В. Д. Кузьмина. Повесть о Бове-королевиче в русской рукописной традиции. XVII—XIX вв.

ВВЕДЕНИЕ

Русские повести и сказки о Бове-королевиче имеют многовековую интересную историю.

Рыцарь Бэв из города Антона появляется впервые как герой французской chanson de geste, сложенной в эпоху крестовых похо­дов. В XIII в. это произведение становит­ся популярной народной поэмой и попадает в рукописи. Идея торжества справедливости и мщения за насилие, облеченная в форму занимательного аван­тюрного повествования, причудливое сочетание элементов сказ­ки и романа обеспечивают произведению широкую известность по всей Западной Европе. С XIII в. рукописные и устные ва­рианты поэм о Бэве (Бевисе, Буово, Бово), кроме их родины — Франции, известны также в Англии и Италии. С началом ши­рокого развития книгопечатания в XV—XVI вв. многочислен­ные издания стихотворных и прозаических обработок этой поэмы широко расходятся по всем странам Запада. Печатные итальянские издания поэмы о Бове распространяются на Балканах. В XVI в. перевод повести о Бове проникает оттуда в Бело­руссию и попадает на Московскую Русь. Через балканские госу­дарства, кроме повести о Бове, как известно, на Русь пришла «Троянская гистория» Гвидо де Колумна и так называемая «сербская» романизированная «Александрия».

Немногие переводные повести стали на Руси столь популяр­ными, как повесть о Бове-королевиче. Об этом свидетельствует прежде всего большое количество сохранившихся рукописных списков ее.

В XVII в. известностью на Руси наряду с повестью о Бове пользовались переводные рыцарские повести о римском кесаре Оттоне, о Мелюзине, о Петре Златые Ключи, о Василии Златовласом, о королевиче Брунцвике, об Аполлоне Тирском. Судьба повести о Бове типична для переводных рыцарских по­вестей на Руси). На новой родине прививаются лишь те из них, которые ассимилируются с русским фольклором и постепенно из рукописных и печатных изданий целиком переходят в устное на­родное творчество.

Рукописная переводная повесть о Бове в списках конца XVII в. носит яркие следы воздействия русского фольклора. С течением времени этот процесс углубляется, и западная рыцар­ская повесть постепенно превращается в русскую волшебную сказку, популярную в различных классах. Начиная с конца XVII в., рукописная «повесть», «сказание», «гистория», «сказка» о Бове известна одновременно среди дворянства, купечества, мещанства, крестьянства. Она подвергается многократной творче­ской переработке соответственно вкусам своих классово раз­личных читателей.

Со второй половины XVIII в. сказка о Бове становится по­пулярным произведением лубочной литературы и с этого времени выходит сотнями изданий вплоть до 1918 г.

Одновременно, как популярное произведение народного твор­чества, сказка о Бове не раз привлекает внимание русских писа­телей и подвергается литературной обработке. Радищев, Пушкин, Батюшков задумывают поэмы о Бове; позднее писатели-народ­ники используют этот же сюжет для прозаических сказок.

Наряду с лубочными изданиями и литературными обработ­ками сказка о Бове с конца XVIII в. становится известной и в устной традиции. Эта линия развития оказалась наиболее жиз­неспособной. Сказка о Бове до сих пор широко известна в устах народных мастеров-сказочников. Последние тексты ее за­писаны в 1940 г. Кроме того, ряд героев этой сказки, некото­рые мотивы и даже целые эпизоды из нее рассеялись по мно­гим русским сказкам и былинам.

1. ИЗУЧЕНИЕ ВОПРОСА И ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Для выяснения проблем, которые необходимо ставить при изучении русских повестей и сказок о Бове, необходимо учесть результаты работы западноевропейских ученых над романом о Бове. На Западе литературоведение уделило много внимания исследованию романа о Бове в его разнообразных стихотворных и прозаических вариантах.

Первой работой, специально посвященной изучению романа о Бове, была книга Райна «Ricerche intorno ai Reali di Francia», Bologna, 1872. Последней по времени крупной работой о Бове является, по-видимому, книга Штимминга «Der festländische Bue­ve de Hantone», пятый том которой появился в 1920 г. (серия «Gesellschaft für romanische Literatur», Bd. 25, 41, 42). За пол­столетия изучения Бовы на Западе появились, кроме того, десят­ки других работ и статей, посвященных этому роману; но напе­чатаны и подвергнуты тщательному изучению лишь рукописные его тексты. Печатные же издания, за исключением «Reali dï Francia», и устные поэтические варианты остались почти вне поля зрения западноевропейских историков литературы.

Первой проблемой, занимавшей ученых Запада, была проблема генезиса романа о Бове. Широкое распространение романа по ряду стран Европы, начиная с XIII в., весьма осложнило вопрос и вызвало самые различные гипотезы об его происхождении. Не­безинтересню привести хотя бы наиболее характерные из них.

В 1896 г. Вюлькер полагает, что основой романа является кельтский источник,1 Зухир в 1899 г. видит в романе о Бове переработку сказания о викингах,2 Прентис Хойт в 1902 г. ука­зывает на англо-саксонскую хронику,3 Зеттегаст в 1904 г. счи­тает источником романа предания армянского и персидского на­родного эпоса, в частности, Шах-Наме4. Однако в 1919 г. он , печатает работу, в которой высказывает предположение, что в основу романа положены мифы об Одиссее, Оресте и Клитемне­стре.

В 1905 г. Р. Ценкер полагает, что роман о Бове восходит к англо-саксонскому преданию о Гамлете,5 М. Дейчбейн в 1906 г., желая примирить противоположные точки зрения, указывает, что в данном произведении имеется нагромождение разнохарактер­ных элементов.6 Наконец, в 1908 г. Л. Иордан, отрицая все предыдущие исследования, утверждает, что источником романа о Бове является сказка эпохи крестовых походов, созданная для развлечения.7

Большая часть перечисленных выше работ устарела и являет­ся прекрасным образцом того, в какой тупик может завести и заводит исследователя метод внешних аналогий.

Решая проблему генезиса, большая часть этих ученых изучала роман о Бове изолированно, как один из вариантов сказания об изгнании героя. Этот сюжет широко распространен по всем стра­нам, известен во все эпохи. Отсюда столь различны и предпо­лагаемые его источники — от Шах-Наме и античных мифов до сказаний о викингах.

Проблема генезиса романа о Бове была впервые научно по­ставлена в диссертации Хр. Бойе «Ueber den altfranzösischen Roman von Bueve de Hamtone» (Beiheft 19 zur «Zeitschrift für romanische Philologie», 1909),

Хр. Бойе составил список всех основных европейских редак­ций романа и установил их взаимоотношение. Затем он изучил 187 французских рыцарских романов и на фоне этой лите­ратуры проанализировал роман о Бове. В результате иссле­дования Хр. Бойе пришел к следующему выводу: англо-норман­ская и французская группы текстов возникли почти одновременно, независимо друг от друга, и восходят к общему, не дошедшему до нас источнику.

Этот вывод Хр. Бойе и в настоящее время принят европей­ской наукой.

Второй проблемой, интересовавшей европейских исследовате­лей, была проблема реконструкции старейшего, не дошедшего до нас, варианта — архетипа романа. Этим занимался Л. Иордан в вышеуказанной работе, это пытался сделать также Хр. Бойе в своей диссертации. Такое искусственное восстановление пред­полагаемого зерна романа в запутанном и сложном авантюрном сюжете в значительной степени зависит от произвола исследова­теля. Поэтому данная проблема не должна в дальнейшем нас интересовать.

Третья проблема, поставленная западноевропейскими исследо­вателями романа о Бове, — проблема социального приурочения ранних вариантов романа. По-настоящему ею интересовался лишь Райна, который настойчиво проводил мысль, что итальянские версии поэмы и прозаические переработки ее являются произве­дениями, созданными в народной среде и для народа.8 Райна указывает, что французский роман был занесен в Италию как народная устная песня или поэма. На рубеже XII—ХШ вв. бро­дячие народные поэты северной Италии на основе ее сложили поэму о Бове (венецианский текст).9 Наконец, «живой голос жонглеров, а не мертвые буквы рукописи» перенесли, по мнению Райна, поэмы о Бове из долин По и Адиджи в долину Арно — в Тоскану. Райна, анализируя тексты итальянских редакций поэ­мы о Бове, тщательно отмечает в ней приемы народного творче­ства: повторения, ретардацию, драматизацию, традиционные опи­сания битв, обрисовку эмоций не с помощью слов, а с помощью описания жестов (в венецианской поэме),10 народный юмор (в тосканских переработках).11

Бродячие народные певцы-поэты — вот создатели итальянских версий поэм о Бове, источников более поздних прозаиче­ских переработок; подвижная толпа пьяццы Флоренции и Тоска­ны — вот аудитория, для которой пели поэты свои поэмы или писали романы прозаики. Популярность в народной среде этих произведений и обусловила особенности их композиции и стиля. После Райна проблема отношения романа о Бове к фольклору совершенно не ставилась западноевропейским« исследованиями, несмотря на ее громадный методологический интерес.

Четвертая проблема, поставленная в западноевропейских исследованиях, — изучение композиции и стиля романа о Бове. Райна, как показано выше, ставил изучение композиции в связь с проблемой приурочения произведения к определенной социаль­ной среде и его отношения к фольклору. Иначе подходил к во­просу Хр. Бойе. Он разложил сюжет романа о Бове на ряд пер­вичных мотивов, привел параллели к каждому мотиву из фран­цузских рыцарских романов и установил для каждого мотива типичность или своеобразие его разработки в данном произведе­нии (III глава). Он поставил анализ композиции (сведенный, правда, к анализу мотивов) в связь с проблемой генезиса, с од­ной стороны, и с проблемой воздействия данного произведения на позднейшие — с другой. А. Штимминг также интересовался проблемой композиции. Он охарактеризовал три версии француз­ских редакций с точки зрения их метрики, рифмы, морфологии, синтаксиса, с целью датировки отдельных рукописей на основе филологического анализа. Затем он изучил изменения сюжета в различных вариантах романа о Бове и таким образом установил взаимоотношение рукописных его текстов. Он изучил, кроме того, элементы композиции романа по отдельным рукописям и пытался охарактеризовать по этому признаку личность автора. Так, например, анализ второй группы рукописей привел Штим­минга к выводу, что автором данной редакции был монах, желав­ший противопоставить свою «истинную», правдивую обработку поэмы о Бове «лживым» песням «грубых» жонглеров («Gesell­schaft für romanische Literatur», Bd. 41, S. 198—199). Но это крайне интересное наблюдение в дальнейшем Штиммингом не использу­ется, он даже не ставит перед собой вопроса, почему такая обра­ботка имела место и чем именно отличалась народная поэма от ее церковной обработки. Такой существенный пробел в значи­тельной степени обесценил работу Штимминга, из анализа не сделано настоящих выводов, и автор занимается, главным обра­зом, констатированием тех или иных особенностей композиции романа.

Наметив основные этапы изучения романа о Бове в Западной Европе и указав основные проблемы, поставленные в процессе этого изучения, следует задать вопрос, что именно из этого материала необходимо учесть для изучения русских повестей и сказок о Бове.

Прежде всего надо ясно представить себе взаимоотношение европейских вариантов романа о Бове (XII—XV вв.), чтобы по­нять место русской группы текстов в общем развитии сюжета романа. Для этой цели необходимо использовать вышеуказанные работы Райна, Бойе и Штимминга, где данный вопрос разработав почти с исчерпывающей полнотой и четкостью.

Все известные тексты романа о Бове могут быть разделены на две группы: французскую (материковую) и английскую (остров­ную). К французским текстам восходят, в свою очередь, голланд­ские и итальянские, а к последним — русские, еврейско-немец­кие и румынские. Английские тексты были источником ирланд­ской, исландской и кимрийской обработок романа, а, с другой стороны, англо-норманские тексты воздействуют на итальянские переделки романа.

Для исследования русских повестей и сказок о Бове особен­но интересны итальянские обработки этого романа, так как имен­но последние были источником русских вариантов.

В настоящее время, согласно указаниям Райна, известны 7 итальянских вариантов этого романа, часть из них — стихотворные, часть — прозаические; некоторые известны лишь в рукопи­сях, другие с XV в. выходили многочисленными изданиями.12

Для изучения русской повести о Бове особенно интересны следующие источники:

1. «Reali di Francia». По предположению А. Н. Веселовско­го, на Балканском полуострове существовал хорватский перевод этого произведения.13

2. Тосканская прозаическая обработка романа (так называемая Риккардианская рукопись), являющаяся одним из источников «Reali».

3. Так называемый «Венецианский текст» поэмы, который, как показал А. Н. Веселовский,14 был источником белорусской редакции повести о Бове.

Для уяснения взаимоотношения известных европейских редак­ций романа полезно воспользоваться схемами, которые составили Хр. Бойе и Райна (для итальянских текстов).

Работы указанных исследователей дают также 'четкую ха­рактеристику сюжета в его западноевропейских вариантах. Этот материал необходимо учесть при изучении русских текстов. Без ясного представления о том, чем был роман о Бове на Западе в XII—XV вв., нельзя будет понять своеобразие русских вариан­тов и уловить характерную линию развития сюжета на русской почве.

Прекрасную характеристику сюжета французских поэм о Бове (старейших в материковой франко-итальянской группе текстов) дал Хр. Бойе. Он убедительно показал, что сюжет французского романа о Бове типичен для рыцарского романа, построенного на воинских подвигах, приключениях и любовной интриге. Сюжет развертывается по следующим основным направлениям:

  1. Дважды несправедливо изгнанный (сначала злодейкой-ма­терью, потом королем) молодой рыцарь Бэв борется за возвра­щение своего домена — города Антона.
  2. В романе по традиции отводится место борьбе с неверны­ми. Бэв посещает дальние страны, где вводит христианство «огнем и мечом». Среди его воинских подвигов видное место занимают сражения против полчищ неверных, которых он, в кон­це концов, всегда побеждает.
  3. Много места отводится фантастическому элементу. Бэв на пути своем встречает чудовищ — великанов, обращает в христи­анство кентавра Агопарта. В романе фигурируют чудесные пред­меты — яблоко, предотвращающее отравление, волшебные зелья, а также сны, видения и т. п.
  4. Авантюрный элемент — описание всевозможных приключе­ний — является одной из основных сюжетных линий. Бэв города» в рабство и служит простым конюхом, затем попадает в руки разбойников, не раз переодевается для того, чтобы не быть уз­нанным.
  5. С другой стороны, в произведении прекрасно использована типичная для рыцарского романа любовная интрига, Она по­строена здесь на следующих характерных мотивах средневеково­го эпоса:
    а) королевна (Жозьена) любит простолюдина Бэва, не зная, что он проданный в рабство королевич (мотив кажущегося со­циального неравенства);
    б) на пути влюбленных Жозьены и Бэва встают всевозмож­ные препятствия, — судьба и злые люди их дважды разлучают (мотив разлуки влюбленных);
    в) полагая, что Жозьена умерла, Бэв собирается жениться на королеве города Сивель; на свадебный пир, узнав об этом, яв­ляется Жозьена в одежде жонглерки, происходит узнавание (мо­тив — жена на свадьбе мужа).

Сплетение таких разнообразных сюжетных нитей придает произведению неослабный интерес на протяжении 13 000—16 000 стихов. (Ср. характеристику рыцарского романа у М. Горького в «Истории русской литературы», 1939, стр. 38).

Становится понятной большая популярность этого романа. О нем упоминают слагатели целого ряда chansons de geste, о нем говорят и провансальские трубадуры в своих сирвентах (ср. сирвента Pierre Cardinal:

Chantarai de filhs N'Arsen
pro m'entendran li entenden
Et a l'autra gen bricona,
Chantarai de filhs N'Arsen
E de Bueves d'Antona.

(Raynouard. Lexique roman, 1844, t. I, p. 440);

или сирвенту Guiraut de Lus (цитирую по книге Штимминга, Bd. 42, S. 329):

Ges si tot miai volunt at fellona
No m lais, non chant el son Boves d'Antona).

Личные имена действующих лиц романа о Бове попадают и в другие произведения средневекового французского эпоса (Ges­tes de Doon de Mayence, Gestes de Beuves de Comarchis). Сти­хотворный роман о Бове распространяется по Франции в многочисленных списках в течение всего средневековья, он оказы­вает значительное воздействие на развитие французского ры­царского романа XIII в. (Daurel et Beton, Parise la Duchesse, Florence de Rome, Octavian и, др.), как показал Хр. Бойе.15 Позднее стихотворная форма сменяется прозой, и в этом виде роман о Бове неоднократно издается, начиная с 1502 г.16

Итальянские тексты романа о Бове несколько видоизменили имена героев, но, за исключением тосканских переработок и поэ­мы Герардо, итальянские варианты, по словам Райна, довольно точно сохраняют основные линии сюжета, намеченные во фран­цузских оригиналах. Поэтому на них можно специально не оста­навливаться.

