193. Повесть об азовском осадном сидении донских казаков

В ряду исторических повестей XVII в. особенный литератур­ный интерес представляют повести об Азове. Эти произведения возникли в демократической среде донского казачества — «вели­кого Войска Донского», образовавшегося и пополнявшегося глав­ным образом за счёт беглых крестьян, уходивших на «вольный ти­хий Дон» от тягчайшего крепостного гнёта со стороны боярства и дворянства. В 1637 г. Войско овладело мощной турецкой крепо­стью в устье Дона — Азовом, который в течение многих лет слу­жил основным опорным пунктом турецко-татарской экспансии на окраины Русского государства. Сделано это было без ведома царя Михаила Фёдоровича, который был занят политической и военной борьбой на Западе (с Польшей и Швецией) и старался поддержи­вать мирные отношения с турецким султаном Мурадом IV. Мурад вскоре же после взятия Азова готовился к отвоеванию города у ка­заков, но в 1640 г., среди этих приготовлений, умер. Новый султан Ибрагим I летом 1641 г. послал под Азов огромную армию и флот. «Многособранные» войска турок осадили город. Несмотря, одна­ко, на огромное превосходство турецких сил, четырёхмесячная оса­да Азова оказалась безуспешной; после 25 ожесточённых присту­пов она была снята, и турецко-татарские войска бесславно верну­лись восвояси. Но и Войско Донское было совершенно истощено непосильной осадой, цвет казачества погиб в борьбе с врагом. Ка­заки спешно шлют своих лучших людей в Москву с просьбой к ца­рю принять Азов к себе «в вотчину», укрепить его и снабдить но­вым гарнизоном. Вопрос о том, «Азов у казаков принимать ли?». обсуждался в 1642 г. на созванном для этой цели Земском соборе. Не только донские казаки, но и купечество и часть дворянства ак­тивно выступали за присоединение Азова к России, доказывая по­литическую и военную необходимость этого акта. Однако нереши­тельная политика царя, крупного боярства и духовенства одержала верх, и, уступая категорическим требованиям и угрозам турецкого султана, царь приказал казакам добровольно «Азов покинуть», что они и сделали, не имея сил для вторичной обороны этой, те­перь уже разрушенной до основания крепости. С 1642 г. вплоть до эпохи Петра I Азов снова находился под властью Турции.

Азовские события вызвали к жизни ряд литературных произве­дений, создавшихся непосредственно вслед за самими событиями. Таковы «историческая» повесть о взятии Азова донскими казаками в 1637 г., «документальная» и «поэтическая» (по терминологии А. С. Орлова) повести об Азовском осадном сидении в 1641 г. «Поэтическая» повесть дошла до нас в четырёх редакциях и напи­сана в форме войсковой казачьей отписки — донесения царю Ми­хаилу Фёдоровичу,— облечённой в художественную форму, частич­но обусловленную влиянием былин, казачьих песен о «тихом Доне Ивановиче» и повестей о Мамаевом побоище'. В дальнейшем, в по­следней четверти XVII в., в той или иной мере на основе повести об Азовском взятии и осадном сидении, а также, как предполагает А. С. Орлов, под влиянием казачьих песен разинского цикла воз­никла «сказочная» (по терминологии А. С. Орлова) «История об Азовском взятии и осадном сидении от турского царя Брагима донских казаков».

Познакомимся с первоначальной редакцией «поэтической» по­вести об Азовском осадном сидении. Эта повесть является наибо­лее художественной во всём цикле Азовских повестей.

Повесть начинается с документального сообщения о том, что в 1641 г. к царю Михаилу Фёдоровичу приехали из Азова с пись­менным донесением («росписью») об осаде города атаман Наум Васильев, есаул Фёдор Иванов (лица исторические) и сидевшие с ними в осаде 25 человек казаков. Автор повести строит свой рас­сказ об «осадном сидении» в форме казачьих войсковых отписок, в которых изложение ведётся от лица всего Войска Донского, как бы устами самих казаков («мы, казаки...») ².

Повесть точно описывает состав огромной турецко-татарской ар­мии, посланной султаном под Азов. Враги окружают город. Автор такими образными словами описывает ужас нашествия: «Где у нас была степь чистая,— говорят казаки,— тут стала у нас однем ча­сом, людми их многими, что великие и непроходимые леса тёмныя». Земля под Азовом будто бы подогнулась, и из Дону-реки вода вы­ступила, шатры турецкие, что горы, забелелись, стрельба врага бы­ла так сильна, как будто разразилась «гроза небесная», крепости азовские потряслись, само солнце померкло, и наступила тьма.

