Введение
Трудно указать среди памятников Восточной и Юго-Восточной Европы такой, который был бы более загадочен, более сложен по своей судьбе, своему содержанию, относился бы к такому числу стран и событий, как «Записки янычара». До сих пор не прекращаются среди историков и филологов споры о том, где и на каком языке был создан оригинал «Записок», являются ли они плодом индивидуального или коллективного творчества, наконец, как определить их жанр, отнести ли их к мемуарам, к исторической хронике или к публицистике. Спорным остается и вопрос о том, чьи интересы в первую очередь отражают «Записки». Весьма неясны источники «Записок», степень беллетризации сообщаемых в них сведений, а значит и значимости их как исторического источника. Особый интерес к «Запискам» и все споры, которые ведутся уже полтора столетия, т. е. со времени открытия памятника, будут вполне понятны, если мы примем во внимание, что «Записки» — это одно из первых произведений на польском языке и вместе с тем первое сербское историческое сочинение» не связанное даже по форме со средневековой традицией, наконец, если мы учтем, что это одно из .первых и самых обстоятельных сочинений по истории Турции, ее государственному, финансовому и военному устройству. Следует сказать при этом, что как ни странно, ни в русской дореволюционной, ни в советской историографии «Записки» не привлекли к себе почти никакого внимания, если не считать случайных о них упоминаний. До сих пор ни целиком, ни даже в отрывках не был издан на русском языке и их текст,
* * *
Памятник был открыт в 1823 г. в католическом монастыре в Бердичеве польским литературоведом А. Галензовским. В 1828 г. он издал его в «Собрании польских писателей» как одно из древнейших польских прозаических произведений 1. Список, обнаруженный Галензовским, не имел заглавия, и издатель назвал это сочинение «Записки янычара». Под таким названием памятник вошел в научный оборот. Это название издатель предложил, исходя из содержания произведения. Впрочем, прочитано оно было им весьма поверхностно. Только этим можно объяснить [6], что «Записки» были определены как сочинение поляка, находившегося на турецкой службе, несмотря на прямое и неоднократное указание автора о его происхождении из Сербии
Гораздо более внимательно отнесся к памятнику В. Мацеевский. Он определил его как сербское сочинение, переведенное на польский язык. Мацеёвский обратил внимание и на чешский» по его мнению, перевод «Записок», который был издан в Литомышле еще в 1565 г. 2
После выхода в свет труда В. Мацеевского «Записки янычара»,были выведены из круга узкопольских филологических янтересов и почти сразу же привлекли к себе внимание, таких выдающихся славистов, как К. Иречек и Я. Шафарик.
Иречек обратил внимание на имя автора «Записок», обозначенное в литомышльском издании — Михаил Константин (в действительности, как показали другие списки сочинения, наоборот — Константин Михаил). Иречек вообще сосредоточил свое внимание на чешском издании памятника, полагая, что он был не только напечатан, но и написан по-чешски, хотя, несомневно, и сербом. Большой заслугой К. Иречека является введением «Записок» в научный оборот именно как исторического источника как в специальной работе, так и в знаменитой «Истории Сербии». К. Иречек поставил вопрос и об источниках «Записок», ограничившись, впрочем, только его сведениями по истории Сербии. Ученый полагал, что янычар писал «о старой сербской истории по песням, которые слышал в молодости» 3.
Иначе смотрел на источники «Записок» Я. Шафарик, посвятивший их анализу специальную статью, предпосланную им сербскому переводу памятника 4. Шафарик считал эти источники турецкими. Аргументация его, однако, была негативного характера: сведения, содержащиеся в «Записках», не совпадают с тем, что можно прочитать в «других летописцах».. Так: же, в отличие от Иречека, Шафарик считал, что янычар «свое сочинение написал в подлиннике в Польше и на польском языке» 5, хотя и отмечал, что: в польском оригинале много сербских и чешских слов 6.
Несмотря на все более возраставший интерес к «Запискам», вплоть до начала XX в. не существовало их научного издания с учетом всех известных списков. Это издание и монографическое исследование памятника осуществил в 1912 и 1913 гг. известный [7] польский филолог Ян Лось 7. Всего ему удалось выявить 12 списков, к числу которых он отнес и литомышльское Издание 1565 г. Я. Лось внимательно проанализировал текстологические и лингвистические особенности каждого из списков, раскрыл состав сборников, в которых они находятся, построил схему , взаимоотношения списков. Польский исследователь пришел к выводу, что оригиналом памятника является не дошедший до нас польский текст, с которого была сделана копия, впоследствии расширявшаяся, а затем сокращавшаяся, но в то же время обраставшая поздними приписками. С того же недошедшего до нас польского оригинала, .по мнению Я. Лося, был сделан чешский перевод. Оценивая взгляды автора «Записок», Я. Лось пишет о них, как о сложных и противоречивых, в которых религиозность сочетается с критической оценкой поступков людей.Янычар вообще не узок в своих воззрениях: он умеет сочетать ненависть к туркам с похвальным отношением к тому положительному, что у них имеется. Специально занимает
Я. Лося место «Записок» в польской литературе и особенно их влияние на последующих польских авторов, писавших на турецкую тему. Эти последние наблюдения являлись в известной мере развитием идей, намеченных Ф. Буяком в его работе, посвященной знанию поляками турецкого государства в XVI в.8, где он отметил определенную близость «Записок янычара» идеям Каллимаха, как и более поздним трудам, написанным в Польше по турецкому вопросу.
Критический разбор издания «Записок», осуществленного Яном Лосем, дал известный польский филолог А. Брюкнер 9. Главным его упреком в адрес издателя было то, что он воспринял памятник «как текст филологического значения, тогда как он обладает только исторической ценностью». Впрочем, Брюкнер высказался и по поводу языка не дошедшего до нас оригинала «Записок». Он считал, что он был написан Константином «на родном церковнославянском языке». Вернувшись к этому вопросу через десять лет, Брюкнер внес поправки в свою гипотезу, определив язык автора как народный, не книжный, свободный от традиций церковнославянской литературы. Автор, по образному выражению Брюкнера, «вышел не из монашеской кельи, а из обозов и маршей». Как полагал исследователь, с сербского языка «Записки» были переведены на [8] чешский и уже только с него — на польский. В самой же Польше Константин из Островицы, по мнению Брюкнера, никогда не бывал. Скорее всего, свое сочинение он написал в Венгрии. «Записки» являются не мемуарами, а хроникой, точнее временником. Ценность их, в глазах Брюкнера, в разных частях не одинакова. Если по сербской истории они отражают устную народную традицию, то в последних главах они дают точные выверенные сведения о Турции. Статья Брюкнера была единственной работой, посвященной «Запискам», за весь межвоенный период 10.
В послевоенное время интерес к «Запискам янычара» заметно оживился. Причиной тому служит особое внимание к проблемам борьбы славян с внешней опасностью, к вопросам становления национального самосознания и особенно к тем сочинениям, которые одновременно затрагивают исторические судьбы ряда славянских стран. Основное внимание исследователей теперь занимает вопрос о том, чьи интересы отражал Константин, по чьему заказу он написал свое сочинение и кому оно адресовано,
Б. Чирлич в статье с характерным названием «Попытки нового взгляда на «Записки янычара» 11 приходит к выводу, что Константин создал свое сочинение по поручению сербских деспотов, живших в Венгрии. Именно они в первую очередь были заинтересованы в мобилизации всего христианского мира на борьбу с Турцией, так же как и в прославлении прошлого Сербской державы, т. е. во всем том, что составляет главную идейную направленность «Записок».
Сходных позиций придерживается при характеристике «Записок янычара» Н. Радойчич: Связывая их с сербской народной традицией, он, однако, усматривает в этом памятнике и черты общеевропейской антитурецкой литературы, считая Константина Достаточно просвещенным и образованным для этого автором 12.
Возражал Чирличу в ряде своих статей итальянский историк литературы младшего поколения А. Данти. По его мнению сочинение Константина: — «памфлет, вышедший из кругов чешско-венгерской канцелярии» 13. Более того, именно в этих кругах разрозненным замёткам серба, написанным им в 1463 г., и придали в конце XV в. законченную форму памфлета. В Польше же после того, как этот памфлет был переведен с чешского, его неоднократно перерабатывали, соединяли с другими антитурецкими [9] сочинениями 14. Особенно А. Данти занимает вопрос о сходстве идей «Записок» с чешской общественной мыслью и литературой, в частности с идеологией «чешских братьев» 15. Аргументация этого тезиса ученого не представляется, однако, достаточно убедительной: едва ли можно согласиться, что такие мысли Константина, как необходимость братского согласия для избавления от мусульман или справедливость по отношению к убогим, примеры которой в Турции приводятся в «Записках», можно расценить как присущие «чешским братьям».
Призыв к борьбе с турецкой опасностью как главное назначение «Записок» никто из исследователей не подвергает сомнению. Однако то, какие пути и средства предлагал для этого Константин, в ком и в чем он видел спасение, оценивается по-разному. Так, если югославский историк С. Чиркович полагает, что в главе XVIII «Записок» выступают универсалистские (в эсхатологической окраске) идеи объединения всего христианского мира под эгидой римского папы и императора Священной Римской империи 16, то польский ученый С. Былина придерживается противоположного мнения. Он считает, что сочинение янычара отражает именно антипапскую и антиимперскую позицию и созвучно плану союза европейских государей, который возник при дворе чешского короля Иржи Подебрада 17.
