ЧЕХИЯ И СЛОВАКИЯ

 

ЧЕШСКИЕ ПОЭТЫ

ШИМОН ЛОМНИЦКИЙ

* * *

Жизнь наша словно плывущий на судне:
Ночью и днем, в воскресенье и в будни,
Сидя, иль стоя, иль в сне беспробудном,
Хочет не хочет, он движется с судном.
Так же и мы — в многотрудной борьбе ли
Или в бездействии — движемся к цели,
Мы пролетаем, как искры, по свету —
Только что были, и вот уж нас нету.

ЗАВЕЩАНИЕ СКУПЦА

Все добро и деньги — другу,
Всем желающим — супругу,
Жбан и пиво — выпивохам,
А находчивость — пройдохам,
Мех, сукно и шубы — моли,
Кукиш с маслом — всякой голи,
Сено — овцам да коровам,
Хвори — сильным да здоровым,
Силу — немощным да слабым,

 

Никола Пуссен. Аркадские пастухи

Кости — псам, а сплетни — бабам,
Реки — рыбам, хитрость — лисам,
Небо — птицам, подпол — крысам,
Танцы с драками — медведям,
Путь, что я прошел, — соседям,
Душу грешную — чертям,
Тело — гадам да червям.

МУДРОСТЬ

В обыкновение вошло
считать, что мудрость — ремесло,
что всякий, кто лишь ни захочет,
в того она сейчас и вскочит.
На самом деле то не так,
и научиться ей никак
нельзя в гимназии иль в школе,
еще не слыхано поколе,
что люди только те умны,
что были в школах учены;
напротив, нам видать случалось,
что тьма ученых заблуждалась
иль просто-напросто впросак
умела попадать — да как!
Как неученым не случится.
Нет, мудрости не научиться
в гимназии из разных книг!
Кто думать иначе привык,
тот ошибается жестоко:
между людьми, по воле рока,
еще до школ она жила —
и школы людям создала;
но не они, да и не годы
ее дают: нет! дар природы
она в сем мире, дар богов,
дражайший всех иных даров.
А кто лишь фолианты роет —
ее вовеки не откроет,
коль с ним она не родилась.
Но для чего же учат нас?
Сызмала книгами обложат?
Затем, что в нас они умножат
дары природы, разовьют
наш ум и блеск ему дадут,
как грань искусная — алмазу.
Быть образованными сразу,
без книг, без всякого труда,
нельзя нам тоже никогда;
но должно всем иметь терпенье
умов возвышенных творенья
узнать, изведать, изучить
и, словно некий дар, хранить
для отдаленных поколений.
Что по себе оставил гений —
высокий, им свершенный труд
есть лучший мудрости сосуд,
и кто оттоле черпать любит,
природный дар свой усугубит
и будет, при закате дней,
и опытнее и умней.

МИКУЛАШ ДАЧИЦКИЙ ИЗ ГЕСЛОВА

О БОГЕМИЯ!

Нет, конечно, ничего плохого
В том, что сына своего родного,
Даже и голодного, босого,
Чехия сильнее, чем чужого,
Манит, не произнося ни слова.
Но, увы, и недругов немало
Чехия кормить с годами стала.

В век еще языческий, старинный,
Чешская земля была пустынной,
Здесь, под сенью полога лесного,
Не светилось разума людского.
А когда же божьим изволеньем
Вся она славянским населеньем —
Чехом работящим — заселилась
И добра в ней много накопилось,
Тотчас же различные народы
Злобной и завистливой породы,

Те, что здесь не сеяли, не жали,
В Чехию стадами побежали,
Попирая все своей пятою,
Норовя отнять добро чужое,
Все отнять у чехов подчистую
И оставить им страну пустую,
Да еще чтоб было все в их воле,
Каждый хочет властвовать подоле,
Или так — урвать кусок поболе.
Словом, горше не придумать доли.

Жили чехи храбрые когда-то,
Жаль, теперь их нет на супостата,
Нынешние смотрят равнодушно,
Что велят, то делают послушно,
А иные с радостью готовы
Землякам своим ковать оковы —
Собственную гибель приближают,
Час пробьет, тогда они узнают!

Стал ты, чех, посмешищем, нет спору,
Не стремись же к большему позору!
Здесь приволье всяким чужестранцам,
Ты же остаешься голодранцем.
Дай, о боже, чеху вдоволь хлеба
И прими его с земли на небо.

ЯН АМОС КОМЕНСКИЙ

НАША ЖИЗНЬ ЕСТЬ СТРАНСТВИЕ

Жизнь мы видим только эту,
Только странствие по свету
В продолженье дней немногих,
Но унылых и убогих.

