027. Историческая, «естественнонаучная» и патристическая литература
Переводная церковно-историческая литература, заключавшая в себе немало повествовательного материала, была представлена на Руси в древнейшую пору византийскими хрониками, начинавшими изложение от сотворения мира и трактовавшими всемирную историю, преимущественно еврейскую и византийскую, главным образом с точки зрения церковно-религиозной. Очень показательно, что ни одно светское историческое произведение, каких в Византии обращалось немало, на Руси не было известно. Уже в XI в. у нас существовало в переводах несколько хроник, из которых наиболее значительны Хроники Иоанна Малалы Антиохий-ского (VI в.) и Георгия Амартола (грешника) (IX в.). Первая, состоявшая из восемнадцати книг, переведена была в Болгарии в X в., в пору царя Симеона, но следов её в болгарской литературе не сохранилось. Будучи перенесена на Русь, она и здесь не пользовалась большой известностью, не дошла до нас ни в одном цельном списке и восстанавливается лишь частично на основании позднейших русских компиляций '. Причиной малого распространения на Руси этой Хроники было значительное количество в ней языческого, фантастически-легендарного, светского материала, отразившего античную и восточную мифологию, и сравнительная бедность её сведениями по церковной истории. События, в ней рассказанные, доведены до времени императора Юстиниана, т. е. до середины VI в.
Наибольшей популярностью пользовалась на Руси Хроника Георгия Амартола, доведённая до 864 г. и в следующем веке пополненная материалом Хроники Симеона Логофета, заканчивавшейся 948-м годом — годом смерти византийского императора Романа I. В этом дополненном виде она и появилась у нас в середине XI в., быть может, в русском переводе '. Древнейший русский список её относится к XIII—XIV вв.; позднее она переписывалась ещё несколько раз. Хроника Амартола заключала в себе большое количество фактов, относящихся к византийской церковной жизни и к монастырской истории; она сообщала сведения о еретических движениях, о чудесных «знамениях» и вобрала в себя немало поучительных анекдотических рассказов. На основе преимущественно хроник Малалы и Амартола на Руси возникла в XI—XII вв. первая редакция, а в XIII в. вторая, значительно переработанная и дополненная, так называемого «Еллинского и римского летописца». Позднее, видимо, не ранее XV в., у нас стали известны хроники Иоанна Зонары и Константина Манассии — хронистов XII в.
Все указанные хроники использованы были русской, преимущественно повествовательной, литературой главным образом со стороны их фактических данных.
Немалое историко-литературное значение имели такие средневековые «естественнонаучные» энциклопедии, как «Шестодневы» и «Физиологи».
Следует отметить, что одной из содержательнейших филологических работ, посвященных Хронике Георгия Амартола, было студенческое исследование Н. А. Добролюбова, написанное им по совету его учителя И. И. Срезневского в качестве кандидатского сочинения при окончании Педагогического института. Исследование это, озаглавленное «О древнесла-вянском переводе Хроники Георгия Амартола», было написано в 1857 г., но полностью опубликовано лишь в 1934 г. в т. I Полного собрания сочинений Добролюбова, под ред. П. И. Лебедева-Полянского (стр. 566—591). Частично работа Добролюбова была использована И. И. Срезневским в заметке «Русская редакция Хроники Георгия Амартола» («Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках», IV, СПБ, 1867, стр. 20—26).
«Толковая палея» открывается «Шестодневом», т. е. книгой, излагающей историю шести дней творения на основе тех знаний, какие почерпнуты были средневековьем из греческих и восточных источников. Сложились «Шестодневы» в Византии, и там они сразу же подверглись богословской обработке, выразившейся преимущественно в тех истолкованиях, какими сопровождались даваемые в них сведения. Наиболее популярным в Византии был «Шестоднев» Василия Великого, бывший основным источником уже в древнюю пору известного на Руси «Шестоднева», составленного Иоанном, экзархом болгарским '.
