205. Повесть о Фроле Скобееве
Полную противоположность как по содержанию, так и по языку повестям о Горе и Злочастии и о Савве Грудцыне представляет собой «История о российском дворянине Фроле Скобееве», рассказывающая о похождениях плута и ябедника. Герой её, бедный дворянин, очень удачно устраивает своё материальное благополучие, женившись обманом на дочери богатого и влиятельного стольника Нардина-Нащокина — Аннушке. Ни у Фрола, ни у Аннушки нет никакой оглядки на традицию, нет и малейших признаков душевной трагедии, какую испытывает, отрываясь от старины, молодец из «Повести о Горе и Злочастии».
Фрол подкупает мамку Аннушки и благодаря этому в девичьем уборе попадает к Аннушке на вечеринку, во время которой, при помощи всё той же мамки, уединяется с девушкой и, пользуясь её неопытностью, соблазняет её. Этот поступок не только легко сходит ему с рук, но и приносит материальную выгоду: Аннушка, отпуская Фрола, дарит ему несколько червонцев, «и с того времени голца Скобеев разжился и стал жить роскочно и делал банкеты с протчею своею братьею дворяны». Окрылённый удачей, Фрол задумывает жениться на Аннушке, которую как раз в это время родители вызывают из их новгородской вотчины в Москву, «для того что сватаются к ней женихи хорошия, стольничьи дети». Он спешит в Москву с твёрдым намерением добиться своего. «Хотя и живот мой утрачю...— говорит он сестре,— а от Аннушки не отстану: или буду полковник, или покойник!» Вновь через няньку он завязывает сношения с Аннушкой, от которой получает двадцать рублей. Воспользовавшись тем, что за Аннушкой должна была быть прислана карета, чтобы везти её в гости к тётке в монастырь, он обманом, якобы для «смотрения невесты», раздобывает у своего покровителя стольника Ловчикова карету, спаивает кучера и увозит Аннушку, но не в монастырь, а к себе на квартиру, и затем женится на ней. Когда по распоряжению царя сделана была публикация о пропаже дочери Нардина-Нащокина и велено было похитителю вернуть её под страхом смертной казни, Фрол, сообщив Ловчикову. что он увёз Аннушку и женился на ней, просит его заступничества, угрожая в противном случае его запутать в своё дело, потому что, дав свою карету, Ловчиков тем самым содействовал похищению девушки. Ловчикову не остаётся ничего другого, как выручать Фрола, для чего он устраивает ему в своём присутствии встречу с отцом Аннушки. Со смелостью авантюриста, сознательно идущего на риск и учитывающего при этом обстановку, Фрол объявляет Нардину-Нащокину о том, что он похитил его дочь, и просит прощения. От немедленной жалобы на похитителя, с которой пришедший в отчаяние отец собирается обратиться к царю, Скобеева спасает тот же Ловчиков, рекомендующий Нардину-Нащокину предварительно посоветоваться с женой. Постепенно родительское сердце смягчается, и Нардин-Нащокин, озабоченный дальнейшей судьбой дочери, не только не жалуется царю на Фрола, но просит царя отпустить вину, своему зятю. Фрол весьма умело пользуется жалостью родителей к дочери, заставляет её притвориться смертельно больной, когда слуга Нардина-Нащокина является навестить её, и просит для неё хотя бы заочного благословения, а затем, после того как родители прислали драгоценный образ, велит Аннушке встать, заявив, что родительское благословение подняло её на ноги. Плуту Фролу неизменно сопутствует удача, и он не только выходит сухим из воды, но и стремительно преуспевает. Родители Аннушки снабжают молодожёнов обильным провиантом, чтобы «вор», «собака» Скобеев не заморил голодом их дочь.
И «уже Фрол Скобеев стал жить роскочно и ездить везде по знатным персонам, и весьма Скобееву удивлялись, что он сделал такую притчину и так смело».
