Глава седьмая. Античные мифологические сюжеты в средневековой литературе
Как мы видели в предыдущей главе, интерес к истории Троянской войны не угасал никогда. Однако причины и характер этого интереса были в различные периоды не одинаковы. Для писателей раннего средневековья сама история Троянской войны была отправным пунктом при изложении истории, вообще — если дело шло об истории светской — так же, как библейские сказания полагали начало изложению всего мирового процесса, начиная с сотворения неба и земли, животных и человека. Продолжение истории троянских героев после гибели Трои было примышлено с целью создать родословные новых владык Европы, связать их с древнейшими царскими династиями, какими считались именно династии троянских и греческих царей, и тем самым обосновать их право господствовать на покоренных ими землях Римской империи. При этом, как уже было сказано, предпочтение отдавалось потомкам троянцев, а не грекам, прямой наследницей которых, бесспорно, была Византия.
Эта цель приблизительно с X—XI вв. отступает на задний план. Новые династии правителей уже либо укрепились на своих престолах, либо стали сменяться, и сочинять для каждой из них троянское происхождение не было ни возможности, ни необходимости. Создались свои, не менее почетные родословные[1].
И тем не менее история Трои осталась излюбленной темой литературы средних веков и интерес к ней не только не ослабел, а стал бурно расти, породив в XII и XIII вв. ряд крупных поэм и повестей, посвященных уже не чисто историческим и династическим вопросам, а самой истории войны и ее героев, которая все больше обрастает новыми вымыслами и расцвечивается самыми яркими красками эпохи феодализма.
В трактовке троянского сюжета ясно намечаются две линии: первая носит характер пессимистической оценки судьбы человека, примыкая к ортодоксальному церковному учению о бренности земной жизни, непрочности земной славы и величия. Произведения с этой тенденцией делают упор на трагический исход Троянской войны. Вторая линия связана непосредственно с исторической обстановкой XII и XIII вв. — временем крестовых походов, со стремлением к выходу за пределы узких феодов, к знакомству с далекими неведомыми странами, к покорению богатого Востока, сулившему и обогащение и славу. В поэмы, принадлежащие к этому направлению, иногда, правда, вставляются сентенции о ничтожестве земных радостей и похвал, но это, так сказать, официальная отписка в угоду церкви, а основной задачей поэм и романов является описание подвигов и приключений неустрашимых рыцарей, какими представляются теперь герои Троянской войны.
Эти две тенденции отражаются уже в латинских поэмах XI—XII вв., но в них все же заметно преобладает первая. С половины же XII в. в ряде поэм на национальных языках (французском и немецком), появляющихся одна за другой, явно выступает вторая, превращающая их в рыцарский роман в стихах.
Изложение главнейших событий Троянской войны, роль и характеристика героев обеих воюющих сторон всеми авторами дается в основном согласно повестям Диктиса и Дареса. Хотя Гомер в подлиннике остается им совершенно неизвестен, но имя его им знакомо. Однако если оно и упоминается, то всегда с некоторым осуждением, как автора ненадежного, сознательно искажающего достоверные факты. Автор прозаического латинского романа «О разрушении Трои», замыкающего собой серию поэтических обработок Троянской войны, Гвидо де Колумна (его роман датирован последними годами XIII в.) очень резко отзывается об античных писателях, вообще, в частности о Гомере.
