Оригинальный текст и комментарии

НАЧИНАЕТ КНИГА ПЕРВАЯ О ПЕЛЕИ, ЦАРѢ ТЕФСАЛИЙСКОМЪ,[1] ПРИВОДЯЩАЯ АЗОНА, ДА СЯ ПОШЛЕТ ДОБЫТИ ЗЛАТОЕ РУНО

В царствѣ Тефсалоникийскомъ, от предреченныхъ пристоящихъ к Раманникиѣ, егоже жители мирмидоняне нарекошася, еже мы днесь общимъ именованиемъ Салонисию нарицаемъ, царствова тогда царь некий, праведенъ и благороденъ, именем Пелеусъ, съ его супругою, Фетидою нарицаемою. От ихъ же супружества изыде мужъ толико силенъ, толико смѣлъ, толико храбръ, именемъ Ахиллесъ. Тѣхъ мирмидонянъ хотящии именовати Великую Гресию, сирѣчь Италию,[2] на троянское раззорение пришедшихъ, апрузинян быти рекоша, языкъ нѣкий, иже на границах царства Киликийскаго живяше. Сего ради страна та Апрузия наречеся,[3] а град Фетисъ, в той странѣ поставленный, от предреченныя Фетиды имя, глаголютъ, восприявше. Но глаголющие сице — блудятъ, зане мирмидоняне обитатели Тефсалинские наричутся, ихъ же господинъ по смерти царя Пелея, отца своего, родимый Ахиллесъ на троянской брани многая с ними чудаса бранная содѣя. Якоже о них свидѣтелствуетъ Овидѣй Моненисъ,[4] начало баснословнѣ списуя. Глаголетъ бо тѣхъ мирмидонянъ въ 14 бывших мравиев, по молению царя тесалийскаго, данному богомъ, в человѣки преобразованных, поне во дни тѣ вси людие царства Тесалийскаго смертною немощию конечнѣ низпадоша, единому оному царю оставшу, иже егда нѣ в коем лѣсе при корени нѣкоего древа прилѣпися, воззрѣв туто, видѣв безчисленно мравиевъ собрание рыщущих, в человѣки обратити молебнѣ проси. И во чтении блаженнаго Матвѣя апостола мирмидонесъ обитатели суть тесалинские, в нейже самъ апостолъ нѣколико поживе, явнѣ покажется.

Сего же царя Пелея пишет история нѣкая имѣвше брата, Азона именемъ, ему от обою родителю союзна и его в лѣтѣхъ болшаго, иже егда долгодневнаго вѣка старостию отягчашеся, самъ себе едва пасти можаше. И сего ради царства Тесалинскаго правителству неключимъ и велиею старостию сокрушенъ отдастъ и ступись царскаго правъления Пелею бо, брату своему. После коего Пелея пасения Азонъ чтется, долго времена жив сице, да многою старостию ему оскудѣвающу, очи ему померкоша и пребывании его ради зелныя старости разслабися. Его же глаголетъ той же предреченный Овидий в той же книгѣ послѣ въ юношеские цвѣты и отроческие силы преновлена, да яко от старые сѣни сотворися единолѣтен врачебнымъ прилѣжанием, хитростною силою Медеи,[5] о коей Медеи воисподи близъ имѣется слово.

От сего убо Азона остася сын нѣкий родим, Азонъ именемь, муж силенъ, и храбръ, и отрокъ зѣло красенъ, цѣломудръ, щедръ, доброрѣченъ и милостивъ, и во всякой лѣпотѣ обычаев свѣтелъ. Сего тесалинские велможи и честнородные сего народи велиимъ любви и желаниемъ за высоту сил его объяша, не менши, якоже царя Пелея, чествующе. И бѣ той же Азонъ не менши послушлив царю дяди, аки бы был отцу, аще бы царствовал, ниже бѣ докученъ ему, но всякимъ повиновениемъ благоговѣинъ, и аще и Пелей скипетръ тесалиский держа.

Но царь Пелей не тако ему помышляше, егоже аще знамении внѣшнии себе любима быти показаше, но горяще и колебашеся внутрь, да не како силою своею и толикимъ желаниемъ от своихъ, еже к нему имяху, Язонь его царства Тесалийскаго власти лишитъ. Долго убо во умѣ храняше раззжения, еже разумнымъ смысломъ покрываше, да не действомъ нѣкоимъ изъявленъ пронестися возможетъ, внѣшнѣе долготрудебнымъ терпѣниемъ понудись. Сего ради многая поискав въ сердцѣ своемъ пути, имиже бы моглъ Язона погубити без срамоты своего познания.

По сем о вещи чудной во дни тѣ по многимъ мира мѣстомъ многорѣчный слух изыде и во уши многых возгремѣ, да яко в нѣкоем островѣ, глаголемомъ Колкосѣ,[6] за границами царства Троянскаго на восточную страну, нѣкий овенъ имяшеся, егоже бѣ руно злато, да яко убо проповѣд слуха даяше. В том убо островѣ царствовати глаголаху царя нѣкоего, Оета имянемъ, муж убо силенъ и богат, но лѣты стар. Сего златоруннаго овна[7] пишет история стрѣгома бывша чуднымъ попечением и прилѣжаниемъ бога Арриса; кь его же стрежению волы нѣкие приставлены бѣша, горящие пламени изо устъ испущающе. И аще сего златоруннаго овна похощетъ имѣти, с тѣми волы имат братися, и аще их побѣдит, подобаетъ ему волы тѣ побѣжденныя игу повинити и понудити ихъ ралом землю вскопати, на нейже бѣша. И аки побѣдив волы тѣ и орати понудивъ, еще имат на нѣкоего змиа, чешуею грозна и пламени огненныя дышуща, напасти на того, брань с нимъ учинив, убити, и убив его, зубы от челюстей его извлещи, и извлекши, посѣяти на предреченной землѣ, от воловъ изоранной. От сего селняго сѣмени семя чудно возрастетъ, поне от змиевых зубов скоро нѣкие вооруженныя воини родятся, братскую брань промеж себе скору учинятъ, иже ся особными язвами погубят. Сими убо бѣдными пагубами, а не иными стезями можашесь предреченное златое руно имѣти. И всем хотящимъ в предъреченных братися царь Оетес свободен даяшеся приходъ. Но яко убо сице о овнѣ златаго руна сложи история, глаголютъ паки истинну о немъ инако свидѣтелствующе. Рекоша бо царя Оета собрание сокровища велика стяжавша, и, стяжавъ, стрежению предастъ преждереченному, но чародѣйственными дѣлы и хитростьми волшебными учини. Сего бо сокровища собрание мирскимъ поглощением и скупым хотѣниемъ, еже всѣмъ злымъ есть мати, многи храбрии себѣ искати восхотѣша, но, возбраняющимъ чародѣйскимъ злобамъ, не сокровищное угодие, но конечное себѣ убийства претыкание взыскаша.

Да яко убо о златом рунѣ ко царю Пелею слух прииде, толика живота погубления искавшу, скоро прилѣжно на то воздвиже сердце, любезнѣ внемля, да яко опаснѣе и без срамоты своего поползновения не можетъ предати Язона на погубление. Восприя убо помыслъ, како Азона понудит, да во храбрости своея силы юношески надѣясь ко златорунному поисканию охотнѣ себе предастъ. Умысли бо в торжественнѣмъ граде Тесалиском праздничный двор собрати, в немже множеству велможъ и воинъ немалу, сошедшусь двору, и по три дни пребы. В третий день царь Пелей призва к себѣ Язона пред предреченными честнородными, сице глагола, рекъ: «Добрѣ хвалюсь, драгий сродниче, о владѣнии царства Тесалийскаго толь высока, но множае паче непшую мене славна о толицѣй храбрости и добротѣ сродичнѣ, зане твоея силы высоту ближние страны того дѣла свидѣтелствомъ познавают, и тѣм слухомъ истиннорѣчнымъ сказаниемъ всегдашнимъ проповѣсть в далеких. Еси бо Тесалискаго царства и моего паче честь и слава; егда тя соблюду, царства Тесалискаго боятся всѣ и тебѣ пребывающу, и ни един врагъ явитися смѣеть. Но паки силы твоя славы в вышних мя поставит, аще златое руно, еже Оета царя власть держитъ заключенно, тебѣ могущу в заключение царства моего возможетъ принестися, еже не сумнюсь тобою велми легко можетъ быти, аще труда сердце смѣло восприимеши и вѣщания моего заповѣди не загладиши изслѣдити. Кая иже аще совершити умыслиши, тебѣ вся путъная потребы уготовятся в приготовлении велице, спутники многими, ихъже от лутчих царства возможеши избрати. Повинися убо словесем моимъ и повелѣний сих дѣлателя покажи блага, да предо мною вперед болшие любве явишися и о слухѣ храбрости твоея возвеселишися, на болшия высоты вознестися. Ниже будет безчастенъ от великаго твоего угоднаго пригожества силный трудъ твой, зане истинными обѣщании, а не лицемѣрными тебя извѣстна творю, да яко мнѣ оскудѣвшу, тебе наслѣдника будуща в царствѣ Тесалиском поставлю, мнѣ живущу, мене не менши царством обладаеши».

Уразумѣвъ убо Азон вся, кояждо яко толико пред предстоящими царь Пелей изрече, радостию возвеселися многою, не внимая лаятелныхъ царя коварствъ и его льсти, помрачений не разумѣя, утвердись от реченных от сердца чистые совѣсти царские изшедше, паче возвращения своея чести высока, а неже во свою пагубу уклонися. Надѣясь убо о смѣлствѣ своея храбрости, ниже непщуя немощна себѣ быти, еже царское лестное хотѣние искаше, царскому повелѣнию себѣ бодренна любезнѣ подастъ и себе неизреченно совершити со всякимъ благоговѣинством обеща.

