Басни Эзопа в русских переводах XVII в.

В XVII в. произошло знакомство русского читателя с книгой «Притчи, или Баснословие, Езопа Фриги», первый перевод которой был выполнен в 1607 г. в Москве толмачом Посольского приказа Федором Гозвинским. Оригиналом послужило одно из поздних изданий сборника древнегреческих басен, опубликованного в Милане в 1479–1480 гг. итальянским гуманистом Боном Аккурсием. Книгу открывало «Житие» Эзопа, а завершало теоретическое рассуждение о басне как особом жанре светской литературы, отличном от религиозной притчи. Перевод Гозвинского привлек к себе внимание читателей и только на протяжении XVII в. претерпел несколько редакционных правок с целью приблизить текст к художественным вкусам русской аудитории.

Басни Эзопа в переводе Гозвинского напоминают «конспекты» сюжетов: повествование в них предельно лаконично, избавлено от детализации и описаний, живых интонаций прямой речи и риторических фигур. Обычно басня состоит из аллегорического рассказа и его толкования. Двухчастную структуру имеет, например, басня «О лвѣ и о жабѣ»:

«Левъ нѣкогда услыша жабу, зѣло вопиющу, возвратися ко гласу, разумѣя: великое нѣкое животно быти. Пождав же мало, яко видѣ ю, исходящу от езера, пришел левъ, наступивъ, удави ю.

Толкование: притча являетъ, яко не подобаетъ прежде видѣния слухомъ самѣмъ смущатися».

Древнерусский читатель оказался подготовлен к восприятию басенного иносказания в силу его знакомства с евангельскими притчами, речами-загадками героев сказок и житий (повести о Варлааме и Иоасафе, Петре и Февронии Муромских), "меткими речениями" в сборниках типа "Пчелы", символическими толкованиями образов животного мира в "Физиологе". Для средневекового мышления вообще было свойственно во всем искать внутренний, сокровенный смысл. Переводная басня быстро завоевала русского читателя, однако долго именовалась "притчей" – это подчеркивало литературную преемственность и указывало на "серьезность" жанра, проблемно-тематические границы которого были резко расширены. Помимо традиционных "душеполезных" назиданий: не предаваться скорби ("О рыболовах и о камени"), нс стяжать земных богатств ("О гусѣхъ и о жеравлѣхъ") и т.п., басня учила выбирать в начальники сильных и премудрых ("О павѣ и о галкѣ"), помнить о том, что победивший великих, может быть низложен малыми ("О комарѣ и о львѣ"). Басня поднимала проблемы эстетики, рассказывая, как "ластовица с вороною о красотѣ пряхуся", и доказывала, что "крѣпость плоти лутчи есть благолѣпия", ибо красота ласточки лишь "въ весненое время процвѣтаетъ", а вороны "и зиму удобь претерпѣваетъ".1

Сборник открывался «Виршами на Эзопа», сочиненными Ф. Гозвинским, в которых говорится о личности Эзопа, значении и жанровой природе его басен:

Баснослагатель Эзоп не украшен образом,
Прочитай же сего обрящется с разумом;
Плоть — сосудец его и не зело честна,
Но душа в нем живущая зело изящна.
Пиша притчами сими зверския нравы
И в них изображает человеческие справы:
Птицами и рыбами поставль основание
И над баснами творит нам истолкование.

***

Из переводов Ф. Гозвинского:

О комаре и о лве

Комар пришед ко лву, рече: «Ниже боюся тя, ниже сильнейши еси мене, аще и укусишь мя, кая ти есть сила и крепость, яко дрожиши ногами и грызеши зубами. Сие же на службах бранящиеся творят. Аз же зело есть тебе сильнейши, аще же хощеши, изыдем на брань». И вострубив, комар полете, угрызая окрест носа его, безвласное лвово лице грызый. Лев же своими ногтями драше самого себе, донележе изнемог, лежаше. Комар же, победив лва, воструби и бедную песнь воспев, полете. Паук же сеть извязав паучиную. Во ню же летя комар впаде, и паук его снеде. Снедаемый же комар плакате: «Яко с великими воюяися, от малаго животнаго паука погибох».

