Галина К. Граф Загулин
По изд.: Я невинность потерял в борделе. Эротические стихи — М.: «Колокол-пресс», 1998
Повествование в стихах о тамбовском
помещике Романе Затулине, фамилию
которого я носила до совершеннолетия,
поменяв ее потом на более пристойную,
Галина К.
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Дворовой девке так заправил,
Что дворник вытащить не мог.
Кажется — А. С. Пушкин
1
В деревне жил наш граф Загулин.
Любил вино он и табак.
И мог всадить любому пулю,
Зане рукою не слабак.
Он дуэлянт и — все тут. Баста!
Сшибал придурков, как с куста.
Громадный член его, как басня,
Переходил из уст в уста.
И он такой гордился славой.
При всем, при том — крутая стать.
А между ног жил змей трехглавый,
Слуга Венеры. Сущий тать.
Имел Загулин псов на псарне.
И жеребцов имел лихих,
И винокурню,
И пекарню,
И душ с полтыщи крепостных.
Его полны амбары жита,
В науках шибко преуспел,
И было так: все шито-крыто,
Когда он девушек имел.
Пошлет, бывало, няню в баню,
Чтоб мрамор паром пропотел.
И пригласит красавца Ваню
Разминку делать перед тем,
Ванюша был, хоть из дворовых,
Но телам бел,
Лицом румян.
Из шелка-бархата обновы,
И
Спозаранку в меру пьян.
— Чего-с изволите, хозяин? —
С вопросом Ваня дверь открыл.
И заиграл в разврат глазами.
И шелк, и бархат приспустил.
У графских ног щенком ласкаясь,
Щекой припавши к сапогу,
Привстал Иван.
И граф, не каясь,
Имел,
Имел,
Имел слугу.
Налив в туфлю Клико шампани,
Ванюше граф подал коктейль.
Рукой Ванюша пошаманил,
И выпил градус без затей.
А граф Загулин, тем не менье,
Ухи откушав с балычком,
Чайком, натешавшись, с вареньем,
Ласкал уж скрипочку смычком.
По-праву руку слушал Ваня.
По-леву — слушал целый двор..
А, как же пар? А, как же баня?
О них особый разговор.
2
Здесь ни свадьба, ни поминки,
Вышибают клином клин.
Сорок девушек в парилке,
А Загулин граф — один.
Долго музыка играет.
Долго сказку говорят.
Девки ноги задирают,
Только щелочки горят.
Где — поболе, где — помене:.
Черно-розовый атлас…
По всему идет именью
С переплясом перепляс.
А за баней люд шалавый
Хоть не ест, да горько пьет.
Дым стоит. И змей трехглавый
У Загулина встает.
Мылом мылят девки змея.
С ним целуются взасос.
И артачиться не смея,
Задирают змею хвост.
Граф все щелочки потрогал,
До единой обласкал,
Встал на выход у порога,
Да и волю змею дал.
Девки в очередь и — к графу!
Низом стелется парок.
Девки — головы на плаху,
Ну, а жопы — на порог.
А Горыныч-Змей ярится:
То выходит, то нырнет.
Только серою клубится
У него в оскале рот
Девки тешатся — довольны!
Выбор есть на две дыры.
Не желают девки вольной
До преклонной, до поры.
Хорошо под графом девкам!
Дыркам — что? А змей устал.
И охальные припевки
Оскоромили уста.
Поют девки:
«Мой миленок рисовал —
Травушку окашивал.
Все совал, совал, совал.
Все совал не спрашивал.
Как у нашего колодца,
Сики две взялись бороться.
Сика Сику секанула,
Сика ножки протянула.
Я по ягоды ходила,
Между ног напарила.
Под медведя угодила —
Думала под барина.
Я, бывало, в рот совала
Леденцы-конфеточки.
У залеточки сосала
В саду на скамеечке».
А одна из них запела
Посармой, да посармой,
Все про то — про это дело,
Да с припевочкой такой:
«Вырастали в огороде
Травы-разнотравия:
Трава-хуй, трава-блядь,
Трава — еб твою мать».
И из бани девки трусом
По снежку бегут к избе…
Граф Загулин девкам — бусы,
Чарку водочки — себе.
3
Гибнет птица без полета,
А без почвы — корешок.
Холостому жить охота.
Холостому хорошо.
Холостого не осилить,
Он деньжонками сорит.