Весьма спорный вопрос о языке оригинала «Записок» давно сделал необходимым тщательное изучение их лингвистических особенностей. Отдельные замечания о языке памятника делали едва ли не все исследователи, но монографического его анализа до последнего времени в науке не было. Этот пробел восполнила Гордана Йованович в своей книге «Исследование языка «Записок янычара» 18. Впрочем, йованович не видит в настоящее время возможности определить язык, на каком Константин писал свое сочинение, и ставит перед собой задачу исследовать язык сохранившихся версий памятника, польской и чешской. Те сербизмы, на которые указывали предшествующие ученые, таковыми, по мнению Йованович, не являются. Чаще они имеют общеславянское употребление. Г. Йованович считает, что польская версия памятника вторична по отношению к чешской. [10]
Научное переиздание текста «Записок янычара» не производилось с 1912 по 1959 г. В этом году под редакцией Д. Живановича такое издание было предпринято Сербской Академией. Наук 19. Текст в нем воспроизводится параллельно на польском и сербском языках. За основу Д. Живанович взял краковской издание 1912 г. Как и в нем, в белградском издании отсутствует исторический и текстологический комментарий, что крайне затрудняет пользование текстом. Д. Живанович предпослал тексту обширное предисловие, в котором дается историографический очерк памятника, разбираются биографические данные о Константине из Островицы, рассматриваются его взгляды и идеалы, оцениваются достоинства и отмечаются недостатки сочинения. Д. Живанович не сомневается, что Константин писал свои «Записки» в Польше и на польском языке и что они вполне соответствуют идеям и интересам польского короля Казимира, боровшегося со шляхтой и осуждавшего папу, следы чего можно найти в «Записках». По мнению Живановича, Константин, находясь в Сербии, почему-то не мог научиться читать и писать, а потому все его исторические сведения базируются исключительно на народной традиции. Однако, когда он писал свое сочинение, он был уже европейцем и обладал широким взглядом на международную ситуацию. Его воззрения в значительной степени были связаны с идеями гуманизма. Константина поэтому, по мнению Д. Живановича, можно считать зачинателем ренессансных взглядов как в польской, так и в сербской литературе того времени.
Наконец, в самое последнее время, в 1975 г., в ФРГ вышел полный немецкий перевод «Записок», снабженный предисловием и комментарием 20. Перевод был осуществлен К. П. Гаазе, им же написано предисловие. Комментарий сделан Р. Лахман и Г. Принцигом. Перевод «Записок» на немецкий язык значительно облегчил пользование памятником широкому кругу читателей.
Автор предисловия обратил особое внимание на структуру «Записок», резко распадающихся, по его мнению, на три части:
1) Трактат об антитурецкой войне; 2) Сведения о мусульманстве [11] и истории турок; 3) Серию фрагментов сербской истории. В последней части «Записок», по мнению К. Гаазе, соединились два жанра—эпический и агиографический, влияние которых исследователь считает на составителя «Записок» весьма серьезным. Впрочем, и это является самым парадоксальным во введении к памятнику, его издатели не верят в реальность самого Константина, считая его вымышленным лицом. Они же постоянно подчеркивают наличие множества интерполяций в «Записках», хотя и не отрицают, что первоначальное ядро текста могло возникнуть на грани XV и XVI столетий.
Данный выше краткий историографический обзор показывает, что, несмотря на значительное внимание, уделявшееся историками и филологами «Запискам янычара», этот ценный памятник требует дальнейшего исследования. Помимо спорных вопросов, связанных с историей возникновения «Записок» и личностью их автора, памятник практически остается совсем не изученным с источниковедческой точки зрения. Нельзя считать достаточной и филологическую разработку польских иособенно чешских списков сочинения Константина, в том числе и лито-мышльского издания 1565 г.
* * *
О жизненном пути Константина из Островицы известно только то, что он сам сообщает в «Записках». Эти сведения двоякого характера: либо прямые указания автора, либо те наблюдения и выводы, которые можно сделать из его высказываний с большей или меньшей степенью вероятности.
Трудности здесь начинаются чуть ли не с первого шага. Город, откуда происходил автор, обозначен уже в самом заглавии его сочинения—Островица. Но какая Оcтровица? Их известно в Сербии несколько: Островица близ Рудника — город на север от города Новое Брдо; село с таким же названием в его ближайших окрестностях; город в юго-восточной части Косова поля. Я. Шафарик и К. Иречек решительно высказывались за то, что Островица Константина—это город рудников, тогда как Я. Лось указывал на Косово поле. Д. Живанович возражает им: на север от Брдо были турки, и родители Константина не могли Оттуда переселиться в Брдо, где Константин был уже в 1455 г., как видно из его рассказа о захвате турками этого города. Сомневается Живанович и в гипотезе Я. Лося. По его мнению, человек, происходивший из Косова, не мог сказать о местности в своей родной земле — «одно поле, которое называется Жеглигово». Со своей стороны, Живанович предполагает, что речь может идти только о селе Островице в окрестностях Брдо. Нам это представляется маловероятным, так как свое происхождение человек в то время едва ли мог определять по селу. Обычно его обозначали в больших масштабах, т. е. если [12] уж не целой местности или области, то хотя бы города. Возражения же Живановича Шафарику и Иречеку нельзя признать справедливыми. Таким образом, остается Островица в Косовом поле, как это и считал Лось, впрочем, не знавший об Островице у Нового Брдо. Что же касается странного, с точки зрения Живановича, наименовании Жеглигово «одним полем», то здесь следует принять во внимание, что Константин писал свой труд вдали от тех мест, где родился, и предназначал его для читателей, ни малейшего представления не имевших о Жеглигове.
О годе рождения Константина можно только строить догадки. К. Иречек выдвинул дату 1438 г. 21, очевидно, потому, что когда Константин рассказывает о своем пленении турками в Новом Брдо (а известно, что это произошло в 1455 г.), он говорит о себе как о совершеннолетнем.
Трудно сказать что-либо определенное и о происхождении Константина. Ясно только, что его родители не относились к числу виднейших лиц в городе, так как, по его же словам, все знатные люди были перебиты в 1455 г. В плен же попали дети «господ» и, очевидно, их челядь, с которой эти «господа», как рассказывает Константин, по требованию турок вышли из города. Кем был Константин — «господином» или челядином? Челядином едва ли. Его брат, попав вместе с ним в плен, был по крайней мере уже к 1463 г. хранителем султанской казны (гл. XXXIV). Но и еще в 1455 г., т. е. сразу после пленения, турки относились .к нему и к другому брату Константина как к авторитетным людям, сочтя их ручательство достаточным для. того, чтобы простить Константина за его попытку к бегству (гл. XXVII). И в то же время сам Константин поражает, как это будет показано далее, почти полным незнанием сербской письменной традиции и церковной литературы, но он, очевидно, неплохо разбирался в горном деле. Не случайно в 1453 г., когда деспот Георгий Браккович послал свои вспомогательные войска Мехмеду II, осаждавшему Константинополь, в их рядах оказался Константин. Именно эти работы, связанные с подкопами и взрывами стен, позволили автору «Записок» сказать о себе и своих сербских собратьях, «что без нашей помощи он (Константинополь.—А. Р.) не был бы взят» (гл. XXVI). Константину суждено было присутствовать при опознании головы последнего византийского императора, павшего в бою. Во всяком случае,. только ему из всех авторов, описывавших падение столицы Византии, известно имя грека (Андрей), опознавшего голову Константина IХ 22.
После падения Константинополя Константин вернулся на родину и жил в городе Новое Брдо, где и попал в плен к туркам в 1455 г. Автор «Записок» и здесь пишет неясно, обо [13] всем, что относится к нему самому. И все же создается впечатление, что он был взят в янычары, коль скоро Константин, сообщая о том, что тех, кто был рекрутирован в это войско, отправили для обучения за море, упоминает, что туда повезли и его. Тем более удивительно, что, как явствует из последующего повествования Константина, он оказался не в янычарской школе Аджами Огхлан, а чуть ли не сразу же при дворе султана в Адрианополе. Константин опять-таки прямо об этом не говорит, но это с несомненностью вытекает из того, что он в 1456 г. принимал участие в тайном погребении сербов — участников неудавшегося покушения на Мехмеда II (гл. XXVII). Естественно, возникает вопрос: был ли Константин хотя бы недолго в янычарской школе и вообще был ли он янычаром или [14] нес какую-то другую службу? К сожалению, списки учеников школы Аджами Огхлан, как и самих янычар, неизвестны, так что остаётся искать ответа на поставленный вопрос только в самих «Записках» Константина.
Прежде всего напомним, что «Записками янычара» они названы их первым польским издателем. В самом же заглавии сохранившегося в списках памятника лишь значится, что их автор «был взят от турок среди янычар». Такое обозначение не дает прямого ответа. Среди янычар мог быть и янычар, и неянычар. Довольно противоречивыми в этом отношении могут показаться и автобиографические моменты в «Записках». Прямо янычаром Константин себя не называет нигде.. При описании .штурма Белграда в 1466 г. он как бы отделяет себя от янычар, когда пишет: «А потом мы видели, как янычары бежали» (гл. XXIX). Но в дальнейшем повествовании, в частности в рассказе о походе на Трапезунд в 1459 г., он, наоборот, если и не прямо причисляет себя к янычарам, то говорит, по крайней мере, о совместных с ними действиях, когда именно янычар султан послал в город за верблюдами, несшими, казну. «И мы должны были с большим трудом идти на гору», — замечает по этому поводу Константин (гл. XXXI). Можно было бы предположить, что только в 1459 г. Константин был зачислен в янычары, но этому противоречил бы, во-первых, порядок зачисления в янычары с младенчества, а во-вторых, рассказ Константина о его. участии в переправе через Дунай в 1462 г. во время войны с валашским господарем Владом IV Цепешом (Дракулой). Рассказав о том, что он был в первой партии переправившихся, Константин добавляет: «Потом лодки поехали на ту сторону, и все янычары переправились к нам» (гл. XXXIII).
