Путешествие трех королевичей Серендипских — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022
Анонимный сборник итальянских сказочных новелл «Путешествие трех королевичей Серендипских» увидел свет в Венеции в 1557 году и впоследствии был переведен на множество языков. Помимо прочего, в нем содержится сюжет о пропавшем верблюде и трех наблюдательных братьях, занимающий важное место в предыстории европейского детектива.
Перевод с итальянского Романа Шмаракова
От переводчика
— Когда вы его видели? — спросил келарь.
— А мы и не видели его вовсе, правда, Адсон?
Читатель, в самом начале «Имени розы» знакомящийся со способностью Вильгельма описать коня, которого он не видел, скорее всего, не задается вопросом, как этот сюжет попал к Умберто Эко, тем более что тот, подобно многим авторам, брал свое там, где находил. Возможно, читатель вспомнит, что схожая история вышла с вольтеровским Задигом: он сумел описать, не видя их, сбежавшую болонку царицы и лучшего коня царских конюшен, хотя от своей проницательности получил больше неприятностей, чем славы. Если читатель не занимался специально историей этого сюжета, он вряд ли знает, что за «Именем розы» и «Задигом» стоит еще одна книга, в свое время пользовавшаяся всеевропейской известностью, — книга, которую можно рассматривать как примечательный новеллистический сборник, порожденный Италией XVI века, а можно — как колоритный эпизод в предыстории европейского детектива.
В 1554 году некий армянин по имени Христофор, о котором мы знаем лишь то, что он сам счел нужным сообщить в своей книге1, предпринимает путешествие из родного Тебриза на Запад ради знакомства с нравами и обычаями франков и попадает в Венецию. Республика тогда была в союзе с Сефевидами, правителями Персии, против общей для них турецкой опасности, так что выбор Венеции для выходца из Сефевидской державы был вполне естественным. Христофор провел здесь три года, и в Венеции ему так нравилось, что он не думал ее покидать. По его словам, чтобы воздать за любезности, оказанные ему венецианцами, он воспользовался своим знанием языков и при участии некоего друга сочинил книгу, попавшую к Микеле Трамеццино. Трамеццино, родом из Рима, увезенный оттуда в младенчестве во время Разграбления 1527 года, осел в Венеции и вел успешную издательскую деятельность; его обильная продукция была отмечена изображением Сивиллы на титульном листе. Издавал Трамеццино, помимо прочего, итальянские версии рыцарских романов; в частности, именно у него выходили книги перуджийского нотариуса Мамбрино Розео, плодовитого переводчика всего того, что современному читателю известно по обсуждениям в «Дон Кихоте», — «Пальмерина Оливского» с его потомками «Прималеоном» и «Платиром», «Амадиса Гальского» и пр. В 1557 году в печатне Трамеццино выходит в свет книга Христофора — «Путешествие трех королевичей Серендипских» (Peregrinaggio di tre giovani figliuoli del re di Serendippo).
Основной источник, из которого переведены (или перелицованы) составные части «Путешествия», — поэма Амира Хосрова Дехлеви «Восемь райских садов» (1301), последняя часть его «Пятерицы», имеющая образцом поэму «Семь красавиц» Низами Гянджеви (1197). Вследствие этого главным героем «Путешествия» оказывается «император Берамо», то есть легендарный Бахрам V, сын Йездигерда, правитель Ирана из династии Сасанидов (421–439), гонитель христиан, враг Византии, герой многих поэтических произведений и персонаж множества легенд, где он выступает то полководцем, то увлеченным охотником, то пылким любовником. В «Путешествии» объединяются элементы, взятые из этих двух поэм2, с добавлением некоторых других, возможно заимствованных из устной традиции.