Возвеселись убо Пелей о любезномъ его отвѣтѣ, сродича своего, повелѣнному двору конецъ положи, желая совершити хотѣние его по обѣщании предреченному, коему хотѣнию счасътие помогати предощущание. Разумѣя убо, яже Колкосъ осътровъ моремъ обшелъ, приитись не может, токмо с пригожествы плавательными подняти морския беды, повелѣ к себѣ призвати нѣкоего кузнеца от стран царства Тесалискаго, мужа мудра в хитрости своей, Арха именемъ, в хитрости древодѣлной со многимъ разсуждениемъ бывающа. Кой же по царскому повелѣнию дивнаго величества нѣкий корабль во многом собрании древесъ сооружи, иже от своего творца имени сущаго наречеся «Аргонъ». Се и нѣцыи есть восхотѣша рещи первый корабль быти, иже первое, парусы уставив, даходити мѣста далекая дерзнулъ, и сего ради коиждо корабль великой, коиже преходит море, парусы поды, глаголется аргон, право глаголаше нарекоша.

Уготовленну же кораблю предреченному, и вложенно в него всему обилнѣ, яже вина плавания прошаше, мнози честнороднии многою храбростию красновидны[8] с тѣмъ Язоном входят в него. В них же бѣ онъ муж истинно силный и крѣпкий, Еркулесъ[9] именуем, родись, якоже пишутъ мудрецы, от Зевеса и Алмены, Амфитрионовы жены. Се и есть он Еркулес, о егоже невѣроименных дѣйство по многимъ странамъ слово простирается, иже своею силою безчисленных исполинов во свое время изгуби и, на руках своих подывъ, нестерпимаго величества крѣпчайшаго сокруши Антефыума.[10] Сей, аще вѣрити достойно есть, нетрепетен врат доиде адовых и стража их, пса триглавнаго,[11] силною рукою от них извлече. Его же толиким биением укроти, да яко во потѣ весь своего яда пѣною изноенною иже изблеванием многие страны страстоносным опорочи. И яко его дѣйствъ долго извещение нѣкиих долгимъ пожданием мысли слышащих отвлече, сия о немъ довлѣет коснувша, зане и вещи истинно в толике от его побѣды бывше и по свѣту чуднѣ изъявляется, да яко до сего дни докудѣ побѣдникъ явися столпы Еркулови[12] свидѣтелствуется в Гадеи. Сим столпомъ великий Александръ Македонский, царя Филиппа сынъ, ниже той от корени царей тесалинских, яже Македония такожде глаголется, изыде, повинуя себѣ мир рукою крѣпкою, дошед. Далеко их мѣсто живущее, зане тамо есть море великое, Окиянъ сирѣчь, яже тѣсное мѣсто туто срединою нѣдръ живущее земли нашея себе вливая в Средиземное. Намъ оно море положи, по внутреннимъ мира частем, от насъ плавателно, якоже видимъ. Яже аще от того мѣсто влияние и приемлят излиянное в брезехъ сирийских заключается, в нихже градъ Аконъ наших велми приемлетъ плавающих. Сие мѣсто тѣсное, от негоже первое сие Средиземное море исходитъ, наши плавающие «Стѣсненно свистателно» именуют. И мѣсто то, в немъже предреченныя столпи Ираклиеви вонъзенни, глаголет срацынским языком Савись, от негоже не довлѣетъ дале иттить.

Восприявъ убо от царя Пелея Язонъ отплыти отпущение, новая проходит моря со Еркуломъ и со своими спутники. В кораблѣ новѣмъ, егоже парусы егда поспѣшный вѣтръ напряже и его вѣянием возведе, мѣста тесалинския знаемыя остави зѣло скоро и къ незнаемым морскимъ мѣстомъ скорѣе прибѣже борзѣйшимъ течением своимъ. И тако многи дни и нощи плавающимъ имъ, вождениемъ тесаликѣянина Филота, имъ разсуднѣ сматряющи звѣздъ течения видимыхъ, пребывающих близ звѣзды, Болшаго Медвѣдя сирѣчь и Менъшаго, иже никогда не заходят со звѣздою, Ангвин[13] именуемою, положению нѣкоему, яко звѣзду туюжде плавающие Трамонтана именуют. Нѣкии рекоша быти звѣзду послѣднюю положенну на хоботѣ Лося Медвѣдя Меншаго, и Болшаго Медвѣдя плавающие они хриесе именуют, а Ангвин, сирѣчь Змию, глаголютъ быти велику. О коих Медвѣдех, Болших сирѣчь и Меншем, Овидий во второй книзѣ[14] баснословнѣ пиша глаголет Калистона и Аркада, сына его, тѣх премѣненых в Медвѣди. Именуются такожде те звѣзды сѣверныя, зане суть седмь близ черты, Аксисъ именуемом, о нихже Юнонъ тако глаголет:

И не чествованныи на вышнем небеси чревеса мои
Видите — звѣзды, тамо, идѣже круг Аксием
Послѣдний облегаетъ и отстояниемъ кратчайший
обходит.[15]

Знаше бо Филот звѣздное течение и двизание, аще нѣкое есть о нем, аки и он искусный и во плавании бѣ. И сего ради, вѣтру поспѣшну вѣющу, и путь долгъ правымъ путемъ плы, донелѣ ко странѣ Фригийской, царства Троянскаго сирѣчь пристоящей, новый корабль пристав во пристанище, сирѣчь иже тогда именовашеся от жителей Симеоста.[16]

О ГРЕКѢХ, ПРИСТАВШИХ В ДЕРЖАВУ ТРОИ, И ЛАОМЕДОНТѢ, ОТПУСТИВШЕМ ЯЗОНА И ЕРКУЛА ОТ МѢСТЪ ТѢХЪ

Греки же морскимъ трудомъ отягчении, да яко приидоша до земли, на землю ту снити покоя ради жаждущею душею понудишася. И, сшедше, туто свѣжие воды от источникъ почерпаху и туто, болшаго ради прохлаждения, пребывание дни нѣкия умыслиша, не яко да живущим докуку нанести учинятъ, ниже шкотными протравы вредити нѣкако покусятся. Но завидное бо умнымъ двѣровство, яже всегда покою живущих преткновенно; от неумыслимых лаятелствъ без вины враждебной сей соблазна вину привлече. Коея ради толика убивства излияся пагуба, вселенную окропи, да яко толико царей и князей избранныхъ убивством низпадоша, и толикъ и таков град, яко бѣ он Троя, превратись, во Гресию толико овдовѣвшим женам от мужей своих, лишенным родителей толико отроком и отроковицам, и послѣднии игу работѣ покоренных. Аще бо Гресия и в тол тяжкихъ тѣснотах учинена вѣны, ея побѣды проповѣд чрез времена многия заглади неправда, сирѣчь языка ея и убивствомъ и искоренениемъ того от лутших. Воистинну сирѣчь греческимъ толика злая благоприятна бѣша, напервоначалная вина нѣкая толь легка сердца человѣческие без вины не возмущаютъ, да за вину толикие жестости мука сподобила бысть нанести; токмо добролюбезнѣ нѣчто речется, яко исходящаго зла собрание бѣ созидание добра последователнаго, зане о сихъ злых падениемъ Трои толика блага изыдоша, да яко та Троя загладися воста, вина егоже Римский град, иже бысть глава градомъ, троянскими изгнанными бысть поставленъ или воздвиженъ, от Енея сирѣчь и Аскания, рожденнаго его, глаголемаго Юлия.[17] И нѣкие иные того ради страны вѣчное от троян восприяша население. Якова бысть Англия, иже от Брата троянина, откуду Вритания наречена и чтется уселись. Паки якова Францыя по троянском падении от Франка царя, Енеева обещника, яже близ Рима великъ сооружи град,[18] егоже Франъсею своимъ именемъ, такожде и всю его страну, нарече сказуется населись. А Венецейский град насели онъ троянин Антенор.[19] Обитания паки и сицеваго Киликию чтохом не безчастну, яже первое от царя Сикаона, пришедшаго в Киликию[20] от Трои града великаго, населись пишется, откуду Сикания наречеся. И посемъ, отшедшу ему от Киликии, оставив в Киликии Сикула, брата своего, того ради после Киликия наречеся. Прииде в Тукию, южскаго языка обитанием наполни. И в царствѣ Киликиском по морскимъ границам вышереченный Енеа грады многие, чтется, сооруживъ, яковъ есть Неополис, толикь град языка непобѣдимаго земля Гаетская. Диомедесъ[21] такожде, аще и се грекъ родом на троянской брани многая дивная сотвори, Трои разореннѣ, егда въ царство свое восприняти не можашеся, обита в Калабрии. Его же обещников, повествует Овидий, Сириенъ, дщи Солнца, в пътицы преобрази, в Калабрию от Диомида принесенъных. От коихъ птицъ рода глаголетъ Исидор[22] многих бывша произшедших, кои птицы Деомедевы нарекошася, сие урождение имуще, да яко знают человѣка латынянина от грека разлучити. Сего ради грековъ в Калабрии живущих любятъ, а латынян бѣгаютъ, аще суть нѣкие. Но аще толикия предания вина бѣ послѣдовательнаго блага вина конечная, да яко человѣческий умъ имать в сумнѣнии.

