А. Н. Макаров. «Приключения барона Мюнхгаузена»

В немецкой литературе XVIII в. вряд ли найдется произведение, настолько широко известное читателю и обойденное вниманием исследователей, как «Удивительные приключения барона Мюнхгаузена». И дело, видимо, не в том, что многие годы оно рассматривалось прежде всего как развлекательное.

Книга впервые возникла на британских островах, хотя и основывалась на историях, бытовавших у немецкого народа. Перевод на немецкий язык не сразу привлек внимание исследователей, тем более, что в предисловии английский издатель прямо требовал смотреть на произведение как на «карателя лжи». Как мы увидим в дальнейшем, такое отношение к книге пережило десятилетия и дошло до второй половины XX в. Однако постепенно исследователи и издатели начали отмечать более глубокий смысл произведения.

* * *

В 1781 г. на страницах журнала «Путеводитель для веселых людей» (Vademecum fur lustige Leute), издававшегося в Берлине, появились истории барона Мюнхгаузена. В восьмом номере «Путеводителя» были напечатаны 16 рассказов барона, за ними последовали еще два (в девятом номере, 1783)[1]. Они содержали эпизоды (исключая рассказ о певице Габриэли), известные по последующим изданиям книги. До настоящего времени не установлена их авторская принадлежность. В предисловии к рассказам барона в «Путеводителе» указывается на то, что они могут принадлежать самому барону, но, возможно, ему только приписываются. Фамилия рассказчика при этом скрыта аббревиатурой: М-г-з-н.

Факт существования барона Мюнхгаузена документально зафиксирован. Его история известна довольно точно. Он принадлежал к древнему роду[2], основатель которого, Гейно, сопровождал Фридриха Барбароссу в одном из крестовых походов в Палестину. Затем род почти полностью вымер, за исключением одного представителя, который был монахом. По специальному указу этот человек был отпущен из монастыря, и с него началась новая линия, получившая фамилию «Мюнхгаузены»[3]. Одним из потомков Гейно и был Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, «король лжецов» (1720—1797). Он много лет провел в России, куда попал в юности, будучи пажом при герцоге Брауншвейгском. В России барон остался на военной службе и к 1750 г. стал ротмистром. Такому успеху способствовала личная храбрость барона и, по-видимому, то обстоятельство, что он состоял при одном из главнокомандующих русскими войсками. В 1744 г. в Риге Мюнхгаузен командовал почетным караулом, встречавшим княгиню Иоанну Елизавету Анхальт-Цербскую и ее дочь Софью Августу Фридерику, будущую российскую императрицу Екатерину II. Кроме того, исторический барон принимал участие в русско-турецкой войне[4]. Таким образом, барон Мюнхгаузен хорошо знал жизнь Российской империи, побывал в различных слоях общества и многое повидал. Вернувшись домой, он рассказывал в кругу своих друзей об удивительных похождениях в стране «белых медведей»[5]. Однажды, как полагают некоторые авторы, случилось так, что среди гостей, собравшихся у барона, появился Р. Э. Распе, молодой литератор и ученый[6]. Но это, к сожалению, не подтверждено, хотя такое допущение вполне возможно, равно как и то, что барон Мюнхгаузен был знаком и с Бюргером[7].

Р. Э. Распе родился в 1737 г. в Ганновере[8]. Будучи талантливым и весьма образованным человеком, он стал профессором в Касселе. В 1775 г. ему пришлось бежать в Англию, так как из коллекций, вверенных его попечению, исчезло несколько предметов. В то время ходили слухи, что Распе, мучимый долгами, продал их. Об этом узнал правитель Касселя и приказал арестовать ученого. Распе грозило тюремное заключение, и он, зная «справедливость» княжеского суда, решил искать спасения в эмиграции. Таким образом он оказался в Великобритании и был вынужден заниматься самыми различными делами, работал в горной промышленности, заболел и умер в Ирландии, в местечке Макросе, в 1794 г., в один год с Г. А. Бюргером[9].

Сохранился слух, что Распе обладал удивительным даром рассказчика, который ему очень пригодился: во время ареста ученый так разжалобил своих конвоиров, что они позволили ему бежать из-под стражи. Так или иначе, но Распе был крупным специалистом в области минералогии[10] и вместе с Лессингом выступил против книги Клотца (профессора из Галле, учителя Бюргера). Лессинг высоко оценил поддержку Распе и написал ему 30 декабря 1768 г.: «Вероятно, этот человек постыдится и все осознает, что, видимо, и случится, когда он увидит, что не я один объявляю его в предмете искусства и древностей несведующим хвастуном»[11]. Но Распе имеет заслуги и перед немецкой литературой, точнее будет сказать, перед литературой периода «Бури и натиска», ибо он был одним из первых, кто в Германии обратил внимание на собрание баллад Т. Перси и подготовил этому сборнику хороший прием.

* * *

После появления рассказов барона в «Путеводителе» прошло два года, когда в 1785 г. Распе выпустил их в свет на английском языке.

Заслуга писателя заключается в обработке материала из «Путеводителя» и превращении его в цельное произведение, обладающее в известной мере законченной структурой . и объединенное единым, рассказчиком — бароном Мюнхгаузеном. В этой книге на первое место была выдвинута мысль о наказании лжи, и эта проблема решается с позиций просветительства. Но уже в ней содержатся нападки на узкий сухой дидактизм некоторых деятелей Просвещения, и в частности на Ф. Николаи[12]. Ведь именно «плоские» рационалисты смеялись над необузданным фантазированием литераторов: выдуманными мирами, невозможными ситуациями. Так, Ф. Николаи назвал книгу о бароне Мюнхгаузене «жалкой писаниной»[13].

В начальных строках своего издания Распе указывает, что подобные рассказы могут быть использованы любым человеком для увеселения его друзей. Во вступлении к книге впервые в истории шванков полностью расшифровывается прозрачная аббревиатура фамилии рассказчика. Уже первое предложение содержит прямое указание на то, что барон «Мюнхгаузен, или Мюн- хаузен, принадлежит к благородному роду из Боденвердера, что неподалеку от Хамельна на Везере, который дал немецким королевским властям последнего премьер-министра и несколько других общественных деятелей, равно справедливых и влиятельных»[14]. Далее подчеркивается, что барон не терпит врунов и стоит ему заметить, что кто-нибудь старается утвердить себя при помощи хвастовства, он ловко переводит разговор на нейтральную тему, а затем переходит на рассказы о своих путешествиях и приключениях, чем пробуждает от выдумок тех, кто чересчур увлекся[15].

Из сказанного можно сделать вывод, что барону Мюнхгаузену не чужды определенные просветительские идеалы. Барон как бы превращается в проповедника здравого смысла, осмеивающего фантазии. Возникает своеобразное положение, при котором приключения и путешествия Мюнхгаузена превращаются в лекарство от лжи. Этим же дается установка книги на исправление нравов или, по крайней мере, на критику того, что отжило.

Для первого (английского) издания книги характерно, что слушатели нигде не прерывают барона во время рассказа. Их замечания отмечены в сносках[16]. Заслугой Распе является сведение разрозненных рассказов из «Путеводителя» в единое целое, расположение шванков в их логической последовательности. Рассуждения Мюнхгаузена о плохих дорогах северной части Германии, Польши, Курляндии и Ливонии[17], нежелание барона обращаться к истории и о тому подобных предметах подчеркивают сознательное самоограничение барона, что придает его шванкам характер насмешки над собой. Размышления же барона об олене святого Губерта[18], бывшего покровителем охотников, вводят в ткань книги сатирические антицерковные мотивы. Правда, клирики в издании Распе не подверглись очень острой критике.

Другим важным моментом является размышление Мюнхгаузена о судьбе, о роли рока или провидения в жизни человека. Герой предпочитает не полагаться только на свою «счастливую звезду», он больше доверяет себе, силе своего разума, воли[19]. Это выводит книгу Распе из разряда развлекательной литературы своего времени и ставит ее в число произведений литературы Просвещения, которая стремилась научить людей пользоваться собственным разумом для преодоления трудностей. Уже в этом издании в текст книги вошли размышления барона о славе. Он считает, что слава должна принадлежать тем, кто действительно совершил подвиг, а не королям или королевам, по приказам которых гибли тысячи людей[20]. Хотя барон Мюнхгаузен прикрывает это рассуждение фразами о воинском долге, но его желание показать, что подлинная слава, реальный успех достигаются на поле брани, а не в королевских палатах, совершенно недвусмысленно указывает на просветительские тенденции, ибо Просвещение ценит человека в зависимости от его личных качеств и реальных достижений. Здесь же барон противопоставляет человека действия болтунам и позерам («сплетникам и ресторанным политикам»)[21]. Поэтому для первого издания книги о бароне Мюнхгаузене вполне подходит выражение «каратель лжи». Распе выступает как представитель не столько морализующего, сколько сатирического направления литераторов Просвещения, находившихся под сильным влиянием английской литературы, в частности Свифта, что нашло свое отражение в пятом издании (1787). Вместе с тем в книге Распе можно проследить влияние комедии Г. Филдинга «Политик из кофейни, или Судья в ловушке» (1730), а одна из реплик (пожиратели говядины) также встречается в «Пасквине» Филдинга[22].

В предисловии к пятому изданию Распе отмечал большой успех шванков барона. Он приводит в качестве источника своих рассказов «Правдивую историю» Лукиана и подчеркивает, что книга призвана служить развлечением[23] и сатирой на некоторых писателей, которые рассказывают в своих произведениях о различных ужасах и распространяют ложь[24]. В предисловии цитируются слова Свифта в обращении «Издателя к читателю»[25]: «Все произведение, несомненно, дышит правдой, да и как могло быть иначе, если сам автор известен был такой правдивостью, что среди его соседей в Редрифе сложилась даже поговорка, когда случалось утверждать что-нибудь: это так же верно, как если бы это сказал мистер Гулливер»[26].