«Некоторые писатели,— говорит Гвидо,— путем всяческих вымыслов перестроили истину в разукрашенные рассуждения, так что их слушателям кажется, что они написали не о том, что действительно произошло, а сочинили сказки... Среди них в свое время Гомер, пользовавшийся у греков наибольшей известностью, чистую и простую правду заменил хитросплетениями. Он выдумал многое, чего не было, а то, что было, переделал по-своему». Далее он упрекает Гомера за то, что тот ввел в качестве действующих лиц языческих богов, которые «сражаются между собой, словно это живые люди». Но и отдельные эпизоды, описанные якобы Гомером, вызывают его негодование: напрасно Гомер восхваляет Ахилла, «ведь он убил Гектора, ударив его в спину, когда тот вел к воротам Трои греческого воина, взятого им в плен. Троила, который убил две тысячи греков (героизм Троила непрерывно растет), Ахилл привязал к хвосту своего коня и волочил его по земле, а благородный рыцарь должен быть справедлив и милосерд и никогда бы так не поступил. Очевидно, жестокость была ему прирождена», — заключает свои рассуждения Гвидо. Насколько изменилась картина битвы, видно уже из того, что Ахилл оказывается нечестным воином, поражающим врага со спины, и что он сражается не на колеснице и не пешим, а верхом — иначе он не мог привязать труп убитого к хвосту коня. Подмена Гектора Троилом, еще не заметная в повести Диктиса, намечается уже у Дареса и все сильнее выступает в средневековых вариантах истории Трои: младший сын Приама, молодой красавец, еще неженатый, больше соответствовал средневековому идеалу героического рыцаря, чем более пожилой Гектор, который перед боем прощается с женой и ребенком, — а ведь, согласно мнению составителей хроник, у Гектора было уже несколько сыновей-подростков, да и по Диктису и Даресу у Андромахи несколько детей, а не один грудной ребенок[2]. Обоих этих авторов Гвидо называет «достовернейшими повествователями» — так велика была их слава до открытия подлинного текста Гомера, вышедшего уже в печати только в конце XV в., а до тех пор в некоторой степени известного только в Италии[3],
Возвращаясь к двум основным тенденциям в понимании истории гибели Трои, мы прежде всего встречаемся с небольшой поэмой монаха Бернгарда Флорийского, написанной довольно сложным размером, так называемым «леонинским стихом» — двустишиями с внутренней рифмой в каждом стихе (так что всех рифм в двустишии четыре)[4]. В этой поэме строгий автор жестоко осуждает Елену, припоминает все ее проступки, начиная с похищения ее Тесеем, сожалеет о том, что «эта женщина заслуживала смерти, а ее любили прежней любовью, ее отдали вновь победителю и вернули к радостям брачного ложа».
Безумная, зачем ты бежишь? Не тебя предали, а ты предательница,
Ты, виновница поражения, почему ты не пала при поражении?
Автор делает и морализирующий вывод:
Эти древние басни внушают опасения за будущее:
(Люди) захотят завтра совершать такие же подлости, как совершали вчера.
Поэма заканчивается поэтическим плачем о погибшей Трое и проклятием по адресу Елены:
И причиной всех этих событий была негодная распутница,
Женщина, посланная роком, женщина, порожденная злом[5].
К этой поэме тесно примыкает анонимная поэма о разрушении Трои, написанная тем же размером и столь же сурово осуждающая Елену (автор называет ее «непотребной наложницей»); но поэма заканчивается иначе, чем предыдущая, — противопоставлением величия Рима и римлян, «род которых произошел от рода Гектора», и печальной судьбой Трои, которая стала «обиталищем коршунов и волков, где пастбищем для скота служат храмы, театры и форум»[6]. Даже в известной «Песне о смерти», почти ортодоксально духовном гимне, опять вспоминают Трою:
Несколькими леонинскими стихами из поэмы Бернгарда, видно пользовавшимися успехом и известностью, заканчивает свое предисловие к роману и Гвидо де Колумна.
Горе тебе, Троя, ты погибаешь. Ты Троей уже не будешь,
Ты станешь пастбищем для скота и жилищем для хищных зверей[8].
Иным настроением веет от более крупных поэм, ставящих своей целью не моральные размышления и поучения, а интересное повествование. Концом XI или первой половиной XII в. принято датировать три латинских поэмы — Петра Санктонского, Симона с прозвищем Золотая Козочка и Иосифа Исканского. Еще незначительно отклоняясь от Диктиса и Дареса, эти авторы перелагают их повести в стихи, но уже позволяют себе некоторые контаминации с другими сказаниями. Иосиф Исканский, например, вплетает в свою поэму, написанную довольно гладким латинским гекзаметром, эпизод из анонимной поэмы, долго приписывавшейся одному из первых христианских церковных деятелей Лактанцию. Поэма эта под названием «О птице Фениксе» излагает восточное сказание о самовозрождающейся птице, которая живет в краях Запада, но для своей временной смерти и возрождения прилетает в Финикию. Возродившуюся, молодую, сверкающую свежим оперением птицу провожают до Египта стаи птиц всех видов. В Египте они отстают от быстрого полета Феникса и остаются возле «колоссов Мемнона». Иосиф Исканский присоединяет весь этот эпизод к моменту погребения Мемнона, которого его мать Эос (богиня утренней зари) унесла с поля битвы в Египет[9]. Он перечисляет множество птиц, оплакивающих Мемнона, и добавляет к рассказу кое-что от себя. Так, орел Зевса, узнав о погребении Мемнона, выпускает из когтей гибельную молнию и зажигает благовонные куренья. Павлин — по традиции птица Юноны — хочет тоже лететь на похороны, но «Сатурния, гневаясь на фригийцев, отзывает его обратно». Роль Троила и Паламеда столь же значительна, как у Дареса и Диктиса. Первый даже назван «более сильным, чем Гектор». Смерть Ахилла изложена точно по поздней версии: он погибает в засаде, устроенной Парисом.
