12. Глава двенадцатая

КАК ШИЛЬДБЮРГЕРЫ ДОГАДАЛИСЬ, ПОЧЕМУ У НИХ В РАТУШЕ ТЕМНО, И ЧТО ОНИ ПОСЛЕ ЭТОГО СДЕЛАЛИ

Долго жители Шильды не могли нарадоваться на свою новую ратушу, заседали в ней с утра до ночи, рассуждали о всяких важных вещах: об общем благе, об отечестве и о том, как дела в нем поправить. Им повезло, что почитай все лето дождей не было. Но вот лето красное миновало, солнышко стало частенько лицо свое серыми тучками закрывать, приближалась зима холодная и немилостивая, и все чаще в ратуше шутовской стало накрапывать. Не понравилось это шильдбюргерам, приходилось им теперь покрасневшие свои носы под колпаки прятать. Посему они решили, что, поскольку человек в широкополой шляпе (наподобие тех, что обыкновенно привозят молодые щеголи из заморских краев, когда так далеко заедут, что уж колоколов родных не слышат, и так долго отсутствуют, что материнский язык позабывают, дорогу к отцовскому дому не находят и старую кошку не узнают), — так вот, поскольку человек в широкополой шляпе дождя не боится, то и они под крышей, как под такой шляпой, и от дождя и от снега будут защищены. Поэтому заделали они поскорее общими силами дыры на крыше, рассудив, что раз летом грелись на солнышке, подобно пастуху на луговой травке, как им сама матушка лень велела, то зиму проведут в комнате у печки, следя, чтобы руки-ноги у них не отмерзли.

Итак, починили они крышу и отправились в ратушу, а там — что бы вы думали? — такая же тьма, как прежде, будто и не побывал у них заезжий искусник, научивший их, как свет в дом заполучить. Тут поняли они, как ловко обвели их вокруг пальца. Но сделанного назад не воротишь. Поздно кошель завязывать, когда денежки уплыли, или хлев запирать, когда корову со двора свели. И вот сидели шильдбюргеры в своей темной ратуше с лучинами на головах (в обращении с ними они тем временем весьма искусны стали) и в узком кругу спешно держали совет, который весьма затянулся.

Наконец пришла очередь говорить одному шильдбюргеру, который никогда не считал себя за последнего дурака, — по имени мы его называть не станем; встал он и сказал, что лучше всего будет поступить так, как советует его кум. С разрешения высокого собрания он тут же пошел за тем кумом к выходу, может, откашляться ему захотелось, ведь на мужиков иной раз такой кашель нападает, что рядом с ними сидеть невозможно — все равно как ручью в гору течь. Покамест он ощупью пробирался вдоль стены к выходу (лучина-то на голове у него давно погасла), приметил он в одном месте полоску света — должно быть, здесь стену плохо замуровали, — и даже свою пышную бороду кое-как разглядеть смог. Тут он глубоко вздохнул, вспомнив о своей былой мудрости, от коей они все отказались, снова пробрался на место и молвил: «Соседушки мои дорогие, дозвольте мне слово сказать». А когда ему разрешили, продолжил: «Спрашиваю я вас, не двойные ли мы и не тройные ли набитые дураки? А говорю я это вот по какой причине. Оказывается (ежели обратиться к отброшенной и презренной нами мудрости), что, коли заведется у кого дурная привычка и вытеснит то, что ему досталось от природы, то, как ни странно, делается она сопsuetudo altera naturae, сиречь вторая натура. Так и мы усвоили дурацкий нрав, хотя по природе своей были люди с умом и соображали, что к чему. И вот приняли мы шутовские привычки, и они пришлись нам так по нутру, что с успехом изгоняют обычаи исконные. От природы люди вполне разумные, мы теперь от природы же сделались дураками и шутами гороховыми и с шутовством своим и дурачеством ни за какие блага не желаем расстаться. Сколько страху с ратушей натерпелись, какие убытки понесли, каким позором себя покрыли, и вот сидим в потемках, и никто из нас не догадался, что мы окна-то, через которые свет в дом проникает, сделать забыли. Очень уж у нас грубо получается, нельзя себя так сразу на потеху выставлять, тут любой догадается, будь он хоть набитый дурак».

Речь эта нагнала на шильдбюргеров большого страху, почудилось им, будто всех их крепко поколотили, и они сразу как воды в рот набрали. Поглядели друг на друга, и каждый соседа своего застыдился (ежели только тот за спиной не сидел): как же это они так оплошали, и вовсе разум потеряли, и дураками быть не сумели. А потому сразу, без всяких заседаний и проволочек, они сообща принялись проламывать стены ратуши в разных местах, и не нашлось тут ни одного, кто отказался бы от отдельного для себя оконца, о коем он мог бы сказать: «Вот мое оконце, только в нем и солнце, вот моя дыра, ломись в нее с утра; а коль не веришь, потяни себя за нос, чтоб побольше рос». Прости меня повар: маслян ком, да прошел кувырком! Так что ратуша оказалась вскоре совсем готовой, недоставало только внутреннего устройства, о чем речь впереди пойдет.