Л. Г. Хорева. Жанр exempla как предшественник новеллы в средневековой испанской литературе

В средневековой литературе весьма популярной была традиция латинских нравоучительных сборников – так называемых exempla. «Примеры» были широко распространены в целом ряде европейских стран. Интерес к ним был связан с тем, что сборники exempla, по сути, покрывали собой все понятие беллетристической прозы той эпохи, являясь собранием не только поучительных, но и увлекательных и забавных историй.

Писались они сначала преимущественно на латыни и были неизменной частью церковной проповеди (в составе которой произносились уже на народном языке), где в силу своей назидательности выполняли, прежде всего, дидактическую функцию. Даже те сюжеты, которые изначальной назидательностью не обладали, получали в «примере» обязательное религиозное толкование. Характерной особенностью «примеров» была их анонимность, поскольку важно было не то, кто их написал, а какую полезную нагрузку они несут. Авторами церковных «примеров» часто были монахи. Существовали целые сборники, написанные специально в помощь проповедникам. К числу наиболее известных и влиятельных (по степени воздействия на средневековую прозу) относят сборник «Наставления обучающемуся» испанского крещеного еврея Петра Альфонса («Disciplina clericalis», XII в.), «Народные проповеди» Жака де Витри («Sermones vulgares», XIII в.), «Римские деяния» («Gesta Romanorum», XIV в.). Главная функция «примера» – служить иллюстрацией к тому или иному положению проповеди, а потому важнейшим признаком exempla становится нравоучение, обычно рассказываемое в конце рассказа. Если мы проанализируем сборники «примеров», получивших распространение в средние века в странах Европы, то увидим, что термин exemplum трактовался достаточно широко, и жанром сам по себе назван быть не может. Его объединяющие признаки носят внехудожественный характер. Свой материал сборники «примеров» черпали из самых разных жанровых образований, как дидактических – притчи, басни, агиографические легенды, так и лежащих вне дидактического поля – сказки, хроники, анекдоты, восточные повести1. Тем самым наименование «пример» по сути может восприниматься как обозначение макрожанра, или жанровой системы, включающей в себя тот спектр жанров, которые легли в основу рождающейся новеллы. Не случайно П. Зюмтор относит к образцам французских exempla и анекдоты, и повести с функцией апологов, и чудесные истории, и «благочестивые почести» (или фаблио) и т. д.2

Что же такое «пример»? Существует несколько определений, подчеркивающих особенности его природы и бытования. Вот одно из них, данное известными исследователями средневекового «примера » Кл. Бремондом, Ле Гоффом и Дж-К. Шмиттом: «Exemplum – короткий рассказ, принимаемый за истинный и предназначенный для включения в речь, как правило, в проповедь, с целью преподнести слушателям спасительный урок»3.

Сальваторе Баталья так определял «пример»: «“Пример” – <…> это урок прошлого, происшествие, выделяемое из общего ряда опытом и доверенное памяти поколений, происшествие, которое имеет значение в первую очередь и главным образом как парадигма действительности; его всегда можно спроецировать в будущее, это пример из жизни, обладающий непреходящей ценностью <…> “пример” – это, прежде всего, свидетельство. Не имеет значения, произошло ли на самом деле то, о чем в нем идет речь. Важно то, что он был рассказан в качестве доказательства. Именно поэтому “пример” правдоподобен, но эта правда выступает как образец: правда, которую ставят в пример»4.

Несколько иное определение в своей книге об exempla дает историк-медиевист А.Я. Гуревич, который пишет, что «наиболее существенно для специфики жанра “примеров” то, что этот предельно короткий рассказ, в котором всегда минимальное число действующих лиц, несет на себе колоссальную смысловую нагрузку. <…>

Насыщенность минимального по объему текста “реалиями” обоих миров, воплощение в нем всего макрокосма, каким он рисовался сознанию средневекового человека, – первая существенная черта “примера”»5.

Как мы видим, последнее определение касается не столько функций «примера», сколько уже особенностей его структурного построения. Для нас эти особенности повествовательной структуры «примера» представляют не меньший интерес, чем его смысловая наполненность. В определении Гуревича «пример» стремится обрести статус особого жанра. Стремление ученого вычленить повествовательную формулу exempla не лишено смысла. Другое дело, что первично: то, что все микрожанры, входящие в состав сборников «примеров», обладают сходными структурными признаками, или то, что форма «примера», в которую они облекаются, придает им всем некие общие черты и свойства. Попытаемся вычленить их на примере нескольких образцов типичных exempla, взятых из испанских средневековых сборников.

