208. Повести о происхождении табака, о бесноватой Соломонии, о начале Москвы, об основании Тверского отроча монастыря
Демонологические мотивы, присутствующие в повестях о Горе и Злочастии, о хмеле и о Савве Грудцыне, очень большое место занимают в возникшем, видимо, в старообрядческой среде в конце XVII в. «Сказании от книги глаголемыя Пандок о хранительном былии, мерзком зелии, еже есть траве табаце, откуда бысть и како зачася и рассеяся всюду по вселенней» 2. На основе апокрифических легенд в нём рассказывается о происхождении табака и о борьбе с его распространением. Дьявол, посрамлённый Христом, связавшим его после своего воскресения в аду, в отместку за это решил совратить избранный человеческий род, для чего насадил плевелы, т. е. траву табак, над трупом «любодейцы великой, исполненной всякия мерзости», «окаянной дщери», одной соблудившей монахини. Через некоторое время некий врач, подстрекаемый сатаной, набрёл на эту траву, и тогда она получила широкое распространение на погибель христианам. При помощи господа и богородицы ведётся усиленная борьба с засилием над людьми «мерзкого зелия».
Особенно сильное развитие демонологические мотивы нашли в повести о бесноватой жене Соломонни. Повесть является одним из «чудес» (27-м) Прокопия и Иоанна Устюжских '. Действие ее, приуроченное к окрестностям Устюга, развивается с 1661 г. По выходе замуж Соломонией овладевают бесы, вступающие с ней в сожительство и причиняющие ей несказанные мучения. Они похищают её, уводят в воду, в лес, поднимают на высокие горы, на крыши. домов, забивают руки и ноги в колодки, колют, режут и, измучив её и надругавшись над ней, бросают её растерзанной, нагой, в полном беспамятстве. Не оставляют они её в покое и дома: швыряют из угла в угол, привязывают к стропилам, внушают ей убить отца и т. д. Никакое сопротивление не спасает Соломонию. От связи с демонами она рожает «тёмнозрачных», синих бесов. Бесы живут у неё внутри и однажды даже прогрызают ей насквозь левый бок. Все эти бесовские мучения Соломония претерпевает из-за того, что её крестил пьяный поп и половины крещения не исполнил. В конце концов она освобождается от власти демонов с помощью богородицы и устюжских угодников Прокопия и Иоанна. Исцеление Соломо-нии передаётся с очень натуралистическими подробностями. «Приступи ко мне святый Прокопий,— повествует Соломония,— и перекрести рукою своею утробу мою, а святый Иоанн, держа копейцо в руке малое, и той приступи ко мне и разреза утробу мою и изя из меня демона и подав его святому Прокопию. Демон же нача во-пити великим гласом и витися в руце его. И святой Прокопий показа ми демона и рече: «Соломония, видиши ли демона, иже бысть во утробе твоей?» Аз же зря его — видением черн, и хвост бяше у него, уста же дебела и страшна; и положи его, окаянного, на помост и закла его кочергами. Святый же Иоанн паки нача изимати из утробы моея по единому и давати святому Прокопию, он же за-калаша их по единому». Так извлечена была из Соломонии половина бесов, другую же половину извлёк из неё святой Иоанн у гроба Прокопия: «И нача святый Иоанн изимати тою же раною демонов, яко же и прежде, святый же Прокопий принимаше и меташе их на помост церковный и давляше их ногою своею». Соломония была отпущена лишь тогда, когда Прокопий, сам заглянув в её утробу, убедился, что она чиста.
Столь сильно проявившаяся в повести о Соломонии демонологическая стихия, такое переплетение бурной фантазии в изображении бесовской силы с чертами крайнего натурализма, какое мы наблюдаем в этой повести, является, очевидно, результатом воздействия на неё не только русского фольклора, но и западного книжного материала, шедшего к нам через книги, подобные «Звезде Пресветлой» или «Великому Зерцалу». Русская демонология не изображала так натуралистично беса и бесовских козней, как это сделала повесть о Соломонии '.
Совмещение черт агиографического стиля и романической интриги, характерное для повести о Савве Грудцыне, обнаруживается и в повестях о начале Москвы. Эти повести в конечном счёте восходят, как к первоисточнику, к церковно-житийному рассказу об убийстве Андрея Боголюбского, вошедшему под 1175 г. в Ипатьевскую летопись. Рассказ этот был переработан в начале XVI в., и в нём были особенно сгущены краски при описании убийц Андрея — Кучковичей. Следующей переработке он подвергся в середине XVI в., при включении его в «Степенную книгу», где отрицательная характеристика убийц получила дальнейшее усиление. Ещё одну переделку рассказа находим в Никоновском своде. Вскоре повесть об убийстве Андрея Боголюбского, пройдя ряд переделок, оказалась связанной с преданиями об основании Москвы, которая в древних летописях называлась Кучковом. Специально исследовавший повести о начале Москвы С. К. Шамбинаго 2 различает три их вида: 1) хронографическую повесть, 2) новеллу, 3) сказку.
Первая, встречающаяся в исторических сборниках и заключающая в себе хронологические даты, начинается со вступления, в котором повторяется формула старца Филофея о Москве — третьем Риме. Как первый и второй Рим (Константинополь), Москва была построена на крови. Её основал великий князь Юрий Владимирович на месте, где были сёла богатого боярина Степана Ивановича Кучки, которого Юрий убил за то, что тот не оказал ему подобающей чести. Двух красивых его сыновей и красавицу-дочь Улиту он отослал во Владимир к сыну Андрею, женившемуся на Улите. Не получая отклика на свои плотские вожделения от аскета-мужа, она убивает его, вступив в заговор со своими братьями. Мотив убийства благочестивого мужа женой, одержимой телесной страстью, подсказан был здесь эпизодом из Хроники Манассии, в которой шла речь об убийстве царицей Феофанией императора Никифора Фоки, но объяснение убийства влечением царицы к сопернику мужа, имеющееся у Манассии, отсутствует в хронографической повести; оно появится лишь в следующей редакции — новелле.
Героем новеллы является московский князь Даниил Александрович, сын Александра Невского, княживший r Москве с 1272 по 1303 г. На него перенесены события, приурочивавшиеся лето писной и хронографической повестями к личности Андрея Боголюб ского, причём то, что о нём говорится в новелле, никак не связано с действительной биографией Даниила, который, кстати сказать, именуется здесь князем суздальским. Единственно, что могло подать повод к такому перенесению,— это ранняя скоропостижная смерть Даниила Александровича. Личность его как родоначальника московских князей была весьма популярна: он приобрёл себе репутацию создателя могущества Московского государства. В XVI в. житие его вошло в «Степенную книгу», а в 1652 г. праздновалось открытие его мощей, что, очевидно, и дало толчок для написания его тенденциозно-романической биографии. К этой биографии без достаточной внутренней связи прикрепилась легенда об основании Москвы братом Даниила Андреем Александровичем.
Повесть-новелла, написанная былинным складом, начинает свой рассказ с того, что на том месте, где позже основалась Москва, были сёла красные, хорошие у боярина Степана Ивановича Кучки. И у того боярина было двое сыновей, краше которых не было во всей Русской земле. Сведав об этом, князь Даниил Александрович суздальский потребовал у Кучки к своему двору его сыновей, угрожая в случае отказа исполнить это требование — пойти на него войной и пожечь его сёла. Из страха перед князем боярин отпустил к нему своих сыновей, которые князю очень полюбились; он стал их жаловать и одного произвёл в стольники, другого в чашники. Но, «по попущению дьяволову», полюбились юноши и даниловой жене княгине Улите Юрьевне; уязвил её враг рода человеческого блудною яростью, и вступила она с ними в любовную связь. После этого замыслили Кучковичи с княгиней, как бы извести князя Даниила. Зазвали они его на охоту и там пытались убить его, но Даниил ускакал от них на коне в чащу леса, а затем, сойдя с коня, побежал по берегу Оки и, добежав до перевоза, стал просить перевозчика переправить его на другой берег, дав ему за это свой золотой перстень. Но, взяв перстень, перевозчик отплыл от берега, оставив на нём князя. Тёмной осенней ночью князь побежал дальше по берегу Оки и, добежав до некоего сруба, где погребён был мертвец, укрылся в том срубе и заснул там до утра.
Выпустив Даниила из своих рук, Кучковичи запечалились, потому что боялись, что он убежит во Владимир к брату своему Андрею Александровичу, который пойдёт на них со своим воинством и казнит их лютой смертью, а княгиню Улиту велит повесить на воротах или живой закопать в землю.
Но Улиту, как змею ядовитую, наполнил дьявол злой мыслью на её мужа, и, «распалившись сатанинским наваждением злой похоти», рассказала она своим любовникам, что есть у князя преданный ему пёс-выжлец, которого князь велел послать на поиски его в случае, если он будет убит или взят в плен в бою с татарами. Кучковичи берут с собой пса, и когда пёс радостно находит Даниила в срубе, они предают князя лютой смерти: мечами и копьями прокалывают ему рёбра, отсекают голову и в том же срубе скрывают его тело. Вернувшись в Суздаль, Кучковичи привезли окровавленную одежду Даниила, отдали её княгине и стали жить с ней по-прежнему «в прелюбодеянии беззаконном».
Верный слуга убитого князя Давыд Тудермив, взяв малолетнего сына Даниила, ускакал с ним во Владимир к князю Андрею Александровичу и рассказал обо всём, что произошло. Сжалился князь Андрей над братом своим, как князь Ярослав Владимирович над братьями своими Борисом и Глебом, и пошёл ратью на Кучко-вичей; они же, испугавшись, убежали к отцу своему боярину Степану Ивановичу Кучке. Придя в Суздаль, князь Андрей велел княгиню Улиту казнить всякими муками и предал её лютой смерти. Вслед за тем он отправляется против боярина Кучки, приступом берёт его сёла и слободы красные, а самого его вместе с сыновьями казнит всякими казнями лютыми. Сёла и слободы Кучки полюбились Андрею, и «вложил бог в сердце» ему построить на том месте город, и так заложен был город Москва, в котором Андрей начал жить, посадив в Суздале и во Владимире сына своего Георгия. По смерти же Андрея стал княжить в Москве его племянник, сын убитого Кучковичами Даниила Иван Даниилович. Повесть заканчивается сообщением о приходе в Москву митрополита Петра, который предрёк Москве всемирную славу и будущее всемирное могущество.
Как нетрудно видеть, и в этой повести фигурирует традиционная «злая жена», обольстительница. Кое в чём повесть о начале Москвы сближается с повестью о Бове-королевиче, которая, быть может, некоторыми подробностями оказала на неё влияние. Что же касается мотива построения города «на крови», то он принадлежит к числу очень распространённых. Он присутствует в легендах о создании Рима, Константинополя и других городов.
Наконец, повесть-сказка ещё дальше отходит от истории, чем новелла. Во всех почти её списках Даниил Александрович заменён вымышленным Даниилом Ивановичем. Романическая интрига в ней отсутствует. Судя по этому, а также по тому, что здесь больше, чем об основании Москвы, говорится об основании Даниилом Ивановичем Крутицкого архиерейского дома, автором сказки был какой-то церковник 2.
