Оригинальный текст и комментарии
КНИГЫ АЛЕКСАНДРѣ, СЛОВ 103
Доблии, мнится быти, и храборъ Александръ Макидонскыи, яко, все сътворивъ, поспѣвающу ему, имея присно къ доброму делу промышление. Толико бо лѣтъ проводи, съ всѣми языкы брань творя и биася, яко же не можаху хотящии грады по извѣсту исписати Александрова же дѣяния и добраа дѣла души и тѣла его, и, юже въ дѣлѣхъ его, вазнь, и мужество, се уже речемъ, начятокъ от рода его сътворше, и которого бѣ отца сынъ. Блазнять бо ся мнози, глаголюща его сына суща Филипа царя, еже есть не тако. Не того бо есть, но Нектонавовъ и Филиповы жены Олумпиады.1 Образъ же рожества его не по истиннѣ пишюще сего сына быти.
Премудрии же египетскыи, иже Нектонава писавше, глаголють, яко царьскыя чести отпалъ есть, силу влъховную дѣя. И всѣмъ языкомъ одолѣ влъхвуя, да мирнѣ пребываше. Аще бо коли на нь поидяше сила ратных, да вои ни строяше, ни съсуд ратныи строяше, ни помощникъ собѣ искааше на исплъчение, но, поставивъ мѣдяницю, творяше влъхвование въ мѣдяници. И вливаше воду от источника въ мѣдяницю, рукама своима дѣлаше лодкы и человѣци вощана, и покладаше въ мѣдяницю. И облачаашеся въ одежду пророческую, имѣяше въ руцѣ своей палицю евелову, и, сгавъ, призываше мнимыя богы своя, влъхвуя, и въздушныя духы и преисподняя бѣсы. Влъхвованиемъ тѣмъ оживяху вощании человѣци, и тако погружахуся лодкы в мѣдяници. И потомъ, погружаемомъ имъ, иже на мори прави корабли погибаху ратных, идущих на нь, зане гораздъ бѣ мужь влъховнѣи силѣ велми. Въ мирѣ же скончявше царство.
Времени же доволну бывшю, ексъилоратори иицни, тако нарицаеми римляне, еллинскы же расоци, приидоша къ Нектонавови, облакъ великъ ратных повѣдающе ему, бесчисленых мужь и храбрых воя, на Египта идуща. И пришедъ къ Нектонавови воевода его, рече к нему: «Здрав буди, царю! Оставивъ нынѣ мирныя вся образы, на браннаа исплъчениа буди готовъ, великъ бо облакъ противных прилежить на нас, не единъ бо языкъ на нь грядеть, но тмы людии. Суть бо идущии на насъ индии, и нокимѣи, оксудоркы, ивери, и каухони, пелапи, въспори, вастарни, азани, халуви,2 и елико инѣхъ на въсточнѣи странѣ сѣдящихъ языкъ великых, бесчисленыхъ мужь, храбрых воинъ на Египетъ грядуще. И ошибися убо многыхъ своих умѣнии, блюдися!» Воеводѣ си рекъши цареви Нектонавови, много посмѣявся Нектонавъ, рече къ нему: «Ты убо, добрѣ и разумнѣ порученую ти стражю блюдыи, се глаголеши? Ужасенъ же, не яко воинъ глагола: не въ мнозѣ бо народѣ есть сила, но въ проразумѣнии брани. Ибо единъ левъ многы елѣни побѣжаеть, и единъ волкъ многа стада паствъ разлучаеть. Шедъ же убо, ты съ поручными воины тобѣ свою заповѣдь храни. Словомъ бо единемъ ратных бесчислено множество пучиною покрыю». И си рекъ, Нектонавъ отпусти воеводу своего.
Сам же, въставъ, вниде в полату свою и, единъ сыи, пакы то же наченъ дѣяти. И възревъ в мѣдяницю, видѣ богы египетскыя правяща лодия противных варваръ, и воя их тѣми ведоми. Нектонавъ же, влъхвованиемъ вельми гораздъ сыи человѣкъ, и обыкнувъ съ богы своими клюдити, увѣдѣвъ от нихъ, яко уже кончина есть царству египетскому. Въземъ злато много, постригъ главу и браду свою и, преобразився во инъ образъ, бѣжа сквозѣ Пулусию3 и, преплувъ, прииде въ Пелу макидонскую.4 И сѣде тамо на единомъ мѣсте, яко врачь премудръ, многа влъхвуя звѣздами, яко пророкъ египетскыи. Египтяне же моляхуся богомъ своимъ, яко камо ся есть дѣлъ царь египетскыи, вси бо египтяне повоевани бяху от противных. Сущии же въ адутѣ богъ их, нарицаемыи Серапионъ, прояви имъ, глаголя: «Се бѣжавыи царь пакы приидеть въ Египетъ, не старъ сыи, но унъ, и врагы ваша пръсы побѣдить». И пытаху, что убо хощеть быти, реченное к нимъ не разумѣша, написаша даное имъ проявление на стѣнѣ Нектонава болъвана.
И по всеи же Макидонии проелавився Нектонавъ, извѣстуя всѣмъ волхвованием, яко же и цариця Олумпиада, слышавши о немъ, прииде к нему нощию, Филипу же, мужю ея, отшедшю на воину. И увѣдѣвши от него, его же искаше, отъиде. И не по мнозѣхъ днехъ посла по него, и повелѣ ему внити къ собѣ. Нектонавъ же, видѣвъ ю́ велми красну сущю, въсхотѣ добротѣ ея. Простеръ руку свою, рече: «Радуися, макидонскаа царица!» Она же рече: «Радуися и ты, добрый пророче, минувъ сяди». И рече ему: «Ты еси, господи, — египетскыи учитель, его же искусивше, обретоша всю правду. И азъ же вѣру яхъ о тобѣ. Коею бо хитростию праваа повѣдаеши?» Онъ же рече: «Многомятежно ремество мое, о царице! Суть бо частнии стражеве, раздрѣшители знамениемъ, податели сномъ, ложеснии баснотворци, ягнячи влъхвове, рождению влъхвове». И се рекъ, възрѣ на Алумпиаду злѣ. Рече къ нему Олумпиада: «Пророче! Изъмѣрлъ еси, видев мя?» Он же рече еи: «Госпоже моя, помянухъ бо вѣсть, даную ми от моих богъ, яко подобаеть ти царицю видѣти, да все право ся есть събыло. Да потомъ клюди ми, еже хощеши». И вложивъ руку за пазуху свою, и выня дщицю, ея же слово указати не можеть: златомъ и слономъ обложена, имѣющи звѣздъ 7 и чястныи стражь, солньце же и луну. Солнце же убо крустално, а луна адаматина, другыи нарицаемыи Зеусъ въздушныи, другыи же Кронъ змиевъ, Афродитъ самъфирова, Ермия же змарагдинъ, ороскопъ же лугдинъ. Подививши же ся Олумпиада дщичному многоразличию, присѣде къ Нектонаву, повелѣвши всѣмъ отступити, и рече къ нему: «Пророче, поглядаи о моемъ и Филипове рожествѣ». Прослу бо ся бяше о неи, яко же приидеть Филипъ с воины, сию пустити хощеть, а иную пояти. Нектонавъ же рече къ ней: «Рци свое рожество и Филипово». И что къ тому творить Нектонавъ: прилагаеть и свое рожество къ Олумпиадѣ и лжа рече къ неи: «Нѣсть лжа слухъ, же еси слышала о собѣ. Могу же ти помощи яко пророкъ египетскыи, яко да не изгнана будеши от Филипа». Она же рече: «Како можеши?» Онъ же рече: «Подобаеть ти снитися съ земскьтмъ богомъ, и от того зачяти, и родити сынъ, и въскормити, сего же имѣти мѣстника бывающимъ грѣхомъ от Филипа на тя». И рече ему Олумпиада: «С которымъ богомъ?» Он же рече: «Съ лувиискымъ Амнономъ». И рече ему Олумпиада: «Каковъ есть убо богъ той?» Он же рече: «Възрастомъ убо срѣднии, власы имѣя златы, и бруди и браду, рогы имѣя на челе, украшены златомъ. Подобаеть же ти ся устроити, яко царици, его ради. Днесь бо въ снѣ узриши бога того, съшедша с тобою». Она же рече къ нему: «Аще вижю сонъ сеи, не яко влъхву, но яко богу поклонюся тобѣ».
Изыде же убо от царици Нектонавъ и взя зѣлиа от пустыня, еже знаяше на сътворение сномъ, и се столкъ, създа воскомъ женско тѣло, и написа на немъ имя Алумпиадино. И въжегъ свѣтилникъ от зелии, призываше заклинаа бѣсы, иже бяху на се надобѣ, яко призрѣния творити Алумпиадѣ, и видѣти и в нощи съплетшася с нею Амнона. И въставша от нея, и рекша к неи: «Жено, зачяла еси въ чревѣ мужескъ полъ, иже будеть мѣстникъ твои».
