Андрей Лещинский. Избранный круг 1816 года

Летом 2002 года я зашел в маленький антикварный магазин, намереваясь посмотреть книги, выпить кофе, пообщаться с хозяином. В задней комнате, рядом со столом с роскошной кофеваркой я увидел лежавшие на полу высокими пачками несколько сотен книг в цельнокожаных и полукожаных переплетах. На всякий случай объясню. Цельнокожаный — это переплет, целиком обтянутый кожей, а полукожаный — это такой, у которого кожей обтянут корешок, иногда уголки. Цельнокожаные переплеты в основном исчезли, не считая специальных случаев, в первой четверти девятнадцатого века, а полукожаные — на сто лет позже. Переплеты были красивые, с цветным теснением, видны были многотомники с шедшими подряд номерами. Несколько фолиантов, то есть томов, изданных in folio — в целый лист, приблизительно 43 на 31 сантиметр, лежали отдельно. Такого количества и качества переплетов я не видел ни в одном магазине уже лет восемь, а то и десять.

- Откуда? — спросил я. — Старуха принесла?

Хозяин магазина глотнул кофейку и, растягивая удовольствие, промямлил:

- Вот… отдал за все две штуки. Сюда чего получше сложил, а в кладовке еще коробок десять. Но там уже вторая половина, и всякое....

Две штуки означали две тысячи долларов, вторая половина — имелось в виду девятнадцатого века, то есть книги поздние и не очень интересные.

- А здесь вот, посмотрите....

Он раскрыл один из фолиантов, стал листать. Это был анатомический атлас семнадцатого века. Вещь в массовом употреблении не нужная, но весьма коллекционная и недешевая.

- Вот, видите... Ничего, да... Витька Стриженый уже видел. Давал за эту пару штуку двести, да я чего-то пока....

- Здесь все по медицине? — спросил я.

- Ну да... Библиотеку Мариинской больницы списали. Ну, вот... Я этих из макулатуры давно знаю. Еще с тех времен. Позвонили. Спросили трешку. На двушке сошлись.

- А вы не боитесь с библиотечными книгами?

- А чего бояться? Они мне акт списания показали. Я даже копию снял. Все чисто. Книги с баланса ушли.

- Ну и ну!

- Это еще что, — заметил присоединившийся к разговору «крутящийся», или, выражаясь современным языком, антикварный дилер, с огромным стажем. — Вот когда библиотеку Первого меда списывали, вот там все так заработали... Крепко было.

Я стал смотреть книги. Дорогие атласы меня не очень интересовали. Книги в основном были на немецком, а немецкого я не знаю. Я уже стал думать, что для меня тут ничего нет, как вдруг увидел два тома “Записок Лондонского медицинского общества”. Первый том, то есть вообще самый первый, 1792 года и второй, 1794. На форзаце первого тома была пометка о том, что когда-то Мариинская больница купила пять томов за пятнадцать фунтов. Осталось только два. История медицины меня интересует, книги были сверх редкие, второй раз такие не встретишь. Мне уступили два тома за сто долларов, пообещали поискать остальные. С тем я и ушел.

Поразительная история! Не знаю, кто подписывает акты списания в Мариинской больнице, но, наверное, главный врач или один из его заместителей. Любой, самый тупой, самый толстозадый и самый толстомордый чиновник знает, что всё, что можно списать, надо продать. Простые армейские завхозы умудрядись продавать даже плакаты, разъяснявшие действие противогаза и способ надевания его на выступающую сверху часть туловища. Железнодорожники продали все чугунные гербы СССР с вагонов. А здесь лицо, безусловно являющееся петербургским интеллигентом, списало на помойку прекрасных книг тысяч на пятьдесят зеленых и — ничего не случилось!

Если бы кто-то украл одну из этих книг за день до списания, что бы мы услышали по телевизору и радио! “Похищены уникальные издания восемнадцатого века по медицине” — говорил бы диктор. Петербургский интеллигент в белом халате изображал бы приличные случаю уныние и надежду на славный уголовный розыск. Похитителя могли бы найти, и он получил бы срок. “Не трожь наши книги” — подумало бы лицо в белом халате, и потянулось бы за актом списания.

Если бы я попробовал взять одну из купленных мной книг за границу, реакция была бы не менее торжественной. “При попытке вывоза уникального издания”... И так далее и тому подобное. Уверен, каждый многократно видел этот или похожий бред по телевизору или читал о нем в газетах.

Книги списываются не только в больницах. Их зарывали бульдозерами после пожара в БАН’е. Однажды я по случайности купил книгу, на титульном листе которой оказалась печать университетской библиотеки. Мне стало неловко, тем более что Университет — это моя, так сказать, Alma Mater. Я попросил совета у своего знакомого, не хочу называть его имя, он был тогда профессором и заведующим кафедрой, автором нескольких неплохих книг.

- Что вы, Андрей Николаевич, — сказал он. — Оставьте себе, этим вы спасёте книгу от уничтожения.

- ???

- Их списывают сотнями. Мне приходилось видеть акты списания книг “на непонятных языках”.

И верить невозможно, и врать такому человеку, вроде бы, незачем.