Кем же был в войске султана Константин? Представляется наиболее правильным предположение А. Данти, пусть им и не аргументированное, что автор «Записок» принадлежал к отрядам артиллерии, сформированным именно в 50-е годы XV в. Мехмедом II 23. В самом деле, именно вопросы, связанные со всякого рода оружием, особенно с орудиями, наиболее привлекают внимание Константина. Он пишет о литье пушек во время морейского похода (гл. XXX) и под боснийской крепостью Бобовац в 1463 г. (гл. XXXIV). В «Записках» сообщаются подробные сведения о вооружении турецких войск во время дунайской кампании 1464 г., о размещении орудий после форсирования Дуная и, наконец, прямо говорится: «Имея двадцать малых пушек, мы внезапно стали палить, так что все их во.йско отогнали с поля» (гл. XXXIII). Интерес Константина к артиллерии был столь велик, что он и после ухода от турок собирал сведения о ней в турецких войсках (гл. XXXV). Наибольшее внимание артиллерии Константин уделяет в общих своих рассуждениях [15] о турецкой армии и способах борьбы с ней в одной из заключительных глав «Записок» (гл. XLV).
Можно предположить, что мастерство горного дела, которому он, вероятно, с детства был обучен, помогло ему и в овладении артиллерийским искусством. Но, будучи человеком, близким к султанскому двору, имея отношение к султанской артиллерии, мог ли оставаться Константин христианином или обязан был принять ислам? «Записки» как будто говорят в пользу первого предположения. Во всяком случае, ни единого намека в них на переход автора в ислам не имеется. Скорее, наоборот, Константин подчеркивает свою верность и преданность христианскому исповеданию. Это особенно заметно в предисловии и в главе IV «Записок». В то же время нельзя не отметить, что Константин великолепно знает мусульманство, его вероучение, ритуал, обычаи, воспроизводит длинные молитвы на арабском языке. Эти знания Константина явно не книжные.
Несмотря на обилие сведений о мусульманстве, у него нет ни одной цитаты из Корана, а ссылки на слова Мухаммеда весьма далеки от того, что сказано в Коране и, видимо, восходят к живой, устной традиции. Так, например, говоря о запрещении Мухаммедом вина, Константин пишет, что он сказал, что если кто, будучи пьяным, умрет, то будет в аду (гл. III). В действительности в Коране вино осуждается как сила, вносящая вражду и ненависть (сура 5, стих 93). Константин и не скрывает, что свои сведения о мусульманстве он получил в основном благодаря посещению мечетей, слушанию в них проповедей, а также расспрашивая мусульман и слушая их рассказы. Но мог ли он столь свободно ходить в мечети, не будучи мусульманином? Более того, Константин сообщает детальнейшие подробности, причем по своим личным впечатлениям (гл. XXII), о дервишских радениях, на которые, как известно, не допускались не то что иноверцы, но даже и мусульмане, не посвященные в дервишество, и при этом даже не вновь принятые 24. И, наконец, просто невозможно представить себе, чтобы христианин был поставлен султаном во главе гарнизона одной из важных крепостей — Звечай в Боснии — и под его начало было отдано пятьдесят янычар и еще тридцать турецких солдат (гл. XXIV). Может быть, именно то обстоятельство, что Константин был мусульманином, привело к нарочитому замалчиванию определенных сторон его жизни в «Записках», написанных в то время, когда он снова стал христианином.
До того как Константин из Островицы занял ответственный пост коменданта гарнизона, он прошел немалый путь службы в турецкой армии. На следующий год (1456) после того, как он был захвачен в плен и, как уже говорилось, быстро попал ко двору султанов, Константин участвует в осаде Белграда турецкими [16] войсками (гл. XXIX). В 1458—1460 гг. Константин — среди турецких войск, завоевывающих Морею, а в 1461 г.— Синоп (гл. ХХ-Х). В этот промежуток времени, в 1459 г., он еще принимает участие в длительном и тяжелом походе султана на Трапезундскую империю, завершившемся ее покорением (гл. XXXI). В 1463 г. Константин воюет в Боснии. Здесь он, несомненно за свои военные заслуги, становится комендантом крепости Звечай, которую после длительного и добросовестного, по его собственным словам, сопротивления вынужден был сдать венграм (гл. XXXIV).
О своей дальнейшей судьбе Константин вообще не говорит ни слова. Я. Шафарик живописует картину триумфального въезда венгерского короля Матиаша Корвина в Буду, когда его сопровождали 500 пленных турок. Не ссылаясь на какой-либо источник, Шафарик пишет, что среди них «был и начальник завоеванного города Звечая» 25. Есть, однако, основание сомневаться в столь публично позорном возвращении Константина в христианский мир, поскольку он недвусмысленно вспоминал в своих «Записках», как он «благодарил бога, что с честью вернулся к христианам» (гл. XXXIV).
И все же, судя по тем же «Запискам», отношения у Константина с венгерскими королевскими властями сложились крайне плохие. Как о Яноше Хуньяди, так и о его сыне Матиаше Корвине Константин высказывается крайне недоброжелательно. Янош Хуньяди, прославившийся непримиримой борьбой с турками, в изображении нашего автора не более чем злокозненный авантюрист, сумевший втянуть короля Владислава Венгерского в поход против турок в 1444 г., окончившийся варненской катастрофой. Константин при этом отметил, что сам Янош «отступил назад без всякого препятствия» (гл. XXIII). Он же пытался втянуть благоразумного сербского деспота в новый, но не менее, с точки зрения Константина, бессмысленный поход против турок в 1448 г. с его «несчастной и печальной битвой» на том самом Косовом поле, где в 1389 г. происходила роковая для Сербии битва (гл. XXIV). После поражения Хуньяди скрылся в Смедереве у сербского деспота, чем причинил ему и Сербии много неприятностей от турок. Разумеется, при этом Константин не говорит, что Янош был фактически арестован деспотом и отпущен лишь за большой выкуп (гл. XXIV, прим. 4). Константин обвиняет венгров в том, что они не оказали поддержки деспоту в 1455 г., когда турки двинулись на его землю (гл. XXVII). Крайнее коварство проявил Янош Хуньяди и в следующем, 1456 г., когда во время морового поветрия в Смедереве дал приют деспоту у Белграда, а потом сам же велел арестовать его. Что же касается блестящей победы над турками Яноша Хуньяди под Белградом в 1456 г., то этот успех Константин [17] объясняет случайным стечением обстоятельств и плохими советчиками султана.
В крайне черных тонах обрисован Константином и сын Яноша Хуньяди, король Матиаш Корвин. Его он даже приводит как пример тех людей, которые оставляют о себе самую дурную. память. Более всего автор «Записок» упрекает Корвина за те войны, которые он вел с христианами перед лицом турок. «Если бы он,— пишет Константин,— половину тех средств, которые истратил на войну с христианами, обратил на борьбу с погаными, он изгнал бы турок за море и прославился от востока до запада, а от господа бы получил великое воздаяние, а от людей — честь, его бы в веках помнили христиане, а поганые дрожали бы при упоминании его имени» (гл. XXVIII). Этот же горький упрек в адрес Матиаша Корвина Константин повторяет [18] и в завершающей части своего сочинения: «Не так надо поступать, Как король Матиаш; который, не обращая внимания на поганых, вел борьбу с христианами» (гл. XLIX).
Эти упреки резко и тем более значимо звучат в сочинении Константина, что главной идеей его «Записок» был призыв к совместной борьбе всего христианского мира против «поганых». Уже в предисловии Константин обращается с молитвой, которая задает весь тон его сочинению: «Поспеши помочь своим христианам и отврати проклятых поганых».
К необходимости сплотить все усилия христиан против турецкой опасности, забыть взаимные распри автор «Записок» возвращается неоднократно. «Знайте, что поганые смелы и мужественны не сами по себе, а благодаря нашему несогласию и нашей ненависти»,—пишет он (гл. XXVIII). Константин выискивает любые возможности осудить христианские раздоры. Об этом он не забывает сказать и когда излагает события родной сербской истории (гл. XVI), и даже когда передает содержание слышанной им в мечети мусульманской проповеди (гл. V). Собственно, все обстоятельнейшие сведения об устройстве и системе управления турецкого государства, об организации армии и ее вооружении, о финансах и землевладении у Константина не просто приводятся для удовлетворения любопытства читателей, но для того именно, чтобы помочь тем, кто будет воевать с турками. Константин дает в своем сочинении и множество совершенно практических советов ведения войны с турками, заверяя читателей, что он хорошо знает достижения и недостатки турецкой армии, так как, по его словам, он имел возможность к ним «приглядеться» (гл. XL). Именно на основе этих своих наблюдений наш автор рекомендует как можно долее задерживать турецкую пехоту в поле (гл. XL) и удерживать города при штурме их турками более двух часов (гл. XLV); метать. стрелы в верблюдов, которые от них ринутся на собственные войска (гл. XL); выбирать легкое, а не тяжелое оружие (гл. XLI); предпочитать копьям мечи (гл. XLI); рассылать специальных лиц для наблюдения за действиями своих войск и пробуждения в них храбрости (гл. XLI); настигать быстроходных всадников в горах или у широких рек (гл. XLII) и многое другое.
