142. Повесть о Петре и Февронии

В повести о Петре и Февронии, которая по спискам именуется то «Повесть от жития», то «Житие и жизнь», то просто «Житие», рассказывается о событиях и лицах, связанных с Муромской и Рязанской землями, но и в ней, как и в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина, не находим каких-либо местных политиче­ских тенденций. Несмотря на то что политические судьбы Мурома и Рязани издавна оказались обособленными, литературное твор­чество там и здесь имеет много общего. Ещё Буслаев, имея в виду повести о Петре и Февронии, об Унженском кресте и о Юлиании Лазаревской (см. ниже) отметил, что «на долю Мурома по пре­имуществу досталось литературное развитие идеального харак­тера русской женщины» '. То же в значительной мере может быть сказано и относительно Рязани. Вспомним привлекательный образ рязанской княгини Евпраксии в повести о разорении Рязани Батыем. Татарское нашествие на Рязанскую землю вызвало к жиз­ни и известную историческую песню об Авдотье-рязаночке, само­отверженно проникающей во вражескую землю и уводящей оттуда на Русь весь русский полон. Да и сама Феврония родом из Рязан­ской земли.

Летопись не знает муромского князя Петра и его жены Февро­нии, а народное предание отожествляет их с князем Давидом и его женой Ефросинией, умершими в 1228 г. В 1547 г. на москов­ском церковном соборе они были канонизованы как «новые чудо­творцы». Возможно, что к этому времени относится окончательное литературное оформление их жития, известного по спискам не ранее XVI в., но нет никакого сомнения в том, что не только устная легенда, лёгшая в основу книжной повести о них, но и сама книжная повесть существовала ранее канонизации обоих. Трудно допустить, чтобы в связи с канонизацией, да ещё в пору окончательного закрепления официального канона жития, непо­средственно на основе устной легенды было написано такое далё­кое от житийного канона произведение, как наша повесть. В ней отсутствует рассказ о религиозных подвигах святых, кстати ска­зать, людей светских и, если судить по повести, до пострижения в монашество не имевших даже близкого соприкосновения с цер­ковью. Повесть, собственно говоря, не даёт никаких указаний на те специальные заслуги Петра и Февронии перед церковью, за которые они причислены были к лику святых. Самый стиль повести чужд той выспренности, риторической украшенности и абстракт­ного многословия, какие так характерны для житийных произве­дений вообще и для житий XV—XVI вв. в особенности. Язык её отличается простотой, близостью к языку разговорному. Обильные диалоги, частью построенные в форме загадок и отгадок, мудрых сентенций, придают большую живость всему повествованию. Голая поучительная схема уступает здесь место занимательному рассказу с богато развитой фабулой, насыщенной элементами народной сказки и в то же время включающей в себя подробности живого исторического быта.

Поэтому можно думать, что для нужд канонизации в спешке была использована житийная повесть, написанная ранее и обра­щавшаяся до того в рукописях. В XV в. Пахомием Логофетом была составлена служба Петру и Февронии. В ней верующие при­глашались восхвалить «Петра благочестиваго», «иже прегордаго змия поправшаго вкупе с Февроньею». Очень возможно, что к тому же времени относится и первая литературная обработка устной легенды. Существует предположение, выдвинутое В. Ф. Ржигой, о принадлежности окончательной литературной обработки повести в XVI в. писателю эпохи Грозного Ермолаю-Еразму '. Но в пользу такого авторского приурочения у нас очень мало неоспоримых данных.

В Муроме, рассказывается в повести, княжил, «самодержавст-вуя», князь Павел, к жене которого, по наущению дьявола, повадился летать на блуд змий, являвшийся к ней в своём естествен­ном обличий, а перед людьми — в образе князя. Жена не утаила от мужа насильственного сожительства с ней змия, муж же, что­бы извести его, посоветовал ей, притворившись расположенной к змию, выведать у него, от чего ему может приключиться смерть. Жена так и сделала, и змий сказал ей, что смерть его — «от Пет­рова плеча, от Агрикова меча» '. Когда Павел поведал о словах змия своему брату Петру, тот понял, что именно ему — Петру — надлежит убить змия. По указанию чудесно явившегося ему в хра­ме отрока, он находит в скважине алтарной стены Агриков меч и убивает змия, предварительно приняв меры к тому, чтобы не спутать его с братом. Но брызги змиевой крови попали на лицо Петра, и тело его покрылось струпьями и язвами, от которых никто не мог его вылечить.

