Лопе де Вега. «Котомахия»

Gatomaquía, Lope de Vega
Перевод с испанского: Ольга Щёлокова

Высоко, на самой крыше,
солнцем утренним согретой
(дело было ранним маем),
Сапакильда лапки лижет,
занимаясь туалетом,
словно дева молодая,
ухажёров поджидая
или собираясь в гости.
Облизав себе и хвостик,
и другие части тела,
Сапакильда поглядела
так кокетливо, но строго,
как монашка-недотрога.
И, сложив умильно губки,
кошка в черно-бурой шубке
коготками поиграла
и сама себе сказала:
«Ах, милашка, ах, душа,
до чего ж ты хороша!»,
не забыв себя при этом
усладить одним сонетом,
столь искусно промурлыкав,
что, о Господи Владыка,
полагаем мы, что ей
позавидовал б Орфей.
А меж тем в далёких странах,
за глубоким океаном,
где-то там, в стране заморской,
Маррамакис, кот ангорский,
изнывающий от скуки,
слышит от кота Мяуки,
безотказного пажа,
что, мила и хороша,
Сапакильда молодая,
утром глазки открывая,
просыпаясь с солнцем, рано,
своим тоненьким сопрано
распевает кантилены
на манер Хуана Мены.
Так по правилам науки
восхвалял её Мяука,
и при этом неустанно
воспевал он стройность стана,
замечая, что она
юной прелести полна,
ибо кошкиной фигуры
не уродуют турнюры,
ибо кошка без диеты
и жестокого корсета
и мила, и сладострастна,
и изящна, и прекрасна,
а кошачьи экстерьеры
хороши без модельеров —
тех искусных мастеров,
что дурачат дев и вдов,
всем внушая, что без моды
дамы — страшные уроды,
и, коварные тираны,
облегчают нам карманы.
«Ах, души моей светило!
Без тебя мне жизнь постыла!
Ах, Амур сразил меня!
Ах, седлайте мне коня!» —
так, заранее пленённый
нежной кошкой, кот влюблённый —
Маррамакис, как в огне,
был готов на скакуне
мчаться, чтоб, презрев страданья,
выполнить свои желанья
и, преодолев преграды,
захватить свою награду —
захватить скорей трофей
раскрасавицы своей,
пока этой красоты
не присвоили коты,
ибо эти кавалеры
никогда не знают меры,
стоит только им во власти
оказаться сладострастья,
и не ведают опаски,
домогаясь нежной ласки,
чтоб остаться при своём
интересе. Но конём
котофея молодого,
что просил себе гнедого,
оказалась, вставши рядом,
обезьяна с красным задом —
с удилами, в попоне:
взяли в плен её в войне,
где, в боях стяжавши раны,
тщетно бились обезьяны
в тех сраженьях, что вели
с кошками из-за земли.
Чтоб казаться модным франтом,
завязав свой хвостик бантом,
сей влюблённый кавалер,
друг изысканных манер,
занимался туалетом:
сбросив старые штиблеты,
он на бархатные ножки
натянул себе сапожки;
преисполненный отваги,
взял он ложку вместо шпаги.
Яркий модный плащ французский
— и коротенький, и узкий
(сшит из старого чулка!) —
прикрывал его бока.
А ещё на нём надет
был изысканный жилет
— шёлковый, лощёный, гладкий
...из разорванной перчатки.
Уж такой он был герой,
молодой и удалой,
статный и щеголеватый,
уж таким казался фатом,
что такого кавалера
полюбила б и Венера.
Облизав скорее лапы,
пышную надел он шляпу
(как прилично дворянину) —
половинку апельсина.
А поля у шляпы даже
разукрасил он плюмажем
красных перьев попугая:
он, на жёрдочке зевая,
передразнивал гостей,
но погиб он от когтей
Маррамакиса, пока
тот терзал ему бока.
Кот, влюблённый и учтивый,
кот, заранее счастливый,
был не кот, а просто чудо:
глазки, словно изумруды,
так блестели, что алмазы
от стыда померкли б сразу,
а белейшие усы
изумительной красы
(он почистил их вначале)
победительно торчали.
И, взнуздавши обезьяну,
стал подобен он Ролану,
что, вооружившись пикой,
поскакал за Анжеликой.
Увидав кота, младая
кошечка, хвостом играя,
скромно опустив ресницы,
поспешила притвориться
неприступной и упрямой,
словно чопорная дама.
И, потупив взору глазки,
Сапакильда из опаски
перед дерзостным вторженьем
в сокровенные владенья
(чтоб не каяться потом)
заслонила их хвостом:
осмотрительной девице,
чтоб промашке не случиться
(если одолела страсть),
чтобы во грехи не впасть,
быть положено суровой,
облекаясь, как покровом,
в добродетель, ибо ей
быть положено скромней
(или, говоря точнее,
чем прекрасней, тем скромнее).
Давши шпоры под бока
своему коню гнедому,
приосанившись слегка,
паладин подъехал снова
и, со шляпою в руке,
на изящном языке
куртуазного признанья
высказал свои желанья.
Раскрасавица сначала
для порядку помолчала
и, притворно покраснев
(ведь румянец красит дев),
кавалеру шерсти клок
вырвала — любви залог.
И покуда два влюблённых,
нежным чувством упоённых,
позабыв про сыр и масло,
разговаривали страстно
(ибо сытному обеду
предпочли они беседу),
по всем правилам искусства
нежно изливая чувства,
и, пленительно курлыча,
кот обхаживал добычу, —
кто-то выглянул в окошко,
из рогатки целясь в кошку.
Но, к несчастию, снаряд
обезьяне в самый зад
угодил из арбалета,
и она, быстрей кометы,
сбросив оземь седока,
так стремительно-легка,
так быстра и горяча,
уж такого стрекача
задала, скача по крыше,
поднимаясь выше, выше,
что лакеи, люди, слуги —
все рассыпались в испуге.
Словно туча в ясный день,
погрузивши поле в тень,
где коровушки уснули,
снежные швыряет пули
и в лугах, среди соломы,
мечет молнии и громы,
так что мирные стада,
разбежавшись кто куда,
натыкались на сучки
и шерстистые клочки
оставляли на колючках
до тех пор, покуда тучки
не ушли и небо снова
перестало быть суровым, —
так и кошки, смерть почуя,
разбежались врассыпную
по заборам, коридорам,
как встревоженные воры,
бросивши свою добычу
и трагически мурлыча,
а скакун, сбежавши в сад,
потирал свой битый зад.