А. Ремизов. Повесть о двух зверях

Я. ЛУРЬЕ. А. М. РЕМИЗОВ И ДРЕВНЕРУССКИЙ «СТЕФАНИТ И ИХНИЛАТ»

В творчество А. М. Ремизова (1877—1957) мотивы древнерусской литературы занимали особое, весьма важное место.

Мастер сказа, близкий по своей повествовательной манере к Н. С. Лескову, А. М. Ремизов был одной из значительных фигур русской литературы перед революцией. В 1921 году он эмигрировал, и жизнь его в эмиграции оказалась невыносимо тяжелой. «С 1921 г. в России, на моей родине, и с 1931 г. на чужбине, в Европе, по-русски не издают моих книг...» — писал он в последние годы жизни.1 В 1943 году в голодном, оккупированном немцами Париже умерла жена Ремизова; писатель, всегда страдавший из-за своих «подстриженных», полуслепых глаз, постепенно совсем лишился зрения. Среди эмиграции он был одинок; политический ссыльный до революции, он был в глазах наиболее реакционных эмигрантов «советской сволочью».2 Последние книги А. М. Ремизова были опубликованы им с огромным трудом — ничтожно малым тиражом. Напечатание его книг было, в сущности, актом благотворительности со стороны издателей. «Я не „самоокупаем"», — горько шутил Ремизов.3

Большинство книг, изданных Ремизовым в 50-х годах, было посвящено сюжетам древнерусской литературы. Для него это никак не было случайной литературной работой — напротив, он видел в ней важнейший труд своей жизни, как бы ее завершение. Постоянно интересовавшийся языком древней Руси, писавший многие свои рукописи скорописью XVII века, А. М. Ремизов еще в 1926 году создал своеобразную переработку «Жития протопопа Аввакума».4 В 1950—1957 годах он обратился к другим древнерусским памятникам (оригинальным и переводным). «В этих книгах, — писал Ремизов, — самое мое задушевное, из них мне открылась моя судьба. Эти книги для меня огнедышащие, они сожгли мою душу!»5 Первой среди этих «огнедышащих» книг была «Повесть о двух зверях. Ихнелат», написанная на материале «любимой книги Московской Руси» о Стефаните и Ихнилате (А. М. Ремизов писал «Ихнелат»).6

Басенный цикл «Стефанит и Ихнилат», проникший на Русь из Византии (через южнославянское посредство), — одно из популярнейших произведений мировой литературы средневековья. В своем первоначальном индийском варианте (известном по санскритской «Панчатантре») цикл этот состоит из пяти книг, в которых мудрец-брахман по просьбе царя рассказывает ему притчи-басни о «разумном поведении». В первой из этих книг обрамляющим повествованием служит история двух шакалов, один из которых поссорил царя-льва с его другом-быком. В арабском переводе к рассказу о коварстве шакала был прибавлен еще рассказ о суде над ним, и самый цикл по именам двух шакалов стал называться «Калила и Димна» (хотя в остальных главах, кроме двух первых, о них уже ничего не говорится). От арабской «Калилы и Димны» пошел и греко-славянский «Стефанит и Ихнилат» (так были переведены в Византии имена двух шакалов), и западные версии «Наставления человеческой жизни», основанные на латинском переводе.

А. М. Ремизов знал арабскую «Калилу и Димну» (вероятно, по переводу И. Ю. Крачковского). Из нее он заимствовал пролог к повести — «Травка-бессмертник» (о том, как в Индии была найдена эта книга).7 Но в основном его «Повесть о двух зверях» опирается на русского «Стефанита и Ихнилата» в редакции XVII века.8 При этом, однако, писателя заинтересовал только стержневой рассказ цикла — о судьбе Ихнилата и Стефанита; все последующие части оригинала в книге не использованы; опущены и многочисленные басни, которые рассказывали друг другу герои цикла.9 Главные герои «Повести о двух зверях» — вероломный Ихнелат и его друг Стефанит. Они — не шакалы; уже в славянской версии цикла, как заметил писатель, Стефанит и Ихнелат стали просто «зверями», представителями некой неопределенной «звериной породы, в Бестиариях не упоминаемой» (стр. 13).10 Для Ремизова они скорее люди в мире зверей, мудрецы, неимущие интеллигенты, забытые при обезьяньем дворе царя-льва. «Делать они ничего не умели, они собирают мысли и складывают слова, и жизнь их была „лотерейная" или просто сказать, были они нищие: Стефанит и Ихнелат» (стр. 13).

«Сказочное никогда не связано с местом и временем — я беру место и время, что мне ближе по моему чувству: Париж, война, алерт (тревога). События шестого века, а у меня двадцатого...» — говорил Ремизов о своей повести.11 Быт охваченного войной и оккупацией Парижа все время вторгается в книгу о зверях. Рев Быка, напугавшего Льва (в начале повести), превращается в «подхлестывающий вой сирены», а прекращение рева — в отбой: «Улицы, пользуясь раздумьем Быка, снова оживились. Движение восстановлено. Грузно пыхтят автобусы, мышью шныряют такси и наперерез стрекоча, подскакивают мотоциклетки...» (стр. 25). Появлялись в повести и чисто автобиографические черты. Во время беседы Стефанита с Ихнелатом гаснет электричество, потом вновь зажигается. «А вот и электричество!.. — восклицает Стефанит. — Что значит свет для моих глаз!» (стр. 18). Прекращение электрического света, надвигающаяся слепота — постоянные темы в записях Ремизова.12 «Наше почетное место у дверей царя, это не в очереди за молоком. Всякий день мы получаем от него бесплатный обед», — успокаивает Стефанит недовольного Ихнелата (стр. 15). Это — воспоминание об «образцовых» трехстепенных очередях за молоком, устроенных монахинями-благотворительницами, и о бесплатных обедах, которые Ремизов ценой бесконечных унижений добывал для себя и для больной жены.13

Из двух героев повести А. М. Ремизову, конечно, был особенно близок стоик Стефанит, все понимающий, но ничего не требующий от жизни. Не только больные глаза Стефанита связывают его с автором. «Красочные серебряные конструкции», сушеные змеи, щучьи кости, кротиные лапы, украшающие «скважину» Стефанита (стр. 29), — это, конечно, цветные конструкции в «кукушкиной» комнате самого Ремизова.14 Более сложным было отношение автора к Ихнелату, устроившему возвышение и гибель Быка. Конечно, Ихнелат — «подлец», но когда в заключительной главе он появляется закованный в наручники — «американскую игрушку с автоматическим замком» (стр. 48), когда его осуждают на «красную смерть» — виселицу, он вызывает сострадание читателя. «Я всегда был цепной. Да и как иначе: человек среди зверей», — объясняет Ихнелат посетившему его в тюрьме Стефаниту (стр. 52). «Я и Стефанит, я и Ихнелат — человек», — писал Ремизов.15 Недаром в конце повести Ихнелат разделяет судьбу самого писателя. «Смотри, он ослеп!» — восклицает пифик (обезьяна), расковывающий Ихнелата перед казнью (стр. 56).

Как же относились эти характеристики героев у Ремизова к их образам в средневековой повести? Не были ли они внесены писателем XX века? Не противоречили ли они «прямолинейному дидактизму», который обычно считается непременным свойством древнерусской литературы?

Обращаясь к древнерусскому материалу, А. М. Ремизов вовсе не рассматривал его как внешнюю оболочку, своего рода маскарад для современных аллюзий. Его неизменно интересовала подлинная древняя Русь. «Что занимало русского человека? Какие назову его любимые книги, любимое чтение?» — этот вопрос Ремизов ставил перед собой как раз в то время, когда писал «Повесть о двух зверях». «Назову, что знаю и что вызвало во мне отклик, отозвалось в моем сердце как пережитое мною, когда я писал».16 Смелое внесение современных реалий нисколько не помешало тому, что передача подлинника в ремизовской «Повести о двух зверях» оказалась очень точной. Ремизов перевел древний текст на живой язык, как бы «промыл» оригинал (как промывают старинную икону), но не исказил существа. Весь сюжет повести о двух зверях — подлинный. Все хитрые аргументы Ихнелата в его беседах со Стефанитом и на суде взяты из оригинала. «Мудрец, пользуясь истиной, создает вымысел... — говорит Ихнелат у Ремизова. — Или как ловкий журналист проводит свою мысль в газетной болтовне» (стр. 17). Это точный перевод на современный язык древнего текста: «Мудрый бо муж и разумный может истинну приложити и лжу составити, яко ж изрядный писець презнаменает истинну, влагаеть беседы некыа приличны времени».17 Такими же подлинными оказываются и многие другие «современные» реплики повести. Ремизов ощутил и передал главное в «Стефаните и Ихнилате»: сложность характеристики героев. Ихнилат и в древнерусском тексте интриган, но вместе с тем мудрец, и Лев со своими присными не способен уличить его на суде. Стефанит и Ихнилат и в оригинале вечно спорят между собой и все же привязаны друг к другу; во время свидания в темнице Ихнилат высказывает Стефаниту опасение, «да не за ради дружбу и любовь, яже имехом, ят будеши и ты»18 (у Ремизова: «Меня очень беспокоит, я уверен, тебя зацарапают...» — стр. 51). И в древнем тексте Стефанит, вернувшись с этого свидания, кончает самоубийством, а Ихнилат, узнав о гибели друга, «горько ж плакав». В повести XV века осуждение Ихнилата оказывается даже еще более несправедливым, чем в «Повести о двух зверях»: у Ремизова Ихнелат оказывается осужденным вследствие показаний его соседа по камере («помилованного смертника» с русской фамилией Меркулов), подслушавшего последний разговор Стефанита с Ихнелатом;19 в древней повести этого не было, Лев просто приказывал убить Ихнилата под давлением своей матери.

Ремизов не изучал специально историю древнерусского «Стефанита и Ихнилата» — тем более интересно отметить, как много он «отгадал». Даже сократив доступный ему текст, сохранив из него только рассказ о двух зверях, Ремизов, сам того не зная, следовал примеру одного из книжников XV века — составителя Троицкого списка (ГБЛ, Троицк, собр., № 765), в котором повесть тоже кончается казнью Ихнилата. Древнерусские писатели и читатели также ощущали самодовлеющее значение и сюжетный интерес рассказа о проделках и гибели хитрого зверя.