Несколько слов следует сказать и об англо-норманских (ост­ровных) текстах. Уже с XIII в. в Англии известна поэма о sir Bevis of Hampton. Сюжет французского произведения здесь сохраняется в основных чертах, но роман окрашен местным английским колоритом. Так, например, в целом ряде эпизодов борьба с Ирландией заменяет борьбу с неверными, сам герой — уроженец и властелин английского города Гамптона, место дей­ствия во второй части переносится из Кельна в Лондон и т. д. Эта поэма так же, как и французская, переделывается позднее в прозаический роман и, начиная с XVI в. является одной из популярных народных книг в Англии. Для исследователя русской повести о Бове англо-норманские тексты интересны постольку, поскольку они оказали некоторое влияние на итальянские передел­ки романа, которые были источниками белорусского перевода повести о Бове.

Это общее представление об основных группах европейских вариантов романа о Бове должно явиться исходной точкой при анализе русской группы текстов.

Подведем итоги.

Изучение западноевропейских исследований показывает, какие проблемы ставились при изучении романа о Бове на Западе и каков был охваченный материал; уясняет взаимоотношения ев­ропейских вариантов; позволяет составить достаточно четкое представление о характерных чертах романа о Бове на Западе в XII—XV вв.

После краткого обзора исследований, посвященных западно­европейским вариантам романа о Бове, следует перейти к исто­рии изучения русских текстов.

Прежде всего надо выяснить, насколько полно был охвачен исследованиями материал. Повести и сказки о Бове известны в десятках рукописей, в сотнях лубочных изданий, картинок и устных вариантов. Из всего этого было научно издано:

а) три рукописных текста (один белорусский—XVI в. и два русских);17

б) два текста лубочных сказок (первая половина XIX в.);18

в) одиннадцать лубочных картинок (первая половина XIX в.);19

г) четыре текста устных сказок.20

До сих пор не имеется полного списка рукописных тек­стов, лубочных изданий и устных вариантов.

Русские повести и сказки о Бове-королевиче не были пред­метом всестороннего изучения, как это было на Западе. Прав­да, А. Н. Веселовский в 1888 г. посвятил рукописной повести о Бове специальную главу во втором томе своей блестящей кни­ги «Из истории романа и повести»; вопросом об отражении ру­кописной повести о Бове в лубочной и устной сказке занималась позднее Е. Н. Елеонская.21 Но это все, что сделано у нас за пятьдесят лет.

Впрочем, кроме этих двух работ, ряд замечаний по поводу рукописных повестей, лубочных и устных сказок о Бове рассеян» в общих курсах по фольклору, истории древнерусской литерату­ры, в монографиях и статьях о лубке. Объединение и обзор этого материала дает представление о том, как смотрели на русские повести и сказки о Бове различные поколения исследователей, какие проблемы их интересовали.

Лишь три исследователя специально занимались изучением этого произведения: А. Н. Пыпин в своем «Очерке литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1857), Д. Ровин­ский в V томе «Русских народных картинок» (1881) и А. Н. Веселовский в «Истории русской словесности» Галахова (1880) и во втором томе книги «Из истории романа и повести» (1888).

Наших исследователей занимал главным образом вопрос о происхождении русской повести о Бове.

В начале XIX в. эта повесть осмысливается как русская сказка о богатырях. Так, например, И. Нестерович писал в 1815 г., по поручению гр. Румянцева, Малиновскому: «Его с-во канцлер убедительнейше просит ваше пр-во принять на себя труд приискать древне-богатырские сказки о Бове-королевиче, Евдоне и Берфе и другие...»22

В 1820 г. Румянцев пишет Берху в Пермь: «...постарайтесь, пожалуйте, об отыскании древних списков наших богатырских сказок не токмо о российских богатырях, но даже о иностран­ных, каковы суть Бова-королевич, Евдон и Берфа и тому подоб­ные. Если письменных таковых тетрадей нет, то можно записать таковые повести по изустному рассказу...»23

Здесь, как видно, Бова-королевич считается иноземным геро­ем русской сказки, но не указывается, откуда именно он у нас появился.

Так же глухо упоминается обычно об иноземном происхож­дении сказки о Бове в учебниках первой половины XIX в. В. Плаксин, например, в разделе «поэзия» (понимаемой им, как устная народная поэзия), разбирая русские песни и сказки (с последними смешиваются былины), отмечает «внесенные после чуждые нам сказки, каковы, например, о Еруслане Лазаревиче, о Жар-птице и сером волке, о золотой горе, о Бове-королевиче и т. п., в которых проглядывает или азиатская судьба или ев­ропейское рыцарство, или византийское соединение того и дру­гого».24

Впервые предположение об итальянском происхождении рус­ской сказки о Бове было высказано еще Львовым в 1804 г. В поэме «Добрыня Никитич» Львов указывает, что не желает воспевать Бову-королевича, так как «не русский» он:

Он из города Антона,
Сын какого-то Гвидона,
Макаронного царя...

В сноске к слову «Антон» Львов указал: «Анкона, город в Италии, сделался у переписчиков Антоном».25

Вопросом об итальянском источнике русской сказки о Бове интересовался позднее и А. С. Пушкин. Находясь в ссыл­ке в Кишиневе, поэт летам 1822 г. живо интересуется фолькло­ром.26 Поэтому он возвращается к сюжету Бовы, интересовавше­му его еще в лицейский период. Он пишет планы новой поэмы о Бове, делает наброски начала — пятистопным и четырехстоп­ным ямбом. В связи с этим Пушкин изучает истоки русской сказ­ки о Бове, известной ему по сборнику «Дедушкины прогулки» (изд. 1791 г.). Он читает P. L. Ginguené «Histoire littéraire d'Italie» (Paris, 1812), конспектирует оттуда главу, касающуюся старопечатной итальянской поэмы Bovo d'Antona (делает замеча­ние: «Bov[o] est aïeul de Бова, c'est probable») и указывает, что сюжет на протяжении всей итальянской поэмы развивается «как в русской сказке» {«comme dans le conte russe»).27 В 1830 г. в журнале «Московский телеграф», № 22 (ноябрь), на стр. 157— 164 появилась статья М. Макарова «Об источниках русски« ска­зок» («Догадки об истории русских сказок»), где автор писал: (стр. 161 —162): «Позднейший современник Еруслана, храбрый и смелый витязь королевич Бова — повесть итальяно-француз­ская. Тут действуют попеременно итальяно-германцы и фран­цузы. Тут без труда находим имена Анконы (Антона города), Гвидо (Гвидона), Бовье (Бовы), Дьедона (Дидона), Марк Брю­но (Малкобруна), Амико (Дружевну) и прочее.28

На своей родине сия сказка должна была принадлежать к числу рапсодий. К нам перенесена она словено-итальянами, едва ли ранее времен Иоанна III, и после переложена на русские нравы».29

В том же 1830 г. об итальянском происхождении повести о Бове упоминал и Н. А. Полевой.30

В 1831 г. вопрос об итальянском источнике русской сказки о Бове занимает Я. Гримма. В предисловии к сборнику русских лубочных сказок, изданных в немецком переводе А. Дит­рихом, Я. Гримм писал, что данная сказка восходит «без сомне­ния к романскому источнику». Это «не что иное как известный роман Buovo d'Antona каролингского цикла, который известен на нескольких языках в рукописных и печатных текстах и вхо­дит в состав 4-й книги «Reali di Francia». Как и когда эта бас­нословная повесть попала в руки русского создателя сказки — трудно сказать». Гримм указывает далее, что имена русской сказ­ки обнаруживают близость к итальянскому оригиналу: «Бова — это Bovo, Дружневна — Drusiana, Синбалда — Sinibaldo, Полкан — Pulicane, град Антон — город Antona первоначального сказа­ния».31 Постановка вопроса здесь только намечена, аргументация почти отсутствует.

В такой общей форме говорилось об итальянском происхож­дении русской сказки и позднее, вплоть до появления диссерта­ции А. Н. Пыпина.

«Известная простонародная сказка Бова-королевич, — писал в 1842 г. П. Георгиевский, — не есть собственно русская,, а итальянская: в Гвидоне читатель узнает известного рыцаря Гвидо, в Бове уроженца Бовин, а в Антоне — Анкону и проч.. Вообще должно заметить, что мы имеем самые недостаточные, темные понятия о старинных наших сказках, разбор же их мог бы принести важную пользу Русской словесности».32

А. Н. Пыпин в 1857 г. в своей диссертации «Очерк литера­турной истории старинных повестей и сказок русских» впервые привлекает итальянские тексты к изучению русской повести о Бове. Он имел в своем распоряжении лишь «Reali di Francia» в венецианском издании 1667 г. и поэтому не ставит вопроса, из, какого имению итальянского варианта заимствована русская по­весть. Он сравнивает текст русской повести с текстом четвертой книги «Reali» и приходит к такому выводу: «История Буово с замечательной точностью передается в нашей сказке, впрочем довольно сокращенно: главные обстоятельства соблюдены верно, имена отчасти осмыслены русским произношением, отчасти же несходны с итальянскими, что зависело, вероятно, или от ва­риантов текста, или от того, что наши переделыватели основы­вались на другой итальянской редакции...»33

А. Н. Пыпина интересует уже не только самый факт итальянского происхождения русской сказки о Бове, — он ставит во­прос о пути ее проникновения да русскую почву и приходит к выводу, что мы имеем дело с непосредственным переводом ка­кого-нибудь итальянского варианта. «Вообще все переделки имен и обстоятельств говорят в пользу непосредственности перехода итальянского романа в нашу популярную словесность,— пишет далее А. Н. Пыпин. — В содержании и внешности сказки нашей нет никаких следов другой посторонней обработки, что заметно во всех других повестях и романах, явившихся у нас из литера­тур западных».34

Через несколько лет после диссертации А. Н. Пыпина, в 1861 г., появляется книга И.М.Снегирева «Лубочные картинки русского народа в московском мире». Автор указывает, что ряд русских сказок попал к нам с Балканского полуострова. «В чис­ле сербских сказок, — пишет Снегирев, — находится и Бова-королевич, который в русских занимает не последнее место. Сказка эта из числа итальянских, переделанных на русский лад. Она заимствована из поэмы XIV века «Buovo d'Antone».35

Снегирев впервые указал на сербскую сказку о Бове как на зве­но, связывающее итальянскую поэму с русской лубочной сказкой.

В 1881 г. Д. Ровинский издает «Русские народные картинки», где печатает в I томе полный и краткий тексты лубочной сказки о Бове по изданиям начала XIX века. В IV томе («Примечания и дополнения») Ровинский ставит вопрос о западноевропейском источнике этой сказки и говорит, что печатаемая им русская сказка о Бове «не переделана непосредственно ни из 4-й главы Reali, ни из виршевой поэмы..., а скорее переведена с чужой готовой переделки Reali (скорее всего польской, судя по обо­ротам перевода), из числа тех, которые издавались во множе­стве, в виде поэм и романов, на всех европейских языках».36 Однако в подтверждение своей гипотезы Ровинский не приводит никаких аргументов.

Таким образом, были высказаны следующие гипотезы: 1) рус­ская повесть непосредственно заимствована с итальянского, 2) между русской повестью и итальянским романом о Бове су­ществовало промежуточное звено в виде сербской или польской обработки.

С другой стороны, русские исследователи ставят вопрос, бы­ла ли действительно Италия первоначальной родиной средневе­кового романа о Бове. Впервые это сомнение было высказано Катениным. Он указывал, что Бова-королевич воспет был север­ными труверами Франции в каролингском цикле сказаний, а в Италии он стал известен позднее. Но, возражая Львову, Катенин писал: «Ошибся один из покойных литераторов наших, написав, что невежи вместо города Анконы поставили Антона; Бова был точно из Антоны, и город сей не в Италии был, а в Англии: South Hampton».37 В 1857 г., в статье «Ответ г-ну Буслаеву», Хомяков касается вопроса о происхождении русской сказки о Бове: «...Когда Пушкин, первый (если не ошибаюсь), сказал, что «Бова-королевич» переведен с итальянского языка (что совер­шенно справедливо) и есть сказка итальянская, я встретился с ним и доказал ему, что хотя сказка перешла к нам из Италии, но в Италию перешла она из Англии, своей родины. Он хотел это напечатать, ню, кажется, забыл; с тех пор не знаю, сказал ли кто-нибудь то же самое...» В доказательство своего мнения Хомяков приводит анализ имей: Бевис — Бова, Антона — англий­ский Гамптон. Здесь он смыкается с рядом западноевропейских ученых, которые видели в европейском Бове потомка английско­го Бевиса. Некогда, — справедливо указывает Хомяков, — Бевис был один из самых популярных героев английских сказок, но с течением времени он, мало-помалу, был почти забыт,—«и теперь едва ли Россия не лучше помнит англо-саксонского богатыря Бову, чем его родина».38

К мнению Хомякова позднее присоединяется Бессонов, ко­торый также видит в Англии первоначальную родину русской лубочной сказки о Бове, а в Бевисе, может быть, даже Беовульфа, предка Бовы-королевича.39

В 1876 г. А. Рамбо в книге «La Russie épique» (раздел «Epopée adventice») уделяет внимание сказке о Бове. Проанали­зировав имела, указав на сходство их с именами «Reali di Francia» и западноевропейскую манеру рассказа, изложив затем содержа­ние, Рамбо приходит к выводу, что источником этой сказки яв­ляется французская chanson de geste о. Бэве из Антона, «одном из героев каролингского цикла через посредство «Reali di Francia».40 Это—первая гипотеза, указывающая на Францию, как на первоначальную родину русской сказки о Бове, и chanson de geste XII в., как первоначальный вид этой сказки, если не счи­тать не развитой в четкую концепцию мысли Макарова, что Бо­ва — «повесть итальяно-французская» (см. выше).

В 1880 г. появляется 2-е издание «Истории русской словес­ности» Галахова, где раздел «Памятники литературы повествова­тельной» написан А. Н. Веселовским. Пользуясь материалами и результатами исследования Райна, Веселовский внимательно сли­чает тексты североитальянской поэмы с русской сказкой и при­ходит к выводу, что источником русской переводной повести XVII в. — позднее лубочной сказки — о Бове были не «Reali», а какая-нибудь североитальянская обработка поэмы о Бове, вро­де той, которая напечатана Райна.

Вопрос о первоначальной родине европейского романа о Бове также интересует А. Н. Веселовского. Он доказывает, что источ­ником итальянских обработок романа были французские chansons I de geste каролингского цикла, которые «рано начали переходить через Альпы и распространяться в северной Италии, где близость местных говоров с французскими не слишком мешала пониманию и приурочиванию привнесенных рассказов.»41

Веселовского интересует и третий вопрос, связанный с про­блемой генезиса русской повести о Бове, — путь ее проникновения к нам. «Каким путем пришла к нам итальянская поэма, была ли она переведена непосредственно, или прошла предваритель­но сквозь какую-нибудь славянскую переделку; переведена ли с писанного подлинника или пересказана по слуху и памяти,— на все эти вопросы мы пока ответа не имеем», — пишет Веселов­ский.42 В связи с интересом к проблеме генезиса русских перевод­ных повестей А. Н. Веселовского заинтересовал белорусский текст повести о Бове из Познанского сборника XVI в., на ко­торый впервые указал О. М. Бодянский.43 А. Н. Веселовский изучает сначала отрывки, напечатанные Бодянским, затем непо­средственно самый текст, читает доклады о своих разысканиях в романо-германском отделе филологического общества при Пе­тербургском университете, печатает две заметки о повести о Бове,44 причем в приложениях ко второй статье впервые печа­тает текст белорусской повести о Бове из Познанского сбор­ника.

Итоги изучения этого сборника опубликованы А. Н. Веселовским в 1888 г. во II томе его исследования «Из истории романа и повести (Славяно-романские повести)». Там исследова­ны подробно, помимо повести о Бове, также входящие в этот сборник повести о Тристане и Изольде и об Аттиле.45

Как ставит Веселовский в этой работе вопрос о генезисе русской повести о. Бове? В данном случае этот вопрос является для него второстепенным, поскольку его интересует в основ­ном белорусский текст. Однако, изучая последний, Веселовский не только привлекает русские версии сказки о Бове, но и ставит широко вопрос об этой сказке лишь как об одной ив десятков, европейских обработок сюжета о Бове. Он собрал сведения о распространении романа о Бове по всем странам Западной Ев­ропы. Вплоть до появления книги Хр. Боне (см. выше) работа Веселовского была единственной попыткой такого обзора.

Веселовский в этой работе снова подтверждает мнение, вы­сказанное им в 1880 г., что первоначально повесть о Бове зароди­лась во Франции, откуда через посредство Италии и, вероятно, Сербии попала в Белоруссию и Великороссию. Из многочисленных итальянских переделок романа о Бове источником русских и белорусских текстов А. Н. Веселовский считает североитальян­скую поэму. По его мнению, следует прежде всего установить две группы редакций: 1) белорусскую и 2) русскую.

Предположение Веселовского о сербском оригинале повестей о Бове основано на общем заглавии повестей в Познанском сборнике: «Починаеться повесть о витязях с книг сербских».

Белорусская редакция, по его мнению, «переведена с сербско­го и за сербизмами, оставшимися в белорусском пересказе, со­хранила и несколько италианизмов — следы оригинала, над ко­торым работал южнославянский переводчик. Этот оригинал или весьма близкий к нему текст, мы и теперь еще можем признать в венецианской поэме, изданной Райной». Сербский подлинник бе­лорусской повести не найден. «Сербский переводчик, — пишет далее Веселовский, — довольно близко, часто дословно переда­ет подлинник... он тождественен с венецианским текстом или был к тему чрезвычайно близок». Русские редакции (а и б), по мнению Веселовского, восходят также к сербскому переводу итальянской поэмы о Бове (без эпизодов о Пипине и сцены боя под Задонией).46 Так решает Веселовский проблему генезиса русской и белорусской повестей о Бове.