Однако, естественно возникает вопрос: кто же сможет организовать и возглавить поход против турок, кому адресованы столь подробные сведения и для кого предназначены столь детальные советы и рекомендации? В целом отрицательно оценивая опыт борьбы венгерских правителей с турецкой агрессией, Константин все же не исключает возможности их участия в военных действиях против османов. Именно потому он и упрекает их в том, что они не использовали имевшиеся у них реальные возможности. Константин с сокрушением говорит при этом, что не используют свои возможности ни папа римский, ни император Священной Римской империи, беспечно относящиеся, несмотря [19] на свое призвание и долг, к интересам защиты христианского мира. «А святой отец, папа в Риме,— с горечью пишет Константин,— со своим духовенством сидит спокойно, также и Римский король в немецких землях пирует со своими рыцарями, так что о них ничего не слышно в Турции, ибо они ничего не предпринимают против поганых» (гл. XVIII). Более того, в заключительной главе Константин даже обвиняет папу и императора в том, что они сами сеют раздор в христианском мире именно благодаря их наговору на чешского короля. Показательно при этом, что Константин не говорит о мотивах, которые выдвигали папа и император,— борьба с гуситским королем Иржи Подебрадом. Константин просто видит в этом бессмысленную братоубийственную войну.
По мнению автора «Записок», только один государь в Европе способен возглавить и вести борьбу с турками и оборонять от них христианский мир. Он прямо пишет: «Нет тех, которые бы его обороняли и умножали, кроме польского короля Ольбрахта, который много потерпел от людей своего государства, видимо, из-за того, что своих земляков он заставил трудиться за мир и свободу христианства, противостоя поганым» (гл. XVIII). Константин не сопровождает это высказывание какими-то конкретными примерами. В заключительной же главе он говорит о буковинском походе Ольбрахта 1497 г., изображая его как событие особого, исключительного значения, как «месть за пролитие христианской крови и гибель людей» (гл. XLIX).
Между тем буковинский поход, предпринятый с целью отвоевания важных в торговом отношении черноморских городов Килии. и Белгорода, не являлся блестящей победой и закончился отступлением объединенных польских войск из Молдавии. При этом далеко не в духе христианской любви и братолюбия Ян Ольбрахт стремился навязать этой стране в качестве государя своего младшего брата Сигизмунда, чем и вызвал ожесточенное сопротивление господаря Стефана Великого. Поход 1497 г., был единственной антитурецкой акцией польского короля, скорее опасавшегося вступать в конфликт с Турцией и более заботившегося об упрочении своего влияния в Молдавии 26.
Все сказанное свидетельствует об особой заинтересованности Константина в прославлении Яна Ольбрахта, о приписывании ему необыкновенных заслуг как последовательному и единственному борцу с турецкой агрессией. Именно венгерского короля Матиаша Корвина польский посол в 1486 г. обвинял в срыве похода против турок. На заседании венецианского сената он [20] говорил об этом почти такими же словами, как Константин в своих «Записках», т. е. что Корвин вместо борьбы с турками угрожает христианским странам 27.
Трудно себе представить, чтобы Константин занимался этим, не имея никакого отношения к Ольбрахту или, по меньшей мере, не живя в его владениях. Если допустить, что Константин жил и писал в Польше, то в свете этого предположения становится понятной последовательно противовенгерская настроенность Константина, которую вовсе не разделяли его собратья сербы, воспевавшие подвиги Хуньяди, известного в сербском эпосе как Янко Сибинянин или Янко Воевода 28. Напомним в связи с этим о крайне напряженных польско-венгерских отношениях , последней четверти XV в., особенно войну за Силезию 29.
Симптоматичным является и повышенный интерес автора «Записок» к татарам. Они в его изображении противостоят туркам и выигрывают по сравнению с ними в ловкости, хитрости и смелости. Оценивая преимущества татарских войск, Константин пишет: «Татары также быстры на своих конях, как турки, а к тому же они мужественны и тверды и много выгадывают от того, что держатся, как и турки. Самим же туркам не помогает такой порядок, потому-то татары часто одерживали победу над турками» (гл. XLI). Несколько ранее этого утверждения Константин уже подготовил читателя к нему. В главе XXXII он подробно рассказывает о столкновении Мехмеда II-с ханом так называемой белобараньей орды Хасаном. Эта глава вообще является чуть ли не самой загадочной во всех «Записках». Дело в том, что Константин пишет об этом походе к Евфрату после известия о падении Смедерева, что произошло летом 1459 г., и до рассказа о войне султана с валашским господарем Владом IV Цепешом, которая происходила в 1462 г. При этом Константин неоднократно упоминает о себе как об участнике похода. А между тем никакого похода на Узунхасана в этот промежуток времени не было, во всяком случае, ни один источник о нем не упоминает 30. Такой поход имел место только в 1473 г., когда Константин был уже среди христиан, вне пределов Турции. Подозрительно совпадают при этом в рассказе Константина и в сведениях, имеющихся о походе 1473 г., места сражений, например Шабин-Карахисар, и некоторые действующие лица, например Мустафа, который у Константина, впрочем, фигурирует как сын Узунхасана, хотя в действительности он был сыном его противника, султана Мехмеда.
Есть и другие, странные для участника похода, неточности [21] рассказе. Так Мехмет-паша был ранен не во время похода на Узунхасана, как говорится в «Записках», а еще во время похода на Трапезунд. Константин изображает поход как победоносный для татар, и в этом заключается самое большое расхождение с подлинным ходом событий 1473 г., когда Узун Хасан был разбит наголову под Бешкентом. У Константина же победивший хан восклицает: «Я не знал, что турецкий султан, сын Отомана, так слаб по сравнению со мной» (гл. XXXII). Таким образом, придуманный Константином рассказ о турецком походе к Евфрату, хотя в некоторой степени и был основан на реальных событиях, прежде всего преследовал цель публицистическую, а именно — прославлял могущество и силу татар и в то же время — их вражду по отношению к туркам. Чтобы сделать этот рассказ ярким и интересным, автор «Записок» не поскупился на красочные подробности, связанные с покушением татар на турецкого визиря Мехмет-пашу или с хитрыми проделками султанского шута, пытавшегося обмануть и дезориентировать хана.
В высказываниях Константина о татарах нельзя не увидеть отголоска идей, получивших в последней четверти XV в. довольно широкое распространение в Европе и особенно оживленно дискутировавшихся в Польше в 70-х годах 31. Правда, польские официальные круги подвергали серьезному сомнению реальность так называемого «татарского плана» борьбы с турками, но показательно, что выдвигавшиеся при этом мотивы (малая боевая дееспособность, разбросанность и малочисленность татар) опровергаются теми именно сведениями, которые сообщает о татарах Константин, пусть прямо и не говоря, что их надо использовать в борьбе с турками.
На Польшу как на страну, где Константин создавал свои «Записки», указывает также и постоянное использование им польских названий для пояснения турецких терминов. Это особенно бросается в глаза в главах XXXVII и XXXVIII, когда, например, чехан сравнивается с маршалком и многократно говорится о турецких гетманах.
Сделанные выше наблюдения позволяют говорить о том, что «Записки» были написаны Константином из.Островицы в Польском государстве, куда он попал из Венгрии 32. При этом нетрудно [22] определить и тот промежуток времени, когда «Записки» были созданы. Это период с 1497 по 1501 г., поскольку ранее буковинского похода это было невозможно, как это было невозможно и после 1502 г., когда Ян Ольбрахт умер. Может быть, это был 1500 г., который, хотя и ошибочно как 1400, обозначен в списке Замойского (список Z — см. описание списков).
Можно предположить, что Константин жил где-то в восточных областях Польско-Литовского государства. Не случайно большинство польских списков его сочинения происходят именно оттуда, как на это справедливо обратил внимание Б. Чирлич 33. При всей кажущейся исключительности сочинения серба в Польше в XV в. это явление находит свое место в системе культурных связей Польши и Литвы с балканскими странами. Напомним, что именно в Великом княжестве Литовском протекала еще в начале XV в. деятельность Григория Цамблака, связанного как с болгарской, так и с сербской культурой. Сюда же проникают сербские агиографические памятники и произведения сербской светской, рыцарской литературы («Повесть о Тристане»). В другой работе нам уже приходилось отмечать, сколь существенными были балканские влияния на так называемые русские фрески XV в. в Польше 34. Добавим к этому, что в 1557 г. в Супрасле трудился над росписью стен собора «Сербии» Нектарий 35.
Выбор Константином восточных областей Польско-Литовского государства мог объясняться и его православным вероисповеданием, столь распространенным на этих землях. Хотя Константин прямо нигде и не осуждает католичество и не противопоставляет его православию, но все же неоднократно и довольно резко осуждает римского папу. Особенно отчетливо эти мотивы звучат в главе XVIII, хотя слова осуждения и вкладываются Константином в уста других лиц. Именно они пророчествуют, что из Рима «будет происходить все зло» (гл. XVIII), в православном духе трактуют слова о едином пастыре как о Христе, а не о папе (гл. XVIII), утверждают, что никто из пап после раскола с православной церковью не был святым (гл. XXXVI).
Впрочем, принадлежность Константина к православию ни в коей мере не придала его сочинению нарочито церковной или даже просто религиозной окраски. С этой точки зрения показательно, что он, говоря о сербской истории, ни разу не упомянул об архиепископе Савве Сербском, в высшей степени популярном [23] в Сербии святом. Идеалы и взгляды Константина лежат скорее в сфере народных, фольклорных представлений об истории, не исключающих, конечно, и имеющегося в «Записках» прославления князя за постройку храма и похвальное, с точки зрения автора, обращение за мудрыми советами к духовенству (гл. XV).