Поне возслѣдователиѣ пишет история, яко ко Язону и Еркулу со своими во пристанище почивающимъ Симеонтѣ, к Лаомедонту, троянскому царю, о них слух прииде, иже языкъ нѣкий, трояномъ незнаемъ, сирѣчь языкъ греческий, новым плаванием ко фригийским странамъ прииде разсмотрити нѣчто тайная Трои или паче Троянскую страну разорити хотя. Бѣ бо во дни тѣ Троя не толикаго величества, каков бѣ после, изнова утвержденъ, и в немъ царствова тогда царь предреченный, Лаомедонтъ именемъ, иже, восприа совѣт охотенъ — иже онъ дабы не былъ! — посла своего во мнозѣ къ Язону послалъ, емуже ко Азону пришедшу, посолство свое повѣдает сими словесы: «Царь Лаомедонтъ, сего царства государь, о пришествии вашемъ зѣло чудится, почто в землю его внидосте, от него свободы не восприявъ. Его же есть мысль в тихом мирѣ тое защищати, сие настоятелнѣ повелѣвает вамъ, да не задержнѣ имати из земли его изыти, сице да явѣ приходящу дни послѣдующему, да увѣсть васъ от всѣх земли своея границѣ отшедшихъ. Яко аще повелѣние его ощутит васъ прозорливых, извѣстно да увѣсте, повелит своимъ на вреждение ваше напасти и разорение вещей и вас самихъ на конечное невзгодие».

Егда же Азон все посолство слыша, весь гнѣвомъ и болѣзнию сердца разъярися внутрь, прежде даже к рѣченному посолству отвѣща, обратись к своимъ, сице глагола имъ: «Лаомедонтъ царь, сего царства государь, дивнаго безлѣпия обиду намъ наносит и без нѣкоея преткновенныя вины намъ изыти от своей земли повелѣ. И аще бы его царское благородствие украшашеся, нас бы повелѣти подобаше чествовати. Зане аще бы случай подобный его в греки привелъ, вѣдал бы себѣ учиненно от греков не безлѣпие, но честь. Но поне ему паче безлѣпие, неже честь восплеска, мы такоже восплещемъ, якоже они, и от его царства границе отидемъ, зане можетъ случитися и легко есть, яко его суетный совѣтъ буди дражайшею цѣною искуплен». И по сем продолживъ словеса, обращъся к посланнику, рече: «Друже! Посолства твоего рѣчи добрѣ слышахом и дары, яже царем твоим намъ обычаем благородных суть посланныи, восприяхомъ, якоже лѣпо. Боги наша и божиею истинною засвидѣтелствуемъ: не нароком в землю царя твоего внидохомъ, да преткновение нанесемъ нѣкому ограблениемъ, насилство творя. Но зане в далныя страны ѣхати мышляхомъ, нужда в сие мѣсто уклонити нас понуди. Рцы убо царю твоему: мы от его земли без всякаго косновения отходимъ, да весть он извѣстно, да аще не нами, возможетъ нѣкако иными, иже настоящую обиду, намъ нанесенную, услышатъ, не прибытки, но уничижение и шкоты неизреченно имѣти».

Еркулесъ же, словесы Язоновьши не удовлишя, цареву посланнику изливает сия словеса: «Друже, кто еси ни буди, опаснѣ донеси царю твоему, да наипаче в день завтрешний от земли его отнюд снидемъ, но будущаго третьяго лѣта день не проидетъ, рцы ему, во нь же насъ узритъ, аще живъ будетъ; в землю его, хощет и не хощетъ, и якори вметавше и в данной намъ тогда отхождения свободе не будетъ ему совершенна воля, яко сицевые брани ныне нача раздору, да яко прежде даже уготовится о немъ побѣда, бременемъ безчестныя срамоты погнетется».

Тогда царевъ посол, отвѣщевая, сице рече: «Срамно есть велми благородному и наипаче храброму прещателные стрѣлы посылати, ниже мнѣ посланному приказано от царя, да противу вас бранными словесы настою. Рѣх вамъ, яже ми приказана бѣша, и аще разумно учинити годѣ, вам даю совѣтъ добрый, да от сее земли отити не буди тяжко, прежде даже впадете в тяжчайшая, зане нѣсть легко погубитись, егда мощно защититися совѣтом здравым». И по семъ, от греков восприяв отпущение, возвратися ко царю своему.

Язонъ же и Еркулесъ, без закоснѣния Филота призвавъ, поповелѣвает якори из моря влещи и вся собрати привезенная на землю покоя ради. Вѣдяху бо, аще бы восхотѣли на фригиян напасти, не быти имъ на снитие равнымъ или в силах равных, ниже мощию крѣпчайшихъ. Сего ради восходятъ и, воздвигъ парусы, богомъ поспѣшствующим, фригийские оставляют бреги. Проходяше моря, вѣтру вѣющу поспѣшну, не по мнозѣхъ днех в Колкосъ остров здравы приходятъ и желаемое благочестнѣ во пристанище входят.

Во островѣ Колкосѣ тогда нѣкий градъ, именемъ Яконитес, глава царству. За тое величество поставленъ град зѣло красенъ, стѣнами и стрѣлницами огражденъ, сооруженъ многими полаты нарочитыми, полнъ людми многими нарочитыми, многих честнородныхъ населением. В сем убо градѣ живяше царь Оетес во множествѣ своемъ, зане недалеко от града того лѣсы многие растяху, угодны ловитвамъ, ради множества звѣрей, туто питающихся. Около же града бѣ широко поле, прохлажением и цвѣты украшенно, зане источники вод на немъ безчисленни протекаху и кол многие рѣки непрестанными волнами текоша потоки и то поле напояху. Сего ради многих ловимых птицъ изобильство пребываху на немъ и многих птицъ пѣния непрестанно ту сладцѣ гласяху.

К сему же граду Азонъ и Еркулесъ со своими, царски и лѣпотнѣ нарядися, стезею правою себѣ приносят. Иже егда улицами того града посредѣ являющеся цѣломудренны стопы, хвалимым украшением спешаху, чудятся людие на них, просвѣщатися толикимъ царскимъ явлением, толь благообразну цвѣтостию юношеству, сице цѣломудренных во своем хождении и во явлении толикими нравъными цвѣты украшатися. Жаждущимъ убо сердцемъ испытуютъ людие, кто есть и откуду суть, и что вина пришествия их. Совопрошающимся имъ, нѣсть кто вину их пришествия имъ открыетъ, донелѣ царские полаты врат доходятъ. Царь же Оетес, уроженнаго ему благородия не забы, скоро ему зане пришествие греков возгремѣ, со престола царскаго воста, грекомъ встрѣчю со множеством своих изыде, ихъже веселым лицем и тихимъ образомъ восприяв, утѣшаетъ обниманием, знамении поздравленными веселитъ и в началѣ сладкихъ словесъ благоволные приятелства имъ обѣщевает. Иже по сем по степенемъ мраморнымъ на высокая мѣста входят, в полатные каморы входятъ, подписми разными украшенными со златоналожениемъ, чуднымъ блистанием свѣтяще. Егда же имъ повелѣ сѣсти, Язонъ многимъ дерзновением исполнися, кроткимъ дерзновением и извѣщениемъ словесъ пришествия своего вину Оету царю сказуетъ и златаго руна уставленный труд по уставу законному умилнѣ искусити желаетъ. Оетесъ же царь, благодатнѣ желанию повинуяся, совершити хотѣния Язоновы не отрекается.

