Седулий Скотт. О некоем баране, истерзанном собаками
(Послание к Хартгарию1.)
Высокомощный Господь, соделавший тварей вселенной,
Тех, кого кормят моря, воздух небес и земля,
С честью премногой тогда приумножить изволил баранов2
И среди блеющих стад им воеводство вручил.
Тут же их добрый Творец одел шерстоносным покровом,
В жирный мясистый пеплон крепко укутал их Он.
Вооружил он им лбы искривленным загнутым рогом,
Чтобы сражаться могли и с рогоносным врагом3.
В обе ноздри вложил им Бог горделивую силу,
Даром сопенья большим облагодетельствовал.
Эти святые рога простоты преисполнены кроткой:
Благочестивы они, яд смертоносный им чужд.
Думаю я, оттого и любовь во всех зародилась
К мясу обильному их, к тучному чреву любовь.
Я поклянусь пятерней (и в том не солгу я нимало):
Сам я их очень люблю, и обожаю, и чту4.
Этой священной любви не потопят Летейские волны:
Всею душой я твержу то, что уста говорят.
Эти мои стишки приветствуют, славят баранов,
А что не лживы они, знаешь ты, отче благий.
Сам от своих ты щедрот нам, черным5, пожаловал черных
Ныне баранов, а то часто и белых дарил.
Слушай же: тот, кто из них красивейшим был
и жирнейшим, Вот каковою, увы, смертью жестокой погиб.
Высокодоблестных стад гораздо славнейший блюститель,
Не был он равен ни с кем, даже ни с кем не сравним.
Твердостью крепких рогов и их добродушною мощью
Он превзошел без труда всех рогоносных стада.
Он белоснежным руном и белым прославился зраком,
Неустрашимым в бою он победителем слыл.
Любит небесный Овен его любовью безгрешной
И соправителем взять в царство свое возмечтал6.
Любит Луцина7 его многомощная, думая сделать
В небе горящей звездой светлого ради руна8.
Рада она, говорят, любоваться белою шерстью —
Пан, Аркадии бог, шерстью ее обольстил9.
Люб он, конечно, и мне, ибо сердце мое не из рога, -
Кто не полюбит его, кто, кроме разве глупца?
Вы ж, по своей доброте никому не дающий отказа,
Благоволили отдать это сокровище мне.
Но Фортуна, всегда враждебная нашим утехам,
С Титиром10 скоро меня, бедного, вновь развела.
Вор объявился у нас, из негодных сынов Голиафа11,
На эфиопа похож, Каку подобный злодей.
Страшен с виду он был и черен зловредным обличьем,
Груб он в поступках своих, столько же груб и в речах.
Взял тебя, добрый баран, и повлек нечестивою дланью,
Через терновник, увы, бедного он протащил.
Кроток был ты вельми и очень спокоен душою,
50 Быстро несясь по полям, о злополучный баран!
Хищная стая собак рассмотрела, что вором бегущим
Великодушный сей был вождь рогоносный влеком;
Тотчас отважный отряд несется большими прыжками,
Шум превеликий возник, и суматоха, и гам.
Жадные пасти раскрыв, бегут за покражей и вором:
Лаем наполнился лес, в роще зеленой - содом.
Что же тянуть мне рассказ? Изловлен баран мой тишайший,
Вор же, спасаясь во тьме, мчится быстрее, чем Нот.
Брошен один средь собак, баран неустанно сражался,
Грозным рогом своим множество ран нанося.
Псы в изумленьи стоят, побежденные зверем двурогим,
Думая, что пред собой видят свирепого льва.
Все они против него собачьими глотками лают;
Он же, великий, вещал благочестивейшим ртом:
“Что это ныне за гнев обуял ваше сердце? - сказал он, -
Знайте: Хартгария я преосвященного раб.
Не злонамеренный тать и не оный лукавый воришка,
Нет, я - смиренный баран, стада державнейший вождь.
Если задумали вы поразить врага и тирана -
Вор недалеко ушел: вместе захватим его.
Если же хриплый ваш лай и эта свирепая ярость
Думает мне угрожать, кроткому, грозной войной, -
То головою своей, прегордыми сими рогами
И челом я клянусь: дам я достойный отпор”.
Речью подобною вмиг смягчил он звериные души:
Мир водворился средь псов, и отступили они.
Но среди них был один, как лаятель оный Анубис12,
Коему Тартара пес, Цербер, прадедушкой был.
