Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль (фрагмент, перевод О. Румера)
(Книга III, стихи 1 —258)
Скорблю душою я о том,
Что стольким имя жен даем.
Их голоса равно звучны,
Но многие ко лжи склонны,
Немногие от лжи свободны:
Порядок так велит природный.
Что всем дают им имя жен,
Я этим тяжко устыжен.
О женственность, обычай твой —
Быть в дружбе с правдою святой!
От бедности, — так мыслит свет,—
Нам никакого прока нет.
Кто ради правды бедным стал,
Тот пламя ада избежал.
Так сделала одна жена,
И ныне в небесах она
Богатство вечное стяжала.
Я думаю, на свете мало
Таких, кто ради горних благ
Быть предпочел и нищ, и наг.
Равно и жены, и мужи
Живут обычно в тине лжи, —
Других не видел я, по чести.
Стать гостьей всех своих поместий
Решила Херцелойд1 и бремя
Уныния нести все время.
Ты б не открыл ни капли лжи
В душе сей знатной госпожи.
Ей солнце было — что туман,
Мирские радости — обман.
Равняла с ночью день она
И скорбью лишь была полна.
И вот она, скорбя душой,
В лес удалилась вековой
И стала жить в глуши Солтаны.
Не разноцветные поляны
Ее пленяли; их узор
Не радовал печальный взор
Жены, отрекшейся от света.
С собою сына Гахмурета
Она в пустыню привела.
Дворня тем занята была,
Что корчевала и пахала,
Она же с самого начала
Дитя воспитывать взялась
И сразу же дала приказ,
Чтоб не довел до слуха сына
Никто — ни дева, ни мужчина, —
Что рыцари на свете есть.
«Коль мальчик мой услышит весть
О жизни рыцарской, — покой,
Увы, нарушен будет мой.
Прошу о рыцарях молчать,
Их никогда не поминать».
Был этот соблюден запрет,
И мальчик с самых юных лет
В Солтане рос, дубравой скрыт,
И рыцарский не ведал быт.
Но научиться он сумел
Лук мастерить и тучу стрел;
И часто он, бродя в лесах,
Подстреливал веселых птах.
Но если певчей пташки стон,
Сменявший песню, слышал он,
То удержать не мог он слез,
Рвал нежный шелк своих волос.
Он телом светел был, как снег:
На берегу журчащих рек
Он, просыпаясь, умывался
И тотчас же в дубравы мчался,
Чтоб слушать пташек над собой.
Их щебет сладостью такой
Его всего переполнял,
Что он в слезах домой бежал.
«Да что ты? — спрашивала мать.—
Ведь ты ходил на луг играть».
Но, по обычаю детей,
Стоял он молча перед ней.
Ее заботил сына нрав.
Как часто, голову подняв,
Он под деревьями стоял
И с птиц поющих не спускал
Горящего восторгом взора.
Постигла королева скоро,
Как птицы дороги ему,
И вот, не знаю почему,
Она пернатых невзлюбила.
Приказано крестьянам было
Всех птиц кругом переловить
И сладкозвучных удавить.
Но в руки многие не шли
И гибель избежать смогли.
В живых оставшаяся часть
Опять защебетала всласть.
И мальчик молвил королеве:
«За что ты на пернатых в гневе?»
Просил он их не убивать.
Его поцеловавши, мать
Сказала: «Божие веленье
Что нарушаю? Птиц мученья
Не буду больше множить я».
А мальчик: «Матушка моя,
А что такое — бог, скажи!
«Сынок, — ответ был госпожи, —
Он дня прекрасного светлей;
Когда-то пред лицом людей
Он лик святой являл не раз.
Запомни, что скажу сейчас:
Молись ему в нужде, сынок,
Он многим в горести помог.
Другой же, знай, — владыка ада:
Он черен и отец разлада.
К нему ты в мыслях не влекись
И от сомнений берегись».
Так поучала сына мать
Меж тьмой и светом различать,
А он бежал в поля потом,
Чтоб упражняться там с копьем,
Которым он, не зная лени,
В дубравах убивал оленей.
Под снегом был ли лес, иль нет,
Равно он мчался им вослед;
В день столько успевал настичь
Что им заколотая дичь
Быть унесенной не могла;
Ее грузили на мула.
Он раз на просеку попал
И ветвь себе там оборвал,
Чтоб пожевать ее листочки.
Тропа вилась на бугорочке.
Вдруг слышно цоканье копыт.
