ШВЕЦИЯ

 

ГЕОРГ ШЕРНЙЕЛЬМ

ГЕРКУЛЕС(Фрагменты)

Встал поутру Геркулес на рассвете юности ранней,
сонмом сомнений тесним — как жизни начало устроить,
дабы с летами снискать и славу, и честное имя.
Встречу ему, отягченному страхом и лютой тоскою,
с вежеством в лике жена, но с долей жеманства в повадках
вышла, одета пестро, в многоцветно расшитое платье,
сканью блестя золотой, самоцветами, жемчугом скатным;
было прекрасным лицо, но виднелись сурьма и румяна,
словно раскрашенный снег, розовели прекрасные щеки,
дерзко сверкали глаза, и круглилось дородное тело,
златопряденные пряди украсили розы и перлы.
Похоть — вот имя ее, и известна она повсеместно.

Свита ступала за ней. Три дочери вместе держались
с братцем своим. Таковы одеяния их и повадки:
Первая нехотя шла, тяжелой и валкой походкой,
громко зевая со сна, своенравно вращая глазами,
в мятом, запачканном платье, нечесана и неумыта,
сонные травы и мак в неопрятном венке растрепались;
карты держала в руках, а под мышкой подстилку держала,
рыская, где бы прилечь; непрестанно со страстью чесалась.
Ленью звала ее мать еще от младенческой люльки.
Царственной статью на мать была похожа вторая,
с поступью гордой, смела, на устах — потайная усмешка,
глаз шаловливый прищур пленительной негою манит —
всюду, куда б ни пришла, влечет она взгляды мужские.
Тканей тончайших покров едва наготу прикрывает,
взбитые кудри мягки, бела лебединая шея,
грудей округлы холмы, и сосцы сочны и упруги —
тьму обещаний таят и всечасно к любви призывают.
Факел в руках у девицы вкупе с трутом и кресалом.
Страстью зовется она, любима, лелеема всеми.
Странного свойство лицо у самой младшей сестрицы:
слезы в левом глазу, а в правом — веселия искры.
Пухом парит и порхает и быстрою бабочкой вьется.
В платье французском она; бахромою и бархатом броским,
сканью на ткани слепит, серебристым, искристым батистом
сорок оборок кругом, рукава в кружевах тонкотканных,
шлейфа шелка шелестят, пестрят побрякушки и рюшки.
С парусом барка в руках, кормила лишенная вовсе.
Глупость — вот имя ее, наши юноши любятся с нею.

Следом за нею идет опухший, опившийся братец,
грузный, кряхтя и пыхтя, уныло враскачку плетется,
розоворож, как свинья; блестят, будто бусинки, глазки.
В плотном венке сплетены мясистые шишечки хмеля
с множеством гроздей живых, сочащихся влагой бурливой.
Кубок в руках у него, вперекид — горящая пакля,
тюк тугой табака да несколько трубок под мышкой.
Брата родного девиц в этом увальне каждый признает.
Пьянство — вот имя его, он приносит веселье в застолье.
(Шалого не было здесь, ибо вечно он занят ловитвой.)
Вот вам доподлинный вид и достоинства явленной свиты.
После учтивых поклонов, кивков и лобзания ручек
Похоть сладчайшую речь начала в таковых выраженьях:
«О достославный герой, Геркулес благородный и гордый!
В чем сомневается ум? Цветущая юность играет,
лик твой прекрасен, нежна твоя кожа и розовы щеки.
Силу очей испытай и власть красоты несравненной,
многожеланный для всех достойнейших девушек наших!
С толком используй дары, пока молоды твои лета,
силы с умом применяй, пока не стреножила старость!
Помни: не вечно ничто, и властительно непостоянство.
Искры, поток и стекло, цветок и трава луговая —
тлели, бурлили, блестели, цвели и ковром зеленели;
ныне — угасли, замолкли, разбились, завяли, засохли.
Жизнь человека — что дым, за миг развеваемый ветром.
Ныне здоров, невредим, силен, прекрасен и весел —
завтра застынут уста, каменея в недвижности мертвой.
Смерть обращает во прах все, что радостным блеском искрится.
Смерть погружает во мрак все, что в мире высоким зовется.
Смерть крошит и крушит все, что люди прекрасным считают.
Смерть громит и дробит все, что кажется сильным и стойким.
Смерть холодит, как лед, все, что жаркою жизнью дышало.
Смерть сминает, как гнет, все, что чтимо людьми и любимо.
Смерть — мировое Ничто и в ничтожество все повергает.
Радость уносит она. Если тело рассталось с душою,
что происходит с желаньем? Нет пищи для мертвого ока —
света оно лишено, и нет услады для слуха.
Где приютиться желанью, если душа отлетела?
Мрак и безмолвье безмерны.
Канут и чувства в ничто, если тело в ничто обратится.
Спят обонянье и вкус, ибо нет аромата и снеди.
В царстве вечного сна не знать сновидений отрадных.
Солнце заходит, и свет превращается в темень густую —
но засияет опять и утренним светом забрезжит.
Жизнь человека — не то! Однажды во тьму погрузившись,
там остается навек, в обители вечного мрака.