Глоткой тройною13 привык он пугать медведей неуклюжих,
Робких оленей гонять, деду подобен во всем.
Сей, увидавши, что мир снизошел на свирепое племя,
Челюстью заскрежетал и ощетинился весь.
“Как, - возгласил он, - овца под личиною лживого мира
Вас провела, как лиса, сыпя хитро словеса?14
то и есть тот вор или вора сподвижник зловредный, —
Вот почему под листвой оба укрыться хотят.
Я присягаю, что он — причина всему злодеянью,
Он, что речами нам — мир, рогом — угрозу несет”.
Тут лжеречивого пасть, потрясши во гневе рогами,
Мощный баран поразил, двое зубов поломал,
Равным же образом лбом чело сокрушил он собачье;
Быть бы победе за ним, если б не вздумал бежать...
Мчится главу очертя, покинув врага, победитель,
Он опрометью бежал, улепетнув в простоте.
В тернии он на бегу попадает, в колючий кустарник;
В этих шершавых кустах благочестивый застрял.
С тыла немедля насел на несчастного Цербер проклятый,
И окровавленным ртом страшную рану нанес.
Вот бездыханный баран упадает (о вид небывалый!),
Вкруг орошая шипы кровью багряной своей.
Слышно рыдание нимф, и воплем леса огласились,
Стонами блеющих стад встречена весть о беде.
О белоснежном и ты, Луцина двурогая, плачешь
И справедливо скорбишь; в небе ж рыдает Овен.
Чем он конец заслужил, бесхитростный, праведный, скромный?
Вакха даров не вкушал, не пил сикера вовек;
Не совратили его с пути ни безмерное пьянство,
Ни пиры королей, ни возлиянья вельмож.
Пищей служила ему обычной трава луговая;
Мозель водою своей жажду ему утолял.
Также пурпурных одежд не желал он душой ненасытной:
Был он доволен вполне платьем своим шерстяным.
Он на лихом бегуне не скакал по отрадным дубравам:
Силою собственных ног скромно он путь совершал.
Не был он лживым в речах, никогда не грешил суесловьем:
Знал лишь “ба-а” и “бе-э”, пару мистических слов15.
Древле за грешных вины высокопрестольнейший Агнец,
Бога Единого Сын, злую кончину вкусил:
Так же, о добрый баран, растерзан безбожными псами,
Вместо грабителя ты смертный свой путь совершил16.
За Исаака овен священный убит был когда-то:
Так за несчастного ты жертвой угодною пал.
О прещедрая власть и кроткая благость Господня!
Он не хочет людей смертью позорной губить.
Божья десница с небес защитила негодного татя
Так же, как некогда Бог вору помог на кресте.
Благодари же Его, вор злобный, противный, коварный,
И с Псалмопевцем тверди, жалкий, святые слова:
“Днесь вознесла на Олимп меня десница Господня,
Но не умру, буду жить, Божьи дела возвещать.
Строго меня покарал, наказуя, Господь благосклонный,
Смерти ж не предал меня, и от убийцы упас”17.
Эпитафия
Добрый баран мой, прости, славный вождь белоснежного стада:
Нынче лежишь ты, увы, мертвый в саду у меня.
Может быть, друже, тебя ожидает горячая баня:
Гостеприимство само нас побуждает к тому.
Преданный сердцем, я сам приготовлю тебе омовенье
Для рогоносной главы, да и для ножек твоих18.
Был ты мне дорог, поверь, и мать, и вдова твоя тоже;
Также и братьев твоих буду я вечно любить.
ПРОСТИ.
- 1. Люттихский епископ (840—855), который, согласно Седулию (PL III, 168):
Принял усталых к себе и с лаской от ветров шумливых
Спас он троих мудрецов гостеприимством своим.
Об этом гостеприимстве Седулий нередко упоминает в стихах (например, PL III, 167):
Днесь предоставлен тобой покой неимущим ирландцам (Scottigenis),
С радостью, нежный отец, их милосердьем даришь.
Если глядишь на кого, пастырь добрый, лицом светоносным,
Тут же ты сеешь в него ласковых слов семена.
Тех, кого ты одел и питаешь, о славный епископ,
Кормишь ты яствами их, кормишь и мыслью своей.
(Ср., например, XLVI, 10). - 2. Непереводимая игра слов: multus (многий) и multo
(баран), которой Седулий часто пользуется как здесь, так и в стихах “О трех баранах” (PL III, 178), посвященных тому же Хартгарию. - 3. Ср. “О трех баранах”, 1, 9:
В двери вступи, о баран, с величавыми носом и рогом,
Много восторгов неся, в двери вступи, о баран!