К древнерусской литературе А. М. Ремизов обращался через головы многочисленных исследователей и истолкователей древней Руси в XIX—XX веках. Его интересовали не те эпические произведения, которые были обычно в центре внимания этих истолкователей. «...Не думаю, чтобы в кругу Пушкина знали о Ихнелате, да и в Летописи русской культуры XIX века (Н. Барсуков. Жизнь и труды Погодина) среди археологии и любителей древней письменности о Ихнелате не упоминается», — писал Ремизов в послесловии к «Повести о двух зверях» (стр. 60).

Вплоть до нашего времени «Стефанит и Ихнилат» остается одним из наименее известных произведений древнерусской письменности — произведение это воспринимается прежде всего как собрание басен; его «рамочный сюжет» почти не привлекает внимания. Любопытно, что и Ремизов узнал об этом памятнике не из научной литературы, а из устного рассказа своего товарища — ссыльного революционера: «...вспоминая свое детство в старообрядческой семье и апокрифы, книги первого чтения, он вдруг, точно глотнув прохлаждающего пару, с каким-то особенным чувством рассказал мне повесть о двух зверях» (стр. 60).

Стремясь найти в древнерусской литературе то, что вызывало в нем отклик д «отзывалось в сердце», А. М. Ремизов обращался не к «высокой» назидательно-проповеднической литературе (хотя он и ценил Епифания Премудрого), а именно к сюжетной прозе, к тому, что мы можем назвать древнерусской беллетристикой. Наряду со «Стефанитом и Ихнилатом» он пересказал и «древнерусский роман» о Савве Грудцыне, повесть о Петре и Февронии, популярные рыцарские романы XVII века о Бове королевиче, о Мелюзине и о Брунцвике.20 Отказавшись от традиционной стилизации, писатель обнаружил в книжности средневековой Руси черты, понятные и близкие современному читателю. В этом особое значение «древнерусских» повестей своеобразнейшего писателя XX века Алексея Ремизова.

* * *

Повесть о двух зверях
ИХНЕЛАТ

Пролог
ТРАВКА-БЕССМЕРТНИК

Слышит персидский царь, мудрейший из царей и справедливый: есть в Индии, растет травка, пожуй и навсегда забыл «как ваше здоровье?». травка-бессмертник21 И велит царь своему ученому врачу: «поезжай в Индию и возвращайся с травкой!»

Барзуй не мог ослушаться царя, в ночь уложил чемоданы и с восходом солнца в путь: ему и самому охота посмотреть на чудесную травку и любопытно, на что она похожа, бессмертник!

Два года прожил Барзуй в Индии. Где-где его нога ни прошла. Два года в розысках с расспросом.

Сколько лесов и пустынь, ям и ямин сквозь повыходил, искал на раменьях, на зимницах, на старых мшанниках, бортях, езях; облазил все огороды, прошел дороги, дорожки, тропки и стопинки.

«Помним, знаем исстари, говорят, есть такая травка, подает человеку бессмертие».

Но где она такая, толком указать никто не может.

Одни говорят: «у проклятой сосны с дву пырьи».

Другие: «взад от погиблого болота, а от обгиблого болота к паленому, там».

Третьи: «к колодливому озеру Верхних Куров под крековатой березой ищи».

Так закрутили, так запутали, не почасилось Барзую, хоть садись на муравьище и жди себе окончания!

Выкупался он в Ганге реке — вода, дна не достать, а все видно, — хорошенько с мылом вымыл себе шею — было б в петлю лезть, не стесняясь: известно, вернуться к царю с пустыми руками, какая еще награда.

И решил он повернуть оглобли, да как вышел за изгороду, а в глаза ему землянка.

И чудное дело: из землянки торчит прутина, на пруте лелех, на лелехе птичка — чего-то коготком показывает, не то пляшет.

«Зайду-ка, думает Барзуй, не спроста птичка резвится!»

И вошел в землянку.

А в землянке у стола, поднялся, не скажешь, старик, но по одежде, в такое не одна сотня лет назад наряжались брахманы.

И с первого слова о травке:

«Вижу царская печать в твоих глазах, сказал Барзуй, не знаешь ли, где и как достать травку-бессмертник?»

А брахман на него посмотрел, словно б на ладонь себе поставил — был это сам мудрейший Бидпай:

«Есть она, эта травка, сказал Бидпай, только глупые вы все вместе, ищете ее в земле, а она, вот она где».

И протянул руку, снял с полки книгу, — переплет, нынче таких не делают.

«Без года две сотни лет, сказал брахман, а составил я эту книгу по древней памяти для царя Дадшелима: «Пан—чатантра». Бери ее и вези к своему царю — вот она, ты нашел бессмертную травку».

Барзуй ухватил книгу: Панчатантра! — пятикнижие — мудрость о зверях и человеке. Да в свою Персию без оглядки.

То-то царя удивит. А какая еще награда — бессмертник в руках.

 

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ЗВЕРЯХ

I. СТЕФАНИТ И ИХНЕЛАТ

Два друга: Стефанит и Ихнелат. «Увенчанный» и «Следящий». Такое было человеческое имя этой звериной породы, в Бестиариях22 не упоминаемой. Оба занимали высокое место при Льве: стоять у дверей царя. И носили двусмысленное звание: «почетные советники». Царь, после смерти царицы, в своем мрачном одиночестве запутанный в живой сети зверей, по преимуществу сплетающихся обезьян, не замечал своих избранных советников. «Первые мудрецы» и «почетные советники» — громкое имя, и это как писатели, сохраняющие в истории имена, но не читаемые за исключением ученых и чудаков: Мильтон, Данте, Оссиан, прибавлю Рабле23. Делать они ничего не умели, они собирают мысли и складывают слова, и жизнь их была «лотерейная» или просто сказать, были они нищие: Стефанит и Ихнелат.

— Ты! первый мудрец! Стефанит! И ты поверил: одной ногой ты спускался в подвал.

«Но разве ты не слышишь: воет сирена».

— Сирена! Протри глаза и открой уши: ревет бык.

«Да, конечно, бык».

— У тебя найдется огарок? Вот спички.

«Электричество вдруг погасло. Одному сидеть в потемках...»

— А что творится там, во дворце! Я остался один у дверей царя. Все разбежались: лисы и медведи, волки и обезьяны, кто куда. Слух страшлив: кому воет сирена, а кому сам черт. Наш гордый заносчивый Лев, умом не богат, — разве можно показать, что мы чего-нибудь боимся? — со страха он вскочил и оледенел, не смеет пошевельнуться: лев испугался быка.

Стефанит, зажигая свет: «Откуда взялся бык?»

— Случай самый обыкновенный. Ехал купец на паре быков. На дороге болото. Ему бы свернуть, а он прямо по зыби. Один бык и загруз. Много купец мучился, а вытащил — да быка-то замучил: ни рукой, ни ногой и не мычит. Возиться с таким кому охота, бросил купец быка подыхать на дороге и на одном дальше поехал. А бык отлежался, и видит места благодатные, травяные, ешь вволю. Смирный, а отъелся, быка узнать нельзя: копытом и рогами о землю бьет и этот его из утробы безудержный рев. А все одно, гибели не миновать: обреченному выхода нет — это я тебе, Стефанит, говорю: бык пропадет. А пока за его смертью послали, насмерть перепугал он Льва. Хорош царь! Стылая сосулька и ни на кого не бросается.

«Что тебе дался царь? Дурного от него ничего не видим. Наше почетное место у дверей царя, это не в очереди за молоком. Всякий день мы получаем от него бесплатный обед24. Оставь царя в покое. Мы не челядь, не наше дело пересуживать ни его речей, ни его поступки».

— Власть влечет... А побеждает мудрость и бесстрашие. Разумный человек приближается к царю не ради куска хлеба, а желая власти и славы — иначе как осуществить свое и как возвеличить друга и обезвредить врага? А вся эта мелкота, поденная тварь, довольствуется очень малым: лишь бы сыту быть. Пес нашел обглоданную кость и не жалуясь, грызет, и голодный человек, когда в дому ошарь — ничего не найти, с жадностью возьмется за вчерашние объедки. Разумный человек неровня этой мелочной середине — жалкие выкидыши, они все знают и обо всем судят, меря своей убогой мерой! — его сердце устремлено ввысь, его желания под стать его стремлениям. И кто только ни добивается подняться из низин на вершину! Лев, ухватя зайца и увидя верблюда, отшвырнет зайца и погонится за верблюдом. А пес, набросившись на добычу, ты заметил, вьет и вертит хвостом, пока своего не прикончит. Огромадина слон не взглянет и не притронется к еде без ласкового понуканья, или до завтра ему нет дела, а долговечен. Так и одаренный, одаряющий других, если не долго живет, надолго остается в живой памяти людей. А нам, в тесноте и нищете, ни себе и ни другим, наш век краток, пускай доживем и до глубокой старости.

«Всякому свое. И не след отбрыкиваться от своей доли ни тому, кто почтен среди почетных, ни тому, обездоленному судьбой. Так и нам, Ихнелат. Примем с благодарностью нашу участь. Только в глазах безумца и сама большая честь не честна».

— Ты это про меня? Да, жизнь всем одна, но одного нет ни в чем. Камень легко катится вниз, а подымается с каким трудом, когда его тащут на гору. Предоставляю кому это удобно, я не камень. Нам надо искать высот, на это у нас есть сила, а не толочься на месте, ожидая помощи посторонних рук или быть довольну тем, что есть. Хочу воспользоваться замешательством Льва и поговорить с ним: уверен, кое—чего достигну и получу награду. Вижу его в крайнем испуге, расстроенный, и вся его лягавая дружина, поджав хвост, в растери и дрожит.

«Почему ты так уверен: лев обалдел?»

— Мои глаза и мое чутье. Можно проникнуть в мысли другого по его глазам и стати.

«На какую ты рассчитываешь награду? Что можешь сделать для Льва? Где у тебя сноровка говорить их языком?»