Средневековые «примеры», составившие сборники «Секрет секретов» («El secreto de los secretos», XII в.), «Книга обманов» («Libro de los enganos» XII–XIII вв.), «Книга котов» («Libro de los gatos», XIII в.), «Книга примеров в алфавитном порядке» («Libro de los ejemplos por A.B.C.», XII–XIII вв.), полностью отвечали основным требованиям предложенных дефиниций. Это сборники коротких рассказов, представляющих собой обобщенные события, в единичном явлении символизирующие универсальный порядок. Возьмем, например, рассказ из сборника «Секрет секретов», который называется «Сила природы» («La fuerza de la naturaleza»). Рассказ этот достаточно короток, потому приведем его полностью:

Этот «пример» о том, что произошло с некими астрологами, которые проходили через одну деревню и остановились в доме у ткача. Случилось так, что той ночью у ткача родился сын. Час его рождения показал астрологам, что вырастет мальчик человеком ученым, очень разумным и станет альгвасилом короля. Увидев это, астрологи очень удивились и ничего не сказали его отцу. Когда ребенок подрос, отец решил научить его своему ремеслу, но ребенок всячески противился этому занятию. Отец и бил его, и ругал, но так и не смог научить тому, что умел сам. Увидев, что толку от сына не будет, отец махнул на него рукой. Юноша же начал читать, беседовать с мудрецами и, таким образом, изучил много наук так, что стал главным альгвасилом короля.

А вот что случилось с сыном индийского царя, которому при рождении предсказали, что он станет кузнецом. Когда принц подрос, отец пытался научить его наукам и царским обычаям, но ничего не мог сделать. Так и стал принц кузнецом, как велела ему его природа и как было ему предсказано6.

В этом «примере» ситуация, как мы видим, максимально сужена и обобщена. Действие предельно схематизировано: целые жизни двух персонажей (сына портного и сына короля) описаны лишь в нескольких строках. Четыре персонажа этой истории (портной, король и их сыновья) призваны автором «примера» лишь для того, чтобы проиллюстрировать главный тезис, заявленный в названии: человек бессилен против силы природы, закладывающей в нем определенные способности: сын портного становится главным альгвасилом, а сын короля Индии – простым кузнецом. «Пример» никак не мотивирует столь разительные перемещения, нам не даны описания характеров действующих лиц, их внешности, но «пример» и не задается подобной целью, так как главное здесь – констатация факта. Налицо трехчленная композиция: изначальная гармоничная ситуация (астрологи видят, какая судьба уготована обоим юношам) сменяется дисгармонией (отцы юношей пытаются заставить своих сыновей продолжить династию), которая в свою очередь уступает место восстановлению порядка (юноши следуют тому, что заложено в них природой).

«Пример» содержит в себе и некоторый парадокс. Уникальное в своем роде событие неожиданно оказывается иллюстрацией общего положения, раз и навсегда установленного порядка вещей. О том же свидетельствует и другой «пример» из того же сборника. Этот «пример» очень короток, но он как нельзя лучше иллюстрирует особенности менталитета средневекового человека.

El rey de Inglaterra se enamoro de una monja del monasterio por la hermosura de sus ojos. Y ella sа.colos y los dio al rey, diciendo: – Los ojos codiciaste, los ojos toma.

Английскому королю понравились красивые глаза монахини одного монастыря. И она вырвала их и отдала королю со словами: «Глаза тебя соблазнили, бери их».

Этот «пример»7 является, можно сказать, образцовым: гармоничная ситуация (монахиня молится в монастыре, король развлекается) оказывается нарушенной (король влюбляется в красивые глаза монахини). Последовавшее активное действие со стороны монахини восстанавливает гармонию – пристыженный король возвращается в свой дворец. Рассказ основан полностью на действии, персонажи не обладают никакой индивидуальностью. Мы ничего не узнаем ни об их характере, ни об их жизни. Дана лишь единственная черта внешности монахини, поскольку именно она становится поводом к действию, превращая рассказанное происшествие в момент столкновения добра и зла и наказания последнего.