И никто его не пилит,
И за пьянку не корит.
Все в своей он держит власти.
Сам глашатый и пророк.
Ждут четыре лишь напасти,
Только выйдет за порог.
Шилом море не нагреешь,
Членом душу не спасешь,
Иль подцепишь гонорею,
Или шанкр преобретешь.
Или вошь с лобка прихватишь,
Иль испанский воротник.
А, коль денежки потратишь,
Их обратно возвратит
Управляющий с именья.
Соберет тот час оброк
И на девичье на пенье,
И на банный на парок.
Хоть подставься на дуэли —
Пистолеты в две руки,
Когда бабы надоели,
Надоели мужики.
Пусть противник в сердце метит
Сам сохатый от рогов.
Ты сиротками на свете
Не оставишь никого.
Банкомет игру развяжет,
Будет некому пенять,
Коль под туз шестерка ляжет,
Словно девка под коня.
На заклад побиться можно,
Состоянье промотать,
И тогда пойдешь порожний,
Лишь головушкой мотать.
Ну, а если на кровати
Вдруг останешься один,
Будешь сам себе в кровати
Госпожа и господин.
И пойдет игра в постели.
И твои ладони — щелк!
И ладони те при деле.
И в ладони — хорошо.
А задача та простая,
Коль в руке по кулаку…
Надо памятник поставить
Холостому мужику
4
Но судьба, известно, злая.
Граф Загулин помнил, что
У него жена Аглая
Вся кругом, как решето.
Ну, и что? Раз баба в теле
Мягче пуха и пера?
Много дырок навертели
Золотые юнкера.
Я скажу, читатель, честно,
Чтобы воду не толочь,
Была целая невеста,
Генерал-аншефа дочь.
И не в песне спеть про это,
И не в сказке рассказать,
Как стонала до рассвета
В спальне брачная кровать.
А Загулин в энту пору
Был наездником лихим.
Хорошо, когда есть порох,
Чтоб держать его сухим.
Пир гудит. Народ дивится.
Граф Загулин, между тем,
Обработал царь-девицу,
Даже воЛос не вспотел.
Любит сказ, чтоб чин zero чину.
Сам носи, что сам пошил..
Я скажу одну причину,
Почему аншеф спешил.
Выдать дочь — благое дело!-
У Аглаи сок потек,
Потому, как переспела,
И слаба на передок.
Одержал наш граф победу,
Даже волос не вспотел..
Здесь бы надобно поведать,
Все, что было перед тем.
Генерал-аншеф корнета
Сам приблизил, видя прыть,
Чтоб корнет тот смог за это
Дочь Аглаю полюбить.
Что кружить судьбе без толку?
Надо дать и передых.
И в высокую светелку
Спроводили молодых.
Дверь заперли на щеколду,
Доверяясь босяку.
Генерал припал щекою
Сам к дверному косяку,
Чтоб все было честь по чести,
Чтоб все было на слуху.
А перинки у невесты
На лебяжьем на пуху.
В звездном блеске эполеты,
В голове похмельный гуд,
Но корнеты, не поэты,
Свою честь не берегут.
Он, корнет, невзвидя солнца.
Думу думал, как тут быть:
Или вышибить окоцце,
Или целку проломить?
Страх корнету печень выел.
Не залечь ему на дно.
Он нырнул, надвинув кивер,
Прямо в венское окно.
Не догнать корнета пуле…
В щекотливый тот момент
Подвернулся граф Загулин,
Показал свой инструмент.
И заскреб аншеф в затылке.
И Аглая заскребла.
Похотливым взглядом пылким
Змея графова прожгла.
Обольщенный дамской славой,
Этот баловень судьбы.
Он взъярился, змей трехглавый,
И поднялся на дыбы.
Генерал, набравши духу,
Графу денег предложил,
А к деньгам в придачу руку
Царь девицину вложил.
Граф, намедни, банк метая,
Промотал казну не в срок,
Потому жену Аглаю
Выбрал он, а не острог.
Может, лучше было б пулю
В лоб пустить себе, сам-друг.
Был повесою Загулин,
А теперь, прости, супруг
Граф головушку повесил.
Ссыт Аглая в потолок.
Пролетел медовый месяц,
Граф в имение утек.
5
«Крови нет — моча не греет» —
Говорил мой дед Лука.