— Толковый найдется. Это дуралей напутает даже и там, где ему свое и голову ломать не надо.

«Ты гордый, Ихнелат. Ты богатый. А царям не за обычай считаться с большим, их глаз на ближайшего. Царь та же виноградная лоза, будет она разбирать: не глядя, приплетается к соседнему дереву. Как и чем ты обратишь на себя внимание Льва?»

— Начну путь нашей дружины — лис, медведей, волков, обезьян. Все они, хитря, поднялись из сырых низин или выдрались из колючих трущоб. У всех в памяти, как один честолюбивый незадачливый зверек, скрепя сердце и отбросив всякое самолюбие, всем покорный, всякому говоря только приятное и все и всем обещая, влез, наконец, своим обглоданным ничтожеством в глаза Льву. Так и я. Мне надо только приблизиться к нему, узнаю его нрав и повадку, я не дурак, услужу во всем. Мудрец, пользуясь истиной, создает вымысел: призрачная ложь живее и ярче самой истины. Или как ловкий журналист проводит свою

мысль в газетной болтовне. Уверен, Лев выделит меня из своей своры.

«Тебе это не к лицу. Пусть делают другие, но не ты. Есть три вещи, стоит только коснуться и пропал: втягиваться в дурман, поверять тайну женам и дружба с царями. Царь! Я его вижу, он как обрывистая с трудным подъемом гора, изобилие плодов земных, но и логовище львов и тигров, подыматься на гору — еще подумай, а жить — опасно».

— Кого страшит опасность, никогда ничего не достигнет. Всего бояться честь не велика. Три вещи пугают малодушных: «морское плавание», как прежде говорилось, а теперь сказать — «ответственность», внезапное нападение на врага и придворная служба. Разумному как раз это только на руку. Как слону дикая пустыня, мне будет царский двор, сумею быть и троном для царя.

«А вот и электричество! — гася огарок: Что значит свет для моих глаз!»

— Передышка быку. Бык пошел на водопой: веселое бульканье воды, слышишь, отзывается в городе отбоем сирены. Очумелые от страха звери, разминаясь, повылезли из своих подвальных убежищ и выхвостясь, бросились занимать места. Мне пора.

«Верю. Поступай, как знаешь».

 

II. ЛЕВ

По освещенным улицам прямым путем от Стефанита прошел Ихнелат во дворец ко Льву. Пользуясь дурацким расположением — опасность миновала! — и уступчивой добротой напуганных зверей, он, не стесняясь, по ногам добрался к самому трону. Лев по-прежнему, вспружинясь, стоит, не шевелясь; остекленелые глаза и заострившиеся уши. Оживление и пестрота зверей развеят понемногу, все еще звучавший в его ушах, страшный рев неизвестного зверя. Размягчаясь, глаза упали на непохожего на других зверя.

* * *

Лев вдруг: «Ихнелат! Давно тебя не видно».

— Всякий день я неотступно при твоих царских дверях.

Меня никогда не покидает надежда понадобиться тебе и никогда не получал я от тебя никакого наказа. Без зова я явился к тебе. Бывают случаи, и простой человек нужен, и незаметный в трудном деле поможет. Поверженное дерево идет на зубочистки и уховертки, но может быть годно и на постройку.

Лев вельможам: «А не зря говорится: не распознаешь разумного и речистого, пока он не раскроет рот. Потайной огонь, выходя на свет, взблескивает в воздухе пламенем и виден бывает издалека».

— Раб царя должен открыто говорить царю все нужное для него и полезное и ждать награды по заслугам. Как различишь семена, скрытые в земле, — и человек познается по своим словам. Царю не след смешивать головной убор и украшение ног — венец и сапоги, не годится и драгоценный камень вделывать в олово. Князьям надлежит держаться воевод и воинов, им подчиненных, а царю — мудрых советников. Число их у царя не велико. Дело царя и князей ограждать страну от врага, но и в таких высоких делах никогда не помеха совет меньших: и мал—не—мал, коли оказывается полезен. Не подобает властителю чествовать только своих благородных, надо подумать и о меньших, не ограничивать свой круг любимцами, а призывать к себе издалека. Что может быть каждому ближе своего тела, а когда захворает человек, разыскивают самых отдаленных врачей и редкие целебные травы. Живут и мыши в царских дворцах, они всегда под рукой, но какая в них надобность? А сокол — его всюду ищут, и как принимают! даже и на царской руке сидит.

Лев вельможам: «А ведь во всем он прав. Конечно, как можно властелину пренебрегать разумными людьми? И когда они достойны чести, его долг оказывать им заслуженную честь. Хотя бы это и пришлось кому не по душе».

Ихнелат, решительно подступая: — Царь, мне надо поговорить с тобой наедине.

«Я слушаю».

Ихнелат в упор: — Что ты все стоишь, как шампанская пробка? Не ударишь лапой и хвост не действует?

Лев, костенея, заносчиво молчит.

— Или тебе кто откусил язык? И разве мне чета, ты понял, эти твои...

* * *

На водопое бык насытился — пол-озера как выплеснуло. По широким горячим губам течет ручей. Нам бы чего лучше: поел-попил и на боковую легкому сну в утеху. Бык сну не враг, да сила прет, распирает сквозь мясо и кости вон — бык снова завел свою расструями катящуюся песню. И на подхлестывавший вой его сирены, звери, чумея, кто-как-и-куда из дворца улепетывать.

* * *

Лев с визгом: «Мне страшно, этот страшный зверь, я боюсь этого зверя. Его тело по голосу, сила по телу, а по силе мощь. Пока целы, бежим — куда хочешь».

— Не тебе, и я не побегу — посмотри, ты остался один, все разбежались. Верь мне. Не боюсь я голоса этого зверя, не грозен мне и сам зверь. Его голос громок, но пуст. Помню, как голодная лисица, бродя по лесу, услышала тимпан25 — висел на дереве. Очень испугалась. И не то, что зацапать, боится близко подойти, на пяточках выплясывает труса. А с голодом шутки плохи, голод съест и страх. Лиса залезла—таки на дерево и принялась терзать заманчивое пугало. И увидя не мясо и жир, а пустышку, сказала: «Такое ничтожество, а гремит под гром». Хочешь пойду и посмотрю, какой это ревет тимпан? Да присядь и успокойся. Я сейчас.

* * *

По опустелым улицам спешил Ихнелат на разведки. Как давно не был он в поле — и только во сне ему снится: широкое поле, и дышится легко. С быком разговор короткий — многословие для обольщения, а бык простой человек. Дело наладится и скоро—и—споро. А впереди — и как подумаешь, в глазах рябит — награда: Лев не воробей, щедрый. В совете у Льва займет Ихнелат первое место: Ихнелат — освободитель Льва! Страх только и сравним с холодом, недаром и Лев в испуге, как оледенел.

Лев послушался Ихнелата: Лев сидит, припаян страхом.

* * *

«Что я наделал? Или зря я долбил с детства наказ моего старого учителя Леопарда — «Негоже властелину доверяться тем, кого презираешь или у кого отнял богатство и унизил, а тем более беспокойному человеку и хитрому». Пусть Ихнелат показал себя мудрецом, но чего ждать от человека? Человек — вероломство. На этой петле висит все человеческое. Если Ихнелат найдет, что громогласный зверь сильнее меня, он немедля перекинется на его сторону и откроет ему мое малодушие. И тогда зверь голыми руками возьмет меня, скрутит и задавит, как муху. Я царь — я тимпан!»

Ихнелат, вернулся: — Царю, во век живи!

«Видел?»

— Громогласный тимпан... да ведь это бык.

«С рогами»?

— Двурогий и жвачка, ненасытный. Я осторожно подошел к нему и мы разговорились. Самый настоящий бык. Как видишь, я цел и невредим: пальцем меня не тронул.

«На тщедушного и горбатого чья ж подымется рука? Ты судишь по себе, я не такой. Буря мелких деревьев не ломит, а высокие вырывает с корнем».

— Так по-твоему бык сильнее льва? Хочешь, я приведу его? Поверь, он будет в твоей воле — предан и покорен до самой смерти, твой верный раб.

* * *

Бык, когда ушел от него Ихнелат, задумался и жуя, в недоумении, какой это зверь приходил познакомиться: на купца не похож, а говорит по-купечески? Улицы, пользуясь раздумьем быка, снова оживились. Движение восстановлено. Грузно пыхтят автобусы, мышью шныряют такси и наперерез стрекоча, подскакивают мотоциклетки. Ихнелат, получив согласие Льва привести во дворец быка, возвращался к быку — ноги сами несли его. Больше никогда не почувствует он такой легкости и такой ко всему сердечности, как в этот единственный раз в канун своей призрачной, а уверенной славы. Это и есть чудо — мое чувство, что я, наконец, достиг и мое желание из мечты переходит в на-самом-деле. Ему казалось, весь мир изменился, все стали как дети и доверчиво на него смотрят. Встречным он улыбался и шутил, не замечая толчков и огрыза. А очутившись за заставой, он вдруг запел. А так ему это не шло, книжнику, сорвавшему глаз на строчках и мелком примечании, широкое поле — песня. Он видел себя — голова запрокинута к солнцу, вейный ветер алым шарфом кутает шею — он видит себя необычным и не одергивался. Что-то цыганское звучало в его песне — и сердце зноем жжет.

* * *

Ихнелат: — Я по твою душу.

Бык: «Разве уж ночь?»

— Лев меня послал. Мне велено привести тебя. Подумай только, до сих пор ты к нему не являлся, как все мы, звери. Пойдешь, он ради простоты твоей простит тебя, а не пойдешь, будешь потом раскаиваться.

«Кто такой лев тебя послал? Где он живет?»

— Царь есть зверям лев, а живет тут со своими. Иди за мной, я тебе его покажу.

«Покажи. Иду».

— Да прекрати ты свою музыку, орало-мученик!26

«Как ты говоришь: лев?»

— Лев-Лёва-Лов... царь всех зверей.

«А я бык».

— Ладно. Там разберут.

 

III. ЛЕВ И ТЕЛЕЦ

Львиное царство оглашается музыкой. Город иллюминован. Встреча Льва с Быком решает судьбу: Лев перебоялся и поладил с Быком. Мир сошел на землю. Начинается новая эра под знаком Быко-Льва.