В 1899 г. Г. Н. Потанин на основе внешнего сопоставления мотивов высказывает (как позднее Зеттегаст, см. выше) мне­ние о восточном происхождении повести о Бове.47

Тот же метод на десять лет ранее привел М. Г. Халанского к малообоснованному выводу о влиянии русской повести о Бове на сербские песни о Марке Кралевиче.48

Кроме проблемы генезиса русской повести и ее отражения в славянском эпосе, исследователей много раз интересовал вопрос об отношении ее к фольклору.

В 1831 г. в предисловии к сборнику переводных русских лубочных сказок Я. Гримм, останавливаясь на сказке о Бове-королевиче, указывает, что на Руси эта сказка не была просто переводом: «она была изменена, дополнена, и эта обработка имеет особый интерес».49

В чем именно заключается своеобразие русской переработки сказки о Бове, Я. Гримм не указывает. Впервые этим зани­мается А. Н. Пыпин. Он указывает, что в русских редакциях повести о Бове-королевиче «существенное изменение первобытно­го рассказа состоит только в том, что к нему в обширных раз­мерах привился обыкновенный тон и подробности русского сказочного эпоса. Важное доказательство старины нашей сказ­ки представляют рукописи XVII в., излагающие ее в такой отделанной форме, какую она могла получить только от сильного продолжительного влияния народности русской. В старинных списках она отличается даже более народ­ным складом, чем в последующих изданиях печатных и лубоч­ных».50

Вопросом о связи с фольклором русских переводных пове­стей и сказок вообще и, в частности, сказки о Бове-королевиче интересуется в 1856 г. А. А. Котляревский. Он помещает в № 132 «Московских ведомостей» под псевдонимом «С-т» ста­тью «Взгляд на старинную русскую жизнь по народным лу­бочным изображениям», в которой говорится: «Народное начало радостно приютилось под сенью... переводов и мало-помалу начало обнаруживать признаки жизни. В сказаниях ли о премуд­ром царе Соломоне или Александре Македонском, в повести ли о славном Бове-королевиче — время от времени кое-где слы­шатся русские мотивы, сообщая всему произведению несколько иной характер, не похожий на тот, который оно имело в под­линнике. Причина, почему эти литературные заимствования при­нялись у нас и получили довольно обширное значение, заключа­лась в довольно близком сродстве их с некоторыми мотивами нашей народной поэзии — и роман, переведенный или переде­ланный с чужого образца, ставился иногда совершенно наряду с произведениями народной фантазии. Так незаметно терял пе­ревод черты чужой жизни и заменял их другими, взятыми из русского быта. Эти знакомые подробности заставляли читателя забывать о происхождении книги, и сочувствие к ней возрастало, особенно когда; герой ее, не лишенный известной доли нравственных достоинств, овладевал чувством читателя и свои­ми славными подвигами поддерживал его участие в судьбе своей...»51

В 1862 г. в приложении к IV выпуску «Песен» П. В. Кире­евского Бессонов печатает анализ ряда русских лубочных ска­зок (стр. CLXXXIII—СХСШ). Среди других его внимание при­влекает и сказка о Бове-королевиче, которая известна ему в пол­ном и сокращенном тексте лубочного издания (на 32 лл. и на 8 лл.). Он сопоставляет лубочные сказки о Бове с былинами и указывает, что целый ряд эпизодов лубочной сказки разрабо­тан согласно традициям устного народного творчества. Персона­жами, оттуда заимствованными, по мнению Бессонова, являются в сказке о Бове Чернавушка (былина о Ваське Буслаеве), гости корабельные (былина о Садко и Соловье Будимиро­виче), пилигрим (калики перехожие былин). Полкан и Лу­копер, по мнению Бессонова, — персонажи русского народного творчества как по форме своих имен, так и по частому упо­минанию в былинах и других лубочных сказках.52

Эпизодами, заимствованными из русского устного творчества или разработанными в стиле его, по мнению Бессонова, являют­ся — притворное желание Милитрисы поесть мяса дикого вепря (былина об Иване Годиновиче), поведение Дружневны на пиру (отношение Апраксин к Тугарину и Чуриле) и т. д.

Недостатком статьи Бессонова является, прежде всего, смешение двух моментов: широкой известности героев сказки о Бове и фольклорного стиля самой сказки. Кроме того, не зная итальян­ского текста романа о Бове, Бессонов делает целый ряд оши­бочных выводов, например, пишет о коренном русском происхо­ждении Полкана и Лукопера. Но совершенно правильно его наблюдение, что в русской сказке о Бове-королевиче есть целый ряд «подробностей, обличающих участие чисто русского народ­ного творчества».53

А. Рамбо в цитированной выше книге «La Russie épique» оста­навливается на вопросе о национальном своеобразии русской переделки европейского романа о Бове. «В русскую сказку, — указывает Рамбо,— введены персонажи и мотивы из былинного творчества: девушка-Чернавушка, тяжесть богатырского сна, воин­ские подвиги с помощью оси тележной или другого хозяйствен­ного орудия, великан с головой «что пивной котел», таинствен­ный образ старца-пилигрима, Полкан — полуконь-получеловек... Интересно наблюдать,— пишет далее автор,— как русский гений полностью ассимилирует сказание, которое можно рассматри­вать как чисто западноевропейское, как неотъемлемую часть каролингского цикла...»54 Таким образом, Рамбо указывает на народность стиля русской сказки о Бове, сопоставляя ее с бы­линами. Веселовский в своей работе «Из истории романа и по­вести» также ставит вопрос о фольклорных элементах в этой русской повести. По его мнению, уже в списках XVII в. (осо­бенно в списке, опубликованном в 1879 г. в издании Общества любителей древней письменности) повесть о Бове на Руси пред­ставляет «ту череду в развитии народной книги, когда она го­товится перейти в сказку, охватывается ее стилем, тянет к почве». Веселовский указывает далее, что рыцарский роман в русской переделке значительно видоизменяется: герцог Орио обратился в посадского мужика Орла, средневековый замок— в земскую избу; когда описывается посольство — посол вся­кий раз бьет челом, кладет грамоту на стол; на пиру рушат лебедь белую и т. д. Веселовский отмечает, что ряд выраже­ний повести просто заимствован, по-видимому, из былин (на­пример, «головней покачу»).

Наконец, Веселовский обращает внимание еще на два харак­терных композиционных приема народного творчества, имеющих место в нашей сказке: любовь к повторениям (например, двукратное описание богатырского коня Бовы) и предраспо­ложение к эпической справедливости — враги и изменники дол­жны быть наказаны, верные и добрые люди награждены. Этот элемент, имеющийся в западноевропейских вариантах, усилен в русской сказке и потому несколько изменяет конец как по срав­нению с европейскими вариантами, так даже и с белорусским текстом. Наказывается сторонник Додона Ричарда, наказан предатель дворецкий, пославший Бову на верную смерть к Салтану, в духе эпической справедливости награждается девушка-Чернавушка, спасшая Бову.55

Наряду с этим указанием на сказочно-былинный русский стиль в русской обработке повести о Бове, А. Н. Веселовский отмечает широкую популярность этого произведения в России и в связи с этим — проникновение когда-то иноземных ее ге­роев в чисто русские волшебные и богатырские сказки.56

Веселовский еще не знал, что русская устная традиция хра­нит и самую сказку о Бове, как показал« записи фольклористов, начиная с 60-х гг.

Закончив краткий обзор истории изучения повести о Бове на Западе и в России, подведем итоги.

1. В данном случае западноевропейская наука идет впереди. Там собраны и изучены хотя бы рукописные тексты (большая часть их издана), установлено взаимоотношение редакций как внутри отдельных стран, так и между ними. У нас положено лишь начало изучению повести на русской почве замечательной работой Веселовского, которая требует теперь значительных до­полнений. Дело в том, что Веселовский имел в своем распоряже­нии лишь три-четыре русских рукописных текста повести, так как остальные в то время находились в частных коллекциях. С тех пор государственные книгохранилища пополнились та­кими замечательными коллекциями, как коллекции Барсова, Ти­хонравова, Забелина, Вострякова и других.

Наконец, после Октября многие частные коллекции стали до­стоянием государственных музеев. В результате, теперь, через 50 лет после работы Веселовского, в одной Москве имеется свыше 20 рукописных текстов повести о Бове — от XVII до на­чала XIX в. Вот почему первоочередной задачей является воз­можно более полное обследование доступного теперь рукопис­ного материала, который позволит решить вопрос о взаимоотно­шении русских рукописных редакций.

Далее, используя основные западноевропейские труды и про­должая работу Веселовского, следует попытаться решить вопрос, где, когда, каким образом и какие именно европейские варианты романа о Бове легли в основу русской повести. С другой сторо­ны, сравнительное изучение белорусских и русских редакций позволяет установить чрезвычайно интересный факт культурного влияния литературы Белоруссии на русскую литературу уже в XVI столетии. Вот ряд задач, которые могут и должны быть раз­решены при изучении рукописного материала.

2. В западноевропейской и русской науке имеются опыты анализа композиции, стиля, языка повести о Бове. Здесь придет­ся, в отличие от прежних исследователей, решать вопрос не об индивидуальной или типической разработке того или ино­го мотива, а о классово-социальном генезисе того или иного сюжета, того или иного стиля. Следует изучить социальную сре­ду, создававшую и читавшую такие различные произведения, как рыцарский роман, записанный в XVI в. в сборнике шляхтичей Униховских, сказку, насыщенную откликами на политические со­бытия, наконец, русскую волшебную сказку, записанную в нача­ле XX в. в Белозерском крае, на Урале и живущую до сих пор в устах советских мастеров-сказочников.

3. Необходимо затем изучить творческую переработку пере­водного рыцарского романа о Бове в лубочной литературе и в устном народном творчестве.57 Следует указать, что судьба пове­сти о Бове типична в этом отношении для ряда народных пове­стей: подобно Бове героями лубка и позднее народной русской сказки стали и Еруслан Лазаревич, и Петр-Златые Ключи. Таким образом, изучение литературной истории повести о Бове позво­ляет раскрыть один из характерных процессов русской литера­туры — освоение и творческую переработку литературного насле­дия других стран.

4. Необходимо специально остановиться на вопросе о лите­ратурной обработке этой народной сказки Радищевым и Пушки­ным,58 понять, почему их привлекал именно данный сюжет и как они его переделали, каждый по-своему, в связи с литературной традицией и исторической обстановкой своего времени.

5. Следует собрать также отзывы писателей о данной пове­сти, так как эти отзывы тесно связаны и с проблемой так на­зываемой «народной» литературы, и с проблемой «народности», как они понимались в XVIII — XIX вв.

6. Наконец, нужно изучить различные типы иллюстраций в лубочных изданиях сказки о Бове, попытаться раскрыть их источ­ники, попробовать проследить не только переработку сюжета и стиля повести в различных лубочных вариантах, но и най­ти отражение этой переработки в стиле и композиции иллюст­раций.

Вот ряд задач, которые следует разрешить.

 

II. ИСТОРИЯ СЮЖЕТА РУССКОЙ ПОВЕСТИ О БОВЕ ПО РУКОПИСЯМ

Рукописи русской повести о Бове-королевиче довольно мно­гочисленны. Они находятся не только в хранилищах Москвы и Ленинграда, но рассеяны также в краевых музеях и архивах. Количество рукописных текстов, которые удалось мне изучить,— 52 (один белорусский текст и 51 русский). Это, конечно, не ис­черпывает всех имеющихся списков, но все же дает достаточно материала для общего представления о развитии сюжета повести о Бове на Руси.

Хронологическое обследование рукописей распределяется так: из 53 текстов лишь единственный, белорусский, текст относится к XVI в.; все русские тексты моложе: 10 из них относятся к XVII в., 39 —к XVIII и 3 — к XIX в.

Не все списки воспроизводят полный текст, многие содержат лишь часть его. Всего имеется 23 полных текста (1—XVI в., 3 —XVII в., 16 — XVIII в., 3 — XIX в.) и 30 отрывочных (7— XVII в., 23 — XVIII в.).

Необходимо также отметить, что повесть о Бове часто вхо­дит в состав различных сборников, хотя нередко встречаются и самостоятельно существующие ее списки. Из 53 изученных мной текстов 21 находятся в сборниках, 32 существуют отдельно.

Географическое распространение повести о Бове велико. Как показывают записи писцов и владельцев, она была известна в деревнях Остзейского и Олонецкого краев, в Петербурге, Москве, Шуе, Ярославле, Волоколамске, Суздале, Ржеве, Нижнем Новгороде.

Обращают на себя внимание владельческие и читательские записи.

Одни рукописи повести о Бове были собственностью предста­вителей высших слоев (стольника, боярского сына) и попадали в XVIIXVIII вв. даже в царские библиотеки;59 другие были известны в средних кругах: принадлежали подьячим, мелким ар­мейским чинам, купцам и мещанам; третьи сохранили владель­ческие записки крестьянина или солдатского сына.

Продолжительное существование, широкое географическое распространение, популярность в различных классах — таковы первые наблюдения при предварительном обзоре рукописных текстов повести о Бове.

Старейшая из рукописных версий повести о Бове (XVI в.). является переводом на белорусский язык одного из вариантов североитальянской поэмы, как доказал это в своем исследовании Веселовский. Был ли сделан перевод на белорусский язык непо­средственно с итальянского оригинала или промежуточным зве­ном была сербская редакция, как заставляют думать первые строки Познанского списка («починается повесть... с книг серб­ских») — неясно.

Сербская рукопись повести о Бове неизвестна, а может быть, и никогда не существовала. Что же значит в таком слу­чае указание на «сербские книги»?

Некоторый свет на этот вопрос проливает статья К. Иречека (Beiträge zur Ragusanischer Literaturgeschichte)60. Автор указы­вает, что книжная торговля на Балканах, и, в частности, в г. Рагузе, была в XV—XVI вв. в руках итальянцев. Крупные транспорты книг постоянно прибывали туда из Венеции (центра итальянского книгопечатания) и других итальянских городов. Инвентарные описи ящиков с книгами, прибывших в 1549 г. от венецианского книготорговца Трояна Ново к рагузинскому либрарию Антонио до Одолис, позволяют до некоторой степени судить о том, какие книги обычно покупали и читали в то время жители Рагузы. Среди других книг пользовались большой по­пулярностью рыцарские романы и поэмы каролингского цикла Одной из самых любимых была народнолубочная итальянская поэма о Bovo d'Antona. 24 экземпляра ее прибыли в Рагузу, на­пример, с книжным транспортом в 1549 г. («Cassa prima... 6 Boui picoli a risma... Cassa nuoua... 18 Boui d'Antona in 4°...»).61 Это обстоятельство позволяет предполагать, что белорусский пере­вод повести о Бове мог быть сделан непосредственно с италь­янского подлинника, приобретенного на Балканском полуост­рове. Здесь же, возможно, было приобретено и народно-лубочное итальянское издание повести о Тристане, перевод которой помещен в Познанском сборнике рядом с повестью о Бове.

Так разъясняется указание переводчика на «сербские книги», т. е. приобретенные на Балканах итальянские книги, из которых он перевел повести Познанского сборника.

Такая гипотеза позволяет понять разнообразие языковых эле­ментов повести. Если предположить, что переводчик был уро­женцем Западной Руси, жившим долгое время на Балканах, то •становится понятным наличие в Познанском списке итальяниз­мов — следов не всегда правильно понятого оригинала, — наря­ду с сербизмами и полонизмами — данью литературной среде и окружению.

Определение времени проникновения повести о Бове на Русь — второй вопрос, который надо выяснить прежде, чем начать изу­чение взаимоотношения белорусских и русских обработок повести о Бове и исследовать развитие сюжета повести на русской почве. Первые прямые ссылки на повесть о Бове относятся к 40-м гг. XVII в., когда И. Бегичев упоминает ее в своем письме С. Л. Стрешневу среди других переводных «баснословных по­вестей».62

Но эта дата бытования повести на Руси — 2-я четверть XVII в. — является не самой ранней. Уже в описках конца XVII в. переводная повесть о Бове носит следы весьма значительной пе­реработки в духе русских народных сказок и былин, которая косвенно указывает на продолжительное пребывание этого произ­ведения на Руси, как впервые заметил А. Н. Пыпин.63

Другим косвенным доказательством проникновения повести о Бове на Русь не позже половины XVI в. является то, что имена героев этой повести уже в конце XVI столетия известны как личные имена в некоторых русских семьях.64 Так, 21 сентября 1590 г. привез в Москву, грамоты из Терского города от государевых послов, что посыланы в Грузию, пятидесятник стрелецкий Бова Гаврилов;65 1 февраля 1604 г. из Москвы в Нижний Новгород государева грамота отправлена с зубчанином Лукопёром Озеровым;66 в 1600 г. патриарший сын боярский Бова Иванов (род Скрипициных)67 делает вклад на поминовение роди­телей в Троице-Сергиев монастырь.68

Если прозвища «Бова», «Лукопер» на рубеже XVI—XVII вв. уже попали в официальные документы, то следует полагать, что повесть о Бове была популярным произведением на Руси уже в 60—70-е гг. XVI в., когда эти прозвища были даны их носите­лям. Следовательно, повесть попала на Русь еще несколько ранее — около 40—50-гг. XVI в. Должно было ведь пройти хо­тя бы одно-два десятилетия, прежде чем эти имена могли стать достаточно популярными.