Помни об этом! Живи, пока ты жизнью владеешь!
Следуй за мною, герой! В веселье и в радости буйной
нет недостатка! Любых красавиц и братьев веселых,
яства, вино и игру, песнопенья и мягкое ложе
дам я тебе — наслаждайся в любое мгновение ока!»
……………………..
Вот уж готов Геркулес, ибо юность грешит неразумьем,
к первому шагу в пути, на который влекла его Похоть.
В это мгновенье явилась жена с обличием смертной,
но благородная стать богиню в ней изобличала.
С гордой осанкой ступала, плавной, степенной походкой,
в каждом движенье сквозили сдержанность и благородство.
Ликом смугла от лучей, подтянута и худощава;
свежего снега белей, серебром расшита одежда,
скромная, без ухищрений, доброго старого кроя.
Вот отомкнула уста и умную речь начинает:
«Гордый родством Геркулес, величья и чести избранник!
Это ли путь твой? Постой, образумься, не будь торопливым!
Знаешь ли ты, кто она, чьи речи столь вкрадчивы были,
чей сладкозвучный глагол мечты твои так взбудоражил?
Стоит ли слушать слова того, кто тебе неизвестен?
Та, что стоит пред тобой, кого ты считаешь богиней,
ада исчадье она, орудье и дочь преисподней.
Похоть — лишь кличка ее, а скрытое имя — Порочность.
Будят пороки желанье, желанье к разврату стремится —
стало быть, есть у нее основания Похотью зваться.
Что за советы дает! Опасайся участи этой!
Эта вещунья ведет путем и широким и ровным
к гибели верной тебя; сей путь скользит по наклонной
в бездну, в начале полог, а в конце все круче и круче,
в яму торопит людей. Обуянный неистовством путнпк
бег убыстряет, чтоб пасть в кромешную тьму преисподней.
Там омерзенье и стыд, раскаянья скорбные стоны,
вопли и слезы отчаянья — вечные глина и пламень
пастью разверстой поглотят и в вечную муку повергнут.
Помни, мой друг, — таков конец этой гладкой дороги,
путь по которой она столь красочно живописала.
Этот ли путь — для тебя? Блаженства и радостей рая
так не достигнет никто: праздномыслие, игры и пьянство
жнут иные плоды; старательный труд и лишенья,
трезвость и ясность ума, постоянство, приверженность к чести
вот что ведет по пути, где царствую я, Добродетель.
……………………..
Путь добродетели мнят слишком узким слепцы и ленивцы.
Эта стезя, хоть узка, освещается светом господним.
В чем состоит добродетель? Не в ней ли здоровие духа?
Знай: добродетель — любовь к творцу и законам творенья,
вера в добро и желанье, чтоб всем воздалось по заслугам,
чтоб не калечил никто ни честь, ни тело, ни душу;
противоборство насилью тупому, жестокости злобной,
стойкость пред натиском спеси, нечестья и высокомерья.
Руку протянет в беде и к несчастным придет добродетель.
Духом прекрасен, н трезв умом, и праведен в жизни,
честным обычаям верен тот, кто избрал добродетель.
Трезво на каждый вопрос всегда добродетель ответит:
что, когда, почему, для чего и с целью какою,—
каждый ответ с умом применить добродетель сумеет.
Случай бессилен пред ней: добродетель исправит случайность.
Умный советчик в чести: добродетель глупца презирает.
Где обретается ложь, добродетели нечего делать.
Праздные речи и лесть, вводящие ум в заблужденье,—
помни, чреваты они стыдом и позором для чести.
Щедро, ничуть не кичась, добродетель себя расточает,
блага умеет она и брать, и давать с благородством.
Злоба чужда добродетели, чужды бесплодье и глупость.
Разум прекрасней всего — глупец да не будет в обиде!
Смерть под мечом палача предпочтет добродетель позору,
силою духа сильна, добродетель не ведает страха.
Горе, несчастье, вражда, бушеванье огня и потопа —
всё ей игрушки; она и смерть самоё обыграет!»

ЛАРС ВИВАЛЛИУС

ПЕСНЯ-ЖАЛОБА НЫНЕШНЕЙ СУХОЙ И ХОЛОДНОЙ ВЕСНЕ(Фрагменты)

Тепла не дала сухая весна.
Не выйдет ни рожь, ни пшеница.
Душе не мила, скучна, холодна.
Вели ей, боже, избыться!
Тепла дай, порадуй!
Ей-ей, она
дождливым летом грозится.

Дай дождичка нам, траву напитай.
Земля без влаги страдает.
Мороз по утрам, засушливый май
завязь нещадно сжигает.
О боже, за что же!
Давай спасай
тех, кто тебя почитает.

За что же цветам такая беда,
что жжешь их ветром холодным?
За что же гореть полям от стыда,
беспомощным и бесплодным?
О небо, дай хлеба!
Пусть никогда
мужик не будет голодным.

И пустится в пляс на радостях люд,
проснутся бабочки мая.
Пусть, радуя глаз, дождинки бегут,
в траве алмазно блистая.
Пусть вольно, раздольно
щеглы живут
и трясогузочья стая.

