Жан де Лафонтен. Очки (Перевод Т. Чугуновой)

Сб. «Истории и новеллы в стихах», 1665-1685
Перевод с французского Татьяны Чугуновой

К чему испытывать читателей терпенье
И все монашек поминать в стихах?
Давно уж дал зарок направить вдохновенье
В иное русло: сей сюжет навяз в зубах.
Ну что заладил, будто на амвоне:
Апостольник, обет да пост!
Уж Муза ропщет, рвется прочь, на волю.
И верно, меру перешел. Ответ мой прост:
Хочу, чтоб и затворницы-монашки
Сполна вкусили радости любви.
Готов для вас я осветить, мои бедняжки,
Предмет со всех сторон. Однако ж вы
Поймите и меня: он столь неистощим,
Что – случай редкий в опыте словесном –
Кто из собратьев по перу ни занялся бы им,
Ему не преуспеть. Притом, известно,
Возьмись за дело я, пожалуй, все решат:
То неспроста, мол, к юности привычкам
До старости все тянется душа.
Ну, словом, точкам и кавычкам
Вручаю я себя. Вступлению конец.

Однажды к молодым монашенкам пришлец,
Как волк в овчарню, под шумок пробрался.
Еще брады не стриг – пятнадцать-то годков. Колеттою назвался.
Похоже, времени он даром не терял.
Сестру Агнессу так уестествлял,
Что вскорости ей ряса сделалась мала,
Раздалась талия, а там уж к лету
И разрешилася от бремени она.
Лицом дитя – в сестру Колетту.
Аббатство словно подожгли, такой переполох поднялся!
И перетолкам счету нет, им лишь ленивый не предался.
«Занéсть нам споры ветер мог во время оно,
А нынче, вишь, и столбик шампиньона
Возрос, каких здесь прежде не бывало,
Дождем ведь почву напитало», –
Судить-рядить промеж себя взялись девицы.
Отбилися от рук подвижницы-сестрицы:
Ни дать ни взять батальная картина,
Хоть страшным гневом пышет приорина:
«Так осквернили Божий дом! Что скажут выше!?
И кто отец? Как он проник? Как вышел?
Решетки, башенки, запоры.
Несет привратница недремные дозоры».
Агнессу тотчас под замок: грозит ей наказанье.
«Призвать к ответу!» Но кого? Назначено дознанье.
А может, кто-то из девиц и вовсе не девица
И волк сумел к овцам обманом подселиться?
«А ну раздеться всем!» Сейчас узнают!
И лже-овца уж в западне – вот-вот поймают.
«Загонщиков на ловле не избегнуть сети.
Сидеть тебе, мой дорогой, в тюремной клети», –
Так будоражит ум мать хитрости – опасность.
И юноша перевязал его. Внести бы ясность...
Тьфу, пропасть! Где найти словцо, чтоб кратко, емко,
Назвать нам то, что между ног носил отец ребенка?
Древнейши люди, между тем, окно имели,
Чтоб лекарям верней читать болезни в теле.
Но в сердце форточку носить – прошу уволить!
И мог ли женский пол себе сие позволить?
Природа-матушка умна, обоих пожалела
И два равной длины шнура для них предусмотрела.
Чтоб женщины зияние прикрыть,
Пришлось концы связать потуже
И гладко их заделать. Видно, прыть
Ее тому виной, да и неверность мужу.
А вот мужчину в том не обвинишь,
И с ним природа просчиталась:
Ему б поменее шнура, глядишь...
Конца б и не осталось.
Так каждому из двух полов свое досталось.
Надеюсь, разъясненье дать сумел,
И каждый из читателей уразумел,
Что именно перевязал с испугу наш юнец.
Ну да, вот этот именно конец,
Оставленный, как видно, про запас
Природой щедрою. Не утаю от вас:
Смекнув немного, он его приладил ловко,
Как у другого пола, лишь осталась щелка.
Однако что ты ни возьми – пеньки иль шелка,
В узде уймешь едва ли долго,
Коль рвется что-то с силою пружины.
Подать велю для опыта дружины
Хоть ангелов, а хоть святых отцов,
И выстроить всех этих молодцов
Напротив двух на десяти девиц,
Во всеоружье прелестей юниц,
Которыми природа наделила,
А ко всему еще в чем мать родила.
А я же погляжу и в самом деле
Сочту то поведенье ненормальным,
При коем не увижу измененье в теле,
Позыв навстречу прелестям повальный.
Те прелести доступны глазу в Новом свете,
А в Старом наготы не прячут разве дети.
Подслеповатая, но ушлая старушка
Серьезно к делу подошла и водрузила
Очки на нос. Колетта-дружка
В шеренгу встала, и такая сила
В шеренге дев внезапно объявилась,
Что грациям трем легендарным и не снилась.
Все в них: и перси наливные,
И маковки, венчающие их,
И очеса, и беломраморные выи,
И жар местечек потайных
Взывало: и сработал механизм!
Покуда матушка рассматривала низ
Колетты, с силой тетивы рожок
На волю вырвался: не усидел дружок.
(Скакун срывается так с недоуздка,
Там рвется, где излишне узко.)
И по оправе бац! Она и отлетела,
Еще спасибо, приорина уцелела.
Не сладко ей. Юнца меж тем связали
И в руки пожилых святош предали.
Они его схватили – и во двор.
Да все то время, что свой приговор
Почтеннейший капитул выносил,
Виновный рвался. Выбившись из сил,
Застыл он, повернувшись к древу носом,
Спиной к толпе. Самой уж этой позой
Предрешено, казалось, наказанье,
Но тут судьба – наперсница повесы –
Вдруг приложила все свои старанья,
Мучительниц убрав, сняв роковы завесы:
Одну отправила по кельям загонять
На жалость падку молодежь,
Другую – в арсенал, дабы набрать
Плетей, бичей. – «Знай, нас не проведешь,
Поставлены дела на ять!»
А третью – ту засовы проверять.