* * *

Ихнелат: — Я пропал.

Стефанит: «С быком?»

— С Тельцом. Бык переименован в Тельца, выше над ним никого: Лев и Телец. Не могу до сих пор забыть, какое это было уморительное зрелище: встреча. Телец оробел, трясутся поджилки, у Льва зуб-на-зуб не попадает. Я следил. И чего только ни вытворяет перепуг, подлинно снотолкователь-чародей-и-звездочет. На радостях — ведь больше не грозит беда! — Лев размяк. А Бык, лопоча, завел рассказ о своей беде, как на дороге его покинул купец на произвол судьбы; и как ничего хорошего себе не чая, готовился бык к смерти. Лев разжалобился. Да все равно, обреченному не миновать гибели. А кто позарится на власть и славу, тот все потеряет. Это я. Я освободил Льва от оков страха. Лев на седьмом небе, а я где? Я привел Быка ко Льву, Бык первый человек, Телец, а я кто?

«Что же ты думаешь делать?»

— Сначала-то, как все это произошло, я подумал: а не вернуться ли мне в мой опустелый дом? Ты в своей скважине живешь еще как-то по-человечески. Твоя стена — твои красочные серебряные конструкции, а над столом на веревке сушеные змеи, щучьи кости, кротиные лапы, талисманы27. А у меня голая стена и пустые книжные полки — мне и домой-то возвращаться некуда. И все—таки решил: вернусь. А это значило: будь доволен тем — этим ненавистным мне, что есть. И как все неожиданно произошло — мой пропад. Я следил. Я терпеливо ждал. И наконец, вижу: Лев обнимается с Быком, а ведь мне даже не кивнул. И незаметный я вышел. Я видел себя. Я следил мои подвертывающиеся шаги, и жалкая улыбка. И что же было доброго и что злое в моей затее? Мысленно прошел я все доброе и до конца все злое, и когда решил вернуться на старое место, я не нашел к нему пути. Теперь мне ничего не остается и только одно: Тельца я уничтожу. Это будет и мне полезно, но и Льву тоже.

«Какое зло ты видишь для себя в приближении Тельца ко Льву? И как и чем ты можешь повредить Тельцу в глазах Льва?»

— Лев во власти Тельца. И кроме Тельца для Льва никого. Подумать царю о ком-то другом, странно говорить. Хорош царь! А и на царей есть срок. Царь теряет свое достоинство и низлагается — помнишь, мы учили, говорю на память: «когда не предпринимает нужных мер и свирепствует или свирепеет там, где надо быть кротким и рассудительным, и когда не находит разумных и верных советников, а окружает себя сластолизами, когда запугивает своих приближенных, возбуждая их на крамолу или поддавшись страстям, впадает в ярость и в суде придает значение не существу дела, а случайным обстоятельствам».

Так из-за своего обознался, приняв быка за громогласного зверя, Лев создал себе Тельца28. Телец всех нас затер.

«Да, многие в обиде. Но как ты можешь повредить Тельцу: он и сильнее тебя и за стеной подчиненных?»

— Ты судишь обо мне, как и о себе, — наше ничтожество в зверином мире! Я спрашивал себя, есть ли хоть самое малое, что зависит от меня? И ничего не нашел. Любая консьержка, сравнить с нами, да тот же царь. Но мощь и сила побеждаются разумом. В истории немало примеров, когда слабый одолевал сильного. Мудрость важнее силы.

«Но Телец еще по-своему и разумен».

— Пусть сильный и разумный — я его свалю. Это будет проба силы человеческого слова и чего стоит их звериная верность. Дерзаю и верю во всякие случайности: там, где и не ждешь, вылезет, подымет и выведет. Помнится, какой-то заяц обошел льва.

«Не помню, да ты и не заяц. Если ты, Ихнелат, находишь, что Телец вреден Льву и можешь отстранить Тельца, делай как хочешь. Но если ты не уверен, что можешь исполнить задуманное и только расстроишь Льва, не берись: дело это трудное и преступное».

* * *

Особенно за последние дни — посмотришь на Ихнелата, весь-то выкостился, измызганный и обдрыпанный. Красит любовь, красит по-своему гнев. А обида, что ревность, сушит и точит. «Почему какой-то дурак занимает в вашем доме первое место: ваш друг! а я, чего я вам только ни сделал, я у вас на задворках?» Так сказалось бы в нашем безответственном быту, а тут случай необыкновенный. Ихнелат не только не занял первое место при Льве, на что по праву рассчитывал, а невниманием Льва отшвырнут на годами простоенное место, казавшееся теперь унизительным.

Без зова и в час неурочный, корчась казанской сиротой, и без того неказистый, приволокся Ихнелат ко Льву. И смотрит, жалобя.

* * *

Лев: «Да на тебе лица нет. Что—нибудь случилось?»

— Приятного немного и для тебя и мне.

«Говори».

— Когда человек хочет сказать о чем-то и знает, оно будет неугодно, даже будь оно на пользу, язык не поворачивается. Другое дело, если знаешь, слова твои легко дойдут, и тогда несмотря ни на что, смелость развяжет язык. Тебе не занимать стать ни разума, ни мудрости, это и толкнуло меня заговорить с тобой, о которых вещах ты и слушать не пожелаешь. Тебе известна моя преданность. Хочу верить, слова мои, какие ты услышишь, и поймешь, не покажутся тебе ложью.

«Говори».

— Всей душой я верен тебе до смерти. Как же мне утаивать от тебя, что я считаю полезным. Сказано: «не годится рабу скрывать от своего господина выгоды его, как больному свою болезнь от врача, как убогому перед людьми свою нищету». Свидетельствую и говорю истинную правду: в прошлую пятницу твой друг Телец у себя на собрании завел разговор с твоими боярами, и сказал: «Я, говорит, дознался, что такое Лев, я раскусил все его показное мужество и хвастливый разум и нахожу его во всем негодным». Эти слова — да, теперь мне ясно все бесстыдство твоего друга, и твое заблуждение: ты превознес его над всеми, поставил в ряд с собой. Обманом он задумал тебя свергнуть и самому занять твое место: у него только и на уме, как ему осуществить свой замысел. Обычно злодеяния предупреждают: злоумышленников казнят — единственный способ оградиться. Иначе как можно быть спокойным? Злая мысль не палка, не расщепить и не согнешь, на мысль одна управа: или вытравить или выжечь. Разумный человек не полезет в пасть к зверю, а примет все меры обойти. Только недалекие и пугливые влезут с головой, хотя бы голову потеряли, лишь бы проскочить. А дурак втюрился и загрузнет — мышь в варенье.

«Не могу понять, с чего бы Тельцу лукавить? Дурного он ничего от меня не видел».

— Вот именно, потому что ты ему не сделал никакого зла, он и забрал себе в голову против тебя, такова его лукавая природа. Ни одна ступень его не отделяет от тебя, так высоко ты его поднял, стоит ему протянуть руку и тебе конец. Закон природы. Какой-нибудь облезлый хорек с человеческой повадкой наперед покажет все свое смердящее смирение, пока не достигнет звания, которого он вовсе не достоин, а как только пролез и уж рвачом лезет выше, и не успокоится, не схватя того, что еще выше. Песий хвост никогда не прямой, а вкривь, а попробуй свяжи и вытяни, и он выпрямится, но стоит развязать, и снова кривой мотается из стороны в сторону по своей природе. Ты хмуришься. Попомни, не принимай от своих приятелей слов только приятельных или будешь подобен тому больному, которому врач прописал лекарство, а больной не принимает, потому что горько. И не зря говорится: «лучше змеям по огню ходить, нежели смиренному со злыми жить».

Лев вдруг: «Ты говоришь, Телец мой враг. Хорошо, пусть враг. Но чем он может мне повредить? Ест траву, не мясо. Я кровоядец, я его могу съесть».

— Не опоздать бы! Если кто сделал тебе добро, не верь — надо еще убедиться в его верности. Если ты немедленно не примешь мер против Тельца, на тебя восстанут твои приближенные и расправятся с тобой по-свойски.

«Так что ж я должен сделать?»

— Больной зуб вырывают с корнем; отравившемуся дают рвотное.

«Постой, я придумал. Я ему скажу: пускай идет, куда хочет. Так от него и освободимся. Зачем оскорблять? И не надо, чтобы на сердце у него оставалась горечь. Никакого зла он от меня не увидит. В самом деле, его верная служба, его любовь ко мне, разве я могу пожаловаться?»

— Жалкие мысли. Стоит ему только понять твое нерасположение, и он не раздумывая выступит против тебя. Мудрые правители явно согрешающих и карают явно, и тайно карают тайно согрешающих. Говорю это из прописей: государственная самоочевидность.

«А это не та же ль самоочевидность: «если царь приговаривает к наказанию не по суду, а по навету, он подвергает самого себя бесчестию». Срамота пойдет среди людей и ненависть. — Вскоча: Что это, никак опять, ты слышишь? воет?

— Автомобиль гудит.

«А мне показалось... легок на помине».

— Когда он явится к тебе, будь наготове. Следи. И по его глазам ты прочтешь, какое это зло он держит на уме. Еще ты увидишь, замечай, как он меняется в лице, как все трепещет в нем, как его огромадная туша раскачивается и-туда-и-сюда, и рогами примеривает бодать. И ты поверишь. Я правду говорю.

«Когда увижу такое, я поверю твоим словам».

— Если позволишь, я сейчас же пойду к нему. По его первому слову мне будет ясно, как на ладони.

* * *

Торопясь, Ихнелат с трудом переводил дыхание. Как поднятый на волну, летит он, не глядя ни вперед, ни себе под ноги. Только б удержаться и раздумьем не погасить запал. Со Львом обошлось удачно, помазал ядом, и автомобиль помог. Малодушие, легковерие и страх — вот три силка на душу. С Тельцом будет проще: «невинное создание», не все принимает, косноязычный. А если б Лев сказал: «Хочу наперед сам поговорить с Тельцом!» — все б сорвалось. Надо спешить, пока Лев в горячке и его последний ум от него отлетел.

