нему желанье.
Тогда изрек он приговор:
«Девятерых прозрел мой взор.
О женщина,
Я слышу предвещанье.
Вода клокочет подо мной,
Твоя постель — кораблик злой,
Нырнет на дно —
И к девяти сойду я.
Ты лживый парус подняла,
Меня десятым нарекла,
Убийца ты —
Убьешь меня, целуя!»
Та речь владычицу гневит,
Она связать его велит:
«Пажи мои!
Столкнуть его с вершины!»
Спокойный взор его суров,
Ему не страшен шум валов;
Вот поднят он
Над пропастью пучины.
Вдруг все веревки сбросил он
И прыгнул, ветром унесен,
И вдаль поплыл,
Беспечно в бездне рея.
Несясь, как оперенный дрот,
Он рассекает гребни вод.
«Моя любовь —
Ценой за жизнь злодея!»
Желанья дрогнули в ответ,
И каждый вскинул арбалет,
Но стрелы — в птиц
Обращены над морем.
Над ним порхают средь валов.
Вновь королевы слышен зов:
«Еще с тобой
Мы волшебством поспорим!»
«Владычица! — он крикнул ей,—
Вам девять мстят рукой моей,
И девять стрел
Вселил я в птиц заклятых.
Уходит в лес тропа моя,
Там птицеловом стану я —
И петь о вас
Я обучу пернатых».
Тут к лесу мчится он, крылат,
Ему дивятся стар и млад,
Владычица
Поникла, бледнолица.
В шатер зеленый входит он,
Пичужек стаей окружен.
На зов ловца
Летит любая птица.
Тут взмыл он в воздух голубой,
И вкруг него — пернатый рой,
К зубцам бойниц
Взлетел он, быстр и весел.
«Владычица девятерых
Любила — и убила их»,—
На каждый клюв
Он грамотку привесил.
Кружатся птицы над страной,
Руками ловит их любой,
Так весть стыда
Всю землю облетела.
Одна пичужка — всех пестрей,
Для королевы — радость в ней,
Зовет — а та
К ней на голову села.
Записочку коварно ей
Бросает в ямку меж грудей,
Тут свой позор
Читает королева.
Записку страшную потом
Рвет на кусочки алым ртом,
Дрожит, полна
Отчаянья и гнева.
Когда же всем был явлен стыд,
Ей сам искусник предстоит:
«Меня зовут
Альбертус, королева.
Альберт Великий пред тобой,
Я чтим повсюду, как святой,
Моей рукой
За все тебе отмстится.
Десятый я — кто всех мудрей,
Кто избежал твоих сетей».
Кричит она:
«О, лучше б не родиться!»
«О, лучше б не родиться мне!» —
Кричит она, как бы во сне,
Отчаянье
Ей душу тайно гложет.
Перед Альбертусом тогда
Поникла с трепетом стыда,
Тот обещал —
Смиренье ей поможет.
Тоски, раскаянья полна,
Одежды раздрала она
И облеклась
В покров келейно-серый.
Альбертус, выслушав ее,
Соизволенье дал свое —
Грех искупить
Раскаяньем и верой.
К ее теснейшей из темниц
Слетались с пеньем девять птиц,
Осьмнадцать лет
Их, плача, прокормила.
Когда ж вся мука излилась,
Те птицы, в ангелов вселясь,
Прияли дух,
А плоть взяла могила.
Песня о портных [*]
Улитка встретилась трем портным,
Ого, улитка встретилась трем портным,
Медведицей примнилась им,
Ого, ого, ого!
Немало они тут всполошились,
Ого, немало они тут всполошились,
Они от улитки за тын схоронились,
Ого, ого, ого!
Промолвил один: «Ты первый иди»,
Ого, промолвил один: «Ты первый иди»
Промолвил другой: «Ты иди впереди»,
Ого, ого, ого!
И третий не отстал от них,
Ого, и третий не отстал от них:
«Она сожрет нас всех троих»,
Ого, ого, ого!
Тут рядышком пошли все трое,
Ого, тут рядышком пошли все трое,
Да взяли с собой ружье большое,
Ого, ого, ого!