Даже сама авторская манера и литературные приемы сближают «Записки» с произведениями народного творчества. В этом отношении особенно характерен рассказ о битве за Белград в 1456 г., изложенный в форме рассказа о четырех печалях султана (гл. XXIX). Константин даже пользуется в своем повествовании загадками и притчами, например, когда говорит о совещании султана Мехмеда II с приближенными по поводу похода на христиан (гл. XXVI).
Тот же султан уподобляет своих воинов стрелам (гл. XXIV). К фольклорной традиции восходит и весьма своеобразный для любого исторического сочинения характер датировки событий. За считанными исключениями, о которых речь пойдет ниже, Константин не указывает ни месяца, ни даже года описываемых им событий, но зато в целом ряде случаев сообщает о дне недели, когда то или иное событие произошло. Так, о дне Варненской битвы он пишет только то, что она произошла в понедельник (гл. XXIII), что боснийское посольство прибыло к султану в субботу, а походом он отправился на Боснию в среду (гл. XXXIV); вторая Косовская битва, по сообщению Константина, длилась с четверга до субботы (гл. XXII). Только о знаменитой Косовской битве Константин знает, что она произошла в день св. Вита (гл. XVI), что само по себе не может вызвать удивления, поскольку этот день («Видовдан») у сербского народа всегда отмечался как памятный траурный день, о котором Константин, несомненно, знал с детства. Впрочем, и здесь он ничего не говорит о годе битвы на Косовом поле. Само собой разумеется, что подобного рода датировки являются серьезным недостатком «Записок» как исторического источника, но вместе с тем они недвусмысленно указывают не только на авторскую манеру Константина, но и на его источники. Правда, мы не можем прямо указать на какие-либо дошедшие до нас произведения сербского эпоса как послужившие источником при составлении «Записок». Причиной этого, вероятно, является то обстоятельство, что в середине XV в., когда наш автор жил в Сербии, эпические циклы, известные нам, еще не сложились, и Константин пользовался какими-то не известными нам песнями и преданиями.
Константин воспользовался не только сербскими, но и турецкими устными преданиями. Характерным примером здесь может служить легенда об Османе, основоположнике султанской династии, и правительнице Каравиде, изложенная в духе «Тысячи и одной ночи» (гл. IX). Повествуя о битве при Трепане [24] (16 ноября 1454 г.), Константин уже прямо ссылается на то, что ему об этом рассказывали турки (гл. XXVII).
Явно из каких-то сказании о Варненской битве, бытовавших среди янычар, почерпнул свои сведения о ней и Константин, сообщающий подробности поиска янычарами головы коpoля Владислава и того, как ее носили по турецким городам, а также янычарского обычая носить в память победы над ним белые и красные штанины, как это делал побежденный ими король (гл. XXIII). Отметим, кстати, что янычарское предание о Варненской битве не отличалось большой точностью. Во всяком случае, такие историки, как Сфрандзи и Халкокондил, рисуют совсем другую картину хода боя 36.
Насколько большую роль играли для Константина турецкие источники, показывает тот факт, что он знал о турецком памятнике на Косовом поле (гл. XVI) и ничего не знал о надписи на сербском столбе, которая неоднократно воспроизводилась в сербских рукописных сборниках 37. Показательно также, что Константин приводит совершенно особую для раннего периода (вплоть до XIV в.), просто полусказочную родословную султанов, не проявляя при этом никаких признаков знакомства с известными сербскими родословными султанов 38 Одним из важнейших источников сведений, сообщаемых Константином о Турецкой империи, являются его собственные воспоминания. Этим и объясняются особенно подробные сведения о турецкой армии и разновидности ее основных и вспомогательных войск, порядке их рекрутирования, вплоть до детальной картины выстраивания войска. Очень подробны в «Записках» сведения об оружии у турок. Как лицо, стоявшее во главе гарнизона, Константин досконально знает административное устройство империи сверху донизу, вплоть до мельчайших чиновников. Но особенно поражает в «Записках» непропорциональное по сравнению с другими сведениями множество данных о султанской казне и выплате жалованья различным военным и гражданским лицам. Ими буквально пестрят последние главы «Записок». Получить все эти сведения Константин мог от своего брата, который, как уже говорилось выше, охранял султанскую казну и, конечно, был причастен к финансовым делам государства. Не исключено, что у Константина были какие-то записи или заметки о ней, поскольку иначе трудно объяснить столь большой объем финансовых сведений.
Переходя к вопросу о письменных источниках Константина, нельзя не вспомнить, что практически все исследователи его сочинения со всей решительностью отрицали их. Однако сам [25]
Константин в одном месте своего сочинения, когда речь идет о штурме Белградской крепости в 1456 г., прямо говорит: «Там было ранено, как записано, четыреста с лишним янычар» (гл. XXIX). Чуть далее Константин пишет, что раненые и убитые остались лежать в крепости. Иными словами, Константин мог видеть только венгерские записи о турецких потерях, поскольку, не взяв города, турки отступили от него.
В «Записках» имеются и другие признаки использования каких-то официальных венгерских материалов. Их можно указать три. Все они связаны с неприсущей сообщениям Константина датировкой венгерских военных походов 40-х годов XV в. при точном указании года. При этом даты даны по летосчислению не от хиджры (начиная с 622 г.), как было в Турции; не от сотворения мира, как это делали в православных странах, но от Рождества Христова, что как раз к середине XV в. стало нормой в католических странах 39. Константин указывает, хотя и ошибочно, дату первого похода Владислава—1441 г. (вместо 1443 г.40), битву при Варне — 1444 г. и поход Яноша Хуньяди, завершившийся второй битвой при Косовом поле,— 1448 г.
Привлекает в качестве источников Константин и вещественные памятники, которые ему довелось видеть либо о которых он слышал. Так, он пишет о церквах, стоящих «до сих пор в сохранности» на месте битвы под Велбуждом в 1330 г. (гл.XV) Знает он и о «знаке», что стоит «до сих пор» в местечке Тайяницы, где в 1444 г. был убит и похоронен любимый друг султана (гл. XXI). Подробно описывает Константин и турецкий памятник на Косовом поле: «На четырех столпах,— читаем мы в «Записках»,- утвержден свод, покрытый оловом; и этот памятник стоит до сих пор» (гл. XVI). Интересовался наш автор и большими курганами в полях, которые он воспринимал, скорее всего ошибочно, как памятные знаки, оставленные Чингисханом во время его похода «на Запад» (гл. XVIII).
Таким образом, обзор источников, которыми пользовался Константин, приводит нас к заключению, что различные части его сочинения имеют не одинаковую степень точности и достоверности. Если о современных ему событиях он располагает многочисленными и подчас весьма детальными сведениями, то более отдалённые времена он видит чаще всего через призму народной памяти или, как называл подобного рода источники М. Н. Тихомиров, «припоминает их». Поэтому далекое прошлое у Константина героизировано и нередко расцвечено народной фантазией. При такой подходе к прошлому неизбежными оказываются, контаминации событий и исторических лиц, например,[26] соединение в одном лице Мурада II, кстати, названного Mypaдом III, с султаном Сулейманом, Мусой и Мехмедом I (см. гл. XIX, прим. 1). Отсюда вполне понятны и многочисленные погрешности в родословных как турецких султанов, так и сербских, и боснийских деспотов и правителей, например, султан Мурад спутан с Орханом (гл. XIII), первым сербским королем назван Урош I, а не Стефан Первовенчанный (гл. XV), боснийский король Томаш упомянут вместо его сына — Стефана Томашевича (гл. XXVIII). По той же причине время основания города легко путается с возведением в нем укреплении (гл. XVII. прим. 7). Такого же характера и скандальные географические ляпсусы вроде того, что р. Евфрат впадает в Черное море (гл. XXXII).
Помимо названных недостатков труда Константина, нельзя не отметить как сознательного замалчивания им некоторых событий, так и сознательных преувеличений. В них отражается степень тенденциозности нашего автора и само направление этой тенденциозности. Так, Константин ни словом не обмолвился о крестовом походе 1396 г. против турок, закончившемся их победой под Никополем, хотя писал о гораздо менее значительных битвах. Как можно объяснить это умолчание при столь исключительном интересе автора к идее крестового похода против турок? Секрет заключается в том, что в Никопольской битве сербский деспот Стефан Лазаревич участвовал с 15-тысячным войском на стороне султана и своей поддержкой турок в значительной мере решил исход битвы 41. Между тем целью сочинения Константина было как призвать к походу против турок, так и прославить сербских деспотов.
Желая показать, что турки не столь сильны и непобедимы, как думают в Европе, Константин как бы в подтверждение этой мысли говорит о том, что победы над христианскими народами им легко не давались. С этой целью автор «Записок» растянул срок сопротивления Трапезунда туркам до шести недель (гл. XXXI), тогда как в действительности столица Трапезундской империи была сдана фактически без боя 42.
Выше уже упоминалось, как Константин был склонен преувеличивать роль и силу татар с тем, чтобы убедить своих читателей в целесообразности их использования против турок. Для этого он вымыслил даже рассказ о походе на Узун Хасана. На вымысел Константин идет и тогда, когда хочет проиллюстрировать свою излюбленную мысль о том, что туркам должно противостоять единство христианского мира и согласие в нем. В главе XXXI он пишет, что в Малой Азии и после разгрома [27] Трапезундской империи в 1459 г. оставалось некое греческое королевство, которое султан так и не смог покорить. «Слыша об их сплоченности, он оставил их в покое», — многозначительно замечает Константин. Между тем нам решительно ничего неизвестно о каком-либо самостоятельном греческом королевстве, остававшемся в Малой Азии после падения Трапезундской империи.