На первый взгляд эта дата, устанавливаемая на основе по­казаний документов, как будто противоречит наличию русских рукописей лишь в конце XVII в. и белорусского текста 80-х гг AVI в. Но здесь возможны два объяснения -

  1. Белорусскому списку 1580 г. могли предшествовать более ранние белорусские тексты, послужившие основой русских ва­риантов повести о Бове в первой половине XVI в С течением времени более ранние списки были утрачены, и остались лишь бе­лорусский текст 80 гг. XVI в. и русские тексты конца XVII в. Такое предположение о судьбе первоначальных текстов повести о Бове закономерно, так как известно, что ряд произведений древней Руси сохранился лишь в списках, значительно отдален­ных по времени от их оригиналов.
  2. Можно также предположить, что повесть о Бове проникла из Белоруссии на Русь в первой половине XVI столетия путем устной передачи. То было время продолжительных войн с Польшей, Литвой, Ливонией. Пленные могли принести с собой на Русь эту повесть среди других, население северозападных рус­ских областей могло знать ее. Можно предположить, что до 30—40-х гг. XVII в. повесть о Бове существовала на Руси только в устной традиции и лишь около половины XVII в была за­писана. При этом часть списков, восходящих к рукописям, вос­произвела особенности белорусской группы текстов а те кото­рые были записаны со слов русских сказочников, естественно восприняли ряд черт поэтики русского фольклора

Обе эти гипотезы удовлетворительно объясняют наличие как будет показано ниже, четырех различных редакций рус­ской повести о Бове по рукописям конца XVII столетия Поэ­тому обе они имеют законное право на существование пока не будут найдены либо более ранние списки русской повести о Бове либо более точные указания на то, что она существовала в XVI столетии в устной традиции.

Изучение русской повести о Бове заставляет пересмотреть вопрос о соотношении белорусского и русских текстов повести Как было выше указано, Веселовский предполагал, что белорусская и русская повести происходили из сербского источника;69 в дальнейшем своем бытовании, по его мнению, белорусский вариант стоял особняком и не имел соприкосновения с русскими.

Привлеченные к изучению рукописи показывают, что точка зрения А. Н. Веселовского неверна. Целый ряд рукописных спи­сков, несомненно русски«, среди них четыре текста XVII в., явно восходят либо полностью, либо частично к Познанскому тексту повести о Бове. Пять русских списков повести воспроиз­водят основные характерные черты Познанского текста:

  1. Список XVII в., собр. Шляпкина № 225/476А Библиотеки Саратовско­го Государственного университета (СГУ).
  2. Список XVII в., собр. Шляпкина № 226/477 СГУ.
  3. Список XVIII в., сборн. № 431 Государственного Исторического музея (ГИМ).
  4. Список XVIII в., собр. Ундольского № 1060 Государственной би­блиотеки СССР им. В. И. Ленина (ГБЛ).
  5. Слисок XVIII в., собр. Тихонравова № 611 ГБЛ.

Кроме того, семь списков, представляющие контаминации различных редакций, также воспроизводят ряд особенностей Познанского списка;

  1. Список XVII в. О XV 6 Публичной библиотеки РСФСР им. Сал­тыкова-Щедрина (ПБСЩ).
  2. Список XVII в., сборн. Черткова № 451 ГИМ.
  3. Список нач. XVIII в., сборн. Q XVII 77 ПБСЩ.
  4. Описок XVIII в., сборн. Погодина № 1773 ПБСЩ.
  5. Слисок XVIII в., № 4. 2. 23 собр. Библиотеки Академии Наук СССР (БАН).
  6. Список XVIII в. № собр. 28. 6. 26 БАН.
  7. Список XVIII в. М. 775 собр. ГБЛ.

Эти списки сохраняют как формы имен белорусского текста— Меретриса, Меретрыса, Синбалда, Сынбалда, Малгария, — так и эпизоды, исчезнувшие в русифицированных вариантах: битва Бовы с угорским королем по призыву дочери Салтана, Мал­гарии; битва Бовы с Пипином (Пименом — ГБЛ, Тих. № 611, Пипином — ГИМ № 431). Затем, согласно белорусской редак­ции, и в этих русских списках Бова не убивает Додона в по­стели, а лишь изгоняет его из своего города Антона. Додон идет за помощью к французскому королю Пипину, и тот выступает вместе с ним против Бовы. Бова убивает Додона в откры­том бою, а Пипина берет в плен; наконец, согласно белорус­ской редакции, рассказан в этих списках и конец злодейки-ма­тери Милитрисы: Бова велит ее живой замуровать в стену.

Можно привести много более мелких дословных текстуаль­ных совпадений, но и приведенных достаточно для доказатель­ства того, что целая группа русских текстов повести о Бове вплоть до конца XVIII в. сохраняет в точности основные чер­ты белорусской редакции. Очевидно, белорусские списки повести о Бове были первоначальным источником всех русских версий, и в дальнейшем развитии часть текстов сохранила характерные черты белорусского оригинала, другие же подверглись сильной творческой переработке, восприняли характерные черты русской народной сказки, испытали влияние русских былин.

Приведенные соображения интересны не только для истории повести о Бове. Белоруссия уже в XV — XVI вв. близко сопри­касалась с Западом . Там были хорошо известны романские ры­царские повести. Кроме повести о Бове, Тристане и Аттиле (По­знанский сборник), в белорусской литературе были известны также западноевропейские варианты повестей о Трое и об Алек­сандре Македонском, книга о Тундале-рыцаре, сказание о Сивил­ле-пророчице.70 Белоруссия через свою литературу и искусство была проводником на Московскую Русь западного влияния в те­чение XVII и XVIII вв. С этой точки зрения и представляет интерес вопрос о взаимоотношении белорусских и русских редак­ций повести о Бове.

Выяснив вопрос о взаимоотношении белорусской и русской версий повести, следует остановиться на классификации ее рус­ских списков.

Они распадаются на пять основных групп.

Первая из них, как было выше указано, восходит к типу По­знанского списка (тип 1).71

Вторая группа объединяет тексты, близкие к списку Исто-минского сборника конца XVII в. (тип II).

К этой группе относятся следующие списки:

  1. Список XVII в. из Истоминского сборника собр. Ундольского № 919 ГБЛ, напечатанный А. Н. Веселовским.
  2. Список XVII в., сборн. Беляева № 59 {1567) ГБЛ.
  3. Список XVIII в., собр Барсова № 2329 ГИМ.
  4. Описок XVIII в., сборн. № 1807 ГИМ.
  5. Список XVIII в., сборн. Q XV 96 ПБСЩ.
  6. Список XVIII в., собр. Шляпкина № 480/479А СГУ.
  7. Список XVIII в., собр. б. Самарской публ. б-ки Q 104.

Третья группа русских списков повести о Бове восходит к типу текста, напечатанного ОЛДП (тип III):

  1. Список XVII в., сборн. Q XVII 27 ПБСЩ (напечатан в «Памятниках древней письменности», 1879, ОЛДП).
  2. Список конца XVII в., собр. Погодина № 1778 ПБСЩ.
  3. Список XVII в., собр. Погодина № 1780 ПБСЩ.
  4. Список нач. XVIII в., собр. Барсова № 2345 ГИМ.
  5. Список XVIII в., сборн. Об-ва Ист. Др. № 324 ГБЛ.
  6. Список 1734 г., собр. Ундольского № 927 ГБЛ.
  7. Список XVIII в., сборн. Тихонравова № 324 ГБЛ.
  8. Список XVIII в., собр. Барсова № 2328 ГИМ.
  9. Список 1788 г., собр. Барсова № 2327 ГИМ.
  10. Список XVIII в., собр. Забелина № 329 ГИМ.
  11. Список XVIII в., сборн. Барсова № 1616 ГИМ.
  12. Список 1764 г., Q XV 85 собр. ПБСЩ.
  13. Список конца XVIII в., собр. Эрмитажа № 196 ПБСЩ.
  14. Список XVIII в., собр. Погодина № 1779 ПБСЩ.
  15. Список XVIII в. № 17. 16. 21, собр. БАН.
  16. Список XVIII в. № 21. 7. 9 сборн. БАН.
  17. Список XVIII в., Калин. обл. арх. упр., б. Тверск. музея № 171/3637,
  18. Список XVIII в., собр. Шляпкина № 479/228 СГУ.
  19. Список XVIII в. № 33. 15. 195 собр. БАН.
  20. Список XIX в., собр. ОЛДП № XVIII ПБСЩ (писарская копия списка Q XVII 27 для издания 1879 г.).72
Отличия русских текстов (типа II и III) указаны А. Н. Веселовским. В основном они сводятся к следующему.

Тип II стоит ближе к Познанскому тексту и носит меньше следов русификации, как это показывают прежде всего имена (Малгария, Тервез, или Териз, Ангулин). В нем фигурирует так­же брат Симбалды, названный Агеном (Познанский сп. — Гил­берт). Сватовство Гвидона рассказано сравнительно коротко и без деталей. В погоню за Бовой отправляются два племянника (богатыря) Салтана. Пилигрим дает два зелья, как в Познанском тексте; придя в царство Маркобруна, Бова встречает юношей; в городе Костеле царствует царь Урил (Орел); Малгария упо­мянута лишь в конце, когда Бова сватается за нее.

Тип III носит несравненно больше черт русской творческой переработки. Сватовство Гвидона рассказано здесь гораздо по­дробнее. Малгария превращается в -Миличигрию, Минчитрию; Тервез — в Дмитрия или Никиту. Царь Урил превращается в зем­ского (или посадского) мужика Орла, пилигрим дает Бове не 2, а 3 зелья, эпические повторения тут гораздо более много­численны, чем во второй редакции. Эпизод погони племянников Салтана за Бовой совершенно отсутствует, исчезает также брат Симбалды. Зато царевна Миличигрия появляется в конце и, узнав, что Бова нашел Дружневну, просит, чтобы он сделал ее своей «закладчицей».

Гораздо сильнее, чем в предыдущей группе, здесь выражена «эпическая справедливость»; подробно рассказано о мести Бовы своим врагам и награждении верных слуг и друзей, в противо­положность первой группе, где этот эпизод едва намечен.

Четвертая группа русских текстов (тип IV) представляет со­бой различные контаминации как вышеуказанных двух русских групп, так и белорусской (тип IV):

  1. Список XVII в., сбора Щукина № 251 ГИМ.
  2. Список XVII в., сборн. Черткова № 451 ГИМ.
  3. Список XVII в. О XV 6 собр. ПБСЩ.
  4. Список нач. XVIII в. Q XVII 77 сборн. ПБСЩ.
  5. Список XVIII в. Q XVII 189 сборн. ПБСЩ.
  6. Список XVIII в., сборн. Погодина № 1773 ПБСЩ.
  7. Список XVIII ». № 4. 2. 23 БАН.
  8. Описок XVIII в. № 28. 6. 26 БАН.
  9. Список XVIII в., М. 3155 сборн. ГБЛ.
  10. Список XVIII в. М. 6931 сборн. ГБЛ.
  11. Список XVIII в., сборн. Барсова № 1592 ГИМ.
  12. Список XVIII в., сборн. ГИМ № 1452.
  13. Список XVIII в., собр. Вострякова № 1192 ГИМ.
  14. Список XVIII в., собр. Ундольского № 920 ГБЛ.
  15. Слисок XVIII в., собр. Ундольского № 922 ГБЛ.
  16. Список XVIII в., сборн. Шляпкина № 478/227 СГУ.
  17. Список XVIII в. М. 775 собр. ГБЛ.

Тексты повести о Бове пятой группы являются копиями раз­личных лубочных изданий, возникших в половине XVIII в. на основе контаминированных текстов (тип V).

  1. Список XIX в., сборн. № 3615 ГИМ (копия краткой лубочной сказки).
  2. Список XIX в. № 28.6.50 БАН (копия лубочного издания, СПб., 1807).

Таковы в общих чертах характерные признаки пяти основных типов русской рукописной повести о Бове.

Взаимоотношение их графически поясняет следующая схема:

I

Va

Рукописные копии «полной» луб. сказки

 

Vб

Рукописные копии «краткой» луб. сказки

Познанский

II

Истоминский

_\

IV Контаминации

----

Луб. издания «полной» сказки

1

/

 

 

III

Толстовский

/

Луб. издания «краткой» сказки

 

Если положить в основу только внешний метод критики тек­ста, то придется изучать разнообразные варианты повести о Бо­ве, восстановив предполагаемый прототип каждой группы, и тщательно отметить отличительные особенности каждой отдель­ной рукописи по сравнению с ним. Именно таким путем шел А. Штимминг в изучении франко-итальянских текстов о Бове.

Но такой подход к материалу не раскрывает подлинной жиз­ни художественного произведения. Ведь почти каждая рукопись была результатом не рабского копирования, а подлинного твор­ческого акта, обусловленного исторической эпохой и той со­циальной средой, в которой он совершался. Поэтому вполне по­нятно, что повесть о Бове в XVI столетии и в сборнике шлях­тичей Униховских будет мало похожа на повесть, которую течение столетия (1735—1834) хранил рукописный сборник крестьянской семьи Кузнецовых и Остзейском крае (ГИМ сбор­ник № 431), хотя формально обе они — лишь два сравнительно близких варианта одной и той же редакции.

В течение своей двухсотлетней жизни на страницах русских рукописей повесть о Бове часто параллельно была распростране­на в различных общественных классах. Вполне понятно поэтому, что в одних вариантах она хранит облик иноземной авантюрно-рыцарской повести, в других сближается с волшебной русской сказкой, в третьих впитывает в себя отзвуки Петровской эпо­хи или борьбы дворянской оппозиции эпохи Екатерины II. Вы­делить особенности стилевого, композиционного, идеологиче­ского своеобразия основных групп вариантов повести, исполь­зовать записи для выяснения среды, в которой были созданы эти различные варианты, наметить эволюцию сюжетами стиля в за­висимости от социальной среды — вот путь, по которому долж­но идти исследование.

* *

Первой стадией жизни повести о Бове на славянской почве является так называемый Познанский список XVI в. Чтобы иметь отправной пункт для изучения дальнейшей эволюции сюжета по­вести, нужно охарактеризовать идеологию и художественные приемы этого наиболее раннего из известных славянских вари­антов повести о Бове, раскрыть в нем традиции европейского рыцарского романа, а затем проследить его превращение в рус­скую волшебно-богатырскую сказку.

В Познанском списке, как показал Веселовский, повесть о Бове сохранила все основные черты итальянских текстов с второстепенными отступлениями: 1) пропущен один эпизод (единоборство Бовы с угорским королем), 2) несколько иначе рассказано узнавание Бовы Симбальдом и сыном его Тервезом. Как справедливо указывал Веселовский, пропуск первого эпизо­да может быть легко объяснен стремлением переводчика не­сколько сократить конец повести.73

Переделка эпизода узнавания Бовы Симбальдом и Тервезом. легко объясняется непониманием, а может быть, незнанием за­падноевропейского обычая, по которому женщины прислужива­ли мужчинам в бане (ср. также постоянный пропуск стиха «Ро' И die del' aqua», по незнакомству с западным обычаем мыть руки перед едой).74

Какие же характерные черты западноевропейского рыцарско­го романа содержит повесть о Бове в белорусской редакции?

В ней, прежде всего, следует отметить сложность интриги и обилие рыцарско-авантюрного элемента. Сюжет одновременно развиваемся по нескольким линиям; переходы от одной линии к другой нередко подчеркиваются автором: «Тут вернимося...», «Але тут вернимося до Бова...» Иногда же он просто употреб­ляет в тех же целях союз «а» («А Бова...», «А Дружненна...»). С одной стороны, в повести живо чувствуется феодальная идеология, — в ней фигурируют: борьба за утраченное наслед­ное королевство, борьба феодалов друг с другом, борьба хри­стиан с сарацинами, обычай мести за убийство, идеалы вассаль­ной верности и рыцарской доблести. Вполне понятно поэтому, что в повести видное место занимает описание воинских подвигов и приключений, битв, турниров, поединков. Согласно тра­диции западноевропейского рыцарского эпоса, у героя — чудес­ный конь и чудесное оружие. И конь, и оружие наделены соб­ственными именами (конь — Гальц, меч — Кляренция). Меч не­когда принадлежал «витязю Аливеру», (вероятно, Оливье, сорат­нику Роланда). Сказочный элемент не ограничивается чудесным оружием: здесь и чудесные зелья, и вещие сны, и чудовище Пулькан, полупес-получеловек, видом «як диабол с пекла».

С другой стороны, в центральных женских образах этой повести (Бландоя, Меретрыс, Дружненна, Малгария) ясно ска­зывается жизнеутверждающее прославление владычицы любви, звучащее в XII — XIII вв. как в рыцарском романе, так и в ли­рике трубадуров.