Если девка пламенеет,
Значит хочет мужика.
Хороша была запевка,
Да Аглая чуть жива:
И ни баба, и ни девка,
И не мужнина жена.
Обесчестил. Обесславил.
И в деревню укатил.
Растревожил змей трехглавый,
Животину опалил.
Воспылала, восхотела
Пуще прежнего теперь…
А пожар тот, знамо дело,
Не бывает без потерь.
Причепурилась Аглая.
Золотишко натрясла.
Знать судьба ее такая,
Что по кочкам понесла,
По Тверскому по Бульвару,
По Садовому Кольцу,
То купец не по товару,
То товар не по купцу.
Не дадут полушки медной,
Не завалят на кровать..
Вроде девки непотребной
Стала глазками шнырять.
Дочь всесильного вельможи,
В кольцах сдобная рука,
Но меж ног у ней все то же,
Что у Дуньки с кабака.
И под мышками потеет,
Да и щелка без затей.
Может губки посочнее,
Язычочек посрамней.
Понесет Москва, закружит.
Ты, Аглая, не зевай!
Груди выстави наружу,
Да и задом повиляй.
Шла Аглая, грудь навыкат.
Ножка спелая вперед.
Подошел гусар. Стал выкать,
И за талию берет.
Ну, а барышня и рада —
Поцелуи на лету.
Благо Сад Нескучный рядом,
Куст сиреневый в цвету.
Сизый голубь — да к голубке,
Сам крутую кажет стать.
Завернул батист на юбке,
Губки начал щекотать.
И зарделася Аглая
От нескромных от речей.
Только ноженька нагая
У гусара на плече.
Припадал гусар напиться.
Тело барышни, как мед.
И скакала царь-девица,
Только волосы в разлет.
Сник гусар. Ей нету сладу.
Мнет Аглая клевера.
По Нескучному по Саду
Проходили юнкера.
Юнкера — не гимназисты,
И студентов половчей.
Видят — девушка в батисте,
А гусар в параличе.
Сослуживцу помогая,
Сняли ноги с эполет.
И решилась вдруг Аглая
Сделать каждому минет
У кого какая жила…
Но у всех одни права.
По ранжиру встали живо,
Расчехлившись юнкера.
И руками помовая,
Всяк не тонет, а плывет,
Потому, как та Аглая
В губки алые берет.
И подняли крылья птицы,
Соколята, юнкера.
Предложили царь-девице
Перебраться в номера.
Где цена не дорогая.
Кто заплатит, тот и гость…
На постель легла Аглая —
Груди вместе, ножки врозь.
Смоль волос нежнее шелка,
В горсть бери и не зевай!
В волосах алеет щёлка,
Хоть глазищи закрывай.
Юнкера сопят, ныряя,
По душе пришлась игра.
А меж тем лежит Аглая
Не жива и не мертва.
Стал один икать с испугу.
А другой сказал: «Авось!»
И оставили подругу —
Груди врозь и ножки врозь.
Подходил народ дивиться.
Отвернулся — кто скромней.
Видят — барышня томится,
Панталоны не при ней.
И лежит она нагая,
Только задом наперед.
Будет счастлива Аглая,
Как сама в себя придет.
6
Мой сказ дошел до половины.
Читатель строгий на Руси,
Я завязала пуповину,
Да не могу перекусить.
Пусть стих журчит ручыо подобный.
Пускай поведает о том,
Как жил-был кучер — член с оглоблю,
Не прикрывался армяком.
Был кучер тот до девок рьяный,
С хорошим именем Косим.
Сам граф Загулин, коли пьяный,
За член здоровывался с ним.
Косим — ни слова, ни полслова.
Косим у барина в чести.
Мог уложить быка мирского,
Иль членом яблок натрясти.
Бывало, выйдут на подворье,
И с графом меряться начнут.
За животы хваталась дворня,
Свой крепостной забросив труд.
Такого мир не видел блядства.
Под сенью трепетных ракит,
Бывало, девки оголятся,
Чтоб распалились игроки.
И мужики приходят в ужас.
А бабам радостен намек.
Граф змея выпустит наружу,
Косим — оглоблю поперек!
Всегда на равных спор кончался.
Судья от водки чуть живой,
А на суку опять качался
Мужик, пристыженный женой.
Руками плещут девки графу.
Всяк подставляет свой перед.