Сочетание церковных мотивов с романической интригой своеобразно и по-новому выступает в художественно незаурядной повести об основании тверского Отроча монастыря, возникновение которой нужно отнести ко второй половине XVII в. В ней рассказывается о том, что любимый отрок тверского князя Ярослава Ярославича Григорий, посланный для собирания податей, приходит в село Едимоново и останавливается у пономаря Афанасия, у которого была дочь необыкновенной красоты, по имени Ксения. Увидев её, Григорий воспылал к ней любовью и, задумав жениться на ней, стал просить отца отдать за него дочь. Получив согласие от отца и от девушки, он, после того как окончил порученное ему дело, вернулся в Тверь и стал просить князя разрешить ему жениться на дочери пономаря. Князь сначала отговаривает Григория от этого шага, рекомендуя ему жениться на знатной и богатой девушке, но в конце концов, уступая настойчивым просьбам своего отрока, даёт согласие на женитьбу на Ксении. В ту же ночь князь видит сон, будто он на охоте и его любимый сокол поймал и принёс ему голубицу, «красотою зело сияющу паче злата». Под влиянием этого сна князь Ярослав Ярославич собирается на охоту и велит взять с собой всех соколов. Между тем, приближаясь к дому невесты, Григорий шлёт к ней вестника с просьбой готовиться к венчанию, но невеста, в предвидении будущего, просит подождать и говорит своим родителям, что сват уже приехал, жених же, который тешится теперь в поле, скоро прибудет. Не торопится с венчанием Ксения и тогда, когда к ней на двор приезжает Григорий, не дождавшийся от неё вестей. В то же время, продолжая охоту и находясь уже вблизи от Едимонова, князь увидел на Волге стадо лебедей и велел пустить на них ястребов и соколов и в том числе своего любимого сокола, который полетел к селу и привёл князя ко двору Ксении. Невеста идёт князю навстречу, называет его своим женихом, а Григорию велит уйти из дому, говоря: «Изыди ты от мене и даждь место князю своему: он бо тебе больше и жених мой, а ты был сват мой». Сам князь, увидев девушку «зело прекрасную, аки бо лучам от лица ея сияющим», возгорелся к ней сердцем и приказал Григорию удалиться и искать себе другую невесту. Григорий в большой печали ушёл, а князь вместе с Ксенией пошли в церковь и там обвенчались. Не зная, что сталось теперь с его любимым отроком, Ярослав Ярославич очень взволновался, боясь, как бы он не стал причиной смерти огорчённого им верного слуги. А Григорий, переодевшись в крестьянское платье, водимый «божиим промыслом», пришёл на реку Тверцу, в пятнадцати верстах от города, и поселился там, устроив себе хижину и часовню. Вскоре после этого явившаяся ему во сне богородица указала место, где должны быть построены церковь и монастырь, и предрекла будущую славу этого монастыря и раннюю смерть его основателя. При содействии князя воздвигнуты были деревянная церковь и монастырь, названный Отрочьим, в котором Григорий постригся под именем Гурия. Прожив ещё недолго, он умер; в монастыре же была построена каменная церковь, и монастырю подарены были сёла, закреплённые за ним грамотами тверских князей.
Мотив женитьбы князя на девице из социальных «низов» уже знаком нам по повести о Петре и Февронии. С Февронией сближается героиня нашей повести и своей мудростью, и даром предвидения, и благочестием. О ней в одном из списков сказано: «Бя-ше бо девица сия благочестива и кротка, смиренна и весела, и разум имея велий зело, и хождаше во всех заповедех господних». Новостью в нашей повести является романическая её завязка, отсутствующая в повести о Петре и Февронии, а также мотив ухода в монастырь из-за несчастной любви. Это уже признак позднейшей эволюции повествовательного жанра. Следует отметить здесь и присутствие народно-песенной свадебной символики, сказавшейся в поэтической картине погони соколов за лебединой стаей и в добывании суженой при помощи сокола. В дальнейшем повесть подвергалась литературным обработкам у нескольких второстепенных наших пи-сателей XIX-XX вв.
Чтобы получить исчерпывающее представление о развитии у нас в XVII в. повествовательного жанра, необходимо упомянуть о дошедших до нас от этого времени первых записях народных былин, именуемых в списках «повестями», «сказаниями», «гистория-ми». Как и в «Сказании о киевских богатырех», записыватели не придерживались точно традиционных былинных сюжетов, допускали известные вольности в комбинации отдельных мотивов и таким образом в той или иной мере подвергали былинный материал литературной обработке. Не может быть сомнения в том, что эти записи-обработки имели место в большинстве случаев в той новой демократической среде, которая больше всего сжилась с устно-поэтическим творчеством '.