К бытию из бездн молчанья
Мы, как прочие созданья,
Подымаемся, и всякий
Изначально спит во мраке,

Скрыт у матери под сердцем.
К свету, к небесам отверстым,
Мы спешим, комочки праха,
И еще не знаем страха.

День за днем и год за годом
Мы бредем под небосводом,
В даль безвестную шагая,
Возрастая и мужая.

Наш удел до самой смерти
Суетиться в круговерти —
Вот и мечемся покуда,
Ибо все мы не отсюда.

Смерть же каждого находит,
И напрасно нас заботит —
Как там? Все равно там будем,
Легок путь туда иль труден.

А уж там, за той чертою,
Мы пойдем иной тропою.
Так отринь юдоль земную
И стремись в страну иную!

В час, когда обратно к богу
Дух отправится в дорогу,
Прах, истративший всю силу,
Ляжет отдохнуть в могилу.

А настанет воскрешенье,
Душу с телом в единенье
Снова приведет предвечный,
Всеблагий и бесконечный.

Так душа свои скитанья,
Посланные в испытанье,
Завершит, и все забудет,
И в покое век пребудет.

Здесь же мы лишь горстка персти,
Остья бед нам ранят сердце,
Кто — разумно, кто — как знает
Жизнь свою перемогает.

Господи, спаси нас, грешных,
Выведи из стран кромешных
И введи в свою обитель,
Наш небесный утешитель.

АДАМ МИХНА ИЗ ОТРАДОВИЦ

СМЕРТЬ — КОНЕЦ — БУБЕНЕЦ

Что есть смерть? Кто знать желает —
Стар иль млад — пускай внимает.
Что есть смерть? Всему конец.

Смерть богатства сокрушает,
В прах все клады обращает,
С ней — сокровищам конец.

С ней — приволью, и раздолью,
И веселью, и застолью,
И всем радостям конец.

С ней — всем почестям и службе,
Кровному родству, и дружбе,
И супружеству конец.

Королевскому величью,
Благородному обличью
И могуществу конец.

Силе, счастью, и здоровью,
И тому, что звать любовью,
И всему, всему конец.

Наступает бесконечность,
Век, который длится вечность,—
Смерть — их верный бубенец.

Звякнет он — повеет тленом,
И с земным невечным пленом
Распрощается душа.

Бубенец всегда на страже
И, чуть что, звенит тотчас же —
Так живите, не греша!

ВАЦЛАВ ФРАНТИШЕК КОЦМАНЕК

ОТЧЕ НАШ

Боже праведный! Хуже, чем нехристи турки,
Нас терзают солдаты, бездушные чурки.
Сколько всюду убийств, и насилий, и краж!
Отчего же, всесильный, ты им не воздашь?
«Отче наш!..»

Ведь солдаты — они, как и мы, христиане,
Мы ж от них принимаем такие страданья,
Наши вопли у них вызывают лишь смех,
Но мы верим: за муки ты примешь нас всех,
«…иже еси на небесех».

Чтобы выманить деньги, нас тащат на пытки,
А выдумывать пытки они очень прытки,
Как свиней, над огнем заставляют коптиться,
И притом этот сброд говорить не стыдится:
«Да святится…»

Или за ноги вешают в хлеве на жерди,
Чтоб подольше страдал в ожидании смерти,
И кричат: «Деньги где? Где добро ты припрятал свое?»
И ведь всё они знают: где скот, где тряпье!
«…имя твое».

Как уж тут промолчишь, коли мука такая!
Ну и все говоришь, ничего не скрывая.
Очень многие тут и кончают житье,
Уповая на славное имя твое,
«Да приидет царствие твое!»

Лупят палками тех, чьи пусты кладовые,
И они тебя молят, покуда живые,
И вздыхают: «О, господи, грешен-то я,
Так за что же страдает моя вся семья?»
«Да будет воля твоя!»

Кто пытался укрыться в лесу, а кого-то
На веревке, как скот, волокут из болота.
Бьют их с криком: «Что спрятал, скорее неси!
Бог тебе не поможет, проси не проси!»
«Яко на небеси…»

У немногих, сумевших спасти свои души,
Тех, что с семьями скрылись в горах, где поглуше,
Под метелку их жалкий припас подмели,
Все достали, проклятые, из-под земли
«…и на земли».

Кто что в ямах попрятал, тот думал: «Пусть рыщут,
Ничего, мол, бродяги теперь не отыщут!»
И напрасно: все выкопал сброд этот ушлый
И для жизни нам всем перво-наперво нужный
«Хлеб наш насущный…».