Этот «пример» можно назвать прямым предшественником современной новеллы, поскольку здесь также намечается формирование пуанта, того самого поворотного пункта, который является главной структурообразующей чертой новеллы. Но если в новелле Возрождения, Нового времени неожиданность пуанта была в целом логичной, поскольку не выходила за рамки человеческих отношений, то в средние века поворотным пунктом сюжета служила именно неправдоподобность заключительного действия, совершенного на фоне вполне обычной истории. Эта неправдоподобность могла выражаться либо во вмешательстве высших сил в жизнь персонажей, либо в поступках самих персонажей, которые (подобно действию монахини) не укладываются в рамки обыденного.

Как видно из рассмотренных «примеров», одним из главных структурообразующих признаков данного жанра является схематизм персонажей. Эта черта, согласно определению А.Я. Гуревича, отражает менталитет средневекового человека, сознание которого ориентировано на восприятие прежде всего общего и типического, а не индивидуального и частного. Отдельные особенные факты, включая и свое собственное существование, «пример» склонен рассматривать через призму универсального начала. Все многообразие жизни сводится к борьбе добра и зла во всех их проявлениях. Человек воспринимается и ощущает себя только как часть целого, в котором реализуются его возможности и его обязанности. Только растворяясь в группе с определенными социальными функциями (крестьяне, рыцари, монахи), человек следовал общемировому порядку и способствовал восстановлению гармонии. Персонаж статичен, ведь определяющими свойствами средневекового мира были стабильность и традиционность. Здесь не было места внутреннему развитию личности. «Человек не мыслился в качестве самостоятельной единицы, в самой себе находящей оправдание своего бытия»8.

Итак, как мы видим, все приведенные «примеры» обладают рядом схожих черт:
– небольшой объем повествования;
– схематизм действующих лиц;
– поучительно-религиозный смысл;
– наличие трехчастной структуры (порядок–нарушение–восстановление порядка).

В некоторых «примерах» появляется совпадающий с развязкой поворотный пункт, придающий рассказу ярко выраженный парадоксальный характер. Однако это не обязательный элемент структуры «примера».

Между тем каждый из приведенных «примеров» может быть прочитан в контексте других жанров, будь то анекдот или рассказ о чуде. Поэтому нам кажется справедливым то, что пишет тот же А.Я. Гуревич в статье «Exemplum» в «Словаре средневековой культуры »: «Средневековые “примеры” слишком гетерогенны и по происхождению, и по содержанию для того, чтобы охватить формальным определением жанра»9.

Поскольку жанр exempla считается одним из основных предшественников жанра новеллы, рассмотрим более подробно один из механизмов новеллизации «примера» на примере сборника «Графа Луканора» Х. Мануэля.

В работе, посвященной исторической поэтике новеллы, Е.М. Мелетинский пишет, что классическая новелла формируется в том случае, если:
1) малая повествовательная форма переходит из низшего регистра в средний за счет риторической стилистической обработки,
2) наблюдается интериоризация и драматизация новеллистического конфликта,
3) наблюдается преодоление «ситуативности»,
4) можно говорить о полной нарративизации комического ядра традиционных анекдотов,
5) художественная функция новеллы полностью освобождается от дидактизма10.

Об этом же пишет М.Л. Андреев в статье «Культура Возрождения»11. Он также выделяет пять основных изменений, которые претерпели предновеллистические образования, прежде чем стали собственно новеллой. К таковым изменениям относятся:
– группирование рассказов в сборники, формирование новеллистических книг;
– трансформация предновеллистического сюжета таким образом, что в центре повествования оказывается парадоксальный поворот в ожидаемом развитии событий;
– драматизация конфликта;
– освобождение от дидактизма и иллюстративности;
– повышение статуса в литературной иерархии за счет риторической обработки.

Как видим, оба исследователя полностью согласны между собой относительно процесса формирования новеллы как жанра, выделяя в качестве одного из важнейших признаков риторизацию стиля. «Примеры» «Графа Луканора» далеко не во всем соответствуют вышеперечисленным условиям, однако мы можем утверждать, что Хуан Мануэль сделал большой шаг вперед в процессе формирования жанра новеллы. Он не до конца освободил свои «примеры» от дидактической направленности, в большинстве «примеров» не преодолел схематичности, но он многое сделал для перевода жанра новеллы в более высокий регистр литературы за счет использования средств риторики, что в свою очередь означало изменение стиля, поскольку «стиль со времен античности находился в ведении риторики. Стилевой абсолют конструировался с помощью давно испытанных технических средств»12.