Пусть всходы взойдут, леса зашумят,
не надо мора и глада!
Пусть травы цветут — ведь их аромат,
сам знаешь, — наша отрада.
Веснянки, гулянки
пойдут подряд,
украсит гряды рассада.

Пускай без препон цветет ремесло,
не рыщет тать по дорогам,
чтоб с разных сторон купцов принесло
без счета к нашим порогам.
Дай розы, не слезы!
Придет тепло —
не станет места тревогам.

Скотину скорей пусти на простор,
пусть бродит лесом и лугом,
пусть будет за ней господень надзор,
и пахарь весел за плугом.
Пусть злачно и взрачно,
как на подбор,
стоят хлеба по округам!

Живем мы, греша и души губя!
И как побороть искушенья?
Ведь гибнет душа, коль жить, не любя
твои благие внушенья.
Нам ясно — опасно
гневить тебя.
Прости же нам прегрешенья!

О боже, открой рабам, дуракам,
дорогу к горним вершинам!
Молю, всеблагой, мирволь мужикам,
свети их трапезам чинным!
Пошли ты защиты
худым рукам
с пустым надбитым кувшином.

ЛАССЕ ЛУСИДОР

* * *

Ревнители морали!
Вы истину проморгали:
от выпивки жажда злей!
Живете вы робко и нудно,
сосете надежд елей.
Тот счастлив, кто пьет беспробудно!

У вас казна в копилке,
у нас же она в бутылке,
точнее — в чреве казна.
Богатый живет суетливо,
у нас же забота одна:
абористей было бы пиво!

Лекарства пьют от болезней,
для здравия нам полезней
покрепче питье приймать.
Доставит к вершинам веселья,
заставит икать, дремать —
вот это целебное зелье!

Пусть праведники гневно
корят меня ежедневно,
что спьяну несу я гиль.
Дадим женихам женихаться,
а сами возьмем бутыль,
чтоб с горестями распрощаться.

Уж лучше вечно пьяным
плыть водочным океаном,
чем высохнуть от любви.
Вздыхатель, прииди в пивнуху
и вместе со мной плыви!
Забудешь любую присуху!

От пьянства околею,
прощусь я с душой своею,—
сображники и друзья
положат меня среди бочек,—
от жажды воскресну я
и, лежа, хлебну хоть глоточек.

САМУЭЛЬ КОЛУМБУС

ЛУСТВИН ТАНЦУЕТ ГАВОТ С ПЯТЬЮ ЧУВСТВАМИЗРЕНИЕ

Людям ясно: что прекрасно, то по вкусу мне всегда.
Глаз пленили чаши лилий, нежит очи резеда,
лоб пригожий с нежной кожей,
зыбь походки у красотки,
дивы-птицы с чудо-статью,
и девицы в дивном платье.

СЛУХ

Все, что звучно и нескучно, то по вкусу мне всегда.
Тешат уши, греют души шутка, смех и коляда,
рев трубы и барабана,
зычный выкрик горлопана,
и не грустный, а веселый
рокот лютни и виолы.

ВКУС

Все, что сытно, аппетитно, то по вкусу мне всегда.
Радо нёбо до озноба, если вкусная еда.
От готовки, варки, жарки
рад язык принять подарки
да залить потоком винным,
выпитым глотком единым.

ОБОНЯНИЕ

Что приятно-ароматно, то по вкусу мне всегда.
Дух и разум крепнут разом, аромат вкусят когда.
Освежает дух алоэ
сундуки, ларцы, покои;
розовой воды потоки
холят руки, холят щеки.

ОСЯЗАНЬЕ

Неизбежно все, что нежно, все по вкусу мне всегда:
игр любовных, ласк бессловных сладостная чехарда.
Свист дрозда, орлиный клекот,
глухариный стон и рокот,
этих звуков череда
меж двоих звучит всегда.

ЭПИГРАММЫ И ЭПИТАФИИМИР — НАШ ДОМ

Мир — тот же тесный дом; как ни длинна дорога —
вовек не перейдем черты его порога.

НЕЧЕСТИВЫЙ ПАСТОР

Он жить велит другим, как повелел господь,
меж тем как им самим повелевает плоть.

ЭПИТАФИЯ ЛАССЕ ЮХАНССОНУ, НАЗЫВАВШЕМУ СЕБЯ ЛУСИДОРОМ НЕСЧАСТНЫМ

Он предвестил себе беду, судьбы не веря в милость.
Он предвестил себе беду — беда к нему явилась.
Прохожий, не сочти за труд, читая надпись эту,
сказать погромче: «Суждено пророком быть поэту!»

ДОКТОР ФАУСТ

Как Фауст, душу запродать? — Меня не тянет что-то:
не прочь бы я про все узнать, да в пекло неохота.

ЖАЛО ЖАЛОСТИ

Не поверяй друзьям души своей печаль:
тот больно жалит нас, кому нас больно жаль.

ЭПИТАФИЯ

Прах Георга Шёрнйельма в этой могиле.
Наука и разум его не забыли.
В три четверти века, что дал ему бог,
проникнуться к веку почтеньем пе смог.
Таланты его мне хвалить не пристало —
уж слишком их много, а сил моих мало.
Одно заявляю — тут спорить нельзя:
счастливой была его жизни стезя.

