Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль (фрагмент, перевод О. Румера)

(Книга III, стихи 1 —258)

Скорблю душою я о том,
Что стольким имя жен даем.
Их голоса равно звучны,
Но многие ко лжи склонны, 
Немногие от лжи свободны: 
Порядок так велит природный. 
Что всем дают им имя жен,
Я этим тяжко устыжен.
О женственность, обычай твой — 
Быть в дружбе с правдою святой! 

От бедности, — так мыслит свет,— 
Нам никакого прока нет.
Кто ради правды бедным стал, 
Тот пламя ада избежал.
Так сделала одна жена,
И ныне в небесах она 
Богатство вечное стяжала.
Я думаю, на свете мало 
Таких, кто ради горних благ 
Быть предпочел и нищ, и наг. 
Равно и жены, и мужи 
Живут обычно в тине лжи, — 
Других не видел я, по чести.

Стать гостьей всех своих поместий
Решила Херцелойд1 и бремя 
Уныния нести все время.
Ты б не открыл ни капли лжи 
В душе сей знатной госпожи.
Ей солнце было — что туман, 
Мирские радости — обман. 
Равняла с ночью день она 
И скорбью лишь была полна.
И вот она, скорбя душой,
В лес удалилась вековой 
И стала жить в глуши Солтаны. 
Не разноцветные поляны 
Ее пленяли; их узор 
Не радовал печальный взор 
Жены, отрекшейся от света.
С собою сына Гахмурета 
Она в пустыню привела.
Дворня тем занята была,
Что корчевала и пахала,
Она же с самого начала 
Дитя воспитывать взялась 
И сразу же дала приказ,
Чтоб не довел до слуха сына 
Никто — ни дева, ни мужчина, — 
Что рыцари на свете есть.
«Коль мальчик мой услышит весть
О жизни рыцарской, — покой, 
Увы, нарушен будет мой.
Прошу о рыцарях молчать,
Их никогда не поминать».

Был этот соблюден запрет,
И мальчик с самых юных лет 
В Солтане рос, дубравой скрыт, 
И рыцарский не ведал быт.
Но научиться он сумел 
Лук мастерить и тучу стрел;
И часто он, бродя в лесах, 
Подстреливал веселых птах.
Но если певчей пташки стон, 
Сменявший песню, слышал он, 
То удержать не мог он слез, 
Рвал нежный шелк своих волос.

Он телом светел был, как снег: 
На берегу журчащих рек 
Он, просыпаясь, умывался 
И тотчас же в дубравы мчался, 
Чтоб слушать пташек над собой. 
Их щебет сладостью такой 
Его всего переполнял,
Что он в слезах домой бежал. 
«Да что ты? — спрашивала мать.—
Ведь ты ходил на луг играть». 
Но, по обычаю детей,
Стоял он молча перед ней.

Ее заботил сына нрав.
Как часто, голову подняв,
Он под деревьями стоял 
И с птиц поющих не спускал 
Горящего восторгом взора. 
Постигла королева скоро,
Как птицы дороги ему,
И вот, не знаю почему,
Она пернатых невзлюбила. 
Приказано крестьянам было
Всех птиц кругом переловить 
И сладкозвучных удавить.
Но в руки многие не шли 
И гибель избежать смогли.
В живых оставшаяся часть 
Опять защебетала всласть.

И мальчик молвил королеве: 
«За что ты на пернатых в гневе?» 
Просил он их не убивать.
Его поцеловавши, мать 
Сказала: «Божие веленье 
Что нарушаю? Птиц мученья 
Не буду больше множить я».
А мальчик: «Матушка моя,
А что такое — бог, скажи! 
«Сынок, — ответ был госпожи, —
Он дня прекрасного светлей; 
Когда-то пред лицом людей 
Он лик святой являл не раз. 
Запомни, что скажу сейчас: 
Молись ему в нужде, сынок,
Он многим в горести помог. 
Другой же, знай, — владыка ада: 
Он черен и отец разлада.
К нему ты в мыслях не влекись 
И от сомнений берегись».

Так поучала сына мать 
Меж тьмой и светом различать, 
А он бежал в поля потом,
Чтоб упражняться там с копьем, 
Которым он, не зная лени,
В дубравах убивал оленей.
Под снегом был ли лес, иль нет, 
Равно он мчался им вослед;
В день столько успевал настичь 
Что им заколотая дичь 
Быть унесенной не могла;
Ее грузили на мула.