(Легендарная история миротворения, рассказанная в «Шесто-дневе», в большой степени определила собой воззрения старого книжника на природу, особенно на растительный и животный мир, обильно наделяя его элементами поэтической фантастики. В ещё большей мере эта фантастика присутствует в сборнике, известном под именем «Физиолога» 2, сообщающего сведения преимущественно о животных, действительных и воображаемых, и об их свойствах, но также и о фантастических камнях и деревьях. Сведения эти сопровождаются символическими толкованиями в духе христианских воззрений. Возникновение «Физиолога» приурочивается к II—III вв. н. э. Родиной его, вероятнее всего, была Александрия, а материал свой он черпал у античных писателей, из памятников египетской и библейской старины и из талмудических легенд. Славянские переводы греческого «Физиолога» известны лишь в русских списках, но, судя по языку древнейшего такого списка (XV в.), они восходят к болгарскому переводу, сделанному во всяком случае ранее XIII в. Есть основание утверждать, что «Физиолог» был известен у нас в древнейшую пору, приблизительно тогда же, когда стал известен и «Шестоднев», вобравший в себя немало материала из «Физиолога» в той своей части, где речь идёт о животном царстве. Приведём два наиболее выразительных рассказа из «Физиолога», с сопровождающими их толкованиями, по списку И. Н. Царского.
Об орле в нём говорится, что орёл живёт сто лет, и отрастает конец клюва его, и слепнут очи его, так что он не видит и не может ловить. Тогда он взлетает на высоту, свергается на камень, и отламывается конец клюва его. Потом он купается в золотом озере, садится прямо против солнца, и, когда согреется, спадает с него чешуя, и он вновь становится птенцом. «Так и ты, человече, когда много согрешишь, взойди на высоту, т. е. проникнись верою, и плачься о произращении греха, и умойся своими слезами, согрейся в церкви и свергни с себя свои грехи».
О фениксе: феникс красивее всех птиц, красивее и павлина; павлин имеет подобие золота и серебра, а феникс — акинфа и драгоценных камней; венец носит на голове и обувь на ногах, как царь; обитает в Индии, близ солнечного града. Лежит он 500 лет на кедрах ливанских без пищи, питается тем же святым духом и 500 лет наполняет крылья свои благоуханием. И звонит в колокол иерей солнечного града, и идёт птица та к иерею, и входит в церковь. Иерей с птицей садится на ступенях алтаря, и птица обращается в пепел. Когда же на утро иерей вновь входит в церковь, он находит там молодого птенца, а через два дня птенец становится «совершенной» птицей, такой же, какой и прежде был. «Как это неразумные иудеи не верили в трёхдневное воскресение господа нашего Иисуса Христа! Если он эту птицу оживляет, то как же он не мог сам себя воскресить? Потому-то пророк Давид говорит: «Праведник, как феникс, процветёт, как кедр ливанский, умножится насаждением в дому господнем».
В таком же роде другие рассказы «Физиолога» общим количеством около пятидесяти. Физиологическая сага особой литературной обработки на Руси не получила. Полных списков «Физиолога» до нас дошло всего три; он не превратился, как это было на Западе, в широко распространённые там «Бестиарии», значительно раздвинувшие рамки «Физиологов» и сильно сократившие его иносказательно-символический элемент. Лишь позднее, в XV — XVII вв., физиологическая сага получает у нас некоторое развитие. Такая судьба «Физиолога» на русской почве объясняется, видимо, тем, что, с одной стороны, материал его в большей своей части был чужд русской природе, с другой же — самая иносказательность сборника оказывалась затруднительной для восприятия рядового читателя. При всём том отдельными своими элементами он отразился прямо или через посредство «Толковой палеи», «Шестодне-ва» и других сборников в некоторых произведениях древнерусской литературы и особенно в иконописном искусстве.