Среди тысяч нашелся едва ль хоть единый,
Что не сек нас лозой, не крушил нас дубиной.
Били все и кричали: «Тащи все, что есть!
Не забудь в тайничок за деньгами залезть!»
«…даждь нам днесь!»

А иной все уж отдал спасения ради
И с семьей на коленях молил о пощаде:
«Коль другие всё взяли, так что ж я отдам?»
Но никто не внимал тем мольбам и слезам.
«И остави нам…»

Да, проси не проси — это все труд напрасный.
И, взывая к Спасителю, плакал несчастный:
«И за что нам, о боже, столь горькая чаша?
Жизнь такая ведь адских мучений не краше!»
«…долги наша».

Чем же мы, горемыки, беду заслужили,
Все налоги на них мы исправно платили,
И теперь прозябаем средь горя и тьмы,
Все друзья и родные дошли до сумы.
«Яко же и мы…»

Если нет ничего, то крутись так и этак,
Все равно тебе нечем кормить своих деток.
Но не будем солдат осуждать — ведь мы знаем:
За грехи свои сами и мзду принимаем,
«…оставляем…»

Это нам, мужикам, поделом, подлым людям,
Пусть мы даже и хуже наказаны будем,
Раз без песен господскую ниву мы пашем,
На лугу их без радости косами машем,
«…должником нашим…»

Зло чинят нам солдаты, но всё мы теперь им,
Этим хищным зверям, мы прощаем: мы верим,
Что настанет тот час, и раздастся твой глас,
И воздашь им не раз, только, господи, нас,
«…не введи нас…»

В нищету еще большую, в большее горе,
Чтоб тебя не забыли мы, с бедами споря,
Чтоб нам в худшие, боже, не впасть прегрешения
И чтоб новые нам не изведать мучения,
«…во искушение…».

И не дай нам в своем милосердии божьем,
Чтоб терпели мы, слабые, больше, чем можем,
Вот и молим тебя со слезами сейчас:
Погаси ты войну, чтоб наш род не угас,
«…но избави нас…»

От врагов, что давно о тебе позабыли,—
Неужели они христианами были? —
От лица своего эту нечисть отринь,
Помоги избавлению наших святынь
«…от лукавого. Аминь».

ФЕЛИКС КАДЛИНСКИЙ

СЛАВЯЩИЙ СОЛОВЕЙ(Фрагмент)

Невеста Христова прославляет своего милого нежным пением

Нет, не лилия речная,
Что, как первый снег, бела,
Ни лужайка в пору мая,
Что так пышно расцвела,

Ни весенняя денница
В ореоле золотом
Красотою не сравнится
С Иисусовым лицом.

Ясно мне: самой любовью
Так украшен мой жених.
Словно хмель, он вместе с кровью
Прямо в сердце мне проник.
Да, меня ты в сердце ранил,
Той стрелы не вырвать прочь,
И не трачу я стараний,
Чтоб беде своей помочь.

О, приди, мой ясноокий,
Или хоть во сне приснись!
Как жемчужины, на щеки
Слезы падают с ресниц.
Охлади, любовь, слезами
Стрелы жгучие свои,
Но чтоб сладостное пламя
Не залили их струи.

Хоть и слишком быстры стрелы,
Хоть сжигаешь ты дотла,
Все же я бы не хотела,
Чтобы ты меня не жгла.
Только пусть еще продлится
Драгоценный этот миг,
Эта яркая зарница,
Как его любимый лик.

О персты снегов белее,
Иисусовы персты,
Нежные, вы мне милее
Самой сладостной мечты.
Поскорей меня коснитесь,
Растопите сердце мне,
Иисус, прекрасный витязь,
Я сама как воск в огне.

В ожиданье истомилась,
У любви терпенья нет,
Приходи же, сделай милость,
Озари меня, мой свет.
Ах, когда ж тебя держать я
Буду на груди своей.
Приходи в мои объятья,
Прогони печаль скорей.

Лишь в тебе отдохновенье
Я найду, мой господин,
Только ты в любви забвенье
Всех скорбей даешь один.
Умереть в тебе за счастье
Почитаю для себя,
Прояви ко мне участье,
Я ведь так молю тебя!
Аминь.

БЕДРЖИХ БРИДЕЛЬ

ЧТО ЕСТЬ БОГ? ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?(Фрагмент)

Что я есть? Дурное семя,
Дым и пар, кривое древо,
Я исторгнут в мир на время
Женщиной из мрака чрева.
Ты же бездна зарожденья
Всех явлений и вещей.
Люди, черви и растенья —
Все они в руке твоей.

Слепленный тобой из глины,
Я, неверный и тупой,
Не могу свой век недлинный
Прошагать прямой тропой.
Ты и выси и глубины,
Ты оплот земли святой,
Дух извечный и единый,
Все и вся живет тобой.