Перечислим эпизоды «Путешествия», для которых обнаруживается правдоподобный источник:
- рамочная новелла: три королевича Серендипа (Цейлона), высланные отцом из страны, приходят в царство Берамо и дают доказательства своей проницательности — первая новелла (суббота) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 42–62);
- ссора и примирение Берамо и Дилираммы (сюжетная линия, завершающаяся в конце книги) — Бахрам и Деларам на охоте в «Восьми райских садах», куда сюжет, в свою очередь, попал из «Семи красавиц» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 14, 18–29; Низами Гянджеви 1986, 99–110);
- рука из моря — «Океан сказаний» (Сомадева 1967, 41);
- загадки королевы, ищущей мудрого жениха, — «Семь красавиц» (Низами Гянджеви 1986, 211–213; набор загадок разный);
- семь дворцов, построенные для исцеления Берамо, и семь девиц, в них поселенные, — «Восемь райских садов», заимствовавшиеся сюжетом из «Семи красавиц» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 30–38; Низами Гянджеви 1986, 125–137);
- первая новелла (понедельник): превращение императора в олениху и попугая, коварство советника и его наказание — третья новелла (понедельник) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 92–110, включая вставную историю о блуднице, требовавшей платы за соитие в сновидении);
- вторая новелла (вторник): требование королевы, чтобы муж отчеканил ее вместе с собой на монетах, и его попытки уклониться — эпизод на охоте, с требованием сделать из самки самца и обратно, заимствован из «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 19);
- третья новелла (среда): изваяние золотого льва, сделанное по заказу государя, обман златокузнеца, раскрывшийся из-за легкомыслия жены, и его находчивость — вторая новелла (воскресенье) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 66–88);
- четвертая новелла (четверг): Раммо, сын султана, волшебными средствами наказывает неверную мачеху и ее любовника — шестая новелла (четверг) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 186–212);
- пятая новелла (пятница): смеющееся изваяние и лицемерные женщины — седьмая новелла (пятница) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 216–238);
- шестая новелла (суббота): любовь Джуллы и Феристено, искусство составлять розовые букеты и прокладывать подземные ходы, своенравный тиран и его посрамление — сильно переработанная четвертая новелла (вторник) «Восьми райских садов» (Амир Хосров Дехлеви 1975, 114–144); в частности, вся христианская составляющая принадлежит переводчику.
Таким образом, «Путешествие», хоть и создано из экзотического материала, в жанровом смысле представляет собой вещь, хорошо известную к тому времени в итальянской литературе: обрамленный сборник новелл. В XIV веке образец его давал, кроме «Декамерона», созданный под его влиянием «Пекороне» Джованни Флорентийца, в XV веке — «Порретанские новеллы» Джованни Сабадино дельи Арьенти, а уже незадолго до книги Христофора Армянина — «Беседы» Аньоло Фиренцуолы (их «Первый День» был издан в 1548 г.), «Забавы» Джироламо Парабоско (изданы в 1550 г.) и «Приятные ночи» Джованфранческо Страпаролы (1550–1553). От большинства этих книг «Путешествие» отличается (сближаясь в этом с «Приятными ночами») сказочным характером сюжетов. Его мир — не итальянский город, но условный Восток, полный важными мудрецами, гордыми царями и философами, неотличимыми от волшебников; здесь из моря выходят огромные руки, по лесам бродят императоры в обличье лани, а демоны верно служат султанским сыновьям. Вследствие решительности, с какой Христофор и его сотоварищ перекроили композицию «Восьми райских садов», сюжет рамки оказался связан не столько с Берамо, сколько с тремя сыновьями короля Серендипского: их выездом из дома начинается сюжет, а умение описать верблюда, которого они не видели, становится первой демонстрацией их мудрости за пределами родного королевства.
Выйдя в 1557 году, «Путешествие» оказалось в одном ряду с новеллистическими сборниками богатого на новеллистику итальянского XVI века: кроме упомянутых, стоит назвать еще первые три части новелл Маттео Банделло (1554). И хотя «Путешествие» неловко упоминать в одном ряду с таким изощренным рассказчиком, как Банделло <...> однако даже Банделло не знал такой славы за пределами Италии, какая выпала на долю стилистически непритязательного «Путешествия». В 1583 году вышел немецкий перевод Ветцеля; в 1719 — французский перевод Де Майи (De Mailly); с французского сделаны английский (1722) и голландский (1766) переводы; с нового немецкого (1723) — датский (1729); наконец, одна из самых важных переработок «Путешествия» — роман Бероальда де Вервиля «Путешествие удачливых принцев» (Le Voyage des Princes Fortunez, 1610).