Услышав, что в Рязанской земле есть много врачей, Пётр велел везти себя туда. Некий юноша из его свиты в поисках врача при­шёл в село Ласково и, войдя незамеченным в один дом, нашёл там девицу, ткавшую полотно, а перед ней скакал заяц. Увидев вошед­шего юношу, девица сказала: «Нелепо есть быти дому безо ушию и храму безо очию». Не поняв этих слов, юноша осведомился у девицы, где тут человек мужского пола, на что получил ответ: «Отец и мати моя поидоша в заем плакати. Брат же мой иде чрез ноги в нави (смерть) зрети». Юноша, поняв, что он разговаривает с мудрой девой, попросил у неё разъяснения её загадочных слов. Девица объясняет, что если бы у неё был пёс, он услыхал бы приход незнакомца и залаял бы; если бы был ребёнок, он увидал бы его и сказал о появлении чужого человека, и тот не застал бы её сидящей «в простоте». Уши дому — пёс, а глаза храму — ребё­нок. То, что родители девушки пошли плакать взаймы, значит, что они отправились провожать покойника и оплакивать его, с тем что, когда они сами умрут, другие будут их тоже оплакивать. А брат, как и отец, древолазец, занимается бортничеством, собирает мёд на высоких деревьях и, чтобы не убиться, смотрит через ноги вниз, где ему угрожает смерть. Изумлённый этим мудрым ответом, юно­ша просит девушку назвать своё имя. Она говорит, что зовут её Февронией, и в свою очередь спрашивает у пришедшего, кто он, зачем пришёл. Узнав о цели его прихода в село, Феврония велит привезти к себе князя и обещает, что он будет излечен, если обнаружит мягкосердие и смирение. Когда Пётр привезён был к дому Февронии и у неё спросили, где тот врач, который вылечит князя, она сказала, что она сама тот врач и исцелит его, если он на ней женится. Пётр, узнав об условии, предложенном Февронией, подумал: «Како, князю сущу, древолазца дщи пояти себе жену?», но, изнемогая от болезни, послал сказать Февронии, что он согласен взять её в жёны. Получив ответ князя, Феврония приготовила снадобье и, благословив его, отправила к князю, велев ему прежде вымыться в бане и затем смазать своё тело тем снадобьем, оставив не смазанным только один струп. Пётр, отправляясь в баню и за­думав испытать мудрость Февронии, посылает ей маленький пучок льна с предложением выткать из него, пока он будет мыться в бане, сорочку, штаны и полотенце. В ответ на это предложение Феврония велит отнести князю щепку от полена, чтобы он, пока она будет очищать лён, сделал ей станок для тканья присланного льна. Но так как Пётр отказывается из такого малого куска де­рева и в такой короткий срок сделать станок, то и Феврония, со своей стороны, также отказывается из маленького пучка льна в этот же срок сделать одежду для взрослого мужчины. Услышав ответ Февронии, князь похвалил её. Вымывшись в бане и смазав своё тело, за исключением одного струпа, Пётр выздоровел, но, выздо­ровев, призадумался о своем обещании и решил, что ему нельзя жениться на Февронии «отечества ея ради», о чём и велел ей ска­зать, послав ей при этом многие подарки; Феврония же подарков не приняла, сказав, что князь нарушил своё слово, но что есть тот, кто блюдёт истину, и он сотворит так, как захочет.