И въставши же Алумпиада от сна, почюдися. И скоро пославши, приведе Нектонава и рече ему: «Видѣхъ сонъ, его же ми еси реклъ бога Амнона. Но молю ти ся, пророче, да бых ся пакы смѣсила с нимъ. Да попецися, коли хощеть снитися съ мною, да и азъ приготовленаа жениху явлюся». Он же рече: «Пръвое убо, царице, яко же еси видѣла, сонъ бяшеть. Егда же самъ господскы приидеть к тобѣ орудие сътворити, да аще велить дръжава твоя, мѣсто ми вдаи, гдѣ ми лещи, да бых ся ему помолилъ о тобѣ». Она же рече: «Се в ложници моеи приими мѣсто. И аще получю от бога сего зачатие, велми тя потщю, яко царя, и сътворю тя акы отца дитяти тому». И рече к неи Нектонавъ: «Увидѣния дѣля твоего, царице, входящю богу, предитеча есть знамение то: аще сѣдящи вечеръ на ложи своемъ и узриши змия плъзуща къ тобѣ, повели всѣмъ сущимъ с тобою отступити. Ты же не угаси свѣща на свѣтилницѣ, его же нынѣ устрою горѣти въ честь богу, яко же видѣ, въдам ти. Но, възлѣзши на царьекыи твои одръ, готова буди и, покрывши лице свое, блюди бога, его же еси видѣла въ снѣ, идуща к тобѣ». Си рекъ, Нектонавъ изыде. Наутрия удавъ ему Алумпиада близъ своея ложица ложе.
Нектонавъ же, одравъ овну младу, главу и лобъ съ рогы, и позлати влъну и рогы, и възложи си на главу, и въземъ скыпетръ евеловъ, и ризу бѣлу, и вниде в ложницю, иде же лежаше на одрѣ Илумпиада, покрывшися, и концемъ же ока зряше. И увидѣ идуща, и не убояся его, того бо чаяше, яко же и въ снѣ видела. Свѣтилници же въжгоша, и покры Алумпиа лице свое. Нектонавъ же положи скыпетръ, и възлѣзе на одръ ея, и бысть с нею, и рече къ неи: «Пребуди жено! Зачала еси мужескъ полъ, мѣстника твоего хотяща быти и всея вселенныя и миродръжца царя». Изыиде Нектонавъ от ложница, и въземъ скыпетръ, и съкры вся, яже имѣяше на прелесть.
Утру же бывшю, въставши Алумпиада, вниде в ложницю, идеже бѣ Нектонавъ, и възбуди его. Онъ же обудився и рече: «Радуися, царице! Что ми повѣдаеши?» Она же рече: «Како ся тебе есть утаило, пророче, азъ дивлюся! Приидеть ли сии богъ къ мнѣ еще, яко велми ми есть любъ?» Онъ же рече к неи: «Послушай, царице! Азъ пророкъ есмь божии. И егда убо хощеши, въдаи же ми мѣсто се, да пребываю безъ голкы, да творю ему обычную чистоту, и приходити начнеть к тобѣ, егда хощеши». Она же рече: «Уже мѣсто се будеть твое». И повелѣ вдати ему ключи в ложница ея. Онъ же, яже имѣяше, положи въ покровеннѣмъ мѣсте и вхожаше к ней, елижды хотяше Олумпиа, мнимъ от нея, яко богъ есть Амнонъ. День же от дне начя еи чрево расти, и рече Алумпиа къ Нектонаву: «Аще пришедъ Филипъ обрящет мя непраздну сущю, что реку?» И рече къ ней Нектонавъ: «Никако же бойся, госпоже, о семъ. Поможеть ти Амнонъ богъ, пришед к Филипу въ снѣ, и повѣсть ему бывшее, и тобѣ невиновату сътворить къ Филипови». …
Пришедъ Филипъ от воины, видѣ жену свою скорбящю велми, и рече къ ней: «Жено! Бывшее о тобѣ не по твоей ся винѣ сътворилъ есть. Тотъ бо грѣхъ чюжь есть, яко же ми есть явило, да ты будеши невиновата. Не все бо мы царь можеть. Нѣси бо никому же от людии въсхотѣла, ни иному никому же от красныхъ образъ». И се рекъ Филиппъ Алумпиаду же веселу сътвори. Алумпиа же начя благодать въздаяти пророку, възвѣстившю ему прежде бывшаа Филипови.
И не по мнозѣхъ днехъ Филиппъ царь, пребываа съ Алумпиадою, рече къ неи: «Прельстила мя еси, жено, не от бога заченши, но от иного некого. И впадеши въ руцѣ мои!» Се слышавъ Нектонавъ, вечери велицѣ сущи въ полатѣ, и всѣмъ веселящимся съ царемъ Филипомъ, царева ради пришествия, царю же Филиппу дряхлу сущю, зане непраздна бѣ Алумпиада, жена его, пред всѣми Нектонавъ, сътворивъся змиемъ великымъ, вииде посредѣ полаты и посвиста страшнѣ, яко потрястися основаниемъ полатнымъ. Ядущии же съ царемъ, видѣвше змия, въскочиша ужасни. Алумпиа же, познавши своего жениха, простре десную си руку. Възвед же ся змии, около всѣхъ ходивъ, възыде на лоно Алумпиадѣ и облобыза ю́. Знамение любве змии пред видящими творя. Филипу же боявшюся купнѣ и дивящюся и безъ сытости позарующю, преложися змии въ орла и възлѣтѣ и амо же иде. И многу глаголу бывшу. Филипъ от страха разумѣвъ, и рече: «Жено! Знамение о твоеи тузѣ: видѣхъ бога, тобѣ помогающа въ бѣдѣ. Не вѣдѣ же, которыи богъ: показа бо намъ бога Амнона образъ, и Аполона, и Асклипиа».5 Алумпиа же рече ему: «Яко же ми есть явился тотъ, егда же снидеся съ мною, яко тои есть лувиискыи богъ Амнонъ». Филипъ же, се видѣвъ, блажаше себе, хотяи нарицати божие племя, хотящее родитися своея ему жены.
Не по колице же днии сѣдящю Филипу негдѣ на царьскомъ мѣсте, множество различных птиць кръмяхуся ходяще. И безъ запа текши птица на лоно Филипа царя, снесе яицо. И свалився съ лона его, паде на земли и разбися. От него же въскочи малъ змииць, и много ходивъ около яица, пакы искаше дну внити, отнюду же изиде. И вложь главу въ яице и умре. Смяте же ся Филиппъ царь и призва Антифонта некоего, сказателя знамению, и исповѣда ему бывшее. Сказатель же знамению дохновениемъ божиимъ рече къ нему: «Царю! будеть ти сынъ, иже обыидеть весь миръ, покоряя всѣхъ своею силою, и възвращая же ся въ свое царство малолѣтенъ умреть. Змии убо царьскыи образъ есть, яице же подобно миру, от него же изыде змии. Обходить убо весь миръ и хотяи внити, отнюду же изыде, не доиде, но умре». Антифонъ же сказа знамение и, даръ въземъ, от царя Филипа отиде.
И скончавшюся времени родити Олумпиадѣ, сѣдши на столѣ, на нем же раждають жены, начя болѣти. Пристоя же Нектонавъ, и премѣривъ небесная течения тешаше ю́, да бы ся не потщала на рожение, и склонивъ мирскыя стухия влъхвованиа силою, пытааше настоящаа и рече къ неи: «Жено, въздержися, да побѣдиши настоящаа естеству. Аще бо нынѣ родиши, работяга и планеника родиши». Пакы же женѣ въ болѣзни мятущися и уже не могуща потръпѣти от великыя болѣзни, Нектонавъ же рече: «Жено, потръпи мало: аще бо нынѣ родиши, галинъ будетъ, нищь раждаяися». И нѣкыя притча и добраа словеса Нектонавъ угѣшаа, учаше Алумпиаду. Тотъ свое влъхвование творя, не дадяше женѣ родити. Пакы же съглядавъ небеснаа течениа и мирскаа стухия, и видевъ всего мира посреди небеси суща, и светлость нѣкую узрѣвъ, яко слънъцю посреди небеси суща, и рече къ Алумпиадѣ: «Уже пусти гласъ къ рожению своему». И самъ же повелѣ ей, да родить, и рече еи: «Царя родиши мирудръжца нынѣ». Алумпиа же, болми възпивши, и роди отроча съ доброю чястию. Отрочати же падшю на земли, быша громи велици и блискании млъниа, яко всему миру подвизатися.
Утру же бывшю, видѣ Филипъ отроча, еже роди Алумпиа, и рече: «Мыслилъ есмь не кръмити его, яко не от мене ся есть родилъ, но понеже вижу, яко сѣмя есть божие, рожество же его боле всего мира, да кръмимъ си будеть за память умръшаго ми отрока, родившаго ми ся от пръвыя жены. И да наречется Александръ». И тако рекшю Филипу, всяко прилежание творяху отрочяти, и възложивши вѣнець на главу его, поводиша и́ по всей Макидонии и по всей области его. Възмогшу же Александру, не подобенъ бяше образомъ къ Филиппу, ни къ своей матери Алумпиадѣ, ни къ отцу своему, но своимъ украшенъ образомъ. Образъ убо имяше человѣческыи, гриву же лвову, очима же розноокъ: десное убо долу зряше, шюее же зекро. Зуби же его остри, акы змиевы. Подобье же имяше лвово, скоръ, яснъ же бяше. По л ѣтѣхъ же възрастѣ, начя ся учити. Бѣ же ему кръмилица — сестра Мелантова, пестунь же и кормилець — Леонидъ, учитель же книгамъ — Полуникъ, гудению же — Леукипъ, землемѣрию — Мелепъ, мудростнымъ же словомъ — Аксиаменикъ, философии же — Аристотелисъ, брань творити — воевода. Александръ же всякому наказанию научився, и звѣздный законъ. Отпущаем же от учениа домови, учяше дѣти, с ними же учяшеся, да ся биють, раздѣлившеся, и самъ творяше брани ту. Егда же узряше другую страну побѣжаему сущю, преходяше на ту страну и помогаше имъ, и одолѣваху, и явѣ бяше, яко того бѣаше побѣда. Сице же Александръ кормимъ бяше. И съ воины на поле хожаше учится воинскому чину и, с коньныкы примѣшаяся, учяшеся ездити.
Въставъ Александръ, поиде от Суриа, и срѣтоша Дарьеви cли, носяще къ нему грамоту, чръчегу и мячь, и корстицю съ златомъ. Приим же Александръ грамоту Дариа, царя пръcкаго, и разгну, обрѣте написанно сице: «Царь царемъ и богомъ сродникъ, и сияя съ слънъцемъ, азъ, самъ богъ, Дарии — Александру, рабу моему, велю тако и заповѣдаю. Възвратися къ родителемъ своимъ, мнѣ же работаа. Лежи же на лонѣ матере своея Алумпиады: тобѣ бо подобаеть еще учитися и ссати матерь. И сего дѣля послалъ ти еемь мячь, и чръчегу, и кръетицю злата, да избериши, что мыслиши: мячемъ убо възвѣщаю ти, яко и еще учитися подобаеть, чръчегу же, да с ровнинами своими играеши,6 а не акы старо тѣло понося, прелщаеши уныя и по собѣ водиши, акы старѣи разбоиникомъ, съмущаа грады. Ни тако сама вселеннаа вся, събравшися въедино, можеть раздрушити Пръско царство. Толико бо множество имѣю вои, елико же ни пѣска кто можеть прочести, злата же и сребра многа, яко исплънити всю землю. Послахъ же ти злата кръстицю плъну, да аще не имѣеши, чимъ кръмити разбоиники, равный тобѣ, вдаси имъ кръмлю, кождо их възможеть въ отьчьствие свое възвратитися. Аще ли не послушавши повелѣния моего, послю на тя, да тя имуть воини мои, не акы Филиповъ сынъ покажненъ будеши, но акы омѣтникъ распятъ будеши».
И си наченшю прочитати Александру при всѣхъ воих, и убояшася вси. И разумѣвъ Александръ боязнь их, рече к нимъ: «Мужи макидонстии, дружино моя! Почто ся смятосте, слышавше грамоту Дарьеву, акы право суще клюкаво его писание. И пси бо друзи, велици суще и не могуще, лають велми, да лаяния дѣля явятся акы силни сущи. Тако есть и Дарии: въ дѣлех не могыи ничто же, въ писании же мнится быти силенъ, яко же пси лаяниемъ. Но сътворимъ истинну сущу писаниемь его. Просвѣтихомъ бо ся имъ, да видѣти начнемъ, с кимъ ся хочемъ бити лютѣ, да не побежени бывше посрамимся». И се рекъ, повелѣ и связати посолникы Дарьевы и, ведше, распяти. Они же рѣша: «Александре царю! Что зло сътворихомъ тобѣ мы, посолници есмы? Почто велиши намъ злѣ погибнути?» Рече имъ Александръ: «Похулите своего царя Дария, а не мене. Послалъ бо вы есть с тацѣми грамотами не акы цареви, но акы къ начялнику разбоиникомъ. Убити вас хощю, яко пришедъша къ разбойнику человѣку, а не акы царю». Они же рѣша: «Аще и Дарии, не вѣдыи ничто же, написалъ есть ти тако, но мы видимъ такъ порядъ и чюемъ, яко уменъ и великъ царь еси и сынъ царя Филипа. И молим ти ся, владыко великыи царю, вдаи ны животъ». Рече же к нимъ Александръ: «Нынѣ ли есте убояли мукы нашея и молитеся, да не умрете. Сего вы дѣля пущаю. Нѣсть бо того въ моеи воли погубити вас, но явити образъ еллинскаго царя и варвара мучителя. Не почаите же вы ничто же зла пострадати от мене, царь бо посолника не убиваеть».
И се Александръ рекъ къ нимъ, повелѣ имъ вечеряти съ собою. Мыслящим же сломъ кълюдити къ Александру, како бы лестию приялъ Дария, и егда ся начнеть бити с нимъ, и рече имъ: «Не рцѣте ми ничего же. Аще бо бысте отходили от него, увѣдѣлъ бых от васъ, но понеже къ нему идѣте, не хощу, да нѣкто от васъ повѣсть реченнаа Дарьеви, и будете повинни муцѣ. Премлъкнете убо, да приидемъ без вѣсти». Почтиша же его сли Дарьеви гласы великы и все множество воиское начяша и́ славити.
По трехъ же днехъ написа Александръ къ Дарьеви грамоту, юже и прочте прѣдъ своими вои отаи словъ Дарьевъ, и бяше написание сице: «Царь Александра сынъ Филипа царя и матере Алумпиады, къ цареви царемъ и стлънику бога слънъца, сияющему съ слънъцемъ, Дарьеви, великому богу пръскому, радоватися! Срамъ есть толику царю пръскому, толикою силою величающюся и въсходящему съ слънъцемъ, от смиреннаго раба, н́коего Александра, пастися. Имена божия, въ человѣкы вмѣстившася, велику силу имъ подають и умъ. Како же бесмрътныхъ богъ имена въ тлѣннаа телеса вселятся? Се бо уже и о семъ разумѣхомъ, яко ничто же можеши противу намъ, именемъ божиимъ надѣяся и тѣхъ силу на ся въскладаа на земли. Аз же иду на тя съ ратью, яко на смрътна суща, и побежденья же часъ от вышняго промысла есть. Почто же ли еси написалъ тако намъ: «И толико злата и сребра имѣю»? Да увѣдѣвше, мы крѣпльше будемъ на брань, да възмемь мы то. И аз же убо, аще ти одолѣю, славенъ буду царь, великъ въ еллинѣхъ и варварѣхъ, яко толика царя силна Дария убивъ. Ты же аще мя побѣдиши, ничто же велико сътворилъ еси, разбойника бо побѣдилъ еси, яко же еси писалъ к намъ. Азъ же царя царемъ, Дарья, бога великого, побѣдилъ! Но и чръчегу послалъ ми еси и кръетицю злата, и то ми еси послалъ, ругаа ми ся, аз же се прияхъ, акы добры вѣсти: мячь убо приахъ, да своимъ копиемъ и оружиемъ бити начну варвары, и моима рукама въ работу въжену. Чръчегою же образъ ми еси сътворилъ, яко мнѣ есть объдержати весь миръ, бо есть обьлъ, яко и чръчега. Кръетицю же злата — велико знамение ми еси приел а лъ, покорение бо свое възвѣстилъ ми еси, побеженъ бывъ мною, дани бо даяти начнеши мнѣ».
Се прочетъ Александръ прѣд вои своими и запечятлѣвъ, и вда посолникомъ Дарьевымъ. И злато, еже бяху принесли, и то вда имъ. Они же, похваливше его великую мудрость, отъидоша и приидоша къ Дарьеви.
Дарии же, прочетъ грамоту Александрову, увѣдѣ сущюю в ней силу. И испытавъ извѣстно о мудрости Александровѣ и браннѣи пристрои его, яко препрѣнъ есть от грамоты, написа къ своимъ воеводамъ сице: «Царь Дарии, иже об ону страну Таура7 воеводамъ радоватися! Повѣдають ми въставша на ны нѣкого Александра, Филипова сына. Того убо емше, приведете къ мнѣ, не сътворше тѣлу его ничто же зла, да азъ, съвлекъ с него багряную его ризу8 и раны възложивъ на него, послю и́ въ Македонию, въ отьчьство его, къ матери его Алумпиадѣ, вдавъ ему игру, яко же въ Македонии играють. И послю с нимъ мужа, всякого цѣломудриа учителя. Лодиа же его погрузите въ морстѣи глубинѣ, воеводы же, ходящаа по немъ, оковавше, послите к намъ, а прочаа воя послите на Чръмное море, да живуть тамо. Коня и вся ратныя съсуды вамъ даю и дружинѣ вашеи. Здрави же будете!»
Написаша же воеводы Дарьеви сице: «Богу великому и цареви Дарьеви — радоватися! Толикомъ языкомъ пришедшимъ на ны, дивимся, како есть утаило тебе досѣлѣ. От тѣхъ же послахомъ и к тобѣ, яже уловихомъ кромѣ дружины ходяща, не смѣвше их прежде тебе истязати. Въскорѣ убо прииди съ великою силою, да не планни будемъ». Сию же грамоту приимъ Дарии въ Вавилонѣ въ Пръсидѣ и прочетъ, въсписа имъ сице: «Царь царемъ, великъ богъ Дарии, всѣмъ царемъ и воеводамъ — радоватися! От мене никоея же надежда почающе, величество мужества вашего покажите. Рѣка бо есть пришла на вы и сътворила есть въ васъ глъку, въ могущихъ угасити огнь? И мужа честны нравы не могоста показати? Убиенъ ли есть кто от васъ на плъку? Что ся домышлю о васъ, иже мое царство придръжащи, вину прикладающе о мужи разбоиницѣ, не хотяще его яти? Нынѣ убо, яко же рекли есте, азъ, шедъ, иму его».
И слышавъ бо Дарии близъ суща Александра, събра воя близъ рѣкы, нарицаемыя Пинариа,9 и написавъ, посла къ Александрови тако: «Царь царемъ, великыи богъ Дарии, языкомъ господинъ, къ Александру. Грады губя, мнѣлъ еси утаити имене Дарьева, его же и бози почли суть собѣ стлъника быти? И не добра тя мню суща, отаи царствующа въ Макидонстѣи странѣ, безъ моего повелѣниа, но и прошелъ еси землю и въ градѣхъ чуждихъ себе еси прозвалъ царемъ, събравъ мужа подобны собѣ, не имуща надежда. И възимаеши грады худы, яже азъ, присно говѣя обладати, не хотяхъ многымъ от них, акы отмѣтны имѣя. Ты же дани еси в нихъ испросилъ имати, и велиши убо намъ тацѣм же быти, акы же и си. И мѣста, яже еси приалъ, не хвалися имѣти, злѣ убо ся еси домыслилъ о семъ. Пръвое убо длъженъ еси былъ безумие свое исправити и приити къ мнѣ, къ господину своему Дарию, а не събирати разбоиничя силы. Написалъ ти есмь приити поклонитися Дарьеви царю, ты же иного безумия дръжишися. И умучю тя убо смрътию неизреченною, пуще же тебе и иже с тобою постражють, иже суть не дали смыслити. Клену же ти ся богомъ великымъ, моимъ отцемъ, не помнѣти ми, яже еси съдѣялъ, аще ми ся поклониши».
Александру же, приимшю грамоту Дарьеву и прочетшю, не раждизашеся о гръдыхъ словесехъ Дарьевыхъ, нъ посмѣявся. Дарии же, съвокупивъ силу многу, поиде съ дѣтми своими, и съ женою, и съ матерью своею. Бяху же о немъ нарицаемии бесмрътни 10 тысящь, сего дѣля нарицахуся бесмрътни, яко число их бяше всегда плъно въ убиеныхъ мѣсто. Александръ же, прошедъ Киликиискыи Тавръ, прииде въ Тарсъ,10 въ киликиискую митрополию, и видѣвъ Впату рѣку наводнившюся, самъ же ся бѣ въспотѣлъ от пути, и съволкъ и съ себе броня, измывся в рѣцѣ и намръзеся зимою, въ злу бѣду впаде, одва ся изъвлекова.
Извлековавыи же его бѣ Филиппъ от славныхъ лечець.11 Исцѣлѣвъ же, поиде на Дария. Дарии же на наричемемъ мѣстѣ вся воя строяше. Разгнѣва же ся Александръ, устрѣмися на брань и исплъчися на Дария. Сущии же о Дарии, видѣвше Александра, съ силою идуща на нь и убояшася. На ней же странѣ слышаша Александра, и ту постави колесница и всю бранную пристрою. Ставшима обѣма странама на браннѣмъ съступѣ, и не вда Александръ ни единому плъку приступити къ нимъ, ни проехати, ни причати их. И въсѣдъ Александръ на конь, повелѣ въструбити бранныи глас. И велику кличю бывшю въ воих, и бысть велика брань между има, и биющеся гоняху, ово на сю страну, ово на ону. Обои убо побѣжающеся расхожахуся. Сущии же о Алексанъдрѣ вътискаху суща о Дарии далѣ, и велми я́ крошаху, язвяще. Падаху другъ на друга въ множествѣ вои. Ничто же бяше ту видѣти, но токмо коня, лежаща на земли, и мужа избъены, не б́яше же како познати ни пръсянина, ни макидонянина, ни болярина, ни пѣша, ни конника. Въ велицѣ прасѣ не видѣти бо бяше ни неба, ни земли от многы крови. И то же само слънъце, съжаливси о бывшихъ и не могыи зрѣти толика зла, пооблачися. Сѣчи же велицѣ бывши, побегоша пръси, бяше же с ними Амутъ Антиохиискы, боляринъ макидонскыи, иже бѣжалъ къ Дарьеви въ пръваа лѣта. Вечеру же бывшто, Дарии, убоявся, поиде преди. Всѣми же бѣ знаема побеженаа его колесница. Онъ же остави колесницю и, вс́дъ на конь, бѣжа. Александръ же, чтяше Дария, хотяше и́ яти, да ни от кого же убиенъ будеть, и гнаше по немъ, хотя и́ спасти. Колесницю убо, и жену его, и дщерь, и матерь Дарьеву 7-десятъ връстъ гнавъ, Александръ прия. Самого же Дария нощь спасе, имѣя бо на то конь добръ, и тѣмъ убѣже гонимаго. Александръ же постигъ Дарьевъ товаръ, вселися во нь. Побѣдивъ Дария и противныя и толикы славы сподобися, ничего же гръда не створи, но убиеныя пръсы повелѣ погребати, матерь же Дарьеву, жену и дѣти съ собою приведе честию, тако же и прочаа плѣыникы словесы утѣши.
Убиеных же пръсъ бѣ множество много зѣло. Макидонъ же убиеныхъ пешець 5 сотъ, коньникъ же 60 къ сту, язвеныхъ же двѣсте и 50, а противных двѣ тмѣ, плѣнникъ же бяше мужии 4 тысящи.
Дарии же, бѣжавъ и спасенъ бывъ, събирати начя болшюю силу и написа къ княземъ и языкомъ сущимъ подъ нимъ, да с великою силою приидуть к нему…
Александръ же, силу многу имѣя, прииде въ Пръскую страну. Стѣны же града того высоки сущи, макидономъ явѣ ся сътвориша. Помысли убо нѣчто мудрыи Александръ, и ту пасомаа стада пригнавъ, от дрѣва вѣтвь отсѣкъ, привяза къ хвостомъ их, и въ слѣдъ по воехъ погнаша стада. Влекоми же по земли вѣтви, въздвизаше же ся пръсть и въсхожаше прахъ до Олумпа, яко же пръсомъ, съ града зрящимъ, мнѣти, яко мнози суть воини безъ числа. Вечеру бывшю, повелѣ привязати къ рогомъ стада того ложь и свѣща въжещи, да горять. Бяше бо мѣсто то поле, и бяшеть видѣти все то поле, акы огнемъ зажещи, и убоявшеся пръси. Пришедъ убо близъ града пръскаго яко пяти днищь,12 искати начя Александръ, кого бы послалъ къ Дарьеви, възвѣщаа ему: «Коли ся хощеши с нами съступити на брань?»
Въ ту же нощь леже Александръ спати и видѣ въ снѣ Амъмона стояща в него въ образѣ Ермовѣ,13 имѣюще вѣнець, и хламиду,14 и палицю, и макидонескъ плащь, и глаголюща к нему: «Чядо Александре! Егда будеть врѣмя помощи, буду с тобою. Ты убо аще послеши сла къ Дарьеви, предасть тя. Ты же самъ собѣ буди солъ и иди, въземъ образъ, яко же видиши мя имуща». Александръ же рече ему: «Грозно ми есть, царю сущю, самому сломъ быти». «Но бога помощника имѣя, не наследѣши ничего же зла», — рече Александру. Приим же Александръ сию вѣсть, въетавъ, радуяся и сповѣда всѣмъ бояромъ своимъ. Они же съвѣщаша с нимъ сего не сътворити.