В последний раз подвиги Троила были воспеты уже в XIII в. аббатом Альбертом Стаденским. Его поэма написана элегическими дистихами и в общем повторяет ставшую традиционной историю войны. Он использовал, кроме Дареса, и некоторых писателей средневековых (Орозия и Беду). Цель его — нравоучение. Он хочет «вывести несправедливых людей на лучший путь, а хороших людей поручить охране и любви божией». Даресу он вполне доверяет — он-де «привык писать правдиво».
Но сам автор, по-видимому, относится к своему труду не без юмора. О речах, имеющихся в поэме, он говорит, что приводит такие слова героев войны, которые они «сказали» или «могли сказать». Историю боев он пересказывает очень подробно, но жалуется на их однообразие — все время приходится говорить одно и то же: «одни повергнуты ниц, другие повергают, многие тысячи гибнут»[10].
Когда Альберт писал свою поэму, он, очевидно, не знал, что уже сто лет тому назад Троил в значительной мере потерял свой героический облик и превратился в нежного и пылкого, но наивного и слишком доверчивого поклонника кокетливой Брисеиды. Эта роль была создана для него французским поэтом Бенуа де Сент-Мором, открывшим ряд поэм о Троянской войне, написанных уже не на латинском языке, а на языках новой Европы.
Французская поэма Бенуа де Сент-Мора — огромное произведение длиной в 30 ООО стихов с большим числом самостоятельно сочиненных им эпизодов и живой характеристикой многих действующих лиц. Ее датируют половиной XII в. (1150-1155 гг.).
По почину Бенуа, обязательным введением в историю Троянской войны становится подробное описание похода аргонавтов, который теряет свое самостоятельное значение и истолковывается как первое столкновение греков с троянцами. Геракл, обманутый царем Трои Лаомедонтом, разрушил Трою, увез сестру Приама Гесиону и выдал ее за своего товарища по походу аргонавтов Теламона. Этот эпизод отныне занимает во всех поэмах о Троянской войне несколько начальных песен, Бенуа подробнейшим образом описывает битвы (числом около двадцати) и умеет сделать это ярко и образно. Большей частью это поединки между отдельными «рыцарями», похожие скорее на турниры, чем на античные боевые схватки. Но главным в поэме Бенуа является совсем новый мотив — история любви Троила и Брисеиды, которая оказывается дочерью Калханта. Калхант же, первоначально троянский прорицатель, переходит на сторону греков (смешение с античной версией перехода к грекам сына Приама, Гелена, тоже прорицателя) и потом требует возвратить ему дочь, оставшуюся в Трое. Она за это время завела роман с Троилом, который «испытывает великую скорбь, что от него удаляется его любимая» (ст. 1325—1326). Перейдя в лагерь греков, Брисеида охотно стала принимать ухаживанье Диомеда. Сперва она сопротивлялась, но недолго, а потом, когда он выходил на бой, она повязывала ему на руку рукав от своего платья, «гонфалон»,— таков был. средневековый обычай. Этому эпизоду была суждена долгая и славная жизнь — его использовали и Гвидо де Колумна, и Боккаччо, и Чосер, и, наконец, Шекспир. В этом процессе героиня снова обрела свое более близкое к подлиннику имя — из Брисеиды она стала у Боккаччо Грисеидой, у Чосера Хризеидой, у Шекспира Крессидой, но роль ее осталась одной и той же.