Я ничтожная росинка,
Может быть, ничтожней всех,
Тоненькая паутинка,
Выгнивший пустой орех.
Ты же светишь беззакатно
И меня, сосуд земной,
Наполняешь многократно,
Умиляясь надо мной.

Жизнь моя на этом свете —
Лишь мгновение одно.
Для червей пригоршней снеди
Завтра стать мне суждено.
Ты же из росы и гнилн
Перстенек души куешь
И ничтожной горстке пыли
Образ собственный даешь.

Я болотной тиной облит,
Я сто раз в грехе погряз,
Ты же золотом мой облик
Украшаешь каждый раз.
Что ты есть, творящий чудо?
И что есть любовь твоя?
Обратить к тебе отсюда
Вздох хотя бы смею ль я?

Я исчадие пороков,
Немощное естество,
Ты же есть исток истоков
Только доброго всего.
Ты мне даришь жемчуг слова,
Осиян небесной славой,
Я же вечный корень злого,
Ненадежный и лукавый.

Все, что есть, и все, что будет,
Ведомо тебе заране.
А моя душа забудет
Через миг о покаянье.
Ты безгрешная святыня,
Из тебя исходит благость,
Я же злобная гордыня,
Самому себе я в тягость.

Ты царишь над звездной бездной,
Я же малая пылинка,
Ты цветущий сад небесный,
Я же слабая былинка,
Светишь ты, не угасая,
Я же тусклые потемки,
Нет тебе конца и края,
Мой же век что век поденки.

ВАЦЛАВ ЯН РОСА

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЛИПИРОНА, СИРЕЧЬ ПЕЧАЛЬНОГО КАВАЛЕРА, DЕ AMORE, ИЛИ О ЛЮБВИ(Фрагмент)

О изменчивость людская,
Столь коварная и злая!
О поспешность превращенья,
Мерзкая до отвращенья!
Ты царишь на свете ныне,
Как горячий ветр в пустыне.
Сердце, что же ты грустишь —
Ветра ведь не укротишь!
Кто она? Под чьей же властью
Я, от мира прочь бегущий?
Как мне справиться с напастью?
Помоги, о всемогущий!
Я хожу, как неживой,
Угнетен своей тоской,
И не вижу ничего —
Хоть бы знать, из-за кого!
Не однажды развлеченья
Я искал в зеленых чащах
Средь достойных восхищенья
Скал и ручейков журчащих,
Но они душе забвенья
Не дают ни на мгновенье.
Даже музыка и пенье
Не приносят облегченья.
Даже дивный день весенний —
День, в который все созданья
От букашек до растений
Пребывают в ликованье,
А светило вверх стремится,
Все целуя на бегу,
И в ответ все веселится
И в лесу и на лугу.
Одержим извечной страстью,
В полумраке, средь ветвей,
Заливается от счастья
Влажной трелью соловей.
И, обласканный весной,
По траве зверек лесной
В упоенье скачет —
Тоже счастлив, значит.
Лес все больше оживает,
Покрывается листвой,
Солнцу весело кивает
Каждый цветик полевой,
И весь мир, ликуя,
Славит день прекрасный.
Только я тоскую,
Кавалер несчастный.
Отчего же мне на свете
Жить в печали суждено?
Чем терпеть страданья эти,
Лучше б умер я давно!
Боже, если я нарушу
Твой закон и сам собой
Выпущу из тела душу,
Будь не слишком строг со мной.
Что же я такого
Совершил плохого,
Раз меня такой
Ты казнишь тоской?
С высоты своей небесной
Ты хоть юность пожалей,
А не то конец известный
Положить придется ей.
Юность дорогая,
Ты уже без сил,
Громко я взываю —
Кто бы пособил?
Я брожу, стеная,
Слезы щеки мочат,
Отыскал врача я,
Врач лечить не хочет.
Раз никто в болезни
Мне помочь не может,
Значит, ждать полезней —
Смерть сама поможет.
Сердце от тоски
Рвется на куски.
Лучше жизни я лишусь,
Чем терпеть такую грусть!

СЛОВАЦКИЕ ПОЭТЫ

ЭЛИАШ ЛАНИ

* * *

Ох, беда мне, грешной,
Горе мне, сердешной,
Чьи мне обивать пороги,
Где искать подмоги?
Турок меня рубит,
Папа меня губит,
Кто ж меня, бедняжку, приголубит?
Плачу я, молю, вся в ранах:
Боже, покарай поганых!

Я как роза среди терний,
Мне грозит любой неверный,
А кто мог бы заступиться,—
Обобрать меня стремится.
Козни, ссоры
Да раздоры —
Нет надежной мне опоры!
Плачу я, молю, вся в ранах:
Боже, покарай поганых!