СКУГЕЧЕР БЕРГБУ

ИЗ ЦИКЛА «КВЁНЕРИД»СОНЕТ 22

Непостоянно все: меняясь непрестанно,
как сумерки и ветр — настанет и пройдет.
А дорогое нам и вовсе не живет.
Так перышко летит, и тает прядь тумана.

Что плакать! или петь! Не изменить ни грана
в составе времени. Все движется вперед,
и дорогое нам равно не знает льгот.
Непостоянна грусть, и явь непостоянна.

Смирись, душа! Прими законы мирозданья
и с бегом времени сверяй свои желанья.
Пусть молодость моя проходит без людей —

я верю, что не грусть, а радость — чародей:
забвенье нам дарит, воспоминанья будит.
И, верно, Вёнерид моя душа забудет.

СОНЕТ 92

По берегу она с подругами бродила,
искала, где вода светла и холодна,
не взбаламучена, и чтоб была видна
любая впадинка, и ие было бы ила;

там Меларен волна в цветущий берег била,
там розовый песок, тепло и тишина.
Одежды приподняв, все разом, как одна,
засомневались вдруг, но смелость победила.

Решились: платья прочь. Скорее охладиться!
Мелькают бедра их, как лилии белы.
Конечно, здесь никто не может появиться.

Я лесом шел тогда, и, прячась за стволы,
все, что по воле дам скрывалось до сих пор,
по милости судьбы я рассмотрел в упор.

ГУННО ДАЛЬШЕРНА

КОРОЛЕВСКИЙ СКАЛЬД(Фрагменты

Он превосходит всех. Достойный славных дедов,
Он ставит жизнь и кровь за честь своей страны;
Когда, нечистый пыл к ее красе изведав,
Ее пытались взять чужих земель сыны,
Он девственность ее оберегал для шведов,
Отбрасывал врагов от крепостной стены.
Он шествует в броне, прикрыт плащом оленьим,
И шлем на голове с орлиным опереньем.

По лестнице за ним свершает восхожденье
Второй, чей сан снискал доверье и почет,
Достопочтенный муж в суровом облаченье,
Проведший век вдали от суетных забот.
Со шляпою в руках, являет он смиренье
И распятого крест для Швеции несет.
Его глаза в слезах, его уста и руки
Хранят святой закон, завет поста и муки.

А третий корабли стремит по синей глади,
В бесстрашии своем не знает меры он,
И дальний путь всегда ведет его к награде:
Казна его полна даров со всех сторон,
Он в Азию плывет вознагражденья ради,
И лучшие шелка ему дарит Цейлон.
Он держит верный курс под солнцем и при звездах,
Покуда не взлетит его корабль на воздух.

 

Вацлав Холлар. Вид аббатства Роттендель

Четвертый, наконец. Он выбрался из чащи.
Волос на голове — по пальцам можно счесть,
Однако в бороде они гораздо чаще.
Он в каждом деле сам таков, каков он есть,
В молитвах и постах досуги проводящий,
Чтоб чистый голос свой на небеса вознесть.
Доверена ему вся шведская скотина.
Он добывает снедь для пиршеств господина.

ЮХАН РУНИУС

ПОЕЗДКА РУНИУСА И ФРИСКА В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ПАСХИ 1712 ГОДА(Фрагменты)

С зятем Баумана Фриском
мы неслись во весь опор,
но на расстоянье близком
оставались гребни гор:
умерять должны мы страсть,
чтобы не попасть
прямо морю в пасть.
Буйна младость! Что за радость
на себя навлечь напасть?

Кобылица смоляная
слишком слабою была
и до цели нас, стеная,
лишь назавтра довезла.
Наш хозяин в этот час,
не дождавшись нас,
был в гостях как раз.
Но супруга без испуга
сразу нами занялась.

Угощенье — не на шутку:
каждый был и пьян и сыт:
пища — праздники желудка —
и сладчайший аквавит.
Да, приплыли мы не зря:
водка под угря,
в нас огнем горя,
грела тело, то и дело
чудеса в умах творя.

Ах, фру Лиза напекла
аппетитных булок сдобных!
Как была она мила
в обстоятельствах подобных!
Я, поев ее стряпни,
вспомнил детства дни —
как средь воркотни
было сладко без остатка
булку съесть в кругу родни.

Рассказать не хватит слов,
как ходили мы молиться,
слыша звон колоколов —
громкий зов святой седмицы,
как скакали до небес,
как ходили в лес
с милыми и без,
как мы пели и галдели,
будто в нас вселился бес.

Кратко: там для игрока
были карты видов разных,
воз еды — для едока,
пруд питья — для пьяниц праздных,
глазки, чтобы впутать в грех,
множество потех,
игры без помех,
сутки кряду до упаду
молодой здоровый смех.

Я четыре дня гулял
на гулянье лучшем в мире,
а спроси, так длился бал
разве что часа четыре.
Я вернулся в дом родной
с головой дурной,
руган был женой —
ручкой резвой,
речью трезвой
был развеян сон хмельной.