Я думаю, дело в том, что наша культура управляется в основном обезьянами. Обезьяна в должности приходит на открытие выставки. Слушает речи, суёт в пасть корзиночку с салатом и видит, что у одной картины собрались те лица, с которыми не худо бы постоять рядом. Обезьяна не видит картины, она видит плоское пятно с красками. Если ярко, она смотрит внимательней.

- Это картина семнадцатого века, — говорит кто-то.

Обезьяна солидно кивает.

- Автор — Бернардо Строцци.

Обезьяна из уважухи перестает жевать.

- На последнем аукционе Сотбис значительно меньшее полотно этого мастера было продано за полтора миллиона долларов.

- Какая интересная вещь! — оживленно включается в разговор обезьяна. — А на какую сумму она застрахована?

Люди общаются с произведениями искусства, старыми книгами и прочим непосредственно, а обезьяны обезьянничают. Отсутствие собственных впечатлений позволяет вписаться в иерархию стада и быть не на последних местах. Обезьяна по-честному не видит разницы между Медным Всадником и чудищем, поставленным на площади Александра Невского. В случае необходимости списать в переплавку один из этих предметов обезьяна легко воспримет мнение старшего по иерархии, поскольку на самом деле обе статуи ей совершенно безразличны.

Потом все эти обезьяны собираются на каком-нибудь съезде петербургской интеллигенции и успешно добиваются того, что слово “интеллигент” из почти похвалы превращается в почти оскорбление.

Через несколько недель я открыл первый том записок и обнаружил, что до меня им никто не интересовался. В восемнадцатом веке большой лист бумаги, на котором печатали текст, складывали, предположим, в восемь раз, то есть in octavo. Получалось шестнадцать страниц. Из таких шестнадцатистраничных тетрадок составляли книгу. Читатель брал ножик и разрезал тетрадки по наружным сгибам, чтобы можно было открыть книгу в нужном месте. Если книга не разрезана, значит, никто не читал.

Меня заинтересовала статья доктора медицины Дж. С. Леттсома о некоторых особенностях действия древесины квассии горькой. Статья начиналась на сто двадцать восьмой странице, то есть в самом конце восьмой тетрадки. Разрезать не пришлось. Дальше шла гравюра с изображением листьев и плодов квассии, а за ней, перед сто двадцать девятой страницей, была вплетена шестнадцатистраничная тетрадка, исписанная очень мелким и очень аккуратным почерком.

Вплетены дополнительные страницы были исключительно добросовестно. Бумага была та же, переплет, как видно, слегка увеличили, чтобы легко поместилась рукопись. Она была не разрезана и вообще ничем не выдавала себя при наружном осмотре. Если бы я решил почитать другую статью, то не заметил бы никаких дополнений в книге.

Взяв лупу, я начал читать и с удивлением обнаружил, что почерк очень разборчив, язык английский, и я понимаю практически все. Результатом явился перевод, предлагаемый в этой книге.

Я перевел, как сумел. Хотел все “you” переводить как “вы”, но не получилось. Поэтому “ты” и “вы” в предлагаемом переводе натыканы без особого смысла, исключительно по слуху.

Для удобства чтения я разбил тексты на абзацы. Аноним писал подряд, почти без знаков препинания. Читать диалоги, написанные сплошной строкой нам непривычно, поэтому в переводе они расположены обычным образом.

Догадаться, когда и с кем происходили описанные события, было вовсе не трудно. Слова мисс Ады о вампире, которого сэр Адриан носит в себе, и который вскоре вырвется на свободу, напомнили мне загадочную фразу из романа Мэри Шелли «Франкенштейн». Английский текст есть в Интернете, слово «вампир» в романе встречается один единственный раз, всё было очень просто.

Совсем легко было выяснить, что Мэри Шелли делала летом 1816 года. В общем, в истории Английского Анонима нет слишком сложных загадок.

Её финальная часть стала возможной потому, что лорд Байрон покинул Англию навсегда в апреле 1816 года. Его обвиняли в растлении малолетних, мужеложстве, сожительстве с собственной сестрой, атеизме, свободомыслии, нарушении священных уз брака, отчего сошла с ума одна из его аристократических любовниц. Он был великим поэтом, он был создателем новой эпохи человеческой мысли, он был национальным героем Греции и персонажем бессмертного “Фауста” Гёте, однако эти обвинения, судя по всему, были совершенно правдивыми. Перед самым отъездом он сделал что-то такое своей молодой жене, что она сбежала от него, обвинила во всех грехах, но никому, никогда до самой смерти не посмела намекнуть на причину разрыва. Некоторые соображения возникают при усиленном чтении книг, но они слишком зыбки и непристойны, чтобы ими делиться.

Перед самым отъездом Байрон нанял Джона Уильяма Полидори (1795-1821) в качестве личного врача. Заметим, что по свидетельствам современников Байрон был здоров, как бык. Он был хром от рождения, но это не лечится. Можно представить себе аристократа, путешествующего в сопровождении большого штата прислуги, среди которой находится врач, но чтобы врач был единственным сопровождающим... Это очень странно.