И, снаряжаясь в смертный бой,
Ого, снаряжаясь в смертный бой,
Порядком трусил каждый портной,
Ого, ого, ого!
А когда на приступ они пошли,
Ого, когда на приступ они пошли,
Такую речь меж собой повели,
Ого, ого, ого!
Хотя б он вылез, чертов зверь,
Ого, хотя б он вылез, чертов зверь,
Его не возьмет и пуля теперь,
Ого, ого, ого!
Улитка высунула рог,
Ого, улитка высунула рог,—
Троих портных проняла тут дрожь,
Ого, ого, ого!
Она отомкнула свое жилье,
Ого, она отомкнула свое жилье,—
Портные бросили ружье,
Ого, ого, ого!
Улитка выползла из жилья,
Ого, улитка выползла из жилья,—
Портные зарылись в кучу тряпья,
Ого, ого, ого!
Пчелиная [*]
Про птичек про медвяных
Я песенку спою,
Что на цветных полянах
Сбирают дань свою.
Они в пирах веселых
Кружатся день-деньской.
Я вам спою о пчелах
Над ширью луговой.
Зима томит в оковах
Народец нежный дев,
Пока снегов суровых
Минуют дрожь и гнев.
Когда ж вернутся птицы,
Когда весной пахнет,—
Сберутся медуницы
В цветочный свой поход.
Они летят с гуденьем,
Их жало — словно меч,
Но пеньем и круженьем
Не мнят беды навлечь.
Цветочным тем набегом
Все буйство исчерпав,
Они стремятся к негам
Дерев и тихих трав.
Из замка воскового
Пергамент золотой
От взора скрыт людского;
Художников порой
Пленяет он невольно:
Все кельи — как одна,
Растет многоугольно
Медовая страна.
Они живут в покое,
Корыстность им чужда,
Ткут братство трудовое
В жару и в холода;
Они в полях находят
Цветочный росный сок
И радостно возводят
Свой сахарный домок.
Семь лет [*]
В селе однажды юноша жил,
Свою подружку семь лет любил,
Любил ее семь — и больше — лет,
А конца любви и вовсе нет.
Крестьянской дочкой она была,
С красавицей первой поспорить могла;
И счету не было женихам:
«Крестьянин, дочку просватай нам».
«Никому не отдам я дочки своей,
Не дам я ни злата, ни дома ей;
Ей черное платье куплю одно:
Страдать и молиться ей суждено».
В Нидерланды юноша держит путь,
А с милой его приключился недуг;
Он слышит весть: подружка больна,
Три дня, три ночи молчит она.
И как только он услышал весть,
Что с милой его приключилась болезнь,
Он бросил все именье свое
И спешит домой — навестить ее.
И как только он на порог вступил,
У милой и вовсе не стало сил:
«Входи, заходи, любимый мой,—
Не ты, а смерть будет жить со мной».
«Встань, радость моя, встань в добрый
Зачем в постельку ты улеглась?»
«Прощай, прощай, друг верный мой,
Скоро усну в могиле сырой».
«Постой, постой, подружка моя,
Любовь и верность спасут тебя;
Свечу, свечу принесите тотчас,
Вдвоем с любимой оставьте нас!»
Что вынул он из котомки своей?
Яблочко — нет розовей и белей!
К бело-розовым губкам подносит плод,
Красавице он здоровье вернет.
Спешит ее милый обнять-согреть,
А в ней ни тепла, ни дыханья нет,
Она у него на руках скончалась,
Она с чистотой своей не рассталась.
Что вынул он из котомки вновь?
Платочек, тканный из тонких шелков;
Он вытер глаза об его края:
«Ах, господи, кончится ль скорбь моя?»
Себе он черное платье сшил,
Он платье скорби семь лет носил,
Носил его семь — и больше — лет,
А скорби конца и вовсе нет.
Скворец и ванночка [*]
Был рыцарь Конрад в пути утомлен,
Привязал коня у гостиницы он.
Красавица молвит: «Слезай, слезай»,
То вскинет глаза, то потупит глаза.
«Ах, милая девица, постой!
Поднеси мне кубок своей рукой!»
«Ах, рыцарь, милый рыцарь мой!
Подношу тебе кубок своей рукой».
«Румяный ротик, отпей вина,
Ты выпей кубок весь до дна».