Во французском переводе Де Майи «Путешествие», вероятно, прочел Хорас Уолпол (1717–1797), известный отечественному читателю как отец-основатель готического романа («Замок Отранто») и менее известный как автор блистательно-абсурдных «Иероглифических сказок». Благодаря Уолполу в английском языке появилось слово serendipity (согласно современному словарному определению, способность совершать удачные открытия по случайности). Тут мы возвращаемся к сюжету, с которого начали, — визитной карточке трех одаренных принцев. В письме к Хорасу Манну (28 января 1754) Уолпол употребляет слово серендипность, «очень выразительное», которое «проще понять из его происхождения, чем из определения». «Я как-то читал, — продолжает Уолпол, — глупую сказку под названием „Три принца Серендипских“: путешествуя, их высочества по случайности или по своей прозорливости совершали открытия, к которым не стремились. Например, один из них догадался, что мул, прошедший недавно по дороге, был слеп на правый глаз, потому что трава была общипана только с левой стороны, хотя она там хуже, чем с правой. Теперь вы понимаете, что такое серендипность?»
* * *
Путешествие трех королевичей Серендипских (фрагмент)
Был в древности в восточных краях, в стране Серендипской, великий и могучий король по имени Джаффер3, который, имея трех сыновей и зная, что должен оставить в их распоряжении великую власть, как мудрый и любящий отец, рассудил также наделить их всякою добродетелью, какая требуется в государе. Посему, тщательно обыскав все свое государство, он нанял нескольких человек, несравненных в различных науках, и, назначив им жилье, куда никому другому не позволено было входить, обширное и богатое, что подобало их положению, поручил им заботиться о его сыновьях и учить их, уверив, что они не могут сделать ничего ему приятней, чем наставлять юношей так, чтобы их можно было признать достойными его сыновьями. Взявшись за их воспитание, наставники старались каждый в своей науке исполнить приказание господина, так что в короткое время сделали юношей, наделенных прекраснейшим разумением, мудрей и искушенней в науках и всех вещах, какие требуются от государя, паче всякого другого человека их лет и состояния. Извещенный о том король, не в силах поверить, что юноши столь быстро сделали такие великие успехи, рассудил за нужное учинить им испытание. Недолго мешкая, он призвал к себе старшего сына и молвил:
— Ты знаешь, сын мой, как долго я нес бремя такой могучей державы и правил столь великим королевством и как я всегда посильно старался управлять моим народом и вассалами с той любовью и милосердием, на какие только был способен, и исполнять, сколько мог, заповедь Божию. Теперь, когда я пришел в преклонные лета, будет справедливо, чтобы я, так долго заботившийся о благе моих подданных и областей, подчиненных моей державе, в той немногой жизни, что мне остается, обратил помыслы к себе самому и к спасению своей души. Поэтому, решив уйти в монастырь неподалеку, где бы я мог в тишине размышлять над моими прегрешениями и вредом, причиненным своей душе, творя покаяние столь великое, какое только смогу, дабы стяжать милосердие Господа Бога и вымолить у Него прощение всем моим неправдам, я пожелал призвать тебя и приказать, чтобы ты, мой старший сын, наследовал управление моим государством и державой, прося прежде всего, чтобы ты почитал своих братьев как сыновей, оказывая им такую заботу и окружая их такой любовью, какая им подобает. Потом — чтобы ты, с каждым соблюдая равную справедливость, во всех своих делах имел пред очами Божественное Величие, управляя подданными и вассалами твоей державы с милосердием и любовью; наипаче же — чтобы, всегда принимая тех, кто находится в бедном и жалком состоянии, и со всякою любезностью почитая людей пожилых и отягченных летами и наказывая людей преступных и злонамеренных, ты прилагал всю свою возможность к исполнению законов и заповедей Божественного Величия и этой державы.
Такие речи и решение отца внушили немалое изумление мудрому и рассудительному сыну, и он, должным образом почтительно поклонившись, отвечал так:
— Сир, я прекрасно уразумел ваше решение и увещание, которым вы препоручили мне исполнить вашу волю. Понимая, однако, что будет предосудительно, если мне при вашей жизни придется править и владеть вашей державой, я знаю также, что не найти глáза такой величины, чтобы выдавался выше брови, и не найти блеска, равного солнечному; пока живы вы, бровь и солнце вашей державы, я считаю неподобающим, чтобы другой правил и владел ею. Поэтому я готов немедля исполнить все, что вы мне велели, но да не будет никогда такого, чтобы при вашей жизни — и да дарует вам Господь наш долгие и счастливые лета — мне пришлось наследовать вам на царстве. Когда же случится такое, что Господь Бог призовет вас к Себе, тогда, конечно, я приму попечение и правление и в согласии с вашими мудрыми и святыми наставлениями постараюсь, сколько будет возможно, справедливо и со страхом Божиим править и распоряжаться державой.