Отличие «примеров» Хуана Мануэля от традиционных заключается, прежде всего, в особенности их построения, их композиции. Здесь Хуан Мануэль следует правилам античной риторики. Рассмотрим их более подробно.

Еще Аристотель различал два вида «примеров»: «пример»парадигма индуктивного характера и энтимема, связанная с дедуктивным направлением мышления. Первый преимущественно расценивался как факт прошлого и, будучи одним из ключевых инструментов убеждения, как свидетельствуют античные учебники риторики, вскоре стал функционировать как самостоятельный жанр.

Античная риторика уделяла «примеру» самое пристальное внимание. Преподавание культуры речи было построено на изучении «примеров», басен, которые благодаря как своему небольшому объему, так и поучительному компоненту были незаменимым материалом для совершенствования в ораторском искусстве. Ученик, который хотел достичь высот в риторике, должен был уметь вести повествование (начинать ab ovo, in media re, a fine), менять стиль речи (высокий, средний, низкий), расширять или сокращать повествование, уметь заинтересовать слушателей.

Опытные ораторы использовали «примеры» либо как доказательство, как аргумент в свою пользу, опираясь на факты прошлого, либо как украшение, следуя наставлениям античных риторов разнообразить текст, чтобы не дать заскучать слушателям.

Схема построения речи, разработанная античными ораторами, была взята на вооружение не только ими, но и средневековыми проповедниками, которые использовали «примеры», дабы в доступной форме донести до паствы религиозные догмы. В помощь проповедникам создаются целые сборники «примеров», которые включают в себя не только библейские притчи, но и фольклорные рассказы, восточные легенды, бестиарии, значительно обогащающие церковный репертуар. Эти сборники становятся в дальнейшем одним из основных сюжетных источников для писателей-новеллистов Испании (и не только Испании) периода средних веков и Возрождения, что мы могли проследить при анализе книги Хуана Мануэля – основоположника жанра новеллы в Испании.

Хуан Мануэль применяет взятую из риторики общую схему построения ораторской речи – а именно: вступление–предложение– доказательство–заключение – как к структуре самой книги, так и к отдельно взятому «примеру».

Рассмотрим это более подробно. Вступление, по мысли Иоанна Гарландского, должно сводиться к тому, чтобы предрасположить слушателей к усвоению мыслей и выставить оратора человеком, заслуживающим внимания. Хуан Мануэль не отступает от этого правила. В своем вступлении – прологе к сборнику «Граф Луканор» – Хуан Мануэль подробно описывает цель своего труда, а именно «научить людей, как они должны блюсти свою честь, увеличивать богатства, умножать свое состояние и вступать на путь спасения души». Отдельно оговаривается тот факт, что в книгу помещены «примеры » действительных событий. Хуан Мануэль останавливается на собственной биографии, что было весьма немаловажно в ту эпоху и было существенным условием существования не только латинской, но и восточной литературы, поскольку автор сначала должен был убедить читателя или слушателя в том, что он является человеком достойным доверия и уважения. Для этого автор либо описывает свои заслуги перед государством, уточняет свое социальное положение, как это делает Хуан Мануэль («Я, дон Хуан Мануэль, сын инфанта дона Мануэля, главный начальник пограничной области и королевства Мурсии….»13), либо приводит целый ряд свидетелей, достойных уважения, как это делалось в восточной литературе.

Предложение (то есть называние сути спорного момента) – вторая часть схемы – тоже заслуживает отдельного внимания. Хуан Мануэль и здесь не отступает от требований средневековой риторики, которая требует рассуждать либо о предметах великих, либо затрагивающих людей непосредственно, либо удивительных, либо приятных. Cuentos (или, как их предпочитает называть сам автор, «примеры») Хуана Мануэля разрабатывают темы, которые были близки его современникам: отношения между соседями, спор за пограничные земли, взаимоотношения между королем и вассалами, несколько «примеров» посвящены событиям действительно удивительным, связанным с колдовством.