Книга начинается рассказом барона Мюнхгаузена о тяге к путешествиям, которая проявилась у него уже с раннего детства (гл. I у Распе в пятом издании, первое морское приключение у Бюргера). В этом шванке повествуется о правителе острова, убитом упавшим на него деревом, на котором сидела крестьянская пара. Здесь отражалась антикняжеская позиция Распе, но лишь Бюргер ввел во второе издание (1788) очень важный рассказ о продаже солдат правителем острова. Это сразу придало всему эпизоду подлинную остроту и политическую актуальность, которой не было у Распе, равно как и в рассказе барона Мюнхгаузена о начале путешествия в Россию (в изложении Распе) не было намека на «заботливые правительства земель».

Заслугой пятого издания Распе следует считать введение главы XVIII (у Бюргера «Десятое морское приключение. Второе путешествие на Луну»). В ней барон Мюнхгаузен рассказывает о желании одного своего родственника отправиться на поиски королевства Бробдингнег, которого, как намекает барон, в действительности не существует. Несмотря на отрицательное отношение к этому государству, Мюнхгаузен все равно попадает в необыкновенное королевство Луны, которое ведет войну с Солнцем. Дальнейшие события описываются так, как их мог бы описать Свифт. Барон приводит вполне «достоверные» размеры различных предметов, встретившихся на Луне, рассказывает об образе жизни обитателей этого государства, о проблемах, которые их занимают, и т. д.

Пятое издание Распе значительно больше по объему, чем предыдущее. Это скорее новая книга. Однако следует отметить, что оно не вполне завершено. Многие эпизоды соединены формально лишь личностью рассказчика.

* * *

В 1786 г. Готфрид Август Бюргер (1747— 1794) переводит книгу Распе на немецкий язык ео второго английского издания и таким образом возвращает ее в Германию.

Бюргер — один из немногих немецких писателей, занимавших последовательно демократические, даже плебейско-демократические позиции, один из крупнейших представителей движения «Бури и натиска», возникшего в литературе Германии на рубеже 1760—1770-х годов. Именно в эти годы в культурной жизни страны создаются произведения, которые ввели немецкую литературу в круг мировой литературы,— «Гётц» (1771) и «Вертер» (1774) Гёте, «Ленора» (1773) Бюргера. Несколькими годами позднее в литературу с теми же задачами вошел Ф. Шиллер («Разбойники», 1781).

Движение «Бури и натиска» восприняло антифеодальные идеи и гуманизм Просвещения. Его представители, штюрмеры, пытались выйти за рамки нормативной эстетики классицизма и преувеличенного преклонения перед Разумом. Они требовали создания национального, самобытного искусства, его демократичности, показа сильных страстей и ярких героических образов. На штюрмерство огромное влияние имел В. Шекспир, французские теоретики и драматурги Д. Дидро и Л. С. Мерсье. В творчестве Шекспира писателей привлекала свобода, с которой великий английский художник обращался с материалом пьес. Он, как считали штюрмеры, не следовал никаким правилам, выдуманным педантами, но сумел глубоко проникнуть в природу вещей, понял их всесторонние связи.

Выступая против «правил» как в искусстве, так и в социальной жизни, писатели «Бури и натиска» не имели сколько-нибудь четкой политической программы. Их бунт, как правило, был достаточно абстрактным. Основным, что объединяло различные литературные группы, была ненависть к феодально-крепостническим пережиткам, к сословным предрассудкам, к подавлению личности человека ханжеской моралью немецкого общества второй половины XVIII в. Как справедливо отмечает В. П. Неустроев, бюргерская «оппозиционность чаще проявлялась в форме абстрактного индивидуалистического протеста, в учении об исключительной роли личности в истории»[27].

Учение о «гении», о творческой, самобытной личности художника, характерное для движения «Бури и натиска», наряду с иностранными влияниями имело почву и в Германии. Так, положение об интуиции как особом, «свободном» видении поэта шло к штюрмерам из творчества сложного и многогранного философа Й. Г. Га- манна (1730—1788). И хотя его учение не было законченным, а осталось во многом фрагментарным, незавершенным, его выступление против тирании правил вызвало большое внимание к нему со стороны штюрмеров. Гаманн выступал против однобокости мертвого просветительства Николаи и Мендельссона. Для Га- манна человек есть часть природы, а не ее противник.

Наибольшее влияние на «Бурю и натиск» оказал теоретик и поэт Й. Г. Гердер (1744— 1803), создавший произведения, которые стали манифестами штюрмерства. Это работы «Шекспир» (1771) и «Извлечение из переписки об Оссиане и о песнях древних народов» (1771). Гердер развивал идеи Лессинга и некоторых иных деятелей Просвещения (Распе), которые указывали на богатство и глубину творчества Шекспира, на важность изучения образцов староанглийской поэзии. Именно штюрмеры начали подробный анализ развития литературы и искусства применительно к развитию народов, включавших в себя наиболее достойных, духовно и эмоционально развитых, отзывчивых представителей всех сословий немецкого общества XVIII в.

В обращении к народному творчеству на Гер- дера оказал влияние и Ж. Ж. Руссо с его теорией «естественного», вернувшегося к природе человека. Еще в переписке об Оссиане Гердер высказал мысль о том, что настоящее искусство, в котором читатель ощущает подлинную «природу», сохранилось лишь у «диких» народов, то есть тех, которые не подпали под влияние цивилизации. Неиспорченное, наивное и откровенное искусство должно служить делу образования нового немецкого самобытного искусства. Поэтому Гердер призывал писателей собирать, анализировать, обрабатывать произведения фольклора. Интерес штюрмеров к народным песням нашел воплощение в сборнике Гердера, известном под названием «Голоса народов в песнях» (1774; 1778—1779), где были собраны многие, подчас весьма редкие произведения народного творчества. Здесь представлены образцы произведений великих и малых народов, что свидетельствует об интернациональном характере исканий немецкого ученого. Этим творением Гердер поставил на один уровень художественную литературу и фольклор, что привело к обогащению профессиональной литературы и появлению множества прекрасных образцов немецкой поэзии.

Заслугой штюрмеров (в первую очередь Бюргера) является и интерес к сказкам восточных народов («Тысяча и одна ночь»). Правда, приобщение и творческое переосмысление художественных ценностей мировой культуры велись в основном через французскую литературу, в которой восточная фольклорная тематика возникает несколько раньше. В Германии лишь Г. Форстер (один из немногих немецких якобинцев) через несколько лет после Бюргера, в 1791 г., представил произведение староиндийской литературы — драму Калидасы (ок. V в.) «Шакунтала», но и оно было создано на основе перевода английского колониального чиновника В. Джонса.

Таким образом, приобщение немцев к величайшим достижениям мировой профессиональной и народной культуры может быть отнесено в Германии именно к штюрмерам. Направление «Буря и натиск» занимает несколько лет. К концу 1770-х годов оно уже в значительной степени сходит со сцены, но дает Германии выдающихся представителей национальной литературы— Гёте, Шиллера, Бюргера и др.

Бюргер родился в семье священника, с 1764 г. был вынужден по желанию деда изучать в Галле теологию, но с 1768 г. он уже студент Гёт- тингенского университета, штудирующий юриспруденцию, философию и филологию. В эти же годы он сближается с гёттингеноким поэтическим «Союзом рощи», но не становится его членом. С 1772 г. Бюргер — судебный чиновник и работает на этом посту до 1784 г. Занимая должность, предоставлявшую широкое поле деятельности для проходимцев и вымогателей, Бюргер защищал интересы простых людей и даже вступал в споры с владельцами земли, которым он подчинялся как чиновник. В результате неприятностей и ссор с феодальными сеньорами Бюргер оставил свое место, не принесшее ему материальной независимости, и стал приват-доцентом в Гёттингене, а с 1789 г. — там же профессором эстетики без жалования.

На протяжении всей своей жизни Бюргер неустанно боролся с нищетой, из которой ему так и не довелось выбраться. Тяжелая жизнь труженика, борьба за кусок хлеба, за содержание семьи привели к тому, что он умер в возрасте 47 лет.

Заслуги Бюргера перед немецкой литературой не вызывают сомнения. Он основоположник национальной серьезной баллады, а его «Ленора» (1773)—одно из первых и лучших произведений этого жанра в мировой литературе. Она была образцом как для многих немецких поэтов (Гёте, Шиллер), так и для ряда зарубежных литераторов (В. Скотт в Англии, В. Жуковский и П. Катенин в России). Особенно сильным в творчестве Бюргера был личный, глубоко лирический тон его произведений, а цикл песен, посвященный его любимой, «Молли», по праву считается одним из лучших в немецкоязычной литературе.

Для творчества Бюргера характерны ярко выраженные антифеодальные мотивы («Крестьянин своему сиятельному тирану», 1773), безоговорочное принятие французской революции 1789—1794 гг. Особенно показательны в этом смысле его масонские речи («Воодушевление к Свободе», 1790) и фрагмент «Из-за чего, ответь, народ...» (1793), в которых уничтожение княжеского деспотизма поднимается поэтом до уровня первоочередной национальной задачи.

Наиболее яркими в творчестве Бюргера остаются все же его работы, посвященные народному искусству и народной поэзии («Из книги Даниэля Вундерлиха», 1776) и практическое воплощение этих изысканий в балладах «Ле- нора», «Дикий охотник», «Граф-разбойник», «Песня о смелом человеке», «Дочь священника из Таубенхайна»,, в книге о приключениях барона Мюнхгаузена. Отличительной особенностью лучших баллад Бюргера является их пе- сенность, народная речь, сочувствие к простому человеку, который нередко становится жертвой сиятельных разбойников. В целом немецкий поэт-демократ ставил в центр своих теоретических воззваний проблему народности и популярности художественного произведения, считая «популярность» («народность») основным, к чему должен стремиться подлинный художник.

Теория «народности» в его творчестве логично вытекала из общей линии исканий поэтов- штюрмеров, их интереса к национальному и зарубежному фольклору, к творчеству выдающихся представителей мировой литературы, в которых Бюргер видел воплощение «народности» искусства. В своих творениях он добивался слияния народного духа, народного языка, идей и проблем, волновавших народ, с высокохудожественной отработкой деталей, с техническим совершенством стиха, в конечном итоге с реалистичностью, характерной для произведений народного искусства. Недаром в произведениях Бюргера нередки мотивы, заимствованные из самой гущи жизни, которые характеризуют Бюргера как поэта-демократа, поэта обездоленных. В его творчестве слились в нерасторжимом единстве достижения предшествовавших эпох, внимательные штудии народной поэзии, поиски единомышленников, которые, как и он, стремились к созданию подлинно высокого, национального, народного искусства, поиски и открытия народной немецкой литературы.

* * *

В 1788 г. следует второй выпуск книги Бюргера, в основе которого лежит уже пятое издание Распе. Вставки и нововведения охватывают наиболее известные эпизоды. Любой из них может восприниматься как типичный для всего произведения, ибо простого упоминания полета на ядре достаточно, чтобы слушатели поняли, о какой книге идет речь. По нашим наблюдениям, совершенно новыми являются следующие эпизоды издания Бюргера: генерал с серебряной крышечкой на голове; нимб вокруг головы этого генерала; спасение от медведя при помощи жидкости и мороза; фонарь на хвосте у собаки во время охоты; падение жены и спутников барона во время охоты в старую шахту; собака Диана, державшая стойку в течение 14 дней; восьминогий заяц; похождения задней отрубленной части коня; охота на уток с кусочком сала; полет на утках; камни a priori и а posteriori; «воинственная» рука барона; искусство вольтижировки и выездки; полет на ядре; возвращение на другом ядре; прыжок коня вместе с всадником через открытые окна кареты; прыжок на коне через болото, разворот в воздухе и возвращение обратно; второй прыжок через болото, вытягивание себя и коня за косичку на собственной голове; ловля медведя при помощи меда и дышла от телеги; оставшийся в Турции конь Мюнхгаузена; эпизод с кучером, ловко выбивавшим кнутом королевский вензель; в четвертом приключении на море описание воздухоплавателя, усыпанного драгоценностями; в пятом морском приключении — реплика барона, пожелавшего рассказать еще одну историю; новые слуги барона — скороход, слухач, меткий стрелок, силач, ветродуй (пятое морское приключение); конец пятого морского приключения (у Распе — дарение султаном дам из гарема барону и его друзьям; у Бюргера — нежелание Мюнхгаузена рассказывать о своих любовных похождениях); шестое морское приключение (в 1-м изд. Бюргера — пятое морское приключение) — спор с султаном из-за вина; последний «подвиг» пращи барона и спасение офицеров; удивление приятелей барона его возвращению после продолжительного отсутствия (сон в пушке); эпизод с лунным ученым, пытающимся заранее определить, что получится из ореха; вводная реплика барона в «Путешествии по свету»; завершающий абзац всей книги.

В варианте Бюргера Мюнхгаузен уже не деревенский хвастун-англичанин. Барон у Распе лучше знал обстановку в Великобритании, чем у себя на родине. Видимо, это привело к тому> что Бюргер не использовал XII главу Распе, в которой рассказывается о различных способах употребления пращи в Лондоне (см. наст, изд., с. 137—140). Этот шванк интересен, вероятно, прежде всего англичанам, но Бюргер понял, что рассказ о шутках, сыгранных над жителями британской столицы, к тому же не отличающийся достаточной изобретательностью и выдумкой, не может увлечь немцев, не знающих многих привычек британцев. Таков, вероятно, и завершающий шванк пятого издания, в котором рассказывается о сэре Уильяме Чем- берсе, который «обязан» барону идеями о китайском садоводстве[28]. Заслугой Бюргера является и то, что он в уже имевшиеся шванки Распе ввел новые предложения или отдельные высказывания, которые усиливают или развивают мысли, заложенные в них.

* * *

Бюргер — первый переводчик книги на немецкий язык[29]. Все последующие немецкие издания этого произведения являются переизданиями или переработками первого или второго варианта Бюргера. Вводя новые эпизоды и расширяя имеющиеся, Бюргер тем самым перемещает акценты сатиры Распе. Если у Распе Мюнхгаузен предстает вралем в чистом виде, которому нужна аудитория для развертывания «правдивых» историй, то у Бюргера барон далеко не такой комический персонаж, каким он может показаться на первый взгляд. Мюнхгаузен Бюргера как бы окружен невежественными людьми, над которыми он возвышается как очевидец, как знаток.

Если мы обратимся к шванкам, введенным Бюргером, то легко заметим, что в основном они посвящены охоте, причем в значительной степени являются тем необходимым звеном, без которого рассказы в интерпретации Распе представляются неполными. Таковы эпизоды охоты на уток с кусочком сала, охота с шомполом на куропаток, спасение из болота за косичку на собственной голове. Появление в книге Бюргера генерала, серебряная крышечка на голове которого прикрывает мозг, и через нее улетучиваются винные пары, может служить доказательством критического отношения автора к «безголовой» военщине, которая пропивает жизнь «самым благородным образом». Недаром этот шванк помещен Бюргером сразу после рассказа о развлечениях барона Мюнхгаузена в России и находится после рассуждений барона о нежелании занимать своих слушателей науками или утруждать их рассказами об истории и конституции России.

Новые шванки немецкого текста помогают читателю понять барона и в иной ипостаси. Барон Мюнхгаузен превращается под пером Бюргера в отличного выдумщика и беззаветного мечтателя, ведь его стремление к подвигам еще раз подтверждает неумение барона в действительности достичь результатов, хотя бы отдаленно напоминающих успехи в его фантазии. Барон-банкрот стал фантазером, который не желает мириться с ограниченностью своего существования и стремится любой ценой вырваться из привычных и узких рамок жизни. Барон Бюргера стал человеком, использующим фантастику для преобразования серой обывательской действительности в необыкновенный мир, но в то же время в мир, который возможен благодаря особой логике сказки, возможен в той мере, в какой человек в состоянии подняться над рамками мира, выйти за них, поверить в собственные силы.

Рассмотрим примеры добавлений Бюргера. Обратимся к первому абзацу книги[30]: «Я выехал из дома, направляясь в Россию, в середине зимы, с полным основанием заключив, что мороз и снег приведут наконец в порядок дороги в Северной Германии, Польше, Кур- и Лифляндии, которые, по словам всех путешественников, еще хуже, чем дороги, ведущие к храму Добродетели,- выехал, не потребовав на это особых затрат со стороны достопочтенных и заботливых властей в этих краях. Я пустился в путь верхом, ибо это самый удобный способ передвижения, если только с конем и наездником все обстоит благополучно. При таких условиях не рискуешь ни Affaire d'honneur с «учтивым» немецким почтмейстером, ни тем, что томящийся жаждой почтовый ямщик станет заворачивать по пути в каждый трактир»[31].

Как мы видим, даже в пределах одного абзаца Бюргер, если считать по немецкому оригиналу, ввел примерно 47 новых слов[32]. При этом введенные им фразы достаточно красноречивы. Уже в первом абзаце Бюргер нелестно отзывается о правительствах, прикрывая свою издевку эпитетами, призванными их возвеличить. Бюргер насмехается и над пристрастием своих современников к вину. Вспомним, что Гёте писал по этому поводу: «В Йене и Галле грубость нравов достигла высшей точки; там была в чести лишь физическая сила, умение владеть рапирой да неистовые драки; разгул и кутежи были той точкой, на которой только и могли возникнуть и процвести эти дикие нравы»[33]. Вот почему рассказ о пьянице-генерале в первой части рассказов Мюнхгаузена можно воспринять и как косвенный выпад против подобного «развлечения» соотечественников.

В шванке о бедном нищем Бюргер заменяет выражение «этот акт милосердия» (that piece of charity) выражением «это доброе деяние» (dieses Liebeswerk). В тот же миг с небес раздается глас: «Черт меня побери, сын мой, это тебе непременно зачтется!» Это высказывание встречается в «Путеводителе» и в первом издании Распе. Пятое издание не знает такого оборота. У Бюргера эта фраза имеется в обоих изданиях. Можно предположить, что изъятие фразы из пятого издания Распе было вызвано религиозными соображениями в связи со строгостью религиозной морали пуритан-англичан. Бюргер же, напротив, использовал народно-грубоватое выражение в целях насмешки над религиозным ханжеством и для создания большего комического эффекта.

В текстовых изменениях Бюргера проявляется не только его отношение к властям и властителям, не только умение создавать комический эффект минимальными языковыми средствами (эпизод с небесным гласом), но и умение посмеяться над тупоголовыми учеными, как в эпизоде охоты на медведя с помощью двух кремней: «Однажды в Польше иссяк мой запас пороха и одновременно померк и дневной свет. По пути домой на меня напал чудовищный медведь с разинутой пастью, готовый меня проглотить. Напрасно я в поисках пуль и пороха поспешно обшаривал свои карманы. Я не нашел ничего, кроме двух ружейных кремней, которые обычно берешь с собой на всякий случай. Один из этих кремней я швырнул изо всей силы в пасть зверя, в самую глубину его глотки. Медведю моему это пришлось не совсем по вкусу, и он сделал крутой поворот — налево кругом!—так что я вторым камешком мог запустить ему прямехонько в задние ворота. Все это получилось великолепно. Камешек не только попал куда следует, но даже пролетел так далеко, что столкнулся с первым и выбил из него искру, отчего медведь взорвался с оглушительным треском. Если верить слухам, то когда подобные камешки, ловко направленные a posteriori, крепко сталкивались с камешками, брошенными a priori, они заставляли взлететь в воздух не одного сварливого (barbei?ig) ученого и философа»[34].

Бюргер был мастером слова. Он старался использовать такие выражения, которые можно было понять и не в их привычном значении. В этом эпизоде проявляется своеобразие са-. тиры Бюргера, ее многоплановость. Характерный для барона рассказ неожиданно оборачивается другой стороной: предметом осмеяния становится не столько ложь Мюнхгаузена, сколько мудрствования ученых мужей Германии. Дальнейшая фраза подчеркивает эту мысль. Бюргер выступает против философов, теории которых при проверке их опытом взлетают на воздух. Эти ученые не только сварливы, на что указывает одно из значений слова «barbei?ig», но и опасны, как разъяренный медведь (Bar — медведь, bei?en — кусать).

Одна из вставок относится к военным подвигам барона. В ней повествуется о похождениях задней отрубленной части коня. В пятом издании Распе барон рассказывает о том, что эта часть осталась перед воротами города, изредка вздрагивая, ибо в ней еще теплилась жизнь. Бюргер вводит образ конюха барона, который докладывает своему господину о приключениях перед воротами. Из этого эпизода на долю вставки Бюргера приходится добрая половина. Приведем ее полностью.

«<. . .> Сначала указанная задняя часть брыкалась изо всех сил и нанесла урон неприятельским солдатам, которые, оглушенные и ослепленные, напирали, как безумные, на решетку, а затем она победоносно, как выразился конюх, направилась на близлежащий луг, где я, полагал он, и сейчас еще мог бы найти ее. Я повернул обратно, и оставшаяся половина моего коня неслыханно быстрым галопом доскакала до луга. С большой радостью нашел я здесь вторую половину, и, к немалому удивлению, увидел, что она подыскала себе занятие, да такое любопытное, что ни один Maitre des plaisirs, при всем своем остроумии, не мог бы изобрести ничего подобного для v увеселения какого-нибудь безголового субъекта. Короче говоря, задняя половина моего чудо-коня за эти короткие мгновения успела завязать близкое знакомство с кобылами, носившимися по лугу, и, предавшись наслаждениям со своим гаремом, по-видимому, забыла все перенесенные неприятности. Голова при этом, правда, столь мало принималась в расчет, что жеребята, обязанные своим существованием этому времяпрепровождению, оказались негодными ублюдками: у них не хватало всего того, чего недоставало отцу в момент их зачатия.

Имея перед собой неопровержимые доказательства того, что обе половины моего коня жизнеспособны,я поспешил вызвать нашего коновала».

Наиболее значительными примерами больших и малых вставок все же будут эпизоды, рассказывающие о пяти молодцах (пятое морское приключение в издании 1788 г., четвертое морское приключение в издании 1786 г.). Основная сюжетная линия этого рассказа следует варианту Распе в пятом издании: Мюнхгаузен выполняет секретное поручение турецкого султана и отправляется в путь. После выполнения задания он распускает свиту и попадает в наводнение. Спасшись на миндальном дереве, барон в конце концов возвращается в Турцию. Бюргер выделяет рассказ барона Мюнхгаузена о поручении в отдельное морское приключение, тогда как у Распе (пятое издание) этот шванк входит в IX главу (рассказ о воздухоплавателе). В самом начале автор заставляет барона начать повествование о приключениях в Турции. По пути барон берет себе в услужение пять «очень полезных субъектов», которые вместе имели много практических достоинств. Введение этих слуг позволило Бюргеру добавить еще одно (шестое, 1788) приключение на море, в котором повествуется о споре Мюнхгаузена с турецким султаном из-за сорта вина и о спасении барона его удивительными слугами.

Вставки Бюргера можно разбирать и далее, но уже на основании немногих примеров можно сделать вывод о самостоятельном значении книги о бароне Мюнхгаузене в немецком варианте. Попутно мы хотим обратить внимание на неточность, допущенную некоторыми издателями. Речь идет об эпизоде охоты на уток при помощи шомпола. Л. Кайм-Клоок, 3. Штреллер и В. Фридрих отмечают оригинальность этого эпизода[35], тогда как идея рассказа появляется в пятом издании Распе. Так, в его варианте барон просто забывает вынуть шомпол из ружья, а Бюргеру этот эпизод дает возможность для создания нового приключения находчивого барона[36].

Можно утверждать, что Г. А. Бюргер должен рассматриваться как создатель немецкой народной книги, вошедшей в золотой фонд всемирной литературы. Р. Э. Распе принадлежит заслуга в объединении разрозненных шванков из «Путеводителя» в единое произведение. О нем можно говорить как об авторе первых «Удивительных приключений» на английском языке. Следует учесть и то, что все издания на русском языке, автором которых назван Распе, содержат рассказы, целиком принадлежащие перу Бюргера.

* * *

Центральным образом книги является барон Мюнхгаузен, который всегда и везде остается верен своим желаниям как можно больше увидеть, пережить и победить. Его совершенно не смущают различного рода «мелкие» неудачи или опасности. От первой до последней истории барон упрямо стремится к первенству, претендуя на исключительное положение в мире героев. Мюнхгаузен — не сверхчеловек, он также испытывает страх, но в отличие от большинства людей (что им самим неоднократно подчеркивается) упорно ищет выход даже из невероятных ситуаций. Так, желая спастись от волка, Мюнхгаузен выворачивает его наизнанку, ибо в противном случае, как он замечает, ему бы не удалось избежать верной гибели. Начиная свой рассказ, барон берет за основу конкретную, вполне возможную ситуацию (выпал кремень из ружья), а затем переводит повествование в область фантастического, невозможного. Сделав единственное допущение, Мюнхгаузен открывает дорогу фантазии. Так, он не просто буквально истолковывает идиоматическое выражение «искры из глаз», но и выводит метафоричность идиомы в план реальности. Отклонение от здравого смысла позволяет ему построить такой рассказ, в котором кроме обыденных предметов или явлений в целом нет ничего, что позволило бы поверить в правдивость «правдивых» историй. Мастерство удивительного барона заключается в том, что он сознательно начинает свои рассказы с простой детали, которой он весьма убедительно обосновывает свою удачу. Находчивость Мюнхгаузена проистекает из желания представить себя более способным, мужественным, находчивым, чем иные люди. Поэтому его шванк в группе охотничьих рассказов строится по классической схеме народной сказки, для которой характерна трехступенчатость компонентов. В пределах рассказов можно это ясно проследить: если рассматривать всю группу как структуру, то любой шванк представляется подструктурой, а сюжетный поворот будет микроструктурой группы. Поясним нашу мысль примером (эпизод охоты на уток)[37].

Первый этап приходится на тот момент, когда барон заметил уток. Представляемое читателю-слушателю явление настолько очевидно, что никто не подумает усомниться в происходящем. Второй этап — удар о косяк двери. Это также представляется возможным и не может вызвать возражений. Любой человек в своей житейской практике хотя бы раз ощущал удар, от которого «из глаз сыплются искры». Прямое понимание переносного значения идиомы позволяет барону подготовить слушателя к следующему этапу: к моменту непосредственной охоты на уток. Обнаружив потерю кремня, Мюнхгаузен вспоминает об иной возможности добыть огонь и использует ее, ударив себя кулаком по глазу. После выстрела, совершенного лишь один раз, барон подбил «пять пар уток, четырех красноголовых нырков и пару лысух»[38]. Подобная удача стала возможна лишь потому, что барон сохранил присутствие духа, как он замечает[39].

Интересы барона Мюнхгаузена вращаются вокруг лошадей и собак. Прибыв в Россию, барон заявляет, что не будет говорить ни «об образе правления, искусстве, науках и других достопримечательностях», а обратится к более важным и значительным предметам — к лошадям и собакам[40]. Эти слова однозначно очерчивают круг интересов Мюнхгаузена. Его не волнуют достижения человеческого гения, страдания людей, их стремления, надежды, страхи. Для дворянина, подчеркивает барон, значительно более важными предметами являются развлечения, упражнения в верховой езде и тому подобные благородные занятия, а не латынь или греческий язык[41].

В военных рассказах, составляющих вторую большую группу повествований Мюнхгаузена, круг занятий барона несколько расширяется. Несмотря на то что Мюнхгаузен по сути своей военной деятельности настоящий наемник,* он прикрывает это занятие фразами о своем бескорыстии. Так, при осаде Гибралтара барон отказывается от офицерского звания, предложенного генералом Эллиотом. Мюнхгаузен упорно стремится сохранить свою независимость от сильных мира сего и неустанно подчеркивает, что простая благодарность для него важнее любых материальных благ, хотя никогда не отказывается от возможности поправить свои далеко не блестящие финансовые дела.

Все шванки, входящие в книгу об «Удивительных приключениях барона Мюнхгаузена», имеют значительные элементы фантастики. Выделение фантастических рассказов в отдельную группу носит весьма условный характер. Их сюжеты развиваются преимущественно в мирное время, действие разворачивается в разных концах земли. Фантастические путешествия и приключения дают возможность показать барона Мюнхгаузена на широком фоне общественной жизни разных стран и народов. Конечно, было бы неверным говорить о реалистичности рассказов о далеких странах и народах. Автор, вероятно, и не стремился к документально точному показу действительности. Для него было важнее поставить Мюнхгаузена в различные положения, которые позволили бы показать его с разных сторон, выявить или оттенить его «необыкновенные качества».

Приключения и путешествия барона можно рассматривать как продолжение линии Рабле и Свифта в мировой литературе. Рабле своей книгой «Гаргантюа и Пантагрюэль» дал образец литературного произведения, которое является классическим сплавом народной средневековой культуры и культуры образованных гуманистов. Свифт показал в «Гулливере» как британские условия, так и возможности человека, который одновременно является великим и низким, мудрым и глупым, передовым и цепляющимся за рутину. Эти писатели ввели в литературный обиход тип социальной сатиры, которая позволила показать человека и окружающую его среду в их взаимообусловленности, сложности и взаимопроникновении.

Уже начальные строки книг Свифта и Распе—Бюргера в значительной степени перекликаются. Гулливер и Мюнхгаузен ведут рассказ от первого лица. Обе книги появились на свет анонимно. Они представляют собой рассказы «очевидцев» о пережитом. Но если книга Свифта является сатирой на современное писателю общество уже с первых страниц повествования, то Бюргер в значительной степени начинает свое произведение как откровенно развлекательное. Показательно, что во второе издание Бюргер не включает предисловия к четвертому английскому изданию, которое указывает параллели к «Путешествиям Гулливера» Свифта.

Свифта и Бюргера роднит отношение к ученым. Несомненно, они оба подвергают осмеянию лженауку. Бюргер верит в возможности науки в познании мира. Если английский автор показывает государство ученых, которые занимаются пустыми делами и считают, что бьются над постижением истины, то в этом смысле Свифт, безусловно, прав, обличая глупость апологетов такой науки. Бюргер чрезвычайно заинтересованно относился к науке, старался отделить ее от лженауки. Для него характерно уважение к изучению проблем, которые не могут обещать моментальных практических результатов. Он считает, что в мире существует множество вещей, о которых человек пока не имеет представления[42]. Писатель понимает это не как недостаток науки или ученых, а как несовершенство знаний человека на определенном этапе.

Задачи искусства позволяют ему использовать удивительное в творчестве. Не случайно Бюргеру импонирует фантастика Виланда, сказочный мир которого создан по законам, противоречащим реальности, но органичным для художника. Основываясь на примере Шекспира и собственных выводах из литературных штудий, Виланд строит некоторые произведения как откровенно фантастические. И тем не менее сказки Виланда пронизаны стремлением показать сложный мир реальности. Произведения писателя, несмотря на их сказочность, позволили ему развенчать глупость в ее разнообразнейших проявлениях («История абдеритов», 1774, 1781). В романе о доне Сильвио де Ро- зальва перед читателем проходит образ романтически (сказочно) настроенного молодого человека, который верит в то, что на свете есть феи, волшебники и заколдованные принцессы. Дон Сильвио, как и дон Кихот, находится в противоречии с миром, но, в отличие от ла- манчского рыцаря, Сильвио находит выход из сложившихся условий. Виланд не уводит человека в невозможное. В любом случае использование автором фантастических элементов в книге способствует в конечном итоге победе реального, земного мира.

Функции фантастики в книге о бароне Мюнхгаузене различны. Если говорить об охотничьих рассказах, то в них она служит высмеиванию страсти дворянства к охоте. Общеизвестно, каким бедствием была охота для бедного люда. Сам Бюргер в балладе «Дикий охотник» (1778) проводит перед глазами читателя одного из таких самозабвенных любителей дворянской забавы. Фантастические элементы военных рассказов барона базируются уже на иной основе, чем в шванках об охоте. В приключениях и путешествиях, в которых фантастика выступает на первый план, барон отправляется в иные миры, в космическое пространство. Жители Луны, как их рисует барон, существуют в идеальных условиях. У них нет проблемы ежедневного питания, так как вся еда вкладывается прямо в желудок и ее хватает на месяц. Вероятно, все остальное время они заняты работой. Обитатели Луны не знают любви, и люди там произрастают на самых красивых деревьях. Потребности общества в рабочих руках удовлетворяются сразу, потому что люди появляются на свет с готовыми теоретическими знаниями, а затем приступают к совершенствованию, стараясь развить и дополнить теорию практической деятельностью. У такого человека нет проблем выбора профессии, он заранее запрограммирован для определенного рода деятельности. Подобные создания — идеал рационально устроенного человека.

Вывод барона Мюнхгаузена, что град — это лунный виноград, который падает на Землю, если на Луне бушует буря, выглядит не менее «научно», чем рассуждения лжеученых о причинах природных явлений. Барон выводит одного такого «исследователя», который доказывал возможность угадать, что получится из ореха на дереве. Лунные жители не обращали на него внимания, считая его больным[43]. Бюргер от лица Мюнхгаузена уточняет, что это не просто ученый, а теолог. Хотя филологи того времени часто получали теологическое образование (и сам Бюргер изучал теологию), но им претили спекулятивные выкладки богословов. Теология искала объяснения мира, исходя из божественных откровений Библии или отцов церкви. Богословие мешало развитию науки, тормозило ее стремление к правильному познанию мира. Неудивительно, что Бюргер называет богослова больным (читай: помешанным). Резкие выпады против церковников мы встречаем и в эпизоде охоты на оленя с вишневым деревом на голове.

Для барона нет ничего необыкновенного в том, что он пишет письмо австрийской императрице Марии Терезии, запросто общается с турецким султаном, коротко знаком с генералом Эллиотом, капитаном Фиппсом и некоторыми другими. Баран старается показать, что эти связи он поддерживает лишь в дружеских целях, только для того, чтобы оказать услугу приятному человеку. В любом шванке, в котором мы видим барона с генералами, султаном, он разговаривает с ними так, будто они находятся друг с другом в самых тесных дружественных отношениях. Барону необходимо вызвать у слушателей представление о широте его знакомств. В своих контактах с владетельными особами Мюнхгаузен постоянно подчеркивает свое бескорыстие. Любой предложенный ему пост он с благодарностью отклоняет. Ему не хочется служить офицером ни в армии Эллиота, ни в армии Луны. Он не желает быть чем- либо обязанным турецкому султану, предпочитая, чтобы тот остался его должником.

Не менее примечательны утверждения барона о скромности по отношению к женщинам, хотя он прямо замечает, что русская императрица "Предложила в награду за его подвиги разделить с нею трон и постель. Оказывается, Мюнхгаузену вовсе не чужды рассказы о своих матримониальных делах, ему просто кажется, что все прочие случаи не идут ни в какое сравнение с предложением самодержицы всероссийской.

Книга о бароне Мюнхгаузене — это выдуманная автобиография. Герой создает легенду, в которую верит. Взаимоотношения с людьми строятся им по принципу необходимости или значимости собеседника. С тем, кто ему может пригодиться, барон поддерживает добрые отно-' шения. Подобные связи позволяют ему много путешествовать. Мюнхгаузен побывал почти во всех частях света. Его нога ступала на русскую землю, он посетил Турцию, воевал под Гибралтаром, бывал в Англии, посетил проездом Италию, охотился на Цейлоне, дважды бродил по Луне. В книге читателя ожидают встречи с самыми различными странами и народами. Перед ним проходит вереница городов, хотя ни об одном из них нельзя с полной уверенностью сказать, что он действительно похож на реально существующий. Исторические города, как и исторические люди, призваны подчеркнуть необыкновенность приключений барона: называя имена действительно существовавших людей, Мюнхгаузен старается утвердиться в среде, к которой он не принадлежит. Несомненно, впрочем, что барон в известной мере знаком с жизнью упоминаемых персонажей. Правда, говоря о Брайдоне, Мюнхгаузен ссылается на его книгу, а не на знакомство с реальным Брайдо- ном. В другом случае барон свободно зачисляет в свои знакомые генерала Эллиота, капитанов Фиппса и Гамильтона, королеву Марию Терезию, турецкого султана и русскую императрицу. Их появление в повествовании способствует тому, что в книгу входит дух времени. Введение реально существовавших людей позволяет, хотя и опосредованно, понять проблемы, интересовавшие современников барона Мюнхгаузена.

Барон в любом из своих рассказов является центральным образом, а все остальные действующие лица играют вспомогательную роль. На фоне их обыденности подвиги барона приобретают большую значимость. Мюнхгаузен предстает «рыцарем без страха и упрека», он настолько непобедим, могуч, находчив, целеустремлен, что эти качества роднят его с героями штюрмерской литературы. Гвельфо («Близнецы» Клингера), Карл Моор (в «Разбойниках» Шиллера) борются, каждый по-своему, за свои права. Они отстаивают свои привилегии, стараются одолеть враждебный, ополчившийся на них мир, выступают против препятствий, возникающих перед ними, против несправедливости, которая была допущена по отношению к ним.

Подобные герои были в центре внимания ли- тераторов-штюрмеров. Их выбор обусловлен желанием изменить мир согласно собственным представлениям, приспособить его для собственных потребностей. Конечно, герои «Бури и натиска» не схематичны. Они стараются понять условия жизни, найти в них свое место, но им присуще стремление победить любой ценой. Герой литературы штюрмеров казался сверхчеловеком, для которого не может быть никаких препятствий. «Гений» сам создает условия своей жизни, не желает мириться с гнетом обстоятельств, постоянно стремится изменить соотношение сил в свою пользу.

В книге о бароне Мюнхгаузене эти качества сильной личности «гения» доведены до абсурда. Барон Мюнхгаузен становится последним штюр- мером, вставшим над трудностями жизни и событиями, полностью подчинив их своей воле. Мюнхгаузен не более односторонен, чем штюр- меры, но в отличие от некоторых из них он не идет к цели ценою преступления, даже оправданного в его собственных глазах чувством ущемленного самолюбия. Особенность барона в том, что он активен только в сфере выдумки, фантазии, но эта его бурная активность и находчивость не влекут за собой практической деятельности в реальной жизни. Мюнхгаузен превращается в штюрмера «наизнанку», в антипод героя литературы «Бури и натиска». Барон силен в преодолении невозможных ситуаций. Он штюрмер, не совершающий преступления ради раздирающих его страстей, которым он не дает свободы. Желание найти выход в хорошее, а по возможности и в лучшее, как правило, превращается в дела, но в области фантазии, в области мысли. Барон активно осуществляет свои намерения в рассказах, тогда как штюрмеры в литературных произведениях «Бури и натиска» борются в реальной для этих персонажей жизни. Деяния барона-«щтюрмера» успешны. Этим он противостоит беспомощным в своем буйстве героям «бурных гениев». Но если Гвельфо борется против ограничений и несправедливости, против насильственного принижения его достоинства, даже когда он понимает эти ограничения чисто умозрительно, никак не обосновывая их, то барон Мюнхгаузен только рассуждает об ограничениях, а буйствует лишь в фантазии.

Барон Мюнхгаузен не отвергает возможности уничтожения королей[44]. Так, в одном из эпизодов барон повествует о том, как один самодержец был раздавлен упавшим на него деревом, на котором случайно сидела крестьянская пара. Ураган, вырвавший это дерево из земли и бросивший его на правителя, сделал то, что должны были сделать угнетенные обитатели острова. Бюргер сатирически подчеркивает невозможность для немцев добиться в XVIII в. уничтожения дурных монархов своими силами. В этом им должно помочь стихийное бедствие, которое вмешается в судьбу страны. Фантастика поднимается здесь до уровня социальной сатиры. Смерть кацика на острове представляет собой сатирико-пародийное изображение современной автору германской действительности, так как Мюнхгаузен рассказывает об одном из нововведений правителя, который «забирал каждого молодого парня, собственноручно избивал его, пока не превращал в героя, и время от времени продавал свою коллекцию тому из соседних князей, кто готов был дороже заплатить»[45].

Проблема продажи сынов Германии была для того времени чрезвычайно актуальной[46]. В тексте имеется почти прямое указание на то, что подобное бесчеловечное отношение к людям бытует в Германии. Так, когда барон объясняет, почему убийство короля представляется ему благим делом, он сообщает, что подобные действия были введены в этой стране после того, как правитель посетил одно из государств на севере, но тут же оговаривается, что для жителей этих островов север может находиться и на Канарских островах[47]. Но ни для кого н-е было секретом, что продажа солдат была характерна именно для германских князей.

Бюргер всегда был и оставался на стороне обездоленной части народа. Прекрасно понимая, что в Германии того периода невозможна революция, он старался показать своим соотечественникам их филистерскую тупость и близорукость. Бюргер в своей книге высмеивает не только дворянство, но и филистеров «третьего сословия», которые бы никогда не отважились выступить за свои права.

Иное дело Мюнхгаузен. Он не признает никаких ограничений своей свободы. Даже в эпизодах плена в Турции Мюнхгаузен показан не как пленник, а скорее как человек, который гостит в Турции и имеет реальную возможность уехать оттуда, когда ему заблагорассудится. Примером этого же может служить первое путешествие на Луну. Но этот эпизод имеет и другую сторону. Барон не бежит из плена, а стремится любой ценой достать серебряный топорик, залетевший на Луну (ведь это топорик его хозяина). Барон Мюнхгаузен не сумел достичь крупных успехов на общественном или военном поприще. Внутренняя неудовлетворенность Мюнхгаузена сказывается на всей конструкции образа барона. Личность главного героя книги построена на контрастах. Барон бывает велик и мелочен, неустрашим и труслив, сдержан и неудержимо болтлив. Но одно неизменно — любое положение он трактует в свою пользу.

Шванки о приключениях барона Мюнхгаузена не являются отвлеченными, абстрактными. За ними угадывается подлинный человек с его страстями, желаниями и надеждами. Эта «заземленность» образа главного героя произведения придает ему оттенок достоверности, который отсутствовал у большинства героев литературы «Бури и натиска». Барон Мюнхгаузен предстает человеком из плоти и крови. Ему доставляет удовольствие придумывать, моделировать, компоновать. Это «составление мозаики» из различных выдумок, построение строго логичного ряда «невозможного», которое вытекает последовательно из действительности в абсолютно невероятное, как у Свифта, составляет один из компонентов, одну из художественных особенностей «Удивительных приключений». Формально все происшествия, происходящие с бароном, если следовать его логике, правдивы. Они скорее даже совершенно достоверны, но общая картина получается невероятной, невозможной с позиций здравого смысла, жизненного опыта окружения барона.

Бюргер, переводя книгу о бароне, перенес в свое произведение и предисловие английского издателя, тем самым согласившись с мыслью, что «Путешествия» следует рассматривать как «зеркало лжи», в котором человек видит пустозвона и болтуна. Многие из издателей буквально приняли положение Распе и рассматривали «Приключения барона Мюнхгаузена» лишь с точки зрения критики лжи. Так, в частности,- поступали некоторые русские издатели и переводчики произведения (К. Чуковский[48]). Но абсолютизация только этой стороны книги может привести (и приводила) к такому положению, когда, увлекшись развлекательной или нравоучительной стороной, исследователи забывали об одной очень важной проблеме — социально-критической основе произведения Бюргера. Ведь победа барона в своеобразном «состязании выдумок» достигалась, во-первых, тем, что он высмеивал лгуна, рассказав еще более яркую небылицу, во-вторых, захватывал слушателей умением составлять из обычного необычное, в-третьих, превосходно сознавал условия и обстановку, в которых делал «сообщения» о своих приключениях и путешествиях. Барон понимал, что от него ожидают необыкновенного, удивительного, т. е. того, что отсутствует в реальной жизни[49].

Поэтому Мюнхгаузен — сложная фигура, в которой воедино слились и непревзойденный рассказчик, удивительный мастер необыкновенного, человек, обладающий изощренной и тренированной фантазией, насмешник, использующий свой дар актера, и никчемный, жалкий филистер, трус, зазнайка, бездельник, наемник. В книге о бароне Мюнхгаузене произошел своеобразный сплав разнородных элементов в единое целое. Жанровое своеобразие складывается из традиций различных жанров литературы. Сама форма построения «Приключений» представляет собой воспоминания путешественника Мюнхгаузена о разных событиях его жизни.

Заглавие книги пародирует заглавия множества мемуарных произведений времени Бюргера и Распе. В нем содержится аннотация произведения. В то же время оно указывает и на ироническое отношение автора к предлагаемому материалу. Установка на необыкновенность, данная в заглавии книги, предваряет ее содержание. Титул книги указывает на юмористический, отчасти сатирический характер произведения. Уже само напоминание, что эти истории были рассказаны «за бутылкой в кругу своих друзей», подчеркивает определенное, снижающее значение заглавия. Оно является и наиболее широким указанием на тематическую принадлежность шванков.

С другой стороны, в книге сильно влияние приключенческих жанров. Все шванки, входящие в нее, так или иначе сообщают о приключениях неутомимого барона как в Германии, так и за ее пределами. Приключения Мюнхгаузена порождают новые авантюры. Барон постоянно оказывается в таких положениях, из которых обычный, не «авантюрный» человек не сможет выкарабкаться без ущерба. Мюнхгаузен пытается изменить неизменяемое в свою пользу. Как герой авантюрного романа, барон постоянно находится в битве с обстоятельствами, но ломает их, пробиваясь вперед. Судьба ничего «не может поделать» с Мюнхгаузеном, он сам творит свою судьбу, постоянно изменяя ход событий. Барон по своему общественному положению принадлежит к привилегированному сословию, в отличие от героя другого, сходного произведения немецкой литературы, Шельмуфского[50]. Барон оказывается втянутым в различного рода приключения по своей доброй воле. Над ним не довлеет сила рока. Даже бог всецело стоит на его стороне и интересуется, что же будет дальше.

Шельмуфский, герой книги Рейтера, — обыкновенный маленький человек, который никогда за всю жизнь не был дальше черты своего городка. Сидя в кабаке, он повествует о своих приключениях, которые настолько невозможны, что являются даже не фантазированием, а откровенным враньем. Шельмуфский даже не старается узнать немного больше того, что до него доносят слухи или рассказы таких же «бывалых» людей, как он сам[51]. Так, с важностью очевидца он сообщает доверчивым слушателям о том, что в Венеции нет воды, ибо город находится в горах, а вокруг него лежат пески. Герой Рейтера откровенно комичен. Его выдумки плоски, им не хватает точности, обоснованности, широты и конкретности шванков барона. А Мюнхгаузен фантазирует, учитывая реальную обстановку. Он всегда моделирует события, заботясь об их правдоподобии.

Мюнхгаузен и Шельмуфский (последний под другой фамилией) существовали в жизни. Но выделение барона из общей массы возможных героев отнюдь не случайно. Прототип Шельмуфского не был известен за пределами узкого региона. Мюнхгаузен же еще до появления книги о его удивительных приключениях пользовался широкой известностью в германских землях как бывалый человек и великолепный рассказчик. Появление образа дворянина-враля обусловлено и новыми социальными задачами, вставшими перед немецкими литераторами. В это время эпоха Просвещения в Германии уже приближалась к своему завершению, и «устремления немецких писателей сосредоточились на сокрушении устоев феодального общества. . . Поэтому хвастуном выступает теперь дворянин, и насмешка над его преувеличенным самомнением и тщеславием становится едкой»[52].

Неукротимое стремление к подвигам, непобедимость представляются чертами, роднящими барона с рыцарями ранних литературных эпох. Проходя или проезжая по различным местностям, странам и государствам, барон везде находит друзей и покровителей, которым он оказывает услуги, не заботясь, по его словам, ни о каком вознаграждении. Бескорыстность барона-рыцаря (рыцаря без дамы!) резко контрастирует с погоней за властью, деньгами, чинами, наградами, славой, которая, как можно сделать вывод из его рассказов, характерна для большинства окружающих людей. Мюнхгаузен превращается в пародийный образ, каким является дон Кихот. Герой Сервантеса путешествует в реальном мире, который он наделяет чертами, почерпнутыми из рыцарских романов. Он отправляется бороться со злом за справедливость и счастье человека. Барон Мюнхгаузен не может ответить на вопрос, что же заставляет его начать путешествовать; правда, однажды он утверждает, что путешествия с раннего детства были его единственной мечтой[53].

Герой рыцарского романа боролся и побеждал в реальном для него мире. Дон Кихот вступил в жизнь, существовавшую на самом деле. Барон Мюнхгаузен повествует о том, что якобы произошло с ним. Все его рассказы подкрепляются только постоянными уверениями в правдивости и достоверности происходящего. Даже появление спутника барона в седьмом морском приключении, служащее объективизации выдумок барона, направлено на уточнение, сатирическое «доказательство» правдоподобия событий из жизни барона.

Шванки, входящие в рассказы барона Мюнхгаузена, существенно отличаются от прозаических шванков, характерных для немецкой литературы. Если анекдоты Бебеля, Кирххоффа и прочих отделены друг от друга заглавиями и представляют собой замкнутое повествование, которое имеет обязательное морализаторское заключение или предложение, то для рассказов барона характерна непрерывность повествования. Мюнхгаузен рассуждает по ходу разговора, его отступления подтверждают ту или иную мысль. Они имеют подчас нравоучительный характер, но свободны от дидактики ранних немецких шванков. Поучительность здесь завуалирована. В своих рассказах Мюнхгаузен призывает слушателей понять, как необходимо бывает умение правильно выйти из затруднительного положения.

Для обоснования некоторых мыслей или доказательств правдивости барона поток повествования прерывается вопросами слушателей. Они принимают активное участие в создании рассказов, принуждая барона приводить дополнительные доказательства возможности происшедшего. Задавая Мюнхгаузену вопрос, слушатель как бы создает конфликтную ситуацию, выход из которой ведет к новому повороту мысли, к созданию нового шванка или к попытке теоретического обоснования Мюнхгаузеном необходимости искать и находить выход из любого создавшегося положения. В этом случае он использует все возможности, главная из которых заключается в предугадывании возможных вариантов решения задачи, а они, как окажется в дальнейшем, были единственно возможными. Мюнхгаузен сам старается доказать присутствующим, что его умение фантазировать, то есть моделировать возможное и невозможное, представляет собой крайне важное средство для достижения определенной цели.

В книге о бароне Мюнхгаузене имеет определенные особенности и развитие времени. Оно движется как бы в двух планах. Первый план — время рассказчика, второй пронизывает рассказываемые события. Оба эти плана связаны неразрывно, причем второй план совершенно немыслим без первого. Их соотнесенность создает иллюзию присутствия, соучастия слушателей-читателей. Время первого, «присутствующего» плана развивается в комнатах Мюнхгаузена. Оно ограничено и не выходит за эти рамки. Вся книга сохраняет этот «осовремененный» план, представляющий собой рамку для другого, более глубокого. Второй план, в котором происходят события, рассказанные бароном, имеет сложную структуру. Время не течет своим естественным путем из прошлого через настоящее в будущее. Оно совершает скачки. Эта прерывистость течения времени всецело зависит от рассказчика. Время второго плана распадается на части, которые охватывают самые различные этапы жизни Мюнхгаузена. «Раздробленность» времени связана и с тем, что барон как бы делится личным опытом со своими слушателями.

В этой прерывистости временного плана шванков проявляется устный характер историй барона Мюнхгаузена. Она бывает характерна, как правило, для устного сообщения, во время которого всплывают новые подробности или новые воспоминания. Эта особенность спонтанной речи позволяет оратору по своему произволу переходить от рассказа о событиях, случившихся позднее, к тем, что произошли ранее. Так, в шванке о необыкновенном коне барон, говоря о своих боевых делах, вспоминает о том, что конь был получен в Литве, чем вызывает в памяти слушателей эпизоды, связанные с этим чудесным животным. Повествовательное время целиком зависит от Мюнхгаузена. В своих рассказах барон переставляет события, сводит воедино несколько разных происшествий, чтобы вызвать в сознании читателя реакцию доверия. Практически из начальных эпизодов нельзя сделать однозначного вывода о том, что барон рассказывает о своих приключениях. Скорее можно понять его повествование как мемуарную запись, и лишь появление в тексте книги реплик типа «Вы мне не верите?», «На счастье?» разрушает это впечатление о произведении.

Созданный Мюнхгаузеном мир существует по законам фантазии барона. Для него погода — лишь источник дополнительных трудностей, которые надо преодолеть. Так, в начале книги барон Мюнхгаузен отправляется в путь в самом разгаре зимы. Передвигаясь по просторам Польши, барон замечает плохо одетого крестьянина, промерзшего насквозь. Мюнхгаузен снимает со своего плеча шубу и отдает ее бедняку[54]. Судя по всему, барон едет налегке, не имея больших запасов одежды. Тем не менее ему ни на минуту не приходит в голову мысль проехать мимо бедняги. Он оказывает человеку помощь. В другом случае зимняя дорога нужна Мюнхгаузену для показа собственной необыкновенной силы или находчивости (охота на белых медведей на Севере или перенос кареты и лошадей за пределы узкой колеи суровой зимой). Погода или природа вообще в книге о бароне Мюнхгаузене не выполняют тех функций, которых следовало бы ожидать в произведении представителя «Бури и натиска». В книге совершенно не показано, как она воздействует на внутренний мир героя. Мюнхгаузен вовсе не подвержен влиянию внешней среды. Он заставляет ее выступать на своей стороне, и природа послушно следует его желаниям. Любое стихийное бедствие только грозит смертельной опасностью. Сидя на дереве во время наводнения на Ниле, Мюнхгаузен легко проходит через опасные периоды затопления. Он практически нисколько не страдает от отсутствия привычной пищи, используя для еды все, что находит на дереве.

Следовательно, любые природные законы (тяготение, время) являются лишь подсобным материалом, подспорьем для выделения необыкновенных умений и достоинств барона. Все эти вспомогательные средства нужны Мюнхгаузену для более сильного влияния на окружающих его людей, для подтверждения собственных удивительных качеств. Они являются неотъемлемыми атрибутами повествовательной манеры барона — рассказчика и актера. Свое мастерство в выходе из неудобных положений барон демонстрирует с подлинным искусством. Он учитывает психологический настрой публики, заранее создает для себя возможность сделать отступление или отвлечь внимание окружения какой-нибудь реально возможной мелочью. Он опережает сомнение и подчас приводит совершенно необычайный рассказ другого человека с целью показать, насколько абсурдно откровенное вранье (конец первого морского приключения). Недоверие слушателя-читателя, проявляемое как вопросом в тексте, так и реакцией барона на выражение лица своего слушателя, придает широту аудитории и создает более благожелательное настроение, без которого невозможно было бы вовлечение слушателя в сферу создания рассказа, ибо шванки Мюнхгаузена следует рассматривать как книжное воплощение устного рассказа, как своего рода сценарий наоборот, так как книга о бароне Мюнхгаузене родилась из традиции устного рассказа, записанного и обработанного талантливыми писателями.

Книга об «Удивительных приключениях барона Мюнхгаузена» с блеском доказала возможности Бюргера-прозаика. Этому успеху способствовало в немалой степени и то, что немецкий автор использовал материал, отвечающий его взглядам на литературу. Если Ф. Блёмкер обвиняет Бюргера в том, что он не может вырваться за пределы своего языкового, духовного и т. п. окружения[55] (Бюргер по происхождению принадлежал к плебейским слоям населения), то можно полагать, что именно это окружение способствовало развитию Бюргера- художника, Бюргера — критика современных ему общественных отношений. В немецком литературоведении разных лет подчас отрицалась заслуга Бюргера — автора немецкого текста, а пальма первенства отдавалась Распе. Так, например, Ф. В. Эбелинг видит в Бюргере только «убийственно плохого переводчика части оригинального произведения»[56]. Однако такие резкие характеристики встречаются все же редко. В основном исследователи отдают должное Бюргеру, но подчеркивают значение Распе как первого автора «книжного» Мюнхгаузена.

На наш взгляд, проблему авторства следует решать следующим образом. Если речь идет о каноническом и немецком вариантах книги, то авторами следует считать Бюргера и Распе. Английское издание, без сомнения, детище Распе. Необходимо подчеркнуть, что за основу многих изданий был взят вариант-оригинал Бюргера (например, русский — в пересказе К. И. Чуковского). А. В. Блюм замечает по этому поводу: «На наш взгляд, авторские лавры следует поделить поровну между Раопе и Бюргером. Правильно поступают те переводчики и книгоиздатели, которые, предназначая книгу детям, в основном черпают материал из английского первого издания и выставляют на первом листе имя Рудольфа Эриха Распе. „Серьезные" же, полные издания книги должны выходить под именем Готфрида Августа Бюргера»[57].

Однако будет точнее предложить следующее. Все издания должны выходить с именами Г. А. Бюргера и Р. Э. Распе на титульном листе. Э. Гризебах подсчитал, что из 4113 строк второго издания Бюргеру принадлежит 1371 строка 58, то есть треть книги. Эти строки — самые известные во всем издании. Одна треть эпизодов, предложений, реплик, введенная Бюргером, изменила композицию книги, все составные части произведения. Бюргер углубил и развил истории, имевшиеся в английских изданиях, раскрыл новые грани, благодаря чему образ барона был показан во всех его проявлениях, превратил «Мюнхгаузена» Распе в подлинно народную книгу.

Ведь «Мюнхгаузен» Бюргера, действительно, близок немецким народным книгам сатирико-комического содержания, о которых в свое время писал молодой Ф. Энгельс в статье «Немецкие народные книги» (1839)[59]. И Распе, и Бюргер в духе старинных народных книг использовали эпизоды, появлявшиеся в шванко- вой литературе XVI—XVII вв. («Фацетии» Бебеля, 1508—1512; «Общество в саду» Я. Фрая, 1556; и др.), в манере таких ранних книг, как «Тилль Эйленшпигель» (1515) и «Шильдбюргеры» (XVI в.)[60]. «Мюнхгаузен» Бюргера и Распе можно даже назвать «народной книгой» и поставить в один ряд с лучшими образцами немецкой народной литературы.

* * *

Книга об «Удивительных приключениях барона Мюнхгаузена» давно заняла прочное место в классическом наследии прошлого. До сих пор она продолжает интересовать читателей прежде всего детского возраста. Это понятно. За 200 лет, которые прошли с момента появления произведения на немецком языке, многие проблемы, бывшие острыми и актуальными, понятными для всех современников автора, постепенно меняли свой смысл и звучание, но и в более поздние времена в новых исторических условиях не ослабевал интерес читателя к этой книге. Мастерский показ различных сторон лжи, неназойливая назидательность, присущая именно варианту Бюргера, позволили произведению занять прочное место в литературе. В итоге Бюргер оказался прав, когда писал, что книга о бароне стоит многих толстых томов[61]. С другой стороны, ее живучесть связана с личностью героя, его удивительным даром фантазировать. Несмотря на целый ряд отрицательных качеств Мюнхгаузена, этот образ в целом вызывает большую симпатию вот уже многие десятилетия у самых различных читателей именно своей буйной фантазией, своим оптимизмом и верой в силу человеческого духа.

Образ барона Мюнхгаузена оказался на редкость популярным. В разные годы и в разных странах появлялся герой, в котором угадывались черты немецкого барона-фантазера (например, Тартарен из Тараскона). Правда, идейно-художественная наполненность образа меняется, но суть его остается в значительной степени прежней. Мюнхгаузеновское умение находить неожиданные решения в любой ситуации присуще героям такого типа.

Сложная простота книги придает ей специфические черты. Бюргер, автор канонического «Мюнхгаузена», сохранил в своем произведении дух бунтарства, стремления к действию, которое выходит за рамки простого непринятия действительности. Недаром М. Горький назвал эту книгу в ряду с произведениями, составляющими гордость мировой литературы[62]. Творчество Бюргера находилось на линии передовых исканий немецких литераторов. Его талант поэта- демократа нашел свое выражение в области поэзии, в разработке теории народного искусства, близкого и понятного простому человеку. Последовательное осуществление этих взглядов в художественной практике привело к созданию едва ли не самого значительного образца немецкой народной книги.

Бюргер в предисловии переводчика указывал, что он старался относиться к произведению так, как если бы оно было его собственностью, применяя книгу к стране, в которой она родилась[63]. Талант народного писателя помог Бюргеру создать настолько своеобразное произведение, что оно стало немецкой народной книгой и вошло в золотой фонд мировой литературы.

 

Примечания

1 См. наст, изд., с. 143—156.

2 См.: Arbeiten zur Familiengeschichte der Freiherren von Munchhausen / Hrsg. von Borries, Freiherrn von Munch- hausen. T. 1—4.— О. о: Im Selbstverlage des Geschlechtes, 1935—1939; Schaer F.-IV. Die von Munchhausen: Eine niedersachsische Adelsfamilie in Bildern und schriftlichen Zeugnissen. — Gottingen, 1965; Weiss A. Wer war Munchhausen wirklich? 5. Aufl. — Bodenwer- der/Weser, 1977; Мыльников А. Тот самый Мюнхгаузен.— Сов. культура, 1983, 29 дек.

3 Мюнхгаузен — от немецкого слова «Monch» (монах) и «Hausen».

4 Ф. Цобельтитц указывает на участие барона в двух походах против турок. См.: Zobeltitz F. von. Munch- hausen und die Munchhausiaden: Zur nachtraglichen Erinnerung an den hundertjahrigen Todestag des Freiherrn Hieronymus. — Zeitschrift fur Bucherfreunde, 1897, 1. Jg., H. 5, S. 248.

5 Э. Ваккерманн говорит о двух рассказах исторического барона (об огромных санях императрицы и об охоте с шомполом на куропаток), отмечая, что о них сообщали очевидцы. См.: Wackermann E. Nachwort.— In: Burger G. A. Munchhausens wunderbare Reisen: Die phantastischen Geschichten des Lugenbarons und seiner Nachfolger. Munchen, 1968, S. 362— 363, 365.

6 Бобров С. Путешествия и удивительные приключения барона Мюнхгаузена: С 12 гравюрами по рисункам самого барона / Пер. с англ. С. Г. Займовского. М., 1914. 272 с —Сев. зап., 1915, № 2, с. 223; Ауэрбах К. Был ли Мюнхгаузен? — В мире книг, 1967, № 5, с. 45.

7 Little Wn. A. Gottfried August Burger. N. Y., 1974, p. 193.

8 О Распе см.: Тройская М. Л. Распе (Raspe) Рудольф Эрих. — В кн.: Краткая литературная энциклопедия: В 9-ти т. М., 1971, т. 6, с. 188—189; Распе (Raspe) Рудольф Эрих. — В кн.: Большая советская энциклопедия. 3-е изд. М., 1975, т. 21, с. 468 (стб. 1390); Hallo R. Rudolf Erich Raspe'. Ein Wegbereiter von deutscher Art und Kunst. Stuttgart; Berlin, 1934; Car swell J. The prospektor. Being the life and times of Rudolf Erich Raspe (1737—1794). L., 1950.

9 Бюргер знал Распе. См. переписку Бюргера (Strodt- mann, I, 8, 9; IV, 276).

10 Распе издавал и сочинения Лейбница. Публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде имеет экземпляр книги с посвящением барону Гер- лаху Адольфу фон Мюнхгаузену, основателю университета в Гёттингене.

11 Lessing С. Е. Gesammelte Werke. 9. Bd. Qriefe. В., 1957, S. 305—306. Лессинг имеет в виду книгу Распе: «Anmerkungen uber die neueste Schrift des Herrn Ge- heimden Rath Klotz in Halle vom Nutzen und Gebrauch der geschnittenen Steine und ihrer Abdrucke» (Cassel, 1768).

12 Любопытно, что предисловия к первым семи изданиям «Путеводителя» написаны им.

13 Allgemeine Deutsche Bibliothek. Bd. 98. Цит. по кн.: Schoeller W. F. Nachwort. — In: Burger G. A. Wunderbare Reisen zu Wasser und zu Lande, Feldzuge und lustige Abenteuer des Freiherrn von Munchhausen, wie er dieselben bei der Flasche im Zirkel seiner Freunde selbst zu erzahlen pflegt. Zurich, 1972, S. 153.

14 Raspe R. Е. Baron Munchausen's Narrative of his marvellous Travels and Campaigns in Russia. Oxford; London, 1786, p. 1.

15 Ibid., p. ii—iii.

16 Многие из реплик были в сносках книги Распе. Часть их перенесена Бюргером в другое место, напр., сноска в гл. I (5-е изд. Распе): «Полагают, что барон рассказывает эти приключения своим друзьям за бутылкой» — вынесена Бюргером в заглавие книги в обоих изданиях. Таких примеров достаточно много.

17 Raspe R. Е. Op. cit., p. 6.

18 Ibid., р. 22.

19 Ibid., р. 27, 28

20 Ibid., р. 35—36.

21 Ibid., р. 36.

22 См.: Филдинг Г. Пасквин. — В кн.: Филдинг Г. Избр. произв.: В 2-х т. М, 1954, т. 1, с. 188.

23 Raspe R. Е. Gulliver Revived. L., 1787, р. VI.

24 Ibid., p. VIL

25 Ibid., p. Vlll-IX.

26 Использован русский перевод по кн.: Свифт Д. Сказка бочки: Путешествия Гулливера. М., 1976, с. 153. Видимо, название книги («Гулливер Оживленный»), цитирование Свифта и начало книги аналогичным образом призваны напомнить английскому читателю о произведении Свифта.

27 Неустроев В. П. Немецкая литература. — В кн.: История зарубежной литературы XVIII века. М., 1974, с. 335,

28 Raspe R. Е. Op. cit., p. 206—207, в наст, изд., с. 142.

29 Отметим, что имеется немецкий перевод первого английского издания, выполненный добросовестно, но без легкости варианта Бюргера. См.: Raspe R. Е. Karl Friedrich Hieronymus Freiherr von Munchhausen: Bericht seiner wunderbaren Abenteuer und Kriegszuge in Ru?land / Ubersetzt nach der alt-englischen Originalausgabe von Kurt Karl Doberer. Gottingen; Hamburg, 1949.

30 Ср.: «Удивительная история Петера Шлемиля» (1814) А. фон Шамиссо.

31 Курсив означает вставку Бюргера. Разрядка в следующем примере указывает на предложение, измененное Бюргером.

32 Burger С. А. Wunderbare Reisen zu Wasser und Lande... L., 1786 (Neudruck: 1925), S. 13.

33 Гёте И. В. Из моей жизни. Поэзия и правда. Кн. 6. — В кн.: Гёте И. В. Собр. соч.: В 10-ти т. М.. 1976, т. 3, с. 212.

34 Исследовательница переводов Бюргера П. Скотт, к сожалению, рассматривала только нововведения поэта, не обращая внимания на вставки, отмеченные у нас разрядкой. См.: Scott Р. Е. A. L. Gottfried August Burgers Ubersetzungen aus dem Englischen. Winterthur, 1964, S. 90.

35 Kaim-Kloock L., Streuer S. Anmerkungen. — In: Burger G. A. Burgers Werke in einem Band.'4. Aufl. Berlin; Weimar, 1973, S. 387; Friedrich W. Wunderbare Reisen zu Wasser und zu Lande. — In: Burger. Werke und Briefe. Auswahl. Leipzig, 1958, S. 812.

36 Упоминание шомпола, забытого в дуле, см. в романе «Страдания юного Вертера» Гёте, созданном ранее (запись от 12 авг.).

37 См. наст, изд., с. 18.

38 См. там же.

39 Там же.

40 Там же, с. 15.

41 Там же.

42 Burger С. А. Zur Beherzigung an die Philosophunkulos. Wurzbach, III, 13-15.

43 См. наст, изд., с. 118.

44 См., например, работу. Бюргера «Республика Англия» в кн.: Burger С. А. Sammtliche Werke: In 4. Bde. Gottingen, 1844, Bd. 2, S. 1—105.

45 См. наст, изд., с. 53

46 Вспомним о «Немецкой хронике» Шубарта или о судьбе Зейме. Ср. также «Коварство и любовь» Шиллера (д. 2. сц. 2).

47 См. наст, изд., с. 54.

48 О борьбе К. И. Чуковского за сказку (и за «Барона Мюнхгаузена», в частности) см.: Чуковский К. И. Собр. соч.: В 6-ти т. Т. 1. От двух до пяти. Гл. 3. Борьба за сказку. М., 1965, с. 535—575.

49 Ср.: Виланд К. М. История абдеритов. М., 1978, С. 16, 40-41.

50 Г. С. Слободкин отмечал, что в библиотеке Бюргера имелся экземпляр этой книги. См.: Слободкин Г. С. Кристиан Рейтер и его «Шельмуфский». — В кн.: Рейтер К. Шельмуфский. М. 1972, с. 196.

51 См.: Пуришев Б. Очерки немецкой литературы XV— XVII вв. М., 1955, с 375.

52 Слободкин Г. С. Указ. соч., с. 196—197.

53 Первое морское приключение (см. наст, изд., с. 51).

54 Ср. с легендой о святом Мартине Турском. Здесь использован вариант, взятый из гл. 9, п. 42 Евангелия от Марка.

55 Blomker F. Das Verhaltnis von Burgers lyrischer und episch-lyrischer Dichtung zur englischen Literatur. Emsdetten i. Westf., 1930, S. 79.

56 Ebeling F. W. Geschichte der komischen Literatur in Deutschland seit der Mitte des 18. Jahrhunderts: In 3 Bde. Leipzig, 1869, Bd. 3t S. 601. Ср.: Schnei* der F. J. Die deutsche Dichtung der Geniezeit. Stuttgart, 1952, S. 153.

57 Блюм А. Каратель лжи, или Книжные приключения барона Мюнхгаузена. М., 1978, с. 22.

58 Grisebach E. Einleitung. — In: Burger G. A. Wunderbare Reisen zu Wasser und Lande, Feldzuge und lustige Abenteuer des Freiherrn von Munchhausen, wie er dieselben bei der Flasche im Cirkel seiner Freunde selbst zu erzahlen pflegt. Stuttgart, (1890), S. XXIV.

59 Энгельс Ф. Немецкие народные книги. — Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 41, с. 11 — 19.

60 См. наст, изд., с. 236—248.

61 См. наст, изд., с 10.

62 М. Горький о литературе. Ы., 1953, с. 703.

63 См. наст, изд., с. 9.