«Фауст наизнанку»
Русская театральная публика познакомилась впервые с «Фаустом» в виде балета Перро1 и оперетки Герве2 «Фауст наизнанку» [оперетта Флоримона Эрве "Маленький Фауст" ("Le petit Faust", 1869; на русской сцене "Фауст наизнанку") – пародия на оперу Гуно "Фауст".]. Этот опереточный «Фауст» шел в конце 60-х годов на Александрийской сцене, когда легкий жанр особенно процветал в императорском драматическом театре. Первое представление французской оперетки было дано в бенефис режиссера Яблочкина, при чем русский текст делал поэт В. Курочкин. Занимавшийся в то время рецензенством А. С. Суворин писал, что «судя по тщательной постановке оперетки Герве, можно думать, что господин Яблочкин сумел бы поставить хорошо и порядочную пьесу». О либретто Суворин отзывается неодобрительно, хотя и признает, что Курочкину удалось внести в текст некоторое остроумие. Но тем не менее налицо оказались и пошлость, и сальность. Поэтому «Сам Фауст оказался выставленным пошляком и болваном, который говорит, что учит девиц естествознанию, дает им элементарные познания из анатомии, разъясняет, где какие нервы и жилы проходят, и тому подобное». «Не забыто конечно, — пишет Суворин, — резание лягушек и женский вопрос. Девицы выходят кокотками... У нас естествознание и так заброшено, и бить лежачего, по меньшей мере, бестактно». (Н. Волков. Гете в русском театре // Журнал «Литературное наследство», Том 4/6 – М.: Жур.-газ. объединение, 1932)
* * *
По изд.: Суворин А. С. Театральные очерки (1866 – 1876 гг.) / Предисл. Н. Н. Юрьина. СПб., 1914
«Фауст наизнанку» на Александринской сцене
Прежде всего должен сказать, что гг. бенефицианты беспощадно относятся к публике, назначая несколько пьес, которые тянутся за полночь. Так, бенефис г. Яблочкина окончился в половине первого. Это похоже на Демьянову уху, от которой ежеминутно помышляешь убежать. Хорошенького понемножку, говорит пословица, но так как хорошенького мало, то гг. бенефицианты думают заменить его большой дозой плохенького.
Читателям известно уже, что оперетка Герве имела ничтожный успех на Михайловской сцене и единогласно осуждена всеми газетами, которые в этом отношении словно сговорились. Наша театральная дирекция, поставив ее одновременно на двух сценах с изумительною роскошью, вероятно, увлеклась успехом оперетки в Париже, где она выдержала 100 представлений; но в Париже она давалась на одном из самых низменных театров, который мало чем отличается от кафе-шантанов. Герве не Оффенбах. Он посредственный подражатель последнего, и при том человек благонамеренности самой изысканной. Между тем, как Оффенбах усиливает сатиру своих произведений, переходя от «Прекрасной Елены» к «Синей бороде» и «Герцогине Герольштейнской», Герве начал самыми ничтожными и тупоумными насмешками над такими вещами, над которыми порядочные люди не смеются; затем он написал кантату на день рождения Наполеона, свои собственные вирши, где прославлял Наполеона, как борца за «честь, справедливость и мир», за «благоденствие Франции», а императрице Евгении посвятил следующие стихи:
Un ange est là, qui veille à son coté
Douce Eugénie, espoir de l’indigence,
Dans tous les coeurs ton nom est respecté.
Газеты подняли его на смех; он отвечал, что смеяться над его виршами могут только дурные граждане, не умеющие уважать то, что почтенно (tout ce qui est respectable), и тем возвысив свою благонамеренность, не получил, однако, премии, которая досталась столь же благонамеренному, но более умному. Этого-то благонамеренного Герве взялся г. Курочкин, вместе с г. Яблочкиным, пересадить на русскую почву. Они употребили для того все свои усилия — один свое искусство стихотворца, другой — режиссерское усердие и добросовестность. Судя по тщательной постановке оперетки Герве, можно думать, что г. Яблочкин сумел бы поставить хорошо и порядочную пьесу. Г. Курочкин не мог, конечно, не видеть всей пошлости и всего тупоумия либретто, а потому постарался внести в него некоторое остроумие. Это ему отчасти удалось: некоторые арии действительно милы (например, ария Маргариты во втором акте, ее же ария в третьем акте — легенда о придворном бароне, которому жена подарила подтяжки, подтяжки лопнули, двор узнал об этом, и барон впал в опалу, — некоторые куплеты в ариях Мефистофеля); то же можно сказать и о некоторых вставленных г. Курочкиным разговорах, впрочем, с намеками, весьма старыми, которые не идут далее г. Каткова, его лакея, домовладельцев, содержателей ссудных касс, г. Стелловского и проч. тому подобного, по большей части уже предвосхищенного переводчиком «Орфея в аду» и «Прекрасной Елены». Но за сим все достоинства переделки кончаются; сущность ее остается та же, бессмыслие то же, тот же бессодержательный, тупой смех, та же растянутость, вытянутая г. Курочкиным. Кроме того, нельзя сказать, чтоб г. Курочкин внес в пьесу только хорошее, только сгладил ее тупоумие. Нет, он внес в нее и пошловатость и некоторую долю сальности. Мне особенно жаль, что г. Курочкин не ограничился этим, а, увлекшись тупым, бессмысленным смехом, вставил в либретто и такие вещи, от которых воздержался бы сочинитель более сдержанный, более проникнутый определенным миросозерцанием. Его Фауст, выставленный пошляком и болваном, говорит, что учит девиц естествознанию, дает им элементарные познания из анатомии, разъясняет, где какие нервы и жилы проходят и т. п. Не забыто, конечно, резанье лягушек и женский вопрос. Девицы выходят кокотками… У нас естествознание и так заброшено, и бить лежачего, по меньшей мере, бестактно.
Но если подобные насмешки найдут еще своих хвалителей, то едва ли кто похвалит разговор на сцене (во втором акте) о публичных домах, принадлежащий также г. Курочкину. Фауст у него говорит о «муттерхен Гебгардт», — реклама ли это, или насмешка — все равно; но от таких разговоров воздерживаются даже балаганы; а коль скоро они раздаются в зале Александринского театра, то странно слышать здесь же сатирические выходки против «минерашек». Я желал бы знать, чем минерашки хуже Александринского театра, который начинает служить тем же целям, как и г. Излер, отбивая у последнего хлеб? Я вполне убежден, что если б дирекция позволила г. Курочкину, то он насмеялся бы над Александринским театром очень зло и справедливо. Куда уж нам прибегать к сатирическим выходкам против г. Излера, куда уж нам на зеркало пенять, коли у самих рожа крива. Надо быть поскромнее и некоторый стыд знать.
Не могу не похвалить г. Курочкина за то, что он рядом с насмешками над минерашками, «муттерхен Гебгардт», насмеялся и над манифестациями. Впрочем, последней насмешки я не понимаю, и комическая немецкая ария Фауста и Маргариты о Vaterland’е не вызвала со стороны публики одобрения. Оно и понятно: отечество — имя дорогое для всех и любовь к нему ничего комического в себе не заключает. Я даже того убеждения, что немцы лучше умеют любить свое отечество, чем мы, по крайней мере, больше его уважают и не смеются над представителями его славы. Мне говорили вчера в театре, что Лина Майр отказалась от исполнения роли Маргариты в том изуродованном Фаусте, который предполагался к постановке и на немецкой сцене. Примеру прекрасной артистки, конечно, последуют и все ее собраты и подруги.
Исполнена была оперетка согласнее, чем на Михайловской сцене. Г-жа Лядова и г. Монахов были оригинальны и ничего не заимствовали от французских актеров; вызывали, однако, только одну г-жу Лядову, да и то не восторженно. Г. Сазонов в роли Фауста ничем не отличался и был так же бледен, как и г. Дево. Г-жа Лелева в роли Мефистофеля была эффектнее г-жи Лотар, но пела довольно посредственно. Постановка роскошнее, исключая ада, который лучше у французов. И, несмотря на все это, несмотря на все старания, на все расходы, на достоинства переделки, пьеса имела успех только посредственный и нимало не в состоянии задавить «Прекрасную Елену». Так-то всегда справедливо, что
Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами; —
а уж именно звездами осыпали «Фауста наизнанку». Но и звезда первой величины (относительно, конечно, александринского неба), то есть г-жа Лядова, все-таки останется «Прекрасною Еленой», а не Маргаритой, из которой она в сущности ничего не сделала, и если ее сравнить с г-жею Обри, то на стороне последней останется преимущество относительно уменья читать, но поет она хуже г-жи Лядовой.
Я думал здесь остановиться, когда получил от неизвестного доброжелателя следующую сцену, которая могла бы служить прологом к «Фаусту наизнанку», не только не уменьшив, но даже увеличив его значение.
МАЛЕНЬКИЙ ФАУСТ
Драматическая фантазия
Ночь. Действие происходит на крыше Александринского театра, без разрешения полиции.
Фауст
Опять я здесь, опять на этом свете,
Где столько натерпелся от людей.
Кто звал меня? Ну, выходи скорей!
Яблочкин
Свой бенефис имею я в предмете.
И вас решился всем я предпочесть.
Фауст
Узнать позвольте: с кем имею честь…
Яблочкин
Я — главный режиссер александринский
И публике известен всероссийской.
Измладу я к наукам страсть питал
И русскому народу тем любезен,
Что Илиаду в лицах показал.
Фауст
Но чем же я могу быть вам полезен?
Яблочкин
Вы можете серьезно мне помочь:
Семейство у меня — жена и дочь…
Есть Курочкин Василий…
Позвольте мне прозой объясниться. Признаться, такая куча, что стихами я буду тянуть вас за душу целые сутки.
Фауст
Умеренною дозой
Я позволяю говорить вам прозой.
Яблочкин
Я, собственно, очень люблю искусство и желал бы всеми силами содействовать его процветанию. Кое-что относительно внешности я уже сделал, но все недосужно добраться до прочего, и притом — между нами — я человек маленький, а больше… вы понимаете? Позвольте вас представить наизнанку… У нас есть очень бойкий сатирик — первый человек, можно сказать, по этой части. Я ему французскую пьеску, преостроумную, дал, с тем, чтоб он ее переделал. Взялся. Сначала я думал: ой, не возьмется, пожалуй, придется обратиться к нашему штатному стихотворцу — помощник у меня такой есть — стихами тоже пишет.
Фауст
Но отчего же, прежде, чем просили,
Вы думали, что Курочкин Василий…
Яблочкин
Горды эти литераторы у нас. А Курочкин, доложу я вам, прямо стихами объявлял:
С рифмами лазить особого счастия
К власти я
Не нахожу — каковы бы там ни были
Прибыли.
Фауст
Недурно.
Яблочкин
Я вам говорю — владеет стихом бесподобно, но, как он же стихами сказал:
Покоряться воле неба
Ради крова, ради хлеба,
Мы уж, брат, должны, —
взялся переделать. Теперь я желал бы, собственно, вашего позволения.
Фауст
Я не имею ничего против этого. Я даже думаю, что иначе, как наизнанку, и не могут изобразить меня даже большие ваши писатели. Если сложить их все вместе, все их таланты, все их образования, то не выйдет и тени великого германского поэта, который такою широкой кистью изобразил меня. Написать же карикатуру — на это, пожалуй, хватит и вас — насмеяться над великими силами человеческого духа, над девственною чистотою, над любовью, над наукой — это не трудно перед толпою варваров и невежд. Так как вы уже потревожили меня, то покажите мне ваш персонал. Мне все-таки любопытно увидать тех, которые будут содействовать успеху произведения г. Курочкина.
Яблочкин
С большим удовольствием. Г. Сазонов!
Сазонов
Я-с.
Фауст
Вы-с! Повернитесь!.. Ничего. Старайтесь, молодой человек, и укрепляйте ваш дух наукою, прилежанием, изучением.
Яблочкин
(тревожно)
Г. Фауст, я, конечно, ценю вашу снисходительность, но актерам некогда — я лучше вам г. Курочкина пошлю.
Фауст
Позвольте мне афишку. (Читает.) Представьте мне Мефистофеля, Валентина и Маргариту. Час мой близок. Я их не задержу.
314 Фауст
Вы — Мефистофель?
Г-жа Лелева
Да-с, я наизнанку Мефистофель.
Фауст
Прекрасно. Вам костюм чертенка пристанет. Теперь Маргариту…
Яблочкин
Г-жа Лядова.
Г-жа Лядова
Тут и я. Что вам угодно?
Фауст
Мне? [Продолжительно смотрит на нее] Вы, конечно, не станете пробовать играть настоящую Маргариту?
Г-жа Лядова
Настоящих публика не любит, да они и переводятся.
Фауст
Да?.. По всему видно, что жизнь пошла вперед. Сейчас уйду. Не тревожьтесь, г. Яблочкин: вы видите, я никому не делаю наставлений. Позовите Валентина… Нет, нет, зачем? Да хранит его Бог — Он тоже наизнанку. Господи Боже мой, все люди наизнанку…
315 Яблочкин
А г. Курочкина видеть вы желаете?
Фауст
Нет, Бог с ним. Я видал таких сатириков дюжинами. Мне очень совестно, что я потревожил ваших артистов. Быть может, я смутил их моей нескромностью…
Яблочкин
Позвольте адресовать вам еще маленькую просьбу… Мне, право, совестно.
Фауст
Говорите, говорите. Я готов еще остаться здесь несколько времени.
Яблочкин
Я просил бы вас представиться его превосходительству г. директору театра. Они будут вам очень благодарны, что такой ученый муж, можно сказать, муж знаменитый посетил их. Рассуждая на том свете с разными знаменитостями, вы, конечно, обладаете солидными сведениями по искусству, которыми могли бы поделиться с его превосходительством.
(Фауст скрывается).
Разумеется, гром, молния и серный запах.
19 октября 1869 г.
- 1. Жюль-Жозеф Перро (фр. Jules-Joseph Perrot, 1810—1892) — французский танцовщик и балетмейстер, один из крупнейших представителей балета периода романтизма. С 1848 по 1858 год работал в Большом театре Санкт-Петербурга, где в 1854 году поставил балет «Фауст» на музыку Джакомо Паницца.
- 2. Флоримон Эрве (фр. Hervé, наст. имя Louis-Auguste-Florimond Ronger, 1825 — 1892) — французский композитор, автор оперетт, среди которых наиболее известна «Мадемуазель Нитуш». Наряду с Жаком Оффенбахом считается основоположником французской оперетты.