А граф сорвет с плечей рубаху
Да и Косиму подает.
Опять натопит няня баню,
Чтоб было жарко без порток,
С Косимом граф уважат Ваню,
А девок — это уж потом.
Потом напьются до упора.
День пролетел. Косим и рад,
А графу, что до разговоров?
Был граф известный демократ.
7
Много тайн наука знает.
Но всесилен парадокс.
Между графом и Аглаей
Связь была без проводов.
Эдисонов и Петровых
Свет еще не произвел.
Нет приборов электронных,
Нет еще радиоволн.
За сохою ходит пахарь,
Еще каша в голове…
Но Загулин только ахнет,
Враз аукнется в Москве.
В Бондарях в разврат играют,
Выпускает граф пары,
И дерет уже Аглая
Ноги выше головы.
Ваня в дверь забарабанит,
Граф Загулин тет-а-тет
Между ног поставит Ваню
На любовный на предмет.
Вслух еще никто не знает,
То, что Ваня голубой,
А в Москве уже Аглая
Завернула хвост трубой.
Девки прыгают в постелю,
Графу змея шевелят,
А жена плывет — поспела,
Брызги в стороны летят.
Граф, бывало, выпьет водки,
Заедая балычком —
У Аглаи кашель в глотке,
Кус становится торчком.
И хоть глотка та огромна,
Змею графову под стать,
Ей бы, глотке той, скоромны
У гусара поглотать.
Мысли всякие терзают,
И под брюхом непокой…
Я, Галина, тоже знаю
Вкус скоромины такой.
Слаще этого на свете
Не бывает ничего,
Глотка — то же знают дети,
Инструмент не речевой.
На охоту граф поскачет —
У Аглаи зуд меж ног.
Юнкеров увидит, значит,
Обивать начнут порог.
Ну, а если станет скучно
Юнкерами володать,
Выручает Сад Нескучный,
До него рукой подать.
Там народ, все больше русский,
Хоть торговый, да не жмот.
Сунут лапища под блузку, —
Как пожаром обожжет!
Так и жили граф о Аглаей,
С телепатом телепат.
Друг о друге точно знают,
Только лишь не говорят.
Но пришла зима, корежа,
Выдирая бычий рог,
Сад Нескучный стал порожним,
У Аг лаи пуст порог.
Уж извозчик на полозьях
В рукавицу прячет нос,
И скрипит, скрипит тверезый
Русский батюшка-мороз.
И налево, и направо
Все овчина по бокам.
Разбежался люд шалавый,
И сидит по кабакам.
В Белокаменной зимою
Были девки нипочем.
И легла коса змеею
Через левое плечо.
Ах, ты зимушка лихая!
Лед такой, хоть в кузне куй.
Затужила тут Аглая
По родному муженьку.
— Что ж я дурой непутевой
Коротаю бабий век?!
А на шубке бархат новый,
Воротник — соболий мех.
Глаша, личико открой-ка!
Будет с мужем — благодать.
Прикажи лихую тройку
Завтра утром запрягать.
8
Ворон крикнул, пролетая.
Льется солнце на снега.
То ль сугробы наметало,
То ли белые стога.
Полоз ластится к сугробу.
Рукавица руку жмет…
Иль до свадьбы, иль до гроба
Все, конечно, заживет.
Горечь прежняя истлела.
Превратилось все в муку.
Я ведь тоже так летела,
Задыхаясь, к мужику.
У меня охота в теле.
Грудь высокую печет.
Мой миленок сполз с постели —
Только ноги калачом.
Мой родимый! Мой законный!
Что ж ты — рученьки враскид?!
Между ног шнурком ременным
Член обсосанный висит.
Знать, всю силушку украли
Бабы-суки у тебя…
А в постели хнычет краля,
Рыжий волос теребя.
Я за дверь! Замки закрыла.
Мне ль теперь тужить о нем?
Я избенку запалила —
Полыхай любовь огнем!
Ты прости, читатель славный,
Что не та строка легла…
Тройка мчит, и полоз санный
Лижет русские снега.
Вновь зима на белом свете,
Солнце стылое висит,
Едет барыня в карете,
Лишь бубенчик голосит.
Зайцы прыгают у прясел,
Видно, спорят — кто белей?
Сам ямщик с утра заквасил,
Весь румяный до бровей.
Не по щучьему веленью
За мосточком вырос мост.