Полидори было всего двадцать лет. До достижения возраста в двадцать один год он не мог практиковать нигде, кроме Шотландии, а в Шотландии работы для него не нашлось. Кроме того, у Полидори не было денег. Они были у его отца Гаэтано Полидори, известного тем, что он был секретарем графа Викторио Альфиери, известного тем, что его немного переводил Пушкин. Отец сопровождал каждую выдачу денег идиотскими нотациями и замучил несчастного сына до того, что он готов был бежать куда угодно и с кем угодно. Вдогонку папа проклял сына за общение с дьяволом во плоти лордом Байроном.

Для Полидори, который сам хотел и пробовал писать, путешествие с Байроном, самым известным поэтом того времени, казалось дорогой в рай. На самом деле он ехал в ад. Байрон выгнал его с полпути без объяснения причин. Его унижали, над ним издевались, о нем рассказывали всё самое унизительное, что было и чего не было. Его называли не иначе, как “бедный Полли”. Полидори был высок, красив, прекрасно сложён. Позже, в Италии он позировал для статуи Аполлона. Он был умён, образован, имел литературное дарование. Однако отец, Байрон и внутренние причины разрушили его жизнь. Он покончил с собой, передозировав морфин.

Между прочим, Джон Уильям Полидори был родным дядей по матери Данте Габриеля Россетти.

В Женеве лорд и врач встретили Перси Биши Шелли, его возлюбленную Мэри Годвин и её сводную сестру Клэр Клермон, которая успела побывать любовницей Байрона и забеременеть от него.

Шелли считали дьяволом во плоти. Он был атеистом, вольнодумцем, не слушался папу сэра Тимоти. Шелли совратил несовершеннолетнюю дочку своего старшего друга, известного писателя Уильяма Годвина и, будучи женатым, имея двоих детей, убежал с ней, то есть с Мэри Годвин и Клэр Клермон на континент в 1814 году. Он исповедовал свободную любовь, он заразился идеями либертинизма, он предлагал своей супруге сожительствовать с ним и с Мэри Годвин втроем!

Мэри Годвин, более известная как Мэри Шелли, автор прославленного рома-на “Франкенштейн”, была дочерью Уильяма Годвина и писательницы и феминистки Мэри Уолстонкрафт. Мать умерла родами, оставив двух дочек, из которых старшая (т. е. не дочь Годвина) была рождена вне брака — серьёзное преступление в то время. В возрасте двадцати лет она покончила с собой, передозировав лауданум, то есть раствор опиума в алкоголе.

Кстати сказать, в то же время покончила с собой и жена Шелли, беременная, но не от него, и оставившая двоих детей, которых Шелли никогда более не видел.

Мэри в шестнадцать лет отправилась на континент с Шелли. Ей было семнадцать, когда в Англии родился и умер её первый ребенок. В это время в соответствии с либертинистскими наставлениями Шелли у неё был роман с одним из его друзей. Они снова поехали на континент и там встретились с Байроном. У Мэри родился сын, потом дочь, оба умерли в раннем детстве.

Клэр Клэрмон до всех этих поездок сумела найти Байрона в Лондоне и без всяких затей предложила ему заняться сексом. Она писала потом, что это принесло ей десять минут счастья, которое разрушило всю её жизнь. Во время второй встречи с Байроном она была от него беременна. Байрон не желал больше с ней общаться, ребёнка у матери отобрал, отдал в монастырь, где девочка вскоре умерла.

Был еще какой-то загадочный ребёнок, которого Шелли признал своим, и о котором существуют подозрения, что его родила Клэр. Нетрудно догадаться, что этот ребёнок тоже быстро умер.

После всех событий, о которых идёт речь в предлагаемых переводах, в ранней молодости умер Шелли, а потом тоже молодым умер Байрон. Шелли утонул, в чем можно усомниться после прочтения повести Английского Анонима, Байрон умер от болезни.

Я пишу об этих смертях не для того, чтобы кого-либо осудить, я просто пытаюсь вкратце описать обстановку, в которой встретились люди, которых Мэри Шелли называла “избранным кругом”, и которых она с любовью описала в литературно слабом, но убийственно трагическом романе “Последний человек”. Осуждать нельзя. Первая треть девятнадцатого века, это эпоха Байрона, эпоха его гениальных стихов, его великих идей и его величественной жизни и смерти. Помните, на стене у Собакевича висел портрет Маврокордато? Он боролся за свободу Греции и был, пользуясь современной терминологией, одним из самых влиятельных полевых командиров. В день смерти Байрона он написал следующее (цитирую по 17):

Приказ для Западной Греции.

Праздник Пасхи сегодня из праздника радости превратился в день печали и заботы. Сегодня, в 6 часов пополудни, после десятидневной болезни скончался Лорд Ноэль Байрон... Сим приказываю:

1. Завтра утром должны последовать 37 пушечных выстрелов с большой батареи, число, соответствующее летам жизни великого покойника.

2. Все присутственные казенные места, не исключая и судов, остаются закрытыми в продолжении трех дней.