Ben es morts que d'amor non sen Al cor quelque de ussa sabor

(Воистину мертв тот, кто не чувствует в сердце радостного дыхания любви)

— пел Бернар де Вентадур. Во имя своей поруганной любви подстраивает убийство старого мужа красавица Бландоя. Презрев свой сан, умоляет пленного витязя о взаимности дочь сул­тана Малгария. Влюбившись в красавца конюха, дочь короля Дружненна (в позднейших русских списках она будет называться Дружневной), забыв все приличия, целует равнодушного к ней юношу-слугу. Ради этой любви она целый год не выходит за­муж за своего жениха Маркобруна. Жертвуя всем: положе­нием, знатностью, бежит Дружненна с Бовой (здесь всюду он именуется Бово) по первому его знаку в день брачного пира. Она рождает сыновей не в законном, церковью освященном браке. Откровенно и целомудренно описаны эротические сце­ны, без ложной стыдливости, но и без всякого любования ими. Церковному миросозерцанию противопоставлено прославление земных радостей. Но это не делает героев людьми, равнодуш­ными к религии. Они постоянно обращаются с жаркими молитва­ми к богу, богородице. Образ Бовы в темнице Салтана носит характерные черты благочестивого христианского рыцаря, стой­ко отстаивающего свою веру.

В сплетении двух линий (рыцарско-авантюрной с примесью чудесного элемента и любовной) заключается основной интерес произведения.

С целью поддержания напряженного интереса читателя в раз­витие сюжета вводится ряд задерживающих моментов (побег, продажа в рабство, посылка с подложным письмом, буря, дикие звери и т. п.), которые сообщают фабуле всякий раз новый поворот. Авантюрный характер обусловливает введение таких эле­ментов, как переодевание ('придворный переодевается королем, Бова — пилигримом, Дружненна — скоморошкой) и узнавание (Дружненна узнает Бову по его мечу и ране, Бова узнает Друж­ненну по ее красоте и одежде).

Нужно отметить также вмешательство автора в повествова­ние: он внимательно следит за перипетиями в судьбе героев, печалится их бедами, радуется их удачам. Это проявляется у него рядом сочувственных восклицаний («О боже великий, якая болесть нашлася!..», «О боже, святая дева Мария, якое зло учинила пани!..»).

Переводчик сохранил также ссылки итальянского оригинала на популярные песни о Бове—«como dixe lo cantor», изменив эти слова всюду в своем переводе на «як письмо говорит».

Таким образом, повесть является характерным рыцарским романом куртуазной литературы со всеми его особенностями.75

В каком же направлении видоизменялась далее рукописная повесть о Бове, пришедшая на Русь в обличье западноевропей­ского романа?

Эволюция ее тесно связана с условиями бытования. Един­ственный список XVI в. хранится в сборнике, принадлежав­шем шляхтичам Униховским. В среде служилого дворянства это произведение было популярно в XVII — XVIII вв. Так, сбор­ник собр. Беляева № 59 (1567) ГБЛ половины XVII в. принад­лежал последовательно нескольким поколениям дворянской семьи Шангуровых (записи на лл. 1 — 3, 5). Список собрания Шляпкина № 225/476А 1675 г. был в XVIII в. собственностью какого-то «стольника и полковника» (л.23 об.). Список собр. Погодина № 1780 XVII в. был собственностью «сына боярско­го Алексея Перепелицына, сына ево Петра Перепелицына да брата же ево Егора сына Перепелицына».

Повесть о Бове была известна в XVIII веке и в военной служилой среде, как показывают читательские или владельче­ские записи на списке собр. Погодина №1779 половины XVIII в.,.где имеются подписи каптенармусов, канцеляристов, канцеляр­ского и ротного писарей «инфантерии нижегородского пехотного полка». Рукописная копия лубочной сказки о Бове начала XIX в. (ГИМ, № 3615) в 1840 г. принадлежала подпоручику Аполлону Рожкову.

С другой стороны, уже со второй половины XVII в. повесть эта бытует параллельно также в среде мелкого чиновничества. Один список ее, конца XVII в., собр. Унд. № 919 (напечатан А. Н. Веселовским), имеет запись на переплете: «Сия повесть разбойного приказу подьячего Ивана Яковлева, писал своима рукама». Другой список (XVII в. собр. ПБСЩ Q XVII 27) при­надлежал «разбойного приказа подьячему Ивану Федорову».

В XVII — XVIII вв. ряд списков повести о Бове был известен в среде купечества и мещанства:

а) Собр. Погодина, № 1778 (ПБСЩ): «Сия Бова тетрадь посадского Шуи города человека Михаила Иванова сына, а по реклу Посникова. Писал Михайла сам своею рукою, а продал я Михайла сию тетрадь» (лл. 1—23).

б) Собр. Тихонравова, № 611 (ГБЛ): «Сия тетрадь суздальского купца Ивана Ильина его милость Белова» (лл. 9, 10, 11, 12, 13, 15).

в) Собр. Барсова, № 2327 (ГИМ): «Писал оную тетрадь нижегородский посацкой человек Александр сын Теплое 1788 года мая двадцатого числа» (л. 27 об.).

Другие же списки повести пользовались популярностью в крестьянской среде, где нередко они переходили из поколения в поколение в течение столетия.

Таковы, например, следующие:

а) Сборник № 431 (ГИМ): «Сия книга Устюжской правинцы Остзейской волости деревни Ермаковской книга Петра Семеновича Кузнецова. Тетрадь сия 1735 г.» (л. 236). «Сия книга Устюжской Остзейской волости крестьянина Ивана да Семена Федорова Кузнецовых» (л. 245). Или далее: «Сия книга Устюжской Остзейской волости деревни Назиновской, крестьянин Михайла Михайлова Кузнецова, подписал своею рукою 1834 года сентября 10 дня»
(л. 246 об.).

б) Собр. Барсова, № 2345 (ГИМ): «Сия тетрадь крестьянина» (л. 30б).

в) БАН, № 21.7.9: «Зачета сия тетрадь писать в лето 1748 году марта 1 дня, а совершена того ж месяца 20 дня, а писал сию тетрадь Пудож­ского погоста житель Иван Устинов своеручно» (лл. 77—82).

г) БАН № 33. 15. 195: «Сия история Шуйского погосту деревни Дра­ницыной экономического крестьянина Павла Федорова з братьей Александ­рой, Иваном Кушниковых списал отцовой (рукой) Федора Григорьева 1798 году» (л. I).

д) Сборн. Барсова, № 1616 (ГИМ) XVIII в.: «Сия тетрадь солдацкого сы­на Николая Федотова» (л. 42 об.).

е) ГБЛ М. 775: «Сия тетрать города Волока Ламского солдатской сло­боды солдацкого сына Афанасия Екимова сына Хихалкина в 1770 году генваря 15 дня» (л. 19 об.).

Различия в социальной принадлежности читателей сказались в переработке рукописных текстов повести о Бове. Основные черты дифференциации намечаются уже к концу XVII в., а в XVIII столетии они находят свое завершение.

Группа текстов повести о Бове, созданных в демократической среде и для демократического читателя, ценителя фольклора, уже к концу XVII в. обладает устойчивыми характерными чер­тами. Типичным текстом такого рода является текст QXVII 27 ПБСЩ конца XVII в. (напечатан ОЛДП). В этом списке, как правильно указал П. Н. Сакулин,76 повесть о Бове «по основным чертам своего стиля — это типичная русская сказка богатырско­го содержания. Действие происходит «в некоем царстве», в го­роде Антоне и в разных других государствах, иной раз названных так, что нельзя определить, о какой именно стране идет речь: рядом с Арменским царством названы царства Задонское и Рах­лейское. Собственные имена переиначены как попало, но иногда осмыслены на русский лад; так, итальянский герцог Орио стал посадником Орлом. Чужеземная обстановка, с королями, коро­левами, витязями и поединками, сохранена, но повесть предпо­читает давать русскую обстановку: город с хоромами, палатами и теремами златоверхими, с посадником и земской избой, с подьячими и дворецкими, избы с кутом (красный угол), кон­ником и поставцом; на пирах подают и «рушат» лебедь; играют на гуслях и домрах («играйте наигрыши добрые, а танцы ве­дите хорошие, да во всякой песне пойте храброго витязя Бову-королевича»); охотятся на гусей и лебедей, даже с ястребами; бои происходят в общем так, как у былинных богатырей (уда­рились острыми копьями, «что сильный гром грянул перед ту­чею»; «не столько били, сколько конем топтали» и т. д.). Жен­щины (дочери и жены) «падают» мужчинам в ноги. Поэтическая фразеология примыкает к стародавней русской традиции. Вот еще несколько примеров. «Ой, еси, слуга Личарда, служи ты мне верою и правдою, — поди ты... посольствовать, а от меня свататься», — говорит король Видон, как Владимир стольнокиев­ский в былинах о сватовстве; посол грамоту принял и «челом ударил». Ударяют челом и Бова, и Дружневна, и другие. Коро­левна Милитриса просит отца: «Государь мой батюшка, не давай меня за короля Видона». Личарде и Бове грозят «грозной смер­тию казнить» их. «Словеса твои паче меда устам моим», — говорит Личарде король Додон. На королевский двор Бова въез­жает «безобсылочно». Биться на смерть — это «смертные чаши пити». Нападающий обычно угрожает огнем . город «сжечь и головнею покатить». Витязь ездит на «добром коне», на «бога­тырском». У Лукопера, «славного богатыря», «голова — аки пив­ной котел, а промеж очами добра мужа пядь, а промеж ушами калена стрела ляжет, а промеж плечьми мерная сажень» (бы­линные приемы описаний). Лукопер сшиб с коней двух королей, «что снопов»; у Дружневны много «нянек, мамок и красных девиц». Не раз встречается выражение «песку к сердцу присыпал» в значении «огорчил». Как в былинах и сказках, в повести о Бове повторяются целые эпизоды с сохранением характерных словесных оборотов. Эпизод о том, как Бова меняется платьем со старцем на улице и как переодетый появляется перед Друж­невной, готовой выйти замуж за Маркобруна, — очень близко напоминает аналогичные эпизоды в былинах. Бова наделен са­мыми привлекательными качествами, не хуже Девгения, — кра­савец, перед которым не может устоять ни одна женщина; богатырь, проявляющий свою силу с самого раннего детства, с семи лет (и сон у него богатырский, продолжается по нескольку дней), и в то же время благочестивый христианин, твердый в вере до готовности пострадать за нее. Как Девгению, Бове при­ходится иметь дело с неверными. Витязь часто молится, и даже слезно, милостивому спасу и пречистой богородице. Заслышав погоню, он говорит Дружневне: «молися богу, бог с нами». Закопав преступную мать живой в землю, он «по ней сороко­усты роздал». Бова крестит царевну Миличигрию. «Гости-корабельщики» хотят знать, «крестьянского (христианского) ли он роду или татарского». Скрывая свое королевское происхож­дение, Бова твердо заявляет, что роду он христианского. Дочь Салтана, королевна Миличигрия, хочет «превратить Бову в свою веру латынскую» и заставить уверовать в «бога Ахмета». Угро­зы повесить или посадить на кол и многодневное пребывание в темнице без пищи и платья — ничто не может сломить его веры. «А не верую яз вашея латынские веры и не могу яз забыть своея истинныя», — непоколебимо повторяет он. Оттого «Бове господь путь правит», и мысли его часто от бога («и возложи бог Бове на разум»). После всех приключений и подвигов Бова мирно зажил с Дружневной и с детьми своими — «лиха избы­вать, а добра наживать». И Бове «слава не минется от ныне и до века». Финал разом пользовался формулами и сказки, и воин­ской повести».

Правда, в своих наблюдениях П. Н. Сакулин ограничился лишь одним списком повести о Бове XVII в., напечатанным ОЛДП в 1879 г. и затем перепечатанным Б. И. Дунаевым (тип III), но все, отмеченное им, характерно как для большей части текстов, восходящих к этому типу, так и для текстов групп I, И, IV, которые наиболее ярко восприняли элементы устного поэтического творчества и старорусской воинской повести.

Так, например, в списке ГБЛ из собрания Тихонравова № 611 (тип I) так дается описание боя Додона с Симбалдой, осадившим Антон: «Копейное ломление аки гром гремит, а сабельное свер­кание аки молния сверкает, а от крови реки текут со озеры» (л. 5 об.). Бова с Лукопером «зачали съезжатися вместе, что два сокола слетатися, и нача скакати во всю пору лошадиную и съехалися и ударились копии толь сильно, что гром перед тучею грянул» (л. 18 об.) Корабль по морю бежит «аки из лука стрела летит» (л. 26).

В списке ГБЛ (М. 6931) так описывается сражение Бовы и Полкана против полчищ «силы турецкой», посланной дочерью Салтана Миличигрией: «И начали рубить и побили всю силу ту­рецкую, так что ужасно слышити, не только выдети: крови аки реки текут и в трупу человеческом проходу нет» (л. 23). Такое же описание жестокого боя («по удолиям кровь течаше аки реки быстрые»), встречается в сборнике ГБЛ из собрания Беляева № 59 (1567) (л. 48). В списке ГИМ№ 1452 к этим тра­диционным формулам описания боя прибавляется следующая интересная деталь: приехавший под город Армен Маркобрун пишет «ярлыки скорописные» (л. 17), в которых требует себе Дружневну в жены; Бова вооружен копьем «мурзоветским» (л. 19 об.). Те же детали находим в списке Q XVII 189 ПБСЩ. Наряду с воздействием фольклора и старорусской воинской повести отдельные списки повести о Бове обнаруживают тяго­тение к житийному стилю. В этом отношении характерен текст XVIII в. О XV 6 ПБСЩ. В тюрьме у Салтана сильному ис­пытанию подвергается целомудрие Бовы, так как он понравился дочери Салтана Малгарии и она хочет женить его на себе, со­блазняя пленника едой, питьем и платьем многоценным. Бова трижды отвергает ее предложение, говоря ей, что у него на родине есть «обручница.» Ради верности ей он согласен сидеть в тюрьме «сколько бог велит». Находка меча-кладенца является как бы наградой за целомудрие. Но и здесь автор подчеркивает благочестие героя: найдя меч, Бова «испусти глас свой и рече: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние свое». В традиционном облике храброго витязя безымянный переписчик XVIII в., вероятно, любитель житийного чтения, усилил черты христианского благочестия, не без влияния истории об Иосифе Прекрасном. Впрочем, этот текст единичен и не характерен для эволюции повести о Бове в XVIII в.

Одновременно с тяготением к русскому фольклору и допет­ровской литературной традиции (воинская повесть и житие) в XVIII столетии намечается еще одна линия эволюции сюжета повести о Бове. В городской среде, постепенно утрачивая облик западноевропейского рыцарского романа, повесть о Бове пре­вращалась в галантную «гисторию», которая впитывала вместо утрачиваемых элементов рыцарства черты городского быта XVIII в. Тем самым она становилась в ряд с такими произве­дениями, как повести о Василии Кариотском или Александре российском дворянине.

На преобладание любовно-авантюрного элемента в более позд­них списках повести о Бове порою указывало само заглавие: «История о славном и храбром витязе Бове-королевиче и о прекрасной королеве Дружевне и обо. их похождении» (собр. Барсова, № 2328) или «Сказание о храбром и славном (витязе) Бове-королевиче и о похождения[х его]» (сбор. Барсова, № 2329). В этих переработках исчезают элементы рыцарского романа: описание турнира, поединков, игры в шахматы. Дружневна уже не переодевается скоморошкой, разыскивая Бову, а посылает к нему на пир сыновей. Зато в тексте больше уделяется места переживаниям влюбленных, вводится ряд черт знакомого город­ского быта половины XVIII века, отводится, например, большое место описаниям празднеств.

Найдя Дружневну и детей, победив всех врагов, Бова «по­слал за возлюбленною своей прекрасною королевною Дружнев­ной посла — первого своего верного фелтмаршала Териза и за возлюбленными детками во град Сумин к дятке Цымбалде со указом, чтобы он привез в славный город Антон с подобающею честию и со всякою церемониею, и приказал ему быть в пути при ней верным сберегателем. И по прибытии из града Сумина прекрасной его королевны Дружневны с возлюбленными их дет­ками в славный град Антон и повеле храбрый витязь Вова-коро­левич всему своему войску и гражданскому народу учинить встречу с подобающею честию и церемониею и со всякими уч­реждениями и приказал учинить викторию на семь дней и ставить по всем улицам баки с разными напитками, кто што пожелает, то имет за здравие храброго витязя Бовы-королевича и прекрасной его супруги и любезных чад, что господь бог привел из неволи в отечество свое» (Унд., № 1060, л. 24 об.)

Или после победы Бовы над. войском Додона и возвращения его в город Сумин Симбалда «на радостях, получа викторию славную, повелел молебны петь и звонить» (ГИМ, собр. Барс, № 2329, л. 35 об). Бова везет Дружневну в город в «золотой карете» (ГИМ № 1807). Рыболов перевозит Бову на берег в «шлюпке» (ГБЛ, собр. Тих., № 324, л. 22), на корабле уже не ярыжки, а «матросы» (там же, л. 40). Додон, осаждая город Су­мин, берет «войска своего конного 5000, пушек, мортир и вся­кого снаряду» (там же, л. 21). Бова назван просто «любовником» Дружневны (л. 42 об.). Он по возвращении отдает девку-Чернав­ку, освободившую его от тюрьмы, «за некоторого знатного мини­стерского сына замуж с великим богатством и церемониею» (список ГБЛ, М. 6931, л. 25 об.).