При всей ненависти к турецким завоевателям, при всей жажде освободить от них покоренные народы Константин считает необходимым, и при этом многократно и по разным случаям, подчеркнуть и их положительные черты. Он пишет об их милосердии к невольникам (гл. I. и II), об их равном правосудии ко всем подданным (гл. III), о наказании вельмож и чиновников за несправедливости, чинимые по отношению к подчиненным (гл. XXXVIII), о запрете без причины отбирать земли (гл. XXXVIII) и причинять вред крестьянским хозяйствам (гл. XLVI). Едва ли нужно доказывать идилличность такой картины, весьма далекой от подлинного устройства Оттоманской империи с тяжелейшим произволом и деспотизмом султанской власти. Такая странная, на первый взгляд, идеализация турецких порядков невольно ассоциируется с аналогичным их прославлением знаменитым русским публицистом середины XVI в. Иваном Пересветовым. Заметим, что Пересветов родился в начале века в пределах Великого княжества Литовского 43, где, скорее всего, жил и писал Константин и где его сочинение получило наибольшее распространение. Пересветов, подобно Константину, сочетал похвалы турецким порядкам с призывом к борьбе против мусульман. Прямых текстуальных заимствований у Пересветова от Константина, как показал А. А. Зимин, нет, но идеи их, несомненно, родственны, а кое в чем просто сходны 44. И Константин, и Пересветов, призывая к справедливости и сильной государственной власти, избрали пример Турции как чисто публицистический эталон, совершенно не беспокоясь при этом о степени соответствия нарисованной ими картины реальности. Если Пересветов делал это в преддверии реформ Ивана IV в России, то Константин мог адресовать свои призывы к обществу Польши и Литвы, где в его время все чаще звучали призывы к сильной королевской власти, правосудию и.справедливости 45.
Таким образом, «Записки» Константина из Островицы предстают перед нами и как историческое сочинение, и как мемуары, и как публицистическое произведение, и одновременно как отражение сербского и турецкого эпоса и фольклора. Дать какое [28] либо однозначное определение их жанра поэтому представляется весьма затруднительным. В разных своих частях наш пг мятник выступает то в том, то в другом облике, поэтому был бы неправильно ко всем его частям предъявлять одинаковы требования и руководствоваться при определении его ценности одинаковыми критериями.,
«Записки» Константина при всей своей оригинальности входят в круг тех произведений на турецкую тему, число которых все более возрастает в XV в. Наиболее известными из ни являются описание путешествия солдата из Баварии Иоганн Шильтбергера (1394—1427 гг.46), а также записки французское маршала Бусико (ум. в 1415 г. 47) и французского дворянин Бертрандона де-ла Брокьера, посетившего Турцию в 30-е годы XV в. 48 Все эти сочинения являются мемуарами в собственном смысле, слова. Их авторы описывают только те события, участниками которых они были, и только те места, которые они сам посетили. Все эти сведения, конечно, важные, но в этих описаниях мы не найдем данных о военной, государственной и финансовой системе Турции. Сведения об этой стране не идут в них далее бытовых зарисовок, описания придворного церемониала и состава двора султана (Брокьер) или описания христианских святынь Палестины (Бусико и Брокьер).
* * *
Обзор списков «Записок янычара» целесообразно разделить три части: польские, чешские, польские и чешские позднейшие переработки. Сведения обо всех этих списках приводятся главным образом по краковскому изданию 1912 г., осуществление» Я. Лосем, с поправками о современной сохранности и местонахождении списков и по совместной работе А. Данти и Г. Йованович, посвященной переработкам памятника в XVII в. Сведения об этих изданиях помещены в историографическом очерке Условные обозначения списков буквами латинского алфавита под которыми они вошли в научный оборот, в данном издам сохраняются.
Польские списки:
1) Z—Собрание Ординации Замойских в варшавской Национальной библиотеке (BN BOZ 1169). В 1°, на 77 л., водяные знаки — 1525—1541 гг., польская скоропись XVI в. (пять почерков). [29] Последним почерком в конце рукописи запись: «Tha Kroynika pyszana naprzod litera Ruska latha Narodzenia Bozego 1400», (sic!), т. е. «Эта хроника писана русскими буквами в год ог Рождества Христова 1400».
По поводу записи необходимо сразу же заметить, что дата написания хроники явно передана ошибочно. Речь скорее может идти, как об этом говорилось выше, о 1500 г. Сама запись с точки зрения польской орфографии XVI в. изобилует ошибками. Вопрос о том, что следует понимать под русскими буквами, не вполне ясен. Вероятнее всего, это просто кириллица, вполне возможно, что и сербская.
2) К—Библиотека Польской Академии наук в Курнике (№ 1375). В 1°, на 235 л., водяной знак—1565 г., польская скоропись XVI в. Памятник входит в состав сборника, в котором находятся «Воинские правила». В списке есть пропуски (предисловие и главы 46, 47). В списке К пропущены те же слова и фразы, что и в списке Z, что объясняется их общим протографом.
3) Р — Национальная библиотека в Варшаве (№ 3080). До 1928 г. принадлежал Публичной библиотеке в Ленинграде (F. IV. 250). В 1°, на 57 л., польская скоропись конца XVI в. Сходен со списками Z и К, но имеет целый ряд дополнений и пояснений.
4) А — Городской архив в Кракове, собрание Русецких (Rus. 26). В 1°, на 144 л., польская скоропись первой половины XVII в. Памятник открывает сборник, в состав которого входят статьи: а) Как султан Селим вступил на престол; Ь) Описание войска турецкого султана Сулеймана; с) Статьи военных занятий; d) Хроника Волошской земли (1352—1566); е) Описание турецкого штурма под Сегетом в 1566 г. Текст списка сходен со списком Р и имеет такие же пояснения и дополнения.
5) W — Ранее находился в собрании городского музея в Вильнюсе. В настоящее время местонахождение неизвестно. В 4°, написан в подражание печатному шрифту XVII в. Памятник входит в состав сборника сочинений Станислава Ласского. Сборник издан целиком М. Малиновским 49. В конце заглавия «Записок» имеется запись: «Z lacinskiego jezyka na polski przelozone», т. е. «Переведено с латинского языка на польский». Список почти полностью совпадает со списком Z.
6) С—Собрание Чарторыйских Национального музея в Кракове (Cz 1588). В 4°, на 298 л., польская скоропись XVII в. Список тот, который открыл в Бердичеве Галензовский в 1828г.
Чешские списки:
1) М — Национальный музей в Праге (IV.9). В 4°, на 105 л., первая половина XVI в. Памятник входит в конволют со случайным [30] по содержанию сочинением о добродетелях. Список имеет особое заглавие: Tuto sprawu a kroniku popsal a slozy geden srbin nebo racz s kralowstwi nehdesseho srbskeho a nebo raczskeho menem Konstantin syn Michaela Constantinowice z Osterwicze kteryz byl wzat od turkuow mezy Geniczary na dwur Cisarze Tureczkeho Mahometa. Gen slul na geho dworze tureckim yzakem kethaya Zweczaisky ter rzeczeny na dworze krale ffranczkeho Karel», т. е. «Эти деяния и хроники написал и составил серб или рац из бывшего Сербского или Рацкого королевства по имен Константин сын Михаила Константиновича из Островицы, который был взят турками вместе с янычарами ко двору турецког султана Мехмеда. При его дворе он слыл на турецком языке как кетайя звечайский, а при дворе французского короля как Карл». I
Как видно уже из заглавия, в нем много полонизмов. Например, сочетание rz вместо г или cz вместо с. В самом тексте есть такие специфически польские выражения, как: «az do gwiazdy», «dobrze z soba byli». Турецкие и арабские имена собственные в этом списке переданы более исправно, чем в любом польском.
2) L — издание текста, опубликованное в Литомышле 1565 г. (вторым изданием — в 1581) под заглавием «Hystoryа neb Kronika Turecka od Michala Konstantina z Ostrowice», т.е «История и хроника турецкая Михаила Константина из Островицы». Входит в состав сборника вместе с другими статьями а) О походе против турок; б) Повесть о Скандербеге А. Аугездского. Текст «Записок» имеет как сокращения, так и дополнения (по-видимому, издателя).
Обобщая наблюдения за списками «Записок янычара», мы сталкиваемся с трудностями лингвистического порядка. Как уже говорилось в историографическом очерке, лингвисты не пришли к окончательному выводу о языке оригинала «Записок». Прав да, последнее время исследователи, кажется, склоняются к первичности чешского текста, указывая прежде всего на большую исправность в нем написания имен собственных, как и большую древность чешских списков. Учитывая все эти обстоятельства нельзя, однако, не обратить внимания, что чешский список М и повторяющий его L изобилуют полонизмами, что до сих пор сторонниками первичности чешского текста осталось необъясненным. Пока эти и другие языковедческие проблемы не будут в полной мере исследованы лингвистами, мы затрудняемся здесь делать окончательные выводы. Но в то же время не можем не считаться с теми наблюдениями, которые говорят за то, что Константин писал свое сочинение, скорее всего, будучи в Польско-Литовском государстве. Само собой разумеется, что он мог писать его и по-чешски, хотя, конечно, для серба, живущего в этом государстве, это было бы крайне странно.
Но, может быть, Константин писал на древнесербском или [31] старославянском языке? Ведь он мог быть понятен многочисленному православному населению Великого княжества Литовского, пользовавшемуся близким литературным языком. В пользу такого предположения как будто говорит приведенная выше запись на списке Z. Впрочем, следует помнить, что в ней идет речь только о буквах, но отнюдь не о языке рукописи, которую видел писец. Точно так же осторожного к себе отношения требует и свидетельство М. Малиновского, который, ссылаясь на слова учителя виленской гимназии Яна Закревского, говорит о существовании в деречинской библиотеке Сапег «Записок янычара», написанных кириллицей 50 Не забудем, что именно в Великом княжестве Литовском происходило такое своеобразное смешение языка и графики, вплоть до написания книг на белорусском языке арабским алфавитом.
И, наконец, следует упомянуть о записи на списке W, в которой говорится, что польский текст «Записок» переведен с латинского. Видимо, эта запись является престо недоразумением, вызванным перенесением при переписке на эту статью сборника замечания, относившегося к другим его статьям, являвшимся сочинениями Станислава Ласского. В этом нас убеждает полное сходство данного списка со списком Z, писец которого говорил о кириллическом оригинале.
Если же обратиться к собственно польским спискам, то здесь можно отметить следующие взаимоотношения. Списки Z и К имеют общий протограф. Близок к ним и список W. Списки Р и А имеют целый ряд дополнений, сводящихся главным образом к комментированию текста. Впрочем, в ряде случаев они сообщают и дополнительные сведения, например, по истории Венгрии (в связи с Уласло V и воцарением Матиаша Корвина) и Турции (убийство Мехмедом II своего брата). Названные списки поэтому, вслед за Я. Лосем, можно назвать расширенной редакцией текста 51.
Нет сомнений, что начиная с середины XVI в. текст «Записок» претерпел большие или меньшие переработки. В некоторых случаях текст настолько переделан, что можно говорить уже не о редакциях, а именно о прямой трансформации памятника. Эти видоизменения шли в двух направлениях: либо расширенное комментирование текста, либо лишь отдельные извлечения из него. Первое направление представлено двумя выявленными списками.
1) N—находился в библиотеке Залусских, затем принадлежал Публичной библиотеке в Ленинграде (Разнояз., F. XVII, 100). В 1928 г. был возвращен в Польшу, где погиб во время второй мировой войны 52. В 1°, на 136 л., польская скоропись [32] первой половины XVII в. Памятник входил в сборник следущего состава: а) Айни Али. Политико-статистическое описание Турецкого государства во времена Ахмеда I (1603—1617); b) Он же. Описание армии, флота и вооружения Турции; с) Записка янычара; d) Реестр казны султана Мехмеда III; е) Нормы o6мена турецкой монеты на польскую; f) Титул турецкого султан на; d) Грамота Александра Македонского славянам.
«Записки янычара» даны с дополнениями и комментариями Самуила Отвиновского, известного польского переводчика с турецкого первой половины XVII в., многократно бывавшего в Турции 53. Отвиновский опустил первые восемь глав «Записок» а остальной текст разделил .на 27 глав. .
2) A II — Собрание Гос. Краковского Воеводского Архивая Отдел на Вавеле. Архив Сангушков № 295. В 1°, на 145 л польская скоропись XVII в. (на переплете стоит дата: Anno D 1668). Памятник входит в состав сборника и совпадает со cписком N.
3) U — Библиотека Польской Академии наук в Краков) (№ 2257). В 1°, на 634 л., польская скоропись XVII в. (на переплете обозначена дата—1667). Памятник входит в соста сборника, содержащего поэтические произведения Морштына различные материалы по истории Польши (речи, дневники письма, инструкции послам), сочинение Айни Али в переводе Отвиновского, дневник посольства К. Збаражского в Турции в 1622 г., инструкции Сигизмунда III польскому послу в Турцию А. Кревскому. Текст «Записок» — в переработке Отвиновского с дополнениями еще более обширными, чем список A II.
Выдержки из «Записок» содержатся в следующих рукописям:
1) S — Из библиотеки Смогулецких, потом—в Публичной библиотеке в Ленинграде (Разнояз., F. XVII, 24). В 1928 г. рукопись была передана в Варшаву, где погибла во время второй мировой войны 54. Обширные выписки из памятника входят в состав сборника, содержащего заметки по военному делу и по вопросам сельского хозяйства. I
2) О—Библиотека Оссолинеум во Вроцлаве (№ 200). В 1° на 421 л., польская скоропись XVII в. Отрывки из памятника входят в состав сборника, содержащего дипломатические. материалы (инструкции послам, их донесения и дневники) Выписки представляют собой первые две главы «Записок».
3) J—Ягеллонская библиотека в Кракове. (№ 108). В 1° на 87 л., польская скоропись XVII в. Выписки представляют собой главу IX и отрывок из главы XXVI.
4) С II— Собрания Чарторьйских Национального музея,. Кракове (Cz 1651). В 1°, на 348 л., польская скоропись XVII в Выписки (как и в списке J) входят в состав сборника, содержащего [33] различные письма, речи, поэтические произведения, дневники, в том числе дневник Хотинской войны.
5) C III — Собрания Чарторыйских Национального музея в Кракове (Cz 2192). В 1°, на 91 л., польская скоропись XVIII в. Выписки из памятника входят в состав сборника, в котором содержится реестр султанской казны и правила приема христианских послов в Турции. Эти выписки сходны со списком J, но имеют некоторые дополнения, восходящие к списку Z.
К переработкам текста «Записок» может быть отнесена также «Чешская хроника» Гайка, опубликованная в Праге в 1541 г. Она содержит обширные выписки из «Записок янычара» по списку, близкому списку М, но с сознательными сокращениями и дополнительными сведениями, заимствованными из других источников. «Хроника» включает выписки из следующих глав «Записок»: XX, XXI, XXIII—XXXIV.
Таким образом, не подлежит сомнению, что уже вскоре после появления «Записки янычара» вызвали значительный интерес. В Польше они охотно переписывались, а в Чехии в 1565 г. было осуществлено их первое издание, которое было повторено через 16 лет. Отдельно «Записки» встречаются крайне редко (список Z). Даже в печатном чешском издании они воспроизведены вместе с другими статьями о борьбе против турок Скандербега. Польские списки почти всегда находятся в сборниках сочинений либо по турецкому вопросу, либо, чаще, вместе со статьями по военному делу (списки К, W, А, S). Последнее обстоятельство очень показательно. «Записки янычара», в соответствии со своим назначением, воспринимались как программа-меморандум борьбы с турецкой опасностью, борьбы, поставленной на практическую военную основу. XVI век был именно тем временем, когда турецкая опасность была вполне реальной для стран Восточной Европы, в том числе и для Польши. Турецкие походы стали предприниматься в глубь страны, достигая границ Краковского воеводства. Огромную тревогу в Польше вызвало взятие турками Буды в 1525 г. Набеги же татар, вассалов турок (о борьбе между ними теперь речи не шло), были чуть ли не ежегодными и разоряли плодоносные украинские земли—владения влиятельнейших польских магнатов. В 1528, 1529, 1542 и 1544 гг. организуются походы на турок 55.
В начале 90-х годов XVI в. возникают новые планы войны с Турцией, инициатором которых был канцлер Ян Замойский. Сложная международная обстановка и внутренние распри не позволили реализовать эти планы 56. Однако намеченная в них активизация действий польских войск против Турции в Молдавском княжестве привела к ряду «молдавских» походов 1607, 1612, 1615—1620 гг. В 1620—1621 гг. разгорелась Хотинская война, хотя и не приведшая к победе ни одну из сторон, но [34] показавшая большие возможности армии Речи Посполитой в борьбе с Турцией 57.
В 1646 г. возникает новый план войны с Турцией. Осуществить его также не удалось, так как он не нашел сколько-нибудь широкой поддержки в стране. Большинство магнатов и шляхта не без оснований опасались, что война с Турцией только поможет реализации абсолютистских устремлений Владислава IV 58.
Вторая половина XVII в. была ознаменована целой полосой польско-турецких войн, длившихся в общей сложности 30 лет. Оттоманская империя ставила перед собой задачу завоевать Венгрию, а вслед за тем — Украину и всю Польшу. В 1672 г. войска во главе с султаном Мехмедом IV взяли Каменец-Подольский и достигли Львова. Заключенный в этом году Бучачский мир был позорным для Польши, уступившей Турции Подольское, Брацлавское и часть Киевского воеводства. Только Яну Собесскому удалось дать отпор татарам под Львовом в 1675 г. и туркам под Веной в 1683 г. В 80-х годах был одержан ряд побед над татарами. Большую роль в успехах Польши играла военная помощь России, которая была предусмотрена еще Андрусовским миром 1667 г. Особенно она усилилась после заключения Вечного мира в 1686 г. Карловицкий договор 1699 г. вернувший Речи Посполитой земли, потерянные по Бучачскому миру, положил конец польско-турецким войнам 59.
Естественно, что в обстановке столь напряженных польское турецких отношений в течение XVI—XVII вв. польская политическая литература была насыщена турецкой тематикой, постоянно откликалась на все важнейшие события, связанные с этими отношениями. Так было в эпоху Возрождения 60, этим жил XVII век 61. Вот почему никогда не ослабевал интерес в Речи Посполитой к тому сочинению, которое стоит у истоков литературы на столь актуальную для этого государства тему.
* * *
Перевод для настоящего издания выполнен с польского текста «Записок» по изданию Я. Лося. В основу его публикации был положен список Z как наиболее ранний и вместе с тем исправный, что признано и авторами всех последующих текстологических исследований памятника. В скобках даны важнейшие с точки зрения содержания разночтения по другим спискам. Более поздние переработки «Записок», как имеющие самостоятельный характер, в настоящем переводе не учитываются.
Комментарии
1 Zbior pisarzow polskich, Cz. II, t. 5. Warszawa, 1828
2 Maciejowski W. A. Pismienictwo polskie, t. I; Warszawa, 1851, S.-352—363.
3 Ureiek L Pameti turecke M. Konstantinovice. — In: Rozpravy z оborir historic filologie a literatury. Viden, 1860, s. 1—9.