К числу переведённых с греческого памятников, заключавших в себе в изобилии легендарно-апокрифические элементы в объяснениях устройства Вселенной, относится «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, дошедшая до нас в списках не ранее XV в., но, судя по языку, представляющая собой древнейший перевод '. Козьма Индикоплов, т. е. плаватель в Индию, живший в VI в. н. э. в Александрии, будучи купцом, совершил несколько путешествий на Восток (но не в Индию, которую он описал с чужих слов), а затем, приняв монашество, решил написать сочинение, в котором с христианской точки зрения опровергал учение Птолемея о шаровидности земли и доказывал необходимость полагаться в вопросе об устройстве мира исключительно на «священное писание». Попутно им сообщались сведения о некоторых животных и растениях Индии и Цейлона. По взгляду Козьмы Индикоплова, земля — не шар, а возвышенная плоскость, продолговатая, четвероугольная, покрытая небесным сводом и похожая формой на Ноев ковчег и скинию Завета. Покоясь на твёрдом основании, земля со всех сторон окружена океаном, по краям которого возвышается стена, четырьмя своими углами прикреплённая к небу. Солнце, луна и звёзды заходят за высокую гору, стоящую на севере. Движениями светил управляют особо приставленные к ним ангелы, которым это дело поручено в четвёртый день творения мира, в то время как созданы были небесные светила, и которые будут исполнять его до скончания мира, когда звёзды спадут с неба и подвигнутся силы небесные. Русские рукописи «Топографии» Козьмы Индикоплова, точно так же как и греческие, снабжены большим количеством иллюстраций.
Широким распространением с самого начала письменности пользовались у нас и сочинения отцов церкви (патристическая литература), преимущественно Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Лествичника, Иоанна Дамаскина, Афанасия Александрийского, Геннадия Константинопольского !. Некоторые отцы церкви, как например Ефрем Сирин (автор сборника «Паренесис»), обнаруживают незаурядное поэтическое дарование. Поэзия Ефрема Сирина очень мрачна и насквозь проникнута духом аскетизма. Произведения патристи-ческой литературы находили себе место частично в сборниках, из которых наиболее известны два «Святославовых изборника» — 1073 2 и 1076 гг.3 — и «Златоструй» 4, содержащий в себе «слова» Иоанна Златоуста и дошедший до нас в списке XII в. «Изборник» 1073 г. интересен, кроме прочего, заключающейся в нём статьёй Георгия Хиробоска «О образех», трактующей о тропах и фигурах (об аллегории, метафоре, олицетворении и т. д.).
Краткие поучительные изречения, афоризмы, выбранные из «священного писания», патристической литературы и даже античных светских писателей составили особый сборник, так называемую «Пчелу», появившуюся на Руси, видимо, в конце XII в. и представлявшую собой перевод двух сборников — Иоанна Сто-вейского (V в.) и Максима Исповедника (VII в.). объединённых монахом Антонием (XI в.) '. Материал «Пчелы» поделён на слова: «о добродетели и о злобе», «о мудрости», «о чистоте и о целомудрии», «о мужьстве и о крепости» и т. д. Изречения приводятся в порядке их авторитетности — из Евангелия, Апостола, из Библии (Соломон, Сирах и т. д.), из отцов церкви, из произведений античных писателей и философов (Плутарх, Диоген, Сократ, Пифагор, Менандр, Аристоте\ь, Эпикур и др.)- Помещаются в «Пчеле» иногда и моралистические выкладки басенного характера, например: «Волк, видев пастуха, едущи чюжи овци отаи (тайно) в куче (хижине), и рече: о колико бысте голкы (шума) составили, оже бых то я сотворил?»
Древнерусские авторы в своих сочинениях обильно пользовались материалом «Пчелы», приводя афоризмы и изречения, в ней помещённые. В ряде случаев позднее «Пчела» пополнялась изречениями и пословицами, заимствованными из оригинальных произведений древней русской литературы (например, из «Моления Даниила Заточника», см. ниже), а также устными пословицами, а отдельные изречения из неё сами переходили в пословицы. С XIV в. русская «Пчела» становится известной в Сербии.
К византийским оригиналам в конечном счёте восходят и немногие памятники повествовательной переводной литературы Киевской Руси, светские по своему сюжету, но в той или иной мере проникнутые религиозной настроенностью. Однако этого рода литература в процессе своего бытования на Руси в большинстве случаев подверглась таким значительным переработкам на русской почве и настолько отразила индивидуальный почин русских книжников 2, что нет оснований рассматривать её в кругу памятников специально переводной литературы, тем более что органического воздействия на развитие русской оригинальной литературы она не оказала и предварительное знакомство с ней не является необходимым для понимания процесса развития древнейшего русского литературного творчества.