«Хозяйка, хозяюшка вы моя,
Не с дочкой ли вашей беседовал я?»
«Никогда не была она дочкой моей,
Служанкой ей быть до конца своих дней».
«Ее мне отдайте на ночь одну,
За то уступлю вам свою казну».
«Коль мне отдадите свою казну,
Ее уступлю вам на ночь одну».
«Угодно ноги омыть господину,
Нарви майорану и розмарину».
Пошла она в садик и травы рвет,
«Бедняжка невеста! — скворец поет,—
Была она в ванночке принесена —
В ней мыть ему ноги теперь должна.
В нужде и беде скончался отец
И матери близок был конец.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
Тут вносит ванночку она,
Где рыцарю постель постлана.
Воды налила, что чуть тепла,
И горько плакать начала.
«О чем ты плачешь, невеста моя?
Или тебе не по сердцу я?»
«Ах, не о том печаль моя,
Над песней скворушки плачу я.
Я травы рвала, как ты велел,
«Бедняжка невеста! — скворец запел,—
Была она в ванночке принесена —
В ней мыть ему ноги теперь должна.
В нужде и беде скончался отец
И матери близок был конец.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
На ванночку рыцарь глядит, смущен,
Бургундский герб там видит он.
«Отцовского ль мне не узнать герба?
Как ванночка эта попала сюда?»
Запел тут скворушка близ окна:
«Была она в ванночке принесена.
Невеста моя, найденыш мой,
Где мать твоя, где отец родной?»
На девушку рыцарь глядит, смущен,
На шее родинку видит он.
«Сестричка моя, ты нашлась наконец,
Король на Рейне — твой отец.
Зовут Христиной твою мать,
И Конрад я — твой двойничный брат».
Тут преклонились брат и сестра
И господа славили до утра
За то, что их от погибели бог
Скворцом и ванночкой уберег.
И как только петух забил крылом,
Кричит хозяйка на весь дом:
«Эй ты, невеста, пора вставать,
Хозяйке комнату подметать!»
«Не невеста она, не пора ей вставать,
Не будет комнату подметать,
А вы, хозяйка, давайте вина —
Нам подкрепиться после сна».
И как только хозяйка внесла вино,
Ей молвил Конрад словечко одно:
«Откуда девушка у вас?
Она принцессой родилась».
Хозяйка стала стены белей,
Пришлось во всем повиниться ей.
То было в саду, где трава зелена,
Сидела там девочка одна.
Цыганка злая мимо шла,
Ребенка и ванночку унесла.
Встал Конрад, кровь закипела в нем,
Хозяйкино ухо пронзил мечом.
Тут стал он сестричку обнимать,
Та губки ему протянула сама.
За белую ручку берет ее,
Сзади себя сажает в седло.
В руках у ней ванночка с гербом,
Так скачут к родной матушке в дом.
И как только он доскакал до ворот,
Навстречу матушка идет.
«Ах, сын, сыночек милый мой,
Что за невесту везешь с собой?
В обнимку с ванночкой она,
Словно младенца ждать должна».
«Приехал к вам не с невестой я,
Это — Гертруда, сестра моя».
И как только дочь спрыгнула с седла,
Мать пошатнулась, мать обмерла.
И как только снова в чувство пришла,
Милую дочку свою обняла.
«Родная, сомненья гоните прочь,
Гертруда я — ваша милая дочь.
Тому осьмнадцать лет как раз —
Тогда украли меня у вас.
И увезли меня за Рейн
Вот в этой ванночке моей».
Тут снова прилетел скворец,
Пропел нашей песенки конец:
«Болит мое ухо, ой, беда,
Детей не буду красть никогда,—
Чеканщик, добрый чеканщик мой,
Золотую клеточку мне построй.
Ее ты над ванночкой построй,
Пусть там и будет скворечник мой».
Не свиделись [*]
Так прощай же, сокровище мое,
Теперь разлучаюсь с тобой —
До будущего лета —
Там снова свижусь с тобой.
И как только вернулся парень домой,
Про милую спрашивать стал,
Где, где моя подружка,
С кем разлучился я?
Лежит она на погосте,
Уж третий нынче день,
Печалью и слезами
Загублена она.