Он раз на просеку попал 
И ветвь себе там оборвал,
Чтоб пожевать ее листочки. 
Тропа вилась на бугорочке.
Вдруг слышно цоканье копыт.
Он сжал копье и говорит:
«Что слышу? Верно с Сатаной 
Сегодня путь скрестился мой.
Но одолею я, наверно,
Владыку тьмы и всякой скверны. 
Не так уж страшен он, хоть мать 
Меня старалась напугать».
И он стоял, готовый к бою. 
Вдруг видит: подскакало трое 
Нарядных рыцарей в броне,
И каждый на лихом коне.
Он не на шутку был готов 
Тотчас признать их за богов. 
Недолго так он простоял,
Потом пред первым ниц упал 
И крикнул: «Помоги мне, боже! 
Ты в силах сделать все, похоже».
Но мальчик, заградивший путь 
Тому наполнил гневом грудь. 
«Валлийский увалень вперед 
Продвинуться нам не дает».
В том, что в баварцах ценит свет, 
Валлийцам отказать не след.
Их важность более груба,
Но столь же им мила борьба. 
Никто средь них, как и средь нас, 
Не дрогнет в боя грозный час.

Но вскачь тут рыцарь прискакал, 
Который панцирем сверкал 
И очень, видно, торопился.
Двух рыцарей нагнать стремился 
Он на своем коне лихом,
А те уж скрылись за бугром,
Н в их руках добычей дева.
Был рыцарь сам не свой от гнева, 
Затем, что из его земли 
Они девицу увезли.
К своим подъехал он дворянам, 
Красуясь чудным каштеляном. 
Был щит его весь исщерблен. 
Карнахкарнанцем звался он 
И был владыкой Ультерлека.
В пыли увидев человека,
Он громко крикнул: «Прочь с дороги!»
А мальчик вспомнил, что о боге 
Ему рассказывала мать, —
Так мог лишь он один сверкать! 
Блестели под росой уздцы,
И золотые бубенцы Н
а стременах его звенели.
Такие ж бубенцы висели 
На правом рукаве брони;
Рукой махнет он — и они 
Звенят, встревожены рукою. 
Всегда готов был рыцарь к бою.
И так он ехал на коне 
В своей сверкающей броне.

Мужской красы блестящий цвет,
Карнахкарнанц сказал: «Ответ 
Мне, отрок, я прошу вас дать. 
Не довелось вам повстречать 
Двух рыцарей в пути своем?
Они стакнулись и вдвоем 
Забрали девушку в полон,
Им чужд наш рыцарский закон».
И мальчик, полный восхищенья, 
Решил, что это без сомненья 
Пред ним всевышний бог предстал, 
И он от всей души вскричал: 
«Мне помоги, господь благой, 
Спаси меня от силы злой!»
Тут Гахмурета юный сын
Молиться стал, но господин 
Ему сказал: «Не бог я, нет,
Но чту его святой завет.
Ты пелену сними-ка с глаз; 
Четыре рыцаря тут нас».

А мальчик вновь вопрос ему: 
«Что значит рыцарь, не пойму? 
Мне разъясни, мой господин, 
Кто рыцарский дарует чин?» 
«Король Артур. К нему свой путь 
Направь ты и уверен будь: 
Вернешься рыцарем назад 
И жизнь твоя пойдет на лад.
Ты рыцарской как будто крови». 
Взглянули все при этом слове 
Тут с восклицаньем на него, 
Ценя в нем божье мастерство 
(Об этом в книгах я читал). 
Никто из смертных не сверкал 
Такой красой неотразимой,
Он женщин был кумир любимый.

Тут мальчик так еще спросил 
И всех вопросом рассмешил: 
«Узнать я был бы очень рад, 
Зачем колечек целый ряд 
Ты нацепил и там и здесь? 
окрыт колечками ты весь».
И до кольчуги раз-другой 
Слегка коснулся он рукой.
С нее не мог отвесть он глаз. 
«Колечки нижут и у нас 
Девицы часто, но таких 
Рядов не видел я густых».
Не унимаясь, он опять 
Спросил: «Я не могу понять, 
Зачем они тебе нужны,
Зачем так крепко сцеплены?»

Граф показал ему свой меч: 
«Те, кто со мною ищут встреч, 
Всегда вот с ним имеют дело, 
Но и от их ударов тело 
Я должен защищать, и вот 
Щит и кольчуга — мой оплот». 
А мальчик, выслушав ответ: 
«Когда бы в шкуру был одет 
Олень в такую вот густую,
То я б охотился впустую».

Но графа стали торопить 
Беседу с дурнем прекратить,
И он сказал: «Тебя все дни 
Господь преблагостный храни! 
Когда б имел от бога ты 
Ума не меньше красоты,
Ты был бы чудом из чудес».
И рыцари свернули в лес...

  • 1. Вдова Гахмурета и мать Парцифаля.
(На сенсорных экранах страницы можно листать)