О ТЩЕТЕ МИРА(Фрагменты)

В лихорадке
без оглядки
люди падки
на плоды пустых утех.
Но соблазны,
сколь ни разны,
дух мой праздный
не введут в постыдный грех.
Ум не зорок,
манит морок —
власть, богатство, слава, честь.
Морок минет — бед не счесть:
голы, нищи,
а жилище —
пепелище,
нечего ни пить, ни есть.
Хвори, вздохи, денег — крохи.
Ох, суровые счета предъявляет нам тщета!
Взял монету —
ах! и нету.
Канет в Лету
пустозвонная мечта.
Именитым,
родовитым
сибаритам
именем кичиться грех.
Хоть почтенно
знать отменно
все колена,
кровь Адама в нас во всех.
Кто в оправе,
в дутой славе
благородство усмотрел?
Благороден тот, кто смел.
Спесь — водица.
Что стыдиться,
коль лениться
твой родитель не умел?
Видишь — плиты,
мхом покрыты.
Речь умерших тщись понять.
Всем земля — родная мать.
Меч всесильный
в тьме могильной
посох пыльный
станет братом величать.
…………………..
С миром скверным,
лицемерным
и неверным
мы связали жизнь свою.
Скучен скряга!
Деньги — влага.
Щедрость — благо.
На достаток я плюю!
Все смеются:
«Отольются
эти песенки ему!
Ох, носить ему суму!»
Все осудят?
Будь что будет!
Песнь разбудит,
станет пищею уму.
Шут я? Что же,
у вельможи
при дворе шуты снуют.
Ну, а я — вселенский шут.
Пусть затравят!
Пусть ославят!
Мною правит
лишь вселенной строгий суд.

НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР

ПРИСКОРБНОЕ НАПОМИНАНИЕ О ГОЛОДЕ

Добрым хлебом кормиться
Привык народ, а сейчас
Мы видим бледные лица
И блеск воспаленных глаз.

Огонь, что пылал на потребу
Душистому тесту вчера,
Теперь служит пойлу да хлебу,
Где только трава и кора.

Раскалив каменья — не солод
И не рожь на этом жару
Мы сушим, а сушит голод
Отбросы, ветви, кору.

Отмирают корни да сучья,
Когда с деревьев подряд
Сдирают в год злополучья
Кору — их природный наряд.

Голод, нужды приспешник,
Сосны раздеть норовит!
Без листьев оставшись, орешник
Являет плачевный вид.

Хочешь знать, отчего мы эту
Неизбывную терпим беду?
На перо мое не посетуй,
Если я причину найду.

Голод и гнет суровый,
Воле творца вопреки,
Изведали сироты, вдовы,
Горькие бедняки.

Там, где бездольный, голодный
Трудится в поте лица,
Бьется в нужде безысходной,
Мукам не видя конца,—

Там, золото бедных тратя,
Бездельем своим гордясь,
Богач утопает в разврате,
Убогие втоптаны в грязь.

НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР

НАПОМИНАНИЕ О СВАДЕБНЫХ ХЛОПОТАХ(Фрагменты)