3. Все торговые дома, кроме аптек, равным образом, должны быть заперты, и будут приняты строгие меры, чтобы не было увеселений, какими обыкновенно сопровождается празднование Пасхи.

4. Всеобщий траур устанавливается на 21 день.

5. Во всех церквах должна быть совершена заупокойная панихида

Дан в Миссолунги 19 апреля 1824 года.

А. Маврокордато.

Если сравнить поэзию Байрона и Шелли, прозу Мэри Шелли, даже повесть Полидори с тем идиотски напыщенным имперским стилем, который процвел под эгидами всяких серийных маньяков убийц, вроде Наполеона, то чувство прекрасного благодарно выберет первое, а злая глупость крепко схватит второе.

Дождливым летом 1816 года избранный круг скучал на вилле Диодати недалеко от Женевы. Они читали друг другу немецкие повести о привидениях, было скучно, наконец, Байрон предложил, чтобы каждый избранный написал собственную историю. Мэри Годвин написала “Франкенштейн, или Современный Прометей”, опубликованный в 1818 году. Полидори написал “Эрнест Берштольд, или Современный Эдип”, опубликованный в 1819 году. Байрон начал писать, заскучал и бросил. Полидори воспользовался идеей Байрона и сделал из нее собственную историю. Каким-то образом рукопись оказалась в Англии. Её опубликовали под именем Байрона, не поставив Полидори в известность. Впрочем, кто знает! Быть может, Полидори и был организатором всей интриги.

Критики ругались, публика за год раскупила семь изданий. Успех был оглушительный. На следующий год в Лондоне и Париже шли пьесы по повести. Родился новый вампир.

Байрон в том же 1819 году распорядился опубликовать свой отрывок, чтобы доказать свою непричастность к «Вампиру».

Я решил перевести повесть Полидори и отрывок Байрона, которые, как мне кажется, необходимы для лучшего понимания ситуации. Эти два произведения уже были переведены на русский. Новые переводы появились исключительно потому, что я не захотел нарушать неизвестные мне авторские права переводчиков.

Стиль записок Английского Анонима сильно отличается от стиля Полидори и Байрона. Между написаниями этих произведений прошло около тридцати лет. Романтическая литература ушла в прошлое, и Английский Аноним безусловно читал романы Диккенса. В общем, можно сказать, что он писал почти современным языком. При переводе произведений Полидори и Байрона я не стал заниматься модернизацией стиля. Длинные предложения оставлены такими же невыносимо длинными, как в оригиналах. Если в одном абзаце пять раз употребляется слово «said», то я пять раз переводил его «сказал». В повести Полидори Обри всегда называется только по имени. Нет никаких замен, вроде «юноша», «молодой человек» и тому подобное. Не стал и я заниматься «оживлением» текста.

Читатель, которому предлагаемые переводы покажутся слишком буквальными и неудобочитаемыми, без труда найдёт в Интернете подходящие альтернативы.

Английские слова vampire и ghoul, обозначающие вампиров, согласно Оксфордскому этимологическому словарю, появились в XVIII веке. Слово “вампир” произошло от славянского «упырь», у слова “ghoul” арабские корни. Не было слова, не было и понятия. Значит, не было и вампиров.

Сведения о новой напасти стали появляться в начале века. Лондонский журнал в марте 1732 года опубликовал большую статью о вампирах. К сожалению, журнал достать не удалось, но статья была использована в книге Augustin Calmet “The Phantom World”. Дом Огюстен Калме (1672-1757) был бенедиктинским монахом и очень авторитетным писателем, чьи книги издаются до сих пор. Приведенную ниже историю я перевел из вышеназванной книги, изданной в Англии несколько лет назад. Дом Калме писал по-французски, я перевожу с английского перевода. Это плохо, но, думаю, сюжет истории сильно от этого не изменится.

Дом Огюстен Калме. Призрачный мир. (отрывок).

В некоем кантоне Венгрии, называемом по латыни Oppida Heidanum, за Тибиском, vulgo Теисс (совр. Тисса. А. Л.), короче говоря, в долине той реки, что омывает благодатные местности Токая и Трансильвании, народ, известный под именем Heyducqs, верит, что некоторые скончавшиеся личности, которых они зовут вампирами, высасывают всю кровь у живущих, которые от этого заметно худеют, в то время как трупы подобно пиявкам наполняются кровью до таких пределов, что она вытекает через отверстия тела и даже сочится из пор. Это убеждение было неопровержимо подтверждено некоторыми событиями, в истинности которых нельзя сомневаться, ввиду ручательства высокопоставленных свидетелей. Мы расскажем здесь о наиболее интересном.