О МЕДЕИ, КАКО ЛЮБОВИЮ АЗОНОВОЮ ПЛѢНИСЬ

Уготовлену же во мнозѣ вещей гобзования брашну, настилаются столы, и поставленнымъ чарамъ златым и сребряным многимъ, и належащу времени ясти, царь, хотя всю благородия своего милость греком показати, по нѣкую дщерь свою посла посылает, да приидет весела праздновати бракъ с новыми гостьми, ихъже онъ царь со многою радостию восприят. Бѣ бо Оету царю дщи, Медея именем, дѣвица зѣло красна, отцу единородна и едина будущая наслѣдница в царствѣ. Яже и в лѣта браку прииде и бысть уже чертогу достойна, но отроческих лѣтъ себе всее воздастъ хитростей свободныхъ прилѣжнѣ учению, сице всѣм сердечнымъ прилежаниемъ хитрости научит, да яко никто ея учение можаше в тѣ времена обрѣстись. Но ея бисеръ вѣдения, от негоже паче цвѣтяше, бѣ хитрость астрономская, яже силами и чинми заклинаний чародѣйными свѣт обращаше во тьму, и вскорѣ вѣтры изводяше и дожди, и блистания и гради, и страшная земля трясения, рѣчная же течения, кривыми мѣсты текущие, в верхъ излиятись и наводнятись понуждаше. Зимнею бранею паки от древес ветвие отнимаше, в непогодие бурное цвести; младых творя старых, а старых къ юношеской славѣ приводя. Сию вѣрова древне елинство свѣтила болшая, сирѣчь солнце и луну, многажды понудив противу естественнаго чина гибнути. Зане по астрологийской истиннѣ, о нейже и та учиннѣйшая быти пишется, солнце, текущи под гибелнымъ течением, всегда гибнути не имат, токмо егда будет в соединении луны, бывая в хоботѣ или во главѣ — яже суть нѣкая раздѣления нѣкоего круга небеснаго — и нѣ в коемъ иномъ от планит. Зане тогда противу полагаяся луна промеж зрака нашего и солнца, плоть солничную намъ видѣти видѣниемъ обычным не оставляетъ, якоже о семъ сказуетъ великаго разсуждения египтянинъ Птоломей.[23] Но она по своимъ силамъ волшебнымъ сие прилучишись сотворив сказуется и егда солнце бѣ с луною в соединении — еже мы обще глаголемъ: «егда луна обращается»,[24] — но егда бѣ в его противустоянии отстоят от него седьмью задей, и тогда егда луну обще полну нарицаемъ. Но онъ баснословъ сулмоненский Овидий сице о Медеи, и Оета царя дщери, лживо написуя, предастъ быти вѣримо, се же да не буди православнымъ! Зане вышний и вѣчный творецъ Богъ, иже мудростию своею, рѣче Сыном, вся созда, небесная плоти планитъ под закономъ устрои, и та поставляя вѣчную заповѣдь имъ наложи, еже не приидет. Но еже солничная гибель противу естества уставленнаго никогда чтется, токмо егда во плоти Сынъ Божий и себе умилнѣ за ны предастъ страданию, иже егда на крестѣ предастъ духъ, гибну солнце, лунѣ не сущи тогда в соединении его. Тогда запона церковная раздрася быша, землѣ трясение грозно, и многая тогда святых тѣлеса от гробовъ восташа. Сего ради егда во дни тѣ Дионисий Ареопагитский,[25] вышший философъ въ естествѣх, живяше во Афинѣхъ и бѣ во училищѣх прилѣженъ, аще бѣ и опороченъ еллинскимъ заблуждениемъ, но видя во страдании Христовѣ солнце гибнути, ужасенъ, сице рече: «Или Богъ естества страждетъ, или тварь мира разрушится».[26] Сей убо истинный и предвѣчный Бог, емуже мощно естественная кояждо разрушити и понудити в законѣ естества погрѣшити, иже единою единаго себѣ вѣрнаго молитвою течение солнца противу естественнаго устава его в Гаваонѣ вонзитись и стати повелѣ.[27] Сие же о Медеи по баснословию того ради полагается, зане сице о ней баснословнѣ бывше настоящая история не оставляет, и тое бывшу во астрологии и в чародѣйствѣ искуснѣйшу не отрекается.

Медея же, повеление отцево слышав, аще бѣ и дѣвица зѣло красна, понудися, якоже намъ есть обычай, красоту прилагая красотѣ украшением, сиречь уряжением. Сего ради урядився доброобразными красотами и царскимъ явлением украшена, к возлежащим трапезѣ прииде. Ей же сѣсти близ Азона скоро повелѣваетъ отецъ.

Но о бѣдное и безумное благородие! Что сановством являешися в низвержение своея чести и твоея лѣпоты про честь низпадение? Егда мудраго есть себе вѣрити крѣпости отроковичной или полу женскому, иже нѣкоими лѣтними круги вѣсть приняти крѣпости? Ея же мысль всегда состоится во двизании и наипаче в растущих непостоянствѣх, прежде даже мужу жена бысть мужней мощи примѣшается. Вѣмы бо жены мысль всегда мужа хотети, якоже хощет существо всегда обрасца. О дабы существо, прешед единою во образецъ, могло рещися своимъ доволно образованиемъ! Но якоже во образецъ от обрасца исходити существо вѣмы, тако женское хотѣние слабое исходити от мужа к мужу, но паки быти вѣруется без конца, зане есть нѣкая глубина безо дна, токмо нѣкако срамота нѣкоимъ воздержаниемъ хвалимым заключит за благочинство. Коимъ убо, о царь Оетесъ, ведомъ дерзновением напраснѣ страну отроковицы чуждаго мужа страннѣ совокупил? Аще бы немощъ, сиречь женская, мыслю испытателною возвѣсилъ еси, наследницу едину царства твоего безчестным плаванием в чуждая царства отвезенну в толице невзгодии, не плакался бы еси, да дщери вкупѣ единою и сокровища твоего неизглаголаннаго множества лишился еси. Что ли ползова Аррисово стрежение противу льсти женские? Воистинну еже бѣ будуще речеши нѣчто устрещися никакоже моглъ еси, повелѣл еси дщери твоей со Азономъ сообщити бракъ и Азона учинилъ еси причастна дщери твоей и во праздновании брашна. Поне что ти за то воистинну случися, прилагаетъ история, прилучае во свойственных и несвойственных не оставляет.

И пребывающих Медеи промежъ царя, отца, и Азона, аще и многою бѣ срамотою постыжденна, но уняти не возможе зрака своихъ очей, токмо, егда можашеся, видѣнии ихъ на Азона сладкими взирании обращаше, сице лице его и обличие, и власы, тѣло и уды тѣлесные зрителными смыслы разсматряя, да яко абие в похотѣнии его разгорѣся и теплыя любве в мысли себѣ зача разжизание. Нѣсть бо ей попечения питатися брашна сладостию, ниже вкушати пития медоточнаго. Есть бо ей тогда брашно и питие Азонов сладкий зракъ, егоже всего носит в сердцѣ заключенна, и егоже любовию блудною наполнись стомах насыщенъ. Егда же взирашесь от иных, иже глядаху на неѣ брашенънаго вкушения тако преставшу, непщеваху еѣ не любве ради сие в ней быти, но нѣчто токмо срамоты ради. Медея же толикия теплоты разъярись похотию, зачатый порокъ велми нудится покрыти, да не токмо о сих, от нихже зряшеся увѣдати нѣчто возможетъ, но паки от себе самое искуснаго безвинства обличение износит, имиже тое же срамно быти может в дѣвицѣ в безвинную обращает лѣпоту. По семь же тонкимь гласомъ во устѣх своих износит сия словеса: «Ох, дабы сей варваръ, толь красенъ, толь честенъ, мнѣ мужни союзомъ приединился», — дабы ему от себѣ дала разумѣти безвинным желанием того хотѣти, еже вины и грѣха не лишашесь. Всѣх женъ всегда есть обычай, да егда безчестным желанием мужа нѣкоего хотятъ, под покровениемъ нѣкоея чести своея оправдания умышляютъ.

Браку же скончавшуся, Медея свобождениемъ отца своего в каморы своя входитъ, а Азонъ и Еркулесъ в коюея полаты камору приемлются повелѣниемъ царевым. Медея же, во своей тайной ложнице пребывая, от зачатаго любве пламени утружденна, тѣснотою многою мучашеся и многимъ утрудися воздыханиемъ, велми попеченнѣ помышлает в себѣ, како своего разжизания пламени может противитися удовлѣниемъ своего насыщения. Но дѣвственныя срамоты малодушством побѣжденна, уклонися от дерзновения, зане брася в ней любовь и срамота. Настоитъ любы, да дерзнетъ, но ради безчестия студъ претитъ. Сице сугубымъ мучашеся сражениемъ своего студа невзгоды чрез всю недѣлю в молчании плака, аки и в себѣ глаголаше: «Охъ, яко под такимъ небеснымъ созвѣздиемъ родихся, да сего мнѣ нынѣ приятные Азоновы красоты, наипаче мужния чести лѣпотою не насыщаюся в супружествѣ». На сие себѣ чин послѣдователный быти глубокимъ ума умышляя попечениемъ.

Бысть же, да яже по счастию, яже скоряше концу, случися за хотѣние Медеино, яже в нѣкий день, егда царь Оетес в тайных своихъ со Азономъ и Еркуломъ о многих многая глаголаше в полатѣ, по Медею, дщерь свою, посла, да приидетъ к нему. Ей же во уготовлении царскомъ пришедши, близ отца своего, повелѣвшу ему, сѣде, еже отецъ ея веселым словомъ прощение дастъ, да со Азономъ и Еркуломъ чиномъ дѣвическимъ словеса потѣшнаа глаголетъ. Яже срамляяся нѣкако, от отца своего востав, подле Азона себе избра сѣсти. Азонъ же, видѣвъ Медею при немъ сѣдшу, возвеселись и, малу оставлену промежку, отдвинуся мало от Еркула, паче к Медеи приближися. Царь же Оетесъ и предстоящие многие прочее многою бесѣдование ея свѣтлостию день провождаютъ, и Еркулесъ со предстоящими пред нимъ многими рѣчьми о многих глаголаше. И тако промеж Азона и Медеи не бѣ никоего посредства, имъже может, аще вкупѣ глаголати нѣчто восхотят, мѣшати.

Медея же аки и восприятие единства глаголати со Азоном угоднымъ приключениемъ прият, видя прочих промеж себе иные рѣчи разные глаголати, боязненнаго студа бремя чинно отложив, в первомъ словесном исхождении сице глаголаше Азону: «Друже Азоне! Да непъщуетъ твое благородствие безчинно, ниже худости женские слабости, да не пишет нѣчто, аще с тобою, яко незнаема, глаголати дерзну. И мнѣ неблагочиннымъ помысломъ тебе к знатию предпозвати. Достойно убо есть да чужу благородну и благодарну спасения совѣт да подастъся от благородныя, поне позывати благородный благороднаго нѣкоимъ совокупным вѣжеством долъженъ. Вѣмъ тя благородна и вѣдома смѣлством юношеским в царство сие имѣти златое руно просил еси. Про тое прошение вѣм тя пагубѣ явной вдатися и неложные смерти бедѣ поврещи живот свой. Сего ради твоему благородию и юношеской теплотѣ спостражду и тебѣ желаю спасенный совѣт и помощь угодну спослужити, еюже неврежденъ от толиких бѣдъ измешися и в желаемые твоего отечества домы здрав возможеши в блазѣ цѣлости доити. И на сие меня тебѣ будущу познаеши, аще приятнымъ сердцем моя воспоминания обымеши и мощнымъ соблюдением восхощеши изслѣдити».