Пойду на погост, найду я
Могилу милой моей,
Звать буду ее, доколе
Она не ответит мне.
Гей, радость моя, любовь моя,
Могилу свою раскрой,
Тебя колокольчик не кличет,
Тебе и птичка не свищет,
Не светит солнце с луной!
Граф Фридрих [*]
Граф Фридрих именитый
Пустился в путь со свитой,
Везет невесту он домой,
Там назовет ее женой.
Шла в гору пестрая толпа,
Вела их узкая тропа,
Тропа оборвалась,
Тут переправа началась.
Был стиснут граф со всех сторон,
Меч острый выпал из ножон,
Невесту в сердце поразил,
Ей очи болью замутил.
Тут он рубашку белую снял,
Он раны ей перевязал,
Рубашка стала так красна,
Словно в крови стиралась она.
Он не жалел и нежных слов,
Он сам заплакать был готов,
Таких стенаний, ласк таких
Вовек не слетало с уст мужских.
«Граф Фридрих, жених нареченный,
Я к вам с мольбой смиренной,
Скажите свите вы своей,
Чтоб так не шпорила коней!»
Граф Фридрих кричит своей свите:
«Так быстро не скачите!
Невеста ранена моя,
Ах, господи, что наделал я!»
Граф Фридрих стукнул у ворот,
Навстречу матушка идет:
«Привет тебе, сыночек мой,
И всем, кто прибыли с тобой!
Что так невеста твоя бледна,
Неужто родила она?
Что так сердечна и грустна —
Неужто младенца ждет она?»
«Ах, тише, тише, родная,
Беда приключилась большая,
Она не ребеночком больна,
Смертельно ранена она».
Тут, по обычаям двора,
За пир садиться им пора,
Давно и стол уж был накрыт,
Как то на свадьбе надлежит.
Невесту за стол сажают,
Ей рыбу и дичь предлагают,
Ей цедят лучшего вина,
Она по-прежнему грустна.
Питье и еда ей не милы,
Ее покидают силы,
Тут молвит: «Встав из-за стола,
Тотчас в постельку б я легла».
То слышит родня женихова,
Ее осуждает сурово:
«Где слыхана такая речь?
Спешит невеста в постельку лечь!»
«Ах, тише, тише, родная,
Не мучь ее, осуждая;
Дурного в мыслях нет у ней,
Неможется смертельно ей».
Невесту ведут к постели,
Очи ее потускнели,
Без счету флаконов и свечей,
Средь них невеста еще бледней.
Графиня идет со свечами,
С графами и князьями,
Со всей семьей именитой,
С дворцовой рыцарской свитой.
«Граф Фридрих, жених нареченный,
Я к вам с мольбой смиренной:
Коль вами чтится воля моя —
Хочу остаться девушкой я!»
«Моя невеста, жена моя!
Заране исполнена просьба твоя.
Отрада моя, друг нежный мой,
Лишь о тебе я скорблю душой.
Любовь моя, мой бесценный клад,
Одно лишь слово уста твердят:
Тебя я насмерть ранил мечом,
Прости меня пред своим концом!»
«Любимый супруг, повелитель мой,
Так горько не сетуйте надо мной!
Вина вам простилась, коль была,
Никогда вы мне не сделали зла».
Она отвернулась к стенам
И сном забылась блаженным,
Прияла в боге свой конец,
Девичий свой сберегла венец.
Наутро отец именитый
Приехал в замок со свитой,
Услышал он по дороге:
Дочка почила в боге.
Отец расспросил все, как было,
Что дочку его сгубило?
Граф Фридрих сказал: «Несчастный я
То — смилуйся, боже! — вина моя».
Отец невестин тогда изрек:
«Коль юность ее ты на смерть обрек,
Твоей я юности воздам —
От рук моих погибнешь сам».
Он острый меч извлек потом,
Ударил графа тем мечом,
От боли весь затрепетав,
Пал мертвым наземь юный граф.
Высокий конь его везет,
В глубокий мох тропа ведет.
Там тело в склеп водворено,
И вскоре расцвело оно.
На третье утро возросли
Три лилии из той земли;
Стояло там реченье:
Дано ему спасенье.