Я стремлюсь к тебе душою,
Нету от врагов покою,
Мне, несчастной и забитой,
Будь ты сам защитой!
Вкруг меня враги оравой,
Но избави, боже правый,
От купели их кровавой.
Плачу я, молю, вся в ранах:
Боже, покарай поганых!

* * *

Меня наказывает небо,
Но до конца не сокрушает,
Господь хоть мечет стрелы гнева,
Но милосердья не лишает.
Суров он взглядом,
Но добрым словом
Детей своих он утешает.
Так отчего же ныне
Ты в грусти и унынье,
О трепетный мой дух?

За тяжкий грех снести я счастлив
Господень гнев, чтоб через это
Познать, сколь грозен и участлив
В своем суде создатель света.
Я наказанье
Навек запомню,
И будет тем душа согрета.
Так отчего же ныне
Ты в грусти и унынье,
О трепетный мой дух?

Пусть я покинут буду всеми,
Лишь на тебя я уповаю,
Перед тобой, настанет время,
И я предстану, как мечтаю.
Взгляни, о боже,
Сюда, на землю,
К тебе я преданно взываю.
Так отчего же ныне
Ты в грусти и уиынье,
О трепетный мой дух?

Прочь все, кто с совестью лукавит,
Кто в заблуждениях упорен,
Господь мне скоро милость явит,
Он плевы отделит от зерен,
Он опечалит,
Он и утешит,
И тех возвысит, кто покорен!
Так отчего же ныне
Ты в грусти и уиынье,
О трепетный мой дух?

ПЕТЕР БЕНИЦКИЙ

6(63)

Почто пристегиваешь шпагу,
Какую выкажешь отвагу,
Коль сердцем не мужал в беде?
Почто немалое богатство
Употребляешь против братства
И смуту сеешь ты везде?
Большому пану не пристало,
Чтоб шпага попусту блистала,
Ее он должен обнажать
Лишь против недругов опасных,
А крепостных людей несчастных
Он должен ею защищать.

10 (84)

Тот, кто других судить берется,
А на себя не обернется,
Он как один звонарь, чудак,
Который, говорят, намедни
Исправно отзвонил к обедне,
А сам отправился в кабак.
Коль хочешь чистым быть, то ясно,
Что ловишь рыбу ты напрасно
Там, где водичка помутней.
А если угрожает ворог,
Всегда сухим держи свой порох
И доброе ружье имей.

12 (92)

Мне, говоря по чести, мнится,
Что заключение в темнице
Намного смерти тяжелей.
Что смерти может быть короче?
А тут страдай и дни и ночи
И об утраченном жалей.
Кто принял смерть, — мгновенье ока
И он уж от забот далеко,
Навек погас усталый ум.
А тут терзает наважденье —
Наступит ли освобожденье?
И избавленья нет от дум.

14 (101)

Справляя вольную работу,
Никто не пожалеет поту —
Всяк с радостью исполнит долг.
Слуга, издольщик или скотник,
Как и любой другой работник,
В труде за плату видит толк.
Кто сам себе постелит ложе,
Тому и спать на нем пригоже,
И сладок сон его, как мед.
Кому же довелось с рожденья
Испытывать лишь принуждение,
Тот весь свой век отраву пьет.

17 (118)

Нет, бедность вряд ли украшает
Тебя, и вряд ли возвышает
Твое достоинство она!
Будь, как Марк Туллий, ты отважен,
Зато мошной не больно важен —
Неважная тебе цена.
Презренье к бедняку простому
И кошельку его пустому
Естественно в стенах дворцов.
Но пуще всех в среде спесивых
Не жалуют вольнолюбивых
Поэтов и иных творцов.

23 (150)

Любовь слепа, и подтвержденья
Тому встречаю каждый день я.
Красавице вдруг мил урод,
Уродку полюбил красавец,

Юнец, стыда не опасаясь,
Старуху за себя берет.
Она дукатами поманит —
И тотчас же Дианой станет
И воссияет красотой.
Исток любовного недуга
В наш век в мошне, набитой туго,
А сердце нынче звук пустой.