С предложения – то есть обозначения спорного момента – начинается и каждая новелла-«пример» сборника (граф Луканор обращается к своему слуге Патронио за советом, рассказывая о сложном положении, в котором он оказался).

Например, рассмотрим зачины первых трех рассказов.

– Патронио, недавно один весьма знатный, уважаемый и могущественный человек, который называет себя моим другом, тайным образом поведал мне, что по некоторым причинам он хочет уехать из этой земли и никогда в нее не возвращаться. Он хотел бы, из любви и безусловного доверия ко мне, оставить мне всю свою землю, частью продав ее совсем, частью – предоставив во временное владение. Такое предложение мне кажется очень лестным и выгодным. Скажите, что вы думаете об этом? Какой совет вы мне дадите? («Пример» I; пер. Д. Петрова).

– В другой раз случилось, что граф Луканор разговаривал со своим советником Патронио. Он сказал, что огорчен и озабочен одним делом. Он был уверен, что сделай он это дело, его станут порицать и бранить весьма многие. С другой стороны, если он это дело не сделает, то его опять-таки не слишком похвалят. Граф разъяснил Патронио, о чем идет речь, и попросил у него совета, как поступить («Пример» II; пер. Д. Петрова).

– Однажды граф Луканор уединился с Патронио и сказал ему так: Патронио, я очень полагаюсь на ваш рассудок и знаю, что там, где вы не поймете и не сможете дать совет, никто иной не сумеет поступить или указать правильно. Поэтому я прошу вас – дайте мне самый лучший совет по нижеследующему поводу. Вы знаете очень хорошо, что я уже не молод и что судьба моя была такова, что я со дня рождения и до ныне воспитывался и проводил свою жизнь в весьма больших войнах иногда с христианами, иногда с маврами, что не раз бывали у меня распри с королями, моими соседями и повелителями. И хотя я всегда старался не начинать войны с христианами из своей личной выгоды, все же не раз случалось, что и в войнах с ними сильно страдали люди, этого не заслужившие. Это тяготило мою совесть, да и других прегрешений против господа бога у меня немало. А между тем нет ни одного человека, который мог бы спастись от смерти, которая, конечно, скоро настигнет и меня, как человека пожилого <...> я прошу вас подумать – подумайте о моем сане, о моем поведении и поступках и дайте мне самый лучший совет, какой только можете, для того, чтобы заслужить мне милость перед очами божьими и прощение за мои грехи («Пример» III; пер. Д. Петрова).

«Предложение» во всех трех случаях строится по одной схеме, которая просматривается совершенно отчетливо: описание некой ситуации графом Луканором – констатация ее противоречивости – просьба к Патронио дать совет.

Сразу за предложением в риторической схеме должно следовать доказательство. Соответственно Патронио, выслушав слова о затруднительном положении и просьбу, дает совет, как поступить, рассказывая тот или иной «пример», который и служит доказательством.

Тут надо еще отметить, что, будучи искушенным в риторике, Хуан Мануэль не ограничивается одним рассказыванием «примера ». Он еще более увеличивает ценность данного совета в глазах читателей, добавляя в конце новеллы, что граф Луканор не преминул поступить так, как посоветовал ему Патронио, и остался очень доволен, демонстрируя тем самым, что теоретическая ценность «примера » подтвердилась на практике, что придает рассказанному еще большую убедительность:
– Совет Патронио очень понравился графу, он поступил согласно ему и был доволен («Пример» IV; пер. Д. Петрова).
– Графу Луканору совет Патронио понравился; он так и поступил и благодаря этому уберегся от обмана («Пример» V; пер. Д. Петрова).
– Графу это очень понравилось. Он поступил согласно совету Патронио и был доволен («Пример» VI; пер. Д. Петрова).

Отдельных слов заслуживает и такой компонент риторической схемы, как заключение. Заключение непременно должно присутствовать в каждом выступлении и являть собой повтор одной из самых важных мыслей речи, но уже без доказательства и «примера». Хуан Мануэль не просто повторяет основную мысль новеллы-«примера», но для лучшего запоминания и усвоения использует стихи, поговорки, пословицы, дублирующие эту мысль в афористичной форме.