Поемъ же съ собою воеводу, именемъ Еумила, и с нимъ три коня, и абие поиде. И приде къ рѣцѣ, нарицаемѣи Страгъга. Си же рѣка помръзла есть, зимѣ сущи, и ходить по неи скоти и колесница, и потомъ по днехъ раздрушается и бываеть глубока и быстра. Обрѣте убо помръзшю рѣку Александръ и въземъ образъ, в нем же видѣ Амъмона, всѣдъ на конь, на нем же бѣ волуя глава,15 и преиде единъ. Еумилъ же ся маляше ему, да бы пришелъ с нимъ, да будеть ему въ помощь на бѣдѣ. Глагола ему Александръ: «Сдѣ пребуди съ двѣма жребцема, имѣю бо помощника, рекша ми: «Сии образъ въземъ и иди единъ». Бяше же рѣка въ широту връсты единоя, и прешедъ Александръ, идяшеть путемъ и прииде близъ вратъ пръскых. Сущии же ту стражие, видѣвше его въ такомъ образе, мняху его бога, пытаху же у него: «Кто еси?» Рече же имъ Александръ: «Дарьеви прѣдставите мя, тому повѣмъ, кто есмъ». Въне же бѣ Дарии на высокихъ мѣстехъ, гребля копаа и покрывая пръстию, акы уроды творя макидоны.16
Събрашася на дивное видѣние Александрово. Дарии же малы не поклонися ему, мнѣвъ его бога суща, от Алумпиа пришедша и въ варварскую одежю облъкшася. Сѣдяше Дарии въ вѣнци, иже бѣ с камениемъ многоцѣннымъ, в ризѣ чръвленѣ, яже бѣ вавилоньскы ткана златымъ пряденом, и въ багрѣ царьстѣмъ, и въ сапозѣхъ златыхъ, с камениемъ дѣланы до лысту его. Скипетра обаполы его, плъци же тмами около его. Дарии же въпрошаше: «Кто еси?», видѣвъ его въ образе ходяща, его же нѣсть видѣлъ николи же. Александръ же рече ему: «Аггелъ есмь Александра царя». И рече ему Дарии: «Да почто еси пришелъ к намъ?» Александръ же рече: «Азъ ти поведаю, яко зде сущу Александру. Коли ся хощеши съвокупити на брань, вѣдаи убо, царю Дарии, яко царь поздяся на брань уже явился есть противнымъ, яко страшиву душю имать на брань. Да уже не брези, но повѣжь ми, коли хощеши на брань съвокупитися?» Дарии же, разгнѣвався, рече къ Александру: «К тобѣ ли съвокуплю брань, ли къ Александрови? Тако бо ся еси разъгрози, акы самъ сы Александръ, и дръзо ми отвѣщаеши, яко мнѣ противенъ сыи. Нынѣ убо обычную трапезу вечеряи съ мною, яко же и тои Александръ вечерю сътвори сломъ моимъ». И тако рекъ Дарии, дръжа за руку Александра, и веде и́ въ полату свою. И се же знамение добро имяше Александръ, за руку приведенъ от врага, и пришедъ внутрь полаты его, абие възлѣеже пръвѣе Александръ на вечери Дарьевѣ.
Пръси же, зряще Александра, дивляхуся, яко малъ бяше тѣломъ, но не вѣдяху, яко въ малѣ съсудѣ чясти небесныя бѣ слава. Пиющим же имъ чясто въ чяшехъ, Александръ промыслъ сътвори сице: елико аще чяша възимааше, в нѣдра собѣ въкладаше. Видящеи же его повѣдаша Дарьеви. Въставъ же, Дарии рече: «О, храбре! На что се ты въкладаеши в нѣдра своя, на вечери възлежа?» Се же слышавъ, Александръ рече: «Великыи царю! Егда вечерю творить Александръ велможамъ своимъ и воеводамъ, даруеть имъ чяша. И мняхъ тя такого суща, ак же есть онъ, сего дѣля сътворихъ и азъ сице». Словом же Александровымъ и пръси удивишася, присно бо притчя, аще имать вѣру, въ лжи си творить слышащаа. Многу же убо млъчанню бывшю, Парагъгисъ нѣкто именемъ, сыи игемонъ въ Персидѣ, навади Александра, видѣлъ бо бѣ въ истинну Александра въ лицѣ, егда бо прииде пръвое въ Пелълу макидонскую, посланъ от Дариа на дань, възбраненъ от Александра бывъ, сего знаше. И расмотрѣвъ помалу Александра рече въ coбѣ: «Се есть Филиповъ сынъ. Атце образъ свои есть измѣнилъ, мнози бо человѣци от рѣчи познаваеми бывають, аще и въ тмѣ приходит!». И тако увѣрився от своей съвѣсти, яко се есть самъ Александръ, приклонився къ Дарию, рече ему: «Великьти царю всея земля, Дарии! Сии солникъ Александръ есть, царь макидонскыи, Филиповъ сынъ». Дарии же и вси пиюще с нимъ пиани бяху вси велми. Слышавъ же Александръ словеса Парагъгова, реченаа къ Дарьеви на вечери, и разумѣвъ, яко познанъ, прелъстив всѣхъ, изиде. И имѣя въ пазусѣ своеи чашу злату, и изииде таи, и въсѣдъ на конъ, яко убѣжати бѣды. И обрѣтъ въ врагѣх персенина единаго стража, и убивъ его, изииде из града.17 И увѣдѣвъ же Дарии посла пръсы съ оружиемъ, яти хотя Александра. Александръ же лагодя коневи, правляше ему путь,18 бяше бо полунощи, и тма бысть велика. Мнози же по немъ гоняху и не постигоша, друзии бо путемъ гнаша, инии же въ тмѣ и падаху въ дебри. Александръ же бѣ, акы звѣзда, съ небеси сияющи, единъ ида и бежа, ни въ что же мняше пръсы. Дарии же тужаше, на одрѣ своемъ сѣдя. По семъ же видѣ нѣчто знамение: икона бо Ксеръкса царя19 внезапу спаде от стлъпа, ю́ же Дарии любляше велми, яко прекрасна бѣ писаниемъ.
Александръ же, спасенъ бывъ нощию, приидѣ бѣжа на рѣку Гагину. Яко же прииде, пришедшю коневи къ брѣгу и преднии нозѣ поставльшю на сусѣ, раздрушися рѣка от слъньчьныя теплоты, и конь протруячаше убо, восхищенъ водою,20 Александра извергъ на сухо. Пръси, гоняще Александра, приидоша къ рѣцѣ, уже прошедшю Александру, и не могша преити, възвратишася, рѣка бо непроходима бяше всѣмъ человѣкомъ. Пръси же повѣдаша Дарьеви Александрово вазньство. Дарии же, дивяся преславному знамению, дряхлъ бысть велми. Александръ же, пѣшь шедъ от рѣкы, обрѣте Еумила, с нимъ же оставилъ два коня, и исповѣда ему бывшаа вся.
По сих же написа Александръ къ матери своей Алумпиадѣ: «Сладцѣи моеи матери радоватися! И Аристотелю, честному моему учителю, радоватися! Добрѣ умыслихъ написати вамъ о уставлении моемъ, бывшимъ противу Дарьеви. Слышахъ о немъ, яко съ многими царьми и боляры есть на Исаковѣ луцѣ, прияхъ козы многьг, и привязавъ свѣща къ рогомъ ихъ, и изгнахъ нощию. Они же, видѣвше насъ, на бѣжение устрѣмишася, мнѣвше, яко мнози суть вой. И тако побѣду на нихъ сътворихъ, иде же градъ създахъ, имя ему сътворивъ Козии, въ Исаковѣ луцѣ създахъ град Александрию, иже на Исонѣ.21 Оттуду же пакы поидохъ по пути Арменскыя страны, иде же есть источникъ Еуфрата и Тигры. И оставленъ же бывъ Дарии, убиенъ бысть от Виса и от Ариовръзана, мидскых старостъ.22 Азъ же печаленъ быхъ о немъ, побѣдивъ бо его, не хотяхъ его погубити, но имѣти его подъ моимъ царствомъ. Дышюща же его достигъ, съвлекся съ своея хламиды, покрыхъ его. Потом же озрѣвся на безвѣстную чясть, на предлежащее указание, проводихъ Дария и честь велику сътворихъ на исходъ живота его, и повелехъ обрѣзати носы и уши стрегущимъ гробъ его по обычаю пръскому.
Оттуду же, приимъ многы вожда, въсхотѣхъ внити въ заднюю страну пустыня въ слѣдъ звѣздныхъ колъ. Туземци же глаголаху, яко въ странахъ тѣхъ дивии человѣци суть и звѣрие зли и дивни. Азъ же паче видѣти въсхотѣх страну ту и человѣкы ты. Приидохъ же на мѣсто нѣкоторое пропастно, идѣ же бѣ пропасть велика и глубока, юже прѣидохъ осмью дьни, видяще пустаа мѣста и звери инакы, ово инакы роды. Пришедше же нѣ на которое мѣсто въ 9 часъ, обрѣтохомъ лѣсъ густъ, нарицаемыи Анафиетъ, имѣюще яблока всѣми лици. Бяху же в томъ лѣсе человѣци вел ми велици, имѣющи въ высоту лакотъ 24, имеюще шия длъгы и рукы, беруще овощь. Иже поидоша на ны, азъ же велми начахъ тужити, видѣхъ такы человекы. Повелѣхъ же, да ми имуть от них. Устрѣмившимъ же ся намъ на ня съ кличяниемъ и трубами, и, видѣвше насъ, побегоша. Убихом же от нихъ 300 и 32. От нихъ же наших вои убиша 100 и 60 и 3. Пребывахом же, ядуще овощь. Тои бо бяше единъ.