Бенуа делает попытки (довольно неудачные) контаминировать разные версии мифа об одном и том же герое: Паламед убит в бою, и его хоронят в пышной гробнице, но отцу его сообщают о том, что он погиб, оклеветанный Одиссеем, — никакого основания для этого не дается. Антенор уже выступает как изменник и вынужден уйти в изгнание[11].
Поэма Бенуа вызвала в Германии ряд подражаний. Первая поэма принадлежит Герборту из Фритилара, небольшого городка в Гессене, и называется «Песнь о Трое». Ее автор сам признается, что он перелагает французскую книгу. Его введение — длинный подробный рассказ о приезде аргонавтов в Колхиду. Только описанию наряда Медеи, готовящейся к приему гостей, уделено сорок стихов (585— 625). Она наряжается в костюм по моде XII в. Заплетя «шелковые косы» и уложив их вокруг тонкого пробора, она завязывает над лбом ленту, украшенную драгоценными рубинами и золотом. Ее рубашка из тонкого полотна «тщательно выбелена», а рукав верхней одежды из белого шелка, без шва — это особенно подчеркивается. Очевидно, цельнотканые рукава высоко ценились. Потом она накидывает меховую шубку, крытую золотой тканью. «Мне не хватило бы и тысячи лет, чтобы описать ее наряд»,— заканчивает Герборт. Имена греческих героев, следуя своему образцу — Бенуа, Герборт часто путает (так, Язона посылает в Колхиду не Пелий, а Пелей) и вносит в мифы рациональные объяснения (Парис видит суд над богинями во сне), охотно описывает наружность героев, частично примыкая к Даресу, частично самостоятельно. Эней у него коренастый толстяк, Гектор косоглаз, Антенор — худощав и строен, но не болезнен, прибавляет Герборт, он хорошо образован и знает много языков. Ахилл убивает Гектора на честном поединке, на круглой арене, как на турнире, и говорит над его телом:
Ты потерял жизнь
Во имя верности и чести,
Бог да будет милостив к тебе[12].
Уже по этим примерам видно, насколько сильно приспособляли средневековые поэты чуждые им античные образы и понятия к современным условиям.
Две поэмы XIII в. (Рудольфа Эмсского и Конрада Вюрцбургского)[13], сильно превышая размеры поэмы Герборта (в «Троянской войне» Конрада около 66 ООО стихов), все больше приближаются к общему типу рыцарского романа, переполненного описаниями боев и фантастическими приключениями. Венцом этого почти до неузнаваемости измененного облика двух мифологических циклов — аргонавтики и Трои — является поэма неизвестного автора, найденная в монастыре Гетвейг в Австрии, так называемая «Гетвейгская Троянская война»[14]. Ее пытались приписать Вольфраму фон Эшенбаху. Автор ее, действительно, называет себя Вольфрамом, но нигде не прибавляет его обычного прозвища. Эта поэма — авантюрный роман длиной в 25 ООО стихов, где от греческих и троянских героев остались только имена. Парис — храбрейший рыцарь; Елена — дочь Агамемнона, невеста Менелая и жена Париса. После его гибели в бою ее похищает волшебник Сегреманс и она переживает с ним ряд фантастических приключений.
В поэму введено много образов и эпизодов, чуждых античной мифологии, но часто появляющихся в сказках и легендах средневековья: борьба с лесными великанами и драконами, колдовские замыслы волшебников, содержание пленников в башенных темницах и т. п.
Помимо этих крупных произведений, тема Троянской войны пересказывается в нескольких сборниках новелл и повестей, давая неисчерпаемый материал для всевозможных вариантов.
«Энеиды»
Несколько меньший, но все же значительный отклик нашла тема «Энеиды». Анонимный французский «Роман об Энее», вышедший в свет в XII в. почти одновременно с поэмой Бенуа, вызвал к жизни немецкую поэму Генриха фон Фельдеке «Энеида». Довольно точно примыкая к Вергилию в описании злоключений Энея и его спутников в их скитаниях по Италии, обе эти поэмы вводят и широко развертывают любовную тему—пламенный роман между Лавинией и Энеем.