Жизнь свою мошенник и пройдоха Фрол заканчивает как во всех отношениях достойный, по понятиям его среды, человек, о прошлом которого никто не знает или, во всяком случае, не вспоминает. Богатство и женитьба на стольничьей дочери обеспечивает ему почёт и уважение. Знатные родители Аннушки примиряются в конце концов со своим зятем, которого они ещё так недавно третировали как вора и плута, принимают его с честью и оставляют ему в наследство все свои имения. В лице Фрола торжествует житейский практицизм, который стал так характерен для мелкого служилого дворянства, пробиравшегося в ту пору на верхи общественной лестницы. Сам автор повести не высказывает своего осудительного отношения к герою и к его нравственно неприглядной жизненной карьере.
Подстать Фролу и Аннушка по той свободе, с которой она относится к отцовским заветам и заповедям старины. Только соблюдая чисто внешнюю условность, она, после того как ею овладел Фрол, обращается с укорами к своей мамке: «Что ты, проклятая, надо мною сделала! Это не девица со мною была,— он мужественной человек нашего града Фрол Скобеев!» Но когда мамка, притворившись, что она ничего дурного не подозревала, предлагает за учинённую Фролом «пакость» укрыть его «в тайное место», Аннушка, успевшая уже почувствовать к своему соблазнителю расположение, отказывается от расправы с Фролом, кратко мотивируя своё решение: «Уже быть так! того мне не возвратить!» Мало того, она задерживает Фрола у себя на три дня, в течение которых он «веселился всё с Аннушкой», а затем отпускает его, щедро одарив. Своим расположением и деньгами Аннушка не оставляет Фрола и по переезде в Москву, и по её инициативе Фрол увозит её в карете, будто бы присланной тёткой из монастыря. Ни тени раскаяния не испытывает она, бежав из родительского дома; ей не жаль стариков — отца и мать, потрясённых, как она хорошо понимала, её поступком, и она вместе со своим возлюбленным участвует в обмане родителей, когда притворяется больной.
Не лучше обоих и мамка Аннушки, человек старшего поколения, но тем не менее не имеющая за душой никаких устоев, продажная сводница, покровительствующая Фролу, потому что он платит ей за её услуги.
Автор прекрасно справился с обрисовкой характера своих персонажей, особенно Фрола Скобеева. Мастерски показано в нём сочетание наглости, цинизма и угодливо-рассчитанной деликатности. На вопрос Ловчикова, женился ли Фрол и богатую ли девушку взял за себя, он отвечает: «Ныне ещё богатства не вижу, что вдаль — время покажет», и тут же угрожает своему покровителю личными неприятностями, если он не выручит его. Когда от Нар-диных-Нащокиных приносят образ, Фрол вместе с Аннушкой прикладывается к нему, ставит его в надлежащем месте и велит благодарить родителей Аннушки за то, что они «не оставили заблудшую дочь свою». В доме своего тестя он безропотно и покорно выслушивает его оскорбления и смиренно отвечает на обидные клички, которыми награждает его уязвлённый в своём самолюбии и в своей гордости именитый старик.
Характеры родителей Аннушки, колеблющихся между чувством гнева на свою дочь и жалостью к ней и в конце концов прими-ряющихся с ней, показаны также очень живо и правдоподобно.
Повесть весьма любопытна своей установкой на реализм и психологизм. Выведенные в ней персонажи отличаются всеми признаками типичности. Поступки их мотивируются не вмешательством посторонней силы — бога или дьявола, часто определявших поведение и судьбы людей в произведениях старинной русской литературы, а свободными действиями самих персонажей, вытекающими из их характеров и свойств их натуры; они не объекты какой-то вне их действующей и направляющей их силы, а субъекты действия, самостоятельно распоряжающиеся своей жизнью и в меру своих способностей и практической сноровки созидающие своё житейское благополучие. Интересна повесть и своим живым юмором. Чего стоит хотя бы заключительная её страница, в которой передаётся разговор старика Нардина-Нащокина с Фролом Скобеевым, приехавшим вместе с Аннушкой на обед к своему тестю! Как тонко и умело передано снисходительно-пренебрежительное отношение родовитого стольника к своему горе-зятю и как хорошо показано постепенное смягчение оскорблённого отца и нарастание в нём заботы о судьбе молодых супругов! Или как метки мимоходом брошенные фразы, вроде той, с какой обращается Нардин-Нащокин к слуге, через которого он — в знак заочного благословения — присылает притворившейся больной Аннушке дорогой образ: «А плуту и вору Фролке скажи, чтобы он ево- не промотал!» Так же метко упоминание о том, что, когда на квартиру к Фролу прибыли на нескольких возах обильные съестные припасы и при них реестр, Фрол принял подарок, «несмотря по реестру». Но, быть может, самое эффектное впечатление производит спокойно-циническая фраза Фрола, сказанная им в ответ на попрёки Нардина-Нащокина за похищение дочери: «Государь батюшко, уже тому так бог судил!» Тургенев так отозвался о повести: «Это чрезвычайно замечательная вещь. Все лица» превосходны, и наивность слога трогательна» '.