Оттуду же отшедше, приидохом на нѣкую страну травну, идѣ же бяху человѣци дивии, подобни суще величиемъ къ влатомъ, обли, и космати, чръмни, обличие имуще лвово. Друзии же, нарицаемии охлоти, не имѣюще власъ, въ высоту имуще 4 лактеи, прѣкы же двухъ. И приидоша же къ намъ, кожами пропоясани, крѣпци велми, готови суще на брань без копии и безъ стрѣлъ, но колиемъ биахуся съ вои и убита многы. Воемъ же гыблющимъ, повелѣхъ възгнѣтити огнь и огнемъ братися с ними. И тако изгорѣша силнии мужи. И от вой же погыбѣ мужии 70 и 2. И повелѣхъ съжещи а́ огнемъ, и оставльшаа кости их нести въ домъ их. Они же исчезоша. Въ утрии же день въсхотѣхомъ внити въ врътпы их, и обрѣтохомъ въ входѣхъ дверных привязаны звѣри, яко пси, великы и пестри, длъготу имуще лактии 4 и очеса три. Видѣхомъ тамо бълохы скачюща яко и жабы. Пришедъше же оттудѣ, приидохомъ на нѣкаа мѣста, идѣ же источникъ течяше великою водою. И повелѣхъ ту плъкъ сътворити и въоружитися, помня трудъ яблокоядець. Потом же въ девятыи часъ и десятыи явися намъ мужь косматъ, яко вепрь. И ужасохомся, видѣвше такова животна. И повелѣхъ яти и́. Он же, ятъ бывъ, безъ студа зряше на ны. И повелѣхъ съволокъше жену привести къ нему, дабы ея въсхотѣлъ. Онъ же, въсхытивъ ю́ и оттекъ кромѣ, нача ясти. Текшимъ же воемъ яти его, поторта языкомъ своимъ, и слышавше прочий от рода его изыдоша на ны из блата, мужии до десяти тысящь, а насъ бяше 4 тмы. И повелѣ зажещи ихъ блато. И, увидѣвше огнь, бѣжаша. Гнавше по нихъ, связахомъ от нихъ 4 ста мужии, иже не имуще чесо ясти, изъмроша. И бяху же в нихъ смыслъ не человѣчь, но лаяху, яко пси.
Отшедше же оттудѣ, приидохомъ на рѣку нѣкую, и повелѣхъ воемъ исплъчитися ту, и въоружишася по обычаю. И бяше же при рѣцѣ древо, и купно солнцю въсходящю, и дрѣво растяше до шестаго часа, от 7-маго часу исчезаху, яко же не видѣти их отинудь. Слезы же имяху, яко же пръскыи пепелъ, воню же велми сладку и добру. Повелѣхъ бо сѣщи дрѣво, губами собирати слезу. Внезаапу же събирающеи бьеми бяху от бѣсовъ невидимых, и бьемых лопотъ слышати бяше и раны по плещема видяхомъ, биющихъ же не видѣхомъ. Глас же нѣкакъ прихожаше, глаголя: «Не достойно сѣщи, ни събирати. Аще ли не престанете, да будуть вси вои нѣми». Азъ же убояхъся, повелѣхъ ни сѣчи, ни събирати от нихъ. Бяше же в рѣцѣ камение чръно, иже ся прикосняше къ камени сему, такыи же образъ приимаше. Бяху же змиевѣ в рѣцѣ мнози, и рыбы мнози инакы родом, яже огнемъ не печяхуся, но въ кладежнѣ водѣ студнѣ. Единъ убо от воинъ, приимъ, измывъ и вложи въ сосудъ и остави, и обрѣте рыбу сварену. Бяху же на рѣцѣ птица, подобны нашимъ птицамъ, их же приближишася къ огню пакы исхожааше от него.
Въ утрии же день идяхомъ и блудяхомъ. Глаголаху же ми вождеве, яко не вѣмы, камо идемъ, владыко, царю Александре! Обратимся, да не въ горшаа мѣста впадемъ. Азъ же не хотяхъ възвратитися. Срѣтаху же насъ звѣрие мнози о шести ногъ, и о трехъ очесѣхъ, и о пяти очесехъ, имущь длъготу 10 лакоть, и инаци звѣрие мнози, да друзии убо бѣгаху, инии же приходяху къ намъ. Придохом же на некако мѣсто песочно, иде же изидоша звѣрие, подобни дивиимъ осломъ, имущь длъготу по 20 лакотъ, не имѣяху же по два ока, но по шести, двѣма же толико глядаху. Не бяху же люти, но кротци. Иныи многы убиша вои стрелами. Оттуду же пошедше, приидохомъ на нѣкако мѣсто, иде же бяху человѣци безглавни, глаголюще же человѣческымъ своимъ языкомъ, космати, ходяше въ кожахъ, рыбоядци. Ловяще рыбы от моря, прилежащаго в них, и приношаху к намъ. Друзии же от земля приношаху нудна, яже бяху въ тягости гривенъ 25.23 Вормоны же многы и великы видѣхомъ ходяща по земли. Друзи же наши веляху, да ся быхомъ обратили, но азъ не хотяхъ, хотя видѣти конець земли.
Оттудѣ убо шедше по пустыни, приидохомъ на море, к тому не видяще ничто же, ни птица, ни звѣри, но токмо небо и земля. Слънъца же уже не видѣхомъ, но въздухъ почерненъ до десятого дне. Пришедше же не в кое мѣсто помория, и шатры наша и плъкы наша поставиша, и влѣзохомъ в лодьи, и преехахомъ в нѣкыи островъ морскыи, недалече сущь от земля. В нем же слышахомъ рѣчь человѣческу, еллинскымъ языкомъ, глаголющих же не бѣ видѣти. Нѣции же от воинъ, искочивыи из лодьи, пребрѣдша на островъ, и абие каркину излѣзшю, въвлекоша ю́ въ воду. И, убоявшеся, обратихомся на землю.
И пакы пошедше, приидохомъ за два дни въ страну, иде же слънъце не сияет, ту убо есть земля блаженныхъ.24 И хотящю ми видѣти и исписати мѣста та, начах поимати свои ми рабы и поити къ нимъ. Калисфенъ25 же, мои другъ, съвѣщася съ мною, да иду съ 40-ми дружины и съ стомъ отрокъ, и съ воины тысящу и 200. Вне же по пути узрѣхомъ ослица, имуща жребята, обуяты воискымъ плъкомъ. И тако внидохомъ въ путь темныи връстъ 15, и видѣхомъ нѣкако мѣсто, и бѣ на немъ источникъ светелъ, его же вода заблищашася, аки молниа. Възалкавъ же ся, въсхотех прияти хлѣба и призвахъ повара, и рѣхъ ему: «Приготови ны влагу». Он же, приимъ икру, и иде къ свѣтлому источнику омыти икру, и абие намокши в водѣ, оживѣ икра и избѣжа от руку повара, бѣ же вся земля та водна. Поваръ же бывшаго не повѣда.
Пакы же шедше верстъ 30, к тому поидохомъ, видѣвше зарю безъ слънъца и без луны и без звѣздъ. И видѣхъ два птича летяща, имуща обличив человѣческо, елиньскымъ языкомъ свыше зваста: «Почто ходиши по земли единаго бога, Александре! Възвратися, окаанне, на мѣста блаженыхъ и не можеши въступити! Възвратися убо, о человѣче, и по вданѣи тобѣ земли ходи, труда себѣ не твори». Трепетен же бывъ, добрее начахъ слушати гласа, данаго ми от птиць. Другыи же птичь пакы провѣща елиньскымъ языкомъ: «Молить ти ся, — рече, —въсточнаа страна и Порово царство побѣдою покоритися». И си рекъ птичь възлѣте. Азъ же умилихся; и држа ослица, вожда наша, предзряще на кола пакы звѣзднаа, и двѣма межи десятема днии изидохомъ противу гласу жребятину и матерь их. Мнози же от вои взяша, кождо еже обрѣтъ. И пришедшимъ къ свѣту намъ, обрѣтше злато чисто въземъше. Тогда же и поваръ исповѣда, како оживе икра. Аз же разгнѣвахся, мучихъ его».
По сихъ же всѣхъ поемъ Александръ силы своя, поиде на Пора, царя индиискаго.26 Многу же пустыню прошедше и мѣста и безводна и пропастна, глаголааху старѣишины воискыя къ воемъ: «Доволѣеть намъ до Пръсиды и имѣти рать, и побѣдити Дария, яко емлюща дань на еллинѣхъ. Что же нынѣ творимъ, идуще на Инду, на звѣринаа мѣста, не приближающихъся къ Еладѣ? И аще есть Александръ храборъ своимъ великымъ умениемъ и хощеть покорити варварскыя языки, почто мы ходимъ по немъ? Единъ да ходить и биется». Се же слышавъ, Александръ, отлучивъ пръскыя воя и макидонскыя, и инѣхъ еллинъ, и рече макидономъ и еллиномъ: «Мужи воистии и поборници, макидони и вси силнии еллинстии! Си бо пръсяне врази ваши суть и мои. И нынѣ почто ропщете? Уже уредили мя есте единаго ходити на брань битися съ връвары? Се же убо вамъ въспомяну, яко же оны ратныя азъ единъ побѣдихъ, елико хощу взяти от пръсъ, пакы единъ побѣжю. Мое бо едино помышление душа ваша дръзы сътвори на противныя. Убоявшимся противу Дарьеву множеству, не азъ ли прѣд вои яздяхъ противу ратнымъ, не азъ ли самъ собѣ быхъ солъ и внидохъ къ Дарьеви, не отложих ли бѣды? Но се буди, яко умыслили есте ити въ Макидонию едини, и спасите сами себе и не окладаите ничто же другъ на друга. Да увѣсте, яко ничто же могуть вои кроме ума царева». Тако рекшю Александру, моляхуся ему, да бы уставилъ гнѣвъ: «Имѣи ны съ собою поборникы до конца!»…
Поръ же… събра множество варваръ, и слоны, и ины звѣри многы, иже помогаху индомъ. И яко же пришедъ близъ макидони и пръсы, видѣвъ Александръ плъкъ Поровъ, и убояся не множества же вои, но множества звѣрии. Видѣвъ бо странное съполчение звѣрино, удивися; съ человѣкы бо имяше брань творити, а не съ звѣрми. Пакы же Александръ сътворися собѣ сломъ и вниде въ градъ, иде же бысть Поръ, въ воинстѣмъ образѣ. Индии же, видѣвше его, абие поставиша и́ прѣд Поромъ царемъ. И рече ему Поръ: «Каковъ есть Александръ?» Онъ же рече: «Живъ и здравъ есть, и жадаеть видѣти такого царя Пора». И шедъ съ Александромъ показа ему звѣрии множество и рекъ къ Александру: «Шедъ, повѣждь Александрови, яко азъ подобныя ти звѣри поставлю на брань».
Отшедъ же Александръ от Пора и, видѣвъ исплъчение звѣриное и испытавъ свои умъ, и великъ собѣ помыслъ сътворивъ, что же потомъ сътвори, умникъ: елико имяше мѣдяныхъ болванъ, постави я́ прѣди, и повелѣ воемъ, да их ражгуть велми. Яко быти мѣди присно огнемъ, и повелѣ имъ поставити прѣди, яко стѣну прѣдъ полкомъ воискымъ. И въструбиша въ бранный гласъ, абие же Поръ повелѣ пустити звери. Звѣрие же, устремление имуще, поскакаху и приимахуся за болваны, и абие уста ихъ изъжегошася, и к тому не прикоснутися никому же. Тако же убо устремление звѣриное устави умныи Александръ. Пръсы же премогаху инды и прогнаша их стрѣлами и на конѣхъ. Многа же бяше брань убивающихъ и о убиваемыхъ. Паде же Александровъ конь, на нем же бѣ волуя глава, изнемогъся силою. И сему бывшю, и небрегъ о брани Александръ. 20 днии пребываше, биющеся между собою, убоявше же ся о Александрѣ сами ся предаяху индѣяном.
Разумевъ же Александръ, яко хотять я́ предати, повелѣ престати брани, и рече къ Порови царю, глаголя: «Се нѣсть царева сила, еже гыблють вои межю нами, но се есть доблесть его телеси, да, почивающимъ воемъ, сами ся снидевѣ битися о царстве». Радъ же бысть Поръ и обѣщася къ Александру, яко битися самѣма, видя тѣло Александрово не домагающе къ своему тѣлу. Бяше бо Поръ пяти лакотъ, Александръ же ни трехъ. Ста убо обое множество на позоры Пора и Александра. Голка же убо внезаапу сътворися въ воехъ Пора царя. Поръ, уполошився, возвратися въспять видѣти, что есть голка. Александръ же, уврѣдивъ Пора в нозѣ, поскочи на нь, и удари Пора копиемъ у бокъ и абие уби его.27 И начяшеся убо обои вои битися междю собою. Александръ же рече къ индомъ: «О, оканнии инди! С кым ся биете? А царь вашь убиенъ есть!» Они же рѣша: «Бьемся, да не пленени будемъ». Александръ же рече къ нимъ: «Престанте, не биитеся, и обратившеся, идѣте въ свои градъ свободни. Не вы бо есте дръзнули приити на моя воя, но Поръ». Се же рече, вѣдыи, яко не могут ся вои его бити съ инды…
Антипатру28 же въставнно на Алумпиаду, матерь Александрову, сътвори на неи ему же хотяаше. Мати же Александрова многажды написа ему о Антипатрѣ. Тужаше мати о Александре и хотящи ей прѣити на ону страну, възбраняше еи Антипатръ. Александру же приемшю грамоты матере своея Алумпиады и увѣдѣвъ от нихъ наставшюю печяль матери своеи, посла къ Антипатру, именемъ Картерика въ Македонию, да будеть еи печялникъ. Разумѣвъ же Антипатръ умышление Александрово и пришествие Картерево и видѣ воины, вратившаася от Александра в Македонию и въ Фесалию, оного дѣла убояся зѣло, и помысли о прелестнѣмъ убийствѣ на Александра, бояся, от них же съдѣя Алумпиадѣ, егда како всаженъ будеть въ темницю, слышалъ бо бѣ Александра, яко сътворилъся есть велми гордъ бывающихъ дѣля от него дѣянии.
И се размысливъ, устрои зелие на убииство, его же не тръпяше судина мѣдянаа, ни стьклянаа, ни глиненаа, но абие рассѣдашеся. Въ оловянъ убо съсудъ вложи зелие Антипатръ, и покрывъ другымъ судномъ железнымъ,29 и вда сыну своему, и посла въ Вавилонъ къ Илу, чръпцю Александра царя, съглаголався с нимъ о лютости зѣлия и смрътоноснѣи силѣ.
Пришедъ же сынъ Антипатровъ въ Вавилонъ, съглаголався съ Иломъ, черъпцемъ Александровьтмъ, отаи о даянии зелѣинемъ. Илу печалну сущю от Александра, прежде бо того съгрѣшившю Илови, Александру палицею ударившю Ила въ главу и уязви его злѣ. Тѣм же Иулъ гнѣваася на Александра, поспѣшникъ бысть сынови Антипатрову на безаконие. Прия же съ собою Иулъ мидянина нѣкоего, бьенаго с нимъ, съвѣщаша же ся о собѣ, како быша Александрови вдали зелие пити. Въ един же от днии почивающю Александру от великыя вечеря, наутрия прииде къ нему мидянинъ нѣкыи, моля его, да бы пришелъ въ домъ его. И увѣщанъ бысть Александръ молениемъ его, прииде на вечерю. Възлегшася съ царемъ Александромъ хотящей быти зелиемъ убоиное съвѣщание. Пердика же, Потоломѣи, и Елки, и Лусимахъ, и Еумении, и Клеадръ30 и сего не вѣдяху. Друзии вси, възлежаще съ Александромъ, причястници бяху безаконному дѣиству зелиину и съвѣщалися бяху и съ Иуиломъ, чернцемъ Александровымъ, ратившеся межди собою, ждаху бо имѣнию Александрову. Александру же возлегшю съ ними, принесе ему чяшу безъ льсти. Слову же внесену бывънно мѣста того ради уже минувшу голѣму чясу, вда Иулъ Александрови другую чяшю, имуще зелие. Приемъ же Александръ повѣсти дѣя и пивъ, внезаапу възпи, яко стрѣлою устрѣленъ въ утробу. Мало же врѣмя преждавъ и болѣзнь претръпѣвъ, иде къ дверемъ и повелѣ сущимъ на вечери пребывати.