Едет барыня в именье —
От Москвы полтыщи верст.
Мысли разные роятся:
Что ей делать? Как ей быть?
Ямщику сейчас отдаться,
Или с этим погодить?
Отдерет, как отстирает,
Губки сочные у ней.
Неужели ей, Аглае,
Ждать до самых Бондарей?!
Мнет Аглая, пламенея,
На лобке тугую шерсть.
Волчья полость на коленях
Вся горячая, как есть.
И ямщик припал, ласкаясь,
Заиграла страсть в крови.
Зубы белые оскалил,
Сам под полость ту проник.
Он нырнул туда, как в воду,
Он и пьяный — не нахал.
Хоть ямщик — мужик от роду,
И о чести не слыхал.
То, что есть, и то, что было —
Все в дыхании одном.
И карета заходила
На рессорах ходуном.
Едут день, другой и третий —
Зимний день накоротке,
Сама барыня в карете,
Сам ямщик на воздушке.
Как ямщик достанет дышло,
Так нырнет в карету к ней…
Вот и мчались с передышкой
До веселых Бондарей.
9
Ах, село мое степное!
Вспоминай меня и ты…
За рекой бугры стеною,
Как Уральские хребты.
Где ж вы, годы молодые?
Наши парни без усов?
Помню окна я сквозные
Тех фабричных корпусов.
Где Леон, барон французский,
Бондарцами помыкал.
Шаг широкий, галстук узкий,
И безмерный капитал.
Он Загулину приятель.
Не родня, а все же друг.
У него мануфактура.
У Затулина — народ.
Ох, прости меня, читатель,
Потеряла рифму вдруг!
Ничего. Сейчас поправлюсь.
Только брови насурьмлю.
Может быть тебе понравлюсь,
Коли дальше не совру.
Вот и снова солнце светит.
Вот и церковь вдалеке.
Едет барыня в карете,
А ямщик на облучке.
Ямщикова морда в сале,
Хоть прикуривай с лица.
Кони вкопанными встали
У загулина крыльца.
Граф красуется с Ванюшей,
Дует в стылую ладонь.
А Косимка на конюшне
Бьет оглоблею ледок.
Из кареты в шубке зимней
Вышла барыня —
Нет сил.
Он, Косим, оглоблей длинной
Разум барыне смутил.
Графа барыня целует,
За разлуку не корит.
А Ванюша шаль цветную
Все примерить наровит.
Встал Косим — зипун в заплатах,
Как позор своей страны.
Он, смутясь, оглоблю прятал
В полосатые штаны.
Граф в хоромы вводит гостью.
А в хоромах маята:
Повар бьет бараньей костью
Зазевавшего кота.
Стол накрыт. И — чарки в воздух!
Как водилось испокон.
Но раздался чей-то возглас:
«Девки! Девки у окон!»
Облепили девки окна —
Зырят барыню свою.
А у той глаза намокли,
Шепчет барину: «Люблю…»
Пригласили девок в залу.
Всем налили — пей до дна!
А у девок губки алы
То ль с мороза, то ль с вина.
Балалайку взял Ванюша.
А трехрядку взял Косим.
Барин водочки откушал,
Заиграть-сыграть просил.
Граф Аглае змея всунул.
Змей ужалил потроха.
И ударил Ваня в струны.
И Косим раздул меха.
Девок хмель на спевку манит.
Вечер окна заволок.
И от бондарских страданий
Зашатался потолок.
Поют девки:
«Я у барина жила —
Гулюшки да гулюшки.
Пила-ела, что хотела,
А работать хуюшки!
Оп-па! Оп-па!
Жареные раки.
Приходи ко мне домой,
Я живу в бараке.
Загорелась моя рига.
Хуй с ней, с ригою!
Приведи ко мне задрыгу,
Я на ней попрыгаю.
Оп-па! Оп-па!
Жареная щука.
Приходи ко мне домой,
Но сперва пощупай.
Приходи ко мне в полночь,
Будем семечки толочь.
Моя ступа, твой толкач.
Коль, сломается — не плачь.
Оп-па! Оп-па!
Жарина-да-парина.
Заходила ходуном
Барыня на барине».
Вот и звезды появились.
Месяц губы закусил.
Девки наземь повалились,
Девки выбились из сил.
Граф Загулин молвил слово:
«Всем налить по отходной!»