Такой ответ рассудительного сына весьма утешил и возвеселил короля, этим первым испытанием обнаружившего в юноше добродетель, подобающую мудрому и скромному государю. Но, скрыв на ту пору радость своего сердца, он отослал сына и, желая учинить двум другим такое же испытание, немедленно позвал к себе второго. Обратив к нему такую же речь, что и к первому, он получил от него следующий ответ:
— Сир, да будет долгим и счастливым ваше владычество и дарует вам Господь Бог Ноевы лета; сделайте милость, скажите мне, коли выберется сейчас из своей маленькой норки муравей, будет ли он способен владеть и править целой державой? Что я такое, если не бессильный и крошечный муравьишка? Как могу я принять управление столь великим королевством? Кроме того, разве не жив и не пребывает в добром здравии брат мой, ваш старший сын, которому по праву надлежит быть вашим преемником?
Безмерно довольный этим скорым и мудрым ответом второго сына, король смиренно, с сердечной приверженностью благодарил Господа Бога, сделавшего его отцом такого достойного сына. Отослав от себя и этого, он велел прийти младшему и обратил к нему ту же речь, которую держал перед другими. В ответ юноша молвил:
— Как могу я, сир, да наделит вас Господь Бог многими летами счастливой жизни, — как могу я, будучи еще в нежном отрочестве, принять столь тяжкое и важное бремя? Я считаю себя чем-то вроде капли воды, а державу вашу — подобной пространному и бескрайнему морю. Как возможно, чтобы я мог или умел править столь великой державой? Но вы, видя, что я совсем еще дитя, смеетесь надо мною и, препоручая дела такой трудности, находите себе забаву в моих обстоятельствах. Я, сир, хотя и отрок, однако по милости Божией имею довольно разума, чтобы сознавать свои силы и способности, и понимаю, что вы надо мною смеетесь, ибо, даже будь это не так, — разве нет у меня двух старших братьев, которым вы должны были бы поручить великое бремя державы?
От проницательного ответа отрока король пришел в безмерное изумление и, увидев в сыне удивительную остроту ума, остался сим безмерно утешен. Удостоверившись таким образом из беседы со всеми тремя сыновьями, сколь великие успехи сделаны ими в науках, и вняв их мудрым и рассудительным ответам, он надумал, чтобы придать им полное совершенство, отправить их повидать свет, дабы своим опытом изучили обычаи и обхождение многих народов, о чем уже довольно сведали из чтения книг и учительского наставления. На другой день он позвал их сызнова и, притворяясь сильно разгневанным и делая вид, что истолковал в дурную сторону единодушный их отказ принять заботу о государстве и их нежелание повиноваться, произнес пред ними такую речь:
— Так как никто из вас не пожелал исполнить моей воли, о чем я и помыслить не мог, велю вам в течение восьми дней покинуть пределы моей державы, ибо я не хочу, чтобы вы, непослушные и дурные сыновья, оставались здесь дольше.
Безмерно удрученные этим несчастьем, сыновья, вняв отцовской воле, тотчас отправились в путешествие и, покинув королевство, прибыли в государство великого и могущественного императора по имени Берамо. На дороге недалеко от столицы они повстречали погонщика, от которого убежал верблюд, и погонщик спросил, не видали ли они его случаем; а так как они заметили на дороге следы и отпечатки животного, то вздумали сказать, что встретили его на своем пути. А чтобы погонщик им поверил — ведь они, люди проницательные и мудрые, видели много примет, оставленных потерянным верблюдом, — старший тотчас сказал ему:
— Скажи-ка, братец, верблюд, которого ты потерял, не был ли слеп на один глаз?
Погонщик отвечал, что так и было; тогда второй подхватил и сказал:
— Скажи, кроме того, что он кривой, не был ли он лишен одного зуба?
Погонщик и это подтвердил; тогда третий прибавил:
— Не был ли он, случаем, еще и хром?
А когда погонщик подтвердил и это:
— Без сомнения, — сказали они, — мы недавно встретили этого верблюда на дороге и оставили его изрядно позади.
