Гошпиталь

По изд.: Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. — М.; Л.: Academia, 1935—1937. Т. 3. Поэмы и повести в стихах. — 1935 (Печатается по копии с журнала «Школьная заря» 1834 г. (№ IV), хранящейся в ИРЛИ. Отрывок — впервые в «Русской старине» 1882 г. (№ 8, стр. 392), целиком — в «Русском Эроте».)
(С восстановленными пропусками по изд.: Русский Эрот не для дам. Женева, 1879)

В тексте копии сделаны примечания: к ст. 21 (князь Б) — «Барятинский, фельдмаршал»; к ст. 22 (с Лафою) — «Н. И. Поливанов»; к ст. 40 (Choubin) — «Шубин». Подпись — «Гр. Диарбекир».

Главный герой рассказанного в этой поэме происшествия — известный впоследствии князь Александр Иванович Барятинский (1815 — 1879). Он определился в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров 16 лет. «В этом учебном заведении кн. Барятинский всецело окунулся в веселую жизнь столичной молодежи того времени... Следствием слабых успехов в науках было то, что кн. Барятинский не мог окончить курса школы по первому разряду и выйти в любимый кавалергардский полк, а вынужден был в 1833 г. поступить корнетом в гатчинский кирасирский полк (тогда армейский) ...Его шалости, кутежи, веселые похождения и романические приключения получили в Петербурге широкую известность. Своим легкомысленным поведением он навлек, наконец, неудовольствие императора Николая Павловича, и ему пришлось серьезно задуматься над поправлением своей пошатнувшейся репутации. Князь А. И. не долго колебался в выборе средств и заявил категорическое желание ехать на Кавказ, чтобы принять участие в военных действиях против горцев («Русский биографический словарь», т. II, СПБ., 1900 г., стр. 528 — 529). В дальнейшем Л. П. Барятинский, осуществляя на Кавказе военно-колонизаторскую политику Николая I и Александра II, сделал большую карьеру: в 1856 г. он был назначен наместником Кавказа. (Литературу о нем см. в «Русском биографическом словаре». Особенно важны работы А. Л. Зиссермана, Фельдмаршал А. И. Барятинский и Двадцать пять лет на Кавказе. См. также работу Д. И. Романовского, Князь А. П. Барятинский и Кавказская война, в «Русской старине» 1881 г., № 2.)

Висковатов (М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М, 1891) рассказывает, что из-за «Гошпиталя» Барятинский возненавидел Лермонтова. Собирая материал для биографии Лермонтова, Висковатов обратился и к Барятинскому: «он называл его самым «безнравственным человеком» и «посредственным подражателем Байрона» и удивлялся, как можно им интересоваться до собирания материалов для его биографии» (Висковатов, стр. 186).

Висковатов утверждает, что Барятинский был в числе людей, сознательно мешавших служебному продвижению Лермонтова.

О Н. И. Поливанове («Лафа»), товарище Лермонтова по московскому университету и по школе гвардейских подпрапорщиков, см. в т. 1 настоящего издания (комментарий к стих. «Послушай, вспомни обо мне») и в т. V (комментарий к письму № 4).

Михаил Шубин — тоже товарищ Лермонтова и по университету и по школе — был выпущен из школы в 1833 г. (девятый выпуск). См. Потто. Исторический очерк Николаевского кавалерийского училища, Приложения, стр. 59.

Какушкин — служитель, исполнявший различные поручения юнкеров.

Историю возникновения рукописного журнала «Школьная заря» рассказывает А. Меринский в своих воспоминаниях о Лермонтове:

«Зимой, в начале 1834 года, кто-то из нас предложил издавать в школе журнал, конечно, рукописный. Все согласились, и вот как это было. Журнал должен был выходить один раз в неделю, по середам; в продолжение семи дней накоплялись статьи. Кто писал и хотел помещать свои сочинения, тот клал рукопись в назначенный для того ящик одного из столиков, находившихся при кроватях в наших ка̀морах. Желавший мог оставаться неизвестным. По середам вынимались из ящика статьи и сшивались, составляя довольно толстую тетрадь, которая вечером в тот же день, при сборе всех нас, громко прочитывалась. При этом смех и шутки не умолкали. Таких нумеров журнала набралось несколько. Не знаю, что с ними сталось, но в них много было помещено стихотворений Лермонтова, правда, большей частью, не совсем скромных и не подлежащих печати, как например: «Уланша», «Праздник в Петергофе» и другие» («Атеней» 1858 г., № 48, стр. 289; ср. Щеголев, Книга о Лермонтове, вып. I, стр. 154).

«Школьная заря» просуществовала недолго. Висковатов полагает, что вышло не более 7 номеров.

«Юнкера, покидая школу и поступая в гвардейские полки, разносили в списках эту литературу в холостые кружки «золотой молодежи»... и таким образом первая поэтическая слава Лермонтова была самая двусмысленная и сильно ему повредила. Когда затем стали появляться в печати его истинно-прекрасные произведения, то знавшие Лермонтова по печальной репутации эротического поэта негодовали, что этот гусарский поэт «смел выходить в свет со своими творениями». Бывали случаи, что сестрам и женам запрещали говорить о том, что они читали произведения Лермонтова; это считалось компрометирующим. Даже знаменитое стихотворение на смерть Пушкина не могло изгладить этой репутации, и только в последний приезд Лермонтова в Петербург за несколько месяцев перед его смертью, после выхода собрания его стихотворений и романа «Герой нашего времени» пробилась его добрая слава». (Висковатов стр. 184 — 185).

Гошпиталь

РАССКАЗ

[1833 — 1834]

Друзья! вы помните, конечно,
Наш Петергофский гошпиталь;
И многим, знаю я, сердечно
С ним расставаться было жаль.
Там, антресоли занимая,
Старушка дряхлая, слепая
Жила с усастым ямщиком...
Но дело вовсе не о том!
Ее служанка молодая
Нескромной бойкостию слов,
Огнем очей своих лазурных
Пленила наших грозных, бурных,
Неумолимых юнкеров.
И то сказать: на эти очи,
На эту ножку, стан и грудь
Однажды стоило взглянуть,
Чтоб в продолженье целой ночи
Не закрывать горящих глаз
И <стрясть> по меньшему — пять раз!

Однажды, после долгих прений
И осушив бутылки три,
Князь Б., любитель наслаждений,
С Лафою стал держать пари.
«Клянуся! молвил князь удалый,
«Что нашу польку в эту ночь
«Я <уебу>!» — Поди ты прочь! —
— «Шесть штук шампанского?» — Пожалуй!
— И разошлись. — Проходит день...
Заря угасла. — Вечер ясный.
У тесной лестницы, как тень,
Наш князь вертится ежечасно.
И вот на первую ступень
Он ставит трепетную ногу:
Доска проклятая скрипит,
Боится он поднять тревогу.
— Как быть? Вернуться? Страх и стыд.
А ...-то! ... так и ...!1
Он осушает с ромом фляжку,
Скидает всё: портки, рубашку.
«Courage! mon cher! — allons, скорей!»
Кричит Choubin из-за дверей.
— — — — — — — — —

И ободренный винным паром
Наверх вскарабкался наш князь;
Прижал защелку — входит с жаром.
Руками за <хуй свой> держась;
Чердак похабный, закоптелый
Едва лампадой озарен,
<Говно> и пыль со всех сторон.
В широких креслах, в кофте белой,
В очках, недвижна, как гранит,
Слепая барыня сидит.
Она чепцом почти закрыта...
И мыслит пьяный волокита:
«Она должна быть!.. подойду!»
И вот, приближась с быстротою,
Он дерзновенною рукою
Хватил старушку за <пизду>:
«Ага! Ну что? — Попалась, душка!»
— Ах! боже мой! — Да кто же тут?
Мариса, где ты?... эй, Андрюшка...
Сюда, — сюда... меня <ебут>!..

В тот самый миг со свечкой сальной
Всходил по лестнице мужик.
Вдруг слышит он: в господской спальной
Зовут на помощь... гам и крик!..
Он дверь геройски отворяет,
Ударив кулаком сплеча,
И что ж... о небо... озаряет
Его дрожащая свеча?...
Худая мерзостная <срака>
В сыпи, заплатках и чирьях,
Вареного краснее рака,
Как круглый месяц в облаках,
Пред ним сияла!... Свой огарок,
Смутясь немного, мой Андрей
Перекрестясь приставил к ней...
— Не вкусен князю был припарок,
И он не медля с языка
Спустил лихого <ебука>.

Меж тем мужик схватил дубину
И лезет к князю... тот назад...
Увы, на княжескую спину
Удары сыплются как град!...
— «Эй, господа... ко мне!. скорее!..»
— Попался курвин сын... постой,
В другой раз будешь поумнее.
— Вот раз тебе — а вот другой!
— «Ты знаешь ли, я князь!» — Вот штука!
Когда ж князья <ебут> старух!
— «Пусти же!» — Вишь какой петух!
«<Ебена> мать!» — Вперед наука!
Трещит окно, трясется дом,
Шум, грохот, стулья вверх ногами,
Удары вслед за <ебуками>
Летят, встречаются — содом!...
И видит князь: в чуланчик темной
Открыта дверь — туда скорей...
За ним с дубиною огромной
И со свечей спешит Андрей...
В окно сквозь щели ветер свищет,
Гнилая утварь на полу...
Мужик врага повсюду ищет,
И видит: что-то там в углу!
Но только неуч размахнулся
— Вдруг — точно чорт его схватил...
Остановился, заикнулся,
И тихо руку опустил.
В шинели, с грозною <шматиной>,
Марису обхватя рукой,
Пред ним, кидая взгляд орлиной,
Стоял Лафа, улан лихой!...
Огромный, красный прыщ звездою
Блистал среди его чела;
<С хуя тягучею струею
Еще заебина текла>
Закрыв глаза, младая дева,
Бледна и трепетна, как Ева,
Когда архангел Михаил
Ее из рая проводил,
Прижавшись к страшному улану,
В рубашке, спущенной с груди,
Шептала.... боже... ax... не стану...
Не бей... Андрюша, погоди!...

Ужасней молнии небесной,
Быстрее смертоносных стрел,
Лафа оставил угол тесной
И на злодея полетел;
Дал в зубы, сшиб его — ногою
Ему на горло наступил;
— «Где ты, Барятинский, за мною,
Кто против нас?» он возопил.
И князь, сидевший за лоханкой,
Выходит робкою стопой,
И с торжествующей осанкой
Лафа ведет его домой.
Как шар по лестнице скатился
Наш...... купидон,
Ворчал, ругался и бесился
И морщась спину щупал он.

Но в ту же ночь их фактор смелый
Клянясь доставить ящик целый,
Пошел Какушкин со двора
С пригоршней целой серебра.
— И по утру смеялись, пили
Внизу, как прежде... а потом?..
Потом?! что спрашивать?... забыли,
Как забывают обо всем:
Лафа с Марисой разошелся;
Князь мужика простил давно
И за разбитое окно
С беззубой барыней расчелся,
И, от друзей досаду скрыв,
Остался весел и счастлив.

***

Промчались дни... Мариса, где ты?
Где губишь ты младые леты?
Она исчезла!... никогда
Мы не найдем ее следа.
Как храм, лишась своей святыни,
Уныл наш бедный гошпиталь;
Он стал мрачней ночной пустыни...
Смешно вздыхать... а право жаль!...

1. А хуй-то! Брандером стоит!