Об эту пору в монастырь въезжает мельник
На муле. Местных вдов и молодиц
Гроза, но добрый малый, не бездельник,
Игрок в шары и кегли сносный.
Увидев пару голых ягодиц,
От изумления детина рослый
Перекрестился и воскликнул: «Вишь ты!
Святой живьем! А хоть и так! (Нелишне
Спросить, что бедный парень натворил?
Неужто же с монашкой согрешил?)
Чем дольше на тебя гляжу,
Тем больше по себе сужу:
Доподлинно, что ты сестриц угодник,
Хоть молод, а уж точно греховодник». –
«Увы, напротив, – постреленок отвечал. –
Напрасно о любви меня молили.
Всему внимал я и молчал,
Покуда розог мне не присудили.
Я что кремень, такое оскорбленье
Нанесть не в силах я невестам во Христе,
Хоть сам король проси, хоть на кресте
Распни – противу совести я не пойду».
«Что ж, дуй и дальше ты в свою дуду.
Ты, видно, не в себе иль дурачина.
Вот наш кюре, тот был бы молодчина...
Ей-бо, пригоден, как ничей другой,
Мой организм к повинности такой.
Меняемся, мне не нужна пощада.
Пусть сотнями идут, – клянусь, награда
Ждет всех. Не подвела б мошонка», -
Смеется мельник, убежден, что тонко
Вкруг пальца обведен зеленый сей юнец.
И что ж – прикручен к древу удалец.
А юноша, свободен от оков,
С ним распрощался, да и был таков.
И вот, могуч, в плечах косая сажень,
Мужские стати распустив, детина ражий
Монашек ждет-пождет, усладу предвкушая.
Тут эскадрон нагрянул, с флангов окружая,
Пошел в атаку без предупрежденья,
И ну плетьми вбивать свое внушенье.
А мельник им: «Сударыни мои!
Ошиблись вы, постой же, не лупи.
Я не заклятый ненавистник жен,
Что от трудов отлынивал. Не он!
Опробуйте меня, и я, кудесник,
Вам докажу: отличный я наместник
Под небом вашего-то жениха.
Как и кюре, не вижу в том греха.
Коль лгу – пусть поразит падучая.
А вот к кнуту, увы, я не приучен».
«Что там бормочет деревенский обалдуй? –
Вскричала вдруг беззубая невеста. –
Преступник где? Ату его! Ату!
Пришли снаряженными до зубов,
А он не тот? Явился на чужое место?
Так получай сполна за грешную любовь».
И ну давай его чем попадя тузить.
Живот спасая, мельник взялся разъяснить:
«Извольте моего вы естества отведать,
Чтобы о рае вам поведать,
Сударыни, все сделаю я в лучшем виде,
Не будете, ручаюсь вам, в обиде».
Но в ярость впал старушек легион
И не на жизнь, а нá смерть бьется он...

Тем временем мул беззаботности предался,
На зелени лужка и прыгал, и катался.
Однако, долго ли резвилася скотинка
И крепко ли прошлась по мельнику дубинка,
Вам не скажу. Меня то не заботит,
Лишь дальше все от темы нас уводит.
Бьюсь об заклад: затворницей прелестной
Не соблазнить читателей моих,
Коль участь мукомола им известна.