Между тем Пётр, вернувшись в Муром, опять разболелся: от оставленного не смазанным струпа стали разрастаться новые струпья и мало-помалу покрыли всё тело князя. Он опять отправ­ляется к Февронии и вновь просит излечить его. Феврония, «ни­мало гневу подержав», сказала княжеским слугам: «Аще будет ми супружник, да будет уврачеван». Пётр на этот раз клятвенно подтвердил своё обещание жениться на Февронии, и она, как и прежде, послала ему снадобье, которым он обмазал свои струпья, не оставив на этот раз ни одного не обмазанного, и стал здоров, как будто никогда не болел. Взяв с великою честью Февронию, он поехал в отчину свою, в Муром, и тут венчался с нею. И жили они оба во всяком благочестии; когда же в скором времени умер Павел, Пётр стал один самодержцем в Муроме. Но бояре его, по дьявольскому навету, из-за своих жён, не взлюбили Февронию, потому что она была не боярского рода. Однажды слуга, прислу­живавший ей, оклеветал её, сказав Петру, что она бесчинно отхо­дит от стола: прежде чем встать, берёт в руку крохи, как будто голодная. Пётр, желая удостовериться в сказанном, велел Февро­нии обедать с ним за одним столом, и когда она, по обыкнове­нию, взяла в руку крохи, разжал её руку и увидел, что в руке у неё благоуханный ладан и фимиам. И с тех пор он уже не испы­тывал её.

Спустя много времени к Петру пришли бояре и с яростью за­явили ему, что они не хотят, чтобы Феврония господствовала над их жёнами, и что если он хочет оставаться у них самодержцем, пусть возьмёт себе другую жену, а Февронию отпустит, дав ей большое богатство. Но Пётр, по обычаю своему, со смирением предложил боярам обратиться к самой Февронии и услышать, что она скажет. Бояре же, одержимые неистовством, устроили пир, на который позвали и Февронию; упившись, они стали вести бесстыд­ные речи, «акы псы лающе», и от имени всего города и от своего предложили Февронии сделать то, что они у неё попросят. Она согласилась, и бояре в один голос предложили ей, взяв богатство, уходить, куда она хочет. Она не стала прекословить, но в свою очередь предложила, чтобы и ей сделали то, о чём она попросит. Бояре с радостью согласились, и Феврония попросила, чтобы дали ей её мужа князя Петра, на что они, имея злую мысль поставить себе другого самодержца (а каждый думал при этом, что станет сам самодержцем), ответили: «Аще сам восхощет, ни о том тебе глаголем». Пётр же поступил по Евангелию и, пренебрегши своей властью, отплыл вместе с Февронией из Мурома по Оке.

В то время как они плыли, на судне был некий человек, и жена его была при нём; и тот человек, по внушению лукавого беса, с вожделением посмотрел на Февронию. Но она, уразумев его злые помыслы, велела ему почерпнуть с одной стороны судна воды и выпить её и то же сделать, почерпнув воды с другой стороны судна. Когда тот человек это сделал, Феврония спросила: «Равна ли убо си вода есть, или едина сладши?» Он же отвечал: «Едина есть, госпоже, вода». Тогда она сказала: «И едино естество жень-ское есть. Почто убо, свою жену оставя, чюжия мыслиши?» И по­няв, что Феврония имеет дар прозорливости, человек тот побоялся впредь нечисто помышлять о ней.

При наступлении вечера ехавшие вышли на берег; Пётр стал сокрушаться об утере им своего отечества, но Феврония утешала его, убеждая, что бог не оставит их в нищете. На том берегу гото­вили Петру ужин, и повар воткнул в землю два деревца, на кото­рые повесил котлы. После ужина Феврония, увидев эти деревца, благословила их и сказала: «Да будуть сия на утрии древне вели­ко, имущи ветви и листвие». На утро так и было, по слову Фев­ронии.

Когда затем Пётр и Феврония хотели продолжать свой путь, пришли из Мурома вельможи, умоляя Петра вернуться в Муром, потому что многие бояре в междоусобной борьбе за власть по­гибли, а оставшиеся в живых просят Петра вместе с Февронией по-прежнему княжить в Муроме. Пётр и Феврония вернулись и княжили в своей области, как чадолюбивые отец и мать, всех равно любя.