ШТЕФАН ПИЛАРИК

SORS PILARIKIANA СУДЬБА ПИЛАРИКА ШТЕФАНА, СЛУГИ БОЖЬЕГО(Фрагмент)

Кто избегнет грозной божьей кары?
В месяц вресень, в третий день, татары
Коршуньем, кровавыми орлами,
Что кружат, чуть шевеля крылами,
В три часа, когда я распростился
С паствой и спокойно в путь пустился
К Бранчи со стенами крепостными,
Чтобы снова встретиться с родными,
С прихожанами, со всей прислугой,
С детками и милою супругой,
Коих я с напутствием любовным
Отослал, оставшись по церковным
Нуждам — чтобы для благословенья
Деток приводило населенье,—
Возле Сеницы, южней немного,
Где идет на Куново дорога,
На меня внезапно налетели
Хищной стаей, лаяли, свистели,
Что-то не по-нашему базлая,
Громким кликом страху нагоняя,
С луками тугими и плетями,
Со сверкающими палашами.
Палашом таким меня по шее
Бил татарин, силы не жалея.
Выпрягли коня, себе забрали,
А меня с двумя людьми связали —
С челядью вельможного Майтени,
Те от страха пали на колени,
Парень и посыльная — девица.
Нечему тут было и дивиться.
Я от страха обмер сам, не скрою,
Да еще все думал я с тоскою,
Что с женой, с детьми не попрощался
И что с ними навсегда расстался,
Что мне чаша горькая досталась
В рабстве, а не дома встретить старость.
Тронулись вперед, и в ту же пору
Столь печальный вид явился взору,
Что от горя стал мутиться разум:
Множество татар сошлось там разом,
Сеницких гоня, и все известных —
Женщин, и мужчин, и панн прелестных.
Надо мной рыдали прихожане,
Я — над ними. Что за наказанье
Бог на нас наслал в тот день ужасный!
И не мог несчастному несчастный,
Сознавая ужас положенья,
Молвить хоть словечко утешенья —
Зорко надзирали те над нами,
Били кулаками и кнутами.
Вот пошли поля, болота, кочки,
Узкие речушки, ручеечки,
И свалился конь со мной в трясину —
Больно нагрузили уж скотину!
Кабы не татарин, мне оттуда
Помогло бы вылезть только чудо.
И не чудо ль, что меня бучило
С грузом и конем не поглотило!
Вечером они остановились,
Развели костры и повалились.
Тут кривой татарин облаченье
Снял с меня в единое мгновенье,
Кинул мне какую-то сермягу,
Вырядил, как нищего бродягу.
Страх терзал, дождем всю ночь кропило,
Словом, не до сна той ночью было.
А кривой добрался до посыльной,
Грех творил над жертвою бессильной,
Плач, мольбы — ничто не помогало.
И такого делалось немало,
Видно, люди те зверей лютее —
Многих умертвили так злодеи.
Утром встали, сборы были скоры,
Впереди — дорога через горы.
Начали душить младенцев милых,
И швырять о землю что есть силы.
Если невредимое строенье
Видели в каком-нибудь селенье,
То огонь немедля разводили
И, спалив постройку, уходили.
В тот же день, по кочкам и болотам
Пробираясь, обливаясь потом,
Турок на пути мы повстречали.
«Поп, конец попу!» — они кричали
И, махая саблями, хотели
Зарубить меня н в самом деле.
К счастью, мой спаситель им сурово
Что-то крикнул, спасши жизнь мне снова.
Мы прошли их табор басурманский,
А потом валашский, христианский,
И на кочках над бурливым Вагом
Нам пришлось заночевать, беднягам,
Голодом и жаждой тяжко мучась.
Есть ли что страшней, чем пленных участь?
Конским нутом ноги нам скрутили,
Разлеглись на нас, как на настиле,
И всю ночь колодами лежали,
Даже шевельнуться не давали.
Тем же, что взывали к состраданью,
Отвечали кулаком и бранью.
В середине ночи этой длинной
Стали пленных потчевать кониной,
Без кусочка хлеба, несоленой,
На костре дымящем испеченной.
Ясно, что такое угощенье
Вызвало во мне лишь отвращенье,
Грязь и та подобной пищи чище,
Предпочел я утра ждать без пищи,
Лишь воды попив из мутной лужи.
Что ж, Спасителю пришлось и хуже,
Ради нас великой муке крестной
Подвергался наш отец небесный.

ДАНИЭЛЬ ГОРЧИЧКА-СИНАПИУС

* * *

Мне нужна твоя поддержка,
Я устал, едва дышу,
Я прошу о дружбе дерзко,
Недостоин, но прошу.
Если ты мне в ней откажешь,
То в пути к воде закажешь.
Как я к твоему ручью
Припаду, воды попью?
Чем я освежу уста?
А она ведь так чиста,
Как небесный мед, сладка —
Мне б ее хоть два глотка!