Около пяти лет назад некий гайдук, житель Мадрейги по имени Арнольд Павел был задавлен насмерть перевернувшимся возом сена. Тридцать дней спустя после его смерти четыре человека внезапно умерли, причем таким образом, который в соответствии с традициями этой страны указывал на то, что они были замучены вампиром. Тогда вспомнили, что этот Арнольд Павел часто рассказывал, что в окрестностях Кассовии, а также в приграничной полосе Турецкой Сербии ему часто досаждал турецкий вампир; ибо они верят, что те, кто были пассивными вампирами при жизни, становятся активными после смерти, то есть, говоря иными словами, те, у кого сосали кровь, начинают сосать в свой черед; он утверждал, однако, что нашел способ исцелиться, поедая землю с могилы вампира и обмазывая себя его кровью; эти предосторожности, однако, не помешали ему превратиться в вампира после смерти, поскольку, подвергнув его эксгумации на сороковой день после захоронения, обнаружили на его трупе все признаки отъявленного вампира. Тело было румяным, волосы, ногти, борода продолжали расти, вены были переполнены текучей кровью, которая струилась изо всех частей его тела по обвивавшему его савану. Хаднаги или же бейлиф деревни, в чьем присутствии производилась эксгумация, и который был сведущ в вампиризме, приказал, в соответствии с обычаем, пробить сердце умершего Арнольда Павла очень острым колом, который насквозь пронзил его тело, и который заставил его, как говорили, издавать устрашающие вопли, будто он был жив; сделав это, ему отрезали голову, а тело целиком сожгли. Затем проделали то же самое с трупами четырех других людей, умерших от вампиризма, опасаясь, что они в свою очередь станут причиной следующих смертей.

Все эти действия, однако, не смогли предотвратить возобновления сходных чудовищных смертей к концу прошлого года, (ныне 1732), то есть пятью годами позже того события, когда несколько жителей той же деревни погибли ужасной смертью. В течение трех месяцев семнадцать человек обоих полов и разного возраста умерли от вампиризма, некоторые ничем не болели, некоторые после двух или трех дневной чахотки. Среди прочего, сообщают, что девушка именем Станоска, дочь гайдука Жотютцы, отправившись в кровать в добром здравии, проснулась среди ночи, вся дрожа, испуская дикие крики, и утверждая, что сын гайдука Милло, умерший девять недель назад, едва не задушил ее во сне. С этого момента ее состояние стало ухудшаться, и на исходе третьего дня она скончалась. Сказанное этой девушкой о сыне Милло немедленно позволило распознать в нем вампира; его эксгумировали, и убедились, что так оно и есть. Начальствующие лица этой местности совместно с докторами и хирургами произвели расследование причины нового проявления вампиризма после всех предпринятых несколько лет назад мер предосторожности.

В конце концов, после длительных розысков, они выяснили, что умерший Арнольд Павел убил не только тех четырех человек, о которых говорилось выше, но также нескольких коров, употребленных в пищу новыми вампирами, среди которых был сын Милло. На основании этих показаний было решено выкопать всех, умерших в определенный период времени. Из сорока семнадцать были обнаружены со всеми очевидными признаками вампиризма; на этом основании им проткнули сердца, также отрезали головы, затем пепел их был брошен в реку.

Все изложенные здесь следственные действия и все предпринятые меры производились в судебном порядке, с соблюдением установленной формы, они были засвидетельствованы несколькими гарнизонными офицерами, главными хирургами войсковых частей, стоявших в стране, и видными жителями поселения. Подробное изложение произошедшего было в конце прошлого января направлено в Имперский Военный Совет в Вене, который создал военную комиссию для проверки правдивости всех обстоятельств.

Заявление было составлено Хаднаги Баррнаром и Гайдукскими старейшинами, его подписали Боттюэ, первый лейтенант полка Александра Вюртенбергского, Кликстенгер, главный хирург Фрюстембурского полка, три других военных хирурга и Гуечич, капитан в Шталлах.

Арнольд Павел и его последователи не вызывают ни малейшей симпатии, им не хочется подражать. Это грязные трупы, нуждающиеся в свежей крови для поддержания ужасного существования их тел и той действующей силы, которую язык не повернется назвать душой. Книга Огюстена Кальме в первом издании называлась “Диссертация о появлениях ангелов, демонов и духов. О воскресших и вампирах в Венгрии, Богемии, Моравии и Силезии”. Почему-то вампиры обитали только в Восточной Европе, причем предпочтительно на территории, приграничной с Турецкой Империей. Дом Кальме не может объяснить этот факт, как не объясняет он и саму сущность вампирических проблем. Он просто пишет, что вамиров нет в Англии, Франции, Северной Европе, что настоящих вампиров не было в древности. Он слышал о вампирах в Польше, какие-то слухи доходили до него о русских вампирах. За вампирами надо было ехать на Восток.

Именно поэтому Луи, герой романа Анны Райс “Интервью с вампиром” отправляется в Трансильванию на поиски исторической родины. Луи — тот вампир, которого мы знаем по фильмам и книгам. Он образован, он аристократ, он обольстителен. Луи носит прекрасно сшитый костюм, шелковый галстук, воротничок его рубашки абсолютно бел, как его лицо. С ним едет элегантное дитя по имени Клавдия. Она прельстительно хороша, смертельно опасна и неотразимо соблазнительна. В Трансильвании они обнаружили своего дальнего родственника: “Два огромных глаза выпирали из оголенных глазниц, два омерзительных отверстия заменяли нос, череп покрывали лохмотья сгнившей кожи, он был одет в омерзительные сопревшие тряпки, густо пропитанные землей, слизью и кровью. Я сражался с бессмысленным ожившим трупом. И ничего больше”. Луи и Клавдия с отвращением уничтожили его.

Вампиры из “Семьи вурдалака” Алексея Константиновича Толстого и то веселее этого мрачного тупого упыря.

Эпизод из книги Райс хорошо показывает разницу между вампиром Восточно-Европейского фольклора и вампиром современной западной поп культуры. Фольклорный вампир, это труп, оживший не сам по себе, а за счет злой, обычно не персонифицированной силы. Как многие другие ожившие персонажи, он может существовать только в некоторой, не слишком обширной области. Обычно он пожирает только членов собственной семьи.

Современный вампир, это человек, хотя бы и злой или ужасный. Он аристократ, скиталец, соблазнитель. В общем, это комбинация Байроновского героя с карикатурой на Байрона. В этом нет ничего удивительного. Литературная история современного вампира началась с публикации в 1819 году повести “Вампир. Сочинение Лорда Байрона”.

Полидори удивился необычайному успеху своего произведения больше всех. Он спохватился, стал править текст, переделал лорда Рутвена в лорда Стронгмора, смягчал, объяснял и оправдывался. Повесть изменилась не сильно, но в худшую сторону. Предлагаемый здесь перевод сделан по книге, где воспроизведен первоначальный вариант.

Лорд Рутвен впервые появился в романе леди Каролины Лэм, той самой сошедшей с ума любовницы Байрона. Она в краткий миг своей жизни поняла и ощутила, что такое счастье, а потом Байрон выкинул ее обратно в мир, где такого счастья для нее не было и быть никогда не могло. Ее крик отчаяния сохранился в романе «Гленарвон». Главный герой — романтический ирландский террорист, соблазнитель, негодяй, отверженный обществом невыносимо привлекательный аристократ. Лорд Рутвен — его предок, кажется дедушка, о котором известно лишь, что он проводил время в собственном замке, где пил кровь из черепа врача.

Полидори хотел изобразить своего бывшего работодателя, а ныне смертельного врага, жутким чудовищем. Злоба породила новшество: Вампир стал Байроническим героем. Полидори внес четыре кардинальных изменения в образ вампира.

Во-первых, он сделал его чудовищным негодяем, но все же реальным человеком. Вампир перестал быть бессмысленным живым трупом из фольклора. Кажется, Полидори не планировал этой перемены. Лорд Рутвен появляется с “мертвыми серыми глазами” трупа. Чем дальше, тем больше он наполняется жизнью и чувствами. В конце повести есть коротенький отрывок, описывающий события с его точки зрения.

К нему можно испытывать симпатию, а также страх и отвращение. Полидори явно имел в виду Байронического героя, который «будет жить в преданиях семейств, с одной любовью, с тысячью злодейств”. Быть может, он думал о мрачном вампирическом проклятии в “Гяуре”, которое наделяет вампира сознанием и отнимает волю, заставляет его все понимать и ужасаться, но не разрешает прекратить:

Из гроба труп твой выйдет в мир.
Ты воротишься как Вампир.
Как жуткий призрак средь живых
Чтоб кровь сосать своих родных
Своей жены, своих детей,
Чтоб брашном мерзостных ночей
Питать их кровью без конца
Живое тело мертвеца.

Полидори не удовлетворился этим проклятием. Лорд Рутвен обладает не только ясным умом, но и собственной, почти не подчиняющейся обстоятельствам, волей.

Во-вторых, Полидори сделал лорда Рутвена аристократом. Он близок ко двору, на него возлагают важную дипломатическую миссию. Его внешность и манеры безупречны и не меняются, даже когда он умирает от разбойничьей пули в горном ущелье. Он — чудовище, но его принадлежность к высшему кругу общества не вызывает сомнений. Он подвержен модным аристократическим порокам и следит за движением золота по зеленому сукну карточного стола с не меньшим вниманием, чем за током крови по венам своих жертв.

В-третьих, вампир — неутомимый путешественник. Байрону славу принесла поэма странствий “Чайльд-Гарольд”, и путешествия лорда Рутвена в связи с этим не удивляют. Интересно другое. Фольклорные вампиры, проклятый Гяур, даже странный лорд Рутвен из романа Каролины Лэм, привязаны к месту и не существуют вне его. Новый вампир интернационален.

В-четвертых, Полидори сделал вампира соблазнителем. Он вызывает ужас и обостренный интерес. От него бегут в страхе и к нему возвращаются под воздействием непонятной влекущей силы. Он не выбирает жертв из числа ближайших родственников, как делали славянские вампиры. У него вообще нет родственников. Он подвижен, обольстителен, его жертвой может стать каждый.

Обольщение и вампиризм лорда Рутвена очень сексуальны. Невинная Ианта, безмятежно прыгающая полураздетой рядом с влюбленным и закомплексованным Обри, невинная сестрица, еще одна невинная идиотка, лондонские дамы, которые «сорвали, наконец, маски и не постеснялись предстать перед взорам общества во всей омерзительности своих пороков», предстают не только жертвами, но соучастницами каких-то грешных таинств. Даже Обри испытывает к лорду Рутвену привязанность, непонятную ему самому, но которую, однако, ему легко бы разъяснил наш просвещенный век.