4 Михаила Константиновича србина из Островица Историjа или летописи турски списан и око године 1490. Перевео и с обjаснавajуhим уводом издао др. Jанко Шафарик.— «Гласник. Србског ученог друшства»,. кн. I (18). Београд,1865.
5 Там же, с. 40.
6 Там же, е, 29.
7 Pamietniki Janczara czyli Kronika turecka Konstantego z Ostrowicy napisana migdzy r. 1496 a 1501. Wydal Jan Los. Krakow, 1912; Los Jan.Pamietniki Janczara (Kronika turecka Konstantego z Ostrowicy).—«Rozprawy Akademii Umiejetnosci. Wydzial filologiczny. Serya III,-Tom VI (51)». Krakow, 1913.
8 Bujak F. Kalimach i znajomosc panstwa tureckiego w Polsce okoto poczatku XVI w.—«Rozprawy Akademii Umiejetnosci. Wydzial historyczno-filozoficzny. Serya II. Tom XV». Krakow, 1901, s. 268—288.
9 «Kwartalnik historyczny»,r. XXVIII. Lwow, 1913, s. 365—370.
10 Bruеckner Л. Wremenik serbskoturecki.—«Slavia», г. II, s. 2 а 3 Praha. 1923 s. 310—326.
11 Cirlic В. Proba nowego spojzrenia na «Pamigtniki janczara».— «Pamietnik literacki». r. XLIII, z. 1 — 2. Warszawa — Wroclaw, 1952, s. 140—169.
12 Рaдоjчuh Ч. Српско или страно дело.— «Летопис Матицы српске», 1960. кн. 386, св; 6, с. 427-434. .
13 Danti A. Ani janczar, ani autor Kroniki tureckiej ? (W sprawie Konstantega Michailovicia z Octrowicy).— «Pamietnik Slowianski», t. XIX. Wroclaw-Warszawa — Krakow, 1969, s. 108.
14 Danti A. i Jovanovic G. Siedemnastowieczna przerobka «Pamigtnikow Janczara», w swietle nowych rekopisow — «Ruch Literacki», r. IX, z. 4 (49). Krakow, 1968, S. 223—229.
15 Danti A. Od kroniky Turecke k Pamietnikom Janczara.—«Slavia», r. XXXVIII, s. 3. Praha, 1969, s. 351—366.
16 ЛирковиН С. Идеjа светског царства код Константина из Островице.— «Зборник радова Византолошког интитута», 1961, кн. 7, с. 141—145.
17 Bylina S. О tzw. Pamietnikach Janczara i ich polskich edycjach.— «Biuletyn historykow literatur zachodnio-slowianskich». r. III. Warszawa, 1970, s. 52—53.
18 Jovanovic G.. Studia nad jgzykiem «Pamietnikow Janczara» (na podstawie dwoch rekopisow polskieh redakcji pierwotnej).—«Zeszyty naukowe Uniwiersytetu Jagiellonskiego», CCCLXXIII. Prace jеzykoznawcze, s. 37. Krakow, 1972.
19 Константин Михаиловиh из Островице. Jaничарове Успомене или Турска Хроника. Превод и предговор Hopha Живановийа. — «Српска Академиjа Наука. Споменик. CVII Оделенье друшествених наук. Нова сериjа 9». Београд, 1959. Это издание было повторено в научно-популярном варианте в 1966 г. («Jaничapoвe Успомене или Турска Хроника» Бразде. Пособна cepиja 5. Београд, 1966. Рецензию на это издание см.: Jovanoviс G. Wznowienie «Pamietnikow Janczara» po serbsku — «Ruch Literacki», r. IX, z. 4 (49). Krakow, 1968, s. 242—244).
20 Memorien eines Janitscharen oder Tuerkische Chronik. Einge leitet und ubersertst von Renate Lachman, Kommentiert von Claus Peter Haase, Renate Lachman, Guenter Prinzing. (Slavische Geschichtsschreiber, Bd. VIII. Graz— Wien—Koln, 1975). Рецензию Шербана Папакостея на это издание см.: «Revue Roumanie d'Histoire», 1974, N 4. р. 734—735.
21 Jиречек К. Историjа Срба, кн. II. Београд, 1953, с. 376.
22 Runciman S. The fall of Constantinopole 1453. Cambridge, 1965, ch. X, прим. 15.
23 Danti A. Ani janczar..., s. 112. 14
24 Петрушевский И. П. Ислам в Иране. Л., 1966, с. 324.
25 Mиjaилa Константиновиhа србина..., с. 39, 16
26 Historia Polski, t. I, cz. II. Warszawa, 1965, s. 191—192. Ряд польских историков вообще склоняются к мысли, что буковинский поход с самого начала имел не антитурецкую, а антимолдавскую направленность (Gorka О. Nieznany zywot Bajazida II zrodlem dia wyprawy czarnomorskiej i najazdow Turkоw za Jana Olbrachta.— «Kwartalnik Historyczny», t. LII, 1938, z. 3, s. 375—427; Spieralski Z. Awantury Moldawskie. Warszawa, 1967).
27 Materialy do dziejow dyplomacji Polskiej z lat 1486—1516 (Kodeks Zagrebski). Opracowal J. Garbacik. Wroclaw — Warszawa — Krakow, 1966, s. 7— 9. Ср.: «Записки», гл. XXVII.
28 Cirlic В. Proba.., s. 161.
29 Historia Polski, t. I, cz. II, s. 189—190.
30 Бабингер Ф. Мехмед Ocвojaч и него доба. Нови Сад, 1968, с. 262—263, 165.
31 Garbacik 1. Kallimach jako dyplomata i polityk. Krakow, 1948, s. 44, 45, 56.
32 Загадочным остается упоминание в заглавии «Записок» по списку Национального музея в Праге (список М — см. описание списков) о том, что Константина при дворе французского короля звали Карлом. В самом тексте «Записок» о поездке автора в Париж нет ни слова. Нет его и в заглавиях польских списков. Почти все исследователи обходят молчанием этот вопрос. Только Д. Живанович высказывает предположение, что Константин ездил к французскому королю Карлу VIII (1483—1498) для агитации за войну против турок (Константин Михаиловип из Островице. Ланичарове Успомене или Турска Хроника. Превод и предговор Hopha Живановиhа..., с. XXIX)
33 Cirlic В. Proba..., s. 167.
34 Рогов А. И. Русско-византийские фрески в Польше и культурные связи восточных славян с балканскими странами.— В кн.: Балканские исследования. Проблемы истории культуры. М„ 1976, с. 274—283.
35 Археографический сборник документов, относящихся к Северо-Западной Руси, т. IX. Вильна, 1870, с. 52.
36 Бабингер Ф. Мехмед Ocвojaч..., с. 35—36.
37 Cтоjaнoвuh Л. Стари српски записи и натписи, кн. III. Београд, 1905, с. 44—45. : .,
38 Cтоjaнoвuh Л. Стари српски родосдови и летописи. Београд — Ср. Карловци, 1927, с. 91.
39 Селешников С. И. История календаря и хронология. М., 1972, с. 189.
40 Впрочем, возможно, что Константин спутал этот поход с победой Яноша Хуньяди над войсками Ижак-паши под Белградом в 1441 г.
41 Об этом см. воспоминания участника битвы Иоганна Шильтбергера: Брун Ф. Путешествие Ивана Шильтбергера по Европе, Азии и Африке с 1394 по 1427 г.—«Записки имп. Новороссийского Университета. Год 1-ый», т. вып. 1—2. Одесса, 1867, с. 4.
42 История Византии, т. III. М., 1967, с. 206.
43 Зимин А. А. С. Пересветов и его современники. М„ 1958, с. 300—308.
44 Там же, с. 279—280.
45 Волкова Л. В. Прогрессивные польские публицисты XVI в. о современной им действительности,— «Ученые записки Института славяноведения», 1956, т. XIV, с. 176—226,
46 Брун Ф. Путешествие...
47 Livre de faicts du bon messire Jean le Maingre dit Boucicaut,— In: Panthei litteraire, t. III. Parts, 1853. О них см.: Крымский А. История Турции и литературы, т. I. М„ 1916, с. 24. _ -
48 Брун Ф. О рукописи «Путешествие Бертрандона дела Брокьера», хранящейся в Парижской имп. библиотеке.— В кн.: Древности. Труды Московского археологического общества, т. III. М., 1871,с. 172—175.
49 Laski S. Prace naukowe i dyplomatyczne. Wilno, 1864.
50 Laski S. Prace..., Przedmowa, s. CLVII.
51 Pamigtniki Janczara..., s. XXI.
52 Horodyski B. Spuscizna dziatu rgkopismiAlhego Biblioteki Zaiusskich. Warszawa, 1948, s. 9.
53 Nowy Korbut, t. 3. Warszawa, 1965, s. 76—78.
54 Horodyski В. Spuscizna..., s. 11.
55 Historia Polski, t. I, cz. II, s. 206—209.
56 Там же, с. 506—507.
57 Там же, s. 534—536.
58 Там же, с. 552—554.
59 Там же, с. 705—713.
60 Голенищев-Кутузов И. Н. Итальянское Возрождение и славянские литературы XV—XVI веков. М„ 1963.
61 Baranowski В. Znajomosc wschodu w dawnej Polsce do XVIII wieku. Lodz, 1950; Nosowski J. Polska literatura polemiczno antyislamiczna XVI, XVII i XVIII w„ z. I. Warszawa, 1973.