Дворец Тельца по богатству не отличишь от львиного. Но ни падали, ни обглоданных костей. Какой свежий воздух!

* * *

Ихнелат: — Принимаешь — или забыл?

Телец: «Как я рад. И тебе не грех: никогда-то не заглянешь. Отчего ты такой?»

— Случилось то, что было предопределено. А кто борется с судьбой? Плясать под дудку какого-то напыщенного самодура веселье небольшое.

«Тебя обидели?»

— Кто может избежать черной молвы! И чем больше уединяется человек, тем навязчивее всякому лезет в глаза. И кто из приближенных к царю избегнет его кары? Владыки — это те же публичные женщины, им что ни день, подавай другого. Или как дети, когда бегают они к учителю складам учиться — их встречи, как на толкуне, одни приходят, а другие уж домой, сегодня водись с одним, завтра с другим, все случайно и ничего нельзя предвидеть. Ты знаешь мою дружку и мою к тебе любовь, ты ведь и ко Льву попал через меня. Хочу поговорить с тобой по правде. Один верный человек сообщил мне под большим секретом. В прошлую пятницу у себя на собрании Лев разговаривал со своими боярами. «Хочу, говорит, съесть Тельца, раздобрел ни на какую стать и жиру на нем енотовая шуба». Я пришел предупредить тебя: подумай о себе и будь на все готов.

«Что же такое я сделал Льву? Или это все бояре его? Не иначе, как их замысел: они позавидовали мне и наговорили на меня Льву. Завистливые никогда доброго о другом не скажут. Я не виноват».

— Ни перед кем ты не виноват. И перед Львом чист, как весенняя белка. Любви у него нет, вот в чем дело. А нет любви, какая уж верность! Взбалмошная грива: спервоначала мед—медович, а впоследствии крысиный яд.

«Попробовал я сладкого его меду, ты прав, а теперь, видно, добрался и до горького яда. Я травоядец, не надо было путаться мне с этим кровоядцем. И все ненасытная моя природа, она и погубит меня. Ты говоришь, он съесть меня хочет? Тоже как пчелы: хорошо им летать по цветам в поле, а позарились, сели на кувшинки, а подняться и не думай — сожмутся листья и всех подавят; тоже и мухи: мало им было по деревьям летать, дай попробуем счастье! и тучей влетели в уши слону, и была всем одна пожива — слон дернул своим хлопуном, и все задохнулись».

Ихнелат, продолжая: — Нажравшаяся крыса, мало ей поганого ведра, полезла мордой в помойку и захлебнулась... Брось ты свою словесность! К делу. Надо найти какой-то выход и избавиться от петли.

«У Льва одни добрые мысли, я не сомневаюсь. Это все наускивают его — их целая шайка: в одиночку тля, а скопом бурун. Лев меня учил: «капля, часто падающая, изваяет камень». Я готов сопротивляться».

— Запомни: «пренебрегать своим спасением высочайшее из преступлений». Надо приготовиться к отпору. Разумный человек не опустит рук, пока не справится с врагом. Я пришел к тебе, как друг, не зло несу, с добром, а кто не слушает друга, сам себя чернит.

«С чего же мне начать?»

— Когда увидишь Льва, его дикие налитые кровью глаза, его неудержимую стремительность, настороженные уши, раскрыта пасть, а хвост его часто будет бить о землю, — понимай! А теперь идем.

 

IV. ЛЬВИЦА

Какой нечеловеческий крик вдруг пронзил мирную суету мирного города — слышно было во всех концах. Ихнелат выскочил из дворца на улицу и побежал, подпрыгивая, и в воздухе крутясь Икаром29. Улица, взрываясь, кипела: полицейские, конная стража, жандармы, затор автомобилей, гудки, лопающаяся шина, брязг стекла и свистящей саранчой обезьяны. И сквозь свистки с завивающимся воем ветер — летел ли ветер из суровой пустыни одинокий или это вдруг зазвучавший потаенный голос из преисподней. «Во дворце, средь бела дня, убит Телец!»

И как тогда, в запуганный сиреной вечер, спешил Ихнелат к знакомой «скважине» — к единственному другу.

Ихнелат: — Победа! Полная победа!

Стефанит: «Вот платок, утри лицо».

— На мне кровь? Постой: Лев убил Тельца. Чья это кровь?

«Обоих».

— Я его привел ко Льву. И как тогда, поставил глаза в глаза. Слежу. Еще дорогой он подпрыгивал обезьяной. Я подхлестнулся — так стоит Лев, так Телец — препятствие, известно, разжигает. У обоих вспыхнули глаза — горящий треугольник. И первого прорвало Тельца. «Жестокий властелин, заревел Телец, лучше в гнезде у змей!» и понурил рога. И в ответ земля напополам — так крепко Лев ударил хвостом, и прыгнул. Звери сшиблись. И Лев убил Тельца — обреченный смерти не избег гибели.

«Смотри, что сделала твоя горькая злоба. Лев обесчестен. Телец убит. И где теперь единомыслие нашей дружбы? Сердце разрывается на куски. Оба мы обреченные».

— Кто меня смеет судить?

«Леопард почуял кровь, вышел из пустыни, спешит по кровавым следам».

— Жалеть мне не о чем, я все исполнил.

«Победитель! Мудрый советник! Мудрые советники

побуждают царя на борьбу с врагом, но если возможно уладить рознь, помогут восстановить дружбу. Ихнелат, давно я заметил, какой ты гордый и кому ты желал? и не желаешь — не сделаешь добро. Горе владыке, который слушает советы от таких, как ты. Ты гнилушка, твоя блестящая кора, а тронешь — пыль и труха».

— Я человек.

«По себе ты обнажил человеческую душу, свое черное сердце, и играешь словами».

— Слова — общие наши.

«В наших мыслях врозь, так и в словах другое. Слова красны строем и смыслом, а смысл правдой; а в правде тихость, кротость и милосердие — посмотреть любо и душу радует. Не той правдой звучат твои слова. Твоя правда ядовитое жало, жестокие черты и только насмешка».

— Горькая насмешка... умиляться нечем и некого славословить.

«Победитель»! Мудрый советник! Выше тебя нет теперь никого. Царь, у которого такие рабы, это то же прозрачное озеро, куда напущены крокодилы и всякие гады, и к такому озеру не осмелится приблизиться никакое животное и даже опаляемое жаждой. И тебя увидя, кто захочет подойти к царю и верно ему служить?»

— А ты думаешь есть бескорыстная служба?

«Хотя бы на миг, любил ли ты кого? Нет, ты только радовался гибели друзей. И что принесла тебе твоя преступная победа? Жить без желанного, только злобой, в глазах черно и человеку невыносимо, да и не к лицу. Я знаю, тяжки для тебя мои слова. Но все равно, живу тебе не быть».

— Еще посмотрим.

Леопард: «Убийца!»

* * *

Следы крови привели Леопарда к «скважине» Стефанита. Стоя у дверей, он все слышал. И поспешил к матери Льва — к Львице. После убийства Тельца вход во дворец закрыт. Только Львица может войти ко Льву: одна только мать может заговорить с сыном о его преступлении, и откроет глаза на лукавство Ихнелата.

Убийство Тельца ошеломило Льва. Однажды, ужаснувшись реву быка, Лев, вскоча, застыл на месте, а после убийства сидит, не шевельнется, весь скучный и головой поник.

* * *

Лев: «Он и говорить по-нашему не научился. Надо было мне поговорить с ним начистоту. Так все непохоже на него. Простой, открытый и никакого лукавства, травоядец. Хвостом махнет, только мухам перепуг, да и то не больно, пересядут на спину повыше. И не скажи он мне тогда про змей: «лучше в змеином гнезде жить»! Змея и ужалила меня, весь я был захвачен канатом гнева. Я увидел его шею и к ней потянулись мои руки. А когда опомнился, Телец лежал, уткнувшись в землю, а из спины течет кровь».

Львица: — Мучаешься раскаянием? По твоей печали я читаю: «что сделано, того не вернешь!» И за что ты убил Тельца? Ободрись! Уныние омрачает ум и сердце, а тебе надо сообразиться и принять решение. Да и где же это видано: не расспрося, не подумав, бросился, как хмельной. А говорят между вами была большая дружба?

«Всегда он был мне по душе, во всем верен, послушный. И от его советов кроме добра я ничего не видел. Вечерами он приходил ко мне коротать мою печаль и мы раскладывали пасьянс, слушаем радио. Тужу о его смерти. Для меня так ясно, он передо мной ни в чем не виновен. Я поддался злым словам».

— Ихнелат из зависти, домогаясь самому занять высокое место, оболгал перед тобою Тельца. Я знаю это от верного человека.

«Кто же это такой?»

— Не спрашивай: тайна. Кто не держит тайну, бесчестит друга и свою совесть чернит. «Лучше, говорится, с высокой голубятни наземь дряпнуться, нежели из—за языка на гладком месте кувыркнуться».

«Мой старый учитель Леопард мне говорил: «человек, умеющий держать язык за зубами, мастер на обман». Когда выплывает на свет темное дело и требует отмщения, нельзя прикрывать грех никакими тайнами. Под каждым свидетельством должна быть именная подпись. Не по слуху наказывают, а сначала исследуют, желая добиться истины. Боюсь, не каяться бы мне за Ихнелата, как мучаюсь о Тельце».

— Какое там каяться! Тебя испугали мои слова о Ихнелате?

«Истину хочу вывести на свет».

— Клянусь, я говорю тебе не спуста.

«Я созову совет. Хочу поговорить и с Ихнелатом. И ты останься».

— На тебя жалко смотреть.

* * *

Пока еще только слух и пересуды. Толком никто ничего не знает. Да и откуда знать? Единственный свидетель убийства Тельца Ихнелат. Но молва уж идет, что преступление дело рук Ихнелата. Неспроста же в самом деле после убийства Тельца Ихнелат занял у Льва первое место: места не даются, а их занимают.

* * *

Ихнелат: — Разве случилось что особенное, всех нас собрали сюда? И что такое с нашим гордым Львом? Как постарел, согнулся. На его царственном челе такая человеческая скорбь. Темной печалью обведены его запалые глаза.