СМЕРТЬ

Ей что бедный, что богатый,
Что красивый, что горбатый,
Все равны — берет любого,
Старого и молодого…
Так цветочек луговой
Для косы — одно с травой.
Мало радости на свете,
И раскидывают сети
Грусть, забота, суета,
Хлопоты и нищета.
И за труд свой неустанный
Только домик деревянный
Получаем мы однажды,
Да и то еще не каждый.
Кто проведает о том,
Скоро ль смерть его копьем
Поразит без сожаленья?
Кто провидит то мгновенье?

 

 

 

Чешские поэты

Шимон Ломницкий из Будчи (1552–1623). — По происхождению крепостной, сын старосты в имении Рожемберков; получив образование, был служащим в имении, затем учительствовал, содержал заезжий двор; участвовал в антигабсбургском восстании, после его поражения у Белой горы впал в немилость у властей; умер в нищете.

Плодовитый и разносторонний поэт и прозаик, Ломпицкий был автором двух сборников духовных песен, из которых один — «Новые песни» (1580) явился первым чешским католическим «канционалом» XVI в.; писал также драмы, много переводил. Способствовал жанровому и тематическому углублению чешской литературы своего времени.

Стр. 737. Мудрость, — Это стихотворение было в 1871 г. опубликовано на русском языке в переводе Н. Берга с биографической справкой, где о Ломницком говорилось как об одном из значительных чешских поэтов.

Микулаш Дачицкий из Геслова (1555–1626). — Богатый мещанин, получивший образование; знал латынь. В легендах, распространяемых вплоть до наших дней (был снят фильм о его жизни), Дачицкий выступает как человек без определенных занятий, авантюрист и дуэлянт. Но по его произведениям об авторе складывается впечатление как о человеке серьезном, горячем патриоте. Он написал «Дпевник», где использовал записи семейной хроники, а в 1619–1620 гг. — сочинение в стихах под названием «Простоправда», имея в виду безыскусную, чисто житейскую точку зрения на жизнь; в «Простоправде» (откуда взято стихотворение «О Богемия!») сильны выпады против католической церкви и мещанства. Произведения поэта были опубликованы лишь после его смерти.

Ян Амос Коменский (1592–1670). — Выдающийся чешский мыслитель, писатель, основатель современной педагогики, последний епископ общипы «чешских братьев». В 1628 г., после белогорских событий, эмигрировал в Польшу, затем скитался по разным странам Европы, последние годы жизни провел в Амстердаме.

Наиболее значительные сочинения в области поэзии — духовные песни, перевод «Песни Песней» и псалмов, а также теоретическая работа «О чешской поэзии» (1620). Труды Коменского в области философии и педагогики, а также наиболее значительное произведение чешской художественной литературы XVII в. — «Лабиринт света и рай сердца» (1623) написаны па латыни. Стихи Коменский писал по-чешски.

Стр. 739. Наша жизнь есть странствие — из сб. «Евангельские песнопения» (1659).

Адам Вацлав Михна из Отрадовиц (ок. 1600 — ок. 1676). — Происходил из небогатой шляхетской семьи, органист, учитель пения и музыки в иезуитском колледже в Индржиховом Градце.

В своих стихах Михна опирался на добелогорские гуманистические культурные традиции; в то же время в его творчестве нашли отражение модные тогда увлечения пдилликой, свойственной барокко.

Основные его сочинения — сборник «Чешская музыка, радостная и печальная, в честь Богородицы» (1647), «Лютня чешская» (1633), «Рождественская музыка» (1661). Образная выразительность языка (см., напр., «Майскую песню» — пейзажная зарисовка расцветающей природы и др.), близость его поэзии фольклору способствовали тому, что многие песни Михны стали народными (напр., колыбельная «Убаюкивая…»).

Вацлав Франтишек Коцманек (1607–1679). — Мещанин, получил университетское образование, учительствовал в провинции, затем в Праге, где был также регентом ряда католических храмов.

Коцманек сочинял пьесы, которые разыгрывались учениками на рождество и на масленицу, коляды, стихи на исторические темы. Произведения Коцманека интересны прежде всего как свидетельство современника о событиях того времени, они проникнуты сочувствием к угнетенным крестьянам, бедному люду. Язык произведений Коцманека насыщен элементами, свойственными народной поэзии, — сравнениями, поговорками, шутками.

Ему принадлежит первый известный так называемый чешский «сельский отче наш» — парафраза молитвы «Отче наш», позже довольно распространенная форма стихотворения, в котором строки молитвы перемежаются со стихами критического содержания; поэт рисует произвол солдат, разорявших страну в период Тридцатилетней войны.

Феликс Кадлинский (1613–1675). — Доктор гуманитарных наук, член иезуитского ордена. Увлекался итальянской и испанской буколической поэзией. По мотивам немецких духовных песен Фридриха Шпее написал сборник духовной лирики «Славящий соловей» (1665) (фрагмент из этой книги см. в наст, томе), где, в отличие от Шпее, мистическое отношение к Христу трактуется как чисто светская эротика. Произведение Кадлпнского пользовалось у современников большим успехом и находило подражателей вплоть до конца XVIII в.