Ты своим теплым руном прогоняй многократно морозы,
Обороняй нас, прошу, ты своим теплым руном!
Кожа, снятая с тебя, даст свиток и вечную славу,
Имени честь разгласит, кожа, снятая с тебя. - 4. Баран в качестве комического образа встречается у Седулия также в других стихотворениях, обращенных к графу (?) Ротберту.
“Ритмические стишки” (PL IV, 215):
Навряд ли есть вам равный,
Вдоль по течению Мааса,
Так нам вещает Мозель
И Рейн провозглашает,
То тысяча твердит нам
Лися [т. е. вина] полных бочек,
Ряд баранов рогатых
И каплунов пузатых.Ср. “Послание к Ротберту”:
Рот — пусть будет нам — берт, теперь от тебя утешенье:
Пусть нам барана пришлет милосердье щедрое ваше...
Пусть у нас будет баран, чтоб сражался кривыми рогами,
Был бы ужасен в бою, а телом могуч и огромен.
Вмиг бы ударом разбил чумоносного голода челюсть. - 5. Т. е. кельтам, у которых преобладал черный и рыжий цвет волос.
- 6. Царство Овна — его сфера. Ср. также “О трех баранах”:
Жалкую ныне презри эту жизнь и нетленной отдайся.
Краткую жизнь, о баран, жалкую, ныне презри.
Может быть, будешь сиять ты звездой в звездоносном Олимпе,
Светлым Овном в небесах, может быть, будешь сиять. - 7. Имеется в виду Диана Луцина.
- 8. Созвездие Овна, согласно древнему мифу, — это Золотое Руно, взятое Юпитером на небо.
- 9. Миф заимствован из “Георгик” Виргилия (И):
Так белоснежным руном тебя, если можно поверить,
Пан, Аркадии бог, о Луна, изловил на приманку,
В глубь дубрав заманив, и манящего ты не презрела! - 10. Титиром Седулий называет барана как пастуха овец. Ср. “О трех баранах”:
Дафнис любезный пришел, сей пастырь блаженный и добрый;
Титир, рукоплещи: Дафнис любезный пришел. - 11. “Голиафовым племенем” (gens Goliae) в Средние века именовали бродячих монахов, странствующих школьников, скоморохов и вообще весь праздношатающийся люд за хвастливость и прожорливость. Отсюда — “голиарды” (поэты-школяры). Это одно из ранних свидетельств. Здесь чуть ли не в первый раз встречается этот термин. Да и само стихотворение с его попрошайничеством, неблагочестивыми остротами и выставлением напоказ классической учености может рассматриваться как древнейший зачаток поэзии голиардов.
- 12. Мифологический образ заимствован из VIII песни “Энеиды”, ст. 698 (И). “Лаятель” у Вергилия — из-за песьей головы на эллинских изображениях бога (вместо головы шакала).
- 13. Игра образами: глотка собаки представляется тройной по громогласности.
- 14. Седулий (в стихе “О Лжесвидетелях”, PL III, 214) сам пользуется образом лисы, чтобы очернить врага.
Что тебе там наплела, о пастырь, лгунья-лисица? - 15. Седулий перечисляет пороки высшего общества, которое составляло его аудиторию.
- 16. Кощунственная шутка стоит одиноко в сохранившейся литературе эпохи. Несколько странно видеть ее на письме под пером богослова (Collectaneum in Matthaum, — Coll.i. epist. Pauli, Explanatio in canones) и моралиста (De rectoribus Christiania [“О правилах поведения христианина”. — О.С.]). Шутка эта бросает тень на ту роль, которую играл Седулий при дворе Хартгария: вряд ли епископ и окружающее его общество согласились бы выслушать нечто подобное от поэта (хотя бы и мирянина), к которому относились бы серьезно. Возможно, что этот нищий мирянин-философ с его постоянными просьбами о подачках и нескрываемым пристрастием к вину (“Ритмические стишки”, 55- 56) стоял на какой-то промежуточной ступени между “учеными” (sapienti) и “Голиафовым племенем” (ср. примеч. 249).
- 17. Парафраза; Пс. 117, 16-18 (И).
- 18. Здесь опять пародия на религиозный момент, а именно на обряд омовения ног, совершаемый аббатом по отношению к подчиненным ему монахам в знак достижения одной из высших “степеней смирения”.