Лавинию, просватанную за Турна, но равнодушную к нему, ее мать уговаривает полюбить Турна и красноречиво описывает ей, что значит «любить» (это особая сладкая болезнь, приносящая и страдание, и счастье). Этой беседе Генрих фон Фельдеке уделяет около 60 стихов. Лавиния отказывается понять речь матери и не хочет «заболеть». Но вдруг она видит Энея из окна и сразу понимает, о чем говорила мать. Она произносит длинный любовный монолог и решает послать Энею письмо. Послушный ей стрелок из лука втыкает письмо между перышками стрелы и оно попадает прямо к Энею. Эней видит Лавинию в окне и тоже немедленно влюбляется в нее, но до конца боев решает сопротивляться любви, тем более что его спутники начинают подшучивать над ним, заметив, что он ночью бродит под окном Лавинии. Мать Лавинии замечает волнение дочери и добивается ответа на вопрос, кого же она любит. Узнав, что она любит чужестранца и врага, она приходит в ужас и отговаривает дочь от брака с ним, на что Лавиния отвечает патетическими тирадами о непреодолимой мощи любви. Беседы между Энеем и Лавинией ведутся в изысканном рыцарском духе. После победы над Турном Эней приходит к отцу Лавинии просить ее руки. Все заканчивается пышной свадьбой.
Трагическое самоубийство матери Лавинии[15] поэт заменил медленным угасанием ее от болезни — она не могла перенести неугодного ей брака дочери. В куртуазный роман между Лавинией и Энеем введена и небольшая размолвка между влюбленными, кончающаяся любовными излияниями Энея. Если бы можно было представить себе, что эту поэму прочел сам Вергилий, то он не узнал бы «благочестного родителя Энея», поглощенного своей миссией основания нового государства, в этом изящном красноречивом рыцаре.
«Роман о Фивах»
К тому же десятилетию XII в., между 1150 и 1160 гг., относится и третья французская поэма на античный сюжет — «Роман Фиванский» (или «О Фивах»), более сжатый и сдержанный, чем поэма Бенуа и «Роман об Энее». Он посвящен не истории самого Эдипа, а «походу семи против Фив». В него, согласно новой традиции, тоже введена любовная тема. Два вождя из вражеского войска влюбляются в двух дочерей Эдипа, Антигону и Йемену; но хотя их любовь не приходит к счастливому концу, все же несколько сухой тон этой поэмы не соответствует трагизму описываемых коллизий, и, вероятно, именно поэтому она не вызвала откликов в литературе других народов.
Гораздо сильнее передано отчаяние Эдипа над трупами его сыновей в одном латинском стихотворении, значительно более раннем, чем «триада» античных французских романов. Оно принадлежит к XI в. (может быть, даже к X), написано довольно примитивными рифмованными четверостишиями и напоминает «ритмические» церковные гимны. Прозаический перевод, конечно, не может передать его трагического напряжения[16].
Ваганты
Полную противоположность этому трагическому гимну представляют песенки голиардов, тоже не оаз возвращающиеся к мифологическим сюжетам: подвиги Геркулеса, история разрушения Трои, разлука Энея с Дидоной — все находит свое место в этих песнях, и даже там, где они как будто не преследуют цели насмешки над античными темами, они вызывают у читателей невольную веселую улыбку.
Размеры и ритмы, которыми пользуются певцы-голиарды, очень разнообразны. Чаще всего это — четырехстопные, полные или усеченные хореи, иногда соединяемые в рифмованные пары или четверостишия, отчего получается игривый плясовой ритм 17. Встречаются и ставшие традиционными леонины, но в стихотворения, написанные этим размером, часто включаются строфы из более старых латинских стихотворений, гекзаметры же по большей части употребляются в пародических кратких двустишиях. Интересно отметить, что есть стихотворения, написанные троестишиями, как текст «Реквиема».
Воспевая подвиги Геркулеса (№ 63), безымянный поэт упрекает его за позднюю страсть к пленнице Иоле и противопоставляет этому герою себя, мужественно избегающего встречи с Венерой[18[.
Не раз возвращаются голиарды к теме Троянской войны и истории Энея и Дидоны. Красивые и трогательные слова они находят для «плача Дидоны» (№ 100), но в избранном ими чисто плясовом размере трагедия обращается в веселые куплеты, которые невозможно точно передать в переводе[19].
