40. Пролог Слуги каноника

Канониками называли себя полумонашествующие представители черного духовенства. Они жили в миру или в общежитиях с нестрогим уставом.

перевод И. Кашкина

Когда святой Цецильи житие
Пришло к концу (случилось же сие,
Когда от Боутон-ачдер-Блийн пройти
Успели мы не больше миль пяти),
Стал нагонять нас спутник. Весь был взмылен
Конь серый в яблоках; его три мили,
Должно быть, гнал хозяин, и бока
Ходили ходуном. Стан седоке.
Сутана черная совсем скрывала,
Лишь стихаря белел кусочек малый.
А конь слуги был пеною покрыт,
И заморен, и плеткою избит,
И весь от пены был он белобокий, -
Расцветка, что идет одной сороке.
Вся в белых клочьях сбруя обвисала,
А переметные сумы болтало.
Одежду я не сразу распознал
И долго бы, наверное, гадал,
Когда б того случайно не заметил,
Как сшит был капюшон; по той примете
Вмиг, что каноник он, я догадался.
И правда, он каноник оказался.
Болталась на шнурочке за плечом
Большая шляпа. Толстым лопухом
Прикрыл он темя, капюшон надвинул
Так, что накрыл и голову и спину,
И под двойной защитой их потел он
Как перегонный куб, что чистотелом
Иль стенницей лекарственной набит
И сок целебный, словно пот, струит.
Коня пришпорил он, нас нагоняя,
И на скаку кричал: «Да охраняет
Вас крест Христов; я вас хотел догнать,
Чтоб в Кентербери путь сбой продолжать
В приятном обществе совместно с вами».
Его Слуга был также вежлив с нами:
«Лишь только поутру я увидал,
Что собрались вы, тотчас я сказал
Хозяину, что надо вас догнать бы, -
И скуки, сэр, во всю дорогу знать вы
Не будете, – а он скучать не любит».
«Да, верно. Скука хоть кого погубит, -
Сказал трактирщик. – Ты же, друг мой, прав,
Такой совет разумный преподав.
Твой господин, видать веселый малый,
И если человек к тому ж бывалый,
Быть может, нас рассказом позабавит?»
«Кто, сэр? Хозяин мой? Да он заставит
Кого угодно праздность позабыть.
Коль привелось бы вам с ним год прожить,
Вы б убедились: мастер на все руки
Хозяин мой. С ним не узнаешь скуки.
Он над своей ретортой ночь не спит,
Поесть забудет – знай все мастерит.
Он много дел таких теперь задумал,
Что вы лишь рот разинете: к чему, мол,
Такое деется? Вы не глядите,
Что он так прост; знакомство заведите,
И я готов хоть об заклад побиться,
Что предпочтете золота лишиться,
Чем дружбы с ним. Вот видите каков?
О нем рассказывать – не хватит слов».
«Вот как, – сказал трактирщик, – расскажи же,
Кто господин твой? Выше нас иль ниже, -
Но он, должно быть, человек ученый,
К тому ж священным саном облеченный».
«Он больше, чем ученый; в двух словах
Не рассказать вам о его делах.
В таких премудростях он преуспел,
Что, если бы я даже захотел
Вам их поведать, не нашел бы слов
(Хоть я свидетель всех его трудов).
Когда бы пожелал, он всю дорогу
До Кентербери вашего, ей-богу,
Устлать бы мог чистейшим серебром
Иль золотом. Не верите? Пусть гром
Меня настигнет, пусть накажет небо,
Пусть не вкушать мне ни вина, ни хлеба!»
«Хвала Христу, – трактирщик тут сказал,
Но если господин твой путь узнал
К премудрости такой, к богатству, силе,
Что ж о себе, друзья, вы позабыли?
Грязна его одежда и ветха.
Конечно, может быть, и нет греха
В таком смирении, но все ж скупиться
Всесильному как будто не годится.
Что ж, он неряха, что ли, твой ученый,
Раз он дорогой, серебром мощенной,
Чуть ли не в рубище готов скакать?
Того причину нам прошу сказать».
«Увы, не спрашивайте вы меня!
Хотя бы вся прославила земля
Хозяина, богатым он не станет,
Коль мудрствовать и впредь не перестанет;
Лишь вам скажу, и строго по секрету,
Что ненавижу я всю мудрость эту.
Переборщишь – не выйдет ничего,
Сказал мудрец, милорда ж моего
Не убедишь; упрется на своем он,
Когда и я, на что уж темный йомен,
По смыслу здравому подвох пойму.
Но как мне это втолковать ему?
Пошли, господь, хозяину прозренье,
Одна надежда в том, одно спасенье.
Мне тяжело об этом говорить».
«Ну, полно, друг, скорбь надо разделить.
Уж если знаешь ты премудрость эту,
Так преступления большого нету,
Коль нам о ней поведаешь. Как знать,
Быть может, кто-нибудь из нас понять
Хозяину поможет заблужденье.
Скажи, живете где, в каком селенье?»
«В предместьях городских или в трущобах
Живем, как воры, как бродяги, оба.
Мы днем не смеем носу показать.
Вот как живем, коль правду вам сказать».
«Зачем ты словно вымочен весь в синьке,
Зачем в лице твоем нет ни кровинки?»
«Всю выжгло кровь, и сам я весь зачах,
Плавильный разжигаючи очаг;
А в зеркало мне некогда смотреться, -
Слежу весь день, чтоб горн мог разгореться
И сплавил нам неоценимый сплав.
В огне сжигаю жизнь свою дотла.
Вотще! Не думаю достигнуть цели,
Хотя бы без остатка мы сгорели.
И скольких соблазняем мы мечтой;
Тут крону мы займем, там золотой,
А то и сразу фунтов десять, двадцать.
И заставляем дурней дожидаться,
Покуда фунт не обратим мы в два.
У нас самих кружится голова:
Их обманув, себя надеждой тешим,
Свои ошибки повторяем те же.
Опять, как прежде, ускользает цель.
Похмелье тяжкое сменяет хмель.
А завтра простаков мы снова маним,
Пока и сами нищими не станем».
Рассказ слуги каноник услыхал,
Подъехал ближе; всех подозревал
В злом умысле он и всего боялся,
Поэтому и тут перепугался.
Катон сказал, что тот, кто виноват,
Все на свой счет принять готов; но рад
Свалить на ближнего свою вину.
Слуге каноник крикнул: «Прокляну!
Молчи, ни слова больше, плут коварный!
Меня порочишь ты, неблагодарный.
Кричишь о том, что должен был скрывать.
Смотри, заставлю я тебя молчать».
«Да что он в самом деле кипятится? -
Спросил трактирщик. – Пусть его позлится.
А ты, дружок, без страха продолжай».
«Да я и не боюсь его; пускай
Грозится он», – сказал слуга, и сразу
Каноник понял, что его рассказу
Ничем теперь не сможет помешать,
И со стыда пустился прочь бежать.
«А, вот ты как! – вскричал слуга. – Трусишка!
Тогда я обо всех твоих делишках
Всю правду выложу. Будь проклят час,
Когда судьба свела с тобою нас!
Клянусь, теперь уж больше не заставишь
Служить себе. Угрозой, что отравишь,
Меня пугаешь ты. Ну, нет, шалишь.
Ведь сколько раз, бывало, говоришь:
Уйду от черта! А уйти нет силы,
Хоть он тащил меня с собой в могилу.
Пускай господь меня бы вразумил
И рассказать о чарах научил.
Таиться нечего. Мне все равно,
Ведь душу погубил я с ним давно».