Турецкое командование посылает к казакам своего представи­теля, который обращается к ним с «речью гладкою: «О люди бо­жий, царя небесного! Никем вы в пустынях водими или посылаеми, яко орли парящие без страха по воздуху летаете и яко лви свире­пый в пустынях рыскаете, казачество донское и волное и свирепое, соседи наши ближние и непостоянные нравы, лукавы пустынножи­тели, неправии убийцы и разбойницы непощадны! Как от века не наполните своего чрева гладново? Кому приносите такие обиды ве­ликие и страшные грубости? Наступили есте вы на такую великую десницу высокую, на государя царя турсково. Не впрям вы ещё на Руси богатыри светоруские нарицаетесь...» Это своеобразное на­чало речи, в котором риторические похвалы казакам перемежаются упрёками по их адресу, продолжается укорами и бранью за взятие ими «любимой отчины» султана — Азова и заканчивается грозным требованием в эту же ночь очистить город. Турецкий посол под­чёркивает, что от Московского царства помощи и выручки казакам ждать нечего. Но если казачество «вольное» захочет служить сул­тану турецкому, то отпустит он им все их «казачьи грубости преж­ние... и взятье азовское». Пожалует он казаков честью великою и обогатит «неисчётным богатством».

Ответная речь казаков проникнута чувством патриотизма, ры­царского достоинства и презрения к какому бы то ни было компро­миссу. В традиционном риторическом стиле казаки упрекают сул­тана в сатанинской гордости, в том, что он «ровен... богу небесному у вас в титлах пишется», но за всё это опустит его бог «с высоты в бездну вовеки», и от казачьей «руки малыя» будет ему «срамота и стыд и укоризна вечная». Даже если турки и возьмут Азов, то и в этом случае султан не приобретёт чести победителя, так как возьмёт он город наёмными силами, «умом немецким и промыслом», а не своим умом. И далее, творчески используя стилистику повестей о Мамаевом побоище и фольклора, автор устами казаков говорит: «Где ево (султана) рати великия топере в полях у нас ревут и сла­вятся, а завтра в том месте у вас будут вместо игор ваших горести лютые и плачи многие, лягут от рук наших ваши трупы многие. И давно у нас, в полях наших летаючи, хлехчют орлы сызыя и гра­ют вороны чёрныя подле Дону тихова, всегда воют звери дивии, волцы серыя, по горам у нас брешут лисицы бурыя, а всё то скли-каючи, вашего бусурманского трупа ожидаючи».

Ориентируя своё произведение на московского читателя — со­временника азовских событий, автор повести, как мы видели, вла­гает в уста турецкого посла замечание о том, что Московское госу­дарство не поддержит казаков. В ответной речи казаки говорят: «И мы про то сами без вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны...» Но несмотря на обиды, которые причиняет казакам Московское государство, они чтут его, потому что оно «велико и пространно, сияет светло посреди паче всех иных государств... аки в небе солн­це». Казаки знают, что их на Руси «не почитают и за пса смердящаго». Происходит это потому, что, как они говорят, «отбегаем мы ис того государьства Московского из работы вечныя, ис холопства неволнаго, от бояр и от дворян государевых... Кому об нас там по­тужить? Ради там все концу нашему». Таким образом, с одной стороны, казаки, подобно былинным богатырям, стоят «на заста­ве» родной страны и в борьбе с турецко-татарскими посягатель­ствами на пределы Русской земли сознают себя представителями всего своего народа, государства и веры, а с другой — все они, в большинстве своём в прошлом беглые холопы, с горечью подчёр­кивают несправедливое отношение к ним на Руси со стороны их прежних хозяев — «бояр и дворян государевых».

На предложение турок перейти на службу к султану казаки иро­нически обещают побывать в Царьграде и послужить Ибрагиму, «пищалми казачими да своими сабелки вострыми». Они напомина­ют им ещё историческое событие 1453 г., завоевание турками Царь-града, когда убит был царь Константин и побиты тьмы тысяч хри­стиан, кровью которых обагрены были церковные пороги. За это казаки теперь грозят освободить некогда христианский Царьград, убить султана Ибрагима. «Государевы люди руские», населяющие окраины Московского государства, «аки лви яростные и неукроти­мые, и хотят поясти вашу живую плоть босурманскую». При помо­щи их, будь на то только царская воля, «был бы за ним, великим государем, однем летом Ерусалим и Царьград по-прежнему, а в городех бы турецких во всех не стоял бы камень на камени от про­мыслу руского».