Интересно отметить, что в повесть о Бове проникают и дру­гие черты русской жизни XVIII в. Так, например, в списке ГИМ, собр. Барсова 2327, рассказывается не только о торжест­венной встрече Бовы в городе Антоне. Навстречу государю, приехавшему с Дружневной и детьми в двух каретах, выехали «енералы, в?е сенаторы и министры», все убогие и богатые.

Праздник длился трое суток, звонили во все колокола по церквам, палили из пушек (л. 25 об. — 26). В этот же список встав­лен целый самостоятельный эпизод. Пожив некоторое время спокойно и мирно в Антоне, Бова решил перестроить заново свою столицу, «размысли во своем уме, что сей град велми тесен стенным видением и пространством в нем. И нача Бова-королевич подначальныех своех наряжати, чтобы град сей ломати, и скорыем временем град сей до подошвы сломали. И Бова коро­левич, в скором времени сыскав хитростех мастеров град строить, и поехав сам Бова королевич размеревать стены градные нового града и, размерев все четыре стены равны, что первая, то и все мерою, как единая по три тысящи сажен стена длиною, распо­ложи широту стены градные мерою два-надесять сажен. И рас­положи на. каждою стене посредине стены по .вратам и над воротами поставить по башне и на углах на всех на четырех по такою же по башне. А высота новому граду шесдесят сажен, а башням положи меру в высоту семьдесят пять сажен. И повеле закладывать град из крепкаго камени из дикаго из белаго и с тесанью. И собра много людей и повеле камения возити и тесати. И не в скором времени заложили весь град, вокруг все четыре стены и все именованные башни, а башни повеле делать ис ка­мени из белаго и синяго мрамору для украшения града. Еще не в скором времени поставивши град и башни, повеле покрыть железом белыем и наверху самыех башен повеле поставить для украшения залотые токи, что от солнышнаго свету далече во страны видеть блестящияся, аки огонь горящ паче меры свитя­щеся. И еще на всех вратах повеле украсити златом и сребром и повеле написать на вратах свою державу королевскую и лице свое повеле изобразить королевская и прикрасную королевну Дружневну и детей своих (вид лица их) и своих воинских ене­ралов. И украсивши град всякими драгоценными вещами, и бысть град по всей стране славен что велми прекрасен строе­нием хитрым» (лл. 26 об. — 27).

Совершенно очевидно, что в этом новом эпизоде отразились. в повести о Бове песни и предания о Петре Великом — строи­теле новой роскошной столицы Петербурга в прибалтийских лесах и болотах.

Второй отклик исторических событий XVIII в. в повести о Бове связан уже с более поздней исторической эпохой—борь­бой дворянской фронды с Екатериной II. Идея повести о Бове, что сын «отмстит смерть отца своего», соответствовала настрое­нию дворянства, надеявшегося осуществить свои чаяния через посредство цесаревича Павла. На основании записи в одной из рукописей повести о Бове (БАН 17. 16. 21)77 Н. Г. Павлова не без основания считает возможным полагать, что сказки о Бове рассказывались или читались по указанию воспитателей моло­дому Павлу, в пользу которого в начале екатерининского цар­ствования был ряд заговоров. Вторичное погребение Петра III «могло входить в программу заговорщиков и, как живое эхо современности, отразилось в сказке».78 В 1796 г. Павел I после своего воцарения действительно осуществил этот пункт про­граммы, вырыв гроб и торжественно вторично похоронив отца, убитого или отравленного по приказанию матери.

Следует отметить, что эпизод вторичных торжественных по­хорон Гвидона не является исключительно особенностью одной единственной рукописи, как полагала Н. Г. Павлова, - а встре­чается также и в других, в очень близком пересказе:

1. Публ. биб-ка им. Салтыкова-Щедрина Q ХУ 85, 1764 г.

2. Гос. Ист. музей собр. Барсова, № 2327, 1788 г.

3. Гос. Ист. музей № 1452 (36064), к. ХУШ в.

И повеле Бова коро­левич раскопать могилу отца своего и положил его в новом гробе. И повеле Бова королевич священником собратися, и пойде Бова короле­вич со всем собором и отпевше отца своего короля Гвидона по­гребение с великой честью, а мати свою прекрасную Милитрису живую повеле в старый гроб положить и поста­вить в той же могиле и закопать живую в зем­лю и погреб отца свое­го честно и мать.

И повеле Бова раз­рыть отца своего мо­гилу и положить отца своего в новом гробе, а матерь свою едино­родную повеле живую положить в старом гробе и повеле свя­щенником всем собра­тися, и прииде Бова со всем собором и отпеша над отцом своим королем Гвидоном и над матерью своею Милитрисою честно и понесоша их до мо­гилы с великой честью. И повеле Бова короле­вич матерь свою по­ставить в могилу по-дыспод в старом гробе, а отца своего наверху в новом гробе повеле поставить, и засьпать землею отца и матерь живу, и погреб отца своего и матерь свою честно и поминовение творил обрядно.

И повеле Бова рас­копать могилу и выс­лать добрую мрамор­ными каменьями отцу своему королю Гвидо­ну и положил его в но­вом гробе и повеле увить бархатом, також повеле священником собратися, и прииде Бо­ва с всем собором, от-пеша он своего короля Гвидона с честью и по­веле мать свою Мили­трису живую положить в тою ж могилу подыс-под, засыпать в старом гробе землею и погребе отца своего честно.

 

Эпизод вторичных похорон Гвидона тем более своеобразен, что для него нет внутренней мотивировки в содержании по­вести. Погребение убитого Гвидона не упомянуто ни в одном из списков ее. Следовательно, нет и речи о нарушении при этом царского ритуала. Этот эпизод, очевидно, был включен писцом . XVIII в., как живой отклик на злобу дня.

Наряду с такими отзвуками современности в ряде списков повести о Бове во второй половине XVIII в. наблюдается пре­вращение рыцарской повести в авантюрно-галантную «гисторию». В таких текстах любовная интрига развивается более подробно, и нередко делается попытка хотя бы элементарно разработать любовную психологию героев — Бовы и Дружневны, Додона и Милитрисы. Так, например, в вышеприведенном списке Q XV 85 ПБСЩ одновременно с вставкой эпизода вторичных похорон совершенно своеобразно разработана завязка повести. Красавица Милитриса — нелюбимая дочь. Она жила у родителей «в особ­ливой палате якобы как в темнице и всегда же сердце свое сокрушала, понеже не была утешена от отца своего и матери и всегда о том плакаше». О красоте ее и печалей услыхал со­седний королевич Додон. Переодевшись «в черное платье», он приходит в город Дементиан на королевский двор и требует, чтобы прекрасная королевна приказала накормить его, «прохо­жего старца», для «спаса и пречистыя богородицы». После тра­пезы Додон притворился, будто он «зело пьян», и не может идти. Когда витязи начали его «возбуждать встати» и «стали его по двору волочити», Милитриса пожалела его и приказала оста­вить в покое: «Не замайте старца, пусть выспится и сам пойдет». Ночью Додон вошел в королевские палаты, подкупил стражей (каждому дал «по золотому») и проникнул в спальню Милитри­сы, где в ту ночь «не случилось ни нянек, ни мамок, ни крас­ных девок». Крепко уснувшая красавица проснулась в объятиях Додона. Когда она «от страха и ужасти начала крнчати громким голосом и вопити», Додон пригрозил ей смертью, если она не захочет с ним «любовь творити». «Слыша то, прекрасная Мили­триса нача размышляти: у отца своего и матери своей я в ве­ликой нелюбви, не имею я никогда потехи, стану с тем отроком творити любовь. Тогда Милитриса скоро обращалась к нему и рече ему: О господине государь мой королевич Додон, со­твори со мною любовь, что хочешь. — Додон же сотворил с ней любовь и от тех пор по всякой ночи он приходил». Узнав о том, что дочь его тайно живет с Додоном, король Кирбит хотел предать Додона «злой смерти», но Милитриса сумела предупредить возлюбленного, и тот уехал к отцу с том, чтобы вернуться с войском и просить руки Милитрисы. Тем временем отец Додона король Анфим отправился воевать против «не­друга своего» короля Гвидона. Но в этом походе Анфим был убит, а из его пятнадцатитысячного войска «невеликие люди ушли во город свой Магонец». Вскоре после победы король Гвидон решил жениться и, узнав о Милитрисе, с трехсоттысяч­ным войском отправился под город Дементиан. Король Кирбит, несмотря на просьбы Милитрисы выдать ее замуж за молодого королевича Додона, отдал ее старику Гвидону. А Додон от­правился печально в родной город, где от витязей узнал о том, что отец его убит Гвидоном в бою. И стал размышлять короле­вич Додон: «Великая беда учинилася от короля Гвидона, что убил отца моего, да взял госпожу Милитрису за себя замуж».

В этой вставке сделана попытка не ограничиться традиционным изображением отрицательных персонажей повести — Милитрисы и Додона, а дать психологическое объяснение их поступков. Мотив замужества поневоле (имеющийся в списках типа II и III) осложнен здесь мотивом нелюбимой дочери, и усиленно разработан любовный элемент в стиле широко известной повести о Флоре Скобееве. Ненависть Милитрисы и Додона к Гвидону в этом тексте психологически полностью оправдана: Милитриса мстит ненавистному ей старику-мужу, Додон — убийце своего отца и сопернику, отнявшему у него возлюбленную. В известной степени указанные черты, свойственные данному списку, имеются также в других списках XVIII в. (БАН 4. 2. 23; ПБСЩ Q XVII 189), но нигде они не разработаны так подробно и тщательно.

Если в одних рукописях разработаны образы Додона и Ми­литрисы, то в других внимание сосредоточено на положительных персонажах: Бове и Дружневне. В эти списки нередко проникают традиционные формулы галантной книжной повести XVIII в. Прежде всего это сказывается на лексике: «пир» заменяется «банкетом», «подъездок» — «шлюбкой», девку-Чернавку Бова отдает замуж за «некоторого знатного министерского сына с великим богатством и церемониею». Вместо обычного «госу­дарь-батюшка» Дружневна так церемонно обращается к отцу: «О великий и дражайший мой родитель» и «о яснейший ко­роль». Лукопер называется «вторым Голиафом» (БАН 17. 16. 21, Эрм, № 196 и др.).

Соответственно этому изменяются и формулы, которыми автор рисует чувства героев. Обратив внимание на новокуплен­ного красавца-слугу, Дружневна «уязвлена сердцем на Бовину красоту» (Эрм. № 196 и БАН 17. 16.21). Переживания влюбленной Дружневны особенно разработаны в списке б. Тверского музея № 171/3637.79 На красоту мальчика-конюха прежде всего обра­тили внимание сенные девушки Дружневны и рассказали об этом своей госпоже. Та с «заднего крыльца» тайком посмотрела на него «и сердцем своим тотчас к нему влюбилась». Она зовет Бову к себе, расспрашивает, кто он и откуда, «а сама более сердцем к нему разгорелась и не может на красоту ево нагля­детца». Своими руками Дружневна сняла с головы Бовы венок и прижала к своему ретивому сердцу и хотела Бову-королевича «поцеловать во уста сахарные и любовь с ним возыметь». После того, как оскорбленный в своем целомудрии Бова с гневом так хлопнул дверью, что выпавший из стены кирпич расшиб ему голову, Дружневна не только сама лечила рану Бовы (как обы­чно во всех списках), но «подносила ему кубок меду сладкова и подарки», дала Бове-королевичу «много злата и серебра». Пока Бова пил и веселился со своими товарищами, «прекрасная коро­левна Дружневна не может часу единого терпеть, понеже горяч­ность сердца ея склоняет о Бове-королевиче». Отец по просьбе Дружневны отдает ей Бову в услужение. На пиру, который устроила королевна, нянюшки, мамушки и сенные девушки гово­рят с Дружневной о необычайной красоте Бовы и о том, что он, наверное, «роду не простого». «И теми словами пуще при­вели королевну в любление, и она сама себе думает, чтоб хоть иметь ево к себе сердешным) другом!». В течение пира Дружнев­на пытается его украдкой поцеловать, когда он нагнулся до­стать брошенный ею нож. Бова снова гневается и читает Друж­невне резкую отповедь. «Однако королевна на те слова не сер­дилася, а с Бовы глаз своих не спускает». В результате после пира Бова и Дружневна «друг в друга сердечно влюбилися». В этом списке показано, как пылкая любовь Дружневны посте­пенно побеждает равнодушие Бовы и вызывает в нем ответное чувство. Кроме того, тут обращает на себя внимание сочетание разнородных элементов книжного стиля («привести в любление», «Горячность», «склоняет сердце» и т. д.) с устно-поэтическим («на красоту наглядеться», «сердешный друг», «сахарные уста»), что так характерно для ряда текстов второй половины XVIII в. Это сочетание фольклорной и литературной традиций про­является в данном списке не только в разработке психологии персонажей, но и в отдельных эпизодах повести. Подобно ка­валерам галантных повестей, Бова изображается играющим на арфе, Дружневна встречает отца после победы Бовы над Салтаном «со всеми дамами». В текст вводится ряд терминов воен­ного быта. Дворяне и шляхтичи из войска Маркобруно распре­деляются на постой «по обывателям», которым велено «их всем потребным довольствовать», а войску приказано «быть в лагере». Услыхав шум от войска Маркобруно, Бова идет к королю Зен­зевею «о команде рапортовать». Салтан наступает на город «с моря флотом». К нему «в ставку» отводят пленных королей Зензевея и Маркобруно, после того как неудачей закончилась их «вылазка». Но в обрисовке тех же эпизодов используется фольклорная поэтика, в первую очередь былинные loci commu­nes. Вот, например, как описывается седлание коня: «Бова брал седелечко черкасское и накладывал на добра коня, подтягивал подпруги шелку шемаханского, не ради красоты, ради крепости богатырския, для того что шелк не рветца, а булат не гнетца, аравицкое золото на срезы не ржавеет» (л. 29). Окончив седлание коня, Бова садится на него «и сам бьет коня по крутым бедрам, пробивает мясо до костей. И конь его осержается и от земли отделяется, не спрашивает городских ворот, скакал прямо через стену белокаменную, поход держал далече во чисто поле» (л. 30 — 31). Характерна также формула описания боя Бовы с противниками: «Где ни повернется — тут улица» (л. 24 и 31 об.). Бова бьется долго и упорно девять суток «не пиваючи не едаючи, с добра коня не слезаючи» (л. 31 об.). Кроме того, в данном тексте с целью ретардации введено повторение эпиче­ских формул. Так, например, трижды с небольшими вариациями в разных частях текста повторяется формулировка описания пира с многочисленными постоянными эпитетами: хозяин или хозяйка вводят гостей «в палаты белокаменные», сажают «за столы ду­бовые, за скатерти браные, за яства сахарные, за питья мед­вяные, и пили они, ели, прохлаждалися» (лл. 22, 23, 33).

Отмеченное сочетание книжной и фольклорной традиций особенно последовательно проведено в одной ярославской руко­писи 1734 г. (ГБЛ, собр. Ундольского, № 927) под заглавием «История и повесть о славном короле Гвидоне и сыне его о храбром витязе Бове-королевиче». В этой рукописи талантли­вый автор сумел слить воедино книжный стиль русской повести западно-европейского образца и устно-поэтические песенно-былинные элементы.

Здесь звучат отклики пышных столичных праздников. Напри­мер, на свою свадьбу с Милитрисой Гвидон пригласил инозем­ных государей, праздники длились 40 дней. «И притом были пирования, всякие игры и различные утехи: потешная стрельба, и в трубы играли, и по литаврам били, и в габои играли, и во всякие разные игры музыки, от них же более и не имеем гла­голати» (л. 5). За убийство мужа и прелюбодеяние Бова «пове­лел матерь свою прекрасную королевну Милитрису среди града скопати в землю по горло. Тут матка его и скончалась» (л. 96 об.—97). Наконец, отправляясь за Дружневной, «повеле храбрый витязь Бова королевич впрягать цук добрых коней во злато­украшенную карету за стеклами» (л. 100 об.)

В стиле авантюрно-любовных «гисторий» XVIII века герои повести о Бове часто плачут, горько рыдают, томно вздыхают, жалуясь на «фортуну». Бова так, например, оплакивает мнимую кончину Дружневны: «Ох, возлюбленная моя прикрасная коро­левна Дружневна, потерял твое здравие, ни за что пропала дщерь королевская! Ох, несчастлива мне ныне фортуна! Ох, злые звери съели дочь королевскую занапрасно! Ох, злое семя на сем свете мне, что нас разлучили звери, не дали нам на сем свете пожить!» (л. 38 об.).

В полном согласии с традицией таких «гисторий» автор охотно использует форму писем, которыми обмениваются дейст­вующие лица. К числу писем, которые вообще встречаются в повести о Бове, он добавляет еще три: 1) письмо Кирбита Гвидону с извещением о согласии на брак с Милитрисой; 2) письмо Гвидона Кирбиту с извещением о рождении сына и приглаше­нием в крестные отцы; 3) письмо Кирбита с согласием быть крестным отцом и поздравлением зятя с рождением сына.

Вообще автор пользуется текстом очень свободно: взяв за основу текст типа III, он то дает вольный пересказ, то вставляет - целые эпизоды для объяснения тех мест повести, которые ка­жутся ему непонятными.

Так, например, в тексте типа III имеется восклицание умираю­щего Гвидона: «О сыну мой милый Бова королевич, о чем ми еси не поведал злые мысли матери своей?» Для пояснения это­го (действительно не вытекающего« из предшествующего текста) восклицания автор ярославской рукописи придумал такое объяс­нение: Бова спал в комнате матери в ту ночь, когда она писала письмо Додону и посылала с письмом Личарду. Мальчик рас­сказал об этом дядьке Симбалде, а тот передал королю Гвидону, который призвал жену и сына к ответу. Испугавшись родителей, Бова «прослезился и пал в ноги перед отцом своим и рече: виноват есмь аз перед тобою и матушкой своею, потому что аз гулял три дня, а к матушке не бывал. И как домой пришел, и за то меня била матушка плеткой и аз за то солгал и не­правду сказал на матушку свою» (л. 12).

Другим большим эпизодом, самостоятельно разработанным автором данного варианта, является песня, которую поют дети на свадебном пиру у Бовы, чтобы тот узнал их. Обычно в тексте повести давалось лишь указание, что они пели, а сама песня не приводилась.

По этому же варианту сыновья Бовы «сташа в палате у две­рей и поча петь умильно гласом и в гусли играть и к тому прило­жили припевку:

Отлетел млад ясен сокол
От своего от тепла гнезда,
Покидал млад ясен сокол
Младую перепелицу
Со младыми детушки
На пустой на пустоше,
В чистом поле в беле шатре.
Оставил млад ясен сокол
Сторожу крепкую,
Своего брата милова названова,
Стеречи младую перепелицу
Со младыми детушки.

Со левую сторону
Выходили две тучи грозные,
Убили сторожу крепкую,
Ево брата милова названова.
Вылетала перепелица
Со младыми детками
На чюжую сторону:
Искала перепелица
Своего ясна сокола
Ровно восемь лет.
И послыша перепелица
Ея же ясен сокол
На отцове вотчине.
Прилетела перепелица
Блиско своего ясна сокола.
Села перепелица
На его прекрасном лугу,
Послала перепелица
Своих младых детушек
Ко ясну соколу».

(лл. 99—100).

Приведенная песня представляет собой вольную талантливую переделку народных песен о разлуке. Первая строка этой песни почти в том же виде сохранилась в целом ряде таких песен до XIX в.80

Эта песня не является в данной рукописи случайной чуже­родной вставкой. Автор вообще прекрасно владеет устно-поэти­ческим стилем. Он любит эпические троекратные повторы, ги­перболы, сравнения. Особенно любит он красочные былинные формулы описания боя: «Не ясен сокол напущается на гуси, на лебеди, напускался добрый витез Бова королевич на их полки басурманские, на их силу татарскую» (л. 41 об,), — повествует он о битве Бовы с войском Лукопера. В этой битве «учал (Бова) войско сечь и конем топтать, будто траву косить» (л. 43). Бова Лукопером «съезжалися, как ясные соколы слеталися» (л. 43 об.). От ржания богатырского коня Бовы в царстве Маркобруна «град потрясеся и многие палаты рассыпашася и теремы с верхов не постояли» (л. 66 об.).

Местами автор умеет придать своей речи народный юмор. После победы Бовы над Лукопером Дружневна просит отца, чтобы тот отослал Маркобруна, а выдал ее за Бову, и прибав­ляет: «Два медведя в одной берлоге не уживутся, а мне два жениха не надобе» (л. 46). Перед тем, как убить Додона, Бова ругает его: «Худой ты... королишко Додонишко. Како еси смел царством моим владеть. Лежишь ты... как свинья в чужом гне­зде...» (л. 95).

Списки повести о Бове, распространявшиеся в дворянской среде, показывают, как на русской почве это произведение, те­ряя облик переводного рыцарского романа, превращалось в любовную авантюрную «гисторию». Как и другие книжные про­изведения XVIII в., она вбирала черты современного ей русского быта и элементы фольклорной поэтики.

Подведем итоги. В своем развитии рукописная повесть о Бове-королевиче шла в основном двумя путями. Одна группа текстов в дворянской среде близко стояла к русским любовно-авантюрным «гисториям» иноземного образца, другая, теряя в народной обработке западноевропейский характер, приобретала черты русской богатырской сказки.

В дальнейшем первая группа замирает, а вторая продолжает* жить в лубке и устной народной традиции.

Для представления о читательских интересах, следует обра­тить внимание на состав сборников, в которые входила повесть о Бове. Конечно, сборник нередко отражает индивидуальные вкусы составителя, но все же, оказывается, у повести о Бове есть спутники, которые встречаются в ряде сборников. Таковы «Александрия» {ПБСЩ Q XVH 27, собр. Черткова № 451, ГИМ № 431, ГБЛ № 3155, ПБСЩ Q XVII 77), повесть об Еруслане Лазаревиче (Тих. № 324, Погод. № 1773, ПБСЩ Q XV 96, БАН 28. 6. 50, ГИМ № 3615), повесть о Мамаевом побоище (собр. Черткова № 451, ГИМ № 431, ГБЛ № 3155), повесть об Азов­ском осадном сидении (Бел. № 59/1567, Погод. № 1773), повесть о семи мудрецах (ПБСЩ Q XVII 27, Щук. № 251, Погод. № 1773), повесть об Аполлоне Тирском (ПБСЩ Q XVII 27, ГИМ № 431, Погод. № 1773), повесть о купце Дмитрии Басарге (Тих. № 324, ГИМ № 431, Барс. № 1592), повесть о гордом царе Аггее (Тих. № 324, Барс. № 1592, Погод. № 1773), повесть об Индийском царстве (ГИМ № 431, Барс. № 1592) и путешествие Трифона Коробейникова (ГИМ 1807, Погод. № 1773).

По-видимому, одни составители воспринимали главным обра­зом героику, «богатырство» повести о Бове, других привлекали в ней авантюрно-рыцарские элементы. Наконец, можно указать еще сборник собр. Барсова № 1592, насыщенный фольклорным материалом. Здесь повесть о Бове стоит рядом с «гисторией» об Илье-Муромце и Соловье-разбойнике. Этот круг литературных спутников Бовы найдет позднее отражение в лубке.

Выше было показано, на основе записей, разнообразие чита­телей рукописной повести о Бове. Такой пестрый состав их не был исключением. А. Н. Пыпин так характеризует читателей руко­писной повести XVIII в.: это были люди «всяких сословий; ру­кописи принадлежали людям по тогдашнему образованным — гвардейским и армейским офицерам, мелким военным чинам (ка­кие проходили тогда и дворяне), чиновникам... затем купцам, посадским людям, наконец, крестьянам».81 Расслоение читателей объясняет ту разницу отзывов о рукописной повести о Бове, ко­торая на первый взгляд вызывает недоумение.

Демократический читатель любил и знал эту повесть. В 1769 г. журнал Чулкова «И то и сьо» рассказывает об одном приказном, который промышлял переписыванием романов, «по прекращении приказной службы кормит он голову свою пере­писыванием разных историй, которые продаются на рынке: как то, например: Бову королевича, Петра Златых Ключей, Еруслана Лазаревича, о Франце Венециянине, о Герионе, о Евдоне и Берфе, о Арсасе и Размере, о российском дворянине Александре, о Фроле Скобееве, о Барбосе-разбойнике и прочие весьма полезные истории, и сказывал он мне, что уже 40 раз переписал историю Бовы-королевича, ибо на оную бывает больше походу, нежели на другие такие драматические сочинения».82 Выходец из среды бедного духовенства Г. Добрынин (род. в 1752 г.) так вспоми­нал позднее свои детские впечатления от чтения этой повести: «Квинт Курций не меньше пленил меня, как на девятилетнем моем возрасте Бова-королевич».83

Некоторые дворяне, любители народных сказок, также имели эту повесть в своей библиотеке вместе с печатными романами. Вспоминая печатный состав библиотеки отца, княжна Ел. Т-ая (Казань) указывает, что наряду с романами и журналами там были и сказки такие, как о Бове и Еруслане, «Белая кошка», «Кот в сапогах».84 «Собеседник любителей российского слова» пишет, что один любитель чтения XVIII в. имел... «составленную библиотеку» печатных книг, но «никогда книг не читал, кроме как: Шемякин суд, Бову-королевича, Петра, Златых ключей и им подобных; таковые книги хранятся у него с превеликим тщанием и каждой по два экземпляра, — одни для украшения библиотеки, другой лежит в кабинете, на столике для всегдаш­нева употребления... Протчие же хорошие сочинения... стоят у него в шкафу, в богатом переплете с золотыми обрезами и с надписанием его имени».85

Следует отметить, что среди других рукописных произведе­ний повесть о Бове входила в состав Эрмитажной библиотеки Екатерины II (Рукопись конца XVIII в., собр. ПБСЩ, Эрм. № 196). Этот текст дословно совпадает с текстом № 17. 16. 21 собрания БАН за исключением нескольких характерных исправлений.86 Не­которые прямолинейно-наивные места повести показались непри­стойными и подверглись правке. Например, вместо «на одной по­стеле не спати» в эрмитажном списке — «в одной полате не жи­ти»; вместо «совокупился» в эрмитажном списке—«обвенчался». В «Памятных записках» А. В. Храповицкого сохранились записи о том, что Екатерина читала Бову. 27 февраля 1786 г. «ея импе­раторское величество... взяли Бову-королевича», а 2 февраля «возвратили Бову-королевича за нелепость».87

Здесь характерно презрительное отношение к данному произве­дению. Вообще аристократическо-дворянская литература XVIII в. враждебно настроена по отношению к повести о Бове, считая ее одним из произведений «подлой литературы».

Кантемир писал в 1743 г. о возможной печальной судьбе своих стихов:

Когда уж иссаленым время ваше пройдет
Под пылью, мольям на корм покинуты, забыты
Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом, и наконец дойдет
(Буде пророчества дух служит мне хоть мало)
Вам рок обвертеть иль икру, иль сало.88

Сатирик сделал к этому стихотворению такое примечание: Бова и Ерш «две весьма презрительные рукописные повести о Бове королевиче и о Ерше-рыбе, которые на Спасском мосту с дру­гими столь же плохими сочинениями обыкновенно продаются».

Ему вторил А. П. Сумароков, характеризуя в эпистоле «О русском языке» бездарных безграмотных писателей и читателей:

Но льзя ли требовать от нас исправна слога?
Затворена к нему в учении дорога.
Лишь только ты склады немного поучи,
Изволь писать Бову, Петра златы ключи.
Подьячий говорит: писание тут нежно,
Ты будешь человек, учися лишь прилежно.
И я то думаю, что будешь человек;
Однако грамоте не станешь знать во век,
Хоть лучшим почерком с подьяческа совета,
Четыре литеры сплетешь ты в слово «лета».
И вычурно писать научишься «конец»,
Поверь, что никогда не будешь ты писец.

Противопоставляя дворянскую героическую эпопею класси­цизма сказочно-богатырской повести, тот же А. П. Сумароков льстиво писал Екатерине в 1773 г.: «Когда владеет Август, тог­да пишут Виргилий и Овидий и в почтении тогда Енеиды, а не Бовы-королевичи».89

Если Сумароков, презирая Бову, противопоставляет ему герои­ческую поэму классицизма, то переводчик «Философа Английско­го», противопоставляя старой сказочно-богатырской повести но­вый английский нравоучительный роман, заносит ее в разряд «худых и нелепых» старых романов: «Не у одних нас есть Бовы-королевичи, Ерусланы Лазаревичи, Петры златые ключи. Везде их много, но надобно предводимому разумом человеку справед­ливо полагать различие между такими враками и связно, при­ятно и остроумно выведенными приключениями».90

Критик «Адской почты» робко заступается за Бову в отзыве на сочинения «г-на К.». В статье указывается, что при фантасти­ческом характере содержания в обоих произведениях разница в том, что «в Бове-королевиче нет таких неблагопристойностей и слуху противных выражений... какими наполнен... К.».91

Но как бы ни относилась критика к повести о Бове, она должна была признать громадную популярность ее в демократи­ческой среде.

М. В. Чулков писал в повести «Горькая участь»: «Путешест­вие его [Сысоя] из армии на место рождения не столь было славно и достопамятно, как путешествие Бовы-королевича из: царства Додона Додоновича во владение Кирбита Верзауловича, родителя Милокрасы Кирбитовны, или славного рыцаря Петра златых ключей во владение прекрасной королевы Магилены Неа­политанской».92

Сумароков, так нападавший на Бову в вышеприведенном сти­хотворении, в комедии «Трессотиниус» (1750 г.) заставил гово­рить Кимари, слугу Оронта, о хвастливом офицере Самохвале Брамарбаса: «Много едаких рыцарей на свете есть, которые на словах с Бовою-королевичем равны, а как придет к делу, так мы и наши».93

Осип Козодавлев, посмеиваясь над Державиным, писал ему:

Да чем же занят здесь в свободных ты часах?
Ты нежишься и спишь, валяясь на диване,
То ездишь погулять, то моешься ты в бане,
Проказишь то с женой, играя в дураки,
То смотришь удальцом, как бьются в кулаки;
А под вечер сидишь за ломберной игрою,
Иль просвещаешься Полканом и Бовою,
И словом в праздности проводишь ты свой век,
Как будто дышущий развратом человек.94

Полкан, как нарицательное имя воинской силы, встречается у Н. Николева:

Что ж полканы зазевались?
Неужель они дрожат?
Посмотри, куда девались,
Вверх ногами все лежат.95

Эти отзывы читателей и упоминания героев повести о Бове подтверждают ее громадную популярность во второй половине XVIII в. и делают понятными ее многочисленные переделки и списки.

Изучение вариантов повести показывает, что переписывание ее было не механическим действием, а почти всегда творческим актом!. Из числа изученных нами 53 рукописей лишь две пары (Эрм. № 196 и БАН 17. 16. 21) и (Шляпк. 478.227 и БАН 21.7.9) дословно сходятся друг с другом. Остальные отличаются друг от друга в той или иной мере самостоятельной композицией. Взяв за основу тот или иной текст, автор то произвольно сокращает его (ГИМ собр. Вострякова, № 1192, ГБЛ собр. Беляева № 59/1567, Эрм. № 196), иногда переставляя эпизоды (ГБЛ М. 6931), по-сво­ему пересказывая их, добавляя те или иные вставки (ПБСЩ Q XV 85, ГИМ № 1452, ГБЛ собр. Ундольского № 927, б. Твер­ского музея, № 171/3637), иногда комбинирует тексты различ­ных редакций (все тексты типа IV). Имена второстепенных ге­роев неустойчивы и нередко изменяются. Так, в списке ГИМ № 1452 сыновья Бовы вместо обычных имен (Личарда и Гвидон или Симбалда) названы один — Кирбитом, по имени отца Мили­трисы, другой — Брунсвиком, по имени героя популярной руко­писной и лубочной повести о чешском королевиче Брунцвике.

В списке Q XVII 77 (ПБСЩ) отцу Милитрисы Кирбиту вместо обычного Верзеуловича присвоено отчество Ерусланович, в других списках оно заменено уже совсем странным «Бирба­нович» (ПБСЩ Q XV 85). Иногда на русский лад изменяется са­мо имя Кирбит (ГИМ № 1807), «Кирбич» и даже превращается в «Ирлич» (ПБСЩ Q XV 96). Нередко персонажи вместо иностран­ных имен носят имена русские. Сын Симбалды в списках III группы нередко называется то Дмитрием (БАН 21. 7. 9, Q XVII 27 и мм. др.), то Никитой (ПБСЩ Q XV 85). Отец Дружневны Зинзовей Андорович в одном из списков (БАН, 4. 2. 23) назван «Авдеем Иродовичем». Переосмысляют­ся также некоторые географические названия. Город Костел прев­ращается в «город Костянтин» (ПБСЩ Q XVII 77), очевидно, по аналогии с Константинополем. Резиденция царя Салтана — не в сказочном Задонском царстве, а в «Царьграде» (текст б. Тверского музея. № 171/3637), — как следует повелителю му­сульман. Но если имена второстепенных персонажей не устойчи­вы, то имена главных героев прочно закреплены за их носителями.

В заключение анализа рукописных текстов повести о Бове надо поставить вопрос, каково было взаимоотношение письмен­ной и печатной традиции в повести о Бове.

Надо прежде всего отметить, что печатные издания повести (текст полной редакции создан на основе контаминации рукопи­сных текстов типа II и III) появились лишь во второй половине XVIII века и потому сравнительно слабо влияли на рукописную традицию. Но кое-какие точки соприкосновения тут можно от­метить. Так, например, в списках конца XVIII в. под влиянием лубочных картинок Полкан изображается как полуконь — полу­человек: «От пояса до ног аки лошадь а от пояса до главы аки человек». (ГИМ № 1452) или: «Ноги у него конские по пояс, а с головы как протчий человек» (ПБСЩ Эрм). № 196). В списке Q XVII 77 ПБСЩ вставлена следующая деталь под влиянием полной редакции лубочной сказки с 32 гравированными картин­ками: во время боя Бовы с Лукопером «прекрасная Дружневна смотрит из высока терема на Бовину храбрость» (л. 174). Нако­нец, следует отметить, что два рукописных текста начала XIX в. являются копиями лубочных изданий: текст БАН 28. 6. 50 вос­производит лубочное (без картинок) издание 1807 г., вышедшее в Петербурге, а текст ГИМ № 3615, являющийся копией краткой (с 8 картинками) лубочной сказки о Бове, вплетен в состав сборни­ка Рогожиных рядом с печатными лубочными сказками. Из этого видно, как в начале XIX в. рукописная повесть о Бове вытес­няется возникшей на ее основе печатной лубочной сказкой.

  • 1. Wülker. Geschichte der englischen Literatur, Leipzig, 1, 1896, S. 98.
  • 2. Suchier. Nachtrag zur Einleitung Stimming's Ausgabe des anglo-normannischen Boeve, 1899, S. CXCV.
  • 3. Prentis C. Hoyt. The home of the Bevessaga. «Publications of the modern language association in America», 1902.
  • 4. F. Settegast. Quellenstudien zur galloromanischen Epik, 1904, S. 338—369. Его же. Die Odyssee oder die Sage vom heimkehrenden Gat­ten, als Quelle mittelalterischen Dichtung. «Zeitschrift für romanische Philo­logie», 1919, Bd. 39, S. 289—320.
  • 5. R. Zenker. Boeve-Amlethus. «Literarhistorische Forschungen», Bd. XXXII, Berlin, 1905.
  • 6. М. Deutschtbein. Studien zur Sagengeschichte Englands, I. Die Wikingensagen, Cöthen, 1906, S. 181—213.
  • 7. L. Jordan, Ueber Boeve de Hanstone (Beiheft 14 zur «Zeitschrift für romanische Philologie», 1908).
  • 8. P. Rajna, ук. соч., стр. 115.
  • 9. Там же, стр. 148.
  • 10. Там же, стр. 150—151.
  • 11. Там же, стр. 167—169.
  • 12. Итальянские варианты романа о Bovo d'Antona:
    1. Рукопись XIII в. библиотеки св. Марка в Венеции, представляющая собой франко-итальянскую переработку поэмы напечатана Штиммингом, Bd. 42. III Fassung).
    2. Рукопись XIV—XV вв. Лауренцианокой библиотеки во Флоренции, содержащая так называемый «венецианский текст» поэмы о Бове (напечатана Райна в его «Ricerche», 1872).
    3. Тосканская поэма начала XV в. в восьмистрочных строфах, издавав­шаяся многократно в Италии с середины XV в.
    4. Переработка поэмы поэтом XV в. Герардо (не напечатана).
    5. Удинские стихотворные отрывки конца XIV в., позволяющие воспол­нить пробелы так называемого «венецианского текста» (напечатано Райна в «Zeitschrift für romanische Philologie», Bd. XI, 1888).
    6. Четвертая книга «Reali di Francia» XIV—XV вв. — популярная в Италии компиляция, объединившая целый ряд рыцарских романов каролингско­го цикла. Это один из популярнейших в Италии лубочных романов, изда­вавшийся сотни раз.
    7. Риккардианская флорентийская рукопись XV в., представляющая со­бой тосканскую прозаическую обработку сюжета (напечатана Райна в «Zeit­schrift für romanische Philologie», Bd. XV, 1891).
    Из этих 7 итальянски« редакций я не имела под рукой старопечатной тосканской поэмы и переработки Герардо. Доступное мне издание «Reali» также сравнительно позднее—1868 г.
  • 13. А. Н. Веселовский. Из истории романа и повести, т. II, СПб., 1888. стр. 305.
  • 14. Там же, стр. 247—285.
  • 15. Ук. соч., ч. 2, глава III, стр. 59—133.
  • 16. См. В г u n e t. Manuel du libraire, t. I, Paris, 1820, p. 188.
  • 17. Русский текст повести о Бове по рукописи конца XVII в. (Публична» библиотека им. Салтыкова-Щедрина, Q. XVII, 27) был издан в 1879 г. в «Па­мятниках древней письменности» (вып. I, под ред. Ф. Булгакова), переиз­дан позднее с некоторыми купюрами и исправлениями Б. И. Дунаевым в се­рии «Библиотека старорусских повестей», М., 1915. Второй русский текст по­вести о Бове из Истоминского сборника конца XVII века (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, собр. Унд., № 919) и белорусский текст из Познанского сборника XVI в. были изданы А. Н. Веселовским в прило­жении к «исследованию «Из истории романа и повести», т. II, СПб., 1888.
  • 18. Д. Ровинский. Русские народные картинки, СПб., 1881, т. 1, стр. 76—82, 83—113, №№ 15 и 18.
  • 19. Там же. Атлас, №№ 16, 17, 19—27.
  • 20. И. А. Худяков. Великорусские сказки. М., 1860, стр. 127—132, № 36; Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозерского края, М., 1915, стр. 206—209, № 114; Д. К. Зеленин. Великорусские сказки Пермской губернии, Пгр., 1914, стр. 171—176, № 18; М. К. Азадовский. Сказки Ма­гая (Е. И. Сороковикова). Л. 1940, № М, стр. 174—189.
  • 21. Е. Н. Елеонская. Несколько замечаний о русских сказках («Этно­графическое обозрение», 1905, № 1, стр. 158—166).
  • 22. А. Кочубинский. Адмирал Шишков и канцлер гр. Румянцев, при­ложения, Одесса, 1887—1888, стр. LVII.
  • 23. «Летопись занятий Археогр. ком.», СПб., 1877, вып. VI, отд. II, стр.152.
  • 24. В. Плаксин, Руководство к познанию литературы, СПб., 1833, стр. 127.
  • 25. «Друг просвещения», 1804, часть III, стр. 199.
  • 26. Возможно, что ему была известна статья Сн[егирева] в «Отеч. зап.», 1822 г., ч. XII, № 30, где также указывается на итальянское про­исхождение лубочной сказки о Бове (стр. 93.)
  • 27. «Рукою Пушкина», «Academia», 1935, стр. 486 (ошибочное чтение издателей «Bovet» вместо «Bov[o]est»).
  • 28. «Известный наш стихотворец Н. А. Львов, переложив некоторые от­рывки из Бовы Королевича стихами, в замечаниях своих на сию повесть также был согласен со мною (см. журнал «Друг просвещения», 1804 г») [Примечание Макарова.]
  • 29. «В ...библиотеке графа Ф. А. Толстого имеются две рукописи. Одна конца XVII столетия под № 215, под заглавием: «Сказание про храброго витязя, про Бову-королевича», вторая за № 415, позднейшая, принадлежит началу XVIII века и называется «Сказание о храбром и прекрасном витязе Бове-королевиче и о прекрасной королевне Дружевне». Первая рукопись важнее тем, что ближе к делу, т. е. к родине». [Примечание Макарова.)
  • 30. Н. А. Полевой. История русского народа, т. I, М., 1830, стр. 206.
  • 31. А. Dietrich. Russische Volksmärchen, Leipzig, 1831, Vorwort, S. VIII—IX.
  • 32. П. Георгиевский. Руководство к изучению русской словесности в 4 частях, изд. 2-е, ч. IV, СПб., 1842, стр. 90.
  • 33. А. Н. Пыпин. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских, СПб., 1857, стр. 246—247.
  • 34. А. Н. Пыпин, цит. соч., стр. 248.
  • 35. И. М. Снегирев. Лубочные картинки русского народа в москов­ском, мире, М., 1861, стр. 109.
  • 36. Д. Ровинский. Русские народные картинки, т. IV, стр. 145—146.
  • 37. «Литературная газета», СПб., 1830, т. I, № 33, стр. 266.
  • 38. «Молва», 1857, № 17 от 3 августа, стр. 204. См. также Полное со­брание сочинений Хомякова, СПб., 1900, т. VIII, стр. 40, 44.
  • 39. Песни, собранные П. В. Киреевским, т. IV, № 862, Приложение, стр. CLXXXIV.
  • 40. A. Rambaud. La Russie épique, Paris, 1876, p. 429.
  • 41. Галахов. История русской словесности, изд. 2-е, стр. 458.
  • 42. Там же, стр. 459.
  • 43. О. Бодянский. О поисках моих в Познанской публичной библио­теке («Чтения ОИДР», М., 1846, к». '1-я, стр. 29—30).
  • 44. А. Wesselowsky. Zum russischen Bovo d Antona («Archiv für slavische Philologie», 1884, Bd. VIII, S. 330; 1886, Bd. IX, S. 310).
  • 45. Почти одновременно с А. Н. Веселовским Познанский сборник глав­ным образом с точки зрения датировки его путем филологического анали­за, изучает Брюкнер (см. его статью: Ein weissrussischer miscellaneus Codex в «Arch. fur slav. Phil», Bd. IX, S. 345. Результаты его работы использованы А. Н. Веселовским.
  • 46. A. H. Веселовский, ук соч., т. II, стр. 246, 283, 304.
  • 47. Г. Н. Потанин. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе, М., 1899, стр. 680—692.
  • 48. «Русск. филолог. вестник», 1889, № 2, стр. 260—282.
  • 49. A. Dietriсh, ук. соч.
  • 50. А. Н. Пыпин. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских, стр. 248.
  • 51. Итальянское происхождение сказки о Бове автору статьи известно по цитированному выше предисловию Гримма.
  • 52. Вообще существовало представление об исконном русском происхождении образа Полкана. Хомяков, подобно Бессонову, основывался на его имени (Пол-кан, т. е. полуконь), а Макаров писал еще в 1833 г.: «Полкан или Полехан существовал полуконем и получеловеком. В честь его еще и поныне некоторые из рязанских и владимирских простолюдинов имеют ка­кое-то торжество. Оно бывает, кажется, около Ильина дня, в других ме­стах— ранне, именно тогда, когда совсем убирается сено» («Телескоп», 1833, ч. 18, № 21, стр. 114). Или: «Европейцы, разумею французов, германцев или немцев, англичан и итальянцев и пр., — гораздо беднее нас своими сказоч­ными выдумками; их волшебное почти всегда постижимо; их гиганты не люди, не наши богатыри; их красавицы очаровательны, но не красные деви­цы; у них нет ни Яги, ни Кащея, ни Полкана, ни даже хотя одного Ивана Царевича» (там же, ч. 17, стр. 130).
    Такое представление о Полкане попадает даже в учебник. Анализируя памятники древней Руси, относившиеся ко времени язычества, П. Георгиев­ский выделяет предание о Полкане: «Полканы сходны с греческими кентав­рами. Кто читывал сказку о Бове-королевиче, тот верно имеет понятие о Пол-коне или Пол-кане. Из других сказок видно, что Пол-конь был умный, красивый, могучий богатырь и великий наездник, обращенный за что-то ка­ким-то сильным же колдуном в лошадь с прекрасною человеческою головою. От власти Пол-коня зависели все сивки, бурки и вещие каурки». (П. Георгиевский. Руководство к изучению русской словесности в 4 частях, изд. 2-е, ч. IV, стр. 87).
  • 53. Песни, собранные П. В. Киреевским, т. IV, стр. CXCIII.
  • 54. A. Rambaud. La Russie épique, p. 432, 433.
  • 55. А. Н. Веселовский, ук. соч., стр. 302—303.
  • 56. Там же, стр. 245.
  • 57. Вопросу о лубочных и устных вариантах сказки о Бове мною посвящена специальная работа.
  • 58. См. мою статью «Сказка о Бове в обработке Радищева», сборник «Проблемы реализма в русской литературе XVIII века», изд. Ак. Наук. СССР, 1940; обработке сюжета этой сказки Пушкиным мною посвящена от­дельная работа.
  • 59. Ср. упоминание о том, как в декабре 1693 г. «из хором великого князя Алексея Петровича всея Великия и Малыя и Белыя России дьяк Кирила Ти­ханов снес потешную книгу в лицах в десть (т. е. в лист) о Бове-коро­левиче, многие листы выдраны и попорчены, а приказал тое книгу почи­нить заново. И того ж числа для починки та книга отдана иконописцу Фе­дору Матвееву». (И. Е. Забелин. Домашний быт русских царей в XVI и» XVII ст., часть II, М., 1915, стр. 181).
  • 60. «Archiv für slavische Philologie», Bd. 21, Heft 3—4, S. 399—542.
  • 61. Там же, стр. 513—514.
  • 62. «...все вы, .кроме баснословныя повести, глаголемыя еже о Бове-королевиче и мнящихся вами душеполезные выти, иже изложено есть от мла­денец, иже о куре я о лисице и о прочих иных таковых же баснословных повестей и смехотворных писм, — божественных книг и богословных дохмат никаких ни читали» («Чтения .в О. И. и Др. Рос.», 1898, кн. 2-я (182-я), отд. 11, стр. 4).
  • 63. Очерк лит. истории старинных повестей и сказок русских, стр. 248.
  • 64. Н. П. Лихачев. Любопытные прозвища («Библиограф», 1893, № 2—3, стр. 157—159).
  • 65. С. А. Белокуров. Сношения России с Кавказом, вып. I, М., 1889, стр. 127.
  • 66. Там же, стр. 375.
  • 67. Синодик Троице-Саргиева монастыря. Указал проф. С. Б. Веселовский.
  • 68. Личное имя Бова удержалось и позднее, в XVII—XVIII в». Например, в Актах Холмогор. и Устюж. еп. (Рус. ист. биб-ка, т. 25, стр. 23) упоминается в 1626 г. «женка Наталья Бовина». В 1692 г. сборник исторических повестей (собр. Ундольского, № 184) переписал клиросный дьячок Васька Иванов Бова. В 1697 г. дьячок Василий Иванович Бова переписал «Историю о Ка­занском царстве» (собрание пр. Ф. А. Толстого, № 442). Его внук или правнук Семен Бова «долговязый ткач, великий сказочник и рапсодист», жил в Переяславль-Залесском уезде в 1794 г. («Телескоп», 1833, № 21, стр. 18; Макаров, «Листок из пробных листков для составления истории русских сказок», стр. 130).
  • 69. А. Н. Веселовский. Из истории романа и повести, т. II, стр. 304.
  • 70. Е. Ф. Карский. Белоруссы, т. III. Очерки словесности белорусского племен. 2. Старая западнорусская письменность, Игр., 1921, стр. 66—83.
  • 71. Рукописные тексты первого типа перечислены выше.
  • 72. Мне известен еще один список (XVIII в.) из собр. Титова (№ 1543), находящийся в Ростовском краевом музее, который отказался его выслан» в Госуд. б-ку им. Ленина по моему запросу.
  • 73. А. Н. Веселовский, ук. соч., стр. 276.
  • 74. Там же, стр. 284 и 258.
  • 75. Подробный анализ мотивов повести о Бове в связи с рыцарским ро­маном см. у Бойе, ук. соч., гл. III.
  • 76. П. Н. Сакулин. Русская литература, ч. II, М. 1929, стр. 54—55.
  • 77. «Государь, ести хочеться.— С великой радостью».
  • 78. Н. Г. Павлова. Сказка «Бова» у Радищева и Пушкина как вид по­литической сатиры, «Звенья», I, 1932, стр. 515.; Н. Г. Павлова, там же, стр. 514.
  • 79. В настоящее время рукопись находится в Калининском партархиве..
  • 80. «Не ясен сокол со тепла гнезда солетает, — Добрый молодец со квартирушки долой съезжает». («Великорусские народные песни», изд. Соболевским, т. VI, № 138). Ср. там же почти дословно совпадающие строки из песен №№ 133—137. Отлет сокола вообще является в народных песнях символом отъезда возлюбленного (см. там же, т. V, песни №№ 518—529). По своему стилю и содержанию из I тома «Великорусских народных песен» Соболевского; лишь сокол и перепелица заменены тут орлом и орлинушкой. Они вместе вьют «тепло гнездо», выводят «детушек». Потом подымается «полуденная погодушка» и потопляет гнездо и малых детушек.
  • 81. А. Н. Пыпин. Для любителей книжной старины, М. 1888, стр. VI. Ср. также В. В. Сиповский. Очерки из истории русского романа, СПб., 1909, т. I, вып. I, cm 16, 22, 23, 46, 50, 380, 381; вып. II, 1910, стр. 73, 108, 3 36, 228, 714.
  • 82. «И то и сьо», март, неделя десятая.
  • 83. Г. Добрынин. Истинное повествование. СПб., 1872, стр. 134.
  • 84. «Московский курьер», II, 1805, стр. 346.
  • 85. «Собеседник любителей российского слова», ч. XVI, 1-е изд. СПб., 1784, стр. 70.
  • 86. Оба текста относятся к группе III (тип ОЛДП) и, как указано выше, разработаны в книжном стиле.
  • 87. А. В. Храповицкий. Дневник, М. 1901, стр. 4.
  • 88. А. Д. Кантемир. «Письмо к стихам моим».
  • 89. «Летописи русской литературы и древности», изд. Н. С. Тихонравова, т. III, отд. III, М. 1861, стр. 73.
  • 90. «Филозоф английской, или житие Клевеланда», 1760 (предисловие).
  • 91. «Адская почта» 1769 г. Второе тиснение. Письмо 58-е, стр. 195.
  • 92. «Пересмешник, или Словенские сказки», т. V, М. 1789, гл. XVIII, стр. 194.
  • 93. «Российский феатр», ч. XV, СПб. 1787, стр. 288.
  • 94. О. Козодавлев. «Письмо к татарскому мурзе, сочинившему оду к премудрой Фелице» («Русская поэзия» под ред. Венгерова, том I, СПб., 1894, стр. 765).
  • 95. Н. Николе в. «Русские солдаты. Гудошная песня на случай взятия Очакова» («Русская поэзия», стр. 798).