Он сжал копье и говорит:
«Что слышу? Верно с Сатаной
Сегодня путь скрестился мой.
Но одолею я, наверно,
Владыку тьмы и всякой скверны.
Не так уж страшен он, хоть мать
Меня старалась напугать».
И он стоял, готовый к бою.
Вдруг видит: подскакало трое
Нарядных рыцарей в броне,
И каждый на лихом коне.
Он не на шутку был готов
Тотчас признать их за богов.
Недолго так он простоял,
Потом пред первым ниц упал
И крикнул: «Помоги мне, боже!
Ты в силах сделать все, похоже».
Но мальчик, заградивший путь
Тому наполнил гневом грудь.
«Валлийский увалень вперед
Продвинуться нам не дает».
В том, что в баварцах ценит свет,
Валлийцам отказать не след.
Их важность более груба,
Но столь же им мила борьба.
Никто средь них, как и средь нас,
Не дрогнет в боя грозный час.
Но вскачь тут рыцарь прискакал,
Который панцирем сверкал
И очень, видно, торопился.
Двух рыцарей нагнать стремился
Он на своем коне лихом,
А те уж скрылись за бугром,
Н в их руках добычей дева.
Был рыцарь сам не свой от гнева,
Затем, что из его земли
Они девицу увезли.
К своим подъехал он дворянам,
Красуясь чудным каштеляном.
Был щит его весь исщерблен.
Карнахкарнанцем звался он
И был владыкой Ультерлека.
В пыли увидев человека,
Он громко крикнул: «Прочь с дороги!»
А мальчик вспомнил, что о боге
Ему рассказывала мать, —
Так мог лишь он один сверкать!
Блестели под росой уздцы,
И золотые бубенцы Н
а стременах его звенели.
Такие ж бубенцы висели
На правом рукаве брони;
Рукой махнет он — и они
Звенят, встревожены рукою.
Всегда готов был рыцарь к бою.
И так он ехал на коне
В своей сверкающей броне.
Мужской красы блестящий цвет,
Карнахкарнанц сказал: «Ответ
Мне, отрок, я прошу вас дать.
Не довелось вам повстречать
Двух рыцарей в пути своем?
Они стакнулись и вдвоем
Забрали девушку в полон,
Им чужд наш рыцарский закон».
И мальчик, полный восхищенья,
Решил, что это без сомненья
Пред ним всевышний бог предстал,
И он от всей души вскричал:
«Мне помоги, господь благой,
Спаси меня от силы злой!»
Тут Гахмурета юный сын
Молиться стал, но господин
Ему сказал: «Не бог я, нет,
Но чту его святой завет.
Ты пелену сними-ка с глаз;
Четыре рыцаря тут нас».
А мальчик вновь вопрос ему:
«Что значит рыцарь, не пойму?
Мне разъясни, мой господин,
Кто рыцарский дарует чин?»
«Король Артур. К нему свой путь
Направь ты и уверен будь:
Вернешься рыцарем назад
И жизнь твоя пойдет на лад.
Ты рыцарской как будто крови».
Взглянули все при этом слове
Тут с восклицаньем на него,
Ценя в нем божье мастерство
(Об этом в книгах я читал).
Никто из смертных не сверкал
Такой красой неотразимой,
Он женщин был кумир любимый.
Тут мальчик так еще спросил
И всех вопросом рассмешил:
«Узнать я был бы очень рад,
Зачем колечек целый ряд
Ты нацепил и там и здесь?
окрыт колечками ты весь».
И до кольчуги раз-другой
Слегка коснулся он рукой.
С нее не мог отвесть он глаз.
«Колечки нижут и у нас
Девицы часто, но таких
Рядов не видел я густых».
Не унимаясь, он опять
Спросил: «Я не могу понять,
Зачем они тебе нужны,
Зачем так крепко сцеплены?»
Граф показал ему свой меч:
«Те, кто со мною ищут встреч,
Всегда вот с ним имеют дело,
Но и от их ударов тело
Я должен защищать, и вот
Щит и кольчуга — мой оплот».
А мальчик, выслушав ответ:
«Когда бы в шкуру был одет
Олень в такую вот густую,
То я б охотился впустую».
Но графа стали торопить
Беседу с дурнем прекратить,
И он сказал: «Тебя все дни
Господь преблагостный храни!
Когда б имел от бога ты
Ума не меньше красоты,
Ты был бы чудом из чудес».
И рыцари свернули в лес...
- 1. Вдова Гахмурета и мать Парцифаля.