Почувствовав приближение смерти, они стали просить у бога, чтобы умереть им в одно время, и, решив лечь в одном гробу, приготовили себе его из одного камня, велев сделать в гробу лишь перегородку. Тогда же они приняли монашество. И вот, когда Феврония вышивала для храма богородицы воздух (покрышку для чаши), Пётр посылает ей сказать, что он умирает и предлагает ей умереть одновременно с ним. Феврония просит дать ей срок дошить воздух. Пётр, посылая к ней второй раз, велит сказать: «Уже бо мало пожду тебе». Наконец, посылая в третий раз, он говорит: «Уже хощу преставитися и не жду тебе». Февронии оста­лось только дошить на воздухе ризы святого, но побуждаемая му­жем, она прекратила шитьё, воткнула иглу в воздух, обвертела вокруг неё нитку и послала сказать Петру, что готова теперь уме­реть вместе с ним.

После смерти Петра и Февронии люди положили тела их в отдельные гробы, ссылаясь на то, что неприлично супругам, при­нявшим монашество, лежать вместе, но на следующий день тела обоих оказались в общем, заранее приготовленном ими гробу. Люди второй раз попытались разлучить Петра и Февронию, но и на этот раз они соединились, и после этого их уже не посмели более раз­лучать.

Пётр и Феврония выступают перед нами в личных отношениях, приводящих их к женитьбе, за которой следует идеальная любовь, сохраняющая свою силу, несмотря ни на какие внешние препят­ствия, идущие от злокозненных людей. Эта неиссякаемая сила любви находит своё высшее выражение в том, что оба супруга, не мысля возможности пережить друг друга, умирают в один и тот же день и час и физически не разлучаются даже после смерти, напе­рекор тем, кто их пытался разлучить. Пётр и Феврония наделены типическими чертами. Воплощением и носительницей активного чувства любви в повести является Феврония. Она, по сравнению с её мужем Петром,— натура гораздо более волевая и внутренне одарённая. Своим творческим даром любви и красотой своего душевного облика она пробуждает ответное чувство в пассивной и в духовном отношении довольно заурядной натуре Петра. Она — распорядительница судьбы своей и любимого ею человека, он же — её покорный раб, полюбивший её за превосходство над собой и во всём ей подчиняющийся. Она — простая крестьянская девушка, дочь бедного древолазца, сначала побеждает сословное предубеж­дение против неё князя, не желающего жениться на ней из-за её происхождения, затем одерживает верх над чванством бояр и бояр­ских жён, не могущих помириться с тем, что крестьянская девушка стала их княгиней. Противобоярская тенденция повести сказывает­ся и в том, что бояре в конце концов подчиняются единодержавной власти князя.

Повесть о Петре и Февронии изобилует фольклорными моти­вами: змей-оборотень, вступающий в связь с замужней женщиной, которая выпытывает у него, от чего ему может приключиться смерть; чудесный меч-кладенец, от которого змей погибает; муд­рая дева, говорящая загадками и отводящая неисполнимые тре­бования такими же неисполнимыми требованиями, предъявляемыми с её стороны; чудесные превращения, вроде превращения в нашей повести хлебных крошек в ладан; при изгнании получение мужа, как самого дорогого подарка.

Несомненна близость нашей повести к русской народной поэ­зии, где мы найдём — в сказках, былинах, загадках — все основ­ные, выше отмеченные фольклорные мотивы '. Частично эти мо­тивы присутствуют и в книжной литературе (например, мотив зага­док и неисполнимых требований). Эпизод посрамления Февронией на судне человека, с вожделением смотревшего на неё, сходен с аналогичным эпизодом посрамления княгиней Ольгой Игоря, читаемом в житии Ольги, вошедшем в историческое сочинение XVI в.— «Степенную книгу».

Насколько повесть о Петре и Февронии была в своё время по­пулярна, лучше всего явствует из того, что она дошла до нас при­близительно в 150 списках, разбивающихся на четыре редакции, из которых третья отразила в себе некоторые характерные черты стиля светских повестей петровского времени. В ней, кроме того, присутствует в качестве друга и советчика Петра воевода Евстра-тий. Судя по тому, что такой друг и советчик присутствует и в ста­ринных сказаниях разных народов, можно думать, что этот персо­наж имелся уже в устной легенде о Петре и Февронии. Сюжет повести в значительной степени использован в опере Римского-Корсакова «Сказание о граде Китеже» ². '»