Погонщик, весьма обрадованный, поблагодарив братьев и пустившись по указанной ими дороге в поисках верблюда, одолел добрых двадцать миль, однако не мог его найти. Возвращаясь на другой день, усталый и опечаленный, он снова встретил юношей недалеко от места, где их оставил: сидя у прозрачного источника, они принимались за еду. Жалуясь, что не отыскал верблюда, он сказал:
— Я прошел двадцать миль по дороге, которую вы мне указали, но попусту трудился: мне не удалось найти верблюда, и хотя я получил от вас отменные указания, а все-таки не могу поверить, что вы надо мной не насмехались.
На это старший брат отвечал:
— По приметам, которые мы тебе назвали, ты можешь судить, насмехались мы над тобой или нет; но, чтобы ты не думал о нас дурно, я укажу тебе еще одну: твой верблюд был с поклажей, на одном боку у него был вьюк масла, а на другом — меда.
— А я, — прибавил второй, — скажу тебе, что твой верблюд нес на себе женщину.
— И чтобы ты видел, что мы говорим тебе правду, — молвил третий, — я объявлю, что эта женщина беременна.
Слыша такие речи, погонщик уверился, что юноши, судя по многим приметам, которые они ему объявили, украли верблюда, коли он не мог сыскать его на указанной ими дороге, и счел за нужное пойти в суд и обвинить юношей в краже. Представ перед судьей, он сурово обвинял трех братьев в учиненном ими воровстве, и их заключили в темницу. Дело дошло до ушей императора и причинило ему изрядную досаду, так как он со всеусердием пекся о том, чтобы по его государству можно было путешествовать без опасности и страха от разбойников. В возмущении повелев назавтра привести юношей пред свои очи, призвав и погонщика, он пожелал известиться от него в присутствии юношей обо всем случившемся. Выслушав рассказ погонщика вкупе с точными указаниями о потерянном верблюде, какие были даны ему юношами, он, с негодованием обратившись к ним, молвил так:
— Вы слышали обвинения, представленные погонщиком; и так как по приметам, которые вы ему назвали, я почитаю несомненным, что вы украли его верблюда, коли он, прилагая всяческое тщание, не мог сыскать его на дороге, вами указанной, хотя по справедливости мне надлежит за такое преступление приговорить вас к смерти, но все же, по природе склонный скорее к милости, чем к суровости, я решил, что, прежде чем отправиться на казнь, вы должны сей же час указать, где украденный верблюд. Если же вы этого немедленно не сделаете, заутра вынуждены будете умереть позорной смертью, подобающей разбойникам.
Юноши, слыша речи и решение императора, хотя были немало опечалены таким оборотом дела, однако, ободряемые сознанием своей невиновности, отвечали ему:
— Мы, государь, три странника, пустившиеся в путешествие, которое затеяли не для чего иного, как для того, чтобы повидать разные страны и диковины, обретающиеся в свете. Придя в ваше королевство, недалеко от этого города мы встретили присутствующего здесь погонщика, который спросил, не встретился ли нам по случаю на дороге верблюд, им потерянный, и хотя мы его отнюдь не видали, однако, узрев на дороге много примет потерянного верблюда, в шутку отвечали, что встретили его. А чтобы он мог поверить нашим словам, мы объявили ему те самые признаки верблюда, которые этот погонщик вам назвал: по случайности они оказались верны, и он, не сумев найти своего верблюда на указанной нами дороге, несправедливо обвинил нас в краже его животного, привел пред ваши очи и возвел на нас поклеп. То, что мы вам говорим, — правда, а коли откроется, что дело обстоит иначе, мы готовы принять любую горькую и жестокую смерть, какую вам будет угодно назначить.
Услышав слова юношей, император, не в силах поверить, чтобы приметы, объявленные ими погонщику, могли по случайности оказаться все без исключения верны, сказал им:
— Я думаю, что вы — не три пророка, но просто три разбойника с большой дороги, убивающие тех, кто вам встретится; поэтому, полагаю, вы не ошиблись ни в одной из примет потерянного верблюда, что были указаны вами погонщику.