Интересно заметить, что жертвы вампира сами вампирами не становятся. Они просто умирают. Мы привыкли к другому, и вся мировая литература, начиная с “Дракулы” Брема Стокера, этому другому нас и учат. Каждый, наверное, видел по телевизору такую или похожую сцену: влюбленная девица в платье с кринолином и глубоким декольте стоит перед зеркалом. Она бела, свежа, чиста, невинна, влюблена в смертельно бледного, аристократически изысканного злодея, обнимающего ее за талию, и склоняющегося к ее шее. Она понимает, что поступает очень плохо, она даже знает, что будет ненавидеть своего искусителя, но не может устоять. Его клыки протыкают ее нежную кожу, а дальше красавица сама становится вампиром.

Полидори не пытается объяснить притягательность лорда Рутвена. Он охотно намекает на мистические силы, на исключительную незаурядность вампира, но дальше намеков дело не идет. Скорее всего, он не хотел предавать гласности все детали своих отношений с Байроном, считая их слишком постыдными и личными. Наверняка он оставил лазейку для будущих контактов. Полидори хотел писать, и возможная поддержка Байрона была важнее нескольких дополнительных признаний.

Английский Аноним объясняет все или почти все. Первый в мировой истории наркоман со шприцом для инъекций и склянкой с морфином действительно был фигурой одновременно притягивающей, внушающей ужас, обольстительной и мерзкой. Прибавьте к этому принадлежность к высшему слою титулованного дворянства, богатство, красоту, талант, славу, чарующий голос и колоссальную сексуальную энергию, которую вампир применял чрезвычайно умело и обильно.

И устоять невозможно, и приблизиться страшно. Кстати, опийные наркоманы избегают яркого света и предпочитают ночной образ жизни. Лорд Байрон не выносил запаха чеснока и никогда не смог бы приблизиться к женщине, от которой пахнет чесноком.

Информация Английского Анонима о медицинских аспектах произошедшего подтверждается доступной литературой. Восемнадцатый век был полон научных экспериментов, в том числе по внутривенному введению опиума. Исследователи вдохновлялись чисто научными интересами и практическими целями. Опиум широко применялся в быту, как средство от бессонницы, диареи, любых болей и тому подобное.

Гораздо серьезнее было его применение на поле боя. Раненый готов был платить любую цену за средство, снимающее боль. До открытия общего наркоза оставалось около полувека, и опиум был единственным средством. Проглоченная таблетка опиума действовала не сразу, и не всегда человек был в состоянии глотать. Морфин, выделенный доктором Сертурнером, действовал сильнее, а шприц для внутривенных инъекций мог применяться независимо от состояния больного. Использование опиума для получения удовольствия казалось странным, но в общем не вызывало общественного протеста. Никто не называл опиофагов наркоманами, самого слова еще не существовало. Возможно, сохранилась древняя нелюбовь к новому, привычка называть новые и непонятные явления старыми знакомыми словами. Имя Вампира прекрасно подошло к образу первых любителей уколоться, тем более, что детали были обществу неизвестны, все совершалось тайно, за стенами дворцов, в высших сферах, в избранном кругу.

Интересно, что доктор Сертурнер выделил морфин в 1803 или 1805 году, но первая публикация относится к 1817 году. До этого доступ к новому средству имел узкий круг избранных, одним из которых был Перси Биши Шелли. Известный писатель и друг Шелли Томас Лав Пикок в воспоминаниях, относящихся к 1814 году, пишет:

«Глаза его /Шелли. А.Л./ были воспалены, волосы и одежда в беспорядке. Он схватил со стола склянку с морфием и воскликнул: «Теперь я с этим никогда не расстаюсь».

Впрочем, знание или догадки о связи лорда Рутвена с наркотиками приходили в голову не одному лишь Английскому анониму.

Вот несколько цитат из всемирно известного романа Александра Дюма “Граф Монте Кристо”.

1. Франц д’Эпине пользуется гостеприимством графа на острове Монте-Кристо.

“Так это гашиш! — воскликнул Франц. — Я знаю его, но только по имени.

— Вот именно, любезный Аладин, это гашиш, самый лучший, самый чистый александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого человека, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: “Продавцу счастья — благодарное человечество”.

2. Франц Д Эпине и Альбер де Морсер беседуют в римской опере:

“ — Вы знакомы с этой женщиной?

— Да; она вам нравится?

— Она очаровательна... Она француженка?

— Нет, венецианка.

— А как ее зовут?

— Графиня Г.”

Графиня Г. — это, конечно, графиня Тереза Гвичьоли, последняя любовь Байрона. Она — единственное историческое лицо, действующее в романе, и единственный персонаж, обозначенный лишь инициалом. Графине уже 38 лет, но она очень хороша собой.

3. Действие происходит там же. В ложе появляется граф Монте-Кристо.

«- Во всяком случае, — продолжала графиня... ...его, по-видимому, только что выкопали из могилы; это какой-то мертвец... Посмотрите, какой он бледный.…………………………………………………………

—Что вы скажете? — спросил Франц....

—По-моему, это сам лорд Рутвен во плоти.

Это новое напоминание о Байроне поразило Франца; если кто-нибудь мог заставить его поверить в существование вампиров, так именно этот человек”.

Графиня продолжает:

—Послушайте! — отвечала она. — Байрон клялся мне, что верит в вампиров; уверял, что сам видел их; он описывал мне их лица...

4. Альбер де Морсер вместе с великосветскими друзьями ожидает в своем парижском особняке визита графа Монте Кристо.

—Увидите, он окажется вампиром.

—Смейтесь, если хотите, но то же сказала графиня Г., которая, как вам известно, знавала лорда Рутвена.

5. Там же.

Граф рассказывает о чудесном средстве, которое помогает ему не скучать, обходиться без еды и пр.:

“...это смесь отличнейшего опиума, за которым я сам ездил в Кантон, чтобы быть уверенным в его качестве, и лучшего гашиша, собираемого между Тигром и Евфратом; их смешивают в равных долях и делают пилюли, которые вы и глотаете, когда нужно. Действие наступает через десять минут».

6. Графиня Г. приезжает в Париж и получает от графа Монте Кристо подарок:

"В кубке лежала записка: Графине Г. лорд Рутвен.

—Так и есть, — сказал Альбер

—То есть как это? Что вы хотите сказать?

—Я хочу сказать, что это тот самый лорд Рутвен.

—Какой лорд Рутвен?

—Да наш вампир, которого мы видели в театре Арджентина.

—Неужели ? — воскликнула графиня. — Разве он здесь?

—Конечно”.

Итак, 21 мая 1838 года лорд Рутвен впервые приехал в Париж. По странному совпадению 27 сентября того же года Теофиль Готье опубликовал рассказ “Трубка опиума”, и процесс, что называется, пошел.

Говорить о нашем времени, когда вампиров стали называть наркоманами, когда их проблемы выползли, выбежали из замков и укромных особняков на просторы макроэкономических и глобально политических отношений, не хочется.

Замечу напоследок, что Английский аноним кое в чем ошибся. Он полагал, что в1842 году, когда он писал свои воспоминания, в живых оставались только он и Мэри Шелли. На самом деле жива была и Клэр Крэрмон, сводная сестра Мэри, любовница Байрона и мать его рано умершего ребенка. О ней говорилось на предыдущих страницах. Она умерла в 1879 году на восемьдесят первом году жизни.

Как многие герои Байрона, как Виктор Франкенштейн, она побывала в России. Она была там гувернанткой с 1823 по 1828 годы. Один год в Петербурге, остальные в Москве.

Никто, ни одна живая душа не заметили ее появления. Никто не задал ей ни одного вопроса о ее великом любовнике. Быть может, опубликованные в этой книге тексты пробудят новый интерес к давно исчезнувшему, но чрезвычайно интересному и важному избранному кругу.

Интересный пример предвзятости даёт нам высказывание Анонима об имени графини Брюс. Её, судя по всему, звали Екатериной. Имя вполне английское, фамилия – шотландская, почему он не мог его выговорить? Наверное, знал, что русские имена труднопроизносимы, и не стал слушать.

Английский Аноним постоянно подчеркивает свое инкогнито, окружает тайной имена других участников его истории. Трудно понять, чего хотел человек, писавший сто шестьдесят лет назад, но не думаю, все же, что он был настолько наивен. Расшифровываются все его хитрости без малейшего труда. Более того, в книге “Соllected fiction of John William Polidori” приводится имя английского офицера, оказавшегося в том самом месте в то самое время. Вывести автора на чистую воду очень просто, но мне не хочется. Поверим в то, что он хотел остаться анонимным, и сделаем вид, что не можем раскрыть инкогнито.

Использованная и цитированная литература.

Memoirs of the Medical Society of London. London. 1792
Great British Tales of Terror. Ed. Peter Haining. Penguin Books. 1983.
The Vampyre and Ernestus Berchtold or The Modern Oedipus. Collected Fiction of John William Polidori. Toronto. 1994.
Polidori John William. The Diary of John William Polidori, 1816, Relating to Byron, Shelley etc. London 1911.
Augustin Calmet. The Phantom World. Wordsworth Editions. 2001.
D.L.Macdonald. Poor Polidory. A critical biography of the Author of The Vampyre. Toronto. 1991.
Lady Caroline Lamb. Glenarvon. London. 1995.
Mary Shelley. The Last Man.Oxford. 1998.
The Annotated Frankenstein. N-Y. 1977.
Rice Anne. Interview with the Vampire. N.Y. 1977.
Memoir of Percy Bysshe Shelley by William Michael Rossetti. London. 1886.
Drugs and Narcotics in History. Cambridge. 1996.
Байрон. Дневники. Письма. М. 1963.
Шелли. Письма. Статьи. Фрагменты. М. 1972.
Томас Лав Пикок. Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла. М. 1998.
А. Дюма. Граф Монте-Кристо. М. 1955.
Г. Брандес. Байрон и его произведения. М. 1889.