Небесный голос возвестил,
Чтоб он из склепа вынут был,
А тот, кем рыцарь умерщвлен,
На вечную муку осужден.
Тут вынули его из мхов,
В пышнейшем замке склеп готов,
Он был с невестой погребен,
Обрел красу былую он.
Три дня он в гробе пролежал,
Но лик его, как роза, ал,
Он был и телом чист и бел,
Как будто смерти не узрел.
Свершилось чудо в этот час,
О том поднесь ведут рассказ:
Он обнял ту, кого любил,
И глас из гроба слышен был.
Он рек: всевышнему хвала!
К нам радость вечная сошла!
Зане с возлюбленной вдвоем
В тот путь без страха мы пойдем.
Бабка Змееварка [*]
Мария, ты где допоздна загостилась?
Мария, дочурка моя!
У бабки я допоздна загостилась.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же тебя старуха кормила?
Мария, дочурка моя!
Она меня жареной рыбкой кормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А где же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она в огородике рыбку поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А чем же она ту рыбку поймала?
Мария, дочурка моя!
Она ее палкой и прутом поймала.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с объедками рыбки сталось?
Мария, дочурка моя!
Она их черной собачке скормила.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
А что же с той черной собачкой сталось?
Мария, дочурка моя!
На тысячу клочьев ее разорвало.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
Мария, где стлать тебе на ночь постельку?
Мария, дочурка моя!
На кладбище будешь стлать мне постельку.
Ах, горе мне, матушка! Горе!
Третьего не назвала [*]
Мой милый — он вязальщик,
Он вяжет ночь и день,
Подружке вяжет чепчик,
Чепчик, чепчик,
Да кончить, видно, лень.
А чепчик тот шелковый,
Он с бархатной тесьмой,
Коль хочешь быть ты честной,
Честной, честной,
Носи ты чепчик мой.
Ах, волосам позволь ты
По ветру полетать,
До будущего лета,
Лета, лета
Позволь мне поплясать.
На пляску — с ликованьем,
С печалью — по домам,
Девичья наша доля,
Доля, доля —
Так всем судила нам.
Стоит гора крутая,
И дом на той горе,
Оттуда смотрят трое,
Трое, трое
Красавцев на заре.
Один — родной мой братец,
Другому я мила,
А третьего я знаю,
Знаю, знаю,
Но вам не назвала.
И рыжая корова
Пасется под горой.
Когда доить я выйду,
Выйду, выйду,
Они следят за мной.
Ведерко расплещу я,
Долью его водой:
Родимая, ты глянь-ка,
Глянь-ка, глянь-ка,
Какой у нас удой.
Корову продадим мы,
Повычистим навоз,
Тогда молодчик знатный,
Знатный, знатный
Заглянет к нам авось.
Два деревца пахучих
Кивают за холмом,
На первом-то мушкаты,
Мушкаты, мушкаты,
Гвоздички — на втором.
Орех мушкатный сладок,
Гвоздички жгут нам грудь,
Отведай их, мой милый,
Милый, милый,
Да милой не забудь.
Тебя забыть я не в силах,
Мечтаю лишь об одном,
Срослась с моим ты сердцем,
Сердцем, сердцем,
Как роза с черенком.
Есть мельница в долине,
Бежит в колесо вода,
Одну любовь она мелет,
Мелет, мелет —
И день, и ночь, всегда.
То колесо сломалось,
Любви той нет конца,
Дадим друг другу руки,
Руки, руки,
Коль разлучат сердца.
Разлука, ах, разлука —
Не горькое былье;
А то нашла б я травку,
Травку, травку,
Чтоб выполоть ее.
Ты вырой травку, вырой —
Да принеси домой;
В своей девичьей спаленке,
В спаленке, в спаленке
Ты травку спрячь-укрой.
- 1. Немецкое «Des Knaben Wunderhorn» традиционно переводится на русский язык как «Волшебный рог мальчика». Однако немецкое Knabe (как и английское boy) в балладах означает скорее «юношу» (в переводах английских баллад часто употребляется слово «парень»). Введение слова «чудесный» вместо традиционного «волшебный» непринципиально; мы даем его, лишь выполняя авторскую волю покойного переводчика.