Толк. Притча к победившим великих, от малых же низложенных.

О конике, сиречь о кузнечике, и о муравле

Во время осени и зимы пшеница поспеющим муравли зимою от трудов своих питахуся. Коники же умирающе просиша у муравлей пища. Муравли же рекоша к ним: «Чесо ради весною не собирали есте пищи?» Они же рекоша: «Недосуг было, ибо в мусики играюще пехом». Муравли же, восмеяшась, глаголюще: «Но аще в весненное время пелесте играюще, ныне, зимою, согревающе пляшете».

Толк. Притча являет, яко не подобает никому же с небрежением всяко вещи жити, да некогда со скорбию бедствовати будете.

О лисице и о козле

Лисица и козел жаждуще влезоша в кладез. И егда напившися, козел смотряше и, неизходное место видев, усумъвнеся оттуду изысти. Лисица же рече: «Дерзай, козле, потребное аз нечто убо имать себе и тебе к свобождению умыслих. Стани прост, предние ноги к стене приложщи, и роги такожде наперед поклонивши. Аз же потеку, скочив чрез твои плечи и роги, и из кладезя тамо изскочив, посем и тебя отселя извлеку». Козел же увери словесем ея, сие дело готово сотвори. Она же, тако от кладезя по его плечам искочивши, скакаше окрест устия кладезнаго, веселяшися. Козел ю обличаше, яко преступила есть обеты и не сотвори по своему завету. Лисица же к нему рече: «Но аще бысть толику разуму имел, о козле, елико в своей браде имееш власов, не первие вшел бы еси в кладез, прежде даже не размотрив низходное от него».

Толк. Притча являет, яко тако и разумному мужу подобает преже конец зрети вещей, по сем же тако к вещем приступати.

О волке и о жаравле

Волку в шее кость увязне, жаравлю мзду дати обещав, аще главу свою вложи, кость из шеи волчьи извлечет. И жаравль на мзде долгою своею шеею извлекши кость от злестраждущаго волка мзды прошаше. Волк же возсмеявся и зубами стиская рече: «Довлеет ти ся мзда едина, яко от волчих уст и зубов всеядных изнесл еси главу свою целу, ничто же не пострадавши».

Толк. Притча к мужем, иже от бед спасшеся когда, благодетелем же сицевая воздают злобою благодать.

О ластовице

Ластовица с вороною о красоте пряхуся. Отвещавши же ворона к ластовице рече: «Но убо твоя красота в весеннее время процветает, мое же тело зиму удобь претерпевает».

Толк. Притча знаменует, яко крепость плоти лутчи есть благолепия.

***

В 1675 г. русская литература получает второй перевод басен Эзопа, сделанный на этот раз с польского оригинала. «Притчи Есопа Фригийского, переведены с полскаго на русский язык ради сбережения людскаго», — представляют перевод старинного польского издания басен Эзопа, содержавшего три части. Переводчик сам указал на содержание своего оригинала: «1675 майя переведена сия книга Езоп Французской в Синбирску, а переводил Синбирский рохмистр Петр Каминской; а в сем Езопе трои книги — Езоп Францкой, другой Гаврила Грека, третий Лаврентия Римлянина». В переводе Каминского содержится 260 басен, язык которых значительно отличается от языка перевода Гозвинского. Каминский — симбирский ротмистр и помещик — воспользовался разговорным языком средних слоев русского общества второй половины XVII в., оставив в нем немало следов польского оригинала («хорый», «цнота», «женатый младенец» и т. д.).

В иной стилистической форме те же басни были переведены в 1674 г. с немецкого языка А. Виниусом в Москве, под заглавием «Зрелище жития человеческого, в нем же изъявлены суть дивные беседы животных со истинными к тому приличными повестьми в научение всякого чина и сана человеком» Нравоучительная тенденция этого типа сборника басен очевидна. Здесь помещены 133 басни, с нравоучениями и ссылками на авторитет классических и средневековых писателей.

Из всех трех сборников басен Эзопа, вошедших в обиход русского читателя XVII в., наиболее простое и ясное изложение давал перевод Каминского; два других сборника предпочли книжную тяжеловатую речь. Сравнив текст одной басни по этим трем переводам, убедимся в их различии. Басня о старике и смерти так начинается в переводах XVII в. — перевод 1608 г.:

«Стар некто некогда дрова сечаше в горе и на раму свою ношаше и утрудися зело, понеже многий путь иды и имый ходити. И гневавшу ему, и сложи с себя бремя дров на землю и призываше смерти на ся приити».

Перевод 1674 г.:

«Некий старец иде путем, ношаше на раме своем тяжкое бремя дров зело, и сед при пути зелне стоня и нача горко рыдати, яко во вся дни живота своего даже до состарения своего и не возможе себе покою улучити. Сего ради возжеле лутче умрети, нежели в таких пределех жити и беспокойных трудех жити и возопи: о смерти приятнейшая, услыша моления моя, прииди скоро, изми мя суща стара от труда сего...»

Перевод Каминского прост и лаконичен:

«Старец один, бремя дров несуще из лесу, когда, дорогою идучи, утомился, скинувши беремя дров, идучи зывал смерти...»2

***

Басня, или — как обыкновенно ее называли в XVII в. — притча, — один из хорошо известных в предпетровской Руси повествовательных дидактических жанров. Чтение Эзопа (на древнегреческом и на латинском языках) включалось в программы западнорусских школ еще в XVI в., а в 1607 г. «Притчи или Баснословие Езопа Фриги» (145 басен) и его житие появляются в славяно-русском переводе Ф. Гозвинского.

Во второй половине века один за другим были переведены еще два собрания басен: «Зрелище жития человеческого» (134 басни), в 1674 г. переведенное думным дьяком А. Виниусом с немецкого, и «Притчи Езопа Фригийского» (260 притч, вместе с баснями Бабрия и Абстемия), переведенные в 1675 г. «синбирским рохмистром» П. Кашинским с польского.

Так, древнерусскому читателю оказались знакомы не менее 350 различных жанровых фабул — почти полный круг известных впоследствии в России басен Эзопа. И обращаются басни не только в составе переводных кодексов. В тех или иных вариантах они встречаются как самостоятельные повествовательные единицы в различных сборниках XVII— начала XVIII в. — в ряду ли изначально составивших рукопись текстов или несколько более поздними приписками.

Но переводы не были единственными источниками жанровой фабулистики в России и не исчерпывали круга басенных сюжетов, знакомых читателям допетровской эпохи. Тотчас же за первым переводом Эзопа являются опыты самостоятельного изобретения басенных фабул по повествовательным образцам «Притч или Баснословия Езопа Фриги». Одна из таких басен, например, находится уже в рукописи 1610-х годов3, в списке, восходящем к черновой редакции перевода Гозвинского:

Кот, мыши и торокан

Некогда збирающемся мышам и слышавше торокана зело шумяща, и разуме животное коту быти. И хотящим им розно бежати, и умыслиша едину послати от мышей, что есть за шум.

Подождавше же мало мышь и виде ползуща из щели торокана, и поймавши же его, приведоша на соборище мышам. И поругашеся ему кояждо, зубами носяще. И пометавше его на землю, и приступи едина от них, и ухватиша его зубами, и удавиша.

Притча (являет), яко не подобает преже видения слухом самем смущатися.

Оригинальная по сюжету, басня эта, однако, еще следует повествовательным шаблонам Аккурсианы, хотя и не обладает столь компактной и строгой однолинейностью. Так, композиционная посылка притчи уже в завязке перебивается новым мотивом («и хотящим им розно бежати, и умыслиша едину послати от мышей, что есть за шум»), в русло которого и направляется дальнейшее течение фабулы. Мало характерна для Аккурсианы композиционная пауза: «пождавше же мало мышь и виде...», — равно как и сегментация развязки: «И поругашеся ему кояждо, зубами носяще. И пометавше его на землю, и приступи едина от них, и ухватиша его зубами, и удавиша». Но и тут несколько беспорядочная детализация действия не знает, как и Аккурсиана, живописующих и колористических элементов. Что же касается нравоучения, то оно дословно выписано из басни «О льве и о жабе» того же перевода Гозвинского (No 33).

Повествовательно более отточена притча «О псе и о мельнице». Сочиненная кем-то из переписчиков, она внесена в один из списков IV редакции перевода Гозвинского (ГПВ, собр. Титова, No 1903, л. 116—116 об., рукопись 1650-х годов) и выполнена в тех же формах нейтрально книжной славяно-русской речи, что и текст самого перевода.

О псе и о мельнице

В некоей веси стояше на, реце мельница. И прихождаше в нея пес вельми злокознен и лизаше муку. Мельники же того пса многажды биша и от сего отлучити не возмогоша.

Некогда же пес рек к ним: «Не можете мя от сего моего естественнаго нрава отлучити — разве мене извести или мельницу разнести».

Толк: таков убо нрав злотворных человек: аще и наказание над собою видят, но от прежняго нрава не престают, донележе шиблице предани будут.

Примечательна композиционная строгость фабулы, логическая стройность и ясность ее изложения. Экспрессивно выделяется рифмованная концовка. Вместе с тем и эта басня исходной локализацией действия («В некоей веси стояше на реце мельница...»), а также подчеркивающими характеристиками и акцентами («вельми злокознен», «многажды биша») несколько отходит от схематического лаконизма Аккурсианы и следует не столь самому переводу Гозвинского, сколько его позднейшим, повествовательно ощутимо осложненным редакциям.4

***

Из переводов Кашинского:

О коню со львом

Захотелося было льву конины, а когда для своей старости лев не мог осилети коня, учинился лекарем, чтобы ево обманул. Увидевши (конь) иво хитрость, молвил ему, чтобы винял с ноги еиво увязлую кость. Лев того поднялся и стал осматривать кости, а конь тым временем что мел силы ударил ево в лоб копытом и бежав от нево прочь.

После лев с тово удару чудь пришол к памети и само о себе осудил, что годно за свою хитрость так терплю, а как а конь в том не виноват, понеже хитрость хитростию отбил, хотячи здрав быти.

Толк: несть ничево на свете хуже над лукавство: не так бо есть страшен не­приятель видимый, аки человек лукав и хитр, который иное на языку, а иное на сердцу держит.5

Из переводов Гозвинского:

О рыболове и свирелех

Рыболов сый неискусен рыболовства, взем свирели, сиречь дуды, и сети, изыде на море и ста на некоем камени, вначале убо заигра во свирели, мня, ямо к сладкогласию рыбы приидут послушати и внидут в сети. И тако многое время пребысть играя, не улови ничто же. Посем отложи свирели и взем сети, вложи в воду, многия рыбы пойма и изложи я от сети и, яко узре их скачющих на земли, рече: «О злейшая жи­вотная! егда играх вам во свирели, не плясасте, егда же престах играти, сие творите скачюще!».

Толкование: притча ко иже при словесех и времени настоящее и подобающее творящим. 6

• 1. Притчи Эзопа // Травников С. Н. История древнерусской литературы.
• 2. Адрианова-Перетц В. П. Басни Эзопа [в русских переводах второй половины XVII в.] // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956. Т. II.
• 3. ГИМ, собр. Уварова, No 170, лл. 72 об.—73
• 4. Р. Б. Тарковский. К истории повествовательных форм русской басни XVII века.
• 5. ГПБ, Q.XV.16, лл. 15—16. (Р. Б. Тарковский. К истории повествовательных форм русской басни XVII века.)
• 6. ГПБ, собр. Погодина, No 1604, лл. 785—785 об. (Р. Б. Тарковский. К истории повествовательных форм русской басни XVII века.)