Честью жениться — не грех, да бремя забот непомерных
Взвалишь на плечи себе в столь беспокойное время.
Свататься вздумал — дари юбки, кольцо да браслеты,
Серой масти коня с пурпурным, в розах, седельцем,
С чудно блестящей звездой — наборную, в бляшках, уздечку,
Туфли, обшитые бархатом, шапку соболью и муфту,
Пару чулок из Неаполя да башмаки и перчатки,
Жемчуг индийский на шею, безделок заморских побольше,—
В Нюрнберге их мастерят либо из Франции ввозят;
Чистого злата запястья, что славны чеканкой искусной.
Им красоты придают кораллы, янтарь, сердолики.
Вот почему произвол ювелиры чинят, обиралы!
Рад ли, не рад, а девице кульками подарки таскаешь,
Лишь бы снискать, получить и сохранить благосклонность!
Пусть без зазренья купцы набивают мошну чистоганом.
Если невестится дева и жениху приглянулась,
Сердце ее зафрахтовано! Медлить с оплатой не вздумай!
«Милый мой, — скажет она, — ступай, накупи мне нарядов,
Тканей добротных — парчи, бархата, плюша, атласа.
Кодеры ты побогаче в тюках облюбуй и на полках!
Часть оплати чистоганом, в долг забери остальное.
Жалованье получив, расквитаться сумеешь с купцами!
Сам посуди, разве можно сделать покупки дешевле?
Хочешь скупиться — скупись! Пусть полюбуются люди!
Ты бы взглянул на того, кто знает лишь дратву да шило,
Кожи, колодки, смолу, кто в липкой от пота одёже
Ходит неделю, затем щеголяет в немецком тубине,
Цвета зеленой травы, да в сконской узорчатой ткани!
В церковь идет с ним супруга, блестя переливным атласом.
Пуговок сколько стеклянных на плюшевом пышном жакете!
Шапка соболья у ней из пушнины сибирской отменной.
Или ты хуже его? Кожи, колодок и жира
Нет на тебе отпечатка! Следует помнить об этом.
Тканей таких бесподобных, отец мой, купи нам обоим!
Щедрых даров не жалей, и заслужишь мою благосклонность:
К сердцу прижму тебя крепко, тысячу раз поцелую!»
Сладостные уверенья витают в купеческих лавках.
Бедный Пер Ерссон, теперь царить предоставь нареченной!
Твой кошелек не глубок: на дне его светится дебет.
Тканей накупишь — припрячь свои опасения вместе
С пряжками из серебра, с пуговками золотыми,
С кружевом узким, с двойным, с шитьем золотым, с галунами,
Где половина златых, половина серебряных нитей,
С лентами — ярко-зеленой, лазоревой, серой, вишневой,—
С шелком, тафтой, бомбазином, тесьмой и другой дребеденью.
Модный портной вам сошьет по самым последним фасонам:
Нечто кроится по кругу — пятеро там уместятся;
Нечто — и вовсе в обтяжку, так, что заходится сердце,—
С плойкой, с подбойкой, с тугими крючками и ловкой шнуровкой.
В погреб спеши да в аптеку — за рейнским, испанским, бургундским,
За ярко-красным, в бутылках, голландским, что к свадьбе привозят.
Деньги готовь — и найдешь в погребах фронтиньяк благородный;
Есть аликанте, и мед, и светло-прозачное момма.
Доброе пиво нам Росток и старое горькое — Любек
Шлют, но вкуснее всего превосходное шведское пиво!
Сыщешь анис, аквавиту, вермут и тминную водку.
Финики, фиги, миндаль купишь да свежих лимонов.
Не забывай про гвоздику, перец, имбирь и корицу.
В стойлах уже откормили жирных быков и овечек.
Уйму гусей запасли, множество уток, индеек,
Рябчиков, тетеревов, зайцев, косуль и оленей.
Время позвать мясника с ножом, топором и дубинкой.
Повара кликнуть пора, чтоб на кухне котлы закипели.
Пусть издалёка встречает гостей, приглашенных на свадьбу,
Чад сковород раскаленных и запах скворчащего жира.
Для украшенья покоев не обойтись без фламандских
Тканых обоев, что всюду ценятся женским сословьем.
Вымытый пол устилают ветвями еловыми, в окнах
Прибранных горниц для духу кладут пахучее зелье.
Повару быть накажи расторопней да меньше браниться!
Сбегаешь в погреб из кухни и сменишь у бочек затычки.
Нужно для пира кувшины да кружки в порядке расставить,
Вымыть стекло драгоценных бокалов и кубки до блеска.
Клады Нептуна, что скрыты в пучине морской, в изобилье,
Дань хлебородной Цереры, Помоны плоды наливные,
Флоры букет разнотравный, дичь быстроногой Дианы
Должно доставить сюда, как требует алчный Апиций.
Все, чем Бахус владеет: испанской лозы и кандийской
Гроздья выжать в давильнях, чтоб глотку залить Филоксену.
Ну-ка, жених и невеста, прикиньте, во что это станет?
Лавки обегаешь в давке, покуда наполнятся блюда.
Бойтесь купцов-зазывал, обирал: не уступят, облупят!
Рыбники сплошь торгаши: гроши им души дороже.
Виноторговцы тебе наливают — мошну набивают:
Этой подмоченной братье такое занятье по вкусу.
Груда еды уничтожена, убраны блюда пустые.
Кружкам, да кубкам, да гордым бокалам раздолье в застолье!
Будут размахивать ими, покуда рассвет не наступит.
Утром — опять за питье! Что толку, скажите на милость?
Тот нализался, и этот под мухой. Иной пустомеля
Всюду суется, дурит, зубоскалит, гостям на потеху.
Кто танцевать поволок девицу, да сам и отпрянул.
Кто помрачнел, осовел, голову дурью повесив.
Этот — настырностью пьяной в горнице всем надокучил.
Бахусов суп оплатив, тот помирает — и только!
Кто-то ревет в три ручья. Кому — ветчины подавайте!
Этому до потолка нынче приспичило прыгать.
Тот, разомлев от любви, мурлычет вполголоса песни.
Этот горланит, упившись, нет на него угомона.
В карты играет один, другой развалился на лавке.
Этот буянит, а тот, с пьяных глаз, не дает ему спуску.
После заката один биться задумал ножами.
На палашах поутру охота рубиться другому,
Иль по-испански, на шпагах, драться при факелах, ночью.
Славно и сидя в седле противнику выпалить в сердце!
Всякого можно наслушаться и наглядеться на свадьбе.
Диву от этого дашься да перетрусишь порядком.
Если веселью конец — время гостям восвояси.
Ищут пропажу — куда подевались ножи и перчатки?
Сбруя исчезла, а лошадь прочь ускакала с луга.
Как тут вину не свалить на хозяина и домочадцев?