Поклонным лицем и пригнеши мышцы, Азон же к реченным словесемъ сице умилнымъ гласом отвѣща: «О, благороднѣйшаа жено и госпоже! Тебѣ говѣйнишим сердцемъ моим умилныя благодарения воздаю, яже трудомъ моим сострадати честным изъявлениемъ показуешися. Ея же ради вещи благоволению твоему всего мя излагаю, зане множае паче суть дары благодатныя, яже не просимы, ниже предшедшими благотворении сподоблени подаются». Ему же рече Медея: «Друже Азоне! Вѣси, колика суть в златорунномъ искании учинена пагубы или нѣчто слух истинный не вѣдомь ти, вина тѣх истинная не прииде въяво? Воистинну его же возможение или воздержание едва или никако смертному человѣку мощно, зане божие есть стрежение его и нѣсть в чловѣкѣ паче мощъ, якоже можетъ сила его необоримая въ величествѣ богов. Хто бо невредимъ избудетъ от волов, пламени отрыгающих огненные, кого счасливые прилучаи противу их напасти жаломъ дерзновения наведетъ, зане противу тѣх наскакая скоро обратится в прах, изгоримъ дымною погибает искрою? Яко аще толь легкою душею поискусити юношески дерзнулъ еси, велиимъ безумиемъ низводишися, зане цѣна толикия вещи смерть едина состоится. Престани убо, Азоне, аще хощеши чинити мудрѣ, от такова несчастия, не приступай к смертному предѣлу, иже живота твоего свѣт конечнѣ отиметъ».

Азонъ же, яко не терпя, к Медеинымъ словесемъ подвижеся, да не множайшая симъ подобная словеса излиет, еѣ рѣчь пресѣче и словеса еѣ расторгнувъ, сице рече: «О благороднѣйшая госпоже, егда страхомъ словесъ твоих ужасиши мя, вѣруеши, да жестокими прещении ужасся, престану от начатаго? Еда аще будетъ имѣти мощно нѣкую славу болшую во всей жизни моей, воздержуся. Аще ли ни, воистинну жив живою укоризною растаю во языцех и всякия лишенъ честныя хвалы вѣчною нечестию уничижуся. Есть же умышления моего извѣстно смерти мя предати, аще смерти есть цѣна толикия вещи. Зане разумнаго мужа сущее быти имать, егда нѣкоего начатаго умышления изъявит въ дѣйство, предположити убивство живота, прежде даже от начатаго безчестиѣ пристанет».

Ему же рече Медея: «Есть убо, Азоне, умышления твоего тои извѣстие, да смерть желаеши предложити животу твоему в толь явномъ погублении ближние пагубы. Поистиннѣ благочестию твоему болѣзную, и на тебе, дерзнувша зѣло неразсуднѣ, подвижуся утробою милости. Сего ради умышляю, сболѣзнуя тебѣ, благаго твоего спасения и исцѣления предложити, чести отца моего и моей срамоте не щадѣти, ниже спасению. Но сего благотворения послѣди от мене милость наслѣдиши, аще воспоминаниям моимъ повинитися обещаешися и совершити реченная не измениши». И к сему Азонъ рече: «Благороднѣйшая госпоже! Все, елико повелиши творити, не ложная исполнити тебе обѣщаваю и боги засвидѣтельствую».

Ему же Медея рече, пиша перстомъ на шиде червленымъ вином сице:[28] «Аще мя себѣ присвоиши въ жену и аще мя от сего отча царства, Азоне, отвезеши в твое отчесътво, аще мя вѣренъ не оставиши доколѣ живу, воистинну сотворю и учиню, да яко златаго руна достанеши, конечнѣ обѣт твой исполниши, вся претителная бѣды уничижив. Есмь бо в смертныхъ едина, яже могу силы Аррисовы повредити и его власти уставленным противною хитростию власти совѣтъ встрѣчати». Къ ней же Азон рече: «О коль велия и недомыслима воистинну суть то, яже ми, честная дѣвице, обѣщеваеши дати тебѣ мнѣ, сиирѣчь, яже промеж прочиих красных избранные красоты наилутшая блистаяши, аки рожа красная, яже во время весны цвѣтовъ прочиих, ихъже на полех безстудно естество прозябаетъ, своими шипки нарочитыми превосходит! И мене обещеваеши избавити кромѣ того от толиких лихих злоб, ища златаго руна! Но вѣмъ себя праведна быти не мощно цѣну получити толикия вещи. И иже дары толь драги благи приносящу счастие отринетъ, подобнѣ нарещися может болшим безумия буйством отнюд колебатися. Сего ради, честнѣйшая в женах, и мене в мужа тебе смиреннаго, благоговѣина жениха предаю и творити вся, елика твое разсудит избрание чистое, и чистою вѣрою обѣщеваю».

Медея же таковаго приношения возрадовася словесемъ, сице к приносящему словеса отвѣща паки: «Друже Азоне! От твоих обѣщаниих извѣстну сотворитися и отнюдъ опасну, несуетным сердцемъ желаю и в сих умъ мой твердѣйшаго опаства сотвори крѣпчайший, прошу убо, тобою вся елика реклъ еси, клятвою укрѣпити. Но зане нынѣ намъ мѣсто непригодно продолжити сие, непщюю, егда покрыется земля нощнымь помрачением, яже сотворити тайная подастъ желающимъ пригодну и от вѣдания чловѣческаго многих оправдаетъ, и тайну бо намъ себе пригодно подающи, моимъ тайнымъ посланником взысканъ к моей каморе без страха приступити, в ней же опасну мя сотвориши о предреченных клятвою боговъ. Зане и мене извѣстну такожде потомь имѣти возможеши, яко твою, и ту о происхождении действъ твоихъ и тѣхъ свершений конечном мною полнѣе накажешися».

Ей же Азон скоро сего пригодия краткословием сице заключи: «Честнѣйшая госпоже, якоже глаголеши, буди тебѣ и мнѣ». Оба же уклонишася от множества словес. Медея, у Азона приемъ отпущение, царю-отцу тако же поклонився и Еркулу, во множествѣ своемъ восвояси прииде.

О МЕДЕИ, НАКАЗУЮЩЕЙ АЗОНА О ЗЛАТОРУННОЙ БРАНИ И О ВРАЧЕВАНИИ ИХ И НА БРАНЬ ТВОРИМУЮ С ВОЛЫ И СО ЗМИЕМЪ ДѢЛАЕМЫХЪ

Уже половину дни солнце прииде и коней своих бразды направи к частем уже обращашеся западнымъ, егда Медея, едина пребывая в полатѣ, что глаголааше Азону и коя отвѣты от него многия в себѣ помышлениемъ обрати. И егда рѣчи промеж ими прилѣжно разсуждаетъ, разширенну веселию, но смѣшенному желанию превозмогающу, радости ея омрачается, зане завидный часъ нощный для многаго хотѣния горитъ. Сего ради, яко теплоты не терпя, егда желанием колебашеся похотнымъ, внутренними взирании скончавает течение солнце. Толиким хотѣниемъ мучашеся о солнычном захождении, яко той останок дни, еже бѣ средина промеж свѣта и тмы, ея продолжашеся имѣвше аки два дни. Но пришедшу вечеру, и бысть запад, извѣстныи наведе тмы, егда промеж зрака человѣческаго и солничаго вниде сѣнь земная. Воставшу убо тоя нощи смерканию, многим разнствомъ колеблется мысль в Медеи, кояждо степени солнца, донелѣ заиде, и попечением тягчайшимъ примечаше, и желает нападения нощнаго и потом восхода луннаго, зане нощи тоя при часѣ перваго сна восхождаше от восхода. И сице тоя нощи от пребывающих в полатѣ скончанну бдѣнию, всѣ покоя спати восхотятъ, имъже ея хотѣния желаемая свобода совершися.

Но о коль жаждущей душе краткое долго видяшеся, еже ничто доволно тщашеся к похотѣнию! Толикими убо стѣсняется мучащимися тѣснотами тогда Медея, егда ощути отцевых слугъ в полатѣ долгим бдѣниемъ нощъ проводити и спати никакоже хотящих; многим жданием, яко не терпя, нынѣ сѣмо и овамо ходит по каморѣ без покоя, нынѣ к дверемъ коморнымъ приходит слушати, аще нѣчто бдящие покушаются спати, ино отворяетъ вокна, смотря, колко проиде ночи течение. Но дотолѣ сицевыми мучашеся тѣснотами, донелѣ пѣтеловъ пѣние, нощнаго проповѣдника, вездѣ быша глас его, по его же воспомяновению бдящие настоящаго покоя спати желают. Возлегшу убо всему царскому дому и в покое нощнѣм на всѣхъ излиянну тиху молчанию, Медея, возвеселися вельми, нѣкую стару жену домашнюю свою и зѣло коварственну ко Азону брежно посылает. Егоже егда увѣда Азонъ, скоро востает отъ ложа и со женою тихимн стопами в темнотѣ идяше, к Медеинѣ полатѣ прииде, въ его же внитии предстоящи Медеи, Азонъ любезными словесы поздравления глаголетъ, Медея же подобнѣ ему отвѣща, весел во двери вниде.

Скоро же отиде баба, Азона и Медею единых остави в каморѣ. И утверженным дверемъ полатнымъ от Медеи, у постели чуднаго приготовления в каморѣ Азонъ сѣде, Медеи устраяющи. Отверзе убо сокровище свое, нѣкий образ злат, освящен во имя Зевеса, якоже языком обычай бѣ, Медея изнесе, показа его Азону; многу свѣту от свѣщъ горящих, имиже вся камора блистанием велиимъ просвѣщашеся, сия словеса рече: «Прошу от тебе, Азоне, на сем образѣ вышшаго Зевеса клятву мнѣ вѣрну подати, да егда мя всею твоея воли издамъ непщеванию и исполнити вся обѣщанная тебе, не напрасныя вѣры чистотою тебя мнѣ вѣчным чистым сердцемъ соблюсти, да кленешися силою божия и чловѣческия правды от сего часа мене в супругу восприимеши и да во вся дни живота твоего мене оставити нѣ с кимь умышлениемъ не дерзнеши». К сему же Азонъ говѣинымъ лицемъ себѣ принося, коснувся образу рукою, соблюсти исполнити предреченная вся Медеи кляся.

Но о прелестная мужеская лъжа! Рцы, Азоне, что ти Медея послѣди сотворити множае возможе, яже своея лѣпоты всю честь отложи, тебѣ свое тѣло и духъ единодушно преда, единыя ради вѣры обѣщанные падеся, не внимая своего благородия, ни своего царскаго достоинства величествъ разсматряя, зане твоея ради любве себе наслѣдия скипетра лиши и старца отца безчестна остави, сокровищнаго его собрания ограбивъ, и отчая мѣста оставль, тебѣ ради избра заточение, предполагая страны чуждия рожденныя земли сладости? Ни ли тя от смертныя пагубы спасе, здрава из вѣчныя срамоты изня, их же нѣчто бы здравъ от случая бѣднаго избыл бы еси, златаго руна не обрѣтъ, возвратитись в Тесалию, студа ради дерзнул бы еси? Отступи бо от своихъ и дастъ тебѣ и твоим. Иже убо срамъ отринув, клятвы твоея завѣщание испоругати дерзнулъ еси, да безблагодарнымъ срамомъ оскверненъ, вѣрующую прелстиши дѣвицу, от дому отца отвезши и страха боговъ не брегши, ихъже избралъ еси кленяся презрѣти, и ей вѣру изменити не усрамился еси, от неяже толика блага величие тебѣ восприявшу. Воистинну тебѣ, безсрамному, посреди прелстивши Медею, повѣдает историа. Но сие прииде от твоея прелести безлѣпие, да яко тое же истории чинъ не оставляетъ, яже виною твоего клятвопреступления и ненавидѣниемъ вѣры разрушимые твоее, богов нанесшимъ, живот свой безстуднымъ прилучаемъ глаголешися скончавъ, о немъже здѣ нынѣ многая сказати оставляется сего ради, яже настоящие бесѣды существо не соединят.

Но ты, Медея, яже толикихъ хитростей сказуешися просвѣщением украшенна, рцы, что ти ползова знатие закона звѣзднаго, имъже глаголется будущая мощно преднаписати? Аще предвидѣние будущих бывает в них, почто себѣ толь суетнѣ, толь нечестивѣ предвидѣла еси? Нѣчто, речеши, тебѣ, много разъяреннѣ любовию будущаго твоего мужа, злых належащих в законех звѣздных нерадѣниемъ оставльших? Но извѣстно есть: астрономские суждения безвѣстны суть, о немже явный образецъ мощнѣ и явнѣ на тебѣ показуется, яже тебѣ предвидѣти тѣмъ никако могла еси. Сия бо суть безвѣстная яже легкихъ вѣрити истина, поистиннѣ прелщаютъ ложнымъ блуждением, в нихъже никое постизаетъся будущих действо, токмо нѣчто по случаю приидет, зане единаго Бога есть, въ егоже руцѣ суть положена въдати времена и временем лѣта.

Что паче? Восприявъ Медея от Азона клятву, оба входятъ в чертогъ, в неизреченной лѣпотѣ их, сложивъ ризы и пребывающимъ обоимъ нагимъ, дѣвственныя заклѣпы Азонъ отверзе у Медеи. И сице всю нощь скончавъ веселою потѣхою услаждения. Но Медея, аще своея похоти доволство исполнив мужескимъ обниманием и дѣйства блудные, хотимые от Азона, сего ради не отиде искра похоти в ней, но искусными дѣйствы послѣ тягчайшая зача зажигания, неже прежде грѣх содѣянный. Сие есть то вкушение толикою прелщая сладостию бѣдных любителей, иже егда от них болѣ приемлется, паче желается, егоже ненавидѣти не может стомах насыщенный, зане сердечная похоть и желание наслаждения беспрестанно в немъ, егда горит сладкое его утѣснение, питает похотѣние.

Уже бо тоя нощи зори приходящи и звѣздамъ просвѣщающимся утренняя, егда Медее сими словесы глагола Азон: «Час есть, сладкая госпоже, намъ от ложа востати, да не како нас внезапу объимет свѣт дневный. Но не вѣм, любимѣйшая, аще о моем дѣлѣ усътроила еси нѣчто творити. Или аще тобою посем нѣчто есть строимо, молю любезнѣ, да твоего тайнаго совѣта мнѣ двери отверзеши, да, тобою наученъ, сие совершу. Зане во отвожении тебѣ от сего острова, в немъже еси нынѣ, и во привождении тебе в мое отчество, в немъже могу, всяка скорость мнѣ законснѣние». Ему же Медея сице рече: «Друже, любезнѣе мнѣ себе о твоем дѣлѣ, еже мое сущеѣ дѣло есть. Полный убо восприях совѣт избрания в пещи испеченъ и зажженъ во мнѣ. Се убо востанем от чертога, да мнѣ и тебѣ изообильство буди пригоднѣе навыкати на сия вся, яже тебѣ видится, отрядити». Воставше убо от ложа и ризы во мнозѣ торжествѣ восприявъ, Медея, отверзши своих сокровищь ларцы, многая из них изнят, яже Азону симъ чином предастъ блюсти.

СИЯ СУТЬ, ЯЖЕ МЕДЕЯ ДАДЕ АЗОНУ

Первое предастъ ему образъ нѣкий сребрянъ, егоже быти рече волшебнымъ чином и силою многия хитрости содѣлан, иже противу волшебства сотвореннаго есть зѣло силенъ, разрушая сущая сотворимая и ихъ повреждения отриновением отгоняетъ. О семъ убо Азона сице наказана, да его бреженѣ на себе носитъ, зане противу волшебствъ коиждо превозмогати вѣсть, вредимыя силы волшебныя уничижая. Второе дастъ ему нѣкоея масти благовонныя лечбу, имъже мазатись повелѣ, глаголя в немъ силу быти, да яко противу пламене зѣло преодолѣвает, погасает зажигаемая, и все еже имать силу сожещи, приединив дымокурение, разрушает.

По семъ нѣкий перстень дастъ ему, в немъже сицевыя силы камень бѣ вложенъ, да яко всякий ядъ расторгает, ихъ шъкоты отрѣвает, и егоже яда неистовство уязвитъ нѣчто, аки от воды уязвеннаго невредимо своею силою спасет. И бѣ в том же камени иная сила — да аще кто сей камень заключенъ носитъ в горсти, да яко тот камень носящаго к тѣлу добръ прилѣпится, невидимъ скоро будетъ, да егда носит в горсти, никому видится. Сей камень мудрыя асхате нарицают, во островѣ Киликийском первое обрѣтенъ. И сего Енея носивша Виргилий пишетъ,[29] егда первое невидимо доиде х концем Картагненскимъ. По семь дастъ ему написано словы и знаемого паки разума, о немъже Медея Азона велми прилѣжнѣ наказа, да егда к руну златому доидетъ, предкновение преждереченные поправ, не скоро на нь напасти, но помоляся молитвою поне трожды, да прочтет по подобию жертвы, благоволити богомь сподобится. Конечнѣ нѣкую тыкву, мокротою чудною исполненну, предастъ ему, о нейже наказа, да егда первое приидетъ к волом, мокроту ту во уста их волиет и окроплением частым намочит. В той бо мокротѣ сию силу быти рече, да егда во уста волом волиется, от того аки нѣкоимъ клеемъ склеятся вмѣсто, да яко их отверзение не токмо тяжко, но не мощно будетъ имъ. И сице по ряду Медея Азона прелѣжнѣ наказа, имиже прохождение или чимъ можетъ к желаемые побѣды славѣ доити. Медея же своему наказанию и учению сице послѣ конецъ наложи и давъ Азону отпущение прежде дневнаго свѣта. Азонъ во свою камору тайными стопами прииде.

КАКО АЗОН ПРИСТУПИ КО ЗЛАТОМУ РУНУ

Восходящи зори красными лучами и солнцу златому свѣтом малымъ холмы горъ просвѣщающим, Азонъ тайнѣ востаетъ от ложа, вмѣсте со Еркуломъ и иными и Оета царя полатѣ приходит, в нейже сам царь живяше со многими предстоящими, вѣнцемъ украшенъ. Его же узрѣл царь, веселымъ лицемъ восприя, у него вины пришествия его честнѣ пытает. Ему же Азон тако рече: «Молю тя, господине царю, да яко закоснѣние мнѣ отнынѣ есть зѣло досадъно, хощу, аще угодно, вашею волною свободою к златоруннаго бранному покушению приступити». Ему же царь рече: «Друже Азоне! Боюся, да не како твоего юношества смѣлство безрассудное введет тя хотѣти тебѣ смерть скоро нанесут и мнѣ учинят безславие о пагубѣ прилучая твоего. Воспоминаю убо тѣбе благоговѣине, да здравъ возвратишися изволи, прежде даже толиким злым дашся погибнути». Ему же Азон рече: «Благороднѣйший царю! Нѣсть ми смѣлство без рассуждения совѣта. И ты без сумнѣния пред всѣми будеши неповиненъ, аще нѣчто — да не буди! — на мнѣ зло случится, емуже ся охотною». Ему же рече царь: «Друже Азоне, не хотя хощу твое хотѣние разрѣшити. Бози на помощь, да от толикия беды здрав избудеши».

И тако Азонъ, желаемую получив свободу, препоясася на путь. Бѣ близ острова Колкоса нѣкий малый остров, малою быстростию водною отстоя, в немъже златое руно предреченно бѣ в страже бѣднѣ, уже реченной; к немуже малыми судны и гребью обычай имяху преходити. К ближнему убо брегу Азон пришед, входитъ в лодию, оружие защищениа взяв, и единъ, за надежду побѣды, яростию в быстротѣ, греблением своимъ в реченный малый островъ прииде. В немъже егда к землѣ приста, абие от лодии изскочив и, от неѣ уготовль оружиа и вещи, от Медеи данные на спасение, вскорѣ оружие облачитъ и опасным итием ко овну златорунному приходит.

Медея же трепетнаго сердца воздыхании боязненно восходит в верхъ своея полаты и к далным мѣстомъ зря от вышние стрѣлницы, от неяже любимаго своего любезнѣ зритъ преход, но любезнѣе схождение его на землю. Его же яко узрѣ восприявша оружие и боязненное, якоже мнит, препоясание на путь, рѣчныя испусти слезы, в нихже знамения являются любве. Ниже можаше унятися от воздыханиа и словес, въ сия словеса уста своя, слезами очи наводненна, болѣзненым воплемъ разрѣши: «О друже Азоне! Толикими за тя мучася тѣснотами, коликими болѣзньми сътѣсняюся внутрь и внѣ, зане боюсь, да некако ты, страхом ужасеся, моя воспоминания забудеши да твоего спасения оставиши данные мною тебѣ потребныя наказаниа! Еже аще сотвориши, не без вины боюся, да нѣкако же тебѣ и мнѣ паче навышшее ошуюю возможет случитися, сего ради от твоих обниманий буду во вѣки лишенна. Но богомъ умилнѣ молюся, да тебѣ возвращшуся, здрава очи мои воистинну узрят и о твоем происхождении всю мя возвеселят».

Промежь сими Язонъ, озрѣвся, ко стражбѣ овна путь восприя. И еже егда прииде к мѣсту Арриса и первое на волы воззрѣ, толь горящие пламени на воздухъ испускаемыя дыхати, яко небо належащее и все огненным разжизанием блисташе. И разгарание паки теплоты сице все мѣсто то обнимаше, да яко Азону не бѣ никако мощно приступити ради зѣлныя теплоты страха. Но любимые своея дѣйства не забы и спасеных наказаний, лице свое, и шию, и руки, и всѣ тѣ мѣста, яже возможе, тѣлесные данною от Медеи мастию помаза. Образ бо ему данный от нея, на шею повѣсив, пламени предложи, прочетъ писание трижды, да якоже рекохомъ, дерзнувъ к волом приступити и с ними смѣло начати брань. И тако на Азона пламенем дышущии непрестанно, изгорѣ щит его от пламени и копие его огнем скончася. И воистинну Азонъ живот свой скончал бы от огня, аще не бы данную мокроту во уста волом частыми окроплении влиял. Емуже влиянну, дышущих волов уста, аки желѣзными чепми, сцѣпляются, аки клѣемъ слипателнымъ неразлучнѣ соединяются. Тогда скоро преста пламенное испущение из воловъ смертоносный огнь, изблевание скоро скончась. Наведену же воздуху, преставшим пламенемъ, от его мокротъ естества превосходимых, превозможе Азонъ и, многимъ смѣлством наполнись, х крѣпким ужасныхъ волов рогом руки простирает. И тако, восхитив рога, сѣмо и овамо покушается преводити волы тѣ, да увѣсть, аще противоборютъ или его повелѣнию не повинуются, иже аки бездушни его повинующися непщеванию, сопротиво бранию востати не покушахуся.

Сего ради Язонъ и рало на плещах опаснымъ прилѣжаниемъ налагаетъ и привязаетъ, жалы волы тѣ орати понуждает, но не повинующеся повелѣнию ратая. И сице, обращенну дерну, широкое поле воскоповается часіыми браздами, горѣ долу приходящими воскопание то. Волы оставив на поле, Язон скоро и смѣло приходит ко змию. Его же егда змей к себѣ приходяща воззрѣ, многим свистанием и велиимъ гласомъ и грознымъ поражаа воздухъ, шумъ сотвори и испущая дымные пламени, ближний воздухъ теплым и разжигаемым очервлениемъ красит, и егда языкъ легкими обращении влечетъ и отвлекает, дождными окроплении смертоносныя яды изливаетъ.

Азонъ же без страха ко устроенным Медеиным обращъся скоро наказаниям, зеленаго камени перстень, егоже восприя у Медеи, к свѣту змиинну преповерже. Егоже блистания ужасеся змий, преста пламени испущати и обращая главу и шию сѣмо и овамо, аки во изступлении, и блистания каменя ради многаго ужаса отринути непщеваше. Сей камень обрѣтается во Индѣи, якоже пишет Исидор, егоже измарагда обще именуем. Сего камени сила без сумнѣния такова есть, да яко предположен на свѣт коегождо ядовитаго животна, змиеваго или ему подобнаго, или того, иже «буфо» в Киликии обще именуется, аще зраку его с нѣкиим желѣзом или тростию неизмѣнно предложится, не чрез многъ час возможетъ ядовитое животно терпѣти, да яко въ его зрѣнии... не оскудѣетъ угашение. Но камень тот не отимется невредимъ от шкоты, зане, угашенну ядовитому животну, емуже предложится, весь в дробныя разсторгнется разсѣдания, сего лучем зеленым змея оного смертнѣ устраши. Но храбрый Азон скоро желает мечемъ голымъ частымъ поражениемъ губити, ихъже аки невредимых жестокие чешуи змиевы отражаютъ. Но безтрудный Азон того ради не престает от поражения, аки жестокий млат в наковално. И толь долго поражением боряшесь со змием, яко змей терпѣти не могий частых и жестоких браней, на долгомъ поле протягся, смертоносный испусти дух, и выше належащий воздухъ смертоносными яды опорочи.

Его же егда Азон видѣ угашенна Медеиным мастерствомъ, во свою память внутрь приводя, без лѣности желаетъ и главу его от шеи мечемъ отдели, от его же челюстей исторже зубы, скоро по браздамъ сотворенным посѣя на взоранном полѣ от воловъ. От их же сѣмени раждаются абие воини неслыхаемые. Егда от такова сѣмени воини исходятъ, скоро ко оружию востаютъ и, нападше сами на себѣ, смертными язвами бранятся. Жестоко убо творится ополчение промеж братиею земною и мрачною, зане раздѣлными полки на брань не наподают, ниже хотят да яко раздѣльшеся, но смѣшнѣ единъ другаго убивает, зане иже и после от нихъ остась никто побѣдникъ, поне многими ранами промеж себе падоша погублении.

Волшебныя убо хитрости чародѣйствы противными хитростьми тайными всѣми протечении, и змею предреченному смерти преданну, такожде от его зубнаго сѣмени рожденнымъ братиям умершимъ, воломъ тѣмъ учиненным едва живым, Азон от пагубныя беды избы, прилѣжным попечением своим испытует в мысли, что творити или еще нѣчто творимо в скончании дѣла того прилѣжнѣ разсмотряет. И егда вся разумѣ уже быти совершенна, смѣл и весел на златоруннаго овна себе направляет. В немъ же егда не обрѣтъ никоего противства, восхитив за рога, удавлением смерти предастъ и сня одежду его златую, благодарив по семъ боги, имиже со славою побѣдною и бес пагубы своего телеси предреченное руно златое наслѣди.

Обогащенъ убо Азонъ златым ограблением, ко брегу острова весел ускоряет, в лодию входитъ и гребию привозится к болшему острову, на егоже брезѣ предреченный Еркулес и его обещники желателнѣ ждаху. Его же убо по сем сошедша на землю, со многою радостию приемлют и о его здравии умилнѣ благодаряще боги, зане никако здрава его имѣти чаяху. Азон же с ними къ царской полате приходит. И егда прииде к нему, царь Оетесъ лицемѣрнымъ веселием его восприя, поне завидитъ ему о толицѣ побѣде и боляше о себѣ, толика богатства лишенна. Ему же яко близ себе сѣсти повелѣ Оетесъ. Что се чудо златаго руна видѣнием чудится народ, зря его, но паче дивуется о толицѣ побѣде, како возможе устав побѣдити бога Арриса.

Медея же весела, радостными стопами видѣти Азона послѣ приходитъ, ей же, аще бы лѣпо, пред множеством многа цѣлования подала бы; и, царю повелѣвшу, подлѣ Азона, аки стыдяся, сѣде. Ему же Медеа тихимъ гласомъ тайными словесы глаголетъ, да к ней, приходящи нощи, опасенъ приидет. Еже Азонъ себѣ желателнѣ исполнити умилнымъ и смиреннымъ гласом отвѣщевает. Сѣни же нощной по всему свѣту излиянънѣ, Азонъ к Медеинѣ приходитъ полатъ и, ей посредствующи, в ложницу входитъ, и обеим в ложницѣ охотнѣ прѣбывающимъ, по мнозѣ услажденномъ потѣшении послѣ о отхождении своемъ и уготовлении ко отшествию многа промеж себе единодушно изрекоша. И тако по Медиину наущению Азонъ в Колкосѣ един мѣсяць пребысть. По семъ же, временное благоугодие прием, Азон и обещники его с Медеею от того острова татебно отходятъ, у царя Оета отпущения не просивъ.