Бедржих Бридель (1619–1680). — Наиболее известный представитель духовной контрреформистской поэзии в Чехии XVII в., прозаик, переводчик, миссионер.

В конце 50-х годов XVII в. издал сочинения в прозе и стихах о жизни св. Ивана (1657) и св. Прокопа (1662), сборник идиллических стихов — колядных песен «Ясли» (1658); тогда же создал наиболее интересное свое произведение, поэму «Что есть Бог? Что есть Человек?» (фрагмент из которой см. в томе), изданную анонимно в 1658 г.; в поэме отразилось типичное для поэзии барокко противопоставление величия бога и ничтожности человека. Поэма написана в традициях поэзии XVI века, ясным, близким народному языком.

Вацлав Ян Роса (ок. 1620–1689). — Доктор прав, адвокат, затем государственный чиновник — советник апелляционного суда; за заслуги на этом поприще был посвящен в рыцарство. Известен трудами в области филологии (грамматика чешского языка, словарь, работа о стихосложении). Его «Беседа пастухов о рождении Христа» — существенный вклад в достижения чешской поэзии XVII в. Публикуемый в наст. томе фрагмент из поэмы Вацлава Росы «Повествование Липирона, сиречь печального кавалера, de amore, или О любви» (1651) — образец модной галантной поэзии того времени.

Стр. 748. Липирон — имя образовано от греч. «печаль».

Словацкие поэты

Элиаш Лани (1570–1618). — Епископ евангелической церкви в Северной Словакии; один из наиболее тонких лириков в словацкой литературе той поры. Поэзия Э. Лани проникнута мистикой, фатализмом, но вся система строфики — глубоко народная, из народной поэзии он черпал и темы, образы. Как и другие словацкие авторы, представленные в томе, Э. Лани писал, пользуясь чешской графикой (словацкий литературный язык сложился лишь в XIX в.) и под влиянием чешского языка.

До нас стихи Лани дошли в сб., изданном Д. Прибишем, вместе с «Катехизисом» Лютера в 1634 г.

Стр. 750. Ох, беда мне, грешной… — Монолог гонимой протестантской церкви.

Петер Беницкий (ок. 1603–1664). — Дворянин; служил в армии. Беницкий писал по-словацки — подготовленный им в 1652 г. сб. «Словацкие стихи» при жизни по публиковался, — и по-венгерски «Magyar rithmusok» («Венгерские стихи», 1664), — это была одна из наиболее читаемых книг (до XIX в. выдержала двадцать изданий).

Оба цикла созвучны, хотя и представляют собой разные сочинения; это стихи о жизни общества того времени, сентенции, почерпнутые из античных авторов, нравоучения, сатирические заметки и т. п.; в «Словацких стихах» ярко выражено критическое отношение к богатому дворянству, его привилегиям, и, с другой стороны, — сочувствие к крепостным. Публикуемые в наст, томе БВЛ стихотворения П. Беницкого взяты из его «Словацких стихов».

Штефан Пиларик (1615–1693). — Евангелический священник. Автор ряда религиозных и автобиографических сочинений. Наиболее популярное произведение поэта — реалистическая поэма о злоключениях в татаро-турецком плену и о счастливом освобождении — «Sors Pilarikiana. Судьба Пиларика Штефана, слуги господа» (1666), написанная на сильно словакизированном чешском языке. Спасаясь от религиозных преследований, Ш. Пиларик эмигрировал в Саксонию, где и умер.

Стр. 756…табор… валашский… — Валахия — княжество на нижнем Дунае; валахи принимали участие в турецких набегах.

Даниэль Горчичка-Синапиус (1640–1688). — Учитель, евангелический священник, проповедник; провел несколько лет в эмиграции в Польше. Талантливый поэт, филолог, призывавший словацких авторов «писать, как говорим», то есть по-словацки. Занимался исследованиями в области словацкого стиха, в своих собственных поэтических сочинениях придавал большое значение эвфонии, аллитерациям, словесной игре — подбирал этимологически близкие и созвучные слова.

В подготовленное им и дополненное издание протестантских духовных песен «Cithara Sanctorum» («Цитра святых», 1684) Горчпчка включил около восьмидесяти своих песен и переводов; стихи Горчички публиковались также в сб. «Hortulus Animae piae» («Вертоград души набожной», Дрезден, 1676), откуда и взяты оба стихотворения, публикуемые в наст. томе.

И. Иванова