Вот и разъехались гости, на лестницах длинных безлюдье.
Всюду царнт ералаш, пахнет пивным перегаром.
Стулья раскиданы в горнице, скатерти залиты пивом.
Нет ни подстилок, ни простынь, только солома в кроватях.
Вдребезги окна разбиты, изгадили пол выпивохи.
Корм ускакал с лошадьми, яства с гостьми укатили!
Сделались пеплом дрова, в погребе сухо и пусто.
Бочки стоят на дворе. Серебро и посуду, постели,—
Все, что с трудом превеликим взято взаймы у соседей,—
Вяжут поспешно в узлы, на телегах увозят из дома.
Всюду осколки стекла. В кроватях — сапог отпечатки.
Тут же отметины шпор оставили спавшие гости.
Где школяры ночевали — сущее там безобразье!
Не оберешься хлопот, сызнова мойка да сушка!
Шарь по углам со свечой либо с лучиной коптящей —
Нет ли вещей позабытых? То ли отыщутся поздно,
То ль никогда, — если в доме были, да сплыли с ворами!
Нынче жене молодой, чьи щеки слезами облиты,
Надобно мать и отца оставить, уйти из-под крова,
Где, без тревог и печалей, весело дни коротала,
Где не успело познать сердце любовных томлений,
Где духовитыми яствами стол для нее уставляли,—
Должно уехать к себе да крепко умом пораскинуть,
Как ей удастся теперь окупить усадьбу и землю?
Выйдя вперед, раскошелиться — мужу черед наступает:
Надо поставить забор тесовый да каменный погреб;
Ждет на закате работник пищи и платы поденной;
Нужно еды, не скупясь, отсыпать служанке в передник.
Возишь на мельницу рожь — мельника ты удовольствуй:
Если пошлешь пироги — быстро дождешься помола.
С молодоженами так случается, хоть не со всеми:
Вдруг недостало еды ни господам, ни прислуге,
Солода и желудей вовремя не закупили.
Жажда — помощник худой! Живее, с тремя кругляшами,
Сбегай, кувшин захватив, — пусть пива трактирщик нацедит.
В долг попроси у него, если деньги твои на исходе.
Либо взаймы у соседа пива возьми или браги.
Утвари в доме нехватка или носильной одежды —
Бедному молодожену малость любая в досаду!
И у зажиточных тоже всякой заботы по горло.
Шутка сказать! Запасти для хозяйственного обихода
Грабли, каток, борону, серпы, топоры и мотыги,
Лемех, и пилы, и вилы, клинья, лопаты, ухваты,
Сверла, напильники, гвозди, и молотки, и зубила,
&ади, решёта, и ведра, и кузовки из бересты,
Чаны, кастрюли, котлы, горшки, черпаки, сковородки,
Терки, решетки для жарки, ушаты, корчаги, кувшины.
Блюда из олова, камня, долбленные из древесины,
Тьму оловянных тарелок да деревянных подносов;
Не позабыть про столешницы со скатертями из тика,
И про обои фламандские, и про салфетки, подушки,
Пологи да полотенца, стулья, просторные скамьи,
Да про дверные замки, щеколды, крючки и затворы,
Втулки, затычки, воронки, бочки, бочонки, лохани;
Из виду не упустить хлебных корзин и кошелок.
Веялок, мельниц ручных, мялок, чесалок, трепалок.
Перечня нужд и потреб хозяйственных я не закончил:
Долго пришлось бы корпеть мне, холостому, над этим!

 

 

 

Георг Шернйельм (1598–1672). — «Отец шведской поэзии», Шернйельм был истинно ренессансной личностью. Он учился в Голландии и Германии, по образованию был философ и астроном, литературную деятельность начал как придворный поэт — писал тексты к балетам; занимал различные должности; изучал историю шведского языка — он автор незавершенного словаря «Кладовая древнего шведского и готского языка». С Шернйельмом в Швеции появилось новое отношение к профессии поэта и писание стихов перестало приравниваться к попрошайничеству. Благодаря Шернйельму в шведской поэзии появились новые формы (напр., сонет), размеры (гекзаметр, александрийский стих). Шернйельм писал лирические стихи, идиллии, эпиграммы; язык его изящен (и лишен при этом барочной вычурности), порою крепок, выразителен, свеж и близок к народному языку. Главное произведение Георга Шернйельма — поэма «Геркулес». Под античным облачением в поэме легко просматривается ее современное содержание. Геракл — молодой шведский дворянин XVII в., с типичным для этого рода людей мировоззрением и ходом мыслей. Он колеблется между двумя путями жизни, увлекаемый, с одной стороны, Удовольствием, с другой — Добродетелью. Добродетель же олицетворяет все лучшее, что было в старой Швеции, она указывает герою, что свои дарования и силы он должен поставить на службу стране. Идеал аскетизма был чужд Шернйельму: он призывал своего героя к такой деятельности, которая обогатила бы и других людей, и его самого как личность.

Ларс Виваллиус (1605–1669). — Сын крестьянина. Учился в Уппсальском университете, но законченного образования не получил и не имел постоянного занятия. Вел бродяжническую жизнь и в конце концов вернулся в усадьбу своих предков — на хутор Впвалла.

Творчество Виваллиуса относится к первой половине века. Это — первый настоящий лирический поэт Швеции. Его стихам присущи непосредственность выражения чувств, естественность и простота. Особенно это относится к его стихам о природе, которую он умел увидеть по-своему и изобразить также по-своему, совершенно минуя те общие места, без которых не обходятся его стихи на другие темы. Стихи Виваллиуса о природе, о крестьянской жизни образовали целое направление в шведской поэзип, представленное в новое время такими поэтами, как Хейденстам, Фрёдинг, Карлфельдт.