Но, о Медея, вѣтровъ поспѣшныхъ много сказуешись желавъ, дабы свое оставила отечество и отча скипетра отбѣгла бы, и море прешла бы без страха, горкия своея пагубы не разсмотряя. Поистиннѣ сказуешись дошедше в Тесалию, идѣже тесалонѣяниномъ Азономъ, от гражданъ безчестная тесалоникойскых, утаена, ниже по многихъ мерзкихъ пагубахъ животъ чтешись скончав. Но яко отмщениемъ боговъ Азонъ мукѣ многой бѣ преданъ, прежде даже онъ изшелъ, и его исхождение, аки осужденно от боговъ, бѣ, осужденною смертию заключенъ, рцы, что ти ползова на Азоне тяжкое отмщение и месть боговъ после сотворимая? Поистиннѣ во послѣвицѣ глаголется: «Скоту умершу, не угоднѣ ползуетъ врачебныхъ травъ ноздрямъ прилагати лечбы». Токмо нѣчто богомъ благоволитъ не по велицѣ воздания обиды, но да от смертных познается, богомъ не хотѣти тяжкихъ винъ, паки в лицѣ живыхъ без отмщения муки приити.

Что множае? Приста Азон со Еркуломъ и иными ихъ спутники и с Медеею во пристанище тесалийском здрав и веселъ. Ихъ же всех спроси царь Пелей и о Азоновѣ здравии и, смутися внутренно, своего сердца тая тѣсноты, веселымъ лицемъ восприя, и предпоставити Азона в царствии своемъ по обѣщанию ему данному от него, аще и не хотя, щедре не отвержеся.

 


[1] ...О Пелеи, царѣ тефсалийскомъ... — У Гвидо ошибочно слиты в одно лицо царь Фтии (в Фессалии, области в северной части античной Греции) Пелей, муж морской богини Фетиды, отец знаменитого мифического героя Ахилла, и Пелий, правитель Иолка (также в Фессалии), брат Эсона, дядя Язона.

[2] ...Великую Гресию, сирѣчь Италию... — Великой Грецией именовались греческие колонии в Сицилии и Южной Италии.

[3] ...апрузинян быти рекоша, языкъ нѣкий, иже на границах царства Киликийскаго живяше. Сего ради страна та Апрузия наречеся... — Апрузия — область на юге Апеннинского полуострова. Слова «царства Киликийского» переводим как «царства Сицилийского» в соответствии с латинским оригиналом. Киликия — область на юго-востоке полуострова Малая Азия — упомянута в древнерусском тексте ошибочно.

[4] Якоже о них свидѣтелствуетъ Овидѣй Моненисъ... — В VII книге «Метаморфоз», поэмы древнеримского поэта Овидия (43 до н. э. — 17 н. э.),упоминается миф, согласно которому мирмидоняне — это лесные муравьи, превращенные в людей по просьбе царя Эака. Эпитету (прозвищу?) «Моненисъ» в латинском оригинале соответствия нет.

[5] ...глаголетъ той же предреченный Овидий... хитростною силою Медеи... — В той же книге «Метаморфоз» содержится рассказ о том, как Медея, дочь царя Ээта, обладавшая даром волшебства, вернула старцу Эсону облик зрелого мужа.

[6] ... в нѣкоем островѣ, глаголемомъ Колкосѣ... — Согласно античным мифам, золотое руно находилось в Колхиде, стране на восточном побережье Черного моря. Однако у Гвидо «Колкос» почему-то считается островом.

[7] ...златоруннаго овна... — Согласно античным мифам, златорунный овен, на котором Фрикс, спасаясь от преследования мачехи, переплыл море, был принесен им в жертву, и у царя Колхиды Ээта хранилось лишь золотое руно. Его охранял Дракон (в древнерусском переводе — «змей») и медноногие быки, изрыгающие пламя. В древнерусском тексте имя колхидского царя соответствует латинскому написанию Oetes.

[8] ...мнози честнороднии многою храбростию красновидны... — В походе аргонавтов участвовали Орфей, Геркулес, Кастор, Полидевк (Поллукс), Тесей и другие герои.

[9] Еркулесъ — Геркулес, сын Зевса и Алкмены, жены царя Амфитриона, — популярнейший герой Древней Греции.

[10] ...сокруши Антефыума. — Богатыря Антея Геркулес (Геракл) задушил, лишь оторвав от земли: Антей был сыном Геи, — а она представлялась древним грекам олицетворением земли. Поэтому Антей, прикасаясь к земле, черпал новые силы.

[11] ...стража их, пса триглавнаго... — Имеется в виду двенадцатый подвиг Геракла, когда герой привел связанным к царю Ерисфею трехголового пса Кербера (Цербера), охранявшего врата ада. На том месте, где на землю падала слюна из пасти Кербера, вырастала ядовитая трава.

[12] ...столпы Еркулови... — Геркулесовыми столпами называли в древности скалы на противоположных берегах Гибралтарского пролива. В средневековых легендах об Александре Македонском утверждалось, что он дошел со своим войском до этих мест.

[13] Ангвин — т. е. созвездие Дракона.

[14] ...Овидий во второй книзѣ... — Во второй книге «Метаморфоз» излагается миф о возлюбленной Зевса — нимфе Каллисто и ее сыне Аркаде, обращенных Зевсом в созвездия. Древнерусский переводчик принял Каллисто за мужчину («Калистона и Аркада сына его»).

[15] ...И не честованныи на вышнем небеси... отстоянием кратчайший обходит. — Это восклицание оскорбленной Юноны С. Шервинский переводит так: «В самой небесной выси, удостоенных только что чести / Вы не увидите звезд — мою язву! — в месте, где полюс / Крайним вокруг обведен кратчайшим поясом неба» («Метаморфозы», II, 515—517).

[16] Симеоста — Симоэнт, приток реки Скамандр, протекавшей в окрестностях Трои.

[17] ...от Енея сирѣчь и Аскания, рожденнаго его, глаголемаго Юлия. — Согласно легендам, Эней — один из троянцев, после разрушения Трои и долгих скитаний пристал к италийским берегам и основал здесь город Лавинию. Ему наследовал его сын — Асканий-Юлий. К числу их потомков легенда относила и царя Альба-Лонги Неметора, деда Ромула и Рема, основателей Рима. Таким образом, происхождение Рима и Римского государства связывается с именем троянца Энея.

[18] ...близ Рима великъ сооружи град... — В латинском оригинале juxta Renum — т. е. близ, подле Рейна.

[19] Антенор — троянский вельможа; вместе с Энеем он способствовал победе греков и взятию Трои. После ее разрушения он покинул город и, согласно легенде, основал Венецию.

[20] ...от царя Сикаона пришедшаго в Киликию... — Здесь Киликией в древнерусском тексте названа Сицилия. При этом в географических рассуждениях Гвидо остров Сицилия смешивается с Сицилийским королевством, существовавшим до 1282 г. и распространявшим свою власть как на остров, так и на южную часть Апеннинского полуострова.

[21] Диомедесъ — Диомед, аргосский царь, на стороне греков участвовавший в Троянской войне. Он ранил в бою Афродиту и был обречен ею на скитания. По одному из мифов, он основал ряд городов в Калабрии (на юге Италии). Спутники его были обращены Цирцеей, дочерью Гелиоса, в птиц.

[22] Исидор — видимо, имеется в виду Исидор Севильский (560—636), ученый-энциклопедист, в книге которого — «Этимологии» — содержалось много ссылок на античных авторов и фрагментов из их сочинений.

[23] ...египтянинъ Птоломей. — Птолемей (ок. 90—ок. 160), греческий астроном, живший в Александрии, в Египте, создатель геоцентрической системы мира.

[24] ...«егда луна обращается»... — В древнерусском точный перевод латинского cum luna se volvit. Неясно, однако, имеется ли в виду новолунье, когда луна как бы «отворачивается», или же лунное затмение. Мы приняли первый вариант.

[25] Дионисий Ареопагитский — легендарный афинский ученый-философ, ученик апостола Павла. См. наст. изд.

[26] «Или Богъ естества... тварь мира разрушится». — В письме Дионисия Ареопагита к Поликарпу описывается затмение солнца, которое Дионисий наблюдал в египетском городе Гелиополе, и дается понять, что это затмение происходило во время крестных мук Христа.

[27] ...в Гаваонѣ... стати повелѣ. — Имеется в виду библейский рассказ, как по молитве Иисуса Навина во время битвы его с амморейским царем близ Гаваона Бог остановил движение солнца (см.: Ис. Нав. 10, 12—13).

[28] ...пиша перстомъ на шиде червленымъ вином сице... — В латинском оригинале этих слов нет: Медея не пишет, а говорит Язону. Здесь вставка из другого произведения о Троянской войне — «Повести о создании и попленении Тройском...».

[29] Сей камень мудрыя асхате нарицают... И сего Енея носивша Виргилий пишетъ... — В поэме древнеримского поэта Вергилия (70—19 до н. э.) «Энеида» рассказывалось о спутнике Энея Ахаве. Здесь его имя превратилось в название камня-талисмана.

(На сенсорных экранах страницы можно листать)