Казаки заканчивают свой ответ решительным отказом сдать Азов и, наговорив туркам немало колких и обидных слов, советуют впредь с такою «глупою речью» к ним не ездить.

Осадные действия турок возобновляются. Приступы турецких войск чередуются с вылазками казаков. Турки несут огромные по­тери. За выдачу трупов своих воинов они предлагают казакам боль­шие деньги, но казаки отказываются от них: «Не продаём мы мёртваго трупу николи,— отвечают они.— Не дорого нам ваше серебро и злато, дорога нам слава вечная!»

Двадцать пять жесточайших приступов выдерживают казаки; уже почти лишились они сна, ноги у них подогнулись, руки обо­ронные служить не могут, уста безмолвствуют, и глаза порохом выжгло. В ожидании смерти они прощаются с царём Михаилом Фёдоровичем, духовенством и всеми православными христианами, а затем обращаются с трогательным прощальным словом, насквозь пронизанным образами народной поэзии, к окружающей природе: «Простите нас, леса тёмные и дубравы зелёныя. Простите нас, поля чистые и тихия заводи... Прости нас, государь наш тихой Дон Ива­нович, уже нам по тебе, атаману нашему, з грозным войском не ез­дить, дикова зверя в чистом поле не стреливать, в тихом Дону Ивановиче рыбы не лавливать».

Новая попытка турок решить дело подкупом терпит неудачу: казаки готовы скорее умереть, чем сдать Азов.

Во время осады к казакам, как говорится в повести, является сама богородица: «Мужайтеся, казаки, а не ужасайтеся!» — гово­рит она, ободряя осаждённых и вселяя в них веру в конечную по­беду. Во время вылазки казаки якобы видели «мужа храбра и младова» (ангела), посекающего турок.

Неожиданно в ночь на 26 сентября 1641 г. (дата историческая) «турские паши... со всеми своими силами побежали никем же гони­мы с вечным позором». Казаки пошли в брошенные турками «та­боры» и захватили там несколько «языков», которые и объяснили, что турки бежали из-под Азова, испугавшись страшного видения: «Над нашими полки бусурманскими,— говорят они,— шла великая и страшная туча от Русии, от вашего царства Московского».

Перед тучею двигались два «юноши» и грозились мечами, обнажён­ными на «полки бусурманские». Весьма характерно, что эти тра­диционные для древнерусской литературы явления «небесных сил» в помощь христианским воинам автор повести искусно приурочи­вает к изображаемой обстановке. У него и страшная туча с юноша­ми приходит не с востока, как обычно в литературной традиции, а именно от «царства Московского». Это как бы намекает читате­лю на то, что как раз Москве следовало поспешить на выручку осаждённым.

«Азовское сидение» окончилось полной победой казаков. Но и уцелевшие казаки были все «переранены». На протяжении всего рассказа об азовской осаде автор всей силой своего публицистиче­ского и поэтического таланта славил героизм казаков, отстаивал их интересы в борьбе за Азов. «Поэтическая» повесть, как и под­линные войсковые отписки этого премени, заключается основной мыслью, определяющей её идейное содержание и социальную функ­цию,— мыслью о необходимости присоединения Азова к Русскому государству. От лица всего казачества автор говорит: «А топер мы Войском всем Донским государя царя и великого князя Михаила Фёдоровича всея Росии просим милости... чтобы велел у нас при­нять с рук наших свою государеву вотчину Азов град». Сами же казаки, «увечные» и «перераненные», собираются, по словам пове­сти, «приняти образ мнишеский», атамана своего сделать игуменом, а есаула — строителем казачьей «лавры Предтечевой».

«Поэтическая» повесть об Азове, как показывает один из не­давно изученных её списков, была написана в Москве зимой 1641—1642 г., когда на Земском соборе шли ожесточённые споры по азовскому вопросу'. Эта повесть возникла как агитационное произведение, имевшее своей основной целью вызвать наибольшее сочувствие к героям-казакам у московских читателей, убедить их в необходимости присоединения Азова к Русскому государству.

В основу повести положен фактический материал, непосред­ственные наблюдения очевидца «осадного сидения». Правдивость и детальность передачи всех обстоятельств азовской осады в на­шей повести полностью подтверждается мемуарами турецкого пу­тешественника Эвлия-эфенди, находившегося под Азовом в свите турецкого главнокомандующего Дели-Гусейн паши², свидетельст­вами очевидца осады астраханского стрельца Куземки Фёдорова и целым рядом русских исторических документов.