Львица: «О чем другом и печалиться царю, ты про это знаешь лучше всех. Только по его воле ты еще среди нас. Но он больше не в состоянии прикрывать твое зло, окаянный! Пронырством ты втерся в доверие к царю и обманом подстрекнул его убить Тельца».

— Кто стремится ко благу, всегда готов быть ошельмован. Разумные люди давно это поняли и ушли из мира, предпочитая пустыню, служить Богу, а не его твари. Из моей преданности царю я открыл ему о Тельце: я разоблачил злую мысль Тельца.

«Злодей!»

— Потаённый в камне огонь выводится на свет железом, а преступления розыском. Что же я, по-вашему, дурак: зная за собой вину, я торчал бы до сих пор среди вас, нет, я давно бы скрылся в надежном месте, куда не допихнется никакая ваша лапа и не просунется никакой ваш хвост. Я прошу царя поручить расследование моего дела одному из своих приближенных, кто не станет извращать истину и судить пристрастно обо мне по слуху от моих завистников. Врагов у меня довольно, мне это

ясно. Не велика любовь и царя: на его глазах меня порочат, а он молчит.

Лев поднял голову и его глаза свинцом ударили в Ихнелата.

— И нет у меня другого прибежища, как одно только благоутробие Божие. Вот вы меня куда загнали! Оно одно не лицемерно испытывает и сердце и утробу. А смерти я не боюсь: ей вся тварь подвластна. Грядет час — попомни! — она вышла. И пусть клеветники, эта мелкая душонка, завистливая нищая мразь готовится к ее костяным мукам. И я клянусь моей верой в ваш пропад: владей я тьмами душ, я не пощадил бы ни единой в угоду царю.

Лев, опустя голову, отвел глаза.

Кабан: «Нечего тебе о угоде распространяться, изворачивайся в своем, что сам натворил, тоже угодник!»

— Тупорылая хрюшка! Или ты не знаешь, всякому живому существу его душа всего дороже. Если я о себе не скажу, кто за меня разинет рот? И знай: кто не огораживает себя, никогда не заступится за другого; что ему другой, когда он сам себя топчет: враг себе, враг и другим. Ты вылез и обнаружил всю свою исподнюю мерзость: ты хочешь подслужиться. Прочь!

Львица: «Удивляет меня твоя наглость, Ихнелат. Сам ты дерзнул на такое беззаконное дело, и смеешь позорить нас. И за что ты облаял безобидную свинью?»

— А ты — что ты на меня одним глазом смотришь? Мне кажется, у тебя их всегда было оба: левый и правый. Этак все извратить можно.

Львица: «Нахал! Посмотреть на такого: столько зла сделал, а еще и брешет. Наглостью и насмешкой хочет отвести глаза и всех нас запутать».

— Говорилось в старину: «жена мужа на удочку поймает и колдовством окрутит, губя и его и себя!» А какой это вздор: «и себя». Что такое ваша косматая порода? Ради собственного покоя вы пожертвуете всем и даже любовью, если вы способны как-то еще и любить. Из расчета, имея в виду всякие льготы и выгоды, готовы вы на все. За мужчину я могу поручиться — из тысячи за одного, а за вас — и в миллионе не уверен ни в одной. И ты свою бабью болтовню распускаешь в присутствии царя.

«А сам-то, ты плетешь свое пустословие, уж не думаешь ли ты увильнуть от наказания?»

— Кто пойдет по ложному пути, а этот путь у всех перед глазами, с правого сворачивает, и ни в слове, ни в деле не тверд.

«Значит, о Ихнелате все вранье? И он представляется невинным, если смеет так дерзко говорить в глаза царю и не встречает ни от кого отпор? Мудрыми сказано: «молчащий соглашается».

Лев: «На цепь! Надеть оковы и заключить в тюрьму».

Медведь — кузнец с кандалами, Пифик30 — подмастерье с наручниками. И принялись за работу.

Медведь, надевая кандалы на Ихнелата: «Весна пришла».

Пифик: — Сегодня прилетели птицы. Мне жалко Анку: она по-прежнему тоскует лес.

Медведь: «Анка — это тоже что кукушка?»

— По голосу похожа, а кукунят у нее нету, орлица.

«С чего ж это?»

— Жалея детей, хотела спасти от голодной смерти и заклевала.

«Как это возможно?»

— Очень просто: мать. Как-то достался детям на корм: лежит под деревом странник — не то глубоко спит, не то помер, откуда им знать? А это был сам Будда31 — ты помнишь, под деревом благословил нас всех зверей. И они слетелись на странника: один съел уши, другой глаза, третий сердце, четвертый язык, и когда насытились, пелена жизни упала с их глаз, и они увидели...

«Очень страшное?»

— Не могу сказать. Живым не дано видеть и только в минуту смерти открывается душе этот мир без пелены. Они увидели, что есть за весной, за деревьями, за каждым из нас, и за вечерним закатом и за утренней зарей. И когда они увидели, они отказались от корма и голодные стали чахнуть. Мать как уговаривала, а они не могут, с души воротит. Тогда она и принялась насильно их кормить, и заклевала.

Медведь Ихнелату: «Не дергай лапой, я не больно. — А знать, недаром я всегда говорил детям: «ешьте зверя не с головы, а с ног».

Пифик: — Глаза и уши, язык и сердце — ими живой мир цветет, от них и песня. — Ихнелату: Не верти головой.

Новая модель. Полюбуйся, какая американская игрушка с автоматическим замком! Так. Готово.

Львица: «Теперь я открою тебе тайну: мои слова о Ихнелате — слова твоего учителя Леопарда».

Лев: — Посмотрим, что он в тюрьме заговорит.

 

V. СУД

Ночью Стефанит тайком проник в тюрьму к Ихнелату.

* * *

Стефанит: «Какой страшный зверь».

Ихнелат: — Который?

«Я с ним столкнулся в коридоре».

— Мой сосед, смертник. Помнишь, я тебе рассказывал, откуда взялся бык. А это его хозяин — Меркулов. Купец дознался о судьбе своего брошенного на дороге быка и в каком бык почете, и обратился ко Льву, требуя выдачи своей собственности или соответствующее вознаграждение в золотых обезьяньих «лионах»32, — за дерзость приговорен Львом к смертной казни. Очень мучается без табаку.

«Я захватил папирос. Дай и ему».

— А что у тебя за книга?

«Книга Будасфа».33

— По-русски «Иосаф, царевич индийский». Хочешь меня сделать святым? А хорошо им: кто может раздать свое богатство и кому есть от чего отречься. Отказываться-то мне не от чего.

«А твоя злоба?

— Лучше скажи: душа. В моей злобе сила; злоба — мое жало, сверло в непроницаемое жизни. Без злобы меня и комар задавит.

«Тебя и без того задавят».

— На завтра назначено представление: будут судить. Председатель суда Леопард. Три раза таскали меня на допрос. Судья, помнишь, этот неподкупный Лис. Меня очень беспокоит, я уверен, тебя зацарапают, сначала свидетелем...

«Наша дружба прямая улика. Я об этом думал».

— Да, мы неразделимы, Стефанит.

«В последний раз: послушай меня, Ихнелат: не походи на слепого стрелка, признайся во всем, твое признание увенчает тебя».

— Ты плачешь?

«Эти цепи».

— Я всегда был цепной. Да и как иначе: человек среди зверей.

* * *

Стефанит вернется в свою «скважину» — на свою «цепь». Всю ночь в его окне будет виден свет. А чуть забрежжит, разбудят Ихнелата — в такое утро особенно хочется спать, и пробуждение полыснет ножом. Не собранного, весь он ободран и губы дрожат, поведут его на цепи во дворец на суд.

* * *

Леопард: — Воины и дружина, ипаты34 и мурзы! Царь удручен убийством своего друга Тельца. Царский почетный советник Ихнелат заподозрен в нечистой совести — — над ним тяготеет обвинение в клевете, последствием которой было убийство. Кто о нем знает, пусть скажет. Не хочет царь карать без суда.

Лис-судья: «Почетный советник Ихнелат обвиняется в убийстве Тельца. Кто что знает по существу дела, пусть выскажется. Когда злодея казнят смертью, зло устраняется и другим подражать будет не повадно».

Звериный общий вопль — тысяча катящихся перевернутых слов.

Ихнелат: — Помолчите! Кто знает подлинно обо мне, говори, я сумею ответить. Но пусть облыжно не говорит.

Кот — дворцовый повар: «Личность Ихнелата нам хорошо известна. Много лет всякий день этот льстец и лукавец со своим приятелем Стефанитом — два сапога пара — торчали у меня на царской кухне. Посмотрите на его милую рожу и вы без слов все поймете. Если вы увидите у кого левый глаз меньше правого, мутный и таращится, а сам идет с опущенной мордой, понимайте, перед вами клеветник. И этот клеветник — острое ухо, а грома не выносит, вздрагивает, а пронырливые глаза его щурятся от солнечного света».

Ихнелат: — Все мы под небом и никому не подняться выше. А этот почтенный протомагер35 хватает с неба звезды. Какая великая мудрость видеть в глазу у соседа сучок, а у себя не замечать бревно. Полюбуйтесь на ваши руки, каким живописным узором горит на них шпарь. И ты этими пальцами трогаешь царское кушанье. Чего прячешь? Карманы не тюрьма, в тюрьме есть надежда, а твои язвы не изводимы. Вон отсюда! Рой себе яму поглубже, шелудивая зараза!

Лис-судья: «Слово принадлежит воеводе».

Волк-воевода: — Из показаний Меркулова — твой сосед по камере, теперь помилованный смертник — дело твое, Ихнелат, вышло на чистую воду. Нечего запираться: о твоей клевете всем теперь известно. Не будь царь так великодушен, давно бы не ходить тебе среди нас живому.

Ихнелат: «Милостив царь, да не милует псарь. Твое проклятое сердце — твоя жажда крови! До моего осуждения ты приговорил меня к смерти, кровожадная волчья порода. Ты порочишь суд и оскорбляешь судью».

Лис-судья: — Не годится боярам на суде изобличать друг друга. Иначе, какой же это будет суд, если мы распояшемся? И я тебе, Ихнелат, вот что скажу: для своей же собственной выгоды признайся перед всеми — лучше пострадать в сем веке, чем зло мучиться в будущем.

Ихнелат: «Истину ты глаголешь: разумный предпочитает вечное временному. И чего вы тычете мне ваши истины, в чем убеждаете меня? В убийстве Тельца? — Я никого не убил. И не мне вместе с вами приговаривать себя к смертной казни. Кто на других лжет, мерзок, а уж что сказать про того, кто сам на себя клевещет!»

Леопард: — — Свидетель Стефанит.

Лис-судья: «За ним послали».

Львица: — Царь! Ты только вспомни все козни этого обманщика. И он еще хочет себя обелить. Если ты его не накажешь, все твои подданные возьмутся за злодеяния и будут совершать с легкостью, как обыкновенное дело, уверены, за преступление не взыщется.

Леопард: «Свидетель Стефанит».

Лис-судья не отвечает.

* * *

Ждут Стефанита. Всем любопытно: «первый мудрец», друг Ихнелата, знает все, что было и как задумано. И у всех одна подмысль: не угодить бы Стефаниту стоять рядом с Ихнелатом? Между тем в зале появляются какие-то не звери и не люди и заполняют все свободные места. С их появлением беспокойство проникает во всеобщее нетерпение. Наконец, возвращается пристав, но без Стефанита, молча подает судье бумагу. Весь зал затаился.

* * *

Лис-судья читает: «Сегодня ночью Стефанит тайком проник в тюрьму к Ихнелату. Пробыл с полчаса, не больше. Вышел расстроенный и не прямо, а кружа переулками, вернулся к себе. Стер пыль со стола, разложил рукописи в порядок: налево законченное, направо начатое. Посидел, подумал. Стало брежжить, погасил лампу. И принял яд».

Львица к Ихнелату: — Несчастный! ты плачешь.

«Мне больше жить нечем».

Лис-судья: — В последний раз: признайся!

«Признаваться мне не в чем. И разве я виновен, что вы родились, звери. Если бы человек сделал себе подушку из змей, а постель из огня, и все-таки сон был бы ему приятней того сна, когда заметишь, друг отходит от тебя.

Лев: — Повинен смерти! — И ударил хвостом.

Леопард: «Смотрите, вот перед вами лжец. Его душа соблазны геенской Бездны и Тьмы. Ты темное вавилонское семя, внук столпотворения».

Звери: — Казнь!

Леопард: «Какая есть на свете самая мучительная казнь: пусть холод изъест его до костей, а жажда ожогом воспалит нутро, и всеми забытый, голодный загрызет землю».

Волк-воевода: — На кол его!

Лис-судья: «Красная36 смерть!»

Звери вдруг присмирели. И зал закружился — это те, не звери и не люди: их подгрудные тяжкие голоса, не разобрать, и только нестерпимо слушать.

Медведь-кузнец и Пифик-подмастерье взялись расковывать Ихнелата перед казнью.

Медведь, снимая цепь с Ихнелата: — А что такое красная смерть?

Пифик: «Шибеница — виселица».

Медведь Ихнелату: «Да что ты, дура, куда лапу суешь?»

Пифик: «Смотри, он ослеп»!

 

ИСТОРИЯ ПОВЕСТИ

«Каратака и Даманака» — «Калила и Димна» — «Стефанит и Ихнелат» имена кругосветные: Индия, Персия, Тибет, Сирия.

Первоисточник — Панчатантра, древнейшее санскритское Пятикнижие, память человека о тесной жизни со зверями, откуда и сказки о зверях.

С санскритского перевели на персидский (VI в.), с персидского на арабский (Абдаллах бен Альмокаффа, VIII в.), с арабского на еврейский, с еврейского на латинский (Жан де Капу, 1270), с латинского на все европейские.

Одновременно с арабской версией Панчатантры («Калила и Димна». Предисловие И. Ю. Крачковского. Academia, М—Л. 1934), сделан перевод на сирийский, с сирийского на греческий (протовестиарий Симеон Сиф, 1080 г.), а с греческого на славянский (XIV в.).

«Повесть о двух зверях» (Стефанит и Ихнелат) любимая книга московской Руси XVI и XVII века. Сколько затейливых рук трудилось над перепиской, знаменуя киноварью: Лев и Телец, Стефанит и Ихнелат. Помянет Ихнелата и «Новая Повесть» 1610 г.

И что я заметил: каждый век — каждая редакция повести представляет себе Ихнелата по-своему и меняется обстановка: современность. От арабского «шакала» VIII в. в греческой версии XI века и звания нет, Ихнелат очеловечивается, а я его представляю человеком среди «шакалов», что куда ближе к древнейшему замыслу Панчатантры.

В XVIII в. вышел перевод с французского Бориса Волкова, Политические и нравоучительные басни Пильпая, философа индийского, СПб. 1762.

Карамзин, конечно, читал Волкова, но я не думаю, чтобы в кругу Пушкина знали о Ихнелате, да и в Летописи русской культуры XIX века (Н. Барсуков. Жизнь и труды Погодина) среди археологии и любителей древней письменности о Ихнелате не упоминается.

Ихнелат ушел в староверческие скиты.

И не от Пыпина (Очерки литературной истории старинных повестей и сказок, СПб. 1856), не от Соболевского (Переводная литература Московской Руси XIV—XVII в., СПб. 1903), а услышал я впервые о Ихнелате в Устьсысольске изустно от Федора Ивановича Щеколдина, ссыльного с.-д.: вспоминая свое детство в старообрядческой семье и апокрифы, книги первого чтения, он вдруг, точно глотнув прохлаждающего пару, с каким-то особенным чувством, рассказал мне повесть о двух зверях.

Славянские тексты Повести (XV—XVII в., старший список 1478) напечатаны с предисловием Н. Булгакова в «Обществе любителей древней письменности», 1877—1878, кн. XVI, XXII и с предисловием А. Е. Викторова, 1881, кн. LXIV, LXVIII.

1948

 

 

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ЗВЕРЯХ. ИХНЕЛАТ

Впервые опубликовано: Алексей Ремизов. Повесть о двух зверях. Ихнелат. Париж: Оплешник, 1950. 61 с.

Рукописные источники и авторизованные тексты: 1) Черновые наброски (тетради «I—IV»), «1948» — Собр. Резниковых; 2) Черновой автограф с правкой под загл. «Стефанит и Ихнилат», «X—XI 1948» (I редакция) — Собр. Резниковых; 3) Беловой автограф под загл. «Στεφανίτης καί Ιχνηλάτης», «Стефанит и Ихнелат [увенчанный и следящий] [представление] — звериная комедия — в IV-x отделах, 12 отделений», «17.XII.1948» (II редакция) — Собр. Резниковых; 4) Беловой автограф с правкой под загл. «Стефанит и Ихнелат», «5.II.1949» (III редакция, вар. А) — Собр. Резниковых; 5) Печ. текст — авторизованная машинопись под загл. «Повесть о двух зверях. Стефанит и Ихнелат», «1948—1949» (III редакция, вар. Б) — НР-Оплешник — Собр. Резниковых.

Тексты-источники: 1) «Сказание о притчахъ списание Антиоха Великого, друзии же мнѣша Иоанна Дамаскина зѣло пѣснотворца канономъ еже о зверехъ нарицаемыхъ Стефанида да Ихнилада» / Стефанит и Ихнелат. СПб., 1877, 1878 (ОЛД, т. XVI, XXVII, № 5). С. 1—69; 2) Калила и Димна. Пер. И. Крачковского. М.; Л., 1934. 372 с.

Дата: <Х. 1948—5.II.1949>.

Публикуется по изданию 1950 г. с исправлением опечаток по НР-Оплешник.

Основа ремизовских сведений о литературной истории текста — Пыпин. Очерк. С. 148—169; Гудзий. С. 182—183. Аполог о жизни и смерти двух друзей был «прочитан» Ремизовым сквозь призму своего «автобиографического пространства». В первоначальных набросках намечено сближение образов автора и рефлектирующего, покорного судьбе Стефанита — единственного человека в мире человекообразных зверей, а также обозначены общие контуры художественной концепции произведения как «мистерии» о смерти и преображении. В Первой редакции Стефанит и Ихнелат — одинокие старые «писатели, сохраняющие в истории свое имя, но не читаемые никем, за исключением специалистов», — наделены биографическими чертами автора. Ремизов максимально модернизировал антураж места действия и психологию героев, акцентировал роль личностного, волевого начала в их судьбе и изменил жанр произведения на «трагедию». Во Второй редакции писатель превратил текст «трагедии» в «звериную комедию», перевернув семантику восходящей к источнику (апологу) оппозиции человек/зверь. Ремизов имплицировал на текст древней индийской легенды центральную этико-философскую парадигму своего авторского мифа об Обезьяньей Великой и Вольной Палате (см.: Обатнина Е. Р. Обезьянья Великая и Вольная Палата Алексея Ремизова / Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 5 («Взвихренная Русь»). М., Русская книга, 2000). Основой этого мифа был парадокс: осмысление звериного как подлинно человеческого и наоборот. Начиная со Второй редакции, эта семантическая оппозиция стала основой художественной концепции ремизовской «Повести о двух зверях». Третья редакция имеет два варианта. В варианте А ремизовский текст сохранил драматическую форму, но изменилось деление текста на сцены, и была произведена лексическая правка. Вариант Б отличается от первого дальнейшей пунктуационной и лексической правкой и приложением, содержащим список источников текста. В Четвертой редакции (тексте публикации в «Оплешнике») Ремизов вновь изменил жанр произведения. Сохраняя драматический характер конфликта, писатель превратил ремарки в субъективированное авторское повествование. Ремизов восстановил в заглавии старорусский термин «повесть», под которым в древнерусской литературе выступали произведения «протороманного» типа. Писатель усложнил художественный язык «Повести», убрав в подтекст ее связи с авторской мифологией (в частности, с мифом об Обезвелволпале). Различные этапы литературной истории «Повести о двух зверях» как бы «реконструировали» истоки и разные этапы формирования жанра романа, сохраняющего в своей структуре преобразованные элементы драмы, лирики и эпоса. Подробнее о текстологической истории «Повести» см.: Алексей Ремизов и древнерусская культура. С. 166—187.