– И вы, сеньор граф Луканор, имейте в виду две вещи. Обладать сокровищами, конечно, хорошее дело. Но, во-первых, они должны быть нажиты честным путем, а во-вторых, не льните к ним своим сердцем настолько, чтобы из-за них кривить душой, забывать о чести, забывать, что нам должно копить сокровища добрых дел, чтобы умилостивить господа и снискать одобрение людей <…> Дон Хуан Мануэль, считая этот «пример» хорошим, велел записать его в книгу и прибавил стихи, которые гласят: Богатство истинное – в добрых и благих делах. Не должно гнаться за богатством мнимым («Пример» XIV; пер. Д. Петрова).

– И вы, сеньор граф Луканор, не жалуйтесь на беду, которая с вами случилась, и верьте в глубине вашего сердца, что если так богу угодно, то это к лучшему. Тогда вы утвердитесь в мысли, что он все приведет к хорошему концу <…> Дон Хуан признал этот «пример» хорошим, велел его записать в свою книгу и прибавил следующие стихи:

Не сетуй никогда на божии деяния.
Все, что он делает, пойдет тебе на пользу.

(«Пример» XVIII; пер. Д. Петрова).

Помимо риторизации общей структуры книги, Хуан Мануэль использует риторические приемы и в самом повествовании. Здесь интересно проследить совмещение по сути двух основных стилистических приемов.

С одной стороны, для его стиля характерна сжатая, образная афористичность. Писатель, используя приемы сокращения текста, намеренно избегает лишних слов, высокопарного, напыщенного стиля, вербальных эллипсов, зачастую уводящих внимание читателей от предмета и темы обсуждения, рассеивающих внимание и туманящих сознание. Наряду с этим, с другой стороны, Хуан Мануэль широко использует совершенно противоположный прием, а именно амплификацию. В ряде новелл действие развивается крайне медленно из-за постоянно повторяющейся ситуации, что напоминает построение фольклорных произведений. Но как прием аббревиации, так и прием амплификации подчинены одному: максимально полно убедить читателя в том или ином положении и придать повествованию целостный завершенный характер. Повторение ситуации, а значит, и повторение модели поведения персонажа лучше, чем голословное утверждение рассказчика, убеждает читателя в истинности намерений того или иного персонажа (что мы можем наблюдать в «примере» XI про дона Ильяна). Аккумуляция мотивов не только не утомляет читателя, но, напротив, провоцирует интерес к тому, что же произойдет дальше, подтвердится ли предположение или нет, тем самым подчеркивая внимание Хуана Мануэля к проблеме восприятия текста. Эта техника знает и другие приемы, как-то: синонимические ряды, противопоставления (антитезы), редупликации (повторы, удвоения), которые столь часто встречаются у Хуана Мануэля.

Как и Дж. Боккаччо, Х. Мануэль несомненно (согласно изысканиям М.Р. Лиды де Малкиель) был знаком с авторитетными риторическими трактатами. Используя риторические приемы на всех уровнях текста – как структурном, так и речевом, Хуан Мануэль переводит жанры низкого регистра, используемые традицией средневековых exempla, на иной литературный уровень.

• 1. Подробнее см.: Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. М., 1990. С. 50–52.
• 2. Зюмтор П. Опыт построения средневековой поэтики. СПб., 2003. С. 407–408.
• 3. Bremond Cl., Le Goff J., Schmitt J.-C. L'exemplum (Typologie des sources du Moyen Age occidental). Bruxelles, 1982. Цит по: Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. C. 19.
• 4. Цит. по: Харитонова Л.Р. Эволюция и жанровая специфика итальянской новеллы эпохи Возрождения. М., 1991. С. 64.
• 5. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. С. 19.
• 6. Cuentos de la Edad Media. Madrid, 1986. P. 75.
• 7. Цит по: El cuento medieval. Madrid, 1997. P. 43.
• 8. Ibid. P. 283.
• 9. Гуревич А.Я. Словарь средневековой культуры. СПб., 2003. С. 597.
• 10. Мелетинский Е.М. Указ. соч.
• 11. Андреев М.Л. Культура Возрождения // История мировой культуры. Наследие Запада. Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций. М., 1998.
• 12. Андреев М., Хлодовский Р. Итальянская литература Возрождения. М., 1988. С. 41.
• 13. Мануэль Х. Граф Луканор. М., 1964. C. 7.