Форма войсковой казачьей отписки, избранная автором повести для своего рассказа, была привычна для современников, и в то же время, в обстановке горячего интереса москвичей-читателей к со­бытиям в далёком Азове, именно эта форма оказывалась наиболее убедительной, так как создавала впечатление живого, взволнованно­го рассказа самих казаков, героев осады, о пережитом ими. Факти­ческий материал повести окрашивается в высшей степени лириче­ски, в соответствии с напряжённой драматической обстановкой, в которую поставлены были осаждённые казаки. Отвага, мужество, воинская доблесть азовских героев рисуются почти в легендарных чертах. Казаки — подлинные донские «рыцари», бесстрашные, крепкие духом и телом «богатыри святорусские», проявляющие чу­деса храбрости, с малыми своими силами упорно отстаивающие Азов-город от неисчислимых вражеских войск. Величие и необы­чайность казачьего подвига определяют эпический склад самого повествования, сложившегося под влиянием народной песенной поэ­зии. Рисуя картину животного царства, автор повести использует типичные фольклорные эпитеты: «орлы сизыя» и «вороны чёрныя», «волцы серыя» и «лисицы бурыя»; в лирическом прощании казаков упоминаются «леса тёмныя», «дубравы зелёныя», «поля чистые», «тихия заводи», «море синее», «реки быстрые». Трогательное про­щальное обращение казаков к «тихому Дону Ивановичу», которого они величают своим «государем» и «атаманом», особенно характер­но для донского фольклора.

Легендарная исключительность события, как оно изображается в повести, диктует ей обращение к традиционным формам пове­ствовательного воинского стиля с его сверхъестественными карти­нами батальной обстановки. Подчёркивание губительных опусто­шений, которые производит малочисленное казачье войско во вра­жеском лагере, изобилующем огромными силами,— знакомый нам приём старых воинских повестей. От них же идут и картины не­обычайного шума и грома, производимых неприятельскими труба­ми и барабанами, красочные описания сияющих, как небесные све­тила, доспехов воинов, уподобление битвы грозе небесной, жалобы осаждённых на крайнее изнеможение и усталость, при которых но­ги подгибаются, теряется голос и слух. Наконец, оттуда же и кар­тины помощи казакам со стороны «небесных сил» то в виде двух юношей с обнажёнными мечами или двух «младых мужиков» в бе­лых ризах, то в образах двух старцев — Ивана Предтечи и Нико­лы-чудотворца — или в образе «жены прекрасны и светлолеп-ны» — богородицы. Заступничество небесных сил обнаруживалось и в появлении слёз на иконе Ивана Предтечи, которые наполнили церковную лампаду. Все эти традиционные литературные образы свидетельствуют о широкой начитанности автора повести.

В повести обращает на себя внимание совмещение торжествен­ной архаической стилистики с живым просторечием, как это позже , будет и в писаниях протопопа Аввакума. С одной стороны — традиционные патетически-восторженные фразы о величии и силе Мо­сковского государства, русского царя и православной веры, с дру­гой — просторечные укоризны и выпады против московских бояр и дворян и особенно против турок, выпады, своей иронией и сар­казмом предвосхищающие писательскую манеру того же Аввакума. Автор повести, несомненно, принадлежал к демократической среде донского казачества. Есть все основания предполагать, что это произведение было написано есаулом «станицы» казаков, при­ехавших в 1642 г. с отпиской о героической обороне Азова,— Фё­дором Ивановым Порошиным '. Будучи канцеляристом, а в про­шлом беглым холопом известного вельможи князя Н. И. Одоев­ского, Порошин занимал на Дону положение войскового дьяка (на­чальника войсковой канцелярии). Подлинные отписки Порошина, одна из которых вызвала даже гнев царя своим чрезмерно настой­чивым требованием оказания помощи казакам в борьбе за Азов, оказываются очень близкими нашей повести и по содержанию своему и по стилю. После осады Порошин был выбран есаулом той станицы, которая отправилась в Москву к царю Михаилу для ре­шения судьбы Азова. Здесь, в 1642 г., в пору, когда заседал Зем­ский собор по азовскому вопросу и шли жаркие споры о том, удер­живать ли России Азов или вернуть его туркам, и была написана Порошиным «поэтическая» повесть, пропагандировавшая закреп­ление Азова за Россией и обличавшая бояр и дворян, притесняв­ших казаков. Но литературная пропаганда Порошина оказалась безрезультатной: Азов был возвращён туркам, а Порошин, как упорный защитник планов, не нашедших себе поддержки у прави­тельства, был сослан в Сибирь, очевидно, для того, чтобы по воз­вращении на Дон не мутить казаков и не восстанавливать их про­тив московского правительства².