Девки скинули обновы.
Нынче девкам выходной,
10
Пригублю я тоже чарку,
И продолжу свой рассказ,
Девки голые вповалку
Спят — похабство напоказ.
В завиточках блохи скачут.
Кот тоскует на полу.
Девки пьяные, а значит,
Не откажут никому.
Жарко. Девки запотели.
Молодые. Самый сок.
Подходи, кто в этом деле
Знает вкус и знает толк.
Камердинер рот раззявил,
Но он ебарь никакой.
Между тем чета хозяев
Удалилась на покой.
До постели друг сердечный
Нес Аглаю на руках.
Постоим и мы со свечкой,
И посмотрим — что и как.
На пуховую перинку,
На дубовую кровать…
Сам ей ноженьки раздвинул,
Приказал Косима звать.
Миг прошел. Косим — уж вот он!
Только скрипнуло крыльцо!
Пахнет кучер конским потом,
Застоялым жеребцом.
И, запутавшись в нарядах,
Заспешил Косим, кружа.
А графиня гак и рада,
Только губоньки дрожат.
Взглядом граф его одобрил.
Кучер молвил: «Е-мое!»
И, достав свою оглоблю,
Ввел до самых до краев.
— Не суди, граф, коль угроблю.
Велика твоя цена.
Но Аглаина утроба
Вся, как роза расцвела.
Целовал Косимка груди,
И Аглая стала плыть…
О! Косимка не забудет!
Будет внукам говорить.
Граф курил кальян. Дивился:
«Вот работа на заказ!»
И у графа пробудился
Змей трехглавый — в самый раз!
Только барыня строптива.
Показать охота прыть.
По-французски рот открыла —
Змея хочет проглотить.
С белых ляжек сок закапал,
Да испаринка меж губ…
Только змей не лез нахрапом,
Терся возле и вокруг.
И Аглая змея мучит.
Хочет крикнуть: «Караул!»
Вот и сдался гад ползучий,
Прямо в логово нырнул.
Все увидел. Все подслушал
Ваня — верный их холоп.
Быстро сбегал на конюшню,
Серп и молот приволок.
Нехорошее замыслил:
«Всех изрежу на ремни!»
Ведь холоп всегда завистлив,
Хоть услужлив, но ревнив.
Поплевав в ладони, ахнул
Изо всех холопских сил.
Млатом он ударил графа,
А графине серп вонзил.
Первый был удар удачен.
И второй удар — как раз!
Ване каторгу назначат.
И… кончается мой сказ.
Прежних графов нет в помине.
Их поместья разорят.
Но в почете и поныне
Серп и Молот в Бондарях.
ЭПИЛОГ
Ах, ты Русь, — страна лихая!
Вечный бут и непокой.
Девки плачут, воздыхая,
Над супружеской четой.
Все почистили, помыли,
Среди дворни пересуд.
Кони бешеные в мыле
Весть печальную несут,
До Москвы, столице нашей
От тамбовского села.
И уже с Кремлевских башен
Глухо бьют колокола.
Чем пропасть от рук холуя,
Лучше встать на эшафот…
Генерал-аншеф такую
Весть навряд переживет.
Сам аншеф от слез ослепнет,
Сгинет в ночь — и был таков!
В Бондарях, в фамильном склепе
Схоронили голубков.
Не захватчи ки-татары,
Добрым чувствам вопреки,
Всю на бревна раскатали
Ту усадьбу мужики.
Сам Косим ушел в запои,
На себе рубаху рвал,
Что, мол, в графские покои
Он с оглоблею нырял.
И, штаны спуская, мерил
Ту оглоблю напоказ.
Но ему народ не верил,
Потешался всякий раз.
Графским змеем Ваня бредил,
Зад вилял из-под полы…
Взяли Ванечку в железо
Да в стальные кандалы.
Взяли Ванечку в железо —
Все браслеты на руках.
Так и сгинул он, болезный,
На свинцовых рудниках.
Революцией крещеный
Русский люд — без дураков!
Ваня трижды отомщенный
Кровью бар и кулаков.
Не поруганный, не клятый
В бронзу звонкую отлит
В Бондарях с рукой подъятой
Ванин памятник стоит.
И у нас народ послушный
Сыпал золото в навоз,
Потому стоит Ванюша —
Коммунист, а не прохвост.