Язык повести обнаруживает коренное отличие от традиционного языка предшествовавших памятников русской литературы. Он приближается к языку светских повестей петровской эпохи и в то же время обильно использует современный канцелярско-приказный жаргон, звучащий уже в самом начале повести: «1680 году в Новогородском уезде имелся дворянин Фрол Скобеев; в том же Новогородском уезде имелись вотчины стольника Нардина-Нащокина, и в тех вотчинах имелась дочь ево Аннушка и жила в них», и ниже, в том же роде: «И стольник Нардин-Нащокин имелся летами весьма древен». В повесть попали модные иностранные слова, вроде «публикация», «реестр», «квартира», «персона», «банкеты» «натуральные», и такие вычурные, входившие также в моду выражения, как «возыметь любление», «моей услуги к вам никакой не находится», «увеселительные вечера, называемые святки», «обязательная любовь» и т. д. Автор, видимо, старался писать тем языком, который казался ему наиболее соответствующим современным ему требованиям, какие предъявлялись светской повестью, но в своих потугах на моду он должен был, вероятно, казаться наивным даже своим более образованным современникам. Сам он, очевидно, принадлежал либо к канцелярско-приказной, либо к мелкодворянской среде и, несмотря на свою несомненную талантливость, был человеком очень умеренной литературной грамотности.
Действие повести в одном из списков приурочивается к 1680 г., в другом списке этим годом датируется самое её написание. Судя, однако, по языку и по тому, что в повести о некоторых фактах говорится как уже о делах прошлого («Тогда все обычай имели быть в собрании на Ивановской площади»; «имели в то время обычай те старые люди носить в руках трости натуральные с плюшками»), повесть следует датировать самым концом XVII в. или началом XVIII в.— кануном петровских реформ. В дальнейшем становятся уже характерными повести галантно-романического стиля, вроде повести о Василии Кариотском.
Повесть о Фроле Скобееве представляет собой типичный образчик жанра плутовской новеллы, достаточно к тому времени распространившейся на Западе. Впрочем, сколько-нибудь подходящих западных параллелей к нашей повести до сих пор не найдено, да и вряд ли их следует искать, поскольку фабульные ситуации её представляют собой в определённую историческую эпоху более или менее общие места. К тому же фамилии, фигурирующие в повести о Фроле,— за исключением одного списка, где вместо Скобеева стоит Скомрахов, а вместо Нардина-Нащокина — Нардин-Цап-лин,— находят себе соответствие в исторических документах эпохи и связаны с теми именно местностями, о которых в повести идёт речь. Это последнее обстоятельство вызывает предположение о возможности реальной подкладки для её написания '.
В последней четверти XVIII в. повесть о Фроле Скобееве подверглась литературной обработке под пером Ив. Новикова, написавшего повесть «Новгородских девушек святочный вечер, сыгранный в Москве свадебным», вошедшую в его книгу «Похождения Ивана Гостиного сына». В конце 60-х годов XIX в. драматург Аверкиев на сюжет повести о Фроле написал пьесу «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве и стольничьей Нардын-Нащокина дочери Аннушке». На тот же сюжет композитором Т. Хренниковым в 1950 г. сочинена комическая опера «Фрол Скобеев».