И он отправил их обратно в темницу, а между тем один из соседей погонщика, идя по своим делам, нашел на дороге пропавшее животное; узнав его и взяв с собой, он по возвращении передал его хозяину, который был поблизости. Обнаружив свое заблуждение, погонщик рассудил, в сколь великой опасности по его вине оказались юноши, и немедля побежал к императору; известив его о том, как нашел своего верблюда, он смиренно и неотступно молил владыку освободить невинных узников. Услышав о случившемся, император, сильно опечаленный, что заключил в темницу несчастных юношей, не совершивших никакого преступления, приказал сей же час вывести их из темницы и доставить к нему. Служители его без промедления все исполнили, и он первым делом извинился перед ними за то, что по несправедливому обвинению погонщика отправил их в тюрьму; потом пожелал услышать, как они умели угадать приметы потерянного верблюда, настойчиво прося ему это открыть. Юноши хотели непременно удовлетворить его желание, и старший сказал:
— О том, сир, что потерянный верблюд был слеп на один глаз, я догадался вот как: когда мы шли по дороге, которой прошел он, я увидел, что с одной ее стороны трава хуже, чем с другой, тут ощипанная и подъеденная, там нетронутая и пышная. Из этого я заключил, что он был слеп на тот глаз, которым не мог видеть сторону с доброй травой, иначе не пренебрег бы доброй ради худой.
Засим второй сказал:
— Сир, о том, что у верблюда недоставало одного зуба, я догадался вот из чего: на дороге я находил почти на каждом шагу комки жеваной травы, размер которых соответствовал зубу такого животного.
— А я, сир, — сказал третий, — заключил, что потерянный верблюд был хром, из того, что отпечатки трех его ног видел ясно, а о четвертой догадался, насколько мог судить по отметинам, свидетельствующим, что она приволакивалась.
Остроумие и мудрость юношей весьма изумили императора, и, горя желанием узнать, как они умели угадать остальные три приметы, он любезно просил поведать ему и об этом. Чтобы сполна удовлетворить его просьбы, первый из юношей сказал:
— Сир, о том, что поклажа этого животного была с одного бока — масло, а с другого — мед, я догадался вот из чего: целую милю по одной стороне дороги я видел несметное множество муравьев, весьма охочих до тука, а с другой — неимоверное число мух, любящих кормиться медом.
— А что на нем сидела женщина, — сказал второй, — я заключил так: увидев отпечатки там, где верблюд стал на колени, я приметил и след человеческой ноги, который, хотя и показался мне женским, мог, однако, быть и детским; убедился же я в этом так: увидев подле сего следа мочу, сунул в нее пальцы и понюхал, и тотчас охватило меня плотское вожделение. Из сего я уверился, что эта нога была женской.
Третий сказал:
— Что женщина эта была беременна, я догадался по отпечаткам рук, которые приметил на земле, ибо ей из-за веса тела пришлось, после того как она помочилась, опереться на руки, чтобы подняться.
Безмерное удивление внушили королю речи юношей, об остроумии коих он составил самое высокое мнение, так что почел за нужное оказывать им всякую ласку и честь, как того заслуживали несравненные их достоинства. Он велел приготовить богатый покой в своем дворце и приязненно просил их остаться с ним на некоторое время, всячески свидетельствуя, сколь высоко оценил их быстрое и глубокое разумение. Видя, что столь могущественный государь оказывает им такие почести, юноши воздали ему бесконечную благодарность за многое его учтивство и оказали готовность удовлетворить всякое его желание. Препровожденные самим императором в приготовленные им покои, они были в дальнейшем принимаемы с королевскою пышностью, и дня не проходило, чтобы император не проводил по меньшей мере четыре часа в разнообразных беседах с ними, почерпая бесконечную отраду в великой их мудрости и быстром разумении.
- 1. Высказывали сомнения в том, что Христофор — лицо реальное; Теодор Бенфей считал его литературной маской Страпаролы. Но Ренцо Брагантини нашел в венецианских архивах упоминание о некоем армянине, знатоке восточных языков (арабского, персидского и пр.), близком друге Джузеппе Трамеццино. Джузеппе, племянник Микеле Трамеццино, издателя «Путешествия», сам был опытным переводчиком с восточных языков (в частности, арабского). Соблазнительно считать этого безымянного армянина-полиглота Христофором, а Джузеппе Трамеццино — тем «дорогим другом», что помогал ему в переводе. См. Cristoforo Armeno 2000, XXVIII–XXXI. Здесь и далее примечания переводчика.
- 2. При этом перестраивается схема «семь рассказов, по одному в каждый день недели» с мусульманской недели (с субботы по пятницу) на христианскую (с понедельника по воскресенье).
- 3. Арабское имя Джафар.