Длинное стихотворение в трехстишиях (№ 99) 20 написано более медленным своеобразным размером, без комических моментов пересказывает историю Трои и Энея и заканчивается печальными размышлениями Энея, до которого в Италию дошла весть о самоубийстве Дидоны.
Необдуманное решение / гордого Париса
И краса Елены / слишком пленительная,
Стала гибелью Трои / и ниспровергла Илион.
В гекзаметрах дважды иронически изложена история Троянской войны[21].
№ 45. Страсть сжигает Париса; жену он похитил; Атриды
Мстят; война, вот строится конь — И Троя пылает.
№ 99-а. Страстью охвачен Парис к Тиндариде; ее похищает;
Вот уже враг у ворот — сраженье — и рушатся стены.
Наконец, неувядающие образы героев Трои вплетаются во многие чисто любовные песенки голиардов, составляя по большей части их рефрен. Этими сравнениями и образами пользуются уже не только в латинских песнях, но и в немецких.
Так, в одной из песен (№ 103) мы находим такой рефрен:
Немецкий же поэт (105-а) заверяет слушателей, что его возлюбленная
и — что совершенно неожиданно — «прекрасней, чем госпожа Гекуба»[23]. Вероятно, несчастной старой Гекубе впервые пришлось слышать такое лестное для нее сравнение.
Уже из этого беглого обзора видно, насколько прочно вошли в поэзию средневековья античные темы и образы и в то же время, какие удивительные превращения пришлось им претерпеть[24].
1. В Германии за период с X до половины XIII в. сменились три правящих династии: саксонская, франконская и Гогенштауфены, а после этого надолго утвердился род Габсбургов. Во Франции — с IX до XIV вв. Каролинги сменились Капетингами. Принадлежность к одной из таких династий была столь же почетна, как числить своими предками троянских царей и героев.
2. «Андромаха заставила малолетних сыновей Гектора (parvulos Hectoris filios) пасть ниц перед Ахиллом» (Диктис, III, 22), а «Неоптолем отдал сыновей Гектора Гелену» (Диктис, V, 16).
3. Гвидо называет Диктиса и Дареса «fidelissimi relalores».
4. Поэма предположительно относится к концу XI в., но авторство монаха Бернгарда не установлено достоверно. «Леонинским стихом» средневековые поэты пользуются охотно, для народной поэзии он слишком сложен. В поэтике некоего Эбергарда под названием «Лабиринт» этот стих упомянут.
Sunt et caudatis pariter coniuncta Leonis
Carmina, quae tali sunt modulanda modo:
Virtutem sequere, virtutis praemia quaere,
Omnia vana tere, lucis amore merae.
(См.: E. Faral. Les arts poetiques du XII et du XIII siecle. Paris, 1924).
5. Femina digna mori, reamatur amore priori, reddita victori, deliciisque thori.
Saeva, quid evadis? Non tradita, caetera tradis;
Cur rea tu cladis non quoque clade cadis?...
Rumor de veteri faciet ventura timeri.
Cras poterunt fieri turpia sicut heri...
Vae tibi, Troia, peris, non iam mihi Troia videris,
iam, iam bobus eris, pascua, lustra feris...
Causa rei talis meretrix fuit exitialis,
femina fatalis, femina foeta malis.
6. Анонимная поэма «О разрушении Трои» похожа на предыдущую, но оценка Елены дана в еще более грубых словах: «Pellicis obscenae».
Sic ex Aenea crescunt Romana tropheae...
Sic gens Romulea surgit ex Hectorea...
Atria milvorum, locus et spelunca luporum
pascua sunt pecorum templum, theatra, forum.
7.
«Canticulum de morie».
Ubi Hector Troiae fortissimus?
Ubi David rex doctissimus?
Ubi Solomon prudentissimus?
Ubi Helena Parisque roseus?
8. См. примеч. 5.