Они же, не дождавше, абие разидошася съ вечеря, вне же глаголаху о бывшемъ. Александръ же, въ собѣ тужя, рече: «О, Раксано!31 Мало мнѣ даруи себе сама». И тою поддръжимъ отиде въ полату свою и леже. Дни же бывшю повелѣ Пердику и Птоломеови и Лусимаху внити къ coбѣ, рече, да инъ никто же не внидеть с ними, дондеже напишеть о собѣ. Внезапу же от македонь бысть вопль и истечение на дворъ полаты Александровы, и хотяща убити стража телеси его, аще имъ не покажють царя. Александру же въпрошавшю о голцѣ, приступи к нему Пердикъ и повѣда ему, что глаголють макидонѣ. И повелѣ Александръ взяти одръ его и поставити на единомъ мѣсте высоцѣ, да вся сила воискаа мимоходящи видить его, и другыми дверми исходять. Сътворившю же Пердикови повелѣное ему от Александра царя, въсходяще макидони едини видяху его, и не бѣ, иже не плакаша его, толика царя Александра на одрѣ лежаща наполы мрътва. Мужь же нѣкыи от нихъ, видѣниемъ убо красенъ, простець же, пришедъ къ Александрову одру, рече: «На добро убо, Александре царю, Филипъ, отець твои, владѣлъ есть, на добро же и ты, царю. Ты убо прѣдъваряеши нас: добрѣ же бы и намъ с тобою умрѣти, сътворыиему макидонъ великую свободу». Александръ, прослезився, простре десную руку явление творя мольбы.
И повелѣ внити памятописцю и рече о Роксанѣ, женѣ своей: «Аще ми будеть от Раксаны, моея жены, сынъ, тои да будеть царь македономъ, аще дщи, да сътворять, его же хотять царя». Се же рекшю Александру и ина многа, бысть на въздусѣ мъгла, и явися велика звѣзда, исходящи съ небеси на море, и съ нею орелъ. И кумиръ вавилоньскыи, нарицаемыи Дни, подвижеся. Звѣзда же пакы възыде на небеса, и абие уснѣ Александръ вѣчнымъ сномъ.
Пръси же сваряхуся съ македоны, хотяще възвратити Александра. Македони же крепляхуся, везти хотяще въ Македонию. Рече же имъ Филипъ Птоломѣи: «Есть влъхвование вавилонскаго Дия, у того убо приимемъ весть о телеси Александровѣ кдѣ будеть положити». И повѣдаша имъ Диево възвѣщание сице: «Азъ повѣдѣ кличное всѣмъ: есть град въ Египтѣ, именемъ Мемфъ. И тамо положити сего». Вѣсти же бывши, никто же къ тому не рече ничто же, но оставиша Птоломѣя везъти его въ градъ Мемфъ, смирною повитъ, въ оловянѣ кръстѣ. Птоломѣи же, възложивъ на кола, повезѣ от Вавилона въ Египетъ. Слышавше же мемфиане изыдоша противу и внесоша тѣло Александрово въ градъ. Рече же начялникъ пророкомъ того святия: «Того здѣ не положите, но въ градѣ, иже есть въ Ракодидѣ32 създалъ. Иде же бо аще будеть тѣло се, устанка не имаеть град, бранми и ратми смущаемъ». Птоломѣи же абие повезе его въ Александрию и сътвори гробъ въ святии, нареченнѣмъ Тѣло Александрово, и ту положи мощи Александровы.
- 1. Стр. 236. Не того бо есть, но Нектонавовъ и Филиповы жены Олумпиады. — Филипп II, отец Александра — македонский царь с 359 по 336 г. н. э. Олимпиада, его жена, — дочь эпирского царя. Под Нектонавом, возможно, подразумевается египетский царь Нектанеб II (358-341 г. до н. э.). Рассказ о нем как об отце Александра — типичная для античности и средневековья легенда, возводящая происхождение царя или героя к богу, знатному чужестранцу и т. д.
- 2. Стр. 238. …индии, и нокимтьи, оксудоркы… халуви… — У Псевдокаллисфена названы другие народы (скифы, арабы, оксудраки, иберы, сирийцы и др.). Иберы — восточно-грузинские (картские) племена; кавконы и халибы — народы, жившие по северному побережью Малой Азии; боспорцы — жители Боспорского царства. Остальные наименования — видимо, результат искажения каких-то греческих или местных этнических обозначений. Фактически же Нектанеб II в 341 г. до н. э. потерпел поражение от персидского царя Артаксеркса III и бежал в Эфиопию.
- 3. …сквозѣ Пулусию… — Пелусий — порт в дельте Нила.
- 4. …въ Пелу макидонскую. — Пелла — столица Македонии до II в. до н. э.
- 5. Стр. 244. …и Асклипиа. — Нектонав явился в образе дракона, змеи. Змея же была атрибутом бога врачевания Асклепия.
- 6. Стр. 248. …мячемъ убо възвѣщаю… играеши… — Здесь и далее в толковании символики даров древнерусский текст ошибочно называет мяч вместо плети и наоборот. Перевод в соответствии с текстом Псевдокаллисфена.
- 7. Стр. 252. …Таура… — Тавр — горный хребет, отделяющий Малую Азию от Сирии.
- 8. …багряную его ризу… — Багряная мантия (багряница) — символ царской власти.
- 9. Стр. 254. …Пинариа… — Пинар — река в Киликии, южнее города Исс.
- 10. Стр. 256. …прошедъ Киликиискыи Тавръ, прииде въ Тарсъ… — Тарс — город в Киликии, на побережье Александреттского залива в северо-восточной части Средиземного моря.
- 11. …и видѣвъ Впату рѣку… Филиппъ от славныхъ лечецъ. — У Плутарха река, в которой искупался Александр, называется Кидн, у Псевдокаллисфена — Океан. При этом в обоих источниках рассказывается, что на Филиппа донесли, будто бы он собирался отравить Александра. Но царь, доверившись своему врачу, выпил лекарство и выздоровел.
- 12. Стр. 258. Пришедъ убо близъ града пръскаго яко пяти днищь Переведено по смыслу. Неясность древнерусского текста объясняется тем, что термин «Персида» — название страны — был принят за название города.
- 13. …въ образѣ Ермовѣ… — Гермес — древнегреческий бог, считавшийся, в частности, покровителем послов.
- 14. …хламиду… - Хламида — плащ, застегивающийся на правом плече или на груди.
- 15. …на нем же бѣ волуя глава… — В опущенной нами части текста «Александрии» рассказывается, как юноша Александр усмирил коня, имевшего на бедре «знамение» (пятно?), напоминающее воловью голову. В других источниках имя любимого коня Александра Букефал (Буцефал), то есть «быкоголовый», объясняется формой головы коня.
- 16. Стр. 260. …аки уроды творя макидоны. — Возможен и иной перевод: «рассчитывая на глупость македонян».
- 17. Стр. 262. …изииде из града. — Зачем же Александру понадобилась чаша? В других редакциях Псевдокаллисфена говорится, что чаша послужила Александру пропуском в городских воротах.
- 18. …лагодя коневи, правляше ему путь… — Упоминание о факеле добавлено в переводе на основании текста Псевдокаллисфена. Ср. далее: «Александръ же бѣ акы звѣзда».
- 19. …Ксеръкса царя… — Ксеркс — персидский царь V в. до н. э.
- 20. …восхищенъ водою… — Судя по тому, что далее говорится: «Александръ …пѣшь шедъ от рѣкы», можно понять, что конь погиб. Однако он упоминается как живой дальше, во время битвы с Пором. Буцефал погиб во время индийского похода Александра.
- 21. Стр. 264. …град Александрию, иже на Исонѣ. — Ныне город Искэндерон в Турции.
- 22. …убиенъ бысть от Виса и от Ариовръзана, мидскых старостъ. — Убийца Дария Бесс был сатрапом Бактрии (область по среднему и верхнему течению Аму-Дарьи), Набарзан — военачальником. Бесс провозгласил себя царем, приняв имя Артаксеркса IV, но был казнен Александром.
- 23. Стр. 268. …яже бяху въ тягости гривенъ 25. — В переводе на современные меры веса — около 10 килограммов.
- 24. …земля блаженныхъ. — По представлениям древних греков, «земля блаженных» — обиталище душ умерших — находится на краю земли, в царстве вечного мрака.
- 25. Калисфенъ. — Греческий историк Каллисфен, двоюродный племянник Аристотеля, действительно сопровождал Александра и был историографом его похода. Но еще до его окончания, в 327 г., он был обвинен в заговоре против Александра и казнен.
- 26. Стр. 270. …на Пора, царя индиискаго. — Пор — царь одного из государств в северо-западной части Индии, Пенджабе.
- 27. Стр. 274. …и абие уби его. — В действительности Пор не был убит, а стал союзником Александра.
- 28. Антипатру. — Антипатр — один из полководцев Филиппа II, во время похода Александра в Азию он был оставлен правителем Македонии.
- 29. И се размысливъ… судномъ железнымъ… — Большинство античных историков считало, что Александр умер от малярии. Однако наряду с этим существовала версия, будто бы Александр был отравлен. Во всяком случае, через шесть лет после смерти сына Олимпиада приказала казнить ряд лиц, подозреваемых в отравлении Александра, в том числе его виночерпия Иола.
- 30. Стр. 276. Пердика… Клеадръ. - Пердик, Птолемей, Лисимах и Клемандр — полководцы Александра. Евмен — секретарь Александра, ведший дневник похода.
- 31. Роксана — жена Александра, дочь сатрапа Бактрии Аксиарта.
- 32. Стр. 278. …въ Ракодидѣ… — Ракотис — ныне один из районов города Александрии.