Английский Аноним 1844 года. История моего знакомства с вампирами 

Глава 1 

Первые годы жизни и первые шаги по пути порока. 

Я родился в 1794 году и сейчас, когда мне минуло пятьдесят, решил записать события почти тридцатилетней давности, оказавшие глубокое и пагубное воздействие на всю мою последующую жизнь. Я отличаюсь отменным здоровьем и могу прожить еще долго, но тоска, неизменно обитающая в моем сердце, посылающая мне страшные призраки по ночам и заставляющая цепенеть от холодного ужаса днем, подсказывает, что конец моей жизни много ближе, чем можно судить по цветущему виду. Мне никому не хочется рассказывать эту историю, но и уносить в могилу страшную правду, о которой знают лишь двое живущих, считаю греховной гордыней и себялюбием. Итак, решив переместить память на бумагу, я начинаю свой рассказ. Начало может показаться лишним, но без него не будет понятно последующее.

Я родился на севере Ирландии от отца, природного англичанина, эсквайра, и матери, ирландки благородного происхождения. Мне странно представлять, что я жил в восемнадцатом веке, который время унесло так далеко назад, что он кажется седой древностью. Единственное мое воспоминание от тех времен, это запах навоза от сапог отца и пота от спины лошади, на которую я был посажен. Я запомнил недовольный тон матери, раздраженный ответ отца, свой страх оттого, что явился причиной их размолвки.

Родители были бедны. Я не чувствовал бедности, бегая по зеленым лугам, купаясь в тихой речке, играя с детьми нескольких наших арендаторов. Не знаю, как прошла бы моя жизнь, возможно, я был бы счастлив среди овец, простых крестьян и тучных пастбищ. Однако, проведению было угодно иное. В Лондоне, городе столь далеком от наших глухих мест, что он казался находящимся где-нибудь на Барбадосе, умерли несколько человек. Одна дуэль, две болезни, нелепое столкновение прогулочной яхты с дровяной баржей сделали моего отца наследником, а затем и владельцем значительного состояния и титула, который я не хочу называть. Поток чернил, обильно струившийся по перьям господ судейских, пролил один из ручьев в мою сторону, и к двенадцати годам я также получил значительное независимое состояние, титул баронета и стал именоваться сэром Эрнестом.

У отца появилось множество дел, связанных с управлением поместьями, плантацией на Барбадосе, который стал для нашей семьи, если не ближе, то гораздо важнее Лондона, активами в векселях и ценных бумагах, торговыми предприятиями. Он отдался им со страстью человека, познавшего бедность и умевшего оценить богатство. Он был бережлив, раздражителен, самоуверен и деспотичен. Моя мать, получившая возможность превзойти в роскоши и высокомерии подруг своего детства, отдалась тому подобию светской жизни, которую можно было вести среди наших полей и замков. Мое сельское воспитание закончилось. Вместо продолжения уроков нашего приходского священника мне предстояло отправиться в закрытый колледж с пансионом, находившийся в двух днях пути. Я не огорчился разлукой с родителями.

Через год, когда мне исполнилось четырнадцать лет, я приехал домой на летние каникулы. На следующий день депутация крестьян приблизилась к дверям замка, вызывая отца для передачи ему некоего послания. Оно оказалось почтительным приглашением на свадьбу детей двух богатых арендаторов. Отец принял приглашение из рук дворецкого, величественно кивнул и удалился. Он считал долгом лендлорда вознаграждать время от времени крестьян возможностью лицезреть себя. Мать и две мои младшие сестры отказались пойти. Я присоединился к отцу.

Крестьяне веселились на лужайке у реки в пяти минутах ходьбы от замка. Я сразу бросил отца и слуг, и пошел туда, где звуки музыки и радостные крики весело и свободно приглашали желающих потанцевать. Я не мог, конечно, смешиваться с крестьянами, тем более пускаться с ними в пляс. Я остановился поодаль на высоком бугорке, небрежно ответил на поклоны и первый раз в жизни стал любоваться танцующими девушками.

Я точно помню, что до моего поступления в колледж, девочки и девушки не вызывали у меня особого интереса. Прошедший год позволил мне достигнуть немалых успехов в движении к пороку. Разговоры с мальчиками, которые начали созревать раньше меня, и знали и испытали многое, возбуждали мое воображение. Только этой бумаге я могу доверить свою постыдную тайну, которая, впрочем, теряет свою остроту из-за общей распространенности: грех брата Ира (Бытие, глава 38) не миновал меня.

Поэтому, в отличие от господина Руссо (смотри его “Исповедь”, часть первая первой книги), я имел отнюдь не смутное понятие о близости полов, и представление об этом не возникло у меня в отталкивающем и противном виде. Право, родителям следовало бы внимательнее следить за детьми и не допускать их в столь подверженном впечатлениям возрасте до зрелищ, способных лишь возбуждать неуместную чувственность и придавать мыслям дурное направление, от которого они не отклонятся уже до конца жизни.

Здесь-то я увидел эту девушку. Она была годом младше меня. Она была так легка, красива и грациозна, ее талия так нежно изгибалась под упругой тканью платья, что я впервые в жизни по-настоящему почувствовал желание близости с женщиной. С той поры прошло более тридцати шести лет, но и сейчас мне хочется закрыть глаза, увидеть и пожелать ее снова.

Я ушел тогда, боясь обнаружить свою похоть. На следующий день мы с отцом поехали в Белфаст, где у него была назначена встреча с генуэзскими купцами, имевшими с ним общие дела. Мы заночевали по дороге в небольшой гостинице, утром были в порту, где я смог проверить новоприобретенное в колледже знание итальянского языка. Оказалось, что я говорю и понимаю лучше отца и могу быть ему полезен.

В эти каникулы я больше не видел Клару Эверард. В конце августа я вернулся в колледж. Во все учебные семестры я не видел ни одной особы женского пола. Страсти, разгоравшиеся в моем теле и мыслях, тогда они еще не затрагивали душу, не имели другого выхода, кроме настойчивых упражнений в грехе и постоянных мыслей об упругом, чистом и желанном теле Клары.

Я стал много читать. На занятиях мы совершенствовались в латыни, древнегреческом, постигали азы древнееврейского. В круг обязательного чтения входили античные классики, творения некоторых отцов церкви, некоторые современные сочинения по натуральной философии. Библиотека колледжа была открыта для учеников, и никто не удивлялся тому, что прекрасно успевающий в науках, юный сэр Эрнест проводит в ней много времени, читая книги, не входящие  в основную программу.

Тогда мне казалось, что я в одиночку странствую по неведомым никому областям духа. Потом, много позже, я понял, что многие мои сверстники в разных колледжах разных стран так же, полутаясь от преподавателей, читали Альберта Великого, Парацельса, Агриппу Нетттесгеймского, латинские рукописи, переведенные с арабского. Рукопись еретика и чернокнижника Чекко д’Асколи, уж на что, казалось бы, редкость, но и о ней мне много позже удалось побеседовать с одним саксонским богословом.

Я читал, мне было интересно, но духа вызвать не удалось ни разу. Я горевал тогда, не зная, какую страшную цену платят истинные маги за свое могущество.

Следующим летом, когда мне было пятнадцать, и когда я снова приехал домой на каникулы, не случилось ничего интересного. Два раза ездил с отцом в Белфаст, причем оба раза мы ночевали в той же гостинице. Несколько раз встречал Клару. Мы смотрели друг на друга, она не могла не понимать, что нравится мне, но сделать ничего не могла. Я уехал.

Наконец, наступило лето 1811 года. Мне было шестнадцать, я был дома на последних каникулах. Оставался один год моего учения, а после я должен был стать взрослым. Я предполагал, и мои родители не думали разубеждать меня, поступить корнетом в кавалерию и принять участие в грандиозных событиях, разворачивавшихся на континенте. Будущие военные лавры придавали мне смелости. Я охотился на зайцев, воображая их французскими уланами. Я еще не мог подкручивать усы, но уже мог пахнуть потом и порохом, скрипеть седлом и бросать грозные вызывающие взгляды.

Возвращаясь однажды в самом свирепом и возбужденном настроении с охоты домой, на липовой аллее в одной миле от замка я встретил Клару. Она была одна, возможно, возвращалась от своей тети, жившей в соседней деревне. Мы встретились взглядами, я спешился. Не знаю, какие чувства испытывала она ко мне. Вернее всего, я действительно нравился ей, а мой титул, богатство и зависимость ее семьи от моей льстили ее самолюбию. Женщины любят все необычное и блестящее. Сейчас, через много лет, я не могу даже утверждать, что моя Клара к своим пятнадцати годам сохранила девственность. Нравы крестьян грубы и часто непристойны, а попытки модных авторов представить возлюбленных своих героев неземными и чистыми созданиями, свидетельствуют о незнакомстве с предметом и только.

Мы сразу бросились в объятья друг друга. Я первый раз в жизни целовал девушку. Я не знал, как это делать, тыкался губами в ее щеки, шею. Наконец, наши губы встретились, молния страсти пронзила меня. Никто не прочтет эти бумаги до моей смерти и много позже, поэтому я, хотя и ужасаясь собственной мерзости, могу написать, что мне до умопомрачения захотелось увидеть и потрогать ее грудь. Я стал путаться в тесемках, которые стягивали лиф ее платья сзади и спереди. У меня ничего не получалось, Клара разжала кольцо объятий, потянула где-то, и платье поползло с плеч. Мы топтались посреди проезжей дороги, я впился губами в ее грудь, мне захотелось упасть с ней в траву и увидеть ее обнаженной. Наверное, так бы и случилось. Мы, не сговариваясь, оторвались друг от друга, чтобы удалиться с дороги в примыкавшее к ней за полосой кустов поле, где нас никто бы не увидел. Подняв глаза, мы увидели моего отца, недвижно сидевшего в седле.

Мне стало страшно и противно. Клара, отпрянув от меня, подтянула лиф и побежала к дому. Теперь я думаю, что ей не впервой было попадать в похожие ситуации.

Отец смотрел на меня задумчивым и сосредоточенным взглядом. Он принял какое-то решение и сурово, но не сердито, приказал мне следовать за ним.

Мне было страшно и стыдно. Я ждал наказания, хотя не знал, какого. Боялся, что отец расскажет кому-нибудь о моем поступке. Вместо этого он сказал:

— Завтра поедешь в Белфаст один. С утра зайди ко мне, я дам тебе бумаги и доверенность.

Мы действительно должны был  ехать в Белфаст для деловой встречи с генуэзцами.

Когда на следующий день я выехал из дома в сопровождении двух слуг и с доверенностью на получение значительной суммы наличными, счастью моему не было предела. Вместо позора — доверие, вместо наказания — первое в жизни самостоятельное путешествие. Увы! Я не знал тогда, что проводниками порока могут быть даже самые близкие люди, даже родители, по самой сути своей призванные наставлять детей на путь добродетели.

Я хотел остановиться в той же гостинице, что и всегда, но старший слуга Джозеф сказал, что отец распорядился ехать дальше. На самом краю деревушки оказалась еще одна гостиница, которую я раньше не замечал. Вывески не было видно в сумерках, но над дверью ярко горел красный фонарь на несколько свечей.

Мы поужинали, потом слуги остались внизу, а меня проводила наверх молодая служанка. Комната была прибрана, постель готова. Служанка поставила канделябр на стол. Я ждал, что она уйдет, вдруг она подошла ко мне, наклонилась и стала стаскивать с меня сапоги.

- Что ты делаешь? — спросил я изумленно и немного испуганно.

- Прислуживаю вам, сэр, — ответила она.

Служанка подняла лицо, посмотрела мне в глаза, и я увидел, что она едва ли старше меня. Мной снова овладела похоть. Я ждал, что будет дальше, надеясь и дрожа от нечистого возбуждения. Служанка задула свечу, раздела меня, и я услышал, как её платье упало с плеч.

Никто не прочтет эти записки при моей жизни и много после моей смерти. Никто и никогда не узнает истинное имя их грешного и несчастного автора. Начиная писать, я хотел не скрывать ничего, теперь вижу, что стыдливость еще живет во мне. Она задерживает некоторые слова на кончике пера и дает мимолетную надежду на спасение.

Тогда я не думал о грехе. Я пал и был счастлив так, как, наверное, был счастлив Адам, впервые познавший Еву. Голова девушки лежала на моем плече. Я решил порасспросить ее о подробностях ее появления в моей комнате и причинах необычайного поведения.

Она оказалась крестьянкой из удаленной местности, о которой я едва слышал. Красный фонарь у дверей гостиницы означал, что постояльцы могут рассчитывать на такого рода услуги.

Девушка намеревалась поработать здесь несколько лет, скопить на приданое, вернуться домой и выйти замуж. Джозеф, как выяснилось, уже за все заплатил, но она ждала от меня подарка за хорошо выполненные обязанности. Помню, что дал ей крону, и она была очень довольна.

Весь следующий день я был переполнен чувства гордости  и собственного достоинства. Я получил у итальянцев значительную сумму золотом и благополучно доставил ее домой. Отец, принимая деньги, похвалил меня. Суровое и спокойное выражение лица скрывало все его чувства, но взгляд, которым он насмешливо изучал меня, сказал мне все. Отец смотрел на меня, как на жеребца, которого случили с кобылой, чтобы он не бесновался. Он и не думал укорять меня за похоть, его не интересовала та девушка в гостинице. Чувства, переполнявшие мою грудь, предстали передо мной в их истинном свете. Наш разговор закончился, я поклонился отцу и вышел в мир, в котором уже не надеялся встретить истиной любви и незамутненных душевных порывов.

 

Глава 2 

Смерь Клары 

До отъезда в колледж я видел Клару дважды. Ее красота и обаяние нисколько не уменьшились в моих глазах, но чувства мои изменились. Гостиница с красным фонарем была в нескольких часах пути, я ездил туда через день, говоря домашним, что отправляюсь на охоту. Надеюсь, что мой усталый и довольный внешний вид, утомленный конь и трофеи, которые я покупал по дороге, обманывали мать и сестер. Отца я обмануть не надеялся. Теперь я смотрел на Клару спокойно, без того свирепого желания, которое терзало меня до злосчастного путешествия. Я научился обманывать самого себя, уверился в том, что мое новое поведение диктуется не удовлетворенной похотью, а здравым смыслом и общественным приличием. Мне нравилась девушка, но я не хотел бесчестить ее. Чего еще требовать от молодого дворянина?

Последний год в колледже был отмечен большей свободой, чем предыдущие. Нам разрешалось выходить в город после занятий с условием возвращаться засветло. Я не удивился, обнаружив в окрестностях гостиницу с красным фонарем у входа. Не я один, многие мои товарищи пользовались услугами этого заведения.

Я не был стеснен в средствах, физическое здоровье, а вместе с ним и похоть, били через край. Я стал завсегдатаем гостиницы, а потом еще одной, обнаружившейся на самой окраине города. Девушки получали щедрые подарки и в ответ давали все лучшее, что продажный разврат способен преподнести покупателю. Это постыдное безумие продолжалось всю зиму. Весной я почувствовал, что, хотя силы мои не убыли, направление мыслей и желаний сменилось. Лживое многообразие порока наскучило мне, и за веселым и ярким фасадом я увидел одну и ту же комнату, в которой я день за днем совершаю одни и те же постыдные действия вкупе с бесчувственными девками, чей истинный интерес подогревается лишь надеждами на заработок.

Мысли о Кларе снова стали посещать меня. Мне опять захотелось видеть ее, я хотел общества свободной девушки, которая если и примет мои ласки, то сделает это добровольно, влекомая чувством, а не принятым на себя обязательством и жаждой денег.

Я не мог написать Кларе, не мог спросить о ней в письме домой, я мог лишь ждать конца учения.

Из писем отца я узнал, что мне присвоен чин корнета и что, проведя дома один месяц, я должен буду отбыть в полк, который, впрочем, располагался на не очень значительном удалении от нашего замка.

Это были уже не каникулы, а отпуск, я был уже не учеником колледжа, а офицером. Я казался себе опытным сердцеедом и лихим забиякой, но робость, которая, хвала Создателю, продолжала жить в моем сердце, удерживала меня от прямых расспросов в деревне. Дело в том, что я нигде не видел Клару Эверард. Мне хотелось показаться ей в новом обличье, с новым опытом и ухватками. Я мечтал увидеться с ней наедине и повести себя с важностью и достоинством, но нигде не мог найти ее. Наконец, смущаясь и краснея, я завел разговор о жителях деревни с Джозефом, которого взял с собой на охоту.

После презрительного пересказа деревенских сплетен Джозеф перешел, наконец, к тому, что интересовало меня больше всего на свете.

- Вот уж кому повезло, так это Эверардам, — сказал он.

- А что такое? — спросил я, ужасаясь тому, что должен был сейчас услышать.

- Его Лордство, ваш батюшка, решил помочь их семейству. Ведь у старого Чарлза шестеро детей, а картофель не родится три года подряд. Они уж не знали, что и делать, да благодаря протекции его Лордства для Клары нашлось место горничной в замке Лорда Редвина. Чарлз Эверард получил от его сиятельства хороший куш на поддержание хозяйства, и вот уже четвертый месяц ему перепадает часть заработка его дочери.

Старик замолчал, потом сурово взглянул мне в глаза и сказал:

- И за все это спасибо вашему батюшке.

Замечу, что Лорда Редвина никогда не существовало, но я не хочу называть истинное имя этого слуги дьявола. Помню, что я еле усидел в седле, что свет померк в моих глазах. Я был достаточно опытен и порочен, чтобы понимать, что за работу горничной не платят денег, достаточных для прокормления всего многочисленного семейства. Моя Клара действительно хорошо устроилась. Куда лучше несчастных девиц, принимающих гостей за дверями с красным фонарем. Протекция моего отца доставила Кларе Эверард место наложницы какого-то неизвестного мне знатного развратника. О горечь потери! Почему я отказался от Клары? У меня было достаточно средств, чтобы облагодетельствовать ее семейство не менее щедро, чем этот мерзкий старик.

Я назвал Лорда Редвина стариком, ничего не зная о нем. Я в своих фантазиях дошел до мыслей о том, что отказался от Клары, причем отказался добровольно из чистых побуждений. Я называл Редвина развратником, а кем был я сам, несчастный? Впрочем, признаю, что любое соперничество с Лордом Редвином в движении по дороге в ад было безнадежным — он обгонял всех.

Я не стал дожидаться конца отпуска и уехал в полк, сославшись на законное и вполне объяснимое нетерпение юности.

Моим мечтам о военных действиях на континенте суждено было сбыться не сразу. В Ирландии было неспокойно, и весь год  наш полк простоял на квартирах, чтобы сдерживать порывы народного недовольства. Караулы, разъезды по деревням, маневры и учебные стрельбы стали привычными и утомительными. Всем хотелось настоящего дела, и, наконец, осенью 1814 года пришел приказ о переводе на континент. Я испросил двухнедельный отпуск и отправился домой, чтобы повидать родителей, которых не видел больше года.

Мать с сестрами в это время жили в Лондоне. Что ж, время шло, и женихов надо было искать в столице, а не в нашей сельской глуши. Отец был дома, как всегда занят, как всегда деловит и неласков. Он не рассчитывал, что я начну входить в дела поместья, а меня, правду говоря, они вовсе не интересовали. Впереди была война, и несколько дней отпуска мне хотелось провести легко и с удовольствием.

Я с жадностью накинулся на новые книги, появившиеся в нашей библиотеке. Помню, как я читал “Гяура”, не подозревая, какое близкое отношение к моей судьбе имеют приключения арабского юноши!

Я был взрослым мужчиной, носил шпагу, был вторым офицером эскадрона. Детские страхи были мне не к лицу, и я прямо спросил Джозефа о семействе Эверардов. Оказалось, что у них все в порядке, только вот Клара заболела и была вынуждена оставить место. Чем заболела, Джозеф не знал или не хотел говорить. Он молчал, смотрел в землю, заводил разговор о другом, пользуясь правами старого и преданного слуги, верно служившего нашей семье во времена бедности. Все же мне удалось понять, что Кларе плохо, и что она лежит дома. Врача к ней не зовут.

Последнее обрадовало меня, ибо я никогда не верил в благое действие рвотных микстур, клистиров и кровопусканий, бывших тридцать лет назад основными, если не единственными методами лечения всех болезней. Я более верил в силы молодого и здорового организма, но, рассудив, что силам нужна поддержка в виде хорошего питания, а Эверарды опять могли впасть в нужду, решил навестить их на следующее утро.

Я подъехал к их дому и удивился тому, что Чарлз Эверард приветствовал меня без  радости и отвечал неохотно.

- Чем больна мисс Эверард?

- Да уж чем Господу угодно.

- Как она себя чувствует?

- Не извольте беспокоиться, хозяин.

- Я хочу навестить ее.

Здесь вмешалась Миссис Эверард. Видно было, что в доме она главная, и что воли у нее побольше, чем у краснолицего любителя пива, ее супруга.

- Нет, - сказала она. - Это ни к чему. Для чего мужчине заходить к лежащей в постели девушке?

Возразить мне было нечего, и я предложил помощь деньгами. К моему изумлению чета Эверардов отказалась легко и без колебаний. Тогда я удивился бескорыстию бедняков, теперь понимаю, что их добродетель была куплена проклятыми деньгами Редвина.

Я отступился. Мне не пристало просить о чем-либо крестьян и получать отказ, поэтому я терпел сколько мог. Много раз за эти дни проезжал я мимо дома Эверардов, но видел лишь закрытые двери и одного из супругов, стерегших порог. Я думал, что развратник заразил девушку гонореей, и что таинственность связана со стыдом и желанием соблюсти приличия. Однако, выходившие из дома священник и служка со святыми дарами, придали моим мыслям иное направление.

- Как она? — спросил я у отца Эндрю.

- Я принял исповедь, остальное в руке Божьей.

- Она поправляется?

- Она умирает.

Не медля ни секунды, я спешился у дома Эверарда.

- Я хочу видеть мисс Эверард.

- Я уже сказала, что это ни к чему.

- Ну что ж, миссис Эверард, — с важностью и угрозой ответил я. - Вы хорошо знаете свои права. Конечно, мне более пристало выслушивать вашего мужа, главу семьи, но, раз он молчит, я буду считать, что вы говорите от его имени, и обращаться буду к вам. Примите же во внимание, миссис Эверард, что ваша дочь очень плоха. Вы не говорите, что с ней, вы не зовете врача, вы скрываете ее от соседей и даже от меня, вашего законного господина. Люди могут подумать, что вы покрываете какое-то преступление. Чтобы прояснить дело, остановить сплетни и, если это еще возможно, помочь мисс Эверард, я немедленно отдам соответствующие распоряжения, и помощник шерифа войдет в ваш дом не добром, так силой, опираясь на закон, слугой которого он является, и которому все, и вы в том числе, должны безропотно подчиняться. Вы не первые мятежные крестьяне, которых мне придется привести к послушанию. То, что вы творите, похоже на неуважение властей, а этого я ни от кого не потерплю, тем более в тесной близости от моего дома.

Говоря все это, я был красен от бешенства и заикался от бушевавших во мне страстей. Миссис Эверард испугалась и принялась плакать.

- Мы уважаем власти, молодой господин, — ответил Чарлз Эверард дрожащим голосом. - Мы не хотели позора, и надеемся избежать его с вашей помощью. Зайдите и пожалейте нас, бедных грешников.

Сестра Клары проводила меня в ее комнату. Я боялся того, что мне предстояло увидеть. Смерть, кровь, раны, изувеченные тела, все это ждало меня в ближайшем будущем, а тогда я был неопытен, не закалился страданиями и страшился изменений любимого цветущего лица.

То, что я увидел, превзошло все мои самые худшие опасения. Помню, что я закрыл рот тыльной стороной кисти правой руки и впился в нее зубами, чтобы сдержать крик. Клара лежала одна на огромной кровати, предназначенной, наверное, для сна всех детей Эверардов. Она лежала на боку, подтянув колени к животу, а голову обхватив руками. Она была худа, как скелет, но более всего меня поразило выражение тяжелейшей муки и ужаса на ее сером лице с глубоко запавшими закрытыми глазами.

С трудом заставил я себя подойти к ней.

- Клара, Клара! — позвал я, но она не отвечала.

Мне казалось, что она не спит, но хочет уйти в себя и скрыться от мира, так жестоко обошедшегося с ней. Не зная, что делать и говорить, я взял ее за руку. В комнате было светло, и, когда я приподнял эту легчайшую, мертвенно бледную руку, которую, казалось, покинули все жизненные силы, я сразу увидел на ней следы укусов. Больше всего их было у внутренней части локтевого сгиба. Некоторые ранки почти зажили, но в двух или трех началось воспаление, и они были хорошо видны. Следы были как от укусов какого-нибудь некрупного хищника с острыми клыками. Ужас пробил меня ударом молнии. Я отпустил руку, встал на колени у кровати и прошептал:

- Клара, Клара, Бог мой, кто так чудовищно обошелся с тобой?

Она пошевелилась, попыталась поднять голову, и я увидел такие же следы укусов на шее.

Я знал, что есть породы летучих мышей, ранящих лошадей по ночам и слизывающих текущую из ранок кровь. Образ омерзительного нетопыря, кусающего Клару, предстал перед моим взором, но уста, как бы вдохновленные нездешним знанием, сказали иное. Я спросил:

- Это Лорд Редвин искусал тебя?

Глаза Клары медленно открылись, она прикрыла их рукой, защищаясь от солнечного света.

- Где он?  — с трудом спросила она.

- Не знаю.

- Отведи меня к нему.

- Зачем?

- Я хочу умереть.

- Быть может, не все потеряно... Я позову врача... Но зачем умирать возле Лорда Редвина?

Повторение этого проклятого имени пробудило ужасные силы, дремавшие в Кларе. Она оперлась на локоть и сказала громко и зло:

- Я хочу к нему. Я хочу! Хочу!

Ее стала бить судорога. Признаюсь, я струсил и побежал за помощью. Вслед мне неслись дикие вопли, в которых никто не узнал бы голос Клары:

- Хочу! Укуси меня! Где ты! Кусай!

Не помню, как я выскочил из дома, что говорил родителям Клары. Я пообещал прислать врача и настоял на том, чтобы его приняли, но оказалось, что врач в отъезде и будет только на следующий день. Остаток дня я маялся, не находя себе места. Отец увидел меня, выяснил все известные мне обстоятельства дела, покачал головой, но никакого совета дать не смог. Герои современных романов проводят ночи, не смыкая глаз. Я, напротив, спал, как убитый. Я спал так крепко, что слуга с трудом разбудил меня на следующее утро сообщением, что Чарлз Эверард просит разрешения переговорить со мной.

- Плохо дело, сэр! — сказал он трясущимися губами.

- Что случилось?

- Лучше бы вы пошли и взглянули сами.

День был пасмурный. В комнате Клары горела свеча. Я увидел смятые окровавленные простыни, пух от разорванной подушки, но не увидел Клару. Плохо понимая, что делаю, я схватил старика Эведарда за руку, и мы, как испуганные дети, приблизились к кровати. Клара лежала на спине. Ее ноги были на кровати, тело свешивалось вниз, и безжизненная голова упиралась в пол. Руки лежали на полу в луже загустевшей крови, и на каждой руке было несколько длинных и глубоких разрезов на запястьях. Остро отточенный охотничий нож лежал рядом, и вся картина ясно раскрывала ужасную суть события. Клара Эверард покончила с собой!

 

Глава 3

В поисках вампира

Кларе было уже ничем не помочь, но я хотел спасти ее доброе имя и сделать, что мог, для ее души. Приказав Эверардам молчать о происшедшем, никого не пускать в дом, и рыдать внутри, не оповещая соседей о смерти дочери, я помчался к дому врача. Доктор Беннет вернулся домой несколько часов назад, посреди ночи, но его разбудили по моему приказу. Мы сразу вернулись к Эверардам, и многие видели, как врач шел в дом больной.

За это время в настроениях супружеской четы произошли изменения. Они, похоже, забыли, что отдали дочь в услужение добровольно и с радостью, что получали за ее позор и смерть хорошие деньги. Миссис Эверард встретила нас рыданиями и бессвязными словами о том, что вампир высосал всю кровь несчастного ребенка. “Лорд Редвин — вампир” — восклицала она сквозь слезы. Так это слово впервые вошло в мою жизнь.

- Женщина! — сурово ответил доктор Беннет. — Немедленно прекратите болтать и говорить слова, смысла которых вы не понимаете и понять не можете. Мистер Эверард! Если вы хотите помощи, немедленно уведите вашу супругу с наших глаз и прикажите ей вести себя тихо. Я понимаю и принимаю вашу скорбь, но не потерплю возле себя вопящих женщин.

Доктор умел настоять на своем, и все было исполнено в точности.

- Медицина здесь бессильна, как вы видите, — продолжал доктор Беннет, — но, я полагаю, что вы хотите помочь несчастному семейству, и скрыть от властей самоубийство.

- Да, — отвечал я.  - Я не хочу, чтобы несчастное создание зарыли в яму, как собаку. Видит Бог, ее рука держала этот нож, но управляла ей воля неведомого мне пока что злодея. Он, а не она убийца. Помогите, доктор. Пусть мисс Эверард похоронят по христианскому обычаю в освященной земле, и пусть отец Эндрю попросит у Всевышнего милости для ее бедной души.

- Что ж,  — сказал доктор — Это не первый раз в моей практике, когда мне приходится покрывать такого рода неприятности. Не впервые я сталкиваюсь с такой чудовищной смертью. Обычно самоубийц выставляют утопленниками. Когда тело проводит несколько дней в воде, ни у кого нет ни возможности ни желания определять истинную причину смерти. Здесь не то. Соседи знают, что Клара несколько дней лежала больная и не выходила из дому. Они не поверят, что она пошла на реку за какой-либо надобностью. Что ж! Мистер Эверард получит от меня официально подписанный и заверенный печатью диагноз, в котором я объясню смерть девушки естественными причинами, а раны на руках следами кровопусканий, проведенных мной в соответствии с законами гуморальной патологии.

- Мистер Беннет, вы спасаете от беды сразу несколько человек и снимаете огромную тяжесть с моего сердца. Значит ли это, что не будет никаких препятствий похоронам по церковному обряду?

- Ни малейших.

- А теперь — что касается оплаты. Я готов взять все расходы на себя и заплатить любую сумму, которую вы назовете.

- Дело непростое, сэр Эрнест. Мне приходится брать на себя почти что убийство. Вы заплатите мне триста гиней, а мистер Эверард получит от меня чек на пять фунтов.

- Я заплачу, хотя сумма кажется мне чудовищной.

- Не чудовищней дела, за которое она платится. Кроме того, я должен поделиться со священником и помощником шерифа.

О, Туллий! Наши времена свирепей и развратней того будущего, которое прозревал ты в безумном бунте Катилины. Продажность любви уже была известна мне, теперь я познал продажность доброго имени, религии и самой смерти. Что ж, я согласился купить все, что мне было нужно. Мистер Беннет ждал, что я уйду, но я спросил его, стараясь говорить спокойно:

- В чем настоящая причина смерти мисс Эверард? Кто покусал ее.

- Есть истины, настолько опасные, что непосвященным лучше склонить голову и отступиться. К чему вам это, юноша?! Знайте только, что Лорд Редвин, у которого служила девушка, опасный человек. Если вы увидите его, не подходите. Если он предложит вам свою дружбу, бегите со всех ног.

- Так это он — причина смерти Клары! Я убью его. Как?! Что он сделал ей?!! Говорите! Я плачу любые деньги, я вас убью, если не скажите!.

- Успокойтесь. Выпейте это, — сказал врач, плеснув из склянки в оловянный стаканчик.

- Что это?

- Всего навсего хороший лауданум. Выпейте, или я не скажу вам ничего.

Я выпил все одним глотком.

- Говорите.

- Ну вот, я вижу, что вам стало легче. Не надейтесь напугать человека, ежедневно смотрящего в глаза смерти. Я видел больше разъяренных мужей, отцов, сыновей, любовников, чем вы неприятелей на поле брани. Я не возьму с вас денег сверх названных. Знаю, вы презираете меня за эти деньги, но я привык к презрению со стороны невежд. Вы уверены, что вам надо знать?

- Говорите, доктор, умоляю вас.

- Я многого сам не понимаю. Раны на руках и на шее покойной очень похожи на следы гуморальной трансфузии, произведенной внутривенно. Возможно, она умерла оттого, что у нее раз за разом отбирали кровь, и организм не успевал восполнить потери. Этот искусственно вызванный недостаток крови мог стать причиной смерти.

- А ее судороги, крики?

- Астенические воспаления приобретают порой странные формы.....

- Стойте, доктор Беннет! Кровь высасывали медицинскими приборами или же это могли быть зубы?

- Вампиры, сэр Эрнест, не входят в область моей компетенции. Медицине такие зубы не известны, но дьявол под покровом мрака способен, издеваясь над людьми, творить зло все в новых и новых обличьях. Не знаю. Теперь идите, мне надо привести здесь все в порядок. Пришлите мне кого-нибудь из Эверардов. Свидетельство о смерти и чек Эверард сможет получить у меня дома ближе к вечеру. Деньги прошу вас принести до этого. Прощайте.

Это свидетельство о смерти лежит сейчас у меня перед глазами. Странно читать бумагу тридцатилетней давности и видеть, как изменилось все с тех пор. Диагноз доктора Беннета сейчас кажется либо бредом помешанного, либо сатирой на грубые нравы прошлого. Однако, он был написан совершенно серьезно, произвел нужное впечатление на всех, кого мог заинтересовать, и послужил пропуском для тела несчастной Клары сперва в церковь, а потом в могилу. Диагноз, написан по латыни, переводить его весь целиком нет смысла, но вот его суть, как я сумел ухватить ее.

Мисс Эверард, восемнадцати лет, умерла от противоестественной порчи, появившейся в связи с антипатией, возникшей между ее душей и местностью, где она служила в течение последних месяцев. Целительные воздействия души, проявившиеся в возбуждении, лихорадке и, как последнем средстве борьбы с подступающей смертью, судорогами, вызвали чрезмерное наполнение сосудов кровью с ее последующим сгущением. Такое состояние больной, выражавшееся, помимо прочего, в бреде и бессвязных громких криках, побудило мистера Беннета прибегнуть к регулярным кровопусканиям для разжижения крови, а также очистке и общего ослабления организма. Однако, способность крови к движению была ограничена вследствие общего сгущения и затруднения кровообращения, вследствие чего гуморальный застой в области воротной вены не позволил очищениям достигнуть желаемого результата. Смерть наступила вследствие ошибочных действий души, и медицинские действия не могли провести к исцелению.

Из дома злосчастных Эверардов я сразу прошел к отцу. Он принял меня немедленно, ибо знал о трагических событиях этого утра и не мог не ощущать свою причастность к ним. Я не осмелился упрекнуть отца и только попросил его рассказать мне все, что он знал о Лорде Редвине.

- Эрнест, — ответил мне отец — Произошедшее событие действительно ужасно. Ты ведешь себя как мужчина, но я вижу укор в твоих глазах. Возможно, я был не прав, удаляя эту девушку, но я хотел оградить тебя от ненужного развития чувств и неизбежных последующих страданий. Я сделал для тебя то же, что мой отец когда-то сделал для меня. Возможно, нынешние времена требуют других мер, а может быть, и другого понимания жизни. Не знаю. Теперь о Лорде Редвине.

Здесь я должен сделать паузу. Я не буду приводить рассказ отца целиком, ибо желаю, чтобы все имена участников событий были забыты потомством. Я пишу не для читателей, а для себя самого. Я чувствую облегчение, выпуская на бумагу свою страшную память. То, о чем я пишу, те эпизоды, которые уже описаны, перестают сниться мне по ночам и преследовать днем. Бумага хранит на себе следы преступлений и печалей. Я напишу и все, и спрячу написанное так, что никто не найдет до конца моей жизни и много позже. Я не могу сам сжечь эти листки, ибо боюсь, что воспоминания вернутся. О том, что будет после моей смерти, я гадать не намерен.

Итак, отец сказал, что моя мать познакомилась с Лордом Редвином в Лондоне. Он оказался всего на пять лет старше меня. Красив, богат и производит неотразимое впечатление на женщин. Им либо восхищаются, либо от всей души ненавидят. Вокруг него кружится ореол каких-то странных тайн, но многие считают, что Лорд Редвин сам сочиняет небылицы, чтобы выглядеть интересней и загадочней. Когда оказалось, что Лорд Редвин ищет горничную для своей сводной сестры, намеренной некоторое время провести в его поместье, отец через мою мать предложил кандидатуру Клары и получил согласие. Отец утверждал, и я не мог не согласиться с ним, что никто не мог бы найти в этом ничего предосудительного или вызывающего опасения. Эта, неизвестная мне тогда сестра, была замужней дамой, чья безупречная репутация не была обременена никакими слухами. Эксцентричное поведение ее брата удручало ее, но никак не могло повредить горничной. Загадка больших заработков раскрылась просто. Отец сам доплачивал Эверардам, делая это так, чтобы они думали, что платит Лорд Редвин или его сестра.

Я застал отца за сборами и позволил себе спросить, куда он собирается ехать.

- В Лондон, — отвечал он. — Лорд Редвин жестоко оскорбил нашу семью. Я потребую удовлетворения.

 Меня поразила мысль о том, что отец тоже связывает смерть Клары с какой-то неизвестной мне деятельностью Лорда Редвина.

- Отец, — возразил я. —  Позвольте мне поехать вместо вас. Лорд Редвин молод, мне более пристало сражаться с ним.

- Прочь с дороги, — вскричал отец, и глаза его засверкали неистовой яростью. —  Уж не намекаешь ли ты на то, что я стар?! Я более всего на свете хочу увидеть лицо этого негодяя в разрезе прицела пистолета. И не тебе мешать мне!

Я бросился ему в ноги.

- Отец! Я виновник разыгравшейся трагедии. Позвольте же мне завершить ее местью

- Нет, и нечего тут спорить. Ступай в полк и храбро бейся за Англию и короля Георга, а мою честь предоставь защищать мне самому.

На следующее утро я без особого труда узнал место расположения поместья Лорда Редвина. Я решил попробовать найти его там. В конце концов, рассуждал я, отец без особых на то оснований намерен искать негодяя в Лондоне, почему бы мне не направиться прямо в его логово. Не откладывая отъезд ни на час, я отбыл, сказав, что еду в полк. У меня оставалось всего несколько дней отпуска, и надо было спешить. Я не хотел присутствовать на похоронах Клары, меня ничто не держало дома. Мы холодно распрощались с отцом, и я отбыл.

В полку меня ждала неожиданная удача. Наши должны были через неделю отправляться морем в Кале, а я получил поручение, позволявшее мне пересечь Англию посуху и оставлявшее достаточное время, чтобы проехать мимо поместья Редвина. Прибудь я на день позже, поручение было бы отдано другому.

Нет нужды говорить о сути поручения и о маршруте моего путешествия. Достаточно сказать, что через несколько дней утомительной дороги, стремительно меняя лошадей на военных заставах, на что я имел право, как офицер, ехавший с особым поручением по приказу военного начальства, я оказался у поворота к поместью N. Дело шло к вечеру, лошади устали, мой ординарец Джеймс чуть не падал в седле от усталости, шлагбаум был уже закрыт. Я решил заночевать в крошечной деревушке, видневшейся в полумиле от дороги. Там были две гостиницы. Общество Джеймса не позволяло мне сделать привычный выбор. Мы остановились в обычной гостинице, предлагавшей кровать и завтрак. Джеймс быстро поужинал и пошел спать в большую комнату на первом этаже. Она была пуста, ибо мы были единственными постояльцами. Я, прежде чем подняться к себе, решил поговорить с хозяином.

- Я ищу Лорда Редвина. Он в своем поместье?

- Нет.

- Давно ли он уехал и когда вернется?

- Не знаю.

- Вы видели Лорда Редвина? Что вы знаете о нем?

Сознаюсь, мои расспросы были почти неприличны, но я видел, что хозяин что-то скрывает, что его мучает какая-то тайна, и надеялся, что смогу выжать из него что-нибудь полезное. Хозяин клонил голову вниз, сжимал и разжимал кулаки. Видно было, что ему очень хочется рассказать что-то, но он боится. Как это часто бывает, дело решил женский язык. Хозяйка гостиницы была лет сорока, высокая, с обычным огрубевшим крестьянским лицом. Она появилась из жилых комнат, и я услышал ее голос:

- А для чего вы разыскиваете этого человека, осмелюсь спросить, сэр?

Я решил сказать правду.

- Лорд Редвин оскорбил нашу семью, и я ищу его, чтобы потребовать удовлетворения.

- Вы хотите убить его! — воскликнул хозяин и впервые взглянул мне прямо в глаза.

Я не ожидал такой вспышки ненависти. Смерть моего обидчика представлялась этим людям необычайно радостным событием, и они были мне благодарны уже за то, что я, как им казалось, разделял их чувства.

Я не буду пересказывать весь наш бессвязный разговор. Скажу лишь, что в результате выяснилось следующее. Лорд Редвин недавно уехал из поместья по делам, самый характер которых исключал возможность немедленного вызова на поединок. Мне предстояло отложить свою месть на год, как минимум, если военные действия на континенте не продлятся дольше. Молодость с трудом мирится с ожиданием, но я радовался тогда, что отец не найдет Редвина в Лондоне и не опередит меня в деле мести. Хозяева гостиницы ненавидели Лорда Редвина от всей души, при этом признавали, что большинство простых людей в округе относятся к нему с любовью и уважением, а многие были облагодетельствованы им. Хозяева гостиницы всем своим видом показывали, что знают о своем господине какую-то страшную тайну, которую не раскроют, как бы я не расспрашивал. Они не произносили слово “вампир”, но я решил, что кто-то из их близких, возможно, сын или дочь погибли так же печально, как моя несчастная Клара.

Мне надоело подталкивать к признанию упрямых крестьян. Кроме того, я выпил немного бренди и захотел прогуляться перед сном. Я вышел на пустынную и темную деревенскую улицу. Как сейчас помню, что во всей деревне не было ни одного огня, и только красный фонарь в четверти мили назад к шоссейной дороге светился во мраке. Разврат не привлекал меня этой ночью, но я решил дойти до гостиницы в надежде получить какие-нибудь дополнительные сведения.

Я вошел и спросил бренди у старика, дремавшего за прилавком. Он действительно спал перед моим приходом, и я даже услышал последние рулады храпа. Спал и единственный посетитель за столиком в темном углу. Все выглядело таким бедным и запущенным в этом неудачливом притоне разврата, что я решил не церемониться и спросил довольно грубо и громко:

- Что, гости Лорда Редвина часто пользуются вашими услугами?

- А вам-то что за дело? - повернувшись ко мне спиной, ответил старик.

- Извольте ответить вежливо и помните свое место.

- Я-то как раз на своем месте. Я свободный человек, сэр, но раз уж вам так надо знать, отвечу. Скорее уж мы пользуемся услугами гостей Лорда Редвина.

Признаться, я ничего не понял из этого ответа, но решил продолжать расспросы.

- Я разыскиваю его, и буду благодарен за любые сведения.

- Мы сведениями не торгуем. А если вам угодно поговорить с теми, кто знает его светлость, пройдите наверх. Только заплатите сперва одну гинею за ночь.

- Ночь в вашей гостинице стоит гинею?!

- Все, чего касается его светлость, стоит дорого.

Мерзкий старик возбудил мое любопытство. Я бросил ему гинею и поднялся наверх.

За дверью горел свет, я зашел туда. В комнате было тепло и сильно пахло табачным дымом. У стены стояла оттоманка, превращенная грудами подушек в подобие гигантского пышного кресла. Посередине сидела женщина лет двадцати пяти и вдыхала дым через чубук стоявшего на полу роскошного кальяна. Меня поразило то, что она была почти обнаженной. На ней была только полупрозрачная шелковая туника, не закрывавшая колен, через которую виднелось худое, но привлекательное тело.

- Мальчик, — сказала она, глядя на меня полузакрытыми глазами. — Хорошенький. Иди сюда и сядь со мной.

Я сел.

 - Возьми, — она протянула мне чубук.

Я отказался. Я был возбужден, мне было необычайно интересно, мне казалось, что какие-то опасности ждут меня в этой комнате. Но курить я не любил и не хотел.

- Как хочешь, — сказала она. - Зачем же ты сюда пришел?

- Я искал Лорда Редвина.

Она открыла глаза и пристально посмотрела на меня. Помню, меня поразили ее узкие, как щелки, зрачки.

- А, Вампира? Ты хочешь поступить в его свиту? Только он не возьмет тебя, мужчины не нужны ему. Если бы ты пришел лет восемь назад, он бы взял тебя, а сейчас ты слишком стар. Ты можешь платить, у тебя есть деньги?

- Я заплатил внизу гинею

- Заплати еще одну, и я угощу тебя тем, что пьют друзья Вампира.

Я дал ей монету. Девушка встала, и туника упала на пол с ее плеч. Я никогда до этого не видел обнаженной женщины. Все эти девки в гостиницах с красными фонарями задували свечи перед тем, как лечь в постель и никогда не раздевались до конца. Я принимал это как должное, и думал, что так и надо. Теперь сердце мое чуть не выскакивало из груди, так сильно оно билось. Женщина двигалась так, будто для нее нагота была естественной и привычной. Она налила в кубок из бутыли, вернулась в кресла и подала мне питье. Когда она протянула мне руку, я увидел на ней следы старых, почти совсем заживших укусов или уколов. Я бы не заметил их и таких же на шее, если б не знал заранее, что они должны там быть. На запястье было несколько следов от поперечных разрезов, как будто ей когда-то вскрывали вены не медицинскими инструментами, а ножом или бритвой. Я сделал маленький глоток. Вкус напоминал лауданум, но гораздо острее и горче. Все тело наполнилось приятной истомой, во рту появилась сухость, звавшая выпить еще. Я сидел, не желая шевелиться. Чувства мои обострились, я услышал скрип за креслами и понял, что в комнате мы не одни.

- У тебя еще есть деньги? — спросила женщина.

Она казалась мне теперь красавицей и много моложе, чем была на самом деле. Ее лицо чем-то напомнило мне лицо Клары. Я ответил вяло и безразлично.

- Есть. Я дам тебе. Сколько ты хочешь?

- Три гинеи.

Она получила их, взяла из моих рук кубок, сделала глоток и заставила меня сделать еще один. Она стала раздевать меня, шепча какие-то грубейшие непристойности, не вызвавшие у меня никакого протеста. Через некоторое время я был полностью обнажен, и мы соединились, хотя этот момент, обычно столь желанный не показался мне тогда особенно приятным, так хорош был покой, принесенный неизвестным мне напитком.

Читатель, если таковой будет у моих заметок. Поверьте, я ужасаюсь вместе с вами, и пишу в полной уверенности, что никто и никогда не прочтет это до моей смерти и не взглянет мне в глаза, осуждая за описание неслыханного разврата. Что было, то было, а от верховного судьи ничто не скроется.

Пока мы предавались удовлетворению похоти, сидя в кресле при ярком свете свечей, некое существо вышло из-за подушек и приблизилось к нам. Я увидел юную девушку, еще ребенка, приблизительно двенадцати-тринадцати лет. Столь глубоким и сильным было воздействие напитка, что я не ужаснулся, не почувствовал стыда, даже не удивился, но, не меняя позы, стал смотреть на девушку с полным спокойствием ожидая того, что будет дальше.

- Ты можешь дать денег бедному ребенку?

- Сколько?

- Еще три гинеи.

Я достал еще три гинеи из изрядно полегчавшего пояса и протянул девочке. Она взяла их, положила на стол, задула две свечи из трех, так что в комнате стало полутемно, и тоже стала раздеваться. Она повернулась ко мне спиной, так что я не видел ее лица. Видел только спадавшие одежды и стройную фигурку, бледно прорисовывавшуюся в полумраке. Она, не поворачиваясь, приблизилась, желая, верно, сменить свою старшую подругу на моих коленях. Та охотно уступила ей место, вернувшись к своему кальяну. Я обнял девушку за талию, приготовляясь к чудовищному совокуплению, и тут почувствовал под рукой такое, от чего весь хмель вылетел из моей головы. Девушка оказалась мальчишкой!!!

Я издал пронзительный вопль и вскочил на ноги. Мальчишка скатился с моих колен и бросился в угол. Женщина не испугалась, а напротив, стала смеяться и говорить громким и резким голосом:

- Что ж тебе мой братик не нравится? А Вампир любит его, да так любит, больше, чем меня! Да... не попасть вам в его свиту. Бегите, трусливый мальчишка, да кланяйтесь нашим папочке и мамочке в их убогом, поганом, мерзком домишке.

Не помню, как полуодетым выскочил на улицу. Была ночь. Я не мог оставаться в этом ужасном доме, и не хотел идти в гостиницу к несчастным родителям этой страшной пары. Впрочем, деваться было некуда. Помню, что мной овладела чудовищная слабость, я еле добрел до гостиницы, не стал заходить в дом и заснул в копнах сена, под дырявым навесом у черного хода.

 

Глава 4

Полная случайностей

Так несчастливо начались мои поиски Вампира. Потеря десятка гиней не была чувствительна для моего бюджета. Мы скоро добрались до Бирмингема, где я отдохнул, привел себя в порядок и сменил верхового коня на коляску. Я решил путешествовать с большим комфортом, поскольку вынужден был отложить встречу с Лордом Редвином на некоторое время и понял бессмысленность своей постоянной готовности к бою хоть верхами, хоть пешим порядком.

Материальная сторона моего существования не пострадала. Джеймс не догадывался о моих ночных похождениях и полагал, что я просто-напросто напился пьян и заснул, где пришлось. Однако мозг и сердце были повреждены. Я ужасался, вспоминая мерзкие объятья чудовищных распутников. Я боялся заглянуть в ту пропасть, которая разверзлась у моих ног, и всего за шаг от которой я смог остановиться. Мне казалось, что никакое мыло, никакие духи и притирания не смоют с моей кожи липкий яд, в который я так неосторожно окунулся. И, вместе с тем, мне хотелось повторения. Мой собственный вампир, который теперь жил во мне, требовал новой пищи. Я видел во сне ужасающие по своей непристойности сцены, и просыпался разбитый, с больной головой, ломотой в суставах и страстным желанием того, от чего хотел бежать как можно дальше. Такова вредоносность Вампира. Разговоры о нем, общение с его жертвами, посещения мест его обитания смертельно опасны.

Через несколько дней мы прибыли в Лондон, и я остановился в особняке, где уже полгода пребывали моя мать и сестры. Оказалось, что я сильно опередил свой полк, и могу провести в Лондоне дней десять; отдыхая и готовясь к предстоящим военным действиям. Деятельность моих родственников в Лондоне была довольно успешной. Наш дом был наполнен аристократической молодежью, и матримониальные устремления сестер вот-вот должны были счастливо реализоваться. Я был встречен приветливо, но без особой радости. Деревенский помещик, кавалерийский офицер, я мало подходил к странной атмосфере салонов того времени. Я обыкновенно стоял в стороне, слушал разговоры и дивился тому, что не понимаю почти ничего. Все говорили по-английски, но речь была так быстра, бессвязна и бессмысленна, говорящие с такой скоростью меняли темы разговора и перескакивали с одного обстоятельства на другое, что, если бы они говорили по-албански, я понял бы немногим меньше. Моя позиция стороннего наблюдателя имела, однако, то удобство, что я мог выбирать тот разговор, в котором различал интересующие меня слова.

Лорда Редвина поминали не часто, но каждый раз произносивший его имя делал после этого паузу, иногда продолжительную, иногда почти незаметную, позволявшую, однако, присутствующим наполнить ее многозначительными взглядами, вздохами и жестами. Казалось, все знают или делают вид, что знают какую-то тайну. Я не верил этим людям, потому что полагал, что сам достаточно близко подошел к тайне Вампира, и не верил, что эти разряженные куклы могли составлять “его свиту” или хотя бы знать о ней. Однако перед самым моим отъездом незначительный эпизод показал мне, что гордыня — плохой проводник в людском обществе. Кто-то помянул Лорда Редвина. Одна из барышень уже до того сидевшая смертельно бледная и, как мне казалось, с выражением муки на лице упала в обморок. Ее сразу унесли в соседнюю комнату, но я увидел лица нескольких девушек и женщин, смотревших ей вслед. Это были не лица, а маски. Никакое движение, никакая жизнь не существовали в них. Густой слой румян, белил и пудры скрывали все, но они не могли скрыть глаз. Их глаза были совершенно непрозрачны, неподвижны, как будто смерть наложила на них свой мрачный отпечаток. И посреди каждого такого глаза черным тусклым пятном выделялся нечеловечески огромный зрачок, более пригодный для полной темноты, чем для ярко освещенной гостиной. Я с ужасом заметил на шеях этих дам мушки как раз на тех местах, где у Клары и безымянного существа в деревне были следы укусов. Итак, Вампир поразил своим ядом Лондон!

Я скоро уехал в Брайтон, встретил свой полк и оказался на континенте. История следующих полутора лет моей жизни не заслуживает того, чтобы я излагал ее отдельно. Я был в действующей армии, и этим сказано все. Я побывал в Париже, проехал через разоренную войной Францию, участвовал в последней битве, где чудовищный тиран и губитель стольких невинных душ был, наконец, окончательно разгромлен. Я проявлял храбрость, вернее сказать, не проявлял слишком очевидной трусости. Дважды ходил в атаку во главе эскадрона, был легко ранен и тому подобное. Во все это время я почти не вспоминал о Вампире, и тот, что сидел во мне, также не давал о себе знать. Я получал из дома письма. Там все было в порядке, и у меня уже были племянник и племянница. Весной 1816 года я получил бессрочный отпуск с сохранением половинного содержания и решил отправиться в Англию. Жажда мести была уже не так сильна во мне. Слишком много крови я видел за последние месяцы, чтобы желать еще одной смерти. Не поиски Лорда Редвина звали меня домой, а естественное желание повидать близких и пожить в родном доме.

В это время я находился в Милане, где состоял офицером по особым поручениям при особе английского консула. Естественно было бы отправиться домой морем, но я решил пересечь Европу посуху. Дело в том, что мне очень хотелось побывать на Женевском озере и побродить по местам столь упоительно описанным Руссо в его бессмертной «Элоизе». Я мечтал об этом давно, теперь возможность представилась, чего же боле?! Желание и впрямь казалось невинным, и я предвидеть не мог, чем оно обернется и сколько горя принесет мне и моим близким.

Итак, я бодро отправился в путь. Я ехал как частное лицо, один, без сопровождающих, однако форма английского офицера была достаточной гарантией того, что со мной всюду обращались уважительно и даже подобострастно.

По дороге со мной произошло чрезвычайно забавное событие. Начиная эти записки, я твердо решил писать только то, что относится к делу, но удивительный оригинал, встреченный мной в Швейцарских Альпах, заставляет меня сделать исключение.

После перевала Сен Бернар я почувствовал себя больным. Странно! Говорят, что горный воздух целителен для легких, но мои он жёг немилосердно. Я едва мог дышать, кашель раздирал мне грудь, на лице проступили красные пятна. В довершение ко всему меня бил сильнейший озноб. В таком виде я был на носилках доставлен в деревушку Орзьер. Хозяин гостиницы встревожился, видя мою болезнь. Он боялся того, что смерть английского офицера в его заведении привлечёт неблагожелательное внимание властей и плохо отразится на его спокойствии и доходах. Он пытался убедить меня ехать дальше, часто поминая места, о которых я не имел ни малейшего понятия, кроме знаменитого Вэвэ. Его красноречие не достигало цели. Во-первых, я был болен и не хотел никуда ехать, во-вторых, я почти не понимал языка, на котором он говорил.

Впрочем, мне была предоставлена порядочная комната. Ел я мало, но пища была отменного качества. Постепенно я начал приходить в себя. Я был еще слаб, но уже подумывал о том, чтобы встать с постели. Вдруг, ближе к вечеру, в мою комнату явился хозяин и заговорил со мной на ужасающем диалекте итальянского. Я понял, что в гостиницу прибыл и собирается остановиться на ночлег английский врач, путешествующий в противоположном моему направлении.

Я не хотел ни кровопусканий, ни рвотных. Более того, я приписывал свое несомненное движение по пути к выздоровлению именно полному покою и отсутствию всяких врачей. Однако желание видеть соотечественника и поговорить с ним на родном языке было довольно сильным. Кроме того, согласиться было простейшим способом отделаться от хозяина, махавшего руками и болтавшего без остановки. Я приказал просить врача зайти, твердо решив не поддаваться его ланцетам и клистирным трубкам.

Через несколько минут хозяин ввел в мою комнату невысокого мужчину лет пятидесяти и, посчитав свою миссию выполненной, оставил нас в покое. Незнакомец удивил меня яркими живыми глазами, которые мгновенно пронеслись по моей лежащей фигуре, по комнате, разбросанным вещам, столу с канделябром. Его лицо, на котором особо выделялся большой подвижный нос, вполне управлялось волей хозяина, поэтому оно не имело того привычного набора морщин и складок, которые с возрастом приобретают лица людей, находящихся под воздействием одного и того же настроения, страсти или порока. Физиономические черты представляли собой фантасмагорическое смешение всех типов, которые так живо описал доктор Белль в его “Физиономической анатомии и физиологии”. Я заметил выражение презрения и вежливости на его лице, когда хозяин открыл дверь, а гость еще стоял в коридоре. Он перешагнул порог и стал величественным и невозмутимым. Хозяин ушел, но тут проявилось лукавство, перешедшее в добродушие, а затем в широкую и приветливую улыбку, с которой он посмотрел на меня. Кроме того, поразил меня большой медный чайник, который он принес с собой.

Незнакомец поставил чайник на стол, поклонился по-военному и сказал хриплым голосом, будто заглушавшим звуки какого-то тоненького и никому не слышного голосочка, говорившего что-то свое, совсем иное:

- Разрешите представиться, дорогой соотечественник, Энтони Брекстон, выпускник Эдинбургского университета, военный врач. Направляюсь из Копенгагена в Милан к новому месту службы.

В ответ я извинился, за свое лежачее положение, и также представился. Я сразу сказал мистеру Брекстону, что очень рад видеть его, но к счастью для себя не нуждаюсь в искусстве врача, поскольку иду на поправку.

- Позвольте, господин майор, — ответил доктор — специалисту судить, больны вы или нет. Сознайтесь мне честно и прямо: вы участвовали в сражениях?

- Да.

- Были ранены?

- Дважды.

- К вам вызывали врача?

- Да, оба раза.

- И что же делали с вами мои уважаемые коллеги? Впрочем, молчите. Я скажу сам. Вам пускали кровь, ставили пиявки, если они были, назначали голодную диету, давали рвотное и промывали желудок. Верно?

- Именно так, — более приветливо ответил я, начиная интересоваться этим не вполне обычным разговором.

- А не помните ли вы, чем объясняли свои действия господа, желавшие вам только добра?

- Они говорили, что необходимо ослабить организм, чтобы болезненная сущность, не находя себе достаточного питания, покинула тело.

- Я удивляюсь, как от такого, с позволения сказать, лечения, тело не покинула ваша несчастная многострадальная душа! О, доктор Шталь! Сколько великолепных молодых жизней унесла твоя чудовищная система! Как можно ослаблять организм раненного, чье состояние является астеническим, то есть требующим немедленного укрепления, а не ослабления? Впрочем, оставим это. Я принес лекарство. Давайте немедленно приступим к приему. Разрешите, я поставлю чайник к огню, чтобы лекарство не остыло.

- Как же вы могли заранее принести лекарство, не зная, чем я болен? Вы же и сейчас не осмотрели меня.

Доктор поставил чайник к огню, пододвинул табурет к моей постели, сел и склонился ко мне.

- Господин майор! Какие тут нужны осмотры?! Я вижу совершенно ясно, что ваш организм ослаблен войной, долгой разлукой с родным домом, тяжелой дорогой через эти ледяные перевалы и глубокими душевными ранами, нанесенными теми, кого вы любили. Верно? Я угадал?

- Да, — в изумлении ответил я.

- А если бы даже и не угадал. Великий творец современной медицины, мой незабвенный учитель доктор Браун доказал, что девяносто семь процентов болезней являются астеническими, то есть требуют усиления организма, и только три процента являются стеническими и требуют его ослабления. Значит, лечение можно назначать заранее, и врач ошибется не чаще трех раз из ста! Вы слыхали о врачах, которые ошибаются так редко?

Я не слышал, конечно, и спросил, какое же средство применяется последователями доктора Брауна.

- Содержимое этого сосуда способно повысить возбудимость любого астеника! Там крепкое вино с большой дозой опиума и отваром хинной корки, также немного мускуса и каломели. Не мне равняться с доктором Брауном, но моя скромная заслуга состоит в том, что я первый догадался нагревать лекарство. Ясно ведь, что горячее питье укрепляет сильнее, чем холодное. Странно, что до этого никто не додумался раньше. Итак, приступим.

Он поставил на стол две дельфтские чашки и потянулся за чайником.

- Вы тоже больны? — спросил я, не зная, смеяться или ужасаться.

- Мы все больны, господин майор. Я, как и вы, ослаблен дорогой. Со мной обошлись несправедливо и грубо. Вы можете задержаться тут, а мне завтра надо ехать. Чего более?

Мистер Брекстон налил свою микстуру в чашки, и мы выпили. Мне действительно сразу стало легче и веселее, что нисколько не удивительно, учитывая состав лекарства. Я почувствовал голод и сказал об этом. Доктор пришел в восторг:

- Друг мой! Вот один из случаев торжества Браунианства! Организм, вставший на путь исцеления, сам требует того лекарства, которое мой учитель считал вторым по значению после опия с алкоголем. Жареное мясо с перцем, вот что вам нужно. Система никогда не подводит. Я заранее предвидел течение вашего случая, и....

Он выглянул за дверь, крикнул по-английски:

- Подавайте!

Слуга почти немедленно внес поднос с огромным дымящимся бифштексом, хлебом и специями. Доктор стал резать мясо, он накладывал мне лучшие куски, помогал и смотрел на меня с такой нежной заботой, так внимательно заглядывал в глаза, что на этот вечер я стал горячим сторонником системы доктора Брауна.

Наутро я проснулся в состоянии сильнейшего похмелья, но, как ни странно, почти поправившимся. Доктор Брекстон уже уехал.

Через неделю я окончательно пришел в себя расплатился с хозяином и продолжил путь. К слову хочу сказать, что мое состояние заметно увеличилось за время моего отсутствия. Отец, управляя своими и моими делами, был удачлив во всем. Кроме того, я очень мало тратил. У меня не было семьи, мне не о ком было заботиться. Жалованье офицера военного времени удовлетворяло мои потребности. Лошади, слуги, квартира, обмундирование мне полагалось казенные. Я не участвовал в кутежах, не испытывал никакого интереса к карточному столу. Похоть жила во мне и требовала удовлетворения, но и здесь я был экономен не по причине скупости, а в силу своих устремлений и взглядов на жизнь. Многие офицеры становились любовниками итальянских графинь, актрис королевской оперы, обедневших французских аристократок. Они делали вид, или действительно были в восторге от этих связей, но непредвзятый взгляд со стороны показывал, что их подругам нужны были деньги и ничего более. Во всяком случае, об этом можно было судить по многочисленным разрывам, так или иначе совпадавшим с приближением или наступлением финансовых кризисов.

В моих глазах эти женщины занимались той же продажей любви, что и девушки в гостиницах, но стоили не в пример дороже. Я не видел причин, по которым надо тратить сотни и тысячи гиней в месяц на капризную, неискреннюю особу, мучающую и унижающую своего любовника безо всяких поводов, если за пятнадцать гиней в месяц можно стать любовником пятнадцати молодых, красивых, послушных девушек, которые не могут быть неискренними, ибо деньги являются открытым и необходимым условием знакомства.

Кстати сказать, я стал много опытнее за это время и в сомнительных случаях часто пользовался превосходными кондомами, купленными мной в Париже. Рискну предположить, что из всех английских офицеров, служивших в Милане, я единственный не получил нечаянного подарка от Венеры.

Я хотел остановиться в Вэвэ, но там не оказалось порядочной гостиницы, и кучер посоветовал мне доехать до Лозанны. Лучшим отелем городка оказался “Лондон”, я снял просторный номер с видом на озеро и решил посвятить осмотру окрестностей и другим видам приятного безделья как минимум месяц.

Поскольку я желаю оставаться верным правилу, неоднократно высказывавшемуся мной в этих записках, а именно, писать только о том, что имеет отношение к делу, то обойду молчанием все несущественное.

Через несколько дней отдыха я ощутил сильнейшие позывы похоти и отправился верхом на нанятом жеребце осматривать город. Красный фонарь ярко светил в темноте. Слуга принял поводья, другой, кланяясь, проводил меня внутрь. Краткие переговоры с хозяином закончились тем, что я дал ему десять лир, что, кстати сказать, составляет менее половины гинеи, и ко мне вышла очаровательная юная итальянка, совсем недавно поступившая в горничные.

Дальнейшая история не заслуживала бы рассказа, если бы не одно обстоятельство. По некоторой моей фантазии, легко удовлетворимой и, это главное в такого рода заведениях, той, которую я был расположен оплатить, я приказал оставить горящую свечу на столике у кровати. Придаваясь нечистым утехам со своей дамой, я вдруг увидел следы укусов или уколов на ее левой руке у внутренней части локтевого сгиба.

- О, Боже мой! — сказал я по-английски, в ужасе глядя на эти крошечные кровавые пятнышки. Они были совсем свежими, потому что слегка воспалились.

Девица, которой было совершенно все равно, что я с ней делаю, лишь бы платил, предоставила мне полную возможность рассматривать ее руку.

- Что это? — спросил я. — Кто тебя покусал?

Она засмеялась:

- Не бойся. В этой постели кусаться некому. Разве что мы можем начать кусать друг друга. Хочешь?

- Дитя мое, — сказал я важно и решительно. —  Мне надо знать, откуда эти следы. Расскажи мне все, и я удвою твой заработок.

- А что тут рассказывать?  — спросила удивленная и заинтересованная девушка. —  Несколько дней назад я почувствовала себя плохо. У меня начался ужасный кашель, и сильно болела голова. Хозяин предложил позвать врача, но мне было жалко денег. Знаешь врачей? Они за одного клиента берут столько, сколько я за десять. А толку много? В общем, я лежала здесь, кашляла и плакала от боли и от того, что не могла зарабатывать. Вдруг зашел хозяин и сказал, что один посетитель, раньше никогда у нас не бывавший, оказался врачом. Он готов помочь мне без денег, в обмен. Он мне, я ему. Мне было так плохо, что я согласилась на лечение, хотя не понимала, как смогу выполнить свою часть работы, и какое удовольствие этот странный врач сможет получить от кашляющий и сморкающейся девицы. Но я не могла отказаться от бесплатного лечения. Ведь это все равно, что заработать.

Доктор оказался очень молодым и высоким красавцем. Мне, однако, не понравились его мрачное лицо и высокомерный взгляд. Он велел принести таз, кувшин с водой, полотенце. Я поняла, что он будет пускать кровь. Вместо этого он достал из сумки какую-то штуку, которую я никогда раньше не видела, и сильно уколол меня в левую руку туда, где ты видишь эти следы. Крови почти не было, мы даже не испачкали полотенце, а таз вовсе не понадобился.

Знаешь, мой милый, таких докторов больше нет на свете. Он из Англии, хотя говорит по-итальянски даже лучше тебя. У вас в Англии все доктора такие?

Через несколько минут у меня прошла голова, и я перестала кашлять. Я смогла встать, умыться. Я обтерлась у него на глазах влажным полотенцем и сменила простыни и рубашку. Он смотрел с восторгом и казался почти приветливым. Кроме того, я была ему очень благодарна. Врач спросил, как я себя чувствую. Я ответила, что лучше, даже хорошо, а он сказал, что надо повторить процедуру. Во второй раз у него получилось не так хорошо, как в первый. Он волновался, колол несколько раз, но я не чувствовала боли.

- Потом, — она закинула руки за голову и закрыла глаза, — мне было так хорошо, я испытывала такое блаженство, такую истому, как никогда в жизни. Я отдалась ему, как девчонка, какой я была несколько лет назад, я смеялась все время, не зная почему, в моих ушах звучала музыка, а перед глазами был туман, в котором летали большие золотые птицы. Потом я заснула, а он ушел.

- Как зовут этого доктора? — спросил я.

- Не знаю

- Где он живет?

- Да мне-то что? Он придет ко мне сам. Я помню слова, что он кричал от страсти, и слышала, как он стонал от удовольствия. Где он еще найдет такую как я?

После этого рассказа блуд вылетел у меня из головы. Я быстро оделся, щедро расплатился с девушкой и пошел вниз, рассчитывая получить нужные мне сведения у хозяина. Забавно, что моя дама казалась обиженной. Поскольку денег она получила достаточно, и их количество не могло вызвать ее неудовольствие, оставалось допустить, что она разочарована краткостью нашего свидания и хотела бы продолжать любовные объятия. Воистину, не нужда и не только жажда заработка приводит девиц в эти притоны разврата. Они не жертвы мужской похоти, как пишут сейчас многие поборники так называемых женских прав. Не может быть жертвой преступления тот, кто получает от него удовольствие и сам тянется к нему.

Внизу я увидел хозяина, препиравшегося с молодым высоким мужчиной, как две капли воды похожим на того самого врача. Мужчина хотел пройти наверх бесплатно, хозяин требовал денег. Мужчина говорил, что он врач, хозяин утверждал, что у него вся прислуга здорова. Мужчина горячился, но как-то жалко и  неуверенно. Он кричал, что ему видней, кто болен и кто здоров, что у него степень доктора медицины, что хозяин нарушает закон и Божьи заповеди, не допуская врача к больному. Он брызгал слюной, его щеки тряслись, брови ходили ходуном, он даже подпрыгивал от возбуждения. Это настолько не вязалось в его мощной фигурой и красотой лица, что я едва удержался от смеха. Хозяин тоже перешёл на крик и угрожал полицией. Наконец, гость перекричал хозяина. Лицо молодого человека совершенно переменилось. Он взмахнул рукой от восторга и умчался наверх, не догадываясь, как жалко и неприлично выглядит со стороны его победа.

Я легко выяснил у хозяина, что это доктор Доратти, прибывший в качестве личного врача знатного англичанина, снявшего виллу на другом берегу озера. Я спросил, кто этот знатный англичанин, и не удивился, услышав имя Лорда Редвина.

 

Глава 5.

Встреча с Вампиром.

Я отправился в гостиницу в смятённом расположении духа. Спокойное течение жизни, поездка домой и предвкушение встречи с родными, вся эта приятная и загодя выстроившаяся цепь удовольствий вдруг оказалась грубо разорванной появлением старого недруга. Прошло так много времени, совершилось столько событий, что я совсем забыл Клару Эверард. Я помнил, конечно, её имя, помнил все обстоятельства наших отношений и её гибели, но непосредственного впечатления, живого чувства не осталось. Каким было её лицо, что я ощущал, прижимаясь губами к её телу, в тот единственный раз, на той тихой сельской дороге моего детства? Я не помнил, и для заполнения пустоты, воображение создавало бледные пустые образы, почерпнутые из сочинений Руссо, Годвина, Альфиери.

Жажда мести, томившая меня полтора года назад, была напоена кровью боёв, в которых мне довелось участвовать. Я видел столько несчастий, смертей и горя, что преступления Редвина, несмотря на всю их отвратительность и вычурность, перестали казаться чем-то экстраординарным. Я помнил о мести, но не чувствовал её позывов.

Потом я вспомнил, как отец собирался в Лондон. Сцена, произошедшая тогда, ярко и выпукло встала перед глазами. Мне стало страшно. Я понял, что отец, в отличие от меня, готового забыть прошлое ради ярких игрушек настоящего, ничего не забудет, не простит и не отклонится от раз выбранной дороги мести. Какой позор ждет меня, боевого офицера, если мой старик отец будет принужден моим бездельем и слабодушием взять в руки шпагу и отправиться защищать фамильную честь, забытую и попранную его сыном!

Кроме того, дуэль с Лордом Редвином придаст дополнительный блеск моему возвращению. Приятно будет к рассказу о военных действиях, Париже, миланском обществе присоединить, как бы, между прочим, краткое сообщение о том, что по дороге я встретил и убил негодяя.

Тщеславие оказалось таким сильным чувством, что я чуть не свернул к месту, где стояли у причала наемные лодки, чтобы немедленно отправиться мстить. Однако здравое рассуждение показало мне всю нелепость этого порыва. Ночью пересекать озеро, врываться в дом Лорда Редвина, который, быть может, уже спит, было невозможно. Я не хотел показаться смешным и несдержанным, моя месть должна была явиться к нему во всем блеске парадного мундира при ярком свете дня с видом величественным и полным достоинства.

Не мог я направиться к нему и на следующий день. Дело в том, что вскоре после приезда, чтобы соблюсти приличия и не вызвать ненужных толков, я представился синдику Лозанны и сразу оказался втянутым в жизнь смешанного и интернационального лозаннского общества. Не получая от общения с местной и приезжей знатью ни удовольствия, ни раздражения, я не считал возможным полностью отстраниться от жизни этого круга.

Как раз на завтра я был приглашен некоей русской графиней, снимавшей виллу неподалеку, к участию в лодочной прогулке с последующим пикником в стиле Руссо у источника тононских минеральных вод. К участию приглашались члены Женевского Свободолюбивого Общества, и я с удивлением узнал, что уже стал его членом. Меня позабавила идея соединить вольные мечты великого философа с поеданием холодной говядины  и питьем вина. Я согласился.

Я не привожу подлинных имен людей, появляющихся в этих записках, и для русской графини мне будет это сделать тем проще, что я не мог выговорить её настоящее имя и, как все, называл ее графиня Брюс. Несмотря на возможность отказаться от лодочной прогулки, сославшись на нездоровье или на любую другую подходящую причину, я решил присутствовать. Я хотел, чтобы накануне моей дуэли с Лордом Редвином все видели меня в нормальном расположении духа, спокойным и весёлым. Понимая, что смерть английского лорда вызовет сильное волнение, я не хотел никому дать возможность приписать ее моему безумию или хотя бы аффекту.

Три наших лодки, распустив жемчужно белые паруса, неспешно пересекали покойную гладь озера, как вдруг дочь графини, мадемуазель Софи, посаженная рядом со мной не без некоторого умысла со стороны мамаши, вскрикнула и стала напряженно вглядываться вдаль. Все головы повернулись, и я увидел приближавшуюся к нам парусную лодку. Мы разошлись на значительном удалении, но я увидел, что пассажиров было пятеро — две дамы и трое мужчин, одним из которых был доктор Доратти.

Я знал многое об одном из катавшихся в этой лодке господ, и мне было интересно узнать, что вызвало такой интерес мадемуазель Софи и прочих наших спутников, и сравнить их сведения с моими. В лодке я мог беседовать только с моей соседкой, которая лишь краснела, нюхала соли из флакона, трясла головой и отказывалась говорить. На берегу, пока слуги готовили все для пикника, я отошел прогуляться с одним соотечественником, пехотным капитаном, отдыхавшим в Лондоне от последней итальянской любовницы. Он с большим удовольствием и полной откровенностью рассказал мне обо всех слухах. Оказалось, что две юные дамы, которых я видел в лодке — родные сестры, убежавшие из дома, который находится где-то в Шотландии, едва им исполнилось шестнадцать лет. Один из мужчин — Лорд Редвин, покинувший Англию, спасаясь от чудовищных, но, по мнению капитана, неоспоримых обвинений в мужеложстве и сожительстве с собственной сестрой. Другой мужчина — тоже к стыду нашей нации английский дворянин. Я буду называть его в дальнейшем сэр Адриан Мэд. Именно с ним сбежали два года назад эти сестры. Оба мужчины женаты, имеют детей, хотя закон лишил их прав отцовства. Их несчастные жёны начали бракоразводные процессы, горько оплакивая ошибки молодости, бросившие их в объятья этих чудовищ.

Эти четверо составляют, так сказать, любовную четвёрку, присоединяя к измене, прелюбодеянию, кровосмешению грех содомский.

Капитан рассказывал все эти ужасные чудеса с видимым удовольствием и возбуждением. Мне стало неприятно его присутствие, но я все же спросил о пятом пассажире лодки.

- Это врач Лорда Редвина, — отвечал капитан. —  Не знаю, зачем он ему нужен. Лорд Редвин здоров как бык. Слышал, что он хотел бы стать пятым не только в лодке, но и в этой компании, но его не допускают в сей избранный круг.

 Капитан захохотал, довольный вульгарной шуткой, и наш разговор на этом закончился.

Признаюсь, я вернулся к весёлому обществу весь покрытый холодным потом. Кто эти люди? Кого я собираюсь вызывать на дуэль? Человека или самого Князя тьмы? Читатели моих записок, если таковые найдутся, наверняка составили самое невыгодное мнение о моей нравственности. Возможно, они сочли меня развратником. Пусть так. Но все же есть разница, есть граница, есть огненный круг ада, от которого следует держаться на безопасном расстоянии.

Итак, было решено. Завтра утром, но не слишком рано, чтобы не быть невежливым, я отправлюсь на виллу Лорда Редвина и вызову его на дуэль. Я решил не брать с собой секунданта. Самому себе я объяснял это тем, что там есть еще двое взрослых джентльменов, один из которых безусловно не откажет мне в этой услуге. На самом же деле, я не мог не предчувствовать, что на этой вилле меня ждут настолько необычные обстоятельства, что любой не посвященный в них попутчик будет грубой помехой и сведёт мою месть к фарсу.

Меня можно спросить, не боялся ли я дуэли. Почти нет. Я видел смерть и научился ценить жизнь. Я не хотел умирать от руки этого лорда, но здравые рассуждения говорили, что все шансы на моей стороне. Я прекрасно фехтовал, с двадцати шагов попадал из пистолета в игральную карту, я участвовал в боях и был привычен к опасности. По правде говоря, я ехал не сражаться, а убивать. Быть может, это было непорядочно с моей стороны, но что ж тогда? Не значит ли это, что любой мерзавец может как угодно издеваться над людьми, находя защиту в собственной слабости?

Меня больше волновала возможность того, что Лорд Редвин откажется драться. Для английского дворянина, не переступившего порог старости, такое поведение было бы невозможным, но я знал и слышал столько невозможного о Лорде Редвине, что был готов ко всему. Сознаюсь, я не знал, что буду делать, но надеялся, что найдется выход, который удовлетворит меня и моего отца.

Я плохо спал эту ночь. Проще всего было выпить лауданума, но опиум последнее время стал внушать мне опасения. Я не видел в нем ничего дурного, но он оказывался слишком сильно связанным с Лордом Редвином. Я не сомневался в том, что Доратти вылечил итальянскую проститутку опиумом. Я помнил необычайно крепкий лауданум, которым угощали меня ужасные брат и сестра в гостинице рядом с поместьем Лорда Редвина. Сестра курила кальян, а я слышал, что турки, или кто-то еще, курят опиум таким образом. Кроме того, опиум клонит ко сну, а я предпочитал быть злым и невыспавшимся, а не добродушным и сонным.

Я встал рано, едва смог дождаться десяти часов и, одевшись со всей возможной тщательностью в парадную форму, отправился в Женеву на нанятой лодке. Я рассчитывал оказаться у виллы к полудню, и так оно и вышло. Лодку я отпустил, их много было в Женеве и всегда можно было нанять сколько угодно, а кучеру приказал ждать, ибо не рассчитывал задержаться надолго и не хотел брести до Женевы пешком.

Ворота были открыты. Я вошел. Сад был несколько запущен, дорожки не вполне чисты, как оно всегда бывает в сдаваемых внаём домах, но все было в рамках приличия, и ничего подозрительного я не заметил. Мои нервы были так напряжены, что в этом приветливом и ярко освещенном месте мне казалось, что сейчас из кустов или с дерева на меня спрыгнет вампир и вонзит зубы в шею или руку.

Из дверей дома вышел представительный слуга в ливрее. Я спросил, дома ли Лорд Редвин, и, услышав утвердительный ответ, приказал доложить. Слуга вернулся через несколько минут и сообщил, что его сиятельство Лорд Редвин просит господина баронета пожаловать. Меня провели через комнаты первого этажа к выходу с другой стороны дома. Там оказались хозяйственные постройки, из одной доносился собачий лай. Мы вошли в открытую дверь, и слуга доложил о моем прибытии.

Надо сказать, что я все время ждал каких-то несообразностей, но этикет соблюдался, всё было в рамках приличий. Несообразности начались сразу за дверью.

Я обнаружил там довольно большую группу людей. Начну их описание снизу, чтобы закончить тем, кто интересовал меня в этой компании больше всего.

Двое огромных кудрявых мужчин с чёрными бородами казались итальянскими разбойниками и, как выяснилось в последствии, ими и были. У каждого за пояс были заткнуты два пистолета, а огромные ножи в ножнах напоминали формой и размерами классические римские мечи.

Три очень хорошенькие девушки, судя по виду, тоже итальянки, были одеты горничными, но костюмы казались скорее театральными, чем настоящими. Вырезы на платьях были слишком низкими, платья слишком туго обтягивали их формы и были такими короткими, что изящные ножки были открыты выше лодыжек. Возраст итальянок трудно определить, но одна из горничных была совсем ребенком. Она рано развилась под воздействием роскоши итальянской природы и благотворным воздействием климата, но формы были ещё незрелыми, глаза смотрели по-детски. Мне показалось, и я был прав, что ей не более двенадцати лет.

Две молодые дамы, которых я уже видел в лодке, оказались вовсе не похожи друг на друга, чего можно было бы ожидать от сестер. Одна была с темно каштановыми волосами, очень стройная, небольшого роста. Она была одета скромно, во все чёрное, что очень шло её внимательным, умным и грустным глазам. Эта женщина единственная из присутствующих вызвала мою симпатию. Другая дама была, то что называется, роскошной красавицей и не скрывала этого. Пышная грудь была еле прикрыта полупрозрачной кисеёй. Она была напудрена, глаза блистали, а ярко накрашенные губы были влажными как бы от постоянной, никогда не покидающей её страсти.

Доктора Доратти я уже описывал, и он не изменился к лучшему с позавчерашнего вечера.

В отдалении от слуг, женщин и доктора, прислонившись к столбу, поддерживающему кровлю, стоял молодой мужчина приблизительно моего возраста. Он был без фрака, и его белая сорочка уже пострадала от соприкосновения с деревянными частями постройки. Он был невысок, строен, худ и был единственным блондином в этой компании. У него было лицо падающего ангела. Я именно говорю не падшего, а падающего. Наверное, именно так ангел, занесшийся в выси, куда нет входа никому, кроме Единого, смотрел в бездну, куда должен был быть низвергнут, смотрел еще в порыве борьбы, но уже и в ужасе поражения и неизбежного наказания. Да, это было лицо ангела, но ангела испуганного и всё ещё опасного в своем безумном бунтарстве.

Посредине помещения стоял безупречно одетый мужчина. Он был завит, тщательно причесан. Помню, меня удивили пышные, идеально белые кружева его сорочки, изящно с отменным вкусом оттенявшие прекрасно сшитый черный фрак. Признаюсь, я видел аристократов разных наций, но ни один из них не был так сверхъестественно элегантен, не выказывал с таким безразличием привычку к роскоши и богатству как Лорд Редвин.

Мой парадный мундир слегка помялся за время переезда через озеро. Дорожная пыль, солнечные лучи, мои собственные движения сделали мой наряд не то, чтобы неэлегантным, но, так сказать, живым и теснимым жизнью. Лорд Редвин выглядел как статуя, как живое воплощение богатства, роскоши и знатности. Я понял, что не смогу состязаться с ним на этом поле, и это поражение, незаметное и неинтересное никому, кроме меня, придало моим намерениям новый импульс.

Зрелище, которое притягивало к себе взоры всей компании, было чудовищно необычным и непристойным. На невысоком дощатом помосте стояла высокая изящная сука, в которой я без труда узнал русскую борзую. Она находилась в тесной клетке, в которой могла только стоять, не шевелясь. Морда находилась снаружи, и лишенное свободы животное время от времени пронзительно тявкало. Сзади у клетки был устроен помост, на котором помещался крупный, хорошей породы английской бульдог. Он спаривался с борзой, для чего и были устроены все эти приспособления. Бульдогу было очень неудобно, он норовил сползти то на одну, то на другую сторону, припадал на ноги, иногда поскуливал от напряжения. На его морде было ясно видное выражение сосредоточенности и блаженства. Он тяжело дышал, высунув язык, рот был растянут в улыбке, насколько могут улыбаться собаки, глаза светились радостью. В этом деле ему помогал мальчишка лет десяти, наряженный турком, который направлял движения пса и поддерживал его при угрозе падения.

Я хотел обратиться к Лорду Редвину, но слова замерли у меня в горле. У меня захватило дух, и я не мог произнести ни слова, стоя, как зачарованный неким колдовством, до самого окончания этой поразительной сцены.

Наверное, она оказывала сходное воздействие на всех присутствующих, потому что в помещении стояла полная тишина, никто не отрывал глаз от спаривавшихся животных, ничье лицо не выражало ни осуждения, ни насмешки. Бульдог пыхтел и скулил все сильнее, лай борзой прекратился, она тоже стала поскуливать и пыталась вертеться в клетке, мальчик, не стесняясь окружающих, сам возбужденный и потный, пихал бульдога в крестец, помогая и направляя его движения. Наконец, возбуждение достигло кульминации и разрядилось. Всеобщий дружный выдох был ответом публики на завершение этой безобразной, но исполненной уродливой страсти, сцены.

Слуги засуетились, раскрывая клетку, уводя возбужденных собак, прибирая детали приспособлений. Взоры общества обратились в мою сторону, и Лорд Редвин сказал, адресуясь ко мне:

- Добрый день, сэр. Надеюсь, вы не в претензии за минуты ожидания, которые вам пришлось проскучать по моей вине? Я более всего опасался показаться невежливым, однако прервать эксперимент, который мы так долго готовили, и результаты которого мы ещё не имели возможности осмыслить, было, увы, уже невозможно.

Голос Лорда Редвина вошел в меня, и заставил откликнуться ответными вибрациями всё мое существо. Никогда не слышал я таких чарующих, невыразимо прекрасных звуков. Так, наверное, звучат клики ангелов, сзывающих друг друга для упражнений в благочестии. Я был сражён и не нашелся, что ответить. Пробормотал, что у меня частное дело к его Лордству, но событие, свидетелем которого я стал, так поразило меня, что я, напротив, весьма рад…

Лорд Редвин заметил, что я в замешательстве, и с необычайным тактом представил меня обществу. Я уже знал имена сэра Адриана и доктора Доратти. Женщин же звали, положим, мисс Ада и мисс Селла.

- Цель маленького эксперимента, который только что закончился на ваших глазах, сэр Эрнест, была попытка прояснить одну из бесчисленных граней чувства любви. Согласитесь, что с точки зрения бульдога борзая безобразна и наоборот. Самая безобразная сука бульдога должна казаться ему красавицей по сравнению с его нынешней подругой. Известно, что щенков от таких спариваний не бывает. В редких случаях рождаются мертвые уродцы. Итак, что же заставляет эти столь разные твари стремиться друг к другу?

- Возможно, природа. Действие тех сил, которым не может противостоять никто.

Я отвечал медленно, неприятным хриплым голосом. Я не за этим приехал, присутствие дам казалось мне невозможным при этой беседе, я смущался, но не мог противостоять обаянию Лорда Редвина.

- Вы имеете в виду позыв неудовлетворенного сексуального желания? Противостоять ему действительно невозможно.

К моему изумлению мисс Селла, которую этот разговор нисколько не смущал, громко хихикнула, и грудь ее заколыхалась под вуалью.

- Однако только что Максу была предложена сука бульдога, у которой как раз началась течка. Мы долго ждали этого совпадения: течка у суки бульдога и у суки борзой. Макс имел возможность, которой воспользовался в полной мере, удовлетворить свою страсть. Он безмятежно отдыхал, когда к нему привели Тренди. Надо сказать, что они часто играли вместе, и я всячески поощрял их взаимную симпатию. И вот, увидев, вернее сказать, унюхав подругу своих игр, Макс восстает ото сна и отдыха и снова бросается в бой. Я утверждаю, дамы и господа, что мы только что доказали важнейшую истину: сущность любви не связана напрямую с продолжением рода.

Ко мне вернулось самообладание и даже способность шутить над собой и другими. В конце концов, подумал я, почему бы не поддержать разговор. Вызов никуда не денется. Чем меньше поспешности я проявлю, тем внушительнее и неожиданнее будет мое заявление.

- Однако, Лорд Редвин, — ответил я, - не следует прилагать к людям то, что относится к собакам. Человеческое общество в своем поведении руководствуется нормами морали, ниспосланными свыше, и только этим сохраняет свое существование.

- У вас есть дети, сэр Эрнест? — спросил меня с улыбкой Лорд Редвин.

- Нет, я не состою в браке.

- Вы девственник?

- Ваше Лордство! Вопрос представляется не таким, на который следует отвечать едва знакомым людям, тем более в обществе дам.

- Ответьте даме, в таком случае, — неожиданно вмешалась в беседу мисс Ада. —  Ведь если вы не познали плотской любви ни в одной из её разновидностей, то вопросы Чарльза не имеют смысла.

Я покраснел, замялся, ответил:

- Мне знакома плотская любовь, мадам.

- Итак, вы предавались радостям любви, не имея в виду продолжения рода. Как же ниспосланная свыше мораль? — этот вопрос задал неожиданно резким и неприятным голосом сэр Адриан.

Он шагнул в мою сторону и впился мне в лицо взглядом широко раскрытых глаз с гигантскими черными зрачками.

- Я грешник, сэр, — сердито отвечал я — как и все люди. Однако, я не привык, чтобы мне на мои грехи указывал кто-либо еще, кроме моих родителей и священника. Подумайте о своих.

Мэд не обиделся и продолжил.

- Сексуальное влечение должно полностью порвать с продолжением рода. Это неизбежно. Конец человечества много ближе, чем вы думаете. Одна мысль гнетет меня: я слишком стар для того, чтобы надеяться остаться последним человеком на этой планете.

- Пока же — улыбнулся Лорд Редвин, —  продолжим, по мере сил, теоретическое и практическое изучение этого вопроса.

Мне надоели эти разговоры.

- Лорд Редвин, — сказал я —  прошу вас уделить мне несколько минут для разговора наедине.

Лорд Редвин шагнул в мою сторону, и я увидел, что он хром на одну ногу.

- Это дьявол, — подумал я. —  Боже мой, не пройдет и нескольких минут, как я вызову на дуэль дьявола!

 

Глава 6.

Путь Азазила.

Мы прошли в гостиную вчетвером. Когда я просил Лорда Редвина о встрече наедине, я, прямо говоря, имел в виду отсутствие дам. Лорд Редвин понял меня и устроил все наилучшим образом. Вызов снова отложился, ибо служанка внесла поднос и стала сервировать чай на четыре персоны. Это была молоденькая итальянка из псарни. Она посмотрела в мою сторону и улыбнулась с таинственным, но приветливым видом. Признаюсь, она была так мила, что ее призывы нашли во мне горячий отклик.

Наконец, служанка удалилась. Лорд Редвин отпил из чашки и обратился ко мне:

- Прекрасный чай, сэр Эрнест. Нигде на континенте вы не найдете такого чая. Мне говорили о Португалии, но, поверьте, это преувеличенная репутация. Этот чай мне доставляют из Англии.

- Вы правы, сэр, чай превосходен, однако, позвольте мне перейти к делу.

 Я встал и сказал громко и отчетливо:

- Лорд Редвин! Вы оскорбили нашу семью и меня лично, и я требую от вас удовлетворения. Прошу присутствующих здесь джентльменов быть свидетелями моего вызова.

Я ни разу не дрался на дуэли и не присутствовал при вызовах, поэтому не мог знать в точности, что обычно следует далее. Ответом на мой вызов была полная тишина. Редвин продолжал пить чай, Мэд сидел, охватив голову руками. За моей спиной раздалось тихое поскуливание. Я повернул голову и увидел доктора Доратти в состоянии сильного возбуждения. Он улыбался, потирал руки и хихикал. Встретившись со мной взглядом, доктор принялся кивать и вращать глазами, выражая нелепое поощрение и поддержку моим намерениям. Мне стало неприятно, я сел и уставился на Редвина.

- Чарлз, я не могу больше, — хриплым голосом пробормотал Мэд. —  Я не могу терпеть эту кровь внутри себя. Помоги мне, или я перережу себе вены.

- Я принимаю ваш вызов, сэр, — спокойно ответил Лорд Редвин без малейших признаков раздражения в голосе, однако, я увидел, как лицо его пожелтело, а глаза сделались черными и непрозрачными. - Прежде, чем перейти к делу, я позволю себе осведомиться у вас, какое оскорбление нанес я вам и вашему семейству. Если я не ошибаюсь, мы видимся впервые в жизни.

- Вы обесчестили и довели до смерти дочь одного из наших людей, несчастную Клару Эверард. Мой батюшка доверил ее вашему попечению, сэр, и то, что из этого последовало, ложится пятном на репутацию и совесть нашего семейства. Только кровь может смыть это пятно.

- О, что касается крови, вы попали в нужное место! — вскричал доктор Доратти. —  Лорд Редвин, вам понравится кровь этого молодого человека? Или ему ваша?

Доктор захохотал, брызгая слюной, и в этот миг я понял, что он безумен.

- Дорри, замолчите! — сердито сказал Лорд Редвин.

Он хотел продолжать, но сэр Адриан снова прервал его.

- Вам нужна кровь, Чарлз? Возьмите моей.

- Вы прекрасно знаете, Мэд, когда придет черед вашей крови. Успокойтесь и ведите себя, как мужчина — сурово и твердо сказал Лорд Редвин и обратился ко мне. - Мисс Эверард была рекомендована мне леди N. Вы ее сын?

- Именно так, сэр!

- Мисс Эверард была вашей любовницей?

- Сэр!

- Не горячитесь, сэр Эрнест! Ведь не вызовите вы меня на поединок еще раз. Вы видите сами, мы люди весьма необычные, и то, что вам кажется непристойным или циничным, для нас лишь предмет рутинных исследований. Оставьте предрассудки. Ответьте, была ли Клара Эверард вашей любовницей?

- Нет.

- Вы были связаны какими-либо обещаниями?

- Нет.

- Как вы думаете, была ли она девственна, когда поступила в услужение к моей сестре?

- Не знаю.

- Значит, не была. Тогда, чем же я её обесчестил, даже если допустить, что у нас были отношения, перешедшие грань обыденных приличий?

Я отвечал, изумляясь своему терпению и уступчивости. Только потом я узнал, что ни один человек в мире не мог противостоять обаянию Вампира, беседуя с ним лично. Все, что можно было исполнить или замыслить против него, надо было делать в его отсутствие. Я отвечал послушно, как школьник:

- Однако, смерть мисс Эверард....

- Она была жива, когда уезжала из моего дома.

- Она умерла, обвиняя вас.

- В чем же?

- В том, что вы Вампир, сэр Редвин!

- Никто ни в чем не имеет права обвинять Вампира! — сказал сэр Адриан и нетвердыми шагами вышел из гостиной.

- Помогите ему, Доратти, — приказал сэр Редвин, и доктор мрачно и торжественно, без ужимок и подмигиваний оставил нас вдвоем.

- С вами очень интересно беседовать, сэр Эрнест, — продолжил Лорд Редвин, подходя ко мне и приглашая садиться. - Мне редко бывает интересно, обычно люди тривиальны и скованы примитивными предрассудками. Вы видите, и не можете оспорить то, что я вовсе не виновен ни в бесчестии, ни в смерти вашей крестьянки. Она была развращена до того, как поступила ко мне, и добровольно, из жажды новых ощущений согласилась на участие в некоторых научных опытах, об исключительной опасности которых она была заранее предупреждена. Она не выдержала, сошла с ума и покончила с собой, не спорьте, я знаю, что это так, обвиняя меня, сама не зная в чем. Вы не можете обвинять меня в ее смерти.

- Но она умерла, призывая вас, она хотела, чтобы вы ее укусили.

- Я показал вам все безумие ваших обвинений, но не считаю безумие отрицанием истины. Я принял ваш вызов и говорю о своей невинности не для того, чтобы оправдаться. Мы будем драться, сэр Эрнест, но на моих условиях.

- Я готов, сэр! Назовите их.

- Вы кажетесь мне неглупым и любознательным джентльменом. Скажите, сэр Эрнест, вас ведь интересуют связанные со мной тайны? Я тревожу ваше любопытство?

- Могу сказать, сэр, что и вообразить себе не мог ничего и никого столь удивительного и странного!

- Вы хотите разгадать мою загадку? Вы хотели бы узнать тайну Вампира? Вы молчите, но мне ясен ваш ответ. Итак, мои условия следующие. Вы становитесь моим гостем на три дня. Я даю вам честное слово английского дворянина в том, что за это время над вами не будет совершено никакого насилия, не будет сделано ничего, на что вы не дадите своего добровольного согласия. Вы многое узнаете за эти три дня, а потом вы сами назначите время, место и способ поединка. Вы сможете просто застрелить меня, если захотите. Согласны?

Трудно человеку спорить с дьяволом или с одним из его ближайших друзей. Дьявол говорил со мной, он смотрел мне в глаза, он улыбался мне и даже взял меня за руку. Я согласился, и сам подписал свой приговор.

Один из слуг был послан в гостиницу за моими вещами. Мне отвели две превосходные комнаты с чудесным видом на озеро. На вилле было очень тихо, возможно, все отдыхали. Я сидел у окна, смотрел на водную гладь, читал “Религию врача” сэра Томаса Брауна, обнаруженную мной на столике, и ждал, когда привезут вещи, чтобы можно было переодеться к обеду.

Вечером мы собрались за столом. Вооруженные слуги охраняли двери, оставаясь в соседней комнате. Я не понимал, к чему эти меры предосторожности, но решил не удивляться сверх необходимого, полагая, что мне предстоит много необычайного.

Горничные умело переменяли блюда и приборы, мальчишка стоял за креслом Лорда Редвина. Слуги не понимали английского, и это позволяло нам вести беседу свободно и с полной откровенностью. Лорд Редвин за весь обед не съел и не выпил ничего, кроме небольшого куска хлеба и стакана воды. Остальные не были столь воздержаны, но и излишествам никто предавался. Сэр Адриан, сменивший сорочку и надевший фрак, пил из отдельной бутылки, в которой, как я без труда догадался, был лауданум.

Обед начался длинным монологом Лорда Редвина, который он мог произносить свободно, ибо рот его не был занят едой. Чарующий голос, высокий ум, светившийся в глазах, искренняя страсть, с которой он говорил, превращали его речь в торжественную песнь, в величественный гимн силам зла. Я провел с Лордом Редвином всего несколько дней, и спорю с ним всю свою жизнь. Он умер двадцать лет назад, остальные еще раньше, все, кроме мисс Ады, с которой я никогда не рискну встретиться. Я гожусь ему, тогдашнему, в отцы, но каждый вечер, когда я остаюсь один со своими книгами, я говорю сам себе: “Вы не правы, Лорд Редвин, потому что ...” и могу предаваться этому безмолвному спору часами.

Лорд Редвин говорил о первых людях, одиноких среди бесконечных гор, лесов и пустынь. Он напомнил о том, что Каин, Авель и Сиф были женаты на собственных сестрах, и что все ныне живущие являются плодами кровосмесительных связей. Увеличение народонаселения была насущной потребностью, и жены патриархов соревновались в чадородии с усердием, низводившим их на уровень овец и коз, плодившихся в стадах. Еврейскому народу было обещано и предписано превзойти в количестве звезды во вселенной, и, естественно, их священные книги осуждают как смертельный грех всякую растрату мужского семени. Однако, продолжал Лорд Редвин, времена изменились. Пройдет сто, пятьсот, тысяча лет и толпы людей переполнят землю и возненавидят друг друга. Почему не остановиться раньше? Зачем рожать детей, судьба которых — погибнуть от голода и эпидемий или быть убитыми в войнах, единственной целью которых будет освобождение планеты от лишних жителей?

Но, воскликнул Лорд Редвин и встал на ноги, уберите необходимость деторождения, и к чему тогда добродетель? Прелюбодейка жена не принесет чужого ребенка супругу, содомская любовь станет не более бесплодной, чем узаконенная ханжеской моралью, семя Онана может изливаться на землю, оно никому не нужно!

Груз этих слов и мыслей обрушился на меня, как снежная лавина. Я не соглашался, но не мог противостоять, поэтому молчал. Мисс Ада заметила мое настроение и сказала с мрачностью во взоре и тяжелым вздохом в голосе:

- Вы не согласны, сэр Эрнест, это видно по вашему упрямо нахмуренному лбу. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что в постели, где двое предаются любовным объятиям, всегда есть третий незваный участник. Это Смерть, и место ей рядом с женщиной. Это женщины беременеют, они рожают в страшных муках, они умирают родами. Вы делите с женщиной радости, но не хотите делить Смерть. Представьте на миг, что нравы и обычаи общества требовали бы вашей казни, в случае смерти роженицы. Так же упрямо вы настаивали бы на необходимости деторождения?

Не спорю, я ощутил в этих словах горькую справедливость. Не желая вступать в спор, я отделался общими словами о том, что Библия ясно запрещает все действия, предлагаемые Лордом Редвином для спасения человечества.

Сэр Адриан Мэд вступил в разговор с горячностью, вызванной, по моему мнению, неумеренным употреблением опия, а не убежденностью в своей правоте и заинтересованностью в разговоре.

- Вы ссылаетесь на Библию, однако вычитывете в ней только то, что согласуется с сиюминутными представлениями общества. Вы помните, что Христос сказал: “Не прелюбодействуй”, но забываете о том, что Он говорил “раздай имущество бедным” и “невозможно богатому спастись”. Вы ищите в Библии не слова Бога, а отражение ваших собственных непостоянных предрассудков, глупостей и обманов!

Обед закончился. Мы вышли в парк, и только доктор Доратти, который все это время ел, не переставая, задержался у последнего блюда. Я прогуливался в одиночестве и думал о том, что это не я, а Редвин и Мэд вычитывают в Библии то, что хотят. Великая книга не постигается с помощью человеческой логики, ее тексты допускают не одно, а бесконечное число толкований, и Дьявол в полном соответствии с правилами здравого смысла найдет там призывы к абсолютному злу. Библия не поддается критическому анализу. Я был согласен с сэром Томасом Брауном в том, что вера и истина находятся за пределами деятельности мозга. Единственный путь, это найти человека или группу людей, чья праведность и доброта не вызывают сомнений, и воспринять их взгляды как образец, как верную ноту камертона среди хаоса звуков. На другом полюсе будет чистое зло, и я подозревал и был почти уверен, что оказался в самом его средоточье.

Ко мне с боковой дорожки сада подошла мисс Ада.

- Уезжайте, сэр Эрнест,  — сказала она. —  Приближаться к Вампиру опасно, а вы пытаетесь завязать с ним дружбу. Бегите, пока не поздно.

Она слово в слово повторила совет доктора Беннета, данный несколько лет назад.

- Я не хочу дружить с ним, я хочу драться и убить его.

- То, что вы сказали, верно для обычных людей, но дружба с Вампиром предполагает смерть. Ему легче умереть, чем жить, но вы не поможете ему. Он убьет вас, убьет так страшно и мучительно, что даже самоубийство покажется вам бесконечно долгим.

- Что же вы делаете здесь?

- Я люблю Адриана.

- Он тоже вампир?

- Он носит вампира в себе, но еще не породил этого монстра. Он еще борется, однако, когда его вампир вырвется на свободу, Адриан будет побежден немедленно. У него нет воли Редвина, он не может сопротивляться.

- А ваша сестра?

- Вы имеете в виду Селлу? Она не сестра мне, наши родители поженились, уже имея детей. Мы росли вместе, не более. Мы с Селлой тоже рискуем, но я спасаюсь любовью, а в ней горит огонь такого страстного желания мужчин, что вампир, даже вампир не может быть рожден в этом пламени. Я надеюсь, что мы сумеем постоять за себя.

- Отрадно слышать это, мисс Ада. Мне говорили…

- Я знаю эти слухи. Вам сказали, что Лорд Редвин и сэр Адриан предаются содомскому греху, что они оба вступили в кровосмесительную связь с родными сестрами, что оргии, которые устраиваются на этой вилле превосходят фантазии самого закоренелого развратника. Так?

- Почти так...

- Все это чистая правда, безумец. Здесь происходит все это, и еще такое, о чем даже помыслить не могут простодушные обыватели соседних поселений. Бегите! Оставьте нас в покое и спасайте свою жизнь и душу!

Она быстро отвернулась и побежала к дому. Я передал наш разговор так, как помню сейчас. На самом деле он был гораздо длинней и бессвязней. Мисс Ада хотела напугать меня, но не добилась своего. Я не собирался уезжать, а обещания чудовищных оргий скорее привлекали меня, чем отталкивали.

Наступил вечер. В саду было прохладно и пусто, не было никого в гостиной и других доступных комнатах дома. Зербелини, оставивший где-то свою чалму, подошел ко мне и тихо сказал на плохом английском:

- Идите скорее к себе. Вас там ждут.

Я не удивился, увидев в моей комнате одну из служанок, ждавшую меня совершенно обнаженной на разобранной постели. Мне трудно было угадать течение мыслей Лорда Редвина, но сомнений в том, что мне предложат стать участником разврата, не было. Что ж! В их сети попалась не беспомощная и трепещущая жертва, а опытный путешественник на этом ужасном пути.

Девица не требовала слов, а меня не надо было приглашать дважды. Любовные утехи были в разгаре, но не достигли еще кульминации, как дверь открылась, и зашла молоденькая служанка. Впервые в жизни оказавшись в подобной ситуации, я попытался прикрыть наготу простыней, но быстро понял, что это ни к чему. Девочка скинула платье, и мы оказались в постели втроем. Мы сплетали в объятиях шестеро ног и шестеро рук, две пары губ целовали меня, и два лона бесстыдно предлагали мне преступные наслаждения.

Когда восторги, воспоминания о которых до сих пор вызывают во мне нездоровое состояние духа, утихли, мы отдыхали, лежа поверх смятых простыней. Я любовался нежной красотой правой соседки, и весенним цветением обесчещенного ребенка, лежавшего слева от меня. Девицы, не думая, что я понимаю по-итальянски, пытались объяснить мне жестами, что их прислал Лорд Редвин, что они родные сестры, и что младшей одиннадцать лет. Я не понял бы ничего, если бы они не подкрепляли жестикуляцию словами.

Итак, подобно Азазилу, предавшему Бога ради красоты земной женщины, я без сопротивления и в полном согласии со своим внутренним состоянием предался смертным грехам. Кровосмешение, прелюбодейные отношения с ребенком, что ждет меня еще в этом страшно доме?

За дверью раздались топот, пистолетный выстрел, вбежал доктор Доратти. Издавая пронзительный визг, он с ходу залез под кровать и затих. В комнату ворвался сэр Адриан с двумя пистолетами в руках. Это он стрелял в коридоре, на что указывал дымок, шедший из ствола. Я хотел броситься на врага, приготовляясь к смерти, но тут в комнату вбежали бородатые разбойники, схватили Адриана за руки и увели. Доктор Доратти вылез из-под кровати. Он принялся оглашать комнату жалобами по-итальянски и по-английски. Он кричал, что больше не вынесет этого, что он презирает всех этих людишек, что он принял приглашение Лорда Редвина путешествовать с ним вместе, но не обещал терпеть издевательства со стороны сумасшедшего опиофага и прочего сброда. Пришедшие в себя девицы стали подшучивать над ним, причем привычка к бесстыдству так укоренилась в них, что они не делали никаких попыток прикрыть наготу во все время этих событий.

Я, напротив, оделся и с нетерпением, которое не считал нежным скрывать, ждал, пока вся компания удалится. Дверь снова открылась. Вошел Зербелини. Не смущаясь видом нашего общества, он передал мне вежливое приглашение Лорда Редвина пожаловать в его апартаменты к полуночи.

 

Глава 7.

Укус Вампира.

Я остался один. До полуночи оставалось не более часа. Я позвонил, и третья служанка принесла мне воду и полотенце. Я одевался и думал о том, что произошло, и что мне еще предстоит пережить. Не забывайте, мне еще не исполнилось тогда двадцати двух лет, я еще не научился опасаться того, что было действительно опасно, и не мог пройти мимо загадки, не бросившись в самое средоточье. Жизнь полна отвратительных загадок и тайн. Тысячи несправедливостей совершаются ежедневно за фасадами фальшивых улыбок и ложных добродетелей. Творец не снабдил человека силами, достаточными для борьбы с каждым преступлением. Те, кто берут на себя миссию борьбы за всеобщую справедливость, либо погибают, в лучшем случае оставляя о себе благодарную память, либо имеют в виду собственные цели, а их борьба — такая же ложь, как и все остальное.

Был Один, пришедший к людям, Который мог бы утвердить царство Правды и Добродетели, но даже Он предпочел и пожелал Своим появлением породить страшное преступление и чудовищную несправедливость.

Человеку не следует спорить с волей Творца, и всякий, желающий коснуться грязных тайн, искусов и пороков, должен отдавать себе отчет в том, что, каковы бы ни были его первоначальные замыслы, закончит он как соучастник преступлений.

Я мог бежать с проклятой виллы, но предпочел остаться. Все произошедшее волновало меня и вызывало желание продолжения. Мне было интересно, и даже дух захватывало от мысли, что, быть может, мисс Ада и мисс Селла тоже будут присланы ко мне Лордом Редвином.

Я оделся как можно тщательнее в штатский фрак. За минуту до полуночи снова появился Зербелини со свечей в руках и повел меня в логово Вампира.

Я ожидал увидеть, что угодно, но не химическую лабораторию. Комната была ярко освещена, стол был заставлен сосудами и приборами, назначения которых я не понимал. Отвратительно выглядел большой аквариум с извивавшимися в нем сотнями черных пиявок. В комнате находились Лорд Редвин, сэр Адриан и доктор Доратти. Они были без фраков, что, возможно, было вызвано сильной жарой: в комнате горел камин, при этом было открыто окно.

- Сэр Эрнест, — обратился ко мне Лорд Редвин — Благодарю вас за то, что вы приняли приглашение. Угодно ли вам присутствовать при некоем научном ритуале? Я не говорю при эксперименте, поскольку для нас этот набор действий давно уже потерял новизну, и нам заранее известен исход. Вам же здесь все будет ново и интересною

- Да, сэр, — ответил я — я готов присутствовать, но не участвовать.

- Ваше право, — равнодушно ответил Лорд Редвин и предложил доктору Доратти начинать.

Доктор взял пустой стеклянный сосуд объемом приблизительно в кварту и всыпал в него немного черного порошка из керамической банки.

- Сушеные пиявки — пояснил он мне.

Затем обратился к Мэду:

- Прошу вас, сэр Адриан.

Тот, смертельно бледный, подошел к креслу, стоявшему посреди комнаты и сел, положив руки на подлокотники. Доратти закатал ему рукава сорочки и привязал руки ремнями к креслу. Он туго перетянул ремень над локтевым сгибом левой руки сэра Адриана и попросил его сжимать и разжимать кулак. Несчастный Адриан, почти теряя сознание от явственно видной слабости, вяло шевелил ладонью. Доктор Доратти тем временем взял никогда не виденный мной ранее предмет, более всего похожий на миниатюрную стеклянную воздушную помпу. Теперь я знаю, конечно, как выглядит шприц для гуморальной трансфузии, но тогда ими пользовались очень мало, только для медицинских экспериментов, и вне стен лабораторий они известны не были.

Он взял толстую иглу, похлопал рукой по тому месту, где проступили бледно-голубые вены сэра Адриана, и вонзил иглу в его руку. Потекла густая кровь.

- С первого раза! Молодец, Доратти! — хрипло, будто не своим голосом, сказал Лорд Редвин.

Доктор подсоединил шприц к игле, и он стал наполняться кровью. Он слил кровь в сосуд с пиявками и повторил процедуру еще дважды. Сосуд наполнился кровью больше, чем наполовину.

- Вот вам разгадка укусов, сэр Эрнест — произнес спокойным и благозвучным голосом сэр Редвин. — Мне действительно нужна кровь, но я добываю ее не с помощью клыков, как фантастические упыри немытых славянских племен, а современными методами. Сталь и стекло, ученый и лаборатория заменили бессмысленную ярость мертвецов и затхлый тлен могильных склепов. Как видите, сэр Адриан добровольно подвергся этой процедуре, и она принесла ему облегчение.

В самом деле, кровопускание оказало благотворное воздействие. Сэр Адриан продолжал сидеть привязанный к креслу и с иглой в руке. Кровь, однако, не текла, взгляд его стал ярче, на щеки вернулся бледный румянец. Он, не отрываясь, следил за сосудом, где из его крови медленно осаждались красные хлопья. Они опускались на дно сосуда, оставляя наверху слой прозрачной жидкости.

- Нам необходима жидкая составляющая крови, — продолжал Лорд Редвин. — Следите за действиями доктора Доратти.

Я и так следил, не отрываясь. Доратти был занят очисткой образовавшейся жидкости. Он пустил ее бежать вниз по стеклянной трубке, она попадала в шар с губкой внутри и капала в подставленную колбу совершенно чистой. Вся эта процедура заняла немало времени, но мы терпеливо ждали, и только Лорд Редвин писал что-то в углу комнаты, часто отрывая глаза от бумаги.

В колбе оказалось около полупинты чистой жидкости. Доратти взял пузырек, блеснувший искрой в свете канделябра, и вылил его содержимое в колбу.

- Вам знакомо действие лауданума, — не спросил, а утвердительно заявил Лорд Редвин, и продолжал. — Как вы знаете, составляющими лауданума являются вино и растворенный в нем опий. Застывший сок опийного мака, воспринимаемый людьми как нечто, данное природой и существующее в целостности и единстве, на самом деле состоит из множества далеко неравнозначных компонентов. Наука, являющаяся интеллектуальным воплощением вечного любопытства человечества, призвала избранных к разгадке этой тайны. Сэр Адриан, будучи в Эдинбурге несколько лет назад, сумел свести знакомство с профессором Сертурнером, читавшим там лекции. Оказалось, что профессор сумел выделить из опия одну из его сущностей, названную им морфином. Действие морфина рознится с действием опия, как хороший коньяк с дешевым пивом. Профессор не был готов обнародовать результаты своего открытия, они еще до сих пор держатся в тайне, но, уступив настойчивым просьбам, обаянию и щедрости сэра Адриана, согласился поделиться с ним некоторым количеством этого вещества.

К сожалению, все имеющее меру, имеет и конец. Несмотря на строжайшую экономию в расходовании драгоценного эликсира, он закончился, и сэр Адриан впал в отчаяние, будучи вынужден отказаться от привычки, ставшей необходимостью. Следует заметить, что сэр Адриан использовал морфин традиционным способом, смешивая его с алкоголем. Каковы же были изумление и радость сэра Адриана, когда, познакомившись со мной, он узнал, что я также весьма интересовался действием морфина, но продвинулся на этом пути гораздо дальше, чем он. Я также посещал Эдинбургский университет и сумел свести дружбу с профессором Монро, патриархом современной анатомии. Профессор получил от уже упоминавшегося профессора Сертурнера секрет выделения морфина из опия. Он дал обещание хранить способ в тайне, но.....  — лорд Редвин улыбнулся и глаза его блеснули, —  для продолжения ученых занятий нужны деньги. Я получил все нужные сведения от профессора Монро и, более того, узнал о невероятных возможностях, которые предоставляет метод внутривенного введения раствора морфия. Доктор Доратти только что окончил курс и получил диплом врача. Он умел и знал все, что мне нужно, но был слишком молод, чтобы получить разрешение на собственную практику. Я предложил ему сопровождать меня. Вот и все, что может относиться к делу. Да! Право же, чуть не забыл. Вас, верно, удивляет кровь и пиявки. Здесь нет загадок. Жидкая составляющая крови является идеальным растворителем морфина, а пиявки нужны, чтобы кровь не сворачивалась, и ее можно было бы отфильтровать.

- Но для чего все это? К чему столько усилий, зачем терпеть ужасные последствия? Я видел этих женщин в Лондоне, мисс Эверард, монстров в гостинице. Все они жертвы ваших экспериментов. Зачем вы это делаете? Если вы и вправду Вампир, зачем вам все это, ответьте, заклинаю вас!

- Пора, мой лорд, — торжественно сказал Доратти.

- Пора, пора! — прошептал ему в ответ сэр Адриан.

- Пора! — улыбнулся мне в лицо Лорд Редвин. — Сейчас вы сами многое увидите.

Доктор Доратти всосал немного раствора из колбы в свою помпу, снова подсоединил ее к игле и ввел содержимое в кровь сэра Адриана.

Через минуту все было кончено. Сэр Адриан стоял лицом к окну, глядя в ночь и медленно вдыхая прохладный чистый воздух. Доратти и Лорд Редвин готовились к следующей инъекции. Я не мог оторвать глаз от сэра Адриана. Он почувствовал мой взгляд, повернулся. Я увидел бледный румянец на щеках и огромные черные пропасти зрачков.

 — Мы открываем дорогу будущим событиям, — сказал сэр Адриан. — С рождения я воспарял подобно орлу — но, орлом я не был. Крылья отказывались служить, видения покрывались пеленой. Разочарование и слабость овладевали мной; двойник, рожденный со мной вместе, мое “мне хочется” был навечно закован этими тиранами в цепи, имя которым “никогда не будет”. Любой альпийский пастушок с горсткой глупых овец значит больше, чем я. Так поздравьте же меня, себя, весь мир с тем, что цепи сорваны, двери темниц распахнуты, мы летим, мы живем!

 — Но, — начал я, однако, Адриан сразу продолжил.

 — Жизнь, истинная жизнь доступна не всем. Мы — избранный круг, мы — точка, в ослепительном взрыве который погибнет большая часть человечества, быть может, все люди. Не сожалейте о них. Кто не может жить, не должен страшиться смерти. Эпидемия началась. Станьте ее жертвой!

Я терял разум в этой обстановке. Лорд Редвин, получивший свою дозу морфина, сидел с закрытыми глазами. Доктор Доратти, судя по всему, готовился позаботиться о себе. Я чувствовал неуместность своего присутствия, но хотел досмотреть все до конца. Открылась дверь и вошел тот, кого я сперва принял за Зербелини. Мисс Ада переоделась мальчиком. Я не понял смысла маскарада, однако еще более укрепился в желании остаться.

 — Вы разрушаете избранный круг, Редвин, — сказала мисс Ада. — Жертвы не исчезают без следа. Мы деградируем и скоро уйдем в небытие с ними вместе, не успев достигнуть цели.

 — Терпение! — отвечал Лорд Редвин. Его голос стал еще прекрасней. Он не говорил, а пел, и речь его входила в душу как стихи, сложенные гением в момент экстаза. — Дайте мне двенадцать месяцев, и мы найдем Рай на земле. Люди стремятся к рабству, мы заставим их стать свободными. Человек не знает покоя, он будет трудиться, но свободный человек будет творить истинное добро вместо унылого и косного зла. Избранные народы юга разобьют железо рабства, покончат с нищетой и слабостью. Мы откроем земной Рай, и кто из оставшихся в живых не захочет поселиться там?

 — Где же вы надеетесь найти земной рай? — мой голос прозвучал хрипло и тускло.

Я был трижды неуместен в этом обществе, но уйти не мог, и меня терпели.

 — В Греции, сэр! Только там, в истинной колыбели человечества!

 — Но рай должен находиться у истоков Евфрата.....

 — А также Фиссона, который отождествляют с Нилом, и Гихона по общепризнанному мнению являющейся Гангом. Оставьте предрассудки, сэр Эрнест! Люди расселились из земного Рая и унесли с собой названия рек. Я знаю, что Рай в Греции и найду его.

 — Но как вы узнаете, что нашли? Таких названий рек нет в Греции.

 — Я увижу своими глазами. У меня есть глаза, не эти, — мисс Ада коснулась век пальцами, — которыми я узнаю Рай.

 — Я не хочу видеть этих глаз. Яхта готова, пойдемте, Чарльз!

 — Да... идем. Поищем покоя в волнах. Кажется, поднимается ветер.

Лорд Редвин и сэр Адриан вышли из комнаты.

 — Они утонут рано или поздно во время одной из таких безумных прогулок. Жаль... Я останусь одна, последним человеком на земле.

Мисс Ада села в кресло, рядом с которым стоял на коленях доктор Доратти. Он был возбужден только что введенной дозой морфина и, делая инъекцию мисс Аде, с неприятными гримасами поглядывал на ее колени, туго обтянутые тонким шелком коротких шаровар.

 — Почему вы надеетесь остаться последним человеком на земле?

 — Я не надеюсь, а ужасаюсь. Я знаю, что все те, кого я люблю, и кто мне близок, погибнут раньше меня. Они подвержены воздействию морфина. Они порождают монстров, вампиров, которые выпьют всю их кровь до капли, если они сами раньше не убьют себя. На меня морфин не действует: дает покой и только. Так что же, сэр Эрнест, вы со мной, или?...

 — С вами! — неожиданно твердо сказал я.

 — Тогда... — и мисс Ада указала на склянку, в которой оставалась еще кровь сэра Адриана с разведенным в ней морфином.

Доратти сделал инъекцию быстро и ловко. Во мне стало рождаться новое, которое я не хочу вспоминать и описывать. Теряя контроль и рассудок, я спросил мисс Аду:

 — Какими глазами вы увидите земной рай?

Она не ответила, только сняла и бросила на пол бархатный сюртук. Под ним ничего не было, только полоска черного шелка отделяла низко открытый живот от бесстыдно обнаженной прекрасной груди.

Я смотрел на нее, не отрываясь, и с ужасом, содроганием и страшным возбуждением увидел, как окончания грудей открылись и наружу показались два безмерно печальных и бездонно глубоких глаза.

 

Эпилог

Подробно описывать дальнейшее нет смысла. На следующее утро я проснулся в одной постели с мисс Адой и мисс Селлой. Доратти взял моей крови, сделал мне инъекцию морфина, потом ещё одну, ещё и ещё... Я не знал, сколько времени провёл в обществе вампиров, но потом оказалось, что больше трёх месяцев. За это время я испытал такое, на что не хочу дать ни малейшего намёка даже в этой, не предназначенной ни для чьих глаз повести.

Я забыл о мести, забыл о дуэли. Я почти не ел и вовсе не пил вина. Я хотел одного — морфина, морфина и еще раз морфина. Даже похоть стала угасать, хотя её удовлетворение в этом обществе не встречалось ни с малейшими препятствиями.

Однажды днём на кровать, где я отдыхал после очередной инъекции, рухнул рыдавший Доратти. Из его причитаний и воплей я понял, что общество покинуло виллу, и что Лорд Редвин не нуждается более в услугах доктора Доратти.

Я плохо понимал, что к чему, потом догадался, что Доратти остался совсем без средств к существованию, что виллу надо освобождать к концу недели, и что он ждёт от меня помощи.

Я не мог встать, не мог думать ни о чем. Я хотел лишь тишины и покоя. Я приказал Доратти идти, он продолжал рыдать, я сам чуть не расплакался, но тут случилось чудо.

Слуга, оставленный мной в гостинице в Лозанне, много раз пытался проникнуть на виллу и вызволить меня из беды. Отчаявшись в своих попытках, он написал письмо моему отцу, и тот прибыл на следующий день после исчезновения “избранного круга”.

Отец понял всё по-своему, вернее сказать, не понял ничего. Он вознаградил Доратти, которого принял за моего врача, со мной обходился как с доблестным воином, заболевшим горячкой от ран, и свою главнейшую задачу видел в скорейшей транспортировке меня домой, в родную Ирландию.

Отсутствие морфина во все время путешествия причиняло мне чудовищные муки. Удивляюсь, как сердце моё не остановилось, а мозг не раскололся пополам. В каждой гостинице я требовал опиума, получал его, а с ним и мимолётное облегчение.

По прибытии домой я приложил все оставшиеся у меня силы к тому, чтобы раздобыть морфин. Он нашелся в Тринити Колледже Дублина. Молодой врач, которого приставили ко мне, делал инъекции, и они поддерживали мои силы. Я не мог отказаться от привычки, и научился сосуществовать с ней. Я мог быть любезен, остроумен, я много читал и был очень богат, потому что мало тратил — мне не нужно было ничего, кроме морфина.

В обществе удивлялись моему бледному лицу и то непомерно широким, то чрезвычайно суженным зрачкам. Мое военное прошлое будоражило воображение дам, но я не интересовался ими — морфин был моей любовницей. Необходимые дозы все время росли, а периоды, когда я вовсе не мог выходить из дома и сутками лежал в полной темноте, вздрагивая от любого шума, становились всё длиннее. Я мечтал о смерти, но не хотел ускорять её, чтобы не разлучаться с морфином. Кроме того, я не сомневался в том, что меня ждёт ад.

Не знаю, что случилось бы со мной, но через семь лет этого разрушительного существования я встретил женщину, которая увидела в чудовище человека и полюбила его. Всей оставшейся во мне душой я ответил ей взаимностью. Мне захотелось жить. Не знаю, откуда взялись силы, она дала мне их, но через полгода чудовищных мучений я смог отказаться от инъекций.

С тех пор прошло двадцать лет. У нас сын и дочь. Я заседаю в палате Лордов и являюсь одним из самых богатых и уважаемых жителей Ирландии. Ужасная болезнь, которую кое-кто припоминает, приписывается ранам, полученным при защите отечества от корсиканского чудовища.

Сэр Адриан покончил с собой. Его, как водится, выдали за утопленника, и я слышал, что это обошлось в очень значительную сумму. Его тоже кое-кто считал вампиром. Я слышал историю о том, что его тело сразу сожгли на морском берегу, и что сердце его не сгорело и было сохранено кем-то из друзей. Сердца вампиров не горят – их пронзают деревянными кольями. Думаю, что именно на это намекал сочинитель легенды.

Доктор Доратти покончил с собой. Он ввёл себе слишком большую дозу морфина. Это посчитали ошибкой, несчастным случаем, но я не сомневаюсь, что он сделал это намеренно. О мисс Селле я ничего не слышал, но уверен, что она мертва. Лорд Редвин умер в Греции. Не знаю точных обстоятельств его смерти, но не сомневаюсь в том, что без морфина не обошлось.

Мисс Ада жива. Она успела сочетаться браком с сэром Адрианом, зовётся теперь леди Мэд. Ни за какие радости жизни не согласился бы я с ней встретиться.

Морфин не разрушил мое здоровье. У меня прекрасная семья. В свои пятьдесят лет я один из первых на охоте. Я желанный гость в любом обществе и с необычайной благосклонностью принят при дворе.

Иногда, по вечерам, когда никто не видит меня, я беру с полки книгу Дионисия Ареопагита “О божественных именах” или Сведенборга “О небесах” или Плотина “Эннеады”. Пытаюсь читать и ничего не понимаю. Я вспоминаю, как несчастным, измученным инъекциями человеком я рыдал над этими книгами, как я смеялся божественному остроумию их авторов и запросто беседовал с духами, встававшими со страниц книг.

Я начинаю плакать, закрываю книгу и говорю в черную пустоту комнаты: “Видите ли, Лорд Редвин, я всё равно считаю, что вы не правы, но я бы отдал весь остаток жизни за то, чтобы снова увидеться с вами”.