Повесть осталась почти не замеченной современными критиками. В рецензии, подписанной инициалами А. Л., отмечалась сказочная основа текста и достоинства художественного языка писателя: «Ремизовская Индия напоминает северные русские пейзажи со мхами, лишайниками, бортями. Ничего не разберешь! Намеки с хитрецой и что-то грустное порой в этой игре со словами. Так действительно бывает во сне, который трудно рассказать. Но что-то радостное остается от сна, какие-то зеленые луга, бабочки или цветы. У Ремизова то же самое. И мы не хотим попадаться на удочку намеков, не хотим анализировать, а просто будем наслаждаться сказочностью той жизни, которая родится под пером талантливого писателя» (РН. 1950. № 272. 18 авг.). «Повесть о двух зверях» была первым из произведений цикла «Легенды в веках», получившим объективную научную оценку со стороны советских ученых—медиевистов. В 1966 г. в статье «А. М. Ремизов и древнерусский „Стефанит и Ихнелат“» Я. С. Лурье сравнил ремизовский текст с источником, отметил тщательность осмысления писателем древнего текста и сделал вывод о том, что, «обращаясь к древнерусскому материалу, А. М. Ремизов вовсе не рассматривал его как внешнюю оболочку, своего рода маскарад для современных аллюзий. Его неизменно интересовала Древняя Русь» и «как много он угадал» в истории древнерусского памятника, до конца еще не проясненной в доступной Ремизову научной литературе (Рус. лит. 1966. № 4. С. 178).

• 1. Алексей Ремизов. Мышкина дудочка. Изд. «Оплешник», Париж, 1953, стр. 167.
• 2. Наталья Кодрянская. Алексей Ремизов. Париж, [1959], стр. 90.
• 3. Там же, стр. 30.
• 4. Житие протопопа Аввакума им самим написанное. 1620—1682. Свод трех редакций, 1672—1673, сделанный А. Ремизовым. Paris, 1926.
• 5. Наталья Кодрянская. Алексей Ремизов, стр. 64.
• 6. Алексей Ремизов. Повесть о двух зверях. Ихнелат. Изд. «Оплешник», Париж, 1950, стр. 59 (в дальнейшем все ссылки на эту книгу — в тексте). Книги А. М. Ремизова 50-х годов, представляющие большую библиографическую редкость, были присланы им в подарок В. И. Малышеву, который передал их в библиотеку Пушкинского дома.
• 7. К арабской «Калиле и Димне» (Калила и Димна. Перевод с арабского И. Ю. Крачковского и И. П. Кузьмина. Под редакцией И. Ю. Крачковского. Изд. 2-е, М., 1957, стр. 109) восходит, по-видимому, упоминание в «Повести о двух зверях» о госпоже птиц — орлице Анке (стр. 47).
• 8. Так, слова повара об Ихнелате — «пронырливые глаза его щурятся от солнечного света» (стр. 53) — восходят к русскому тексту XVII века, изданному Ф. Булгаковым (Стефанит и Ихпилат. ПДП, XVI. СПб., 1877, стр. 47); в южнославянском и более древнем русском тексте, изданном А. Викторовым (Стефанит и Ихнилат. ПДП, LXIV и LXXVIII. М., 1881, стр. 39), их нет.
• 9. В сборнике сказок о хитром зайце, изданном А. М. Ремизовым за 30 лет До «Повести о двух зверях» (А. Ремизов. Ё. Тибетский сказ. Изд. «Русское творчество», Берлин, 1922, стр. 32—33), встречается мотив, сходный с одной из вставных басен «Стефанита и Ихнилата»: здесь заяц также обманывает своего преследователя (в «Стефаните и Ихнилате» — льва, у Ремизова — волка, обезьяну, ворону и лисицу), показав ему его и свое собственное отражение в колодце и побудив прыгнуть туда за этими мнимыми двойниками. Однако мы не можем утверждать, что Ремизов и в сказках о зайце использовал «Стефанита и Ихнилата», так как этот мотив знаком ряду сказаний Восточной Азии.
• 10. А. М. Ремизов считал, что уже в греческой версии Стефанит и Ихнелат перестали именоваться шакалами (стр. 60). Это неверно — неопределенные «звери» появились только в славянском переводе.
• 11. Наталья Кодрянcкая. Алексей Ремизов, стр. 113.
• 12. См.: Наталья Кодрянская. Алексей Ремизов, стр. 23, 217; А. Ремизов. В розовом блеске. Изд. им. Чехова, Нью-Йорк, 1952, стр. 318.
• 13. См.: А. Ремизов. В розовом блеске, стр. 321. «Бесплатному супу» посвящен рассказ «Повар» (Алексей Ремизов. Мышкина дудочка, стр. 123—128).
• 14. См.: Наталья Кодрянская. Алексей Ремизов, стр. 12, 32, 33.
• 15. Там же, стр. 113.
• 16. Там же.
• 17. Стефанит и Ихнилат. ПДП LXVI и LXXVIII, стр. 9.
• 18. Там же, стр. 38.
• 19. Этот мотив взят, очевидно, Ремизовым из арабской «Калилы и Димны» (стр. 141—142).
• 20. Алексей Ремизов. 1) Бесноватые: Савва Грудцын и Соломония. Изд. «Оплешник», Париж, 1951; 2) Мелюзина и Брунцвик. Изд. «Оплешник», Париж, 1962: 3) Круг счастия. Легенды о царе Соломоне. Изд. «Оплешник», Париж, 1957; 4) Тристан и Исольда. Бова королевич. Изд. «Оплешник», Париж, 1957. Книга о Петре и Февронии была закончена А. Ремизовым (Наталья Кодрянская. Алексей Ремизов, стр. 237), но нам неизвестно, была ли она опубликована.
• 21. Травка-бессмертник. — Сюжет пролога заимствован из арабского перевода «Калилы и Димны». Ремизовский текст восходит к пересказу, данному в предисловии Н. Булгакова (ОЛДП. Вып. XVI. № 76. С. 7—8).
• 22. Бестиарий — средневековый сборник, посвященный описанию животных. В Бестиарии научные сведения смешаны с баснословными сказаниями и символическими толкованиями.
• 23. Мильтон, Данте, Оссиан ~ Рабле... — Ремизов приводит перечень знаменитых писателей-эпиков. Мильтон (Milton) Джон, 1608—1674 — английский поэт. Данте Алигьери (Dante Alighieri), 1265—1321 — итальянский поэт. Оссиан (Ossian) — легендарный воин и бард кельтов, живший, по преданию, в III в. н.э. Дж. Макферсон (1736—1796) — шотландский учитель и фольклорист, который опубликовал якобы открытые им «Сочинения Оссиана, сына Фингала» (1765), имевшие огромный литературный успех и в дальнейшем разоблаченные как талантливая литературная подделка, сочиненная самим Макферсоном. Рабле (Rabelais) Франсуа, 1494—1553 — французский писатель.
• 24. ...это не в очереди за молоком. Всякий день ~ бесплатный обед. — Аллюзии на реалии ремизовского быта периода оккупации Парижа немцами. Ср.: «Я пропал в очередях. Поиски еды, стояние в очередях <...> кончил русским рестораном на нашей улице: давали суп навынос. Стояние за молоком в несметном хвосте у „диспансера“ — пример образцовой распорядительности: сообразительные монашки завели такой порядок, чтобы сначала за билетиком на очередь, затем новая очередь за молоком и третья очередь платить за молоко» (В розовом блеске. С. 321).
• 25. Тимпан — древний музыкальный ударный инструмент (типа литавр).
• 26. Орало-мученик. — Ср. воспоминания Ремизова: «В детстве я никогда не плакал, а кричал, за что и получил прозвище „орало мученик“» (Подстриженными глазами. С. 94).
• 27. Твоя стена — твои сказочные серебряные конструкции, а над столом на веревке ~ талисманы. — Ср. описание парижской рабочей комнаты Ремизова: «Стена цветных ремизовских конструкций; в воздухе талисманы, — раковины, морские коньки, звезды. На самодельных полках стоят и лежат разной величины и объема книги» (Кодрянская. С. 12).
• 28. Лев создал себе Тельца... — Отсылка к ветхозаветной библейской заповеди «Не сотвори себе кумира» (Исх. 20; 4).
• 29. Икар (греч. мф.) — сын архитектора и скульптора Дедала, вместе с ним бежавший с острова Крит на созданных отцом крыльях из перьев и воска. Когда Икар взлетел слишком высоко, лучи солнца расплавили воск, и он упал в море.
• 30. Пифик (др.-рус.) — обезьяна.
• 31. Будда — букв.: «просветленный». — Здесь имеется в виду Шакъямуни Сиддхартха Гаутама — в индийской мифологии последний земной будда, проповедовавший дхарму, на основе которой сложилось буддийское вероучение. В основе создания мифологического образа Будды Гаутамы лежат исторические сведения о реальном человеке, основателе буддизма, который жил в Северной Индии в 566—476 или 563—473 гг. до н.э.
• 32. ...вознаграждение в золотых обезьяньих «лионах»... — Обезьяний лион или обезлион — название «валюты», принятой в ремизовской Обезьяньей Великой и Вольной палате (Обезвелволпале). Последняя окончательно оформилась в антибольшевистски ориентированную литературную игру в Советской России в годы «военного коммунизма», когда денежная инфляция так обесценила рубль, что суммы зарплат или гонораров исчислялись в миллионах. Отсюда словесная игра Ремизова, использовавшего также характерные для того времени методы сокращения слов: «лион» — от «миллион».
• 33. «Книга Будасфа» ~ по-русски «Иосаф, царевич индийский». — «Повесть о Варлааме и Иосафе» — древнерусский литературный памятник, перевод с греческого оригинала, распространенный в русской рукописной традиции с XIII в. Его текст в своей основе восходит к арабской книге «Билаухара и Будасафа».
• 34. Ипат (греч.) — сановник, воевода.
• 35. Протомагер — старший повар (от «магерий» (греч.) — поварня, кухня).
• 36. Красная — красивая.