9. Петр Санктонский и Симон «aurea capra» пишут леонинскими дистихами (у Симона 76 дистихов, у Петра — 62). Иосиф возвращается к классическому гекзаметру. Его поэму принято датировать уже второй половиной XII в., так как известно, что он был современником английского короля Генриха II (1154—1189). Дареса он называет «vales Phrygius», но использует и латинских поэтов: Вергилия, Стация, Овидия. См.: «Poetae latini minores», vol. 3. Lipsiae, 1881. Мемнон, царь эфиопов, пришедший на помощь к Приаму и павший от руки Ахилла. Его судьбе была посвящена киклическая поэма «Эфиопида» и две трагедии Эсхила, до нас не дошедшие. Одна из двух громадных сидящих статуй (из времени правления фараона Аменофиса III) считалась изображением Мемнона (Птолемеи культивировали это сказание). Так как в этом месте жило много птиц, то их считали превращенными плакальщицами, которые после смерти Мемнона остались жить около его могилы.
10. Цитаты из поэмы Альберта приведены по книге Германа Дунгера (см. библиографию):
...meliore via compescere pravos
et servare Dei vult in amore probos.
Он следует Даресу:
Hunc sequor adiiciens interdum verba virorum,
Quaeve loquebantur vel potuere loqui...
Vocibus instare nos semper oportet eisdem:
Sternuntur, sternunt, milia multa cadunt.
11. В поэме Бенуа встречаются и некоторые недоразумения: он путает Пелея, отца Ахилла, с злобным Пелием, дядей Язона, и переносит суд Париса над богинями с горы Иды в Индию.
12. Откуда Гвидо де Колумна (см. выше) взял свое отрицательное суждение об Ахилле, неизвестно.
13. О поэме Рудольфа Эмсского есть упоминания, но она до настоящего времени не издана.
14. Рукопись датируется началом XIV в. О нахождении ее в библиотеке монастыря Гетвейг впервые упоминается в описании библиотеки от 1782 г. Копии .с нее сделали немецкие ученые XVIII в. Готшед и Аделунг; о ней же упоминали несколько раз историки немецкой литературы в течение XI X в., но издана она была полностью с детальным фонетическим и грамматическим анализом только в 1926 г. А. Коппицем.
15. В «Энеиде» Вергилия мать Лавинии Амата вешается, видя, что троянцы побеждают, и обвиняя себя в том, что именно она разожгла вражду между пришельцами и латинянами («Энеида», XII, ст. 595-604).
16.
Diri patris infausta pignora,
ante ortus damnati tempora,
quia vestra sic iacent corpora,
mea dolent introrsus pectora.
Fessus luclu, confectus senio
Gressu Iremens labante venio.
quam sinistro sum nalus genio
nullo capi potest ingenio...
Si me nunquam vidisset oculus,
hie in pace vixissel populus;
si clausisset haec membra tumulus,
his malorum non esset cumulus.
Oh! in quanto dolore senui!
Hanc animam plus iuslo tenui.
Viri fortes et bello strenui,
quam nefanda vos nocte genui!
17. Таким образом, как бы возродился старый смысл термина «хорей», что по-гречески и значит «танцевальный».
18.
Olim sudor Herculis.
Monstra late conterens
...sed tandem defloruit
fama prius Celebris
Ioles illecebris
Alcide captivato...
Sed Alcide fortior aggredior
Pugnam contra Venerem.
ut superem
hanc, fugio.
in hoc enim proelio
fugiendo fortius
et melius pugnatur.
sicque Venus vincitur:
dum fugitur
fugatur.
19.
Solvit ratem dux Troianus,
Solvit ensem nostra manus
in iacturam sanguinis!
Vale, flos Carthaginis!
haec, Enea,
fer trophea,
Causa tanti criminis.
20.
Superbi Paridis / leve iudicium,
Helene species / amata nimium
fit casus Troiae / deponens Ilium.
21.
Unt amor Pandem; nuplam rapit; armat Alriden
Ultio; pugnalur; fit machina; Troia crcmatur.
Armat amor Paridem; vult Tyndaridem, rapit illam.
Res patet; hostis adest; pugnatur: moenia cadunt.
22.
Virgo, par Tyndaridi
Fave tuo Paridi!
Rosa prati floridi
nil repugnes Cypridi!
23.
Sie ist schoner den vrowe Didonas,
Sie ist schoner den vrowe Helena,
Sie ist schoner den vrowe Pallas,
Sie ist schoner den vrowe Ecuba.
24. Еще более прочно спаялись со средневековыми представлениями и еще больше изменились античные образы в прозаических рассказах сборника «Деяния римлян» (см. гл. IX).