Лассе Лусидор (псевдоним; наст, имя — Ларс Юханссон; 1638–1674). — Лусидор подхватил тему бражничества и бродяжничества у Виваллиуса, еще довольно неопределенную у этого последнего, и развил ее и как тему стихов, и как стиль жизни. От Луспдора она вошла как самостоятельная тема в шведскую поэзию, достигла зенита столетие спустя в творчестве Беллмана, получила развитие также в творчестве поэтов XIX в. Фрёдинга и Карлфельдта и поэтов XX в. Нильса Ферлина и Дана Андерсона (см. соответственно тома БВЛ «Европейская поэзия XIX века» и «Западноевропейская поэзия XX века»). Творчество Лусидора весьма разнообразно; кроме шведского, он писал стихи на латыни, французском и английском языках; его перу принадлежат эпитафии, стихи свадебные, любовные, религиозные. Его застольные песни, которые сохранились в небольшом количестве, — своего рода шедевры шведской лирики. Язык его естествен и свободен, близок к повседневному. Стихотворения Лассе Лусидора были опубликованы посмертно в сб. «Цветы Геликона» (1689).

Самуэль Колумбус (1642–1697). — Ученик и друг Шернйельма (см. выше), под чьим влиянием написано его произведение «Odae Sveticae» («Шведские оды», 1674). Творчество Колумбуса разносторонне: кроме этих од, представляющих собой размышления в стихах, оп писал свадебные стихи, эпитафии, создал стихотворный цикл «Библейский мир», издал в 1076 г. сб. стихов на разных языках.

В поэзии Колумбуса преобладают созерцательное отношение к жизни, элегические настроения, умиротворенность. От стихов современников стихи Колумбуса отличает стремление к благозвучию, к единству ритмической, образной и идейной сторон стиха.

Стр. 765. Луствин танцует гавот… — Стихотворение публикуется не полностью.

Скугечер Бергбу. — Поэт, скрывавшийся под этим псевдонимом, до сих пор с точностью не определен. Основные произведения Бергбу — «Жалобы шведского языка» (опубликовано в 1658 г.), цикл сонетов «К Венерид» (1680) и «Сорок маленьких песенок» (1682). Два последние произведения появились в печати спустя тридцать лет после их написания.

Скугечер Бергбу — один из первых поэтов Швеции, обладавших ярко выраженным чувством формы. Новым было также и то, что с Бергбу в шведской поэзии проявилось влияние итальянской и отчасти античной лирики, выразившееся, среди прочего, в стремлении поэта создать особый пасторально-мифический мир. Новым было и отношение Бергбу к языку: он заговорил о том, что язык пе просто средство общения, которое может рассматриваться лишь практически, но и источник красоты, что любовь к родному языку — свидетельство патриотизма и национального самосознания.

Сонеты Бергбу написаны под влиянием итальянских поэтов, в особенности — Петрарки. Есть предположение, что это самые первые сонеты на шведском языке; во всяком случае, это — первый цикл сонетов в шведской литературе. В этих сонетах любовь предстает по-новому: она резко индивидуализирована, свободна от ограничений протестантской морали. Сонеты, конечно, далеки от психологической поэзии в современном нам понимании, но в них впервые в шведской поэзии ужо проявляется психология отдельного человека. Почти все сто сонетов, входящих в цикл, — любовные, и хотя в них не отражены события из жизни автора — такой подход был еще не свойствен поэзии того времени, — все же в них отчетливо просматриваются черты, детали и ситуации реальной жизни.

Стр. 767. Вёнерид — возлюбленная поэта.

Мёларен — третье по величине озеро Швеции; на Меларене стоит Стокгольм.

Гунно Дальшерна (1661–1709). — Первая значительная литературная работа поэта — перевод итальянской драмы Гуарини «Верный пастух» (1696). В 1697 г. Дальшерна опубликовал поэму-плач «Королевский скальд» — на смерть Карла XI, отрывок из которой мы помещаем в томе. Поэма написана октавами, с тех пор распространившимися в шведской поэзии,

Юхан Руниус (1679–1713). — Творчество писателя было тесно связано о изменениями, происходившими в шведском обществе на рубеже XVII и XVIII вв., в том числе с ростом средних классов. Руниус — прежде всего поэт этих классов, представитель буржуазии в шведской поэзии. Герои его стихов — стокгольмцы самых разных профессий. В его стихах впервые стала описываться жизнь этих людей, их вкусы, нравы, быт. «Поездка Руниуса и Фриска в первый день пасхи 1712 года» — типичный образец такого рода поэзии. Это стихотворение, которое мы помещаем не полностью, а также «О тщете мира» — наиболее известные произведения поэта.

Стр. 774. Неизвестный автор. Напоминание о свадебных хлопотах, — До сих пор ведется спор об авторстве поэмы; некоторые литературоведы приписывают ее Георгу Шернйельму.

И. Бочкарева

Теги: