Франсуа Вийон в переводе А. Застырца

Аркадий Валерьевич Застырец (р. 1959) — журналист, поэт, драматург и переводчик. Окончил философский факультет Уральского государственного университета. В 1981—1988 годах преподавал историю в средней школе. С 1988 года — корреспондент, а с 1991 года — главный редактор газеты Уральского отделения РАН «Наука Урала». В 2003—2008 годах — главный редактор екатеринбургской газеты «Городские Куранты». С 2009 года — редактор в издательстве ОМТА (Екатеринбург).

* * *

Аркадий Застырец. Бездонный катрен

...Аркадий Застырец — учитель истории из Свердловска. Он давно и серьезно занимается переводами со старофранцузского. Один из его любимых поэтов — Франсуа Вийон, живший в XV веке. Иностранный язык мы все изучаем в школе, возможность такая дана каждому. Но не каждый доводит это знание до умения, до совершенства — чтобы взять на себя труд переводить, да еще не с современного языка, а, как в данном случае,— со старофранцузского. Задача очень сложная. Думается, сам Аркадий, немало поломавший голову над строками Вийона и самостоятельно установивший многие загадочные значения, лучше и интереснее расскажет, как ему это удается.

Широко известный катрен этот обозначен среди разрозненных стихотворений номером «13» и предваряет знаменитую «Эпитафию», впоследствии названную «Балладой повешенных».

Катрен — самая простая и маленькая по объему форма из встречающихся у Вийона (меньше объемом разве что японские хокку), короче говоря — четверостишие: четыре строчки, одна рифма, одно предложение и сочетание предельной концентрации смысла с предельной легкостью. Но вся эта простота для переводчика как раз таит непреодолимые сложности: здесь не разлетишься, как в большом объеме; строчки местами поменять вряд ли возможно; дыхания не задержишь в каком-нибудь пункте, чтобы в следующем выдохнуть и дотянуть до конца, не сбившись,— всего-то и есть: первые две строки — вдох, вторые — выдох; за текстом кроется подтекст, за первым смыслом — второй, как почти везде у Вийона, и в ходе перевода они начинают спорить друг с другом, какой важнее, как только выясняется, что в русском варианте их сосуществование невозможно.

И, наконец, самое главное: уже есть блестящий перевод Эренбурга, то самое четверостишие, которое любил В. Маяковский:

Я — Франсуа — чему не рад! —
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.

Я и сам люблю эти строчки и, даже не заглядывая в оригинал, уверен: не то что лучше — хотя бы на равном уровне маленький шедевр перевести нельзя.

И все-таки начинаю вникать в старофранцузский текст, вначале только с одним желанием: узнать, чем же отличается Вийон от Эренбурга. По опыту я уже знаю, что сделать такой перевод, который сам по себе прекрасен и как будто написан на русском языке, без потерь практически невозможно.
Итак, что же в оригинале? Дословно следующее:

Я Франсуа, что меня удручает,
Рожденный в Париже около Понтуаза,
И посредством веревки длиной в туазу
Скоро узнает моя шея, сколько мой зад весит.

Как говорится, невооруженным глазом видно, что Эренбург пожертвовал второй строкой: прозрачный намек на виселицу в третьей заменил лобовым утверждением «ждет смерть злодея», а четвертую строчку разбил пополам. Но эти потери кажутся незначительными, поскольку главное — великолепную шутку неунывающего висельника, основанную на неожиданном определении повешения как повода к небывалому отношению абсолютно разделенных при жизни частей тела,— ему удалось сохранить.

На этом можно бы и остановиться. Однако тщеславие переводчика требует покопаться именно в потерях — не удастся ли, сохранив главное, еще более приблизиться к оригиналу? И тем самым «обставить» Эренбурга хотя бы с чисто академической точки зрения? И выясняется следующее.
Возможно, что эренбурговский перевод проигрывает оригиналу уже в первой строке. Дело в том, что старофранцузское произношение имени «Франсуа» таит в себе вероятную игру слов: «Франсуэ» — вот как оно произносится (причем «у» здесь короткое, почти «в», а следовательно, «Франсуэ» практически совпадает со словом «франсэ» (по-русски «француз»). Так чем же удручен приговоренный к смерти поэт? Тем, что он Франсуа, а не Жан и не Пьер, которые разгуливают на свободе в безопасности? Безусловно. Но возможно, что он удручен и тем, что является «французом», то есть жителем Иль-де-Франса, а значит, находится под юрисдикцией парижского прево, вследствие чего и приговорен к смертной казни. Возможно, возможно... Но возможно ли передать в русском варианте этот скрытый, не более, чем вероятный, смысл? К сожалению, нет, никак невозможно, даже, если изменить транслитерацию имени. Здесь и француз не понял бы намека без помощи специальных знаний. А специальные знания — вещь, трудно приложимая к поэтическому тексту.

Значит, в первой строке Эренбурга не обойти. Переходим ко второй. Что это вообще за бредовая фраза — «рожденный в Париже около Понтуаза»? Вот представьте, один говорит: «Я родом из Москвы», а другой ему отвечает: «А, из Москвы? Это, что ли, около Владимира?» Юмор ясен. Перед нами шутливый перевертыш и плюс к тому еще и насмешка над провинциоцентризмом эпохи борьбы за централизованное государство... Возможно, возможно... Но возможно ли заставить улыбнуться русского читателя над этой фразой: «...в Париже около Понтуаза»? К сожалению, нет. Вот если бы: «...в Москве, что под Владимиром»... Да и то, кто их там знает, в средние века какой город был крупнее! К тому же по-русски всяко выходит гораздо длиннее и в строку размера «Когда не в шутку занемог» не влезает.

Получается, что во второй строке тоже ничего не светит. Что в третьей? Ничего особенного. Просто указана длина веревки — одна туаза, или по-русски — сажень. Нормальная длина для того дела, на которое автор намекает. Он же не говорит, что его повесят — просто указывает, что его зад будет взвешен посредством веревки. Но как раз подходящая длина уже в третьей строке дает знать, о чем идет речь на самом деле. А в четвертой — подключается шея, и сомнений никаких.

Итак, очевидно, что в катрене два смеховых узелка — вторая и четвертая строки. Причем первый узелок уступает второму, и не зря Эренбург им пожертвовал. Четвертая строка — центр тяжести стихотворения. У Эренбурга — третья и четвертая, содержащие в себе смысловую нагрузку вийоновской четвертой.

Вникнув в текст оригинала, мы пришли к выводу, что обойти ставший классическим перевод маленького шедевра Вийона просто не в чем. Само по себе четверостишие Эренбурга прекрасно и суть оригинала передает. Более приблизиться к оригиналу нельзя. Нельзя? Но прочитаем еще раз внимательней — мы не заметили потерю рифмы! Вернее, ее однообразия. У Вийона рифма-то одна. А нельзя ли добиться того же в переводе? Пробую, ищу, подставляю,  отбрасываю вариант за вариантом и наконец выходит следующее:

Я Франсуа, и в том беда:
Я буду вздернут, господа,
И сколько весит зад,— тогда
Усвоит шея навсегда.

Лучше это, чем у Эренбурга? Пожалуй, не лучше по части передачи главного смысла. Но зато по форме ближе к оригиналу. Маленькая победа в результате немалых мучений...

...Франсуа Вийон — не только один из самых замечательных поэтов западноевропейского средневековья, но и одна из самых загадочных фигур в мировой литературе. Загадочна его личность, в которой поэтический гений уживался с «уголовной» биографией: от участия в ограблении до поножовщины и убийства. Загадочно его творчество, плоды которого невелики объемом, но несут в себе такое хитросплетение реальности, тайного смысла, игры и пародии, что расшифровать его до конца и однозначно по сей день представляется невероятным делом.Несколько раз Вийона забывали на долгие десятилетия, чтобы затем вернуться к нему с новым приливом горячего интереса. Из положения презренного парии от литературы он не однажды возносился до ранга великого поэта-реформатора, создателя нового поэтического языка, новой поэтической реальности.
В XVIII веке основатель и теоретик французского классицизма Никола Буало в своем трактате «Поэтическое искусство» дает Вийону характеристику одного из провозвестников литературного классицизма.
Однако в XIX веке Теофиль Готье, исследуя творчество Вийона, не менее высоко оценивает его с позиций поэта-романтика.
На рубеже последних веков Вийон, объявленный «проклятым поэтом» средневековья, оказывается в одном ряду с Верленом и Рембо.

В начале XX века его переводят на русский язык одновременно символист В. Брюсов и акмеист Н. Гумилев. Сегодня его сравнивают с Брассенсом, Окуджавой и Высоцким.
Вот в чем еще одна загадка загадочного поэта: он бессмертен, вопреки тому, что его поэзия «с потрохами» живет в Париже XV века с незнакомыми современному человеку именами, лицами, кабацкими вывесками, обычаями, бродячими артистами-разбойниками с их жаргоном, сегодня до конца не понятным никому, даже французским филологам.
Более того, несмотря на пугающие сложности перевода, Вийона вновь и вновь пытаются заставить говорить по-русски. И. Эренбург и ф. Мендельсон в начале 60-х годов осуществили почти полный перевод наследия Франсуа Вийона (исключая баллады, написанные на жаргоне).
Некоторое время «их» Вийон был единственным и, так сказать, истинным Вийоном для советского читателя. Но в последние годы, как это бывало уже не раз, интерес переводчиков к нему возрождается: в печати появляются буквально только что сделанные переводы В. Орла, Н. Стрижевской, Ю. Стефанова, А. Парина и других.

Как оценить этот новый «штурм»? Не будем торопиться. Перевод неизбежно связан с потерями и жертвами: переводчик, кроме всего прочего, вынужден выбирать— чем и во имя чего пожертвовать, предпринимая перенос поэтического текста из одного языка в другой.
Переводов Вийона много, и это положительно и ценно, это означает возможность широкого выбора, предоставляемого читателю.

Но как бы ни был ухищрен переводчик, каким бы ни представлял себе Вийона читатель — важно одно: чтобы творчество замечательного средневекового поэта в иноязычном варианте на потеряло своего главного качества, того самого, благодаря которому оно живо в сердцах  людей уже более пяти столетий. Качество это — удивительная неподдельность, рожденная не утонченным интеллектом, не сознанием реформатов и не сложными рефлексиями изощренного мастера, но лишь бесконечной любовью к жизни и отчаянной энергией пустого желудка.

Предлагаемые переводы — одна из попыток сохранить именно это качество наследия Франсуа Вийона.1

• 1